— Лер, что-то я никак не могу согреться, — пожаловалась она, — и голова у меня трещит. Кажется, что она у меня такая большая и квадратная…
Я подошла к ней, прикоснулась ладонью ко лбу. Настя горела. Померили ей температуру, оказалось — тридцать девять.
Я испугалась ужасно. Это был первый случай, когда Настя у меня так сильно заболела. Но виду не подала, что испугалась. Принесла из аптечки аспирин, чай с малиной заставила ее выпить. Накрыла сверху еще одним одеялом, села рядом и принялась гладить по голове. А она заснула почти сразу.
Проснулась утром — бледная, мокрые волосы торчат в разные стороны.
— Ну как ты, Настя? — спросила я.
— Нормально, — ответила Настя и добавила: — Слушай, я только сейчас поняла. Мы ведь вчера без сказки…
— Без сказки, — подтвердила я спокойным голосом.
— Получилось, надо же. Я думала, у нас никогда не получится… Давай сегодня еще раз попробуем?
— Давай, — согласилась я.
Мы попробовали. И у нас получилось.
Настя опять удивилась, как будто поверить не могла. Чувствовала она себя на следующий день значительно лучше — бледность ушла, температура упала. И еще мне показалось, что она как будто подросла немного… Помню, в тот день я собиралась на работу. Расчесывала волосы, стоят ванной перед зеркалом. Она подошла ко мне, обняла и долго смотрела молча. А потом тихо сказала:
— Красивая ты, Лерка. Жалко, что я на тебя совсем не похожа…
Мы с Настей правда совсем не похожи. И характеры у нас разные, и внешне.
Внешне — особенно. Никто бы никогда не подумал, что сестры родные. Я похожа на маму: смуглая кожа, светлые волосы, голубые глаза. Настя — точная копия отца. Рыженькая, с прозрачно-зелеными главами и белой фарфоровой кожей, усыпанной веснушками. Только рост у нас с ней перепутался. Я, по идее, должна была быть невысокой, как мама. А она — таким же исполином, как отец. Но вышло все наоборот. Меня еще в первом классе «каланчей» дразнить начали, а Насте никогда ее возраста не давали. Видимо, из-за роста.
Я вымахала длинной — метр семьдесят три, а Настя, перешагнув метр пятьдесят, почти перестала расти. Но, в общем-то это было вполне справедливо. Ведь я была взрослой, а Настя — маленькой. Так уж вышло, что почти все время перед глазами у меня мелькала ее рыжая макушка. Я смотрела на нее с высоты своего роста и думала, что так будет всегда. То есть я думала, что Настя всегда будет маленькой…
А она как-то неожиданно повзрослела. Совсем неожиданно, незаметно для меня, хоть и была каждый день у меня на глазах и было ей тогда всего тринадцать. Настя в школе училась, в седьмом классе, а я работала в кафе официанткой. Каждый день, с трех часов дня и до одиннадцати вечера — без выходных, без праздников. Жутко выматывалась, и сама сейчас даже представить себе не могу, как это я все успевала по дому, и уроки с Настей делала, а по ночам к экзаменам в институт готовилась.
Все вокруг мне сочувствовали. Соседка тетя Наташа, мамина давняя приятельница, заходила иногда к нам по выходным, садилась в кухне на табуретку и вздыхала.
— Ох, Лерочка, бедная ты. Что за жизнь у тебя, света белого не видишь! А ведь молодая, такая молодая…
— Ничего, теть Наташ, — отвечала я, бодро улыбаясь. — На самом деле все не так страшно, как вы себе представляете.
— Это ты сама себя в этом убеждаешь, — не верила тетя Наташа. — Ну и молодец и правильно, что не раскисаешь. Нельзя тебе руки опускать, терпеть нужно. Вот вырастет Настя, проще тебе будет. Отдохнешь хоть немного… Сейчас-то она маленькая, помощи от нее никакой…
— Неправда! — донеслось из-за двери, дверь распахнулась, и влетела на кухню растрепанная моя рыжая сестренка. Глаза гневом пылали.
— Нехорошо, Настя, подслушивать, — строго сказала ей тетя Наташа, но та отмахнулась:
— Я, между прочим, Лерке всегда помогаю. Полы мою, белье глажу, и не какие-нибудь там полотенца, а пододеяльники, а даже рубашки Леркины! С рукавами и с воротниками!
Я притянула ее к себе, прикоснулась губами к рыжей макушке.
— Правда, теть Наташ. Она у нас молодец, я же сколько раз вам рассказывала. И по дому помогает, и учится хорошо. Одни пятерки приносит. Окончит школу, в институт поступит…
— Ой, девочки… Девочки вы мои бедные, и за что это вам! Кто знал, что так судьба сложится! Тетя Наташа смотрела на нас с Настей, и глаза у нее уже были мокрым.
— Да что это вы над нами причитаете, тетя Наташа? Мы, между прочим, живые. Не надо нас оплакивать, рано еще. А если хотите помочь — так лучше помогите материально!
— Настя! — возмущенно одернула я сестру. — Ну что ты такое говоришь!
А она вырвалась от меня и убежала в другую комнату. Тетя Наташа посидела еще некоторое время, я несколько раз перед ней извинилась за Настькину грубость. Она вздохнула:
— Да перестань, Лера. На самом деле маленькая она еще, глупая…
Когда мы снова остались одни, Настя прижалась ко мне, обняла крепко-крепко, прошептала:
— Ты прости меня, Лерка. Только меня ужасно злит, когда нас жалеть начинают. Меня достала уже эта жалость. В школе учителя все время смотрят с жалостью, тетки соседки того и гляди, расплачутся, как только меня видят. Никто как будто не понимает, что от этой жалости бесконечной только хуже. Правда ведь?
Я кивнула в ответ. Она обняла меня еще крепче и снова зашептала:
— Они не понимают. Не понимают, что у меня есть самое главное. Что у меня есть ты, я у тебя есть тоже, вот что самое главное. То, что мы с тобой вместе и мы всегда будем вместе, и никто тебя у меня не отнимет…
Что-то случилось в тот вечер с моей Настей. Я слушала ее, гладила по голове, прижимала к себе и все отчетливее понимала, что девочка моя уже выросла…. Хотя внутри все протестовало: нет, не должно быть такого, думала я, ведь ей всего тринадцать, и рано еще, слишком рано становиться ей взрослой! Но потом вспомнила, что и сама повзрослела гораздо раньше — в девять лет. И подумала, вздохнув, о том, что Насте моей еще повезло. Все-таки успели она дотянуть до тринадцати. Грустно все это было, жаль было расставаться с маленькой Настей. Я даже обиделась на нее немного в тот вечер, когда поняла, что она внезапно вдруг стала взрослой. Не спросила разрешения, не посоветовалась…
Где-то через неделю, после этого случая она принесла домой альбом с репродукциями. Я пришла поздно, в одиннадцатом часу. Она почему-то не вышла меня встречать, не повисла на шее как обычно.
— Настя! — позвала я и услышала из спальни:
— Я здесь.
Она сидела на кровати, а перед ней лежал какой-то толстый альбом, «SalvadorDali» — прочитала я на корешке латинские буквы.
—Ч то эта ты здесь изучаешь? В школе что ли, задали?
— В школе такое не задают, — хмуро ответила она. — Посмотри сюда, ты его видишь?
— Кого? — я уставилась в репродукцию картины, которая называлась «Невидимый бюст Вольтера».
— Вольтера, кого же еще, — огрызнулась она. Не папу римского. Видишь его бюст? Я ничего не видела.
— Он же невидимый, — скептически возразила я. Здесь так и написано — невидимый…
— Видимый, очень даже видимый! Вот, посмотри глаза. Вот усы, вот губы. Вот ухо.
— Крупновато, — раскритиковала я ухо. — Не бывает таких ушей.
— Глупая ты, это же сон. Во сне все бывает. А вот еще, смотри…
Она листала страницы. «Автопортрет с Рафаэлевой шеей», «Одиночество», «Плоть на камнях»… Целая череда сюрреалистических видений, которые почему-то так захватили мою Настю. Пейзажи — Кодакес, Порт-Алигер. Два с лишним часа мы с ней листали альбом. От начала до конца, от конца до начала…
— Знаешь, Лерка, у меня такое странное ощущение. Я боюсь его закрыть. Мне кажется, я жить не смогу, если все это видеть не буду…
Я тогда не отнеслась серьезно к Настиным словам. Легла спать, а она еще полночи сидела и разглядывала эти параноидальные картинки, как будто и правда боялась с ними расставаться. Потом еще целую неделю листала она этот альбом, сидела задумчиво на диване и вглядывалась в рисунки, каждый раз видела в них что-то новое. Альбом этот был чужой, ей учительница по рисованию на несколько дней дала. Отдала его Настя обратно и заскучала. Сколько мы с ней по книжным магазинам искали — так и не нашли такого альбома. Я пошла тогда к ее учительнице, рассказала про Настины мучения, и она обещала мне помочь. А через пару недель Настя пришла из школы домой счастливая и притащила с собой целый ворох этих картинок, скопированных с альбома на цветном ксероксе. И принялась развешивать их по стенам…
Главное, я и сама ими увлеклась. Только в глубине души мне все же немного страшно было. Какое-то неприятное чувство не давало покоя: как будто неправильно я поступаю, поощряя эту странную ее привязанность к сюрреалистическому бреду. Не должна девчонка, которой еще и четырнадцати лет не исполнилось, всем этим увлекаться. У нее в голове другое должно быть. Дискотеки, вечеринки, губные помады. А тут вдруг — Сальвадор Дали.
Но поделать с этой странной ее привязанностью ничего было нельзя. Со временем я привыкла и перестала обращать внимание на все эти кубистические фигуры, развешенные по стенам. Да и Настя, кажется, успокоилась. Снова стала ходить по квартире как по квартире, а не как по музею. Бывало в первое время и такое…
Когда ей исполнилось пятнадцать, появился в ее жизни первый мальчик. Синеглазый, светловолосый и добрый, как теленок — Мишка Абрамов. Я все смеялась над ними, когда видела, как они из школы вместе домой идут и он мою сестренку чинно так за талию обнимает.
С Мишкой она дружила недолго. Всего пару недель я наблюдала из окна их трогательные возвращения домой после школы, а потом снова увидела Настю, одиноко бредущую по дороге, усыпанной желтыми листьями.
— Где твой рыцарь? — поинтересовалась я — Насморк подхватил?
— Он не рыцарь, — хмуро ответила Настя. — 0н придурок настоящий. Надоел он мне. И вообще, все это было та, от скуки. Не по-настоящему…
— Ничего, —утешила я сестру, — будет еще в твоей жизни настоящее чувство!
Если бы я знала тогда, что будет дальше с Настей…
Появился вскоре еще один ухажер, десятиклассник, прыщавый и долговязый Саня Куликов. Однажды, вернувшись с работы чуть раньше, я застала их полураздетыми в нашей спальне. Этот придурок был в одних штанах. А Настя моя…
— Ну, и долго ты теперь будешь изображать из себя оскорбленную невинность? — поинтересовалась у меня Настя, не выдержав наконец тяжелого двухчасового молчания.
— Настя, тебе пятнадцать. Неужели ты не понимаешь, что тебе еще рано, слишком рано…
У меня просто слов не было. Все это как снег на голову свалилось, я еще не готова была к такому разговору,
— Ты считаешь рано? А сама ты, Лерка во сколько лет первый раз?
— Не в пятнадцать по крайней мере, — вспылила я.
— Тебе правда сейчас так плохо? — Она подошла, прикоснулась к моей руке.
— Ужасно. Мне ужасно плохо, Рыжик. Ты даже не представляешь…
— Но у нас ведь не было ничего. Так просто, помучили друг друга…
— Настя, мне страшно. Я боюсь за тебя…
— Ну что ты, мамочка! Не переживай, со мной все замечательно! Это я так, от скуки. Или просто ради любопытства. Знаешь, должно ведь в жизни происходить что-нибудь интересное. Успокойся, слышишь?
Но успокоиться я не могла. И даже не оттого наверное, мне было так страшно, что сестренка моя пятнадцатилетняя решила так рано во что бы то ни стало испытать вкус взрослой жизни. Рано или поздно это произойти все равно должно было. Меня мучило другое. Я долго не могла понять что. И только потом, почти год спустя, когда Настя моя уже успела пережить три или четыре сумасшедших романа, я наконец осознала: мне просто не хотелось ее терять. И это странное чувство, которое мучило меня все оставшиеся годы, и было чувством безвозвратной утраты. Настя оставалась со мной, она по-прежнему любила меня, но теперь она уже жила в другом мире. В своем собственном мире, и строила она этот мир по своим законам, сообразуясь лишь с собственными чувствами и следуя законам собственной логики, которая, надо признать, всегда отличалась особой оригинальностью. Настя строила свой мир По тем законам, по которым, наверное, рисовал когда-то свои картины ее любимый художник.
Мне было обидно. Я, как курица-наседка, беспомощно хлопала крыльями, кудахтала, пытаясь вразумить непослушного цыпленка. Настино будущее я всегда представляла себе традиционно. Окончит школу девочка, поступит в институт. Устроится на приличную работу, встретит приличного человека, замуж выйдет может, и банально все это, и скучно, но так мне спокойнее. А мой цыпленок вдруг взмахнул своими желтыми крылышками и воспарил в небо, невзирая на то что по законам природы ему летать не положено. Наплевать ему было на все законы… „
Тот эпизод в спальне был единственным. Настя видимо, щадила мои чувства и с тех пор больше парней домой не водила. Однако охотно рассказывала про свои приключения, просила порой совета. Восторженно рассказывала об очередном своем поклоннике, а потом, спустя пару недель, снова повторяла: «Ерунда все это. Не по-настоящему. Это я так, от скуки…»
Все они проходили через ее жизнь, не оставляя следа. И только однажды…
Это случилось в начале лета. Был выходной, я решила устроить дома генеральную уборку, а Настя у себя в комнате готовилась к экзамену по физике. Закончив мыть окно ни кухне, я решила немного передохнуть и пошла посмотреть, как там у Насти с физикой обстоят дела. Зашла к ней в комнату и вижу: Настя лежит на диване, в руке какая-то фотография.
— Фотографии рассматриваешь. А как же физика?
— Физику я уже закончила. Пять минут назад.
Я подошла ближе, взяла из ее рук фотографию. Увидела Настю, сидящую на зеленой траве рядом с каким-то парнем. Высокий, симпатичный, И сразу видно, гораздо взрослее Насти. Лет, наверное, на десять старше.
— Кто это? — полюбопытствовала я, стараясь ничем не выдать волнения в голосе. Плохо у меня это получалось, ничего не могла с собой поделать: от всех этих бесконечных Настиных любовных приключений меня в жар бросало.
Она почему-то молчала. И это ее молчание еще сильнее меня разозлило:
— Черт возьми, этот дяденька вообще в курсе, что ты несовершеннолетняя? Что он в тюрьму может загреметь, если…
— Успокойся, мамочка. Это никакой не дяденька. Это Сережка.
— Твой Сережка тебе в отцы годится!
— Неправда, ~ спокойно возразила она. — Он всего лишь на девять лет меня старше. Мужчина не способен стать отцом в девять лет.
— И что? И что у вас с ним? Серьезно? Давно?
— Серьезно, — ответила она как-то тихо. — Очень серьезно, ты даже не представляешь, насколько. И достаточно давно. Мы еще осенью познакомились.
— Ничего себе, — присвистнула я. — Впервые от тебя такое слышу. Настя, ты меня пугаешь.
— Не пугайся, мамочка. Ну что в этом страшного? Когда все серьезно — это же хорошо. А он для меня человек очень близкий. Такой же близкий, как и ты. Вот, собственно, и все., .
Эти ее слови меня окончательно добили. Не хотелось мириться с тем, что какой-то там Сережка стал вдруг для Насти моей таким же близким, как и я. Это был удар ниже пояса. А она добавила:
— Правда, Лерка, не переживай. Пока я с ним — со мной ничего не случится. Все будет хорошо, пока он рядом…
Я перевернула фотографию и увидела надпись «Кнопке от меня».
Отдала фотографию Насте и больше ничего не сказала. Настроение у меня в тот день было отвратительное…
Но со временем я успокоилась, перестала ревновать сестру. Настя стала теперь достаточно часто, уходя, предупреждать: «Я к Сережке». Или: «Мы с Сережкой в кино». Домой возвращалась всегда вовремя, настроение было у нее хорошее, и я как-то незаметно для себя смирилась с существованием в жизни моей сестры этого Сережки, который — что поделать! — стал для нее таким же близким, как и я.
— Познакомила бы меня со своим Сережкой, — как-то раз попросила я Настю.
— Познакомлю, обязательно, — пообещала Настя. Был конец июня…
Я подошла к ней, прикоснулась ладонью ко лбу. Настя горела. Померили ей температуру, оказалось — тридцать девять.
Я испугалась ужасно. Это был первый случай, когда Настя у меня так сильно заболела. Но виду не подала, что испугалась. Принесла из аптечки аспирин, чай с малиной заставила ее выпить. Накрыла сверху еще одним одеялом, села рядом и принялась гладить по голове. А она заснула почти сразу.
Проснулась утром — бледная, мокрые волосы торчат в разные стороны.
— Ну как ты, Настя? — спросила я.
— Нормально, — ответила Настя и добавила: — Слушай, я только сейчас поняла. Мы ведь вчера без сказки…
— Без сказки, — подтвердила я спокойным голосом.
— Получилось, надо же. Я думала, у нас никогда не получится… Давай сегодня еще раз попробуем?
— Давай, — согласилась я.
Мы попробовали. И у нас получилось.
Настя опять удивилась, как будто поверить не могла. Чувствовала она себя на следующий день значительно лучше — бледность ушла, температура упала. И еще мне показалось, что она как будто подросла немного… Помню, в тот день я собиралась на работу. Расчесывала волосы, стоят ванной перед зеркалом. Она подошла ко мне, обняла и долго смотрела молча. А потом тихо сказала:
— Красивая ты, Лерка. Жалко, что я на тебя совсем не похожа…
Мы с Настей правда совсем не похожи. И характеры у нас разные, и внешне.
Внешне — особенно. Никто бы никогда не подумал, что сестры родные. Я похожа на маму: смуглая кожа, светлые волосы, голубые глаза. Настя — точная копия отца. Рыженькая, с прозрачно-зелеными главами и белой фарфоровой кожей, усыпанной веснушками. Только рост у нас с ней перепутался. Я, по идее, должна была быть невысокой, как мама. А она — таким же исполином, как отец. Но вышло все наоборот. Меня еще в первом классе «каланчей» дразнить начали, а Насте никогда ее возраста не давали. Видимо, из-за роста.
Я вымахала длинной — метр семьдесят три, а Настя, перешагнув метр пятьдесят, почти перестала расти. Но, в общем-то это было вполне справедливо. Ведь я была взрослой, а Настя — маленькой. Так уж вышло, что почти все время перед глазами у меня мелькала ее рыжая макушка. Я смотрела на нее с высоты своего роста и думала, что так будет всегда. То есть я думала, что Настя всегда будет маленькой…
А она как-то неожиданно повзрослела. Совсем неожиданно, незаметно для меня, хоть и была каждый день у меня на глазах и было ей тогда всего тринадцать. Настя в школе училась, в седьмом классе, а я работала в кафе официанткой. Каждый день, с трех часов дня и до одиннадцати вечера — без выходных, без праздников. Жутко выматывалась, и сама сейчас даже представить себе не могу, как это я все успевала по дому, и уроки с Настей делала, а по ночам к экзаменам в институт готовилась.
Все вокруг мне сочувствовали. Соседка тетя Наташа, мамина давняя приятельница, заходила иногда к нам по выходным, садилась в кухне на табуретку и вздыхала.
— Ох, Лерочка, бедная ты. Что за жизнь у тебя, света белого не видишь! А ведь молодая, такая молодая…
— Ничего, теть Наташ, — отвечала я, бодро улыбаясь. — На самом деле все не так страшно, как вы себе представляете.
— Это ты сама себя в этом убеждаешь, — не верила тетя Наташа. — Ну и молодец и правильно, что не раскисаешь. Нельзя тебе руки опускать, терпеть нужно. Вот вырастет Настя, проще тебе будет. Отдохнешь хоть немного… Сейчас-то она маленькая, помощи от нее никакой…
— Неправда! — донеслось из-за двери, дверь распахнулась, и влетела на кухню растрепанная моя рыжая сестренка. Глаза гневом пылали.
— Нехорошо, Настя, подслушивать, — строго сказала ей тетя Наташа, но та отмахнулась:
— Я, между прочим, Лерке всегда помогаю. Полы мою, белье глажу, и не какие-нибудь там полотенца, а пододеяльники, а даже рубашки Леркины! С рукавами и с воротниками!
Я притянула ее к себе, прикоснулась губами к рыжей макушке.
— Правда, теть Наташ. Она у нас молодец, я же сколько раз вам рассказывала. И по дому помогает, и учится хорошо. Одни пятерки приносит. Окончит школу, в институт поступит…
— Ой, девочки… Девочки вы мои бедные, и за что это вам! Кто знал, что так судьба сложится! Тетя Наташа смотрела на нас с Настей, и глаза у нее уже были мокрым.
— Да что это вы над нами причитаете, тетя Наташа? Мы, между прочим, живые. Не надо нас оплакивать, рано еще. А если хотите помочь — так лучше помогите материально!
— Настя! — возмущенно одернула я сестру. — Ну что ты такое говоришь!
А она вырвалась от меня и убежала в другую комнату. Тетя Наташа посидела еще некоторое время, я несколько раз перед ней извинилась за Настькину грубость. Она вздохнула:
— Да перестань, Лера. На самом деле маленькая она еще, глупая…
Когда мы снова остались одни, Настя прижалась ко мне, обняла крепко-крепко, прошептала:
— Ты прости меня, Лерка. Только меня ужасно злит, когда нас жалеть начинают. Меня достала уже эта жалость. В школе учителя все время смотрят с жалостью, тетки соседки того и гляди, расплачутся, как только меня видят. Никто как будто не понимает, что от этой жалости бесконечной только хуже. Правда ведь?
Я кивнула в ответ. Она обняла меня еще крепче и снова зашептала:
— Они не понимают. Не понимают, что у меня есть самое главное. Что у меня есть ты, я у тебя есть тоже, вот что самое главное. То, что мы с тобой вместе и мы всегда будем вместе, и никто тебя у меня не отнимет…
Что-то случилось в тот вечер с моей Настей. Я слушала ее, гладила по голове, прижимала к себе и все отчетливее понимала, что девочка моя уже выросла…. Хотя внутри все протестовало: нет, не должно быть такого, думала я, ведь ей всего тринадцать, и рано еще, слишком рано становиться ей взрослой! Но потом вспомнила, что и сама повзрослела гораздо раньше — в девять лет. И подумала, вздохнув, о том, что Насте моей еще повезло. Все-таки успели она дотянуть до тринадцати. Грустно все это было, жаль было расставаться с маленькой Настей. Я даже обиделась на нее немного в тот вечер, когда поняла, что она внезапно вдруг стала взрослой. Не спросила разрешения, не посоветовалась…
Где-то через неделю, после этого случая она принесла домой альбом с репродукциями. Я пришла поздно, в одиннадцатом часу. Она почему-то не вышла меня встречать, не повисла на шее как обычно.
— Настя! — позвала я и услышала из спальни:
— Я здесь.
Она сидела на кровати, а перед ней лежал какой-то толстый альбом, «SalvadorDali» — прочитала я на корешке латинские буквы.
—Ч то эта ты здесь изучаешь? В школе что ли, задали?
— В школе такое не задают, — хмуро ответила она. — Посмотри сюда, ты его видишь?
— Кого? — я уставилась в репродукцию картины, которая называлась «Невидимый бюст Вольтера».
— Вольтера, кого же еще, — огрызнулась она. Не папу римского. Видишь его бюст? Я ничего не видела.
— Он же невидимый, — скептически возразила я. Здесь так и написано — невидимый…
— Видимый, очень даже видимый! Вот, посмотри глаза. Вот усы, вот губы. Вот ухо.
— Крупновато, — раскритиковала я ухо. — Не бывает таких ушей.
— Глупая ты, это же сон. Во сне все бывает. А вот еще, смотри…
Она листала страницы. «Автопортрет с Рафаэлевой шеей», «Одиночество», «Плоть на камнях»… Целая череда сюрреалистических видений, которые почему-то так захватили мою Настю. Пейзажи — Кодакес, Порт-Алигер. Два с лишним часа мы с ней листали альбом. От начала до конца, от конца до начала…
— Знаешь, Лерка, у меня такое странное ощущение. Я боюсь его закрыть. Мне кажется, я жить не смогу, если все это видеть не буду…
Я тогда не отнеслась серьезно к Настиным словам. Легла спать, а она еще полночи сидела и разглядывала эти параноидальные картинки, как будто и правда боялась с ними расставаться. Потом еще целую неделю листала она этот альбом, сидела задумчиво на диване и вглядывалась в рисунки, каждый раз видела в них что-то новое. Альбом этот был чужой, ей учительница по рисованию на несколько дней дала. Отдала его Настя обратно и заскучала. Сколько мы с ней по книжным магазинам искали — так и не нашли такого альбома. Я пошла тогда к ее учительнице, рассказала про Настины мучения, и она обещала мне помочь. А через пару недель Настя пришла из школы домой счастливая и притащила с собой целый ворох этих картинок, скопированных с альбома на цветном ксероксе. И принялась развешивать их по стенам…
Главное, я и сама ими увлеклась. Только в глубине души мне все же немного страшно было. Какое-то неприятное чувство не давало покоя: как будто неправильно я поступаю, поощряя эту странную ее привязанность к сюрреалистическому бреду. Не должна девчонка, которой еще и четырнадцати лет не исполнилось, всем этим увлекаться. У нее в голове другое должно быть. Дискотеки, вечеринки, губные помады. А тут вдруг — Сальвадор Дали.
Но поделать с этой странной ее привязанностью ничего было нельзя. Со временем я привыкла и перестала обращать внимание на все эти кубистические фигуры, развешенные по стенам. Да и Настя, кажется, успокоилась. Снова стала ходить по квартире как по квартире, а не как по музею. Бывало в первое время и такое…
Когда ей исполнилось пятнадцать, появился в ее жизни первый мальчик. Синеглазый, светловолосый и добрый, как теленок — Мишка Абрамов. Я все смеялась над ними, когда видела, как они из школы вместе домой идут и он мою сестренку чинно так за талию обнимает.
С Мишкой она дружила недолго. Всего пару недель я наблюдала из окна их трогательные возвращения домой после школы, а потом снова увидела Настю, одиноко бредущую по дороге, усыпанной желтыми листьями.
— Где твой рыцарь? — поинтересовалась я — Насморк подхватил?
— Он не рыцарь, — хмуро ответила Настя. — 0н придурок настоящий. Надоел он мне. И вообще, все это было та, от скуки. Не по-настоящему…
— Ничего, —утешила я сестру, — будет еще в твоей жизни настоящее чувство!
Если бы я знала тогда, что будет дальше с Настей…
Появился вскоре еще один ухажер, десятиклассник, прыщавый и долговязый Саня Куликов. Однажды, вернувшись с работы чуть раньше, я застала их полураздетыми в нашей спальне. Этот придурок был в одних штанах. А Настя моя…
— Ну, и долго ты теперь будешь изображать из себя оскорбленную невинность? — поинтересовалась у меня Настя, не выдержав наконец тяжелого двухчасового молчания.
— Настя, тебе пятнадцать. Неужели ты не понимаешь, что тебе еще рано, слишком рано…
У меня просто слов не было. Все это как снег на голову свалилось, я еще не готова была к такому разговору,
— Ты считаешь рано? А сама ты, Лерка во сколько лет первый раз?
— Не в пятнадцать по крайней мере, — вспылила я.
— Тебе правда сейчас так плохо? — Она подошла, прикоснулась к моей руке.
— Ужасно. Мне ужасно плохо, Рыжик. Ты даже не представляешь…
— Но у нас ведь не было ничего. Так просто, помучили друг друга…
— Настя, мне страшно. Я боюсь за тебя…
— Ну что ты, мамочка! Не переживай, со мной все замечательно! Это я так, от скуки. Или просто ради любопытства. Знаешь, должно ведь в жизни происходить что-нибудь интересное. Успокойся, слышишь?
Но успокоиться я не могла. И даже не оттого наверное, мне было так страшно, что сестренка моя пятнадцатилетняя решила так рано во что бы то ни стало испытать вкус взрослой жизни. Рано или поздно это произойти все равно должно было. Меня мучило другое. Я долго не могла понять что. И только потом, почти год спустя, когда Настя моя уже успела пережить три или четыре сумасшедших романа, я наконец осознала: мне просто не хотелось ее терять. И это странное чувство, которое мучило меня все оставшиеся годы, и было чувством безвозвратной утраты. Настя оставалась со мной, она по-прежнему любила меня, но теперь она уже жила в другом мире. В своем собственном мире, и строила она этот мир по своим законам, сообразуясь лишь с собственными чувствами и следуя законам собственной логики, которая, надо признать, всегда отличалась особой оригинальностью. Настя строила свой мир По тем законам, по которым, наверное, рисовал когда-то свои картины ее любимый художник.
Мне было обидно. Я, как курица-наседка, беспомощно хлопала крыльями, кудахтала, пытаясь вразумить непослушного цыпленка. Настино будущее я всегда представляла себе традиционно. Окончит школу девочка, поступит в институт. Устроится на приличную работу, встретит приличного человека, замуж выйдет может, и банально все это, и скучно, но так мне спокойнее. А мой цыпленок вдруг взмахнул своими желтыми крылышками и воспарил в небо, невзирая на то что по законам природы ему летать не положено. Наплевать ему было на все законы… „
Тот эпизод в спальне был единственным. Настя видимо, щадила мои чувства и с тех пор больше парней домой не водила. Однако охотно рассказывала про свои приключения, просила порой совета. Восторженно рассказывала об очередном своем поклоннике, а потом, спустя пару недель, снова повторяла: «Ерунда все это. Не по-настоящему. Это я так, от скуки…»
Все они проходили через ее жизнь, не оставляя следа. И только однажды…
Это случилось в начале лета. Был выходной, я решила устроить дома генеральную уборку, а Настя у себя в комнате готовилась к экзамену по физике. Закончив мыть окно ни кухне, я решила немного передохнуть и пошла посмотреть, как там у Насти с физикой обстоят дела. Зашла к ней в комнату и вижу: Настя лежит на диване, в руке какая-то фотография.
— Фотографии рассматриваешь. А как же физика?
— Физику я уже закончила. Пять минут назад.
Я подошла ближе, взяла из ее рук фотографию. Увидела Настю, сидящую на зеленой траве рядом с каким-то парнем. Высокий, симпатичный, И сразу видно, гораздо взрослее Насти. Лет, наверное, на десять старше.
— Кто это? — полюбопытствовала я, стараясь ничем не выдать волнения в голосе. Плохо у меня это получалось, ничего не могла с собой поделать: от всех этих бесконечных Настиных любовных приключений меня в жар бросало.
Она почему-то молчала. И это ее молчание еще сильнее меня разозлило:
— Черт возьми, этот дяденька вообще в курсе, что ты несовершеннолетняя? Что он в тюрьму может загреметь, если…
— Успокойся, мамочка. Это никакой не дяденька. Это Сережка.
— Твой Сережка тебе в отцы годится!
— Неправда, ~ спокойно возразила она. — Он всего лишь на девять лет меня старше. Мужчина не способен стать отцом в девять лет.
— И что? И что у вас с ним? Серьезно? Давно?
— Серьезно, — ответила она как-то тихо. — Очень серьезно, ты даже не представляешь, насколько. И достаточно давно. Мы еще осенью познакомились.
— Ничего себе, — присвистнула я. — Впервые от тебя такое слышу. Настя, ты меня пугаешь.
— Не пугайся, мамочка. Ну что в этом страшного? Когда все серьезно — это же хорошо. А он для меня человек очень близкий. Такой же близкий, как и ты. Вот, собственно, и все., .
Эти ее слови меня окончательно добили. Не хотелось мириться с тем, что какой-то там Сережка стал вдруг для Насти моей таким же близким, как и я. Это был удар ниже пояса. А она добавила:
— Правда, Лерка, не переживай. Пока я с ним — со мной ничего не случится. Все будет хорошо, пока он рядом…
Я перевернула фотографию и увидела надпись «Кнопке от меня».
Отдала фотографию Насте и больше ничего не сказала. Настроение у меня в тот день было отвратительное…
Но со временем я успокоилась, перестала ревновать сестру. Настя стала теперь достаточно часто, уходя, предупреждать: «Я к Сережке». Или: «Мы с Сережкой в кино». Домой возвращалась всегда вовремя, настроение было у нее хорошее, и я как-то незаметно для себя смирилась с существованием в жизни моей сестры этого Сережки, который — что поделать! — стал для нее таким же близким, как и я.
— Познакомила бы меня со своим Сережкой, — как-то раз попросила я Настю.
— Познакомлю, обязательно, — пообещала Настя. Был конец июня…
— Какие-то проблемы? — поинтересовалась Веника.
Теперь он смотрел на нее, как на инопланетное существо, непонятно каким образом приземлившееся прямо рядом с ним. Кажется, в первый раз в жизни он видел эту девушку с ярко накрашенными глазами.
— Да, кажется, проблемы, — ответил, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать. Жоркины слова вообще в голове не умещались. Что за фантастика, что за бред? Откуда он мог узнать про Светлану? В самом деле, не в новостях ведь. Откуда?
— Помощь нужна? — снова настойчиво воскресла из небытия его знакомая.
— Вряд ли ты сможешь мне помочь. Ты лучше иди. Иди домой. Мне сейчас все равно некогда…
— Жаль. — вздохнула она. — Ты мне понравился.
Они стояли неподалеку от остановки. Увидев подъезжающий автобус, Сергей вдруг понял, что ему нужно делать. Ему нужно сесть в этот автобус и мчаться к Жорику. Из-под земли достать Жорика и выпытать у него эту странную тайну. Автобус остановился. Сергей рванул с места.
— Эй! — окликнула его Вероника.
Он, даже не оборачиваясь, бросил на ходу:
— Я тебе позвоню!
И вскочил на подножку. Потом только до него дошло, что телефона этой Вероники он не знает. Вздохнул: правда, неудобно получилось. Но почти сразу забыл про Веронику, снова мысли вернулись на круги своя, застучало сердце. «Только бы он был дома. Только бы застать его…»
Достал из кармана телефон и снова начал набирать Жоркин номер. Но мобильник по-прежнему был отключен, он догадался и позвонил Жорику домой. Трубку снял младший Жоркин брат и сообщил, что тога нет дома. Сергей растерялся, потом только сообразил, где Жорика найти можно. Суббота ведь. Традиционная холостяцкая пирушка. Совсем из головы вылетело…
Он вышел из автобуса, пересел на другой. Через двадцать минут, которые показались вечностью, уже нажимал на кнопку звонка. Жорик открыл с видом оскорбленной невинности. Не произнес ни слова.
— Ладно, чего ты надулся, как девица красная. Чего я тебе такого сказал?
Сергей прошел в комнату, и сердце заныло: ведь вчера еще здесь было… Даже не верилось, что в этой убогой комнатке с дырами на обоях и практически полным отсутствием мебели, могло случиться с ним такое. Хотя, собственно, ведь и не было ничего. Даже чай попить не успели.
— Жорка! — позвал Сергей. — Ты где там?
Жорик появился в дверном проеме с нахмуренными бровями.
— Ты иногда раздражаешь, Серый. У тебя, знаешь ли, психика не вполне устойчивая.
— Поверим словам опытного психиатра. Давай только отложим на потом сеанс психоанализа, а сейчас ты мне скажи: откуда узнал про нее?
— Про кого? — невозмутимо уточнил приятель.
— Ну не придуривайся же ты, я тебя прошу! Про Свету, которая здесь была вчера! Откуда ты про нее узнал?
Жорик вдруг расхохотался:
—Ну ты, Серый, даешь! Впервые в жизни тебя в таком состоянии наблюдаю. Видать, сильно она тебя зацепила, эта Света…
— Зацепила. Сильно, — с трудом сдерживая бешенство, проговорил Сергей. — Ты даже не представляешь, как зацепила. Не тяни душу…
— Ладно уж, чего там. С кем не бывает, — благожелательно отцветил Жорик и принялся рыться в карманах. — Она тебе записку в двери оставила, вот откуда я про нее узнал. Там, кстати, не написано было, для кого. Так что можешь спрятать кулаки — я не виноват, что мне ее прочитать пришлось. Да там нет ничего особенного, в этой записке…
Жорик извлек наконец из кармана помятый белый лист. Протянул его Сергею.
Он развернул помятую бумагу и увидел буквы, написанные синими чернилами. Крупный детский почерк, немного нестройный, неуверенный.
«Сережа», — прочитал он, и забытая радость, в возвращение которой так отчаянно хотелось верить, захлестнула его с головой, и снова прочитал «Сережа», услышал ее голос, отчетливо вспомнил: насмешливый взгляд, тень от ресниц на бледной щеке.
«…извини, не дождалась тебя. Если хочешь, позвони мне. Светлана». Дальше шли цифры. Шесть цифр — тайный код, открывающий доступ к счастью… Шесть цифр — так просто. Неужели может быть все так просто?!
Сергей уже доставал из кармана телефон. Окружающие предметы, Жорик, стоящий рядом и ухмыляющийся, — все отодвинулось на второй план, ушло за грань этого нового мира, в котором Сергей оказался так внезапно.. «Может быть, шутка, розыгрыш?» — промелькнула мысль. Только нет, навряд ли. Ведь никто, ни одна /живая душа про их вчерашнюю встречу не знает и:, знать не может. Если только сама судьба решила снова над ним посмеяться, как посмеялась вчера…
— Ну что ты застыл? Звони! — напомнил о себе Жорик. — Пусть приезжает часам к семи. Лелик с Макаром тоже подтянутся. Посидим… Посмотрим, что там у тебя за королева такая.
Ускользающая реальность снова вернулась на прежнее место. «Нет, не зря Кнопка его недолюбливала», — с возрастающей неприязнью подумал он о Жорике. Поборов нетерпение, положил телефон обратно в карман, туда же — аккуратно сложенную записку и молча принялся зашнуровывать кроссовки.
— Ты чего? — осведомился приятель.
— Ничего. Спасибо тебе, Жорка, только я сегодня не останусь. Нет настроения.
— Понятно, — хмыкнул Жорик. — Я чувствую, мы тебя теряем. Но это ничего, с кем не бывало… Вернешься еще.
— Возможно, — согласился Сергей и наконец вышел из душной прихожей.
Быстро спустился вниз по лестнице, на ходу опять доставая телефон и записку. Почему-то хотелось снова прочитать ее. Снова, снова и снова.
Он наконец набрал номер. Услышал далекие гудки и почувствовал, как концентрируется в этот момент в этих гудках вся его жизнь. Как будто только затем и прожил он свои двадцать семь лет на этом свете, чтобы дождаться наконец этих гудков, дождаться, когда они оборвутся, и услышать голос…
Гудки оборвались, вслед за этим он ничего не услышал. В трубке была тишина. Тишина показалась ему длиною в вечность.
—Света?
— Я слушаю.
Ее голос показался ему таким далеким. Как будто сотни километров их разделяли, и все же это был именно ее голос, который снова воскресил в памяти с поразительной отчетливостью взгляд, поворот головы, насмешливую и немного грустную улыбку.
— Это Сергей.
— Привет. Прочитал мою записку?
— Прочитал. Только что прочитал. Извини, раньше не получилось.
— Это ты меня извини. Я все же не очень хорошо с тобой поступила. Просто вспомнила, что совсем забыла…
Она рассмеялась. Он тоже улыбнулся, робко, не веря еще в реальность происходящего разговора.
— Вспомнила, что забыла?
— Да, совсем забыла, что мне срочно нужно было… Опять запуталась. В общем, извини, что не дождалась тебя.
— Жаль, конечно. Я чай купил, как ты просила. С апельсиновым ароматом. Пришел, а тебя нет. Я думал, ты навсегда исчезла…
— Я тоже так думала, — ответила она и замолчала.
— Давай, может быть, встретимся с тобой? Если ты, конечно, свободна…
— Конечно, я свободна. Может быть, на Набережной? Я люблю смотреть на воду…
— На Набережной. Конечно, давай встретимся на Набережной, если ты любишь смотреть на воду. Посмотрим вместе…
— Через час?
— Так долго? — Он не смог скрыть разочарования в голосе.
Она снова улыбнулась — Сергей почувствовал эту ее Улыбку, насмешливую и немного грустную.
— Пока доеду — как раз час пройдет. Я ведь на другом конце города живу.
— А туфли? — вспомнил он. — Туфли-то починила?
— Туфли, — эхом отозвалась она. — Туфли уже не починишь… Значит, через час?
— Через час, — согласился он с тоской. — У первого причала?
— У первого, — согласилась она. Добавила: — До встречи!
И снова оставила его наедине с телефонными гудками, которые бежали теперь торопливо, отчаянно диссонируя с течением времени. Через десять минут он уже стоял возле первого причала.
Облака барахтались в воде, наскакивали друг на друга темными бликами и бессильно растворялись в потоках солнечного света, отраженных искрящейся гладью. Добродушный и ленивый ветер легонько подгонял облака вперед, они неслышно двигались с места, сползали к горизонту, уступая свое место таким же пушистым и ленивым своим собратьям. Желтые листья шелестели под ногами, напоминая о том, что лето уже прошло.
Мимо проходили люди. Детский смех, восторженный гомон подростков, вздохи старушек, шелест листьев и тихие всплески волн — все смешалось в какую-то музыку, которую хотелось слушать бесконечно. Давно, очень давно не случалось таких дней. Хотя и осень эта была не первая в жизни Сергея, и ничем она, наверное, не отличалась от двадцати семи прожитых уже, незамеченных, не оставивших следа. И вода, отражающая блеск солнечного света, и облака — все это было, тысячи раз было, только теперь стало вдруг исключительно важным, значительным. Кто бы мог подумать, что человек — нормальный человек, не какой-нибудь там поэт, философ или просто шизик обыкновенный — может стоять вот так, смотреть на тени облаков, плывущие по воде, и радоваться.
Тревога, едва ощутимая в первые минуты, с течением времени все нарастала. Прошел час — и постепенно снова исчезли облака, растворились в океане тревоги, и шум листвы смолк, и солнце показалось навязчивым, неделикатным…
Теперь он смотрел на нее, как на инопланетное существо, непонятно каким образом приземлившееся прямо рядом с ним. Кажется, в первый раз в жизни он видел эту девушку с ярко накрашенными глазами.
— Да, кажется, проблемы, — ответил, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать. Жоркины слова вообще в голове не умещались. Что за фантастика, что за бред? Откуда он мог узнать про Светлану? В самом деле, не в новостях ведь. Откуда?
— Помощь нужна? — снова настойчиво воскресла из небытия его знакомая.
— Вряд ли ты сможешь мне помочь. Ты лучше иди. Иди домой. Мне сейчас все равно некогда…
— Жаль. — вздохнула она. — Ты мне понравился.
Они стояли неподалеку от остановки. Увидев подъезжающий автобус, Сергей вдруг понял, что ему нужно делать. Ему нужно сесть в этот автобус и мчаться к Жорику. Из-под земли достать Жорика и выпытать у него эту странную тайну. Автобус остановился. Сергей рванул с места.
— Эй! — окликнула его Вероника.
Он, даже не оборачиваясь, бросил на ходу:
— Я тебе позвоню!
И вскочил на подножку. Потом только до него дошло, что телефона этой Вероники он не знает. Вздохнул: правда, неудобно получилось. Но почти сразу забыл про Веронику, снова мысли вернулись на круги своя, застучало сердце. «Только бы он был дома. Только бы застать его…»
Достал из кармана телефон и снова начал набирать Жоркин номер. Но мобильник по-прежнему был отключен, он догадался и позвонил Жорику домой. Трубку снял младший Жоркин брат и сообщил, что тога нет дома. Сергей растерялся, потом только сообразил, где Жорика найти можно. Суббота ведь. Традиционная холостяцкая пирушка. Совсем из головы вылетело…
Он вышел из автобуса, пересел на другой. Через двадцать минут, которые показались вечностью, уже нажимал на кнопку звонка. Жорик открыл с видом оскорбленной невинности. Не произнес ни слова.
— Ладно, чего ты надулся, как девица красная. Чего я тебе такого сказал?
Сергей прошел в комнату, и сердце заныло: ведь вчера еще здесь было… Даже не верилось, что в этой убогой комнатке с дырами на обоях и практически полным отсутствием мебели, могло случиться с ним такое. Хотя, собственно, ведь и не было ничего. Даже чай попить не успели.
— Жорка! — позвал Сергей. — Ты где там?
Жорик появился в дверном проеме с нахмуренными бровями.
— Ты иногда раздражаешь, Серый. У тебя, знаешь ли, психика не вполне устойчивая.
— Поверим словам опытного психиатра. Давай только отложим на потом сеанс психоанализа, а сейчас ты мне скажи: откуда узнал про нее?
— Про кого? — невозмутимо уточнил приятель.
— Ну не придуривайся же ты, я тебя прошу! Про Свету, которая здесь была вчера! Откуда ты про нее узнал?
Жорик вдруг расхохотался:
—Ну ты, Серый, даешь! Впервые в жизни тебя в таком состоянии наблюдаю. Видать, сильно она тебя зацепила, эта Света…
— Зацепила. Сильно, — с трудом сдерживая бешенство, проговорил Сергей. — Ты даже не представляешь, как зацепила. Не тяни душу…
— Ладно уж, чего там. С кем не бывает, — благожелательно отцветил Жорик и принялся рыться в карманах. — Она тебе записку в двери оставила, вот откуда я про нее узнал. Там, кстати, не написано было, для кого. Так что можешь спрятать кулаки — я не виноват, что мне ее прочитать пришлось. Да там нет ничего особенного, в этой записке…
Жорик извлек наконец из кармана помятый белый лист. Протянул его Сергею.
Он развернул помятую бумагу и увидел буквы, написанные синими чернилами. Крупный детский почерк, немного нестройный, неуверенный.
«Сережа», — прочитал он, и забытая радость, в возвращение которой так отчаянно хотелось верить, захлестнула его с головой, и снова прочитал «Сережа», услышал ее голос, отчетливо вспомнил: насмешливый взгляд, тень от ресниц на бледной щеке.
«…извини, не дождалась тебя. Если хочешь, позвони мне. Светлана». Дальше шли цифры. Шесть цифр — тайный код, открывающий доступ к счастью… Шесть цифр — так просто. Неужели может быть все так просто?!
Сергей уже доставал из кармана телефон. Окружающие предметы, Жорик, стоящий рядом и ухмыляющийся, — все отодвинулось на второй план, ушло за грань этого нового мира, в котором Сергей оказался так внезапно.. «Может быть, шутка, розыгрыш?» — промелькнула мысль. Только нет, навряд ли. Ведь никто, ни одна /живая душа про их вчерашнюю встречу не знает и:, знать не может. Если только сама судьба решила снова над ним посмеяться, как посмеялась вчера…
— Ну что ты застыл? Звони! — напомнил о себе Жорик. — Пусть приезжает часам к семи. Лелик с Макаром тоже подтянутся. Посидим… Посмотрим, что там у тебя за королева такая.
Ускользающая реальность снова вернулась на прежнее место. «Нет, не зря Кнопка его недолюбливала», — с возрастающей неприязнью подумал он о Жорике. Поборов нетерпение, положил телефон обратно в карман, туда же — аккуратно сложенную записку и молча принялся зашнуровывать кроссовки.
— Ты чего? — осведомился приятель.
— Ничего. Спасибо тебе, Жорка, только я сегодня не останусь. Нет настроения.
— Понятно, — хмыкнул Жорик. — Я чувствую, мы тебя теряем. Но это ничего, с кем не бывало… Вернешься еще.
— Возможно, — согласился Сергей и наконец вышел из душной прихожей.
Быстро спустился вниз по лестнице, на ходу опять доставая телефон и записку. Почему-то хотелось снова прочитать ее. Снова, снова и снова.
Он наконец набрал номер. Услышал далекие гудки и почувствовал, как концентрируется в этот момент в этих гудках вся его жизнь. Как будто только затем и прожил он свои двадцать семь лет на этом свете, чтобы дождаться наконец этих гудков, дождаться, когда они оборвутся, и услышать голос…
Гудки оборвались, вслед за этим он ничего не услышал. В трубке была тишина. Тишина показалась ему длиною в вечность.
—Света?
— Я слушаю.
Ее голос показался ему таким далеким. Как будто сотни километров их разделяли, и все же это был именно ее голос, который снова воскресил в памяти с поразительной отчетливостью взгляд, поворот головы, насмешливую и немного грустную улыбку.
— Это Сергей.
— Привет. Прочитал мою записку?
— Прочитал. Только что прочитал. Извини, раньше не получилось.
— Это ты меня извини. Я все же не очень хорошо с тобой поступила. Просто вспомнила, что совсем забыла…
Она рассмеялась. Он тоже улыбнулся, робко, не веря еще в реальность происходящего разговора.
— Вспомнила, что забыла?
— Да, совсем забыла, что мне срочно нужно было… Опять запуталась. В общем, извини, что не дождалась тебя.
— Жаль, конечно. Я чай купил, как ты просила. С апельсиновым ароматом. Пришел, а тебя нет. Я думал, ты навсегда исчезла…
— Я тоже так думала, — ответила она и замолчала.
— Давай, может быть, встретимся с тобой? Если ты, конечно, свободна…
— Конечно, я свободна. Может быть, на Набережной? Я люблю смотреть на воду…
— На Набережной. Конечно, давай встретимся на Набережной, если ты любишь смотреть на воду. Посмотрим вместе…
— Через час?
— Так долго? — Он не смог скрыть разочарования в голосе.
Она снова улыбнулась — Сергей почувствовал эту ее Улыбку, насмешливую и немного грустную.
— Пока доеду — как раз час пройдет. Я ведь на другом конце города живу.
— А туфли? — вспомнил он. — Туфли-то починила?
— Туфли, — эхом отозвалась она. — Туфли уже не починишь… Значит, через час?
— Через час, — согласился он с тоской. — У первого причала?
— У первого, — согласилась она. Добавила: — До встречи!
И снова оставила его наедине с телефонными гудками, которые бежали теперь торопливо, отчаянно диссонируя с течением времени. Через десять минут он уже стоял возле первого причала.
Облака барахтались в воде, наскакивали друг на друга темными бликами и бессильно растворялись в потоках солнечного света, отраженных искрящейся гладью. Добродушный и ленивый ветер легонько подгонял облака вперед, они неслышно двигались с места, сползали к горизонту, уступая свое место таким же пушистым и ленивым своим собратьям. Желтые листья шелестели под ногами, напоминая о том, что лето уже прошло.
Мимо проходили люди. Детский смех, восторженный гомон подростков, вздохи старушек, шелест листьев и тихие всплески волн — все смешалось в какую-то музыку, которую хотелось слушать бесконечно. Давно, очень давно не случалось таких дней. Хотя и осень эта была не первая в жизни Сергея, и ничем она, наверное, не отличалась от двадцати семи прожитых уже, незамеченных, не оставивших следа. И вода, отражающая блеск солнечного света, и облака — все это было, тысячи раз было, только теперь стало вдруг исключительно важным, значительным. Кто бы мог подумать, что человек — нормальный человек, не какой-нибудь там поэт, философ или просто шизик обыкновенный — может стоять вот так, смотреть на тени облаков, плывущие по воде, и радоваться.
Тревога, едва ощутимая в первые минуты, с течением времени все нарастала. Прошел час — и постепенно снова исчезли облака, растворились в океане тревоги, и шум листвы смолк, и солнце показалось навязчивым, неделикатным…