Страница:
В сущности к тому же классу явлений могут быть отнесены и вещи другого рода. Истории памятны многие самозванцы, открыто заявлявшие о своих притязаниях на тождество с кем-то из избранных. Всякого рода авантюристы, больные люди с расстроенной психикой, наконец, просто мошенники, искавшие неправедную выгоду для себя... Но памятны и совсем другие - совершенно искренне убежденные в этом тождестве бессребреники. Именно ими, не только не искавшими решительно никакой корысти, но зачастую обрекавшими себя на тяжелые испытания, и все же не имевшими абсолютно никакого отношения к тем, на замещение чьей личности они претендовали, иногда обнаруживалось знание столь тонких подробностей жизни их героев, какие могли быть известны только самому близкому окружению. Рассказывают, что многое в их поведении было способно не только у посторонних вызвать мысль о переселении душ...
Все это также является демонстрацией чрезвычайной гибкости нашей биологической природы. Болезненное отождествление одного человека с другим, может быть, даже никогда не встречавшимся ему ранее, способно быть объяснено только одним - глубокой перестройкой тонкой организации всех процессов своего собственного жизнеобеспечения. Разумеется, там, где не могло быть и речи о родстве или просто о близком знакомстве, полное перевоплощение тем более исключено: ничей личный опыт, с кем бы кто ни отождествлял себя, не может стать достоянием другого, но все же фрагментарное воссоздание каких-то ключевых его контуров, по-видимому, вполне возможно.
История знала ведь не только явных, подобных Лжедмитриям, самозванцев, которые "узнавались" их близкими лишь из корысти. Недавнее перезахоронение в фамильной усыпальнице Петропавловской крепости Санкт-Петербурга останков семьи последнего российского императора всколыхнуло память, - и в ней вдруг всплыли свидетельства о том, что все истекшие со времени уральского расстрела годы чуть не во всех концах Европы самозванно объявлялись случайно выжившие его дети. Меж тем история зафиксировала и то, что многие из них, как кажется, и в самом деле абсолютно убежденных в своем таинственном чудесном спасении, оказались способными поставить втупик весьма искушенных и весьма скептически, а иногда и враждебно, настроенных экспертов.
Здесь стоит привести одну из тех удивительных историй, которые собрал в своих знаменитых книгах американский журналист Фрэнк Эдвардс.
...В 1926 году в Индии, в городе Дели, родилась девочка, Шанти Дэви. Ничего необычного в ее рождении не было, не было и ничего, что могло бы насторожить врачей или родителей в отношении будущего ребенка, но когда Шанти исполнилось три года, родители стали замечать что-то неладное: девочка настойчиво говорила... о своем муже и детях. Сначала родители пропускали все это мимо ушей, относя детский лепет на счет воображения заигравшегося ребенка, но девочка проявляла упорство. По словам ребенка, ее мужа зовут Кедарнат, что жила она с ним в городе Муттра. Она подробно описывала дом, в котором они жили, твердила, что у нее бы сын, который и сейчас живет там же с отцом.
Родители, очень обеспокоенные психическим состоянием ребенка, обратились за помощью к врачу. Доктор уже слышал эту удивительную версию от родителей и надеялся, что при встрече с ним девочка начнет отпираться или, по крайней мере, откажется все повторить. Но она повторила все, что она рассказывала родителям, и даже больше. Среди прочего она сказала, что умерла во время родов в 1925 году, то есть за год до своего рождения. Ошеломленный врач стал с пристрастием расспрашивать ее о беременности, и ребенок все в точности отвечал, чем совершенно обескуражил его. Она ясно освещала психические и физические ощущения состояния беременности, которое, естественно, не могла испытать.
Ко времени, когда ей исполнилось семь лет, ее успели опросить полдюжины врачей, и все они были повергнуты в крайнее изумление. Когда Шанти исполнилось восемь лет, ее двоюродный дядя, профессор, решил, что пора что-то предпринять. Живет ли на самом деле некий Кедарнат в Муттре? Были ли у него дети и не умерла ли у него жена по имени Луджи в родах в 1925 году? Эти и другие вопросы профессор изложил в письме и отправил его по почте на имя загадочного Кедарната из Муттры по адресу, неоднократно упоминавшемуся Шанти Дэви.
Действительно, такой человек жил в Муттре, и он получил письмо. Сначала он решил, что ему готовят какую-то ловушку и хотят нечестным путем лишить имущества, поэтому отклонил предложение встретиться с девочкой, утверждавшей, что она приходится ему женой, до тех пор, пока не прояснится ряд обстоятельств. Он написал своему двоюродному брату в Дели, который часто навещал Кедарната, когда еще была жива Луджи. Не окажет ли брат любезность зайти по такому-то адресу, для того чтобы самому на месте узнать, что все это могло значить?
Девятилетняя Шанти помогала матери на кухне готовить ужин, когда раздался стук в дверь. Девочка побежала открывать дверь и долгое время не возвращалась. Обеспокоенная мать сама пошла посмотреть, что случилось. Шанти стояла на пороге и с явным удивлением рассматривала молодого человека, стоявшего перед дверью, тот в свою очередь с изумлением смотрел на нее: девочка узнала в нем двоюродного брата своего мужа...
Гость рассказал свою историю, он рассказал родителям Шанти, что приходится двоюродным братом Кедарнату из Муттры, жена которого, Луджи, действительно умерла при родах за год до рождения Шанти.
Было решено, что родители Шанти Дэви пригласят Кедарната и одного из его сыновей посетить их. Шанти ни в какие планы не посвящали.
Через несколько дней приехал Кедарнат с сыном. Шанти вскрикнула от радости и подбежала к мальчику, который явно смутился от внимания, какое ему оказала незнакомая девочка. Шанти пыталась взять его на руки, хотя тот был с ней одного роста. Она обнимала его и называла ласковыми именами. Кедарнату Шанти тоже обрадовалась и вела себя как достойная и верная жена, как Луджи в свое время.
Сведения об этом случае проникли в газеты и вызвали всеобщий интерес. Как это ребенок из Дели мог знать интимные подробности семьи, живущей в Муттре и незнакомой даже ее родителям?
Дэш Банду Гунта, президент Всеиндийской ассоциации издателей газет и член индийского парламента, провел совещание со своими коллегами по правительственным и издательским делам. Они пришли к выводу, что случай заслуживает всяческого внимания и изучения. Необходимо привезти девочку в Муттру и посмотреть, сможет ли она указать дорогу к дому, в котором, по ее собственным словам, жила до смерти.
В сопровождении родителей Шанти господин Гупта, адвокат Тара К.Матур и другие известные ученые и граждане сели в поезд и направились в Муттру. Сюрпризы начались сразу же по прибытии поезда на станцию Муттра. Шанти сразу признала мать и брата своего якобы мужа; более того, она заговорила с ними на местном диалекте, а не на хинди, на котором разговаривала в Дели.
На вопрос, может ли она показать дорогу к дому, где якобы жила, Шанти ответила, что попробует, хотя в Муттре девочка, разумеется, никогда не бывала раньше. Приезжие и встречавшие разместились в двух экипажах и поехали. Дорогу им показывала Шанти Дэви.раз или два она, казалось, терялась, но, немного подумав, в конце концов выбрала правильный путь и довезла компанию прямо к дому, который узнала. Шанти тут же заметила, что сейчас дом выкрашен в другой цвет, в то время как раньше он был желтым.
Шанти немедленно признала двух старших детей Кедарната, но последнего, десятилетнего ребенка не признала. Именно рождение этого ребенка стоило Луджи жизни. Прибыв в дом матери Луджи, Шанти сразу же узнала ее; старушка совершенно растерялась: да, девочка говорила и вела себя как настоящая Луджи, но ведь мать знает, что ее родная дочь Луджи умерла.
В доме матери Луджи господин Гупта спросил Шанти, не заметила ли она каких-либо перемен за все это время. Шанти сразу указала место, где когда-то был колодец. Сейчас его засыпали и завалили досками.
Кедарнат спросил Шанти, не помнит ли она, что сделала Луджи со своими кольцами незадолго до смерти. Шанти ответила, что кольца находятся в глиняном горшке, закопанном в саду под навесом старого дома. Кедарнат откопал горшок, в котором на самом деле оказались кольца Луджи да еще несколько монет...
...Профессор Индра Сен из школы, основанной Шри Ауробиндо в Пондичери, хранит все документы, освещающие всю историю Шанта Дэви. Ученые, принявшие участие в эксперименте и засвидетельствовавшие увиденное, были осторожны в своих выводах. Они согласились, что ребенок, родившийся в 1926 году в Дели, каким-то образом помнит со всей ясностью и всеми подробностями жизнь в Муттре. Ученые отметили, что они не нашли ни одного доказательства обмана или надувательства, но они также не нашли и объяснения увиденному...
Так и хочется назвать все это чудом. Но вот вопрос: чем, собственно, отличается эта ситуация от той, когда ученый, не отрываясь от своего письменного стола, открывает фундаментальные законы Вселенной? Почему все сделанное Ньютоном или Эйнштейном воспринимается почти как обыденность рядом с откровениями этой индийской девочки? Мы искренне поражаемся тому, что порождения детского сознания так точно совпали с подробностями жизни совершенно незнакомых ей людей, но не гораздо ли большее чудо в том, что выводимый в тиши кабинета миропорядок, вдруг обнаруживает абсолютное тождество с тем, которому подчиняется весь Космос? Не большее ли чудо в том, что явившееся Свифту так точно совпало со всеми подробностями жизни никому неведомой до того Лилипутии; в том, что Д'Артаньян, доктор Фауст или Гекельберри Финн вот уже не одним поколением воспринимаются как вполне реальные люди? А ведь природа всех порождений нашего сознания в конечном счете одна и та же. Вот только в культурной среде, где возможность переселения душ от века является чем-то аксиоматическим, тот творческий фантазийный поток, который непрерывно протекает в душе каждого из нас, вполне мог принять и такое, не вполне свойственное европейцу, направление.
Ребенок? Но ведь и Капабланку никто не учил играть в шахматы, а между тем свое восхождение к шахматной короне он начал уже в четыре года. А Гаусс, а Моцарт?.. Впрочем, феномен "вундеркизма" распространен столь широко, что сегодня обращает на себя внимание лишь тогда, когда чьи-то способности переходят границы, имманентные даже самому чуду.
Отсутствие всяких следов какой-то постепенности? Но заметим: многие трансформации духа совершались в результате какого-то внезапного потрясения. Одного поражает световой столб, - и он становится апостолом веры, решительное искоренение которой составляло до того самый предмет его ревностной службы; другой падает оземь - и тут же заговаривает на языке, возможно, о самом существовании которого он раньше и не подозревал; бесчисленное множество третьих начинает творить что-то невероятное, впадая в транс...
Словом, иногда в результате такого потрясения происходит примерно то, что так знакомо многим нашим соотечественникам по опыту общения с приборами советской электроники: вдруг забарахлившему телевизору для устранения дефекта иногда было достаточно хорошего тычка. Может быть, от этого потрясения что-то внутри прибора и в самом деле "вставало на свое место"? Вот так и во всех этих случаях: вследствие физического ли, психического, какого-то другого (но, как кажется, обязательно имевшего место) воздействия что-то внутри "встает на место" и здесь, и организм в целом вдруг начинает работать в каком-то ином режиме. Поэтому все, что может отличать один процесс от другого, лежит в сфере мотивации; но если отвлечься от тех конкретных причин, которые вызывают их к жизни, внутренний механизм действия в конечном счете сведется к одному и тому же - перепостроению фундаментальных основ собственного опыта любого индивида.
Следствия таких перепостроений способны проявляться не только на психике индивида, но даже и на биологической ткани. Так, например, в страстную пятницу у некоторых фанатически верующих людей на местах, где, по преданию, на распятии были вбиты гвозди, появляются кровоточащие раны - так называемые стигмы. Иногда они выступают не только на ногах и запястьях, но одновременно и на месте тернового венца, и там, где римский воин ударил распятого Христа копьем ("...один из воинов пронзил Ему ребра" Иоан. 19-34). Наблюдалось такое давно: из истории религии известно, что эти стигмы впервые были отмечены у основателя католического монашеского ордена франсисканцев Франсиска Ассизского (1182-1226). И официальными церковными кругами (во все времена во всех странах довольно настороженно и весьма скептически относившимися к тому, что подпадало под категорию чуда), и - тем более - научной общественностью факты такого рода не однажды подвергались тщательной проверке. Так, например, в конце XIX века тщательному медицинскому осмотру была подвергнута некая Луиза Лато. Перед очередным пасхальным праздником одну из рук девушки тщательно забинтовали и... опечатали, чтобы исключить возможность мошеннического нанесения ран. В страстную пятницу печати были вскрыты, и когда были сняты повязки, на руке обнаружились кровоточащие стигмы. Этот факт тогда был официально зарегистрирован специальной комиссией бельгийской Академии наук. Долгое время врачи наблюдали баварскую крестьянку Терезу Нейман, скончавшуюся в 1962 году. У нее также регулярно возникали "раны Христа", больше того, у женщины отмечались кровавые слезы и кровавый пот. В такие дни Терезу мучали боли, однако через неделю раны заживали, не оставляя никаких следов.
Впрочем, известно, что стигмы появляются не только на религиозной основе. Анналаы медицины хранят память о случаях, когда у страстно мечтающих о материнстве бесплодных женщин вдруг появлялись все вводящие в добросовестное заблуждение не только их, но и окружающих, внешние признаки беременности. Случаются они и у писателей, когда те силой своего воображения вживаются в образы своих героев. Так, Ч. Диккенс сообщал, что при работе над рассказом "Колокол" лицо его вздулось. М.Горький, описывая сцену, в которой муж в припадке ревности убивает жену ударом ножа в область печени, упал в обморок. Вскоре у него появилась стигма, и именно там, куда наносит удар его герой - в области печени.
Словом, фиксируемые внешним взглядом знаки каких-то глубоких перевоплощений возникают отнюдь не на "пустом месте", но представляют собой результат какой-то невидимой работы, которая вершится в самой глубине биологической ткани.
По-видимому, результатом этой же работы являются и все творческие открытия нашего духа. Постоянная перекомбинация тех микроэлементов движения, из которых строится жизнедеятельность любого биологического субъекта, составляет собой предмет не прерывающейся ни на единое мгновение работы всех структур его организма. Как правило, все эти перепостроения и рекомбинации представляют собой род каких-то незначительных, чисто количественных, изменений, но известно также и то, что эти количественные изменения имеют свойство рано или поздно обращаться в глубокие качественные преобразования. Поэтому можно утверждать, что и все озарения нашего творческого духа - это в конечном счете тот самый диалектический "скачок", которому предшествует скрытая даже от нас самих кропотливая его работа. Многое в ней зависит от исходной конфигурации элементов, формировавших наш интегральный опыт, не меньшее - от доминирующего ее содержания; но, к сожалению, здесь почти полная неопределенность, ибо сознанию человека подчас недоступно не только содержание, но и самый факт наличия этой работы.
Однако, как бы то ни было, факты подобного рода убедительно свидетельствуют о большой, если не сказать неограниченной, гибкости внутренней организации, архитектуры того иерархически структурированного движения, которое, начинаясь еще на внутриклеточном уровне, выливается в вовне направленную деятельность. Пусть все эти вещи, которые так поражают наше сознание, относятся к рекордным достижениям, как и всякий рекорд, они наглядно свидетельствуют о скрытых возможностях собственной природы человека. Поэтому, обобщая, наверное, можно утверждать о том, что в принципе индивид в состоянии воспроизвести любое движение всечеловеческого духа.
5
Впрочем, тот факт, что решительно ничто новое не может быть внесено в нас ниоткуда извне, но всегда самостоятельно воссоздается именно нами, отнюдь не означает собой того, что любой из нас в состоянии в любой момент легко воспроизвести все откровения всечеловеческого духа не отрываясь от собственного дивана. Напротив, все новое дается нам лишь строгой постепенностью и тяжелым трудом; и только постоянное совершенствование в нем позволяет формировать какие-то устойчивые навыки и приемы, со временем позволяющие минимизировать напряжение.
Это и понятно, ведь мы входим в мир неким подобием tabula rasa, на которой без исключения все, впервые встречаемое нами, запечатлевает какие-то свои письмена; и язык именно этих письмен начинает с какого-то момента определять весь строй нашей духовной жизни. Именно то, что уже в самые первые мгновения после появления на свет начинает определять собою конкретный способ нашего бытия в этом мире, и оказывается тем исходным фундаментом, на котором впоследствии будет надстраиваться все, относимое к человеческой культуре. Но вот вопрос: что здесь более весомо - естественно-природное окружение или мир искусственно создаваемых вещей?
Да, это так: все климатические, геофизические, биохимические "et cetera, et cetera..." особенности того региона, в котором мы появляемся на свет, накладывают свою - пожизненную - печать на каждого. Но ведь все это нисколько не отличает нас от животных: именно этим факторам, вероятно, главным образом подчиняется и их онтогенез, по-русски говоря, их индивидуальное развитие. Поэтому отличительную особенность человека необходимо видеть в первую очередь в том, что принципиально недоступно им, а вовсе не там, где обнаруживается глубокое наше родство с ними. Между тем недоступным для них предстает не что иное, как искусственно создаваемый человеком вещный мир. Мир продуктов нашего труда, материализованная плоть цивилизации.
В первом томе составившего целую эпоху в развитии человеческой мысли "Капитала" К. Маркс убедительно показал, что с развитием общественного разделения труда и в особенности под влиянием промышленной революции сложный труд ремесленника вырождается. Изначально содержащий в себе высокую долю творческой составляющей, со временем он последовательно сводится к элементарным, поддающимся строгой алгоритмизации, производственным операциям. В конечном счете именно это обстоятельство и делает возможным передачу той функции, которую выполняет рука человека (технологической функции) - машине. Напомним, что по Марксу основным назначением машины, в отличие от всех до нее искусственно создаваемых инструментов, является переятие у человека именно технологической функции. Именно машина впервые берет на себя осуществление тонкой моторики человеческой руки, тем самым не только многократно увеличивая ее производительность, но и (в исторической перспективе) освобождая человека для выполнения каких-то более сложных - творческих задач. Выше мы уже говорили об этом. Но все же первым итогом становления всеобщего машинного производства оказывается вовсе не освобождение, но, напротив, закабаление работника: сам человек,- и об этом тоже пишет К.Маркс,- постепенно становится простым придатком машины.
Процесс разделения труда в условиях всеобщего машинного производства достигает своего апогея и точно также своего апогея достигает процесс последовательного подчинения человека машине и тем условиям, в которых она функционирует, или, другими словами, его отчуждение, сущность которого впервые была вскрыта и проанализирована им же еще в работах 1844 года. То есть задолго до создания так неоднозначно оцениваемого сегодня многими первого тома "Капитала".
Но ведь подчиненность человека искусственно созданному им вещному миру не замыкается одним только производством. Строго говоря, не только машина, но и вообще любая материальная вещь, производимая человеком, способна внести сюда свой вклад.
Широта всего спектра доступных индивиду материальных результатов человеческой деятельности ныне определяет полноту содержания его жизни. Поэтому в определенной степени справедливо положение о том, что чем шире доступный человеку искусственно созданный им мир вещей, тем богаче и многогранней его собственная жизнь; и до каких-то пределов сохраняется прямо пропорциональная зависимость между развитием и совершенствованием вещного мира и развитием самого человека.
Но в то же время чем более развитым и универсальным становится этот мир вещей, тем в большей мере все мы оказываемся зависимыми от него. Без него теперь уже оказывается невозможным не только осуществление чисто метаболических процессов, но и того более сложного обмена, в результате которого каждый из нас становится носителем всех этнических и социально культурных ценностей. Поэтому любые потрясения, способные повлечь за собой деформацию привычного способа функционирования вещного мира, встающего между человеком, окружающей его природой и другими людьми (как, впрочем, и созидаемым ими миром культуры), ставят под угрозу существование всего нашего общества. Отдельно взятый индивид оказывается принципиально нежизнеспособным вне созданной им искусственной предметной действительности.
Таким образом, чисто количественное развитие вещного мира по самой своей сути глубоко противоречиво: до некоторых пор способствуя определенному развитию человека, оно в то же время может служить и причиной того, что как самостоятельная сущность он теряет способность к существованию. Поэтому, переступая какие-то количественные пределы, неуправляемая "гонка потребления" в состоянии стать и глубоко враждебной самой человеческой природе.
Человек, по словам К. Маркса, становится простым придатком машины главным образом потому, что последняя начинает выполнять то, что ранее было доступно только его руке. Но дело не только в том, что из суверенного субъекта труда, каким был средневековый ремесленник, он превращается в простого оператора, зачастую даже не знающего существа тех технологических процессов, которые выполняются обслуживаемой им машиной. Человек оказывается вынужденным развивать какие-то специфические, ранее вообще не свойственные ему, способности "в угоду" машине: формирование особенностей анатомического развития, мускулатуры, способности свободно ориентироваться в искусственных знаковых системах, то есть умение различать какие-то специфические раздражители и (в соответствии с определенными, диктуемыми условиями производства, нормативами) адекватно реагировать на них и так далее - все это в известной мере становится подчиненным ее собственным физическим параметрам.
Простой пример может пояснить существо сказанного. Советские танки (особенно новых конструкций) по своим техническим характеристикам были значительно лучше немецких. К тому же их было во много раз больше. Но рядовой тракторист, пересев за рычаги танка, не становится от этого танкистом. Несмотря на сходство управления, требуются месяцы и месяцы напряженных учений и тренировок для овладения военной техникой. Лето 1941 года со всей убедительностью показало, что ни количественного, ни даже качественного превосходства техники недостаточно для победы. (Впрочем, и классный танкист не сразу становится пахарем, пересаживаясь на трактор.) Профессиональный водитель, большую часть своей жизни проведший "за баранкой" пассажирского автобуса на улицах многомиллионного города, словом, человек, постигший, как кажется все тонкости шоферской профессии, далеко не сразу впишется в ритмику работу тяжелогрузного самосвала, перевозящего породу из карьера в отвал по замкнутым технологическим трассам, куда запрещается въезжать любым другим видам транспорта. Иными словами, по дорогам, об интенсивности движения на которых не может и мечтать никакой водитель автобуса.
Но подчинение заходит гораздо глубже. Известно, что в расчет конструкции серийно выпускаемых машин принимаются - в лучшем случае - лишь какие-то усредненные антропометрические данные, и теперь уже именно этим стандартным антропометрическим им характеристикам должно подчиняться развитие самого работника. Поэтому с становлением всеобщего машинного производства сама природа человека начинает подвергаться определенной деформации.
Но и эта деформация не ограничивается сферой одного только общественного производства, одним только взаимодействием работника с машиной. Массовое производство потребительных стоимостей, в свою очередь, накладывает свою печать на формирование человека и многих (если не большинства) его способностей. Машина не в состоянии учесть индивидуальные особенности каждого отдельного члена общества, поэтому и весь создаваемый с ее помощью искусственный вещный мир, призванный опосредовать как метаболизм индивида, так и те обменные процессы, которые делают его носителем всех общественно значимых ценностей, подчиняется каким-то жестким стандартам. А все эти стандарты способны учитывать лишь усредненные характеристики человека. В результате "типовые" биохимические, антропометрические, эстетические, наконец, социально-знаковые (т.е. призванные демонстрировать принадлежность индивида к тому или иному социальному слою) характеристики всех вещей, обусловливающих формирование каждой личности, становятся неодолимым препятствием на пути всестороннего и гармонического ее развития. Поточное машинное производство в конечном счете оборачивается поточным производством и воспроизводством "типового" стандартизованного работника. Массовому же производству стандартизованного работника отвечает и поставленное на такой же технологический поток массовое производство стандартизованной "попкультуры".
Все это также является демонстрацией чрезвычайной гибкости нашей биологической природы. Болезненное отождествление одного человека с другим, может быть, даже никогда не встречавшимся ему ранее, способно быть объяснено только одним - глубокой перестройкой тонкой организации всех процессов своего собственного жизнеобеспечения. Разумеется, там, где не могло быть и речи о родстве или просто о близком знакомстве, полное перевоплощение тем более исключено: ничей личный опыт, с кем бы кто ни отождествлял себя, не может стать достоянием другого, но все же фрагментарное воссоздание каких-то ключевых его контуров, по-видимому, вполне возможно.
История знала ведь не только явных, подобных Лжедмитриям, самозванцев, которые "узнавались" их близкими лишь из корысти. Недавнее перезахоронение в фамильной усыпальнице Петропавловской крепости Санкт-Петербурга останков семьи последнего российского императора всколыхнуло память, - и в ней вдруг всплыли свидетельства о том, что все истекшие со времени уральского расстрела годы чуть не во всех концах Европы самозванно объявлялись случайно выжившие его дети. Меж тем история зафиксировала и то, что многие из них, как кажется, и в самом деле абсолютно убежденных в своем таинственном чудесном спасении, оказались способными поставить втупик весьма искушенных и весьма скептически, а иногда и враждебно, настроенных экспертов.
Здесь стоит привести одну из тех удивительных историй, которые собрал в своих знаменитых книгах американский журналист Фрэнк Эдвардс.
...В 1926 году в Индии, в городе Дели, родилась девочка, Шанти Дэви. Ничего необычного в ее рождении не было, не было и ничего, что могло бы насторожить врачей или родителей в отношении будущего ребенка, но когда Шанти исполнилось три года, родители стали замечать что-то неладное: девочка настойчиво говорила... о своем муже и детях. Сначала родители пропускали все это мимо ушей, относя детский лепет на счет воображения заигравшегося ребенка, но девочка проявляла упорство. По словам ребенка, ее мужа зовут Кедарнат, что жила она с ним в городе Муттра. Она подробно описывала дом, в котором они жили, твердила, что у нее бы сын, который и сейчас живет там же с отцом.
Родители, очень обеспокоенные психическим состоянием ребенка, обратились за помощью к врачу. Доктор уже слышал эту удивительную версию от родителей и надеялся, что при встрече с ним девочка начнет отпираться или, по крайней мере, откажется все повторить. Но она повторила все, что она рассказывала родителям, и даже больше. Среди прочего она сказала, что умерла во время родов в 1925 году, то есть за год до своего рождения. Ошеломленный врач стал с пристрастием расспрашивать ее о беременности, и ребенок все в точности отвечал, чем совершенно обескуражил его. Она ясно освещала психические и физические ощущения состояния беременности, которое, естественно, не могла испытать.
Ко времени, когда ей исполнилось семь лет, ее успели опросить полдюжины врачей, и все они были повергнуты в крайнее изумление. Когда Шанти исполнилось восемь лет, ее двоюродный дядя, профессор, решил, что пора что-то предпринять. Живет ли на самом деле некий Кедарнат в Муттре? Были ли у него дети и не умерла ли у него жена по имени Луджи в родах в 1925 году? Эти и другие вопросы профессор изложил в письме и отправил его по почте на имя загадочного Кедарната из Муттры по адресу, неоднократно упоминавшемуся Шанти Дэви.
Действительно, такой человек жил в Муттре, и он получил письмо. Сначала он решил, что ему готовят какую-то ловушку и хотят нечестным путем лишить имущества, поэтому отклонил предложение встретиться с девочкой, утверждавшей, что она приходится ему женой, до тех пор, пока не прояснится ряд обстоятельств. Он написал своему двоюродному брату в Дели, который часто навещал Кедарната, когда еще была жива Луджи. Не окажет ли брат любезность зайти по такому-то адресу, для того чтобы самому на месте узнать, что все это могло значить?
Девятилетняя Шанти помогала матери на кухне готовить ужин, когда раздался стук в дверь. Девочка побежала открывать дверь и долгое время не возвращалась. Обеспокоенная мать сама пошла посмотреть, что случилось. Шанти стояла на пороге и с явным удивлением рассматривала молодого человека, стоявшего перед дверью, тот в свою очередь с изумлением смотрел на нее: девочка узнала в нем двоюродного брата своего мужа...
Гость рассказал свою историю, он рассказал родителям Шанти, что приходится двоюродным братом Кедарнату из Муттры, жена которого, Луджи, действительно умерла при родах за год до рождения Шанти.
Было решено, что родители Шанти Дэви пригласят Кедарната и одного из его сыновей посетить их. Шанти ни в какие планы не посвящали.
Через несколько дней приехал Кедарнат с сыном. Шанти вскрикнула от радости и подбежала к мальчику, который явно смутился от внимания, какое ему оказала незнакомая девочка. Шанти пыталась взять его на руки, хотя тот был с ней одного роста. Она обнимала его и называла ласковыми именами. Кедарнату Шанти тоже обрадовалась и вела себя как достойная и верная жена, как Луджи в свое время.
Сведения об этом случае проникли в газеты и вызвали всеобщий интерес. Как это ребенок из Дели мог знать интимные подробности семьи, живущей в Муттре и незнакомой даже ее родителям?
Дэш Банду Гунта, президент Всеиндийской ассоциации издателей газет и член индийского парламента, провел совещание со своими коллегами по правительственным и издательским делам. Они пришли к выводу, что случай заслуживает всяческого внимания и изучения. Необходимо привезти девочку в Муттру и посмотреть, сможет ли она указать дорогу к дому, в котором, по ее собственным словам, жила до смерти.
В сопровождении родителей Шанти господин Гупта, адвокат Тара К.Матур и другие известные ученые и граждане сели в поезд и направились в Муттру. Сюрпризы начались сразу же по прибытии поезда на станцию Муттра. Шанти сразу признала мать и брата своего якобы мужа; более того, она заговорила с ними на местном диалекте, а не на хинди, на котором разговаривала в Дели.
На вопрос, может ли она показать дорогу к дому, где якобы жила, Шанти ответила, что попробует, хотя в Муттре девочка, разумеется, никогда не бывала раньше. Приезжие и встречавшие разместились в двух экипажах и поехали. Дорогу им показывала Шанти Дэви.раз или два она, казалось, терялась, но, немного подумав, в конце концов выбрала правильный путь и довезла компанию прямо к дому, который узнала. Шанти тут же заметила, что сейчас дом выкрашен в другой цвет, в то время как раньше он был желтым.
Шанти немедленно признала двух старших детей Кедарната, но последнего, десятилетнего ребенка не признала. Именно рождение этого ребенка стоило Луджи жизни. Прибыв в дом матери Луджи, Шанти сразу же узнала ее; старушка совершенно растерялась: да, девочка говорила и вела себя как настоящая Луджи, но ведь мать знает, что ее родная дочь Луджи умерла.
В доме матери Луджи господин Гупта спросил Шанти, не заметила ли она каких-либо перемен за все это время. Шанти сразу указала место, где когда-то был колодец. Сейчас его засыпали и завалили досками.
Кедарнат спросил Шанти, не помнит ли она, что сделала Луджи со своими кольцами незадолго до смерти. Шанти ответила, что кольца находятся в глиняном горшке, закопанном в саду под навесом старого дома. Кедарнат откопал горшок, в котором на самом деле оказались кольца Луджи да еще несколько монет...
...Профессор Индра Сен из школы, основанной Шри Ауробиндо в Пондичери, хранит все документы, освещающие всю историю Шанта Дэви. Ученые, принявшие участие в эксперименте и засвидетельствовавшие увиденное, были осторожны в своих выводах. Они согласились, что ребенок, родившийся в 1926 году в Дели, каким-то образом помнит со всей ясностью и всеми подробностями жизнь в Муттре. Ученые отметили, что они не нашли ни одного доказательства обмана или надувательства, но они также не нашли и объяснения увиденному...
Так и хочется назвать все это чудом. Но вот вопрос: чем, собственно, отличается эта ситуация от той, когда ученый, не отрываясь от своего письменного стола, открывает фундаментальные законы Вселенной? Почему все сделанное Ньютоном или Эйнштейном воспринимается почти как обыденность рядом с откровениями этой индийской девочки? Мы искренне поражаемся тому, что порождения детского сознания так точно совпали с подробностями жизни совершенно незнакомых ей людей, но не гораздо ли большее чудо в том, что выводимый в тиши кабинета миропорядок, вдруг обнаруживает абсолютное тождество с тем, которому подчиняется весь Космос? Не большее ли чудо в том, что явившееся Свифту так точно совпало со всеми подробностями жизни никому неведомой до того Лилипутии; в том, что Д'Артаньян, доктор Фауст или Гекельберри Финн вот уже не одним поколением воспринимаются как вполне реальные люди? А ведь природа всех порождений нашего сознания в конечном счете одна и та же. Вот только в культурной среде, где возможность переселения душ от века является чем-то аксиоматическим, тот творческий фантазийный поток, который непрерывно протекает в душе каждого из нас, вполне мог принять и такое, не вполне свойственное европейцу, направление.
Ребенок? Но ведь и Капабланку никто не учил играть в шахматы, а между тем свое восхождение к шахматной короне он начал уже в четыре года. А Гаусс, а Моцарт?.. Впрочем, феномен "вундеркизма" распространен столь широко, что сегодня обращает на себя внимание лишь тогда, когда чьи-то способности переходят границы, имманентные даже самому чуду.
Отсутствие всяких следов какой-то постепенности? Но заметим: многие трансформации духа совершались в результате какого-то внезапного потрясения. Одного поражает световой столб, - и он становится апостолом веры, решительное искоренение которой составляло до того самый предмет его ревностной службы; другой падает оземь - и тут же заговаривает на языке, возможно, о самом существовании которого он раньше и не подозревал; бесчисленное множество третьих начинает творить что-то невероятное, впадая в транс...
Словом, иногда в результате такого потрясения происходит примерно то, что так знакомо многим нашим соотечественникам по опыту общения с приборами советской электроники: вдруг забарахлившему телевизору для устранения дефекта иногда было достаточно хорошего тычка. Может быть, от этого потрясения что-то внутри прибора и в самом деле "вставало на свое место"? Вот так и во всех этих случаях: вследствие физического ли, психического, какого-то другого (но, как кажется, обязательно имевшего место) воздействия что-то внутри "встает на место" и здесь, и организм в целом вдруг начинает работать в каком-то ином режиме. Поэтому все, что может отличать один процесс от другого, лежит в сфере мотивации; но если отвлечься от тех конкретных причин, которые вызывают их к жизни, внутренний механизм действия в конечном счете сведется к одному и тому же - перепостроению фундаментальных основ собственного опыта любого индивида.
Следствия таких перепостроений способны проявляться не только на психике индивида, но даже и на биологической ткани. Так, например, в страстную пятницу у некоторых фанатически верующих людей на местах, где, по преданию, на распятии были вбиты гвозди, появляются кровоточащие раны - так называемые стигмы. Иногда они выступают не только на ногах и запястьях, но одновременно и на месте тернового венца, и там, где римский воин ударил распятого Христа копьем ("...один из воинов пронзил Ему ребра" Иоан. 19-34). Наблюдалось такое давно: из истории религии известно, что эти стигмы впервые были отмечены у основателя католического монашеского ордена франсисканцев Франсиска Ассизского (1182-1226). И официальными церковными кругами (во все времена во всех странах довольно настороженно и весьма скептически относившимися к тому, что подпадало под категорию чуда), и - тем более - научной общественностью факты такого рода не однажды подвергались тщательной проверке. Так, например, в конце XIX века тщательному медицинскому осмотру была подвергнута некая Луиза Лато. Перед очередным пасхальным праздником одну из рук девушки тщательно забинтовали и... опечатали, чтобы исключить возможность мошеннического нанесения ран. В страстную пятницу печати были вскрыты, и когда были сняты повязки, на руке обнаружились кровоточащие стигмы. Этот факт тогда был официально зарегистрирован специальной комиссией бельгийской Академии наук. Долгое время врачи наблюдали баварскую крестьянку Терезу Нейман, скончавшуюся в 1962 году. У нее также регулярно возникали "раны Христа", больше того, у женщины отмечались кровавые слезы и кровавый пот. В такие дни Терезу мучали боли, однако через неделю раны заживали, не оставляя никаких следов.
Впрочем, известно, что стигмы появляются не только на религиозной основе. Анналаы медицины хранят память о случаях, когда у страстно мечтающих о материнстве бесплодных женщин вдруг появлялись все вводящие в добросовестное заблуждение не только их, но и окружающих, внешние признаки беременности. Случаются они и у писателей, когда те силой своего воображения вживаются в образы своих героев. Так, Ч. Диккенс сообщал, что при работе над рассказом "Колокол" лицо его вздулось. М.Горький, описывая сцену, в которой муж в припадке ревности убивает жену ударом ножа в область печени, упал в обморок. Вскоре у него появилась стигма, и именно там, куда наносит удар его герой - в области печени.
Словом, фиксируемые внешним взглядом знаки каких-то глубоких перевоплощений возникают отнюдь не на "пустом месте", но представляют собой результат какой-то невидимой работы, которая вершится в самой глубине биологической ткани.
По-видимому, результатом этой же работы являются и все творческие открытия нашего духа. Постоянная перекомбинация тех микроэлементов движения, из которых строится жизнедеятельность любого биологического субъекта, составляет собой предмет не прерывающейся ни на единое мгновение работы всех структур его организма. Как правило, все эти перепостроения и рекомбинации представляют собой род каких-то незначительных, чисто количественных, изменений, но известно также и то, что эти количественные изменения имеют свойство рано или поздно обращаться в глубокие качественные преобразования. Поэтому можно утверждать, что и все озарения нашего творческого духа - это в конечном счете тот самый диалектический "скачок", которому предшествует скрытая даже от нас самих кропотливая его работа. Многое в ней зависит от исходной конфигурации элементов, формировавших наш интегральный опыт, не меньшее - от доминирующего ее содержания; но, к сожалению, здесь почти полная неопределенность, ибо сознанию человека подчас недоступно не только содержание, но и самый факт наличия этой работы.
Однако, как бы то ни было, факты подобного рода убедительно свидетельствуют о большой, если не сказать неограниченной, гибкости внутренней организации, архитектуры того иерархически структурированного движения, которое, начинаясь еще на внутриклеточном уровне, выливается в вовне направленную деятельность. Пусть все эти вещи, которые так поражают наше сознание, относятся к рекордным достижениям, как и всякий рекорд, они наглядно свидетельствуют о скрытых возможностях собственной природы человека. Поэтому, обобщая, наверное, можно утверждать о том, что в принципе индивид в состоянии воспроизвести любое движение всечеловеческого духа.
5
Впрочем, тот факт, что решительно ничто новое не может быть внесено в нас ниоткуда извне, но всегда самостоятельно воссоздается именно нами, отнюдь не означает собой того, что любой из нас в состоянии в любой момент легко воспроизвести все откровения всечеловеческого духа не отрываясь от собственного дивана. Напротив, все новое дается нам лишь строгой постепенностью и тяжелым трудом; и только постоянное совершенствование в нем позволяет формировать какие-то устойчивые навыки и приемы, со временем позволяющие минимизировать напряжение.
Это и понятно, ведь мы входим в мир неким подобием tabula rasa, на которой без исключения все, впервые встречаемое нами, запечатлевает какие-то свои письмена; и язык именно этих письмен начинает с какого-то момента определять весь строй нашей духовной жизни. Именно то, что уже в самые первые мгновения после появления на свет начинает определять собою конкретный способ нашего бытия в этом мире, и оказывается тем исходным фундаментом, на котором впоследствии будет надстраиваться все, относимое к человеческой культуре. Но вот вопрос: что здесь более весомо - естественно-природное окружение или мир искусственно создаваемых вещей?
Да, это так: все климатические, геофизические, биохимические "et cetera, et cetera..." особенности того региона, в котором мы появляемся на свет, накладывают свою - пожизненную - печать на каждого. Но ведь все это нисколько не отличает нас от животных: именно этим факторам, вероятно, главным образом подчиняется и их онтогенез, по-русски говоря, их индивидуальное развитие. Поэтому отличительную особенность человека необходимо видеть в первую очередь в том, что принципиально недоступно им, а вовсе не там, где обнаруживается глубокое наше родство с ними. Между тем недоступным для них предстает не что иное, как искусственно создаваемый человеком вещный мир. Мир продуктов нашего труда, материализованная плоть цивилизации.
В первом томе составившего целую эпоху в развитии человеческой мысли "Капитала" К. Маркс убедительно показал, что с развитием общественного разделения труда и в особенности под влиянием промышленной революции сложный труд ремесленника вырождается. Изначально содержащий в себе высокую долю творческой составляющей, со временем он последовательно сводится к элементарным, поддающимся строгой алгоритмизации, производственным операциям. В конечном счете именно это обстоятельство и делает возможным передачу той функции, которую выполняет рука человека (технологической функции) - машине. Напомним, что по Марксу основным назначением машины, в отличие от всех до нее искусственно создаваемых инструментов, является переятие у человека именно технологической функции. Именно машина впервые берет на себя осуществление тонкой моторики человеческой руки, тем самым не только многократно увеличивая ее производительность, но и (в исторической перспективе) освобождая человека для выполнения каких-то более сложных - творческих задач. Выше мы уже говорили об этом. Но все же первым итогом становления всеобщего машинного производства оказывается вовсе не освобождение, но, напротив, закабаление работника: сам человек,- и об этом тоже пишет К.Маркс,- постепенно становится простым придатком машины.
Процесс разделения труда в условиях всеобщего машинного производства достигает своего апогея и точно также своего апогея достигает процесс последовательного подчинения человека машине и тем условиям, в которых она функционирует, или, другими словами, его отчуждение, сущность которого впервые была вскрыта и проанализирована им же еще в работах 1844 года. То есть задолго до создания так неоднозначно оцениваемого сегодня многими первого тома "Капитала".
Но ведь подчиненность человека искусственно созданному им вещному миру не замыкается одним только производством. Строго говоря, не только машина, но и вообще любая материальная вещь, производимая человеком, способна внести сюда свой вклад.
Широта всего спектра доступных индивиду материальных результатов человеческой деятельности ныне определяет полноту содержания его жизни. Поэтому в определенной степени справедливо положение о том, что чем шире доступный человеку искусственно созданный им мир вещей, тем богаче и многогранней его собственная жизнь; и до каких-то пределов сохраняется прямо пропорциональная зависимость между развитием и совершенствованием вещного мира и развитием самого человека.
Но в то же время чем более развитым и универсальным становится этот мир вещей, тем в большей мере все мы оказываемся зависимыми от него. Без него теперь уже оказывается невозможным не только осуществление чисто метаболических процессов, но и того более сложного обмена, в результате которого каждый из нас становится носителем всех этнических и социально культурных ценностей. Поэтому любые потрясения, способные повлечь за собой деформацию привычного способа функционирования вещного мира, встающего между человеком, окружающей его природой и другими людьми (как, впрочем, и созидаемым ими миром культуры), ставят под угрозу существование всего нашего общества. Отдельно взятый индивид оказывается принципиально нежизнеспособным вне созданной им искусственной предметной действительности.
Таким образом, чисто количественное развитие вещного мира по самой своей сути глубоко противоречиво: до некоторых пор способствуя определенному развитию человека, оно в то же время может служить и причиной того, что как самостоятельная сущность он теряет способность к существованию. Поэтому, переступая какие-то количественные пределы, неуправляемая "гонка потребления" в состоянии стать и глубоко враждебной самой человеческой природе.
Человек, по словам К. Маркса, становится простым придатком машины главным образом потому, что последняя начинает выполнять то, что ранее было доступно только его руке. Но дело не только в том, что из суверенного субъекта труда, каким был средневековый ремесленник, он превращается в простого оператора, зачастую даже не знающего существа тех технологических процессов, которые выполняются обслуживаемой им машиной. Человек оказывается вынужденным развивать какие-то специфические, ранее вообще не свойственные ему, способности "в угоду" машине: формирование особенностей анатомического развития, мускулатуры, способности свободно ориентироваться в искусственных знаковых системах, то есть умение различать какие-то специфические раздражители и (в соответствии с определенными, диктуемыми условиями производства, нормативами) адекватно реагировать на них и так далее - все это в известной мере становится подчиненным ее собственным физическим параметрам.
Простой пример может пояснить существо сказанного. Советские танки (особенно новых конструкций) по своим техническим характеристикам были значительно лучше немецких. К тому же их было во много раз больше. Но рядовой тракторист, пересев за рычаги танка, не становится от этого танкистом. Несмотря на сходство управления, требуются месяцы и месяцы напряженных учений и тренировок для овладения военной техникой. Лето 1941 года со всей убедительностью показало, что ни количественного, ни даже качественного превосходства техники недостаточно для победы. (Впрочем, и классный танкист не сразу становится пахарем, пересаживаясь на трактор.) Профессиональный водитель, большую часть своей жизни проведший "за баранкой" пассажирского автобуса на улицах многомиллионного города, словом, человек, постигший, как кажется все тонкости шоферской профессии, далеко не сразу впишется в ритмику работу тяжелогрузного самосвала, перевозящего породу из карьера в отвал по замкнутым технологическим трассам, куда запрещается въезжать любым другим видам транспорта. Иными словами, по дорогам, об интенсивности движения на которых не может и мечтать никакой водитель автобуса.
Но подчинение заходит гораздо глубже. Известно, что в расчет конструкции серийно выпускаемых машин принимаются - в лучшем случае - лишь какие-то усредненные антропометрические данные, и теперь уже именно этим стандартным антропометрическим им характеристикам должно подчиняться развитие самого работника. Поэтому с становлением всеобщего машинного производства сама природа человека начинает подвергаться определенной деформации.
Но и эта деформация не ограничивается сферой одного только общественного производства, одним только взаимодействием работника с машиной. Массовое производство потребительных стоимостей, в свою очередь, накладывает свою печать на формирование человека и многих (если не большинства) его способностей. Машина не в состоянии учесть индивидуальные особенности каждого отдельного члена общества, поэтому и весь создаваемый с ее помощью искусственный вещный мир, призванный опосредовать как метаболизм индивида, так и те обменные процессы, которые делают его носителем всех общественно значимых ценностей, подчиняется каким-то жестким стандартам. А все эти стандарты способны учитывать лишь усредненные характеристики человека. В результате "типовые" биохимические, антропометрические, эстетические, наконец, социально-знаковые (т.е. призванные демонстрировать принадлежность индивида к тому или иному социальному слою) характеристики всех вещей, обусловливающих формирование каждой личности, становятся неодолимым препятствием на пути всестороннего и гармонического ее развития. Поточное машинное производство в конечном счете оборачивается поточным производством и воспроизводством "типового" стандартизованного работника. Массовому же производству стандартизованного работника отвечает и поставленное на такой же технологический поток массовое производство стандартизованной "попкультуры".