Страница:
Гончих, приученных гнать зверя с громким лаем, напускали в остров по сигналу рога, после того как «борзятники занимали лазы» (вставали на возможном пути зверя). Борзятники всегда вставали под укрытие вдалеке от острова и до выхода гончих не съезжали с занятой позиции. При появлении зверя из острова борзятник замирал, хотя и до того стоял, почти не дыша. Таким образом, охотник «выдерживал» зверя, старался подпустить его на необходимое расстояние. Затем тихо произносил «Ату!», указывая на него псам. С этого момента начиналось преследование борзыми, обычно проходившее в тишине до самой поимки зверя.
Для того чтобы охота завершилась удачей, то есть поимкой зверя, борзые должны были быть хорошо «сосворены», лошадь выезжена, а стая гончих «приезжена и нагонена». Все это требовало длительных тренировок, «в поле с доброй стаей гончих, где молодой и сметливый охотник живо приобретал охотничье чутье и сноровку, которые удивляли людей, мало знакомых с такого рода охотой». Профессионалы выбирали небольшие острова с достаточным количеством зверя, особенно лисицы и зайца-русака. Любители заранее прорабатывали отъезжие поля, стараясь проводить в них нагонку стаи и чаще охотиться, пока не будут досконально изучены все лазы.
Иногда владелец псовой охоты допускал участие «мелкотравчатых» охотников с 1–2 сворами борзых. Так называли любителей, не имевших возможности содержать огромные псарные дворы и в сезон присоединявшихся к более состоятельным охотникам. С середины XIX века в псовую охоту стали допускать ружейных охотников, располагавшихся по краям тенет и стрелявших в зверя, крадущегося вдоль сетей. В то время считалось, что проникновение огнестрельного оружия в старинные традиции псовой облавы во многом обусловило ее упадок.
Употребление ружья определило снижение интереса к соколиной охоте, еще более древнему и более изысканному развлечению высшего дворянства. Подобно псовой травле, сокольничество никогда не носило промыслового характера, хотя теоретически конный охотник с собакой и беркутом на руке может добыть за сезон 80 – 100 лисиц. Несмотря на то что добывать зверя по велению хозяина способны многие пернатые хищники, в кругу специалистов любую ловчую птицу принято называть соколом.
История соколиной охоты уходит корнями в глубокую древность. В то время, когда первобытный человек понял, что в одиночку невозможно обеспечить себя достаточным количеством пищи, рядом с ним оказались помощники, роль которых в разных регионах исполняли собака, болотная рысь, гепард, хорь и хищные птицы. Однако последние требовали к себе слишком много внимания, а добычи приносили не больше, чем съедали сами.
Тем не менее, однажды увидев стремительное падение сокола со сложенными крыльями, мгновенные развороты ястреба, догонявшего зайца, завораживающий мах тяжелых крыльев беркута, человек «заболевал» этим занятием на всю жизнь.
Начиная с раннего Средневековья в славянских странах сокольничество ценилось прежде всего за высокие эстетические качества. Содержание и тренировка (вынашивание) ловчей птицы требовали немалых средств, что определило сущность соколиной охоты как аристократической привилегии.
Владелец соколиной охоты держал богатые выезды с лошадьми, приученными к долгим скачкам по бездорожью. Принадлежавших одному феодалу 200–300 птиц обслуживало множество специалистов. Обязанности сокольников, сокольничих, подсокольников ограничивались ловлей птиц, их кормлением, присмотром за линькой, тренировкой. В силу высокого положения сам хозяин уходом не занимался.
Немыслимо дорогие птицы редких видов – такие, как белый кречет, – служили украшением торжественных выездов, свидетельствуя о высоком достатке владельца. Подобную цель преследовали драгоценные, но ненужные дополнения, например серебряные бубенцы, расшитые золотом нагрудники и наплечники. Украшались камнями и золотом даже рабочие принадлежности птицы: тисненые кожаные опутенки и ремешки-должики, клобучки – колпачки, которыми соколу закрывали глаза, когда он не преследовал добычу.
Киевские князья отличались тщеславием не меньшим, чем европейские монархи, предпочитая крупных редких птиц без различия окраса. Особенно ценились крупный сокол балобан, средиземноморский рыжеголовый сокол, большой ястреб-тетеревятник, малый ястреб-перепелятник. Отсутствие полноценных трофеев для хозяина птицы восполнялось созерцанием «воздушного боя», по зрелищности не уступавшего гладиаторским играм. Самым подходящим противником для 2–3 соколов была цапля. Медлительная и неуклюжая на суше, в воздухе цапля могла ударить длинными, сильными ногами, одновременно облив промахнувшегося сокола мощной струей помета. Кроме того, она мастерски применяла клюв, сложив шею в тугую пружину и распрямляя ее в нужный момент.
Столь же захватывающим зрелищем являлась травля орлаков (подорликов), коршаков (коршунов) и болотных луней. Чувствуя опасность, эти птицы устремлялись ввысь, используя переменные воздушные потоки. В отличие от них ловчий сокол обладал худшими летными качествами, набирая высоту взмахами крыльев. Удивительная точность движений оборонявшейся птицы давала преимущество в воздушной схватке, и ловкий удар примитивного луня часто завершал охотничью карьеру ловчей птицы.
Пик популярности подобных спектаклей пришелся на позднее Средневековье, когда соколиная охота уже не являлась прерогативой охотников-мужчин. Прекрасные дамы выезжали с птицами меньшего размера – чеглоками, дербниками, которые легко удерживались на руке. Незначительная масса дамских соколов никак не сказывалась на их охотничьих качествах. Напротив, в воздухе эти птицы удивляли стремительностью атак и превосходно справлялись с жаворонками, скворцами, дроздами, ласточками.
Самым опасным противником ловчей птицы, а потому наиболее желанным трофеем считался ворон. Воспетый в легендах зловещий властелин воздуха способен летать долго и при любой погоде. Прекрасные летные качества ворона не позволяли ему прятаться от врага. Более того, при случае он первым нападал и часто одерживал победу над тренированными соколами. При массе около 1 кг он мог ударом клюва разбить череп грызуну или зайцу. Ворон атаковал в воздухе, складывая крылья подобно соколу. При нападении он часто проделывал следующий трюк: вылетев навстречу противнику с широко расставленными крыльями, вдруг резко убирал одно крыло, пропуская падавшего сокола мимо себя. В средневековых хрониках отмечен эпизод охоты английского герцога, напустившего на ворона трех ловчих птиц. Рыцарь сумел взять добычу только после 28-мильного преследования, хотя, по замечанию специалистов, сокол не способен совершать без отдыха более 5 нападений.
К началу прошлого века традиции соколиной охоты сохранились лишь в странах Персидского залива. В Европе более не добывали новых птиц. По старинным правилам, использование искусственно выведенных соколов не допускалось, поэтому их разведением не занимались до середины XX века. Однако после окончания Второй мировой войны на Востоке и в европейских странах неожиданно возродилось почти утраченное искусство вынашивания, тренировки и охоты с ловчими птицами.
Эй! Ухнем!
Тавромахия
Для того чтобы охота завершилась удачей, то есть поимкой зверя, борзые должны были быть хорошо «сосворены», лошадь выезжена, а стая гончих «приезжена и нагонена». Все это требовало длительных тренировок, «в поле с доброй стаей гончих, где молодой и сметливый охотник живо приобретал охотничье чутье и сноровку, которые удивляли людей, мало знакомых с такого рода охотой». Профессионалы выбирали небольшие острова с достаточным количеством зверя, особенно лисицы и зайца-русака. Любители заранее прорабатывали отъезжие поля, стараясь проводить в них нагонку стаи и чаще охотиться, пока не будут досконально изучены все лазы.
Иногда владелец псовой охоты допускал участие «мелкотравчатых» охотников с 1–2 сворами борзых. Так называли любителей, не имевших возможности содержать огромные псарные дворы и в сезон присоединявшихся к более состоятельным охотникам. С середины XIX века в псовую охоту стали допускать ружейных охотников, располагавшихся по краям тенет и стрелявших в зверя, крадущегося вдоль сетей. В то время считалось, что проникновение огнестрельного оружия в старинные традиции псовой облавы во многом обусловило ее упадок.
Употребление ружья определило снижение интереса к соколиной охоте, еще более древнему и более изысканному развлечению высшего дворянства. Подобно псовой травле, сокольничество никогда не носило промыслового характера, хотя теоретически конный охотник с собакой и беркутом на руке может добыть за сезон 80 – 100 лисиц. Несмотря на то что добывать зверя по велению хозяина способны многие пернатые хищники, в кругу специалистов любую ловчую птицу принято называть соколом.
История соколиной охоты уходит корнями в глубокую древность. В то время, когда первобытный человек понял, что в одиночку невозможно обеспечить себя достаточным количеством пищи, рядом с ним оказались помощники, роль которых в разных регионах исполняли собака, болотная рысь, гепард, хорь и хищные птицы. Однако последние требовали к себе слишком много внимания, а добычи приносили не больше, чем съедали сами.
Тем не менее, однажды увидев стремительное падение сокола со сложенными крыльями, мгновенные развороты ястреба, догонявшего зайца, завораживающий мах тяжелых крыльев беркута, человек «заболевал» этим занятием на всю жизнь.
Начиная с раннего Средневековья в славянских странах сокольничество ценилось прежде всего за высокие эстетические качества. Содержание и тренировка (вынашивание) ловчей птицы требовали немалых средств, что определило сущность соколиной охоты как аристократической привилегии.
Владелец соколиной охоты держал богатые выезды с лошадьми, приученными к долгим скачкам по бездорожью. Принадлежавших одному феодалу 200–300 птиц обслуживало множество специалистов. Обязанности сокольников, сокольничих, подсокольников ограничивались ловлей птиц, их кормлением, присмотром за линькой, тренировкой. В силу высокого положения сам хозяин уходом не занимался.
Немыслимо дорогие птицы редких видов – такие, как белый кречет, – служили украшением торжественных выездов, свидетельствуя о высоком достатке владельца. Подобную цель преследовали драгоценные, но ненужные дополнения, например серебряные бубенцы, расшитые золотом нагрудники и наплечники. Украшались камнями и золотом даже рабочие принадлежности птицы: тисненые кожаные опутенки и ремешки-должики, клобучки – колпачки, которыми соколу закрывали глаза, когда он не преследовал добычу.
Киевские князья отличались тщеславием не меньшим, чем европейские монархи, предпочитая крупных редких птиц без различия окраса. Особенно ценились крупный сокол балобан, средиземноморский рыжеголовый сокол, большой ястреб-тетеревятник, малый ястреб-перепелятник. Отсутствие полноценных трофеев для хозяина птицы восполнялось созерцанием «воздушного боя», по зрелищности не уступавшего гладиаторским играм. Самым подходящим противником для 2–3 соколов была цапля. Медлительная и неуклюжая на суше, в воздухе цапля могла ударить длинными, сильными ногами, одновременно облив промахнувшегося сокола мощной струей помета. Кроме того, она мастерски применяла клюв, сложив шею в тугую пружину и распрямляя ее в нужный момент.
Столь же захватывающим зрелищем являлась травля орлаков (подорликов), коршаков (коршунов) и болотных луней. Чувствуя опасность, эти птицы устремлялись ввысь, используя переменные воздушные потоки. В отличие от них ловчий сокол обладал худшими летными качествами, набирая высоту взмахами крыльев. Удивительная точность движений оборонявшейся птицы давала преимущество в воздушной схватке, и ловкий удар примитивного луня часто завершал охотничью карьеру ловчей птицы.
Пик популярности подобных спектаклей пришелся на позднее Средневековье, когда соколиная охота уже не являлась прерогативой охотников-мужчин. Прекрасные дамы выезжали с птицами меньшего размера – чеглоками, дербниками, которые легко удерживались на руке. Незначительная масса дамских соколов никак не сказывалась на их охотничьих качествах. Напротив, в воздухе эти птицы удивляли стремительностью атак и превосходно справлялись с жаворонками, скворцами, дроздами, ласточками.
Владелец соколиной охоты
Самым опасным противником ловчей птицы, а потому наиболее желанным трофеем считался ворон. Воспетый в легендах зловещий властелин воздуха способен летать долго и при любой погоде. Прекрасные летные качества ворона не позволяли ему прятаться от врага. Более того, при случае он первым нападал и часто одерживал победу над тренированными соколами. При массе около 1 кг он мог ударом клюва разбить череп грызуну или зайцу. Ворон атаковал в воздухе, складывая крылья подобно соколу. При нападении он часто проделывал следующий трюк: вылетев навстречу противнику с широко расставленными крыльями, вдруг резко убирал одно крыло, пропуская падавшего сокола мимо себя. В средневековых хрониках отмечен эпизод охоты английского герцога, напустившего на ворона трех ловчих птиц. Рыцарь сумел взять добычу только после 28-мильного преследования, хотя, по замечанию специалистов, сокол не способен совершать без отдыха более 5 нападений.
К началу прошлого века традиции соколиной охоты сохранились лишь в странах Персидского залива. В Европе более не добывали новых птиц. По старинным правилам, использование искусственно выведенных соколов не допускалось, поэтому их разведением не занимались до середины XX века. Однако после окончания Второй мировой войны на Востоке и в европейских странах неожиданно возродилось почти утраченное искусство вынашивания, тренировки и охоты с ловчими птицами.
Эй! Ухнем!
Каждому жителю Первопрестольной приходилось бывать очевидцем кулачных боев на Масленую неделю, когда многотысячная толпа сходилась «стенка на стенку», со свистом и гиканьем бросаясь в драку. По уверениям любителей подобных развлечений, это не было ссорой или враждой, являясь всего лишь старинным народным игрищем. Между тем удары наносились вовсе не шуточные; били крепко, причиняя серьезные ушибы, увечья, а порой забивали насмерть. В то время кулачными боями на любительском уровне увлекались во многих странах, но европейцы придавали им состязательный, единоличный характер, как, например, в английском боксе. Широкая душа россиянина нуждалась в гораздо большем размахе. Молодецкая удаль, избыток сил и недостаток ума просились наружу, находя выход в таком своеобразном игрище, как ледовые побоища «стенка на стенку».
Составляя любимую народную забаву, кулачные бои на Руси существовали с незапамятных времен. В летописи Нестора имеется запись, датированная 1068 годом, где автор осуждал «поганский» обычай «пихать друг друга», называя массовые побоища «от беса замышленным делом». Слишком широкое распространение массовых драк в 1274 году побудило киевского митрополита Кирилла поставить вопрос на соборе во Владимире. Решением почтенного собрания предписывалось «отлучать от церкви участников боев кулачных и кольями, а убитых не отпевать». Не считаясь с древними традициями, православное духовенство во все времена осуждало жестокие забавы. В XVI веке митрополит Даниил резко выступал против «всяких позорищ», не отделяя кулачный бой от примитивного мордобоя.
В качестве привычного развлечения русский кулачный бой имел 4 разновидности. Баталия начиналась так называемой сцеплянкой-свалкой, представлявшей собой небольшие и безобидные хаотичные сборища, в которых не было противников. Слабые бойцы сражались «с кем попало и кто кого одолеет в толпе, без разбору». Более организованная форма, напоминавшая турнир, называлась примерным сражением с едва намеченными противоборствующими сторонами. Сражение «стенка на стенку» являлось слаженной битвой, с четким разделением на своих и чужих. Слава о победе в этом виде боя распространялась далеко за пределы района. Здесь соперниками выступали целые деревни или районы города, дружно встававшие напротив «врага». Последний вид «кулачного боя» – «один на один», или «сам на сам», изредка предшествовал общему, а победа одного из бойцов служила сигналом к нападению стороны победившего на сторону поверженного соперника.
В древности единоборство использовалось как доказательство правоты ответчика в судебном деле – «Суде Божием». Собственно поединок назывался «полем». Призывая обидчика к «полю», обвиняемый предлагал свои условия, выбирал оружие и способ проведения состязания. Авторы старинных рукописей, в частности судебника Иоанна III от 1497 года, представляли вооружение и правила, имевшие место в подобных тяжбах. На такие поединки не допускались посторонние; на поле оставались окольничий, дьяк, сами истцы, стряпчий и поручители. Бойцы сражались ослопами, дубинами, кинжалами, мечами, копьями, секирами, су-лицами, а применение пистолей и лука категорически запрещалось. Термин «сулица» в переводе со старославянского языка означает «метать копье». Так называли особый вид холодного оружия, короткое метательное копье, подобное дротику. Старые мужи, дети, женщины, попы, монахи и монахини могли выставить вместо себя наемного бойца, причем полагалось «биться на поле бойцу с бойцом или небойцу с небойцом, а бойцу с небойцом не биться».
Практика проведения судебных поединков сама собой ушла в прошлое со смертью Ивана IV Грозного. В документах царствования его преемника Федора Ивановича сведений о «поле» не имелось. Зато остался другой старинный обычай – обрядовые бои на свадьбах, видимо, ставшие основой поговорки «Без бойца нет венца».
Известный российский историк Н. И. Костомаров в сочинении «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII веке» (1860) замечал, что народная борьба способствовала развитию силы и ловкости, а также воспитывала в россиянах воинскую доблесть. «Зимою в праздничные дни, – писал Костомаров, – чаще всего на льду, народ валил на кулачные и палочные бои. Охотники собирались партиями и по свистку обе бросались одна на другую с криками; бились неистово, жестоко, и многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми. Палочные бои уподоблялись турнирам, сопровождаясь убийствами еще чаще кулачных боев».
Приготовления к предстоящей битве обычно начинались накануне вечером. Делегаты противных сторон собирались в условленном месте и оговаривали правила: не бить по голове, особенно в лицо, по виску или под «микитки», не трогать лежачего, на руки надевать рукавицы, не набивая их камнями или свинчаткой (кусками свинца).
На следующий день рано утром на льду Москвы-реки собиралась огромная толпа. Постепенно разделяясь на две стороны, соперники вставали напротив вдоль берега. Между ними потешно боролись ребятишки, которым поручалось открывать настоящий бой. В отдалении стояли зрители – горожане различных сословий, приходившие пешком и церемонно подъезжавшие в экипажах. Публика устраивалась на скамьях, грызла семечки, выпивала и закусывала; между рядами ходили торговцы со сбитнем (горячий напиток из меда с пряностями), с патокой, пирожками и пряниками.
В ожидании начала «турнира» болельщики вели споры, делали ставки на любимых силачей. Некоторые знатные особы привозили с собой собственных кулачных бойцов, натренированных специально для таких мероприятий.
«А ну, выходи!» – кричал самый сильный боец, вызывая на поединок равного себе противника. Если таковой находился, то победа одного из них могла решить бой: побитая сторона обращалась в бегство. Однако подобное случалось редко, и чаще всего битва продолжалась. «Стенки» сталкивались «со страшным гулом, свистом, криками, как прорвавший плотину поток, колышась, точно волны, то отступая, то набегая друг на друга. Грозно поднимались руки сильных бойцов и грузно опускались их кулаки на противников, и те валились, как мешки. Многие просто отбегали, а вокруг них образовывалось свободное пространство. Общая свалка принимала гомерические размеры; страсти разгорались. Наконец одна из „стенок“ стремительным натиском сламывала противную сторону, обращая ее в бегство. Ряды беглецов расстраивались; они уже не защищались; вся масса неслась теперь в одном направлении – вдоль реки. Преследуемые и преследователи смешивались, мелькали кулаки и наносились удары, хотя в спину убегавших молотить запрещалось».
Среди участников побоища непременно были прославленные бойцы, популярные не только в своем городе, но и по всей Руси. Например, в 1750-х годах лидерство в «стенках» держали казанские суконщики, в частности тульские силачи Алеша Родимый, Никита Долговязый. В битве 1796 года победителем вышел целовальник Гордей, саркастически представленный в сказке «Гордей с фонарем» известного баснописца А. Измайлова:
В Санкт-Петербурге баталии проходили на Фонтанке; на Аптекарском острове; у стекольного и фарфорового заводов; на Адмиралтейской стороне, в месте, называемом Зеленое Поле; на участке позади дворца графа Апраксина и даже на площади Зимнего дворца. В указе 1726 года говорилось о злых чухонцах (эстонцах), обращавших «чисто русскую незлобивую потеху» в жестокую бойню; пуская в ход ножи, они наносили тяжелые раны.
Во времена правления Екатерины II своей силой славились братья Орловы – граф Алексей Орлов-Чесменский (1735–1807) и его брат, фаворит императрицы, генерал-фельдцейхмейстер Григорий Орлов (1734–1783). Личность последнего сочетала в себе множество противоречий. Отличаясь мужеством, отвагой, бесшабашной удалью, высокий и мощно сложенный князь удивлял правильными и даже нежными чертами лица, за что его называли «гигантом с головой херувима». Демонстрируя силу, князь ударом сабли отсекал голову быку, одной рукой останавливал шестерку лошадей. Зимой на бегах, одетый в малиновую бархатную шубу, он объезжал округу на рысаках, слушал песни цыган и для остроты ощущений устраивал кулачные бои во дворе своего дома.
В противоположность брату граф Алексей Орлов относился к борьбе со всей серьезностью, устраивая заранее продуманные поединки «перед своим зимним дворцом в Нескучном; в этом доме сделан был фонарик, из которого граф Орлов смотрел на бой».
В соответствии со сценарием устроителя перед битвой целыми возами привозились кожаные рукавицы. На отведенной площадке собирались фабричные, целовальники и мясники; иногда подходили «купцы в лисьих шубах и даже благородные господа». Вся ватага разделялась на две группы и выстраивалась друг перед другом. Драку начинали исподволь, небольшими боями, часто один на один; затем вступали остальные, и начиналась сеча «стенка на стенку». Запасные бойцы стояли в стороне и принимали участие в драке только тогда, когда их «стенку» начинала теснить противная сторона.
Если в XVI–XVII веках «бойцы поражали друг друга в грудь, в лицо, в живот, бились неистово и жестоко и очень многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми», то в последние годы существования ледовые баталии приняли более мирный характер. Историк Д. А. Ровинский (1824–1895), некоторое время изучавший это своеобразное явление, замечал: «Несмотря на все запрещения производить кулачные бои, они все-таки производятся зачастую и в наше время, да особенной опасности в них для народного здравия и нравственности с деревенской точки зрения не видится. До смертных случаев при честных условиях боя никогда не доходит, кому не под силу, тот умышленно падает, а „лежаче-го“ не бьют. Так кончается себе бой тем, что молодцы на добром морозце друг другу бока погреют да носы подрумянят». В завершение книги автор иронически замечал: «…русские с детства приучались к ударам, побоям, которые вообще были неразлучны со всем течением русской жизни, делая человека неустрашимым и храбрым на войне».
Некоторые защитники жестоких развлечений пытались их оправдать, указывая на низкий уровень образованности простого народа, объясняя дикие забавы желанием отвлечься от тяжких будней. Удивительно, что виновники смерти своих товарищей не испытывали осуждения со стороны горожан, воспринимавших трагедию как данность свыше.
Вплоть до середины XIX века власти относились к диким забавам вполне терпимо, принимая меры лишь в отдельных случаях. Императрица Елизавета Петровна не одобряла кулачные бои, однако не осмелилась запретить их повсеместно. В именном указе от 3 июля 1743 года разрешалось устраивать сражения в Санкт-Петербурге и Москве, но только под надзором полиции. Нетвердые законы приводились в исполнение столь же нерешительно и крайне медленно.
Одна из попыток запрета относится ко времени правления императора Александра II. В 1823 году государь совершал поездку в южные провинции и сделал остановку в городе Пирятине накануне кулачного боя.
После того как ему доложили о том, что «прибывший из Кременчуга мещанин Иван Герасимов забил до смерти пирятинского мещанина Трофима Сыроватникова, Александр происшествием чрезвычайно огорчился». Длительное расследование имело последствием указ военного министра от 20 октября того же года, в котором кулачные бои разрешались, но со значительными ограничениями. Окончательное и бесповоротное запрещение кулачных боев вошло в кодекс, принятый императором Николаем I лишь в 1832 году. В этом законоположении, без объяснения мотивов, кратко и лаконично предписывалось: «Кулачные бои как забавы вредные вовсе запрещаются».
Составляя любимую народную забаву, кулачные бои на Руси существовали с незапамятных времен. В летописи Нестора имеется запись, датированная 1068 годом, где автор осуждал «поганский» обычай «пихать друг друга», называя массовые побоища «от беса замышленным делом». Слишком широкое распространение массовых драк в 1274 году побудило киевского митрополита Кирилла поставить вопрос на соборе во Владимире. Решением почтенного собрания предписывалось «отлучать от церкви участников боев кулачных и кольями, а убитых не отпевать». Не считаясь с древними традициями, православное духовенство во все времена осуждало жестокие забавы. В XVI веке митрополит Даниил резко выступал против «всяких позорищ», не отделяя кулачный бой от примитивного мордобоя.
В качестве привычного развлечения русский кулачный бой имел 4 разновидности. Баталия начиналась так называемой сцеплянкой-свалкой, представлявшей собой небольшие и безобидные хаотичные сборища, в которых не было противников. Слабые бойцы сражались «с кем попало и кто кого одолеет в толпе, без разбору». Более организованная форма, напоминавшая турнир, называлась примерным сражением с едва намеченными противоборствующими сторонами. Сражение «стенка на стенку» являлось слаженной битвой, с четким разделением на своих и чужих. Слава о победе в этом виде боя распространялась далеко за пределы района. Здесь соперниками выступали целые деревни или районы города, дружно встававшие напротив «врага». Последний вид «кулачного боя» – «один на один», или «сам на сам», изредка предшествовал общему, а победа одного из бойцов служила сигналом к нападению стороны победившего на сторону поверженного соперника.
В древности единоборство использовалось как доказательство правоты ответчика в судебном деле – «Суде Божием». Собственно поединок назывался «полем». Призывая обидчика к «полю», обвиняемый предлагал свои условия, выбирал оружие и способ проведения состязания. Авторы старинных рукописей, в частности судебника Иоанна III от 1497 года, представляли вооружение и правила, имевшие место в подобных тяжбах. На такие поединки не допускались посторонние; на поле оставались окольничий, дьяк, сами истцы, стряпчий и поручители. Бойцы сражались ослопами, дубинами, кинжалами, мечами, копьями, секирами, су-лицами, а применение пистолей и лука категорически запрещалось. Термин «сулица» в переводе со старославянского языка означает «метать копье». Так называли особый вид холодного оружия, короткое метательное копье, подобное дротику. Старые мужи, дети, женщины, попы, монахи и монахини могли выставить вместо себя наемного бойца, причем полагалось «биться на поле бойцу с бойцом или небойцу с небойцом, а бойцу с небойцом не биться».
Практика проведения судебных поединков сама собой ушла в прошлое со смертью Ивана IV Грозного. В документах царствования его преемника Федора Ивановича сведений о «поле» не имелось. Зато остался другой старинный обычай – обрядовые бои на свадьбах, видимо, ставшие основой поговорки «Без бойца нет венца».
Известный российский историк Н. И. Костомаров в сочинении «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII веке» (1860) замечал, что народная борьба способствовала развитию силы и ловкости, а также воспитывала в россиянах воинскую доблесть. «Зимою в праздничные дни, – писал Костомаров, – чаще всего на льду, народ валил на кулачные и палочные бои. Охотники собирались партиями и по свистку обе бросались одна на другую с криками; бились неистово, жестоко, и многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми. Палочные бои уподоблялись турнирам, сопровождаясь убийствами еще чаще кулачных боев».
Приготовления к предстоящей битве обычно начинались накануне вечером. Делегаты противных сторон собирались в условленном месте и оговаривали правила: не бить по голове, особенно в лицо, по виску или под «микитки», не трогать лежачего, на руки надевать рукавицы, не набивая их камнями или свинчаткой (кусками свинца).
На следующий день рано утром на льду Москвы-реки собиралась огромная толпа. Постепенно разделяясь на две стороны, соперники вставали напротив вдоль берега. Между ними потешно боролись ребятишки, которым поручалось открывать настоящий бой. В отдалении стояли зрители – горожане различных сословий, приходившие пешком и церемонно подъезжавшие в экипажах. Публика устраивалась на скамьях, грызла семечки, выпивала и закусывала; между рядами ходили торговцы со сбитнем (горячий напиток из меда с пряностями), с патокой, пирожками и пряниками.
В ожидании начала «турнира» болельщики вели споры, делали ставки на любимых силачей. Некоторые знатные особы привозили с собой собственных кулачных бойцов, натренированных специально для таких мероприятий.
«А ну, выходи!» – кричал самый сильный боец, вызывая на поединок равного себе противника. Если таковой находился, то победа одного из них могла решить бой: побитая сторона обращалась в бегство. Однако подобное случалось редко, и чаще всего битва продолжалась. «Стенки» сталкивались «со страшным гулом, свистом, криками, как прорвавший плотину поток, колышась, точно волны, то отступая, то набегая друг на друга. Грозно поднимались руки сильных бойцов и грузно опускались их кулаки на противников, и те валились, как мешки. Многие просто отбегали, а вокруг них образовывалось свободное пространство. Общая свалка принимала гомерические размеры; страсти разгорались. Наконец одна из „стенок“ стремительным натиском сламывала противную сторону, обращая ее в бегство. Ряды беглецов расстраивались; они уже не защищались; вся масса неслась теперь в одном направлении – вдоль реки. Преследуемые и преследователи смешивались, мелькали кулаки и наносились удары, хотя в спину убегавших молотить запрещалось».
Среди участников побоища непременно были прославленные бойцы, популярные не только в своем городе, но и по всей Руси. Например, в 1750-х годах лидерство в «стенках» держали казанские суконщики, в частности тульские силачи Алеша Родимый, Никита Долговязый. В битве 1796 года победителем вышел целовальник Гордей, саркастически представленный в сказке «Гордей с фонарем» известного баснописца А. Измайлова:
Но особенно славился некий Семен Трещала – мужик огромного роста, обладавший неимоверной силой. По словам очевидцев, он в одиночку валил «целые стенки», кулаком выбивал кирпичи из печки. Слава бойца Трещалы была так велика, что Измайлов сделал его персонажем другой своей сказки, назвав ее «Кулачные бойцы»:
Лихой был в старину у нас боец кулачный,
Гордей – Чугунный Лоб, мужик невзрачный,
Он, правда, силы не имел
И биться не умел,
Зато был смел.
Далее автор поведал, как однажды после битвы Трещала «наугощался» до того, что по пути домой упал, заснув на берегу, где его нашли недавние соперники, связали и сильно избили, коварно нарушив старинные правила:
В Москве фабричный был Семен, силач-боец.
Зараз из печи изразец
Своею вышибал железной пятернею,
Все опрокидывал и гнал перед собою.
Страх, ужас перед ним,
А клики радости и похвала за ним.
Каждое многолюдное сражение не обходилось без тяжко побитых, покалеченных и убитых. После того как толпа расходилась, на утоптанном снегу оставались лежать бездыханные тела, которые спешно забирали товарищи, остерегаясь вмешательства полиции. По завершении боя противники, еще недавно беспощадно дубасившие друг друга, мирно отправлялись в кабак, дабы ознаменовать победу и оплакать поражение.
Не велено лежачих бить,
Бессильному грешно уж мстить;
И как же с теми драться,
Кто средств лишен обороняться.
Кулачные бои являлись исключительно зимней забавой, по обычаю, происходившей в воскресенье перед Великим постом. Московские молодцы собирались на реке близ Симонова монастыря, у Воробьевых гор, в окрестностях фабрик. Иногда бились на улицах, а из документов 1640 года известно, что излюбленными местами кулачных боев были Каменный, Белый и Земляной город.
По окончании сраженья
Героя нашего ведут все с торжеством
В питейный дом
Для угощенья…
В Санкт-Петербурге баталии проходили на Фонтанке; на Аптекарском острове; у стекольного и фарфорового заводов; на Адмиралтейской стороне, в месте, называемом Зеленое Поле; на участке позади дворца графа Апраксина и даже на площади Зимнего дворца. В указе 1726 года говорилось о злых чухонцах (эстонцах), обращавших «чисто русскую незлобивую потеху» в жестокую бойню; пуская в ход ножи, они наносили тяжелые раны.
Во времена правления Екатерины II своей силой славились братья Орловы – граф Алексей Орлов-Чесменский (1735–1807) и его брат, фаворит императрицы, генерал-фельдцейхмейстер Григорий Орлов (1734–1783). Личность последнего сочетала в себе множество противоречий. Отличаясь мужеством, отвагой, бесшабашной удалью, высокий и мощно сложенный князь удивлял правильными и даже нежными чертами лица, за что его называли «гигантом с головой херувима». Демонстрируя силу, князь ударом сабли отсекал голову быку, одной рукой останавливал шестерку лошадей. Зимой на бегах, одетый в малиновую бархатную шубу, он объезжал округу на рысаках, слушал песни цыган и для остроты ощущений устраивал кулачные бои во дворе своего дома.
В противоположность брату граф Алексей Орлов относился к борьбе со всей серьезностью, устраивая заранее продуманные поединки «перед своим зимним дворцом в Нескучном; в этом доме сделан был фонарик, из которого граф Орлов смотрел на бой».
В соответствии со сценарием устроителя перед битвой целыми возами привозились кожаные рукавицы. На отведенной площадке собирались фабричные, целовальники и мясники; иногда подходили «купцы в лисьих шубах и даже благородные господа». Вся ватага разделялась на две группы и выстраивалась друг перед другом. Драку начинали исподволь, небольшими боями, часто один на один; затем вступали остальные, и начиналась сеча «стенка на стенку». Запасные бойцы стояли в стороне и принимали участие в драке только тогда, когда их «стенку» начинала теснить противная сторона.
Если в XVI–XVII веках «бойцы поражали друг друга в грудь, в лицо, в живот, бились неистово и жестоко и очень многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми», то в последние годы существования ледовые баталии приняли более мирный характер. Историк Д. А. Ровинский (1824–1895), некоторое время изучавший это своеобразное явление, замечал: «Несмотря на все запрещения производить кулачные бои, они все-таки производятся зачастую и в наше время, да особенной опасности в них для народного здравия и нравственности с деревенской точки зрения не видится. До смертных случаев при честных условиях боя никогда не доходит, кому не под силу, тот умышленно падает, а „лежаче-го“ не бьют. Так кончается себе бой тем, что молодцы на добром морозце друг другу бока погреют да носы подрумянят». В завершение книги автор иронически замечал: «…русские с детства приучались к ударам, побоям, которые вообще были неразлучны со всем течением русской жизни, делая человека неустрашимым и храбрым на войне».
Некоторые защитники жестоких развлечений пытались их оправдать, указывая на низкий уровень образованности простого народа, объясняя дикие забавы желанием отвлечься от тяжких будней. Удивительно, что виновники смерти своих товарищей не испытывали осуждения со стороны горожан, воспринимавших трагедию как данность свыше.
Вплоть до середины XIX века власти относились к диким забавам вполне терпимо, принимая меры лишь в отдельных случаях. Императрица Елизавета Петровна не одобряла кулачные бои, однако не осмелилась запретить их повсеместно. В именном указе от 3 июля 1743 года разрешалось устраивать сражения в Санкт-Петербурге и Москве, но только под надзором полиции. Нетвердые законы приводились в исполнение столь же нерешительно и крайне медленно.
Одна из попыток запрета относится ко времени правления императора Александра II. В 1823 году государь совершал поездку в южные провинции и сделал остановку в городе Пирятине накануне кулачного боя.
После того как ему доложили о том, что «прибывший из Кременчуга мещанин Иван Герасимов забил до смерти пирятинского мещанина Трофима Сыроватникова, Александр происшествием чрезвычайно огорчился». Длительное расследование имело последствием указ военного министра от 20 октября того же года, в котором кулачные бои разрешались, но со значительными ограничениями. Окончательное и бесповоротное запрещение кулачных боев вошло в кодекс, принятый императором Николаем I лишь в 1832 году. В этом законоположении, без объяснения мотивов, кратко и лаконично предписывалось: «Кулачные бои как забавы вредные вовсе запрещаются».
Тавромахия
Прибывшим в Испанию иностранцам предлагают насладиться великолепием древней страны. Посетив лучшие музеи, осмотрев старинные памятники и чудеса средневековой архитектуры, отдохнув на прекрасных пляжах, турист мог бы по достоинству оценить изумительную атмосферу этого края, где мирно сосуществуют старина и современность.
Однако гости дружно устремляются на корриду и, не сумев понять сущности сложного явления, беспочвенно обвиняют испанцев в жестокости по отношению к животным. Обитатели Пиренейского полуострова с недоумением воспринимают подобные упреки, находя бессердечным, например, прогнать бездомную собаку с плантации или облить помоями кота. Предоставить воину, коим они называют бойцового быка, красивую, достойную смерть, в соответствии с национальным менталитетом, считается не жестокостью, а великодушием. Тем более что в обычных условиях быка ожидает бойня.
Поединок между человеком и быком можно сравнить с трагедией в трех актах с прологом и эпилогом. Коррида (от исп. corrida de toros – «бег быков») проводится в круглых амфитеатрах и неизменно собирает полные трибуны. Красочные зрелища устраивают в теплый период года, с середины весны до середины осени, придавая каждому представлению характер народного праздника.
Английский театральный критик Л. Тайнан назвал корриду «ритуалом, в котором удачно сочетаются отвага и красота, именно то, чего так не хватает западному обществу».
Великий романист А. Дюма был настолько потрясен кровавым зрелищем, что не успел испытать ожидаемого отвращения в момент, когда от трупа быка отрезали ухо: «Я, кто не может видеть, как кухарка сворачивает шею курице, просто не мог оторвать глаз от быка, который убил трех лошадей и серьезно ранил человека». Бык участвует в сражении только один раз в жизни. Умное животное запоминает поведение человека, и повторный бой может быть слишком опасным. Быков, предназначенных для арены, не подготавливают к бою с человеком. Более того, им вообще не полагается видеть людей, поэтому дикий зверь стремится вонзить острые рога в незнакомое существо, дерзко машущее тканью у него перед мордой. В то же время быку предоставляется шанс выжить, отказавшись от схватки, и многие быки поступают именно так.
Первые сведения о корриде относятся к началу I тысячелетия, когда иберийские жрецы (Иберия – древнее название Испании) убивали священного быка, отдавая дань языческим богам. Перед вторжением арабов в VIII веке ритуальные бои перешли в форму народного развлечения. После падения Кордовского халифата (XV век) коррида стала занятием благородных идальго. Еще не остыв от баталий с маврами, средневековые рыцари вызывали на поединок быка. В отличие от крестьян кабальеро сражались верхом. Спустя столетие без корриды не обходилось ни одно национальное мероприятие. В Мадриде бои устраивались на центральной площади Пуэрта-дель-Соль («ворота солнца»), где традиционно происходили особо важные государственные события. На этом этапе кровавая битва стала тавромахией – искусством боя быков, сформировавшимся под влиянием региональных школ, среди которых самыми признанными были Севильская и Наваррская.
Приравненная к аутодафе, инквизиторским кострам и коронациям коррида считалась весьма эстетичным действом, достойным пера великих драматургов Лопе де Веги, Тирсо де Молина, Кальдерона. Пристрастие к ней испанцев было настолько велико, что древние традиции сохранились даже в условиях строгого запрета со стороны католической церкви. В XVI веке Папа Пий V подписал эдикт, отменявший корриду на всей территории страны. Однако испанский король Филипп II, впрочем питавший отвращение к жестоким зрелищам, настоял на отмене эдикта. В XVII веке благородных кабальеро на арене заменили профессиональные тореро (от исп. toro – «бык») из простонародья. С приходом к власти Филиппа V, первого представителя французской династии Бурбонов, в 1700 году «дикий обряд» был отменен, как и ожидалось. Табу действовало до середины XVIII столетия, и после смерти монарха-чужака коррида возродилась. Тогда бой быков уже напоминал современные зрелища; на арену выходил пеший тореадор-профессионал, а само представление строго регламентировалось. Смертельная схватка имела вид трагического спектакля, походившего на театр роскошными костюмами и декорациями.
Однако гости дружно устремляются на корриду и, не сумев понять сущности сложного явления, беспочвенно обвиняют испанцев в жестокости по отношению к животным. Обитатели Пиренейского полуострова с недоумением воспринимают подобные упреки, находя бессердечным, например, прогнать бездомную собаку с плантации или облить помоями кота. Предоставить воину, коим они называют бойцового быка, красивую, достойную смерть, в соответствии с национальным менталитетом, считается не жестокостью, а великодушием. Тем более что в обычных условиях быка ожидает бойня.
Поединок между человеком и быком можно сравнить с трагедией в трех актах с прологом и эпилогом. Коррида (от исп. corrida de toros – «бег быков») проводится в круглых амфитеатрах и неизменно собирает полные трибуны. Красочные зрелища устраивают в теплый период года, с середины весны до середины осени, придавая каждому представлению характер народного праздника.
Английский театральный критик Л. Тайнан назвал корриду «ритуалом, в котором удачно сочетаются отвага и красота, именно то, чего так не хватает западному обществу».
«Бой быков». Картина Франсиско де Гойи
Великий романист А. Дюма был настолько потрясен кровавым зрелищем, что не успел испытать ожидаемого отвращения в момент, когда от трупа быка отрезали ухо: «Я, кто не может видеть, как кухарка сворачивает шею курице, просто не мог оторвать глаз от быка, который убил трех лошадей и серьезно ранил человека». Бык участвует в сражении только один раз в жизни. Умное животное запоминает поведение человека, и повторный бой может быть слишком опасным. Быков, предназначенных для арены, не подготавливают к бою с человеком. Более того, им вообще не полагается видеть людей, поэтому дикий зверь стремится вонзить острые рога в незнакомое существо, дерзко машущее тканью у него перед мордой. В то же время быку предоставляется шанс выжить, отказавшись от схватки, и многие быки поступают именно так.
Первые сведения о корриде относятся к началу I тысячелетия, когда иберийские жрецы (Иберия – древнее название Испании) убивали священного быка, отдавая дань языческим богам. Перед вторжением арабов в VIII веке ритуальные бои перешли в форму народного развлечения. После падения Кордовского халифата (XV век) коррида стала занятием благородных идальго. Еще не остыв от баталий с маврами, средневековые рыцари вызывали на поединок быка. В отличие от крестьян кабальеро сражались верхом. Спустя столетие без корриды не обходилось ни одно национальное мероприятие. В Мадриде бои устраивались на центральной площади Пуэрта-дель-Соль («ворота солнца»), где традиционно происходили особо важные государственные события. На этом этапе кровавая битва стала тавромахией – искусством боя быков, сформировавшимся под влиянием региональных школ, среди которых самыми признанными были Севильская и Наваррская.
Приравненная к аутодафе, инквизиторским кострам и коронациям коррида считалась весьма эстетичным действом, достойным пера великих драматургов Лопе де Веги, Тирсо де Молина, Кальдерона. Пристрастие к ней испанцев было настолько велико, что древние традиции сохранились даже в условиях строгого запрета со стороны католической церкви. В XVI веке Папа Пий V подписал эдикт, отменявший корриду на всей территории страны. Однако испанский король Филипп II, впрочем питавший отвращение к жестоким зрелищам, настоял на отмене эдикта. В XVII веке благородных кабальеро на арене заменили профессиональные тореро (от исп. toro – «бык») из простонародья. С приходом к власти Филиппа V, первого представителя французской династии Бурбонов, в 1700 году «дикий обряд» был отменен, как и ожидалось. Табу действовало до середины XVIII столетия, и после смерти монарха-чужака коррида возродилась. Тогда бой быков уже напоминал современные зрелища; на арену выходил пеший тореадор-профессионал, а само представление строго регламентировалось. Смертельная схватка имела вид трагического спектакля, походившего на театр роскошными костюмами и декорациями.