Екатерина Коути. Стены из хрусталя

Кэрри Гринберг, Екатерина Коути
Стены из хрусталя

 

Часть первая
Нер(а)вный брак

   There lies your love.

William Shakespeare, "Midsummer Night's Dream"

   Здесь спит твоя любовь.

Уильям Шекспир, "Сон в Летнюю Ночь"

Пролог

Англия, 1830е

   За час до своей смерти мисс Маргарет Нитли прихорашивалась у зеркала.
   За окном ее тесной спаленки цветет, шелестит и заливается трелями пышное йоркширское лето. Ветерок приносит в комнату запах жимолости, стойкий и сладкий, но неизменно подпорченный ароматами из соседского коровника. Маргарет морщит носик, но окно не закрывает. Сейчас не до таких мелочей. В который раз она одергивает ночную сорочку, расшитую ноттингемским кружевом, и разглаживает оборки. Хотя движение ее белоснежной ручки должно быть трепетным, оно получается скорее судорожным. Плохо, очень плохо.
   На туалетном столике горит сальная свеча, соревнуясь с еще не зашедшим солнцем. В любой другой день Маргарет испугалась бы материнского нагоняя, но ничего, сегодня можно и покутить.
   Время позднее, но ее узенькая кровать, притулившаяся у ската крыши, аккуратно заправлена, сидячая ванна задвинута за выцветшую китайскую ширму, на полу не валяется ни единой шпильки. Маргарет давно уже убирает в спальне сама, потому что их единственная служанка Ханна жалуется на прострел в спине, если ей приходится взбираться на второй этаж. Но Маргарет даже рада, особенно после инцидента с шиллингом. Нет, честная Ханна, взрастившая ни одно поколение Нитли, не стянула барышнины деньги. Наоборот, после трехдневных сетований об отсутствии обновок, Маргарет обнаружила упомянутый шиллинг под подушкой. Но радости эта находка ей не принесла. Когда прислуга у тебя приворовывает – это, конечно, скверно, но если она тебе деньги начала оставлять, то конец света уже не за горами.
   Закончив расчесываться, мисс Нитли со старательной небрежностью разбрасывает локоны по плечам и смотрит на свечу, строго, будто заклинатель на несговорчивую змею. Она ждет Знак. И лишь когда над вялым огоньком вспыхивают яркие искры, предвещающие скорый приход гостя, Маргарет улыбается своему отражению.
   На нее смотрит красавица с каскадом золотистых волос…
   Не из зеркала, разумеется. Этому зеркалу, с мутными разводами и черной рябью, Маргарет не больно-то доверяет. Отразись в нем парча, и та покажется заношенным ситцем. Что уж говорить о лице двадцатипятилетней девушки… женщины… особы.
   А красавица взирает на нее с портрета в овальной рамке, что примостился на туалетном столике между щеткой для волос и сумочкой с рукоделием.
   Маргарет нарисовала его сама. Специально брала уроки, потратив на них деньги, которыми тетушка Пруденс вознаграждала ее за чтение душеспасительных книг вслух. Осознав, что из-за зевоты племянница рано или поздно вывихнет челюсть и станет негодной на роль чтицы, мудрая женщина показала ей соверен, и в глазах Маргарет заиграл живейший интерес к религии. Те деньги дались ей потом и кровью. В самом что ни на есть прямом смысле, ведь в комнатах у тетушки было невыносимо душно, а пальцы Маргарет кровоточили от острых страниц. Но уроки рисования того стоили. Автопортрет получился замечательный.
   Именно такой она и хотела бы остаться. И в памяти потомков, и… и вообще. Просто остаться. Насовсем. Пусть ее белокурые локоны никогда не станут еще светлее. Пусть глаза останутся зелеными, как листья в июне, а не как мутная, затянутая ряской запруда, в которой эти листья утонут осенью. Из-за по-детски пухлых губ и премилого носика ее до сих пор сравнивают с куклой, но Время уже поднесло лампаду к воску ее лица. Понемногу он начнет оплывать…
   Но на портрете она по-прежнему останется веселой и счастливой. И любимой.
   Такой Маргарет была год назад. С тех пор она совсем не изменилась.
   Почти не изменилась.
   Например, если долго улыбаться, от крыльев носа к уголкам рта уже тянулись морщинки. Хотя они были едва заметны, Маргарет смотрела на них с тем же ужасом, с каким человек, застрявший на коньках посреди пруда, смотрит на растущую трещину во льду.
   К счастью, повода для улыбок у нее уже не было.
   Во-первых, за этот год успела скончаться тетушка. Вопреки чаяниям родни, зловредная старуха завещала свои немалые сбережения Обществу по Борьбе за Трезвость среди Племен Бассейна Реки Конго. Маргарет она оставила лишь до боли знакомые книги, которые девушка пустила на папильотки.
   Не иначе как в связи с вышеозначенным обстоятельством, Маргарет бросил жених, лейтенант Джон Митчелл. Он отбыл в Индию с клятвенными заверениями писать каждую неделю, но письма приходили все реже и реже. Наконец одна сумбурная эпистола известила о несчастном случае во время охоты на тигров, и о ранах, перевязанных очаровательной дочкой хирурга, которой лейтенант Митчелл отныне был обязан по гроб жизни. Поскольку слово «очаровательная» было дописано незнакомой женской рукой, последние надежды Маргарет обратились в хладный прах. Соседям она рассказала, что дорогого Джона казнили магометане, предварительно подвергнув его пытке жестяным ведром, полным крыс. Соседи сочувственно кивали. О подробностях они почему-то не расспрашивали, хотя Маргарет заготовила красочный репортаж о его кончине.
   И в-третьих, она стала старой девой. Отец с матерью даже не потрудились поздравить ее с двадцатипятилетием. Весь день просидели по спальням, дуясь на непутевую дочь. Как будто она сама возжелала такую судьбу! Только младшая сестра Лизбет, с которой Маргарет в обычное время была на ножах, и братец Кит вручили ей подарок, купленный в складчину.
   Подарок, который сейчас лежит у нее на коленях.
   В окно врывается ветер, мнет ее локоны, едва не тушит свечу.
   Узнав, что мисс Нитли отходит ко сну с открытым окном, доктор Эпплгейт подавился бы опийной настойкой. Еще бы, ведь уже который месяц в округе наблюдаются необъяснимые случаи бледной немочи. И нет бы только благородные барышни, чья диета состоит из уксуса и пары галет, страдали от этой напасти! Иная батрачка, что двумя пальцами выдергивает репу из земли, порою просыпается с головной болью и алебастровой белизной лица. Причем румянец на ее щеках проступает лишь после вопроса о вчерашней ночи. Но просыпается – это в лучшем случае. Впору объявлять эпидемию, сажать всех девиц в карантин и, самое главное, отбирать у них острые предметы. А то ведь они то шею спицей поцарапают, то запястье вилами проткнут. Какой все таки неуклюжий женский пол пошел! Не то, что в былые времена!
   Увы, сегодня сельский врач устраивает «эфирные посиделки» – вечеринку, во время которой потчует гостей веселящим газом, после чего они будут заливаться смехом даже от "Упадка Римской Империи" Гиббона, не говоря уже о плоских шутках доктора. Так что некому предупредить мисс Нитли о пагубном влиянии распахнутых окон на девиц в полупрозрачных сорочках.
   …И ветер продолжает теребить пожелтевшие страницы книги…
   Собственно, эта ветхая книга, которая еще не успела перейти из категории «старая рухлядь» в категорию «антиквариат», и есть тот самый подарок. Когда Лизбет вручала ее Маргарет, то пристально посмотрела сестре в глаза. Сейчас она сама столь же пристально вглядывается в гравюру на фронтисписе.
   Если слишком долго рассматривать картинку, ее контуры потом проступают и на голой стене. Так что когда мисс Нитли оборачивается, взбудораженная скрипом оконной рамы, еще несколько мгновений ей кажется, что увиденное лишь оптическая иллюзия.
   До тех пор, пока иллюзия не спрыгивает с подоконника и, протягивая к ней руку, не говорит:
   – Отныне ты в моей власти, Маргарет. Приди же ко мне.
   И она уже знает, что ей следует ответить.

Глава 1

Лондон, 22 декабря 188* года

   Фанни Блейк, секретарь при лорде Марсдене, Мастере Лондона, склонился над листком бумаги и водил пером. Время от времени он кивал и вставлял «да, милорд», когда требовалось. Наставления Мастера, прослушанные сто раз к ряду, действовали на него как начало проповеди на совсем юного прихожанина – хотелось свернуться калачиком и вздремнуть, положив под голову молитвенник. Но у Фанни давно уже не было молитвенника. А уж о том, чтобы хоть зевнуть в присутствии хозяина, и речи быть не могло. Поэтому вампир развлекался тем, что дорисовывал крылья и хвосты галочкам, парившим напротив каждого пункта в регистре новогодних приготовлений. Получалось занятно.
   На вид мистеру Блейку что-то около семнадцати, так что его еще трудно назвать красавцем. Зато эпитет «смазливый мальчишка» подходил ему вполне. Он был худощав и обладал изящной осанкой. Но это была не утонченность аристократа, а результат недоедания в детстве, помноженный на родительские окрики «Не сутулься, Фрэнсис! И хватит ковыряться в тарелке, все равно мяса не найдешь».
   Глаза вампира, широко распахнутые и обрамленные ворохом соломенных ресниц, были светло-серого цвета, как вечно ненастное английское небо. Сейчас они темнели на фоне бледной с прозеленью кожи. Взглянув на его русые волосы чуть ниже плеч, вам сразу захотелось бы заплести их в косицу и основательно припудрить, тем более что они постоянно лезли ему в глаза. Если бы в гостиной помимо Мастера находился кто-нибудь еще – желательно, кто-нибудь теплокровный – Фанни смахивал бы пряди изящным движением, так, чтобы они искрились в отблесках свечей. Но поскольку достойная аудитория отсутствовала, он лишь ожесточенно заправлял их за уши.
   – … А с Фетчем ты уже побеседовал? – гаркнул Мастер, и Фанни подскочил, переворачивая исчерканный листок.
   Теперь можно заметить, что Фанни едва достает до плеча своему нанимателю – мужчине лет сорока, высокому и широкоплечему, с копной черных волос и бакенбардами под стать. Его массивную, угловатую фигуру и лицо с тяжелым подбородком, казалось, вытесали из камня еще в Темные Века. Правда, за столько лет черты успели обветриться и отчасти смягчиться.
   Никто из английских вампиров не знал его имени. Для общения с Мастером им хватало и вежливого «милорд», супруга же по-свойски звала его «Марсден». А поскольку его генеалогическое древо напоминало клубок, которым два резвых кота играли в зарослях терновника, происхождение Мастера тоже оставалось загадкой. Доподлинно знали лишь то, что лорд Марсден был одним из старейших вампиров, а то и самым старым.
   В его присутствии это обстоятельство служило источником неиссякаемых поклонов, а вот за пределами слышимости – в безветренную погоду, в склепе, за пинтой перебродившей крови – столь же неиссякаемых поговорок, которые обычно заканчивались на «бес в ребро» или «ума не нажил». Разумеется, так говорили только те вурдалаки, что сами разменяли пятую сотню. Вампир помоложе схлопотал бы взбучку за крамольные беседы.
   Ведь всем известно, что англичане с благоговением взирают на королей, с приязнью – на парламенты, с чувством долга – на судей, и с почтением – на дворянство.
   – Ну?
   – Да, милорд, с Фетчем я поговорил.
   Ответ Мастера удовлетворил, тем более что секретарь предпочел умолчать о результате сего интервью. Задобрить привередливую тварь не удалось. Даже когда Фанни пообещал на целый год убрать из всех спален капканы, если Фетч хоть пару дней безвылазно просидит в чулане, паршивец дерзко расхохотался. Ну да, его можно понять. Кто откажется от роскошного пира, с лангустами и спаржей, ради куска заплесневелого хлеба? Тем более, что среди гостей будут совсем юные девицы младше семидесяти.
   Вздохнув, Фанни дописал лишний ноль к галлонам нашатыря, который еще предстояло купить.
   – Чудесно, – разглагольствовал Мастер, – а то виданное ли дело – во всех приличных домах гостям подкладывают грелку в гроб, а у нас этакую пакость! И вообще, если случится что-нибудь непредвиденное, просто… просто заметай под ковер. После разберемся.
   – Конечно, милорд.
   Фанни попытался представить площадь такого ковра, под который поместятся сразу все их неприятности. Наверное, им можно накрыть пол-Европы.
   – Далее, – Марсден открыл было рот, собираясь изречь очередную сентенцию, но вдруг поднял палец и красноречиво покосился на дверь.
   Помощник понимающе кивнул. Он знал, что именно услышит, еще до того, как в коридоре раздался топот детских ножек. Приглушенное хихиканье, как будто кто-то смеялся, уткнувшись в подушку, тоже не стало для него сюрпризом. А вот случайному гостю эти звуки свели бы на нет кропотливую работу парикмахера.
   Сколь велика сила контекста! Когда дом кишмя кишит ребятней, детский смех вызывает разве что глухое раздражение на няньку, которая позволяет сорванцам носиться по лестницам. Иное дело, если вы в старинном поместье, где совершенно точно нет ни одного ребенка. То есть, живого ребенка. Зато здесь наверняка есть дети, замурованные в стену на счастье, или задушенные корыстными родственниками, или запертые в чулане, где они погибли, отравившись заплесневелым вареньем, или… Тут уж поневоле встанут дыбом волосы!
   Но когда оба вампира, переглядываясь, на цыпочках подкрались к двери и выскочили в коридор, там никого не оказалось. Только на бордовом ковре виднелись влажные отпечатки чьих-то ножек. Босых.
   Нахмурившись, Марсден указал на испорченный ковер, как будто секретарь самолично выплеснул на него графин воды.
   – Ч-ч-черная оспа, – процедил вампир свое любимое ругательство. – Ну, Блейк, и что, по-твоему, подумают гости обо всем об этом?
   – Придут в ужас?
   – Э нет, в ужас придешь ты, от той кары, которая постигнет тебя, если мы провалим это суаре! А гости всего-навсего посмеются у нас за спиной. Еще бы, раз в доме Мастера творится такой ералаш! Раз его призрак носится по дому в исподнем, без чулок, не говоря уже о фартуке с чепцом. Особенно гибернийская шваль будет надрываться… кстати, ты отправил им приглашение?
   – Нет, милорд, – замялся секретарь, – вы ведь сами сказали, что не желаете видеть ирландцев на приеме. Я решил, что приглашение их Мастеру… их самозванцу затесалось к остальным по ошибке.
   – По ошибке?
   Раздосадованный, Марсден хмыкнул, обнажив пожелтевшие клыки, как у старого пса, который тем не менее с удовольствием полакомится вашей ногой. На всякий случай Фанни попятился.
   – Мое приглашение, со словами «Повелеваю тебе, виллан, прибыть на наши новогодние празднования, дабы выразить нам свое нижайшее почтение»? А я так долго его сочинял! Да получив такой текст, он еще лет двадцать носу не казал бы со своего островка. А вот заявиться в гости без приглашения – это для него милое дело. Еще и челядь свою притащит.
   – Виноват, милорд, – понурившись, пробормотал Фанни, – но зима ведь, а? Может, этот трилистник их мерзкий не примется в мороз?
   Последний раз ирландские коллеги приезжали в поместье летом 1856, на Тризну Мастера, и преподнесли юбиляру венок из клевера. Из прихожей подарок плавно переместился на компостную яму. Другое дело, что то была особая, гибридная разновидность клевера. Уже через неделю весь сад выглядел так, словно здесь праздновали День Св. Патрика. Любимые цветы хозяев – и белладонна, и белые лилии, которые Марсден носил в петлице, и наперстянка, которую народная молва окрестила «перчатками эльфов», и нарциссы, якобы предсказывавшие близкую смерть, и многие другие красивые и полезные растения – все засохло на корню, а над бурыми стеблями радостно зеленели шэмроки размером с суповую тарелку. Выкорчевывали сорняк еще с десяток лет. И теперь он нет-нет да и осквернял лужайки своим присутствием.
   Настроение Мастера успело перемениться. Ни с того, ни с сего, он мечтательно улыбнулся.
   – А впрочем, пускай приезжают. Увидят, что Мастер Англии еще на что-то годится. О, теперь эта женщина за мной увиваться будет.
   – О ком вы, милорд?
   – О миледи, о ком же еще. Разве я назову кого-нибудь еще «эта женщина»? Я ведь джентльмен, как ни крути.
   Миледи верила, что за спиной у сильного мужчины стоит сильная женщина. Стоит и время от времени колет его кинжалом под лопатку. Так что если она и будет ходить за кем-то хвостом, то лишь дожидаясь, когда он упадет замертво.
   Пускай у вампиров и нет души, но Фанни явственно почувствовал, как что-то ушло в пятки.
   – Вы уверены, милорд?
   – Даже очень. Против этого зелья никто не устоит.
   – Зелья? – в глазах Фанни вспыхнула надежда. – Это яд?
   – Да какой там яд. Ее попробуй отрави. Вернее, лучше даже не попробуй, все равно не получится. То зелье настояно на цветах и травах. Мисс Маллинз сказала, что это вроде как гомеопатическое средство, без рецепта врача отпускать можно. А еще оно благотворно влияет на кожу и волосы.
   Фанни обессиленно прислонился к стене и уставился на мокрые отпечатки на ковре, которые не сохли, но наоборот, темнели и покрывались лягушачьей икрой. От упоминания мисс Маллинз кому угодно поплохеет.
   – Что за цветы? – на всякий случай уточнил он, хотя и так стало ясно, что врата его личного ада вот-вот распахнутся.
   – Разные цветы, – уклончиво сказал Мастер, но, не выдержав его молящего взгляда, снизошел до ответа, – но в основе анютины глазки.
   – Точнее, любовь-в-праздности, – прошептал Фанни, но хозяин все равно услышал.
   – Она самая. И пусть это останется нашим секретом.
   Ну еще бы! Узнай кто-нибудь, что Мастер Англии решил подчинить супругу с помощью приворотного зелья…! Фанни едва сдержался, чтобы не выкрикнуть это вслух.
   – И когда вы собираетесь применить к миледи это средство? – поинтересовался он, отворачиваясь и украдкой промокая щеки краешком воротничка.
   Но и лорд Марсден избегал смотреть на секретаря, так что ничего не заметил.
   – Уже. Добавил ей в утренние капли – те самые, от которых якобы блестят глаза. Хотя, если ты спросишь мое мнение, глаза у нее ярче всего блестят при виде магазинной витрины! Как только проснется, по уши влюбится в первое существо, на которое упадет ее взор. То есть, в меня, – горделиво приосанился Мастер. – Пожалуй, следует одеться понаряднее, все ж такой повод. Приготовь мой плащ из синего бархата, а еще лучше, алого или… Ну кого принесло так поздно?
   В парадную дверь только что постучали. Кто бы это ни был, Фанни мысленно назвал его своим благодетелем.

* * *

Лондон, 23 декабря 188* года

   От резкого звука Уолтер Стивенс встрепенулся и, осовелый со сна, присел в кровати, озираясь по сторонам.
   Кроме Эвике в комнате никого не было, а она спала крепко, как младенец. Хотя как раз во младенчестве ей вряд ли удавалось выспаться, раз уж поблизости всегда надрывался добрый десяток других сирот.
   Ну ничего, теперь понежится в постели.
   В лунном свете ее кожа казалась атласом, припорошенным золотой пыльцой веснушек. Рыжие волосы разметались по подушке, рот быт трогательно приоткрыт, и Уолтеру захотелось тут же его поцеловать. Хотя этот самый ротик орал на него все утро. Мистер Стивенс, впрочем, тоже в долгу не оставался, так что сейчас его с головой накрыло чувство вины. Это ж надо, поссориться из-за такой мелочи! Раз уж он сам решает, как и с кем ему проводить досуг, и у Эвике есть такое же право.
   Пусть даже из всех искусств она выбрала самое неизящное.
   Юная жена лежала перед ним, нежная и трогательно-беззащитная (не то что утром, когда она запустила в него медной формой для савойского торта). Уолтер склонился над спящей и поцеловал бы ее – в который раз за ночь! – но ему помешал еще один стук. Подняв голову, он заметил на оконном стекле два неровных пятна в окружении снежных брызг. Но как только он, быстро всунув ноги в домашние туфли, подошел поближе и выглянул во двор, то решил, что еще не проснулся.
   На белом фоне четко выделялась фигура женщины в черном платье, без шубки или хотя бы муфты.
   То была Берта Штайнберг. И она лепила третий снежок.
   Когда их взгляды встретились, Берта одним движением сумела и помахать Уолтеру, словно они расстались только вчера, и настойчиво поманить его во двор. Воистину, благоразумия ей не занимать. Страшно представить, что произошло бы, воспользуйся она парадным входом! Стоило ей только позвонить…
   Сделав предупредительный жест, Уолтер отошел от окна, натянул брюки, заправив в них ночную рубашку, сменил домашние туфли на ботинки и вышел из спальни, осторожно затворив за собой дверь. Жена даже не шевельнулась. Еще бы, если целый день возиться с маслобойкой! А ведь ей нельзя утомляться.
   К счастью, лестница не выдала его присутствие ни единым скрипом. На ходу сдергивая с вешалки пальто и шарф, Уолтер открыл дверь…
   … и нос к носу столкнулся с вампиром.
   – Берта? – его шепот становился все громче, по мере того как англичанин оттаскивал нежданную гостью подальше от крыльца. – Что ты здесь делаешь? Ты не должна здесь находиться!
   Как водится, фроляйн Штайнберг была спокойна. Но ее спокойствие скорее напоминало застывшую ярость.
   – Знаю, – отозвалась она, – сейчас я должна находиться подле Гизелы. Мы с ней должны пить шампанское и читать стихи Сапфо. Но поскольку я здесь, а не там, то изволь меня выслушать.
   – Только я… я не могу тебя пригласить, – замялся Уолтер, – дело в том… просто…
   – Не нужно ничего объяснять, – отмахнулась вампирша, но он заметил, что выражение ее лица неуловимо изменилось. Если она и раньше отличалась замкнутостью, то сейчас как будто сделала еще один шаг вглубь себя.
   Нельзя разговаривать с дамой во дворе, тем более что на улице было адски холодно. Англичанин поднял воротник пальто.
   – Мы можем пойти куда-нибудь…
   – Давай в дровяной сарай.
   – Но там ты окончательно замерз…
   Только тут он заметил, что из ее рта не вырывался пар, а снежок, который она рассеяно перекатывала в руках, и не думал таять. Уолтера передернуло, и он начал чересчур старательно тереть ладони и дуть на них. Недоумевающим взглядом вампирша окинула свое бомбазиновое платье и легкие туфли без калош, похоже, впервые за ночь осознавая, что в таком виде она шла через весь город. Оставалось лишь уповать, что окружающие приняли ее за несчастную вдовушку, которая только что заложила ростовщику последнюю шаль. Хотя вряд ли, конечно. Вот такие мелочи ее и погубят.
   – У меня теплое платье, – буркнула вампирша, – и шерстяные чулки. С начесом. Ну, где твой сарай?
   Сарай находился неподалеку. Там мистер Стивенс решил первым делом прояснить ситуацию.
   – Я не хотел грубить, Берта, – он развел руками, – просто твой визит застал меня врасплох.
   Теперь настала ее очередь удивляться.
   – Как врасплох? – проговорила вампирша, приподнимаясь с обледенелой поленницы. – Разве Эвике тебе не сообщила? Она позвала Гизелу в гости, ну и меня за компанию. Правда, мы решили остановиться в отеле, чтоб не сбивать вам распорядок дня, но… она точно ничего не говорила?
   – Ничего, – отчеканил Уолтер, чувствуя, что вскипает.
   Ну, Эвике, все за спиной, все тишком! Когда же она оставит свои служаночьи замашки? Ведь не ухажера черным ходом привела, а пригласила сестру в свой собственный дом! Конечно, с юридической точки зрения это его дом, но какая разница?
   – Вот именно, – отозвалась Берта, хотя он не произнес вслух ни словечка, – и нас тоже, кстати, могла предупредить. Мы ведь только что из Парижа. Да Гизи бы все магазины оббегала, выбирая распашонки и погремушки!
   В сарае стало еще холоднее. Уолтер готов был поклясться, что иней на стенах сделался толще дюйма на три.
   – Как ты узнала? – выдохнул он.
   – Я слышала три сердцебиения. Ну, когда сидела у вас на подоконнике и ждала, пока Эвике уснет.
   Уолтер немедленно высунулся за дверь. Как только пригляделся, то заметил, что пожухлый плющ был почти оторван у самого окна спальни, а с подоконника сметен снег.
   – И долго ты так сидела?
   – Около часа, – ляпнула Берта и поспешно добавила, – но я отворачивалась почти все время… то есть, вообще сидела отвернувшись. Да. А потом и вовсе спрыгнула…
   – …когда все интересное закончилось, – подытожил англичанин.
   Некоторое время они с Бертой тщательно изучали противоположные стены.
   – А я-то тебе на что сдался? – спросил Уолтер, чтобы перевести беседу в другое русло, подальше от Эвике.
   Фроляйн Штайнберг радостно подхватила его инициативу.
   – Мне нужен переводчик. Я, конечно, изучала английский, могу даже написать сочинение на тему «Как я провела вторую половину лета, потому что первая прошла так гадко, что и вспоминать не хочется». В общем, с письменной речью еще кое-как совладаю, но я почти не воспринимаю английский на слух, – Берта с такой силой сдавила снежок, уже успевший превратиться в ледышку, что осколки брызнули в разные стороны. – У вас тут такие акценты! Кто звук «х» ко всем словам добавляет, кто слово «паб» произносит как «пуб», а некоторые так шипят, словно у них выбиты передние зубы. И все ужасно тараторят! Ну разве так можно? В книгах англичане говорят гораздо медленнее.
   «Это потому, что ты читаешь по слогам», – мстительно подумал Уолтер, обидевшись за родную речь.
   – Не думай, что я этого не слышала! Всё, завтра вечером ты будешь для меня переводить.
   В спорах с прекрасным полом мистер Стивенс был не силен, а уж пререкаться с вампирами себе дороже.
   – Ну, хорошо. Не знаю, какие музеи открыты после заката, но можно уточнить. А куда бы ты хотела пойти в первую очередь? В Национальную Галерею? В Тауэр?
   Берта вздрогнула, как от пощечины.
   – Музе-ееи? – угрожающе протянула она. – Ты решил, что я стану прохлаждаться в музеях, после того, что произошло? Пока Гизела наедине с… Я до сих пор не могу в это поверить! Ну как она могла перепутать время восхода?