Екатерина Юрьева. Обрученные грозой

   Тем временем беседа за ужином приняла довольно жаркий характер. Здесь собрались представители той части командования и придворных, которые были недовольны теперешним положением дел в армии, а также окружением государя, в большинстве состоящим из иностранцев, весьма далеких от военных дел и дающих вздорные и вредные советы его величеству. Докки обратила внимание, что Палевский говорил мало, всегда по делу, и все слушали его с особым вниманием.
   «Интересно, имеются ли у него какие-нибудь недостатки?» – размышляла она, пока некий важный сановник поминал сомнительных лиц из свиты его величества.
   – Какое дело какому-нибудь приблудному шведу, итальянцу или немцу до России? – говорил этот господин, промокая салфеткой вспотевший от собственной горячности лоб. – Они ненавидят Бонапарте, под этим предлогом втираются в доверие императора, выпрашивают себе высокие чины, жалованье и добиваются милостей, предлагая планы войны один нелепее другого.
   – Одно дело – опытный иностранный офицер, поступивший на службу в России и отдающий все свои силы и познания общему делу, – заметил генерал Санеев. – Но совсем другое – льстецы и невежды, стремящиеся урвать себе кусок пожирнее от российского пирога.
   – В Главном штабе отсутствует даже намек на дисциплину, до сих пор не решен вопрос с командующим армией, – сказал один из офицеров.
   – Но позвольте, – в разговор вмешался Вольдемар. – Государь говорил о военном министре Барклае де Толли как о главнокомандующем.
   – Согласно учреждению для управления Большой действующей армией, присутствие здесь императора слагает обязанности с главнокомандующего, и командование переходит непосредственно к государю, – лениво отозвался Палевский.
   – А мы знаем, какой катастрофой закончилось подобное вмешательство в дела армии во время австрийской кампании, – напомнил Кедрин, намекая на присутствие государя в войсках под Аустерлицем.
   Тогда главнокомандующий Кутузов пытался избежать боя с превосходящими силами противника, но царь и его окружение настояли на сражении, что привело к ужасающему разгрому русской армии. Докки, как и многие присутствующие, исключая разве молодежь, прекрасно помнила поражение России в Австрии и не на шутку забеспокоилась, услышав о нынешней неразберихе в командовании армией. Она-то считала, что государь лишь инспектирует войска, проверяя их готовность к возможной войне с французами.
   – Окружение императора считает, что находится в увлекательной командировке, и больше думает о развлечениях, нежели о том, что французы стягивают к нашим границам огромное войско, – сказал сановник.
   – Мы сегодня были на параде, и должен сказать, наша армия производит весьма внушительное впечатление, – опять встрял Ламбург, – да-с, весьма внушительное…
   Молодой адъютант поднял бокал с вином и пылко воскликнул:
   – Мы все с нетерпением ждем начала боевых действий и в первом же сражении покажем французам, чего стоят русские воины! Да здравствуют битвы, подвиги и победы!
   Юные барышни заахали, с восхищением взирая на столь отважного офицера, а умудренные опытом генералы насмешливо переглянулись.
   – Война – это не парад, – только и сказал Палевский.
   Адъютант выглядел сконфуженным, Вольдемар же настойчиво возразил:
   – Учения, я слышал, также проходят весьма успешно. Сам великий князь Константин Павлович лично показывает солдатам, как надлежит оттягивать носок, поворачиваться и подымать локоть, держа оружие…
   Докки стало неловко за Ламбурга, говорившего откровенные глупости. Некоторые генералы рассмеялись, а Палевский чуть изогнул бровь, вскользь посмотрел на Докки и заметил:
   – Очень важные и необходимые вещи в бою.
   – Но, позвольте, – пробормотал Ламбург. – Учения – это почти как настоящий бой…
   – Только без неприятеля, – уточнил генерал Кедрин.
   – Мне приятельница пишет из Петербурга, что в столице скучно и малолюдно, – неожиданно объявила Сандра. – Я ей ответила, что в Вильне, напротив, очень весело и оживленно, и звала ее ехать сюда.
   Докки с трудом скрыла усмешку и, не удержавшись, покосилась на Палевского. В это мгновение он также взглянул на нее – в глазах его Докки почудилась улыбка.
   – Очень весело, – сказал он, – даже слишком. Сплошные праздники и маневры. Но когда Бонапарте выедет из Дрездена к своей армии, что сосредотачивается в нескольких десятках верст от Вильны, здесь станет еще веселее.
   Княгиня рассмеялась словам графа, будто тот сказал нечто очень смешное, но по серьезным лицам генералов можно было заметить, что они вовсе не разделяют это веселье и что Палевский вслух высказал то, что было у всех на уме.

Глава VIII

   На следующее утро переживания из-за Палевского показались Докки смешными и не стоившими тех волнений, которые ей довелось испытать накануне в его присутствии.
   «С чего я решила, что он может быть увлечен мной? – удивлялась она. – Палевский услышал разговор сплетниц, ему стало любопытно узнать, что я из себя представляю, потому захотел со мной познакомиться. Станцевал со мной один танец, а я умудрилась из этого придумать целую историю. Он занят службой, у него нет времени и желания обхаживать дамочек, приехавших сюда развлечься, но делающих вид, что вовсе к этому не стремятся».
   Она поморщилась, осознавая, как неприятно звучит слово «развлечься», но что еще можно было подумать, глядя на вдову, примчавшуюся в Вильну? Никто же не знает, что она оказалась здесь из-за собственной мягкотелости. Теперь ей некого было корить, кроме себя самой, и нужно было выбросить из головы мужчину, так смутившего ее душу.
   «Еще один бал – и уезжаю», – напомнила она себе, собираясь на верховую прогулку, в которой барон Швайген вызвался быть ее спутником. Докки уже пожалела, что приняла его приглашения на эту прогулку и на мазурку на предстоящем бале. Теперь ей приходилось задерживаться в Вильне, дабы сдержать данное барону слово. Она утешала себя тем, что бал состоится всего через два дня, и ей осталось потерпеть всего ничего, а затем с легким сердцем оставить и этот город, и своих родственниц, и новых знакомых, и Палевского.
 
   «Я его быстро забуду, – думала Докки, вместе с бароном поднимаясь по едва приметной извилистой тропке на Бекешину гору – цель их прогулки. – В Залужном мне будет не до воспоминаний, поскольку придется заниматься хозяйством, а когда я доберусь до Ненастного, то и Вильна, и все, что с ней связано, останется далеко позади. Наверное, потом будет забавно вспоминать эту поездку с погонями за женихами, сплетнями, кавалерами и мимолетным увлечением знаменитым сердцеедом…»
   – Бекешина гора расположена напротив Замковой, где вы побывали ранее, – сказал Швайген. – Верно, вы видели оттуда башню, к которой мы сейчас едем.
   Докки кивнула, припоминая массивное строение на вершине одного из холмов, замеченное ею во время посещения Замковой горы. Сзади послышался смех. Она оглянулась на веселую компанию барышень и офицеров, растянувшуюся за ними по тенистой тропинке, усеянной дрожащими солнечными пятнами. Утро было на редкость погожее, будто созданное для прогулок, и Докки невольно поддалась общему оживлению, ощущая себя бодрой и радостной. Она равномерно покачивалась в седле от упругого шага лошади и с наслаждением вдыхала напоенный солнцем и влажным лесным запахом воздух, поглядывая на нежно-голубые лоскутки неба, мелькающие меж листвы деревьев.
   «Как хорошо!» – мысленно воскликнула она, чувствуя, что все переживания последних дней оставляют ее, а в памяти вдруг всплыли строчки:

 
Но ты должен постараться
Скорби уменьшать свои,
Сколь возможешь утешаться,
 

   Меньше мучить сам себя…^[15]
   «И действительно, чем мучить себя, лучше радоваться жизни: вот этому прелестному дню, зелени леса, верховой прогулке…» – она похлопала Дольку по шее и улыбнулась Швайгену, рассказывающему ей что-то о маневрах, которые предстояли его дивизии на будущей неделе.
   – Нужно встать в пять утра, – говорил он, – собраться, надраить амуницию, лошадей, выстроиться и разными аллюрами гонять по площадке, размахивая саблями. А государь и его сопровождение будут следить, правильно ли солдаты держатся в седлах, достаточно ли у них блестят сапоги, нет ли нарушений в обмундировании и как эскадроны разворачиваются левым или правым плечом…
   – То есть такие маневры мало чем пригодятся во время настоящего боя? – спросила Докки, памятуя о вчерашних разговорах за ужином.
   – В бою не до блеска амуниции, а противнику все равно, красиво развернулся правый фланг или нет, – кивнул барон. – Солдаты должны уметь хорошо ездить верхом, стрелять, фехтовать и не теряться при виде неприятеля. Этому помогают каждодневные занятия и опыт, который приобретается с началом военных действий. К счастью, наш Че-Пе это понимает и не мучает солдат пустыми маневрами, хотя и заставляет постоянно отрабатывать навыки, нужные в сражении.
   «Интересно, – Докки припомнила собственные рассуждения об отсутствии недостатков у Палевского, – он не только пользуется уважением товарищей, подчиненные также ценят его… Но не может же не быть в человеке никаких изъянов или недостатков? Хотя один, по крайней мере, мне точно известен – его способность вскружить голову любой женщине, даже такой «ледяной», как я…» Впрочем, можно ли это считать недостатком? Докки задумалась, но так и не пришла к какому-либо ответу, а полковник, внимательно за ней наблюдавший, заметил:
   – Все с большим уважением относятся к генералу Палевскому.
   Она чуть покраснела, будто слова похвалы относились к ней, а не к совершенно постороннему для нее человеку.
   – Многие барышни мечтают оказаться с ним у алтаря, – добавил он. – Но граф пока не поддался ни на один взгляд прекрасных глаз.
   – Наверное, он слишком разборчив, – как можно безразличнее заметила Докки, догадываясь, что Швайген не случайно заговорил на эту тему.
   «Не успела я с ним познакомиться, как все меня начали предупреждать: вчера – Катрин, сегодня – полковник…» – она с досадой отвела ветку, перегородившую ей путь, и проехала вперед, желая показать барону, что разговор на эту тему ей мало интересен.
 
   Вскоре они достигли вершины холма. На краю площадки стояла группа верховых офицеров, сверху разглядывающих окрестности Вильны и реку Вилию, протекающую по долине у подножия Бекешиной горы. В руках у одного была развернута карта, на которой он что-то показывал, обращаясь к своим спутникам. При приближении всадников военные оглянулись, и Докки увидела, что карту держит не кто иной, как генерал Палевский.
   Она сухо кивнула ему и поворотилась к башне, возвышающейся среди развалин бывшей крепости, делая вид, что с любопытством ее разглядывает. Барон поехал здороваться со своим начальством, подоспели и остальные участники прогулки, в том числе коляска, в которой сидели Ламбург и Мари с Алексой. Послышались приветственные возгласы, хихиканье барышень, обративших жадное внимание не столько на город, раскинувшийся внизу, сколько на офицеров из свиты генерала и на самого Палевского.
   Когда Докки решила тоже подъехать к краю площадки, граф отделился от своих спутников и направил коня в ее сторону. «Наверняка посчитал, что я нарочно остановилась поодаль, чтобы привлечь его внимание», – мрачно подумала она, судорожно соображая, как избежать неловкости при встрече с ним, а он уже приблизился, пристально глядя на нее своими лучистыми глазами.
   «Как бриллианты», – опять подумала Докки и поспешила отогнать столь странное сравнение, навязчиво преследующее ее со встречи на виленской площади.
   – Чудесное утро, – сказал он, поздоровавшись.
   – Весьма, – пробормотала Докки, невольно замечая, как черный шелковый шейный платок красиво оттеняет загорелую кожу его лица.
   – Башня, очевидно, построена много веков назад. – Палевский небрежно облокотился одной рукой на луку седла под чепраком медвежьего меха, украшенного форменными Андреевскими звездами. Другой рукой, держащей хлыст, он показал на мрачное строение, возвышающееся перед ними.
   – Местные жители уверяют, что башне не более полувека, хотя она выглядит старше. Судя по этим развалинам, – он окинул взглядом останки крепостных стен, причудливо обрамляющих площадку, заросшую стелющимся кустарником и травой, – здесь была какая-то крепость, от которой осталась лишь башня. Думаю, ее подремонтировали как раз лет пятьдесят назад.
   Докки посмотрела на свежую кладку стены, цветом отличающуюся от потемневшего основания, стараясь не встречаться взглядом с Палевским, чья близость крайне ее волновала.
   – Местные также рассказывают, – продолжал он, – что башня была построена в честь некоего рыцаря, который низвергся отсюда вниз – в реку Вилию, дабы доставить удовольствие даме своего сердца. Бедняга утонул, а тело его было похоронено на месте, где сейчас стоит это унылое сооружение.
   Докки зябко повела плечами, представив столь ужасающую картину.
   – Не думаю, – сказала она, – что его возлюбленной это доставило удовольствие.
   – Если красавица обладала ледяным сердцем и не любила рыцаря, то вполне могла развлечься видом его полета с горы, – предположил Палевский.
   – Женщина может не любить мужчину, – вспыхнула Докки, уязвленная его очевидным намеком на «ледяную баронессу», – но это вовсе не означает, что она будет поощрять своего неудачливого поклонника кидаться с горы, а затем радоваться его смерти. И если этот рыцарь оказался так глуп, что из-за разбитого сердца лишил себя жизни, в чем же виновна дама? Не она же толкала его в реку.
   – Она могла воодушевить его обещаниями, подзадорить так, что он сломя голову бросился вниз, – хмыкнул граф.
   – Мужчины всегда перекладывают на женщину ответственность за собственные выходки, – сухо сказала Докки, задетая его усмешкой. – А если представить дело так, что эта дама любила рыцаря, он же вдруг решил показать ей свою молодецкую удаль? При этом и сам погиб, и ее оставил в безутешном и мучительном положении.
   – Вы меня убедили, – вдруг легко согласился он, когда она уже приготовилась парировать его возражения. – Беру назад свои слова насчет ледяного сердца. Лед растаял под воздействием страстного чувства.
   – Сердце могло быть вовсе не ледяным, – запротестовала Докки. – Если женщина не отвечает взаимностью всем, кто обращает на нее внимание, это скорее означает, что она не настолько влюбчива и легкомысленна, как ожидается. И вовсе не говорит о том, что она не способна на глубокое чувство к тому единственному мужчине, кто по-настоящему затронет ее сердце.
   Тут она сообразила, что их разговор как-то незаметно перешел на нечто более личное, и Палевский, похоже, умышленно спровоцировал ее на подобные откровения. Впрочем, Докки не сожалела о своих словах. «Пусть задумается о том, что сплетни, которые обо мне распространяются, могут быть далекими от правды», – решила она, наблюдая, как он рассеянно почесал хлыстом шею своего гнедого. И только теперь заметила, что в пряжку уздечки его коня вдета голубая ленточка – та, что он поймал в воздухе на площади. «Как это мило с его стороны, – растроганно подумала Докки. – Так внимательно отнестись к подарку незнакомой девочки…»
   Гнедой потряс головой, фыркнул и запрядал ушами, Палевский выпрямился в седле, перебрал поводья и вскинул на Докки свои пронзительные глаза.
   – Баронесса фон Айслихт, – протянул он. – Ледяной свет. Ведь так переводится с немецкого ваша фамилия?
   – Фамилия моего мужа, – машинально поправила его Докки. Она не терпела, когда ее увязывали с покойным супругом, хотя носила его имя и пользовалась унаследованным от него состоянием.
   – Тем не менее эта фамилия вам подходит, – насмешливо сказал Палевский. – От вас таки исходит ледяное сияние, которым вы, как я догадываюсь, охлаждаете пылкие сердца слишком горячих поклонников. Интересно, эти льдины, торосы и айсберги, которыми вы окружены, когда-нибудь таяли или хотя бы давали трещину?
   Докки пораженно уставилась на него, не веря своим ушам. Она только что растаяла при виде голубой ленточки, не говоря уже о том, как распиналась перед ним о чувствах, которые, как выяснилось за последние дни, способна испытывать, а он смеет говорить о ледяном сиянии и айсбергах, да еще с убийственной усмешкой на губах!
   – Вы забываетесь! – процедила она тем холодным тоном, каким за последние годы научилась осаживать особо ретивых ухажеров. – Вас не касается ни моя жизнь, ни мои поклонники. Мое «ледяное сияние», как вы изволили выразиться, по крайней мере ограждает от заправских повес, не упускающих случая приволокнуться за каждой юбкой. Упомянутые же вами торосы, айсберги и прочие нагромождения льда, к счастью, помогают мне не поддаваться на лживые заверения в чувствах, которые якобы испытывают эти страдальцы, причем одновременно ко многим женщинам.
   Испепелив Палевского взглядом, Докки тронула лошадь, отчаянно желая как можно скорее и как можно дальше оказаться от этого самонадеянного беззастенчивого типа, но граф успел перегородить ей дорогу своим конем.
   – Великолепная речь, способная воспламенить любого мало-мальски уважающего себя мужчину, – лицо его было нестерпимо невозмутимым, но глаза… Глаза его откровенно смеялись.
   – Вот еще! – возмущенно фыркнула Докки. – Мне это совершенно не нужно. А если вы решили, что таким образом я хочу привлечь к себе ваше внимание, то вы удивительно самоуверенны.
   Он окинул ее взглядом и слегка поклонился:
   – Жаль, а я-то надеялся, – насмешка в его глазах выводила ее из себя.
   – Конечно, вы привыкли к всеобщему женскому преклонению, – съязвила она, неимоверным усилием воли сохраняя внешнюю спокойную отстраненность, выработанную годами вращения в свете. – Увы, вынуждена вас разочаровать: вы мне не нравитесь.
   Докки лгала самым бессовестным образом, но не могла же Докки – да еще после его возмутительных слов – признаться, что не осталась равнодушной к его чарам. Впрочем, он ей уже не нравился. О, Господи! Она видела его лишь пару раз, как он мог успеть ей понравиться – самодовольный, невыносимый, ужасный человек, настоящее бедствие для окружающих его дам – этот хваленый генерал и завзятый повеса! Конечно, он интересный мужчина, который умеет привлечь к себе внимание женщин, так почему она должна была стать исключением?
   Тем временем «хваленый генерал» ответил ей с самой милейшей улыбкой:
   – С вашей помощью теперь я знаю, что нравлюсь не всем женщинам. Вы спустили меня на эту грешную землю.
   С каменным лицом, хотя внутри у нее все дрожало, Докки вновь попыталась отъехать от него, и на этот раз Палевский охотно уступил ей дорогу. Она шагом направилась к своим родственницам, тут же обнаружив, что их разговор с генералом не остался незамеченным. Все присутствующие на площадке дамы и офицеры, кто – украдкой, кто – не таясь, смотрели на них во все глаза.
 
   Палевский и его сопровождающие вскоре уехали, а праздная компания, спешившись, провела еще некоторое время на вершине горы. Докки, стараясь казаться невозмутимой и в меру оживленной, поболтала с бароном, обменялась впечатлениями о панораме города с кузиной и невесткой, а также позволила Вольдемару обвести ее вокруг башни. При этом, правда, ей пришлось выслушать его напыщенную речь о предстоящем обеде с министром, новых полезных знакомствах и неудачном выборе расположения крепости, которая и оказалась разрушенной, по мнению Ламбурга, именно вследствие стратегической ошибки строителей, некогда возведших укрепления на таком видном и удаленном от города месте.
   Затем, остановившись за башней, откуда их не могли видеть, Вольдемар схватил Докки за руку и воскликнул:
   – Ma chèrie Евдокия Васильевна! Вынужден заметить, что все, в том числе и я, обратили внимание на ваш уединенный разговор с его превосходительством генерал-лейтенантом Палевским. Да-с… Должен сказать, что я, как человек светский, понимаю ваше желание пообщаться со столь достойным и даже легендарным офицером, но в то же время забота о вашей репутации не позволяет мне замолчать тот факт…
   – Ах, оставьте! – Докки высвободила руку и отступила на шаг от Ламбурга – он встал к ней слишком близко. – Моя репутация вас совершенно не касается! И разговор с генералом никак не может ее испортить.
   – Не скажите, – Ламбург опять попытался к ней приблизиться. – Граф холост, поэтому беседа с ним наедине может привести к определенным подозрениям со стороны общества. Вместе с тем наши с вами особые взаимоотношения и даже, смею заметить, обязательства… да-с, обязательства по отношению друг к другу…
   – У нас с вами нет никаких особых взаимоотношений и тем более обязательств, – огрызнулась Докки и отошла еще на пару шагов. – Ежели вы имеете в виду, что сделали мне предложение, то хочу напомнить, что я вам отказала и даже не обещала подумать.
   – Но мои чувства к вам остались неизменны, – упорствовал Вольдемар. – И вы не можете не учитывать этого, да-с… А поддержка вашей семьи дает мне надежду на вашу благосклонность, а в будущем…
   Докки, утомленная бесконечными выяснениями отношений, уже не могла и не хотела сдерживаться.
   – Никакой надежды, – холодно отрезала она. – Я не собираюсь выходить замуж ни за вас, ни за кого бы то ни было еще.
   – О, ma chèrie Евдокия Васильевна, – он обескураженно развел руками, – вы просто упрямитесь, хотя в глубине души, как любая женщина, стремитесь к семейным отношениям, к собственному очагу, жизни под надежной защитой мужа…
   Докки отвернулась и пошла к лошадям. Ламбург поплелся за ней, на ходу все еще пытаясь объяснить, как много она теряет, отказываясь от его руки, но когда-нибудь она это поймет, и потому он всегда будет рядом, чтобы вновь предложить ей свою поддержку в качестве примерного и любящего супруга.
   На обратном пути Докки рассеянно слушала рассказы барона о финляндской кампании, в которой он принимал участие, мысленно вновь и вновь возвращаясь к недавней беседе с Палевским. Она вспоминала его реплики, придумывала свои – новые, более хлесткие или, напротив, уклончивые ответы, размышляла о его возможной реакции на ее по-другому звучащие фразы. И никак не могла объяснить нескрываемо довольный взгляд Палевского, каким он провожал ее, когда она покидала место их разговора. Он выглядел так, будто весьма удовлетворен результатом этой ссоры.
 
   Дома, едва Докки успела сменить амазонку на домашнее платье, к ней в спальню влетела Мари и уселась было в кресло, но тут же вскочила и заходила по комнате. Докки выпроводила Тусю, села на стул, обреченно ожидая выступления кузины, которое незамедлительно последовало.
   – Что у тебя с Палевским? – напористо спросила Мари, как только дверь за горничной закрылась.
   – Ровным счетом ничего, – сказала Докки, пожимая плечами.
   – Как это – ничего?! – ахнула кузина. – Он тебе представляется, танцует с тобой, а сегодня на глазах у всех к тебе подъехал. Все видели, как вы вдвоем ворковали, и теперь все это будут обсуждать!
   – Мы не ворковали, – возразила Докки.
   – Ну, разговаривали. Ты понимаешь, что теперь все подумают?!
   – Пусть думают, что хотят, – Докки в упор посмотрела на Мари, отчего та смешалась и воскликнула:
   – Все решат, что вы уже в связи или вот-вот в нее вступите!
   – Ну и что? Мы с ним свободные люди и никому не должны давать отчет в своих поступках.
   – Он не свободен – он в связи с Сандрой Качловской! – выпалила Мари.
   Из-за перепалки с Палевским Докки подзабыла о слухах, связывающих княгиню и генерала.
   – С чего ты взяла?! – с нарочитым удивлением в голосе спросила она.
   – Все об этом говорят!
   – Ну, мало ли кто о чем говорит.
   – Но… – Мари запнулась, вероятно, хотела сослаться на Жадову, но вовремя припомнила гораздо более веский аргумент.
   – Мы же видели их вместе – помнишь, мы тебе вчера рассказывали, что они были вдвоем на прогулке?..
   – Прогулка ни о чем не говорит, – заметила Докки и небрежно поинтересовалась: – Интересно, как мог граф сопровождать Сандру, если его не было в городе несколько дней и вернулся он только к параду?
   – Это он тебе так сказал? – Мари покраснела.
   – Нет, о том говорили офицеры.
   – Вероятно… Они ошиблись, – пробормотала Мари.
   – Или ошиблись вы.
   – Но мы действительно видели Сандру с генералом, правда… Правда, они были далеко, но нам показалось, что с ней Палевский. На офицере был черный генеральский мундир.
   – В Вильне довольно генералов в такой униформе, – сказала Докки.
   Мари же решила уйти от скользкой темы и заговорила о более интересном для нее предмете.
   – Так ты действительно решила завести любовника? Но ты же понимаешь, чем это грозит твоей репутации?
   – Не ты ли все эти годы уговаривала меня вступить с кем-нибудь в связь? – напомнила ей Докки. – А сейчас что-то вдруг забеспокоилась о моей репутации.
   – Но я не имела в виду Палевского!
   – А чем он хуже кого другого?
   – Он… Он на тебе не женится!
   – А разве любовника заводят в расчете на замужество? Хотя… кто знает? Возможно, я ему так понравлюсь, что он захочет взять меня в жены? – предположила Докки, с непривычным для себя злорадством наблюдая, как ее ответы раздражают Мари.