Эллиот Кейт. Пылающий камень (ч. 1)

   — Верно. Она девушка умная, но не забывай, что она училась в монастыре вместе с Таллией. Думаю, они постарались избавиться от нее как можно скорее из-за ереси. Она единственная может молиться по несколько часов, как и твоя жена.
   — Хорошая молитва еще никому не приносила вреда, — возразил слегка обиженный Алан.
   Лавастин свистом подозвал к себе Ужаса, который обнюхивал приготовленное для лошадей сено.
   — Я считаю, что Господу угоднее, когда люди трудятся, а не протирают колени в часовне, но не будем об этом спорить, сын. Леди Таллия милостива к бедным. Король поступил мудро, когда приставил к ней этих девушек, они никогда не сумеют задумать заговор, а уж тем более осуществить его.
   Лавастин махнул рукой, и они отправились в путь, который лежал мимо полей, где работали крестьяне, мимо деревни, в лес, где обычно местные жители собирали хворост и целебные травы, а дети любили играть в прятки. Из-под копыт коней то и дело выпархивали перепелки, и наконец гончие, не выдержав, устремились за ними. Алану пришлось несколько раз подзывать к себе собак, которые носились в зарослях и не желали возвращаться. Вскоре они въехали в лес, куда обычно не забредали местные жители. Священник, сопровождавший Таллию, развлекал путешественников рассказом:
   — В то время жестокие бирмены направились на запад и, скорее по случайности, чем целенаправленно, достигли города Дарра, который они назвали Дарией.
   — Разве они не разрушили город? — спросила Хатумод.
   — Разумеется, разрушили. До самого основания. Опустошили, сожгли и убили всех мужчин и юношей старше двенадцати лет, а женщин и детей обратили в рабство. Но правление Азарина Жестокого продолжалось всего пять лет, ибо Господь Бог наш милостив и правосудие Его не замедлит себя ждать.
   — Но как же явление ангела? — тихо спросила Таллия. Ее слов не слышал никто, кроме Алана.
   — Давайте вернемся к нашей истории. — Голова отца Руфино напоминала яйцо: на ней не осталось ни единого волоска — свидетельство того, что он много часов проводил под палящим солнцем, наблюдая за строительством. — Продвигаясь на запад, это племя встретило на своем пути город под названием Коринф. В то время в город пришел святой Себастьян из ордена иоаннитов. Он путешествовал, обращая язычников в истинную веру. Но, несмотря на то что он отслужил в городе мессу, горожане не вняли его проповеди. Они осыпали его насмешками, а когда к городу подошли варвары, то Себастьяна вышвырнули за ворота, прямо под ноги язычникам. Так Господь даровал святому Себастьяну мученическую кончину. А горожане Коринфа готовились к битве. Они понимали, что проиграют, но считали, что лучше умереть сражаясь, чем просить милости у врагов, которых они ненавидели. Но ангел Радуэриал явился святой Сонии, которая единственная из всех вняла словам святого Себастьяна. И ангел даровал ей чудесный голос.
   Святая вышла из города, надеясь спасти соотечественников, хотя они и пренебрегали ее верой. Она была молода и красива, и ее взял в свой шатер жестокий король Азарин. Она пела ему так сладко, что сердце его смягчилось и он пощадил город и всех, кто в нем жил. И тогда среди жителей города поднялся великий плач, и пошли они молиться в церковь и поклялись, что с этого дня будут верить только в Господа Бога Единого.
   — А что случилось со святой Сонией? — поинтересовалась Хатумод. — Неизвестно, — сообщил клирик. — Говорят, что король варваров взял ее в плен, а потом убил, когда она отказалась стать его женой.
   Одна из девушек ахнула:
   — Говорят, что эти варвары и вовсе не люди, однако…
   — Довольно об этом, — достаточно резко оборвал ее священник. — То, о чем вы говорите, сказки, выдуманные досужими сплетниками. На самом деле большинство сходится на том, что святая Сония добровольно отправилась в земли, населенные варварами, чтобы нести им Свет Единства. Больше ее никогда не видели. Так или иначе, она ушла из Коринфа и больше туда не вернулась.
   — Смотрите! — воскликнула Таллия.
   Теперь они выбрались на опушку, и Алан подъехал к ней. Прямо перед ними лежали руины. Рассматривая стены, Алан гадал, нет ли тут древней даррийской дороги, которая со временем заросла мхом и травой.
   Пока остальные подтягивались к ним, Таллия спешилась и направилась к старым стенам, изучая высеченные на камнях спирали, соколов и существ с человеческими телами и головами животных.
   — Нужно снести все эти стены! Можно стесать рисунки с камней и использовать их для строительства монастыря, где мы будем прославлять Господа Бога нашего.
   Она схватила Алана за руку и потянула внутрь разрушенного строения. Там она остановилась у большого белого камня, который наверняка был алтарем, и, все еще сжимая руку Алана, восторженно воскликнула:
   — Мы построим церковь прямо здесь!
   Алан чувствовал, как внутри него все сжимается от нежности к ней. Таллия была такой хрупкой, маленькой, так трепетала от обуревавших ее чувств… Алану хотелось прильнуть к ее губам, она была так близко и так доверчиво держала его за руку… Но он решился лишь прижать ее к себе покрепче.
   — Видишь, — прошептала она, — Господь дает нам возможность построить часовню в честь Владычицы и Ее Сына. Мы сможем воздвигнуть церковь, где будут прославлять Мать и Сына, и тогда истинная вера снова откроется всем, кто раньше слышал лишь ложные изречения церкви.
   Глядя в ее сияющие глаза, Алан был готов согласиться на что угодно, лишь бы она оставалась в его объятиях как можно дольше. Через мгновение в проломе стены показался Ужас, а вслед за ним и Лавастин.
   — Прошу прощения, — произнес он быстро и повернулся, чтобы уйти.
   — Милорд граф! — воскликнула Таллия и отошла от Алана. — Теперь, когда урожай собран, вам не нужны работники, и они могут стать моими строителями.
   — Зачем? — Лавастин подошел к светлому камню и дотронулся до него.
   — Чтобы построить монастырь, посвященный Матери и Сыну! И часовню, где мы будем восславлять блаженного Дайсана, погибшего в муках. На стенах мы изобразим его жизнь, чтобы люди узнали правду!
   — Ну нет! — Лавастин выдернул несколько сорняков, выросших из-под камня, словно его раздражал беспорядок. — Графы Лаваса всегда ладили с церковью, и я не собираюсь ничего менять.
   — Но вы же хотите узреть правду, которая несет свет в наш мир!
   — Я не хочу, чтобы в моем доме началась смута! Леди Таллия, мне, конечно, неприятно, что вы так близко принимаете к сердцу то, что церковь называет ересью, но я считаю, что только Господу судить нас, ибо он читает в наших сердцах, как в открытой книге. Поэтому я не мешаю вам молиться как заблагорассудится. Но я никогда не позволю строить на моих землях нечто, восславляющее ересь, которая осуждена церковными иерархами. И сын мой тоже не станет этого делать!
   Таллия вспыхнула.
   — Однако, — Лавастин оглядел камень с вырезанными на нем улитками, цветами и листьями, — вы можете с моего позволения основать тут монастырь в честь Эдесии и Патриоса.
   — Вы смеетесь надо мной. — Таллия рассердилась.
   — Вовсе нет. Святые супруги Эдесия и Патриос были родителями блаженного Дайсана.
   — Он был сыном Господа Бога, а не простых смертных!
   — Согласно учению церкви, все мы — дети Господа нашего. Но блаженного Дайсана выносила и родила святая Эдесия. Если, конечно, нет какого-нибудь иного способа появления на свет детей, правда, я о таком никогда не слышал.
   Таллия глубоко вздохнула и вздернула подбородок. Перед ними была племянница короля, обладающая властью и знающая свою силу. Казалось, сейчас она прикажет им повиноваться ее воле, но она вдруг расплакалась и выбежала из развалин.
   Алан собрался пойти за ней, но голос Лавастина остановил его:
   — Прости, что я отказал ей в постройке церкви.
   — Тебе не за что извиняться. Мне даже в голову не приходило, что она захочет построить церковь в честь своей ереси.
   Лавастин вздохнул:
   — Надеюсь, что ее гнев направлен только на меня, а не на тебя. Пусть подумает о постройке часовни в честь святых супругов. Наверняка отец Руфино знает об их мощах, и мы могли бы доставить их сюда. К тому же эта церковь напоминала бы ей о том, что родители блаженного Дайсана были женаты и родили сына, но их тем не менее причислили к лику святых.
   Алан поспешил к Таллии, которая стояла среди суетящихся вокруг нее женщин.
   — Таллия.
   Женщины расступились, он подошел и, взяв ее за руку, вывел на поляну, где росли дикие цветы. Она тотчас принялась жаловаться:
   — Никто меня не слушает! Моя мать никогда не разговаривала со мной, она только приказывала, что делать и как поступать, мой отец — дурак, у него вечно изо рта течет слюна, он ведет себя как огромный младенец!
   Алан испугался, что у нее начнется истерика, но Таллия вытерла слезы тыльной стороной ладони и молча пошла к маленькой речке, скорее даже ручью. На берегу Алан уселся на траву, и Таллия опустилась рядом с ним. По ее щекам скатилось несколько слезинок.
   На мгновение ему почудилось какое-то движение. Он опустил руку в воду и застыл неподвижно. От ледяного холода рука занемела, но Алан ждал, и его терпение было вознаграждено. К нему на ладонь запрыгнула лягушка, Алан прикрыл ее второй ладонью.
   — Смотри, — прошептал он.
   Таллия наклонилась к нему, взглянула и, взвизгнув, отскочила. Испуганная лягушка выпрыгнула в реку.
   — Эти твари — порождение врага рода человеческого! — воскликнула Таллия. — У тебя теперь бородавки на руках будут!
   — Я просто хотел тебя развеселить.
   Алан перескочил через ручей, поскользнулся и промочил ноги, но не оглядываясь ушел. За ним по пятам следовали Ужас и Ярость. Алан слышал, как звала его леди Хатумод, но он не обратил на нее внимания и побежал к деревьям.
   Алан споткнулся и выругался. Если бы тетушка Бел слышала его, она тотчас оттрепала бы его за ухо за такие слова. Но она больше не его тетушка. Ушибленный палец болел, Алан наклонился потереть ногу, и внезапно его пальцы наткнулись на аккуратно уложенные камни, между которыми проросла трава.
   Он нашел древнюю дорогу. Алан приложил ладонь к камням, их поверхность была гладкой и прохладной. Он закрыл глаза. Много лет назад по этой дороге шли даррийские солдаты и купцы, они думали о будущем, строили какие-то планы. Роза у него на груди шевельнулась. И он почувствовал…
 
   В борт корабля ударяли волны. Повсюду из воды торчали крохотные островки, на некоторых росли деревья и трава, на других виднелись только камни. Над головой простиралось голубое безоблачное небо, чуть светлевшее к горизонту. Вeтер швырял волны в борт, и солнечные блики дрожали на поверхности фиорда. Ветер наполнял паруса и играл флагами на носах кораблей, на которых была изображена голова дракона на гребне волны. Это означало их путь по морям.
   Пусть другие отдыхают. Пусть другие считают, что со смертью Кровавого Сердца племя Рикин ослабло. Все его братья, которых он победил, стали бы напрасно терять время в бесполезных кровопролитиях и мести.
   Он прикрыл глаза рукой от солнца и пересчитал корабли. Из тех, что остались после бегства из Гента, он смог привести в порядок четырнадцать. Они скользили по волнам к цели.
   Никто и не ожидает, что племя Рикин сумеет так быстро оправиться от удара.
 
   … он услышал смех и топот лошадей. Алан всмотрелся в камень и заметил на нем вырезанный цветок, похожий на клеймо мастера.
   Роза, изображение которой было повсюду в древних развалинах, оказалась вырезана в обычной для даррийцев манере — семь лепестков и округлая сердцевина. Алан нащупал мешочек у себя на груди, развязал шнурок и вытащил цветок. Роза, как и прежде, источала тонкий аромат и была такой же свежей, как и в тот день, когда попала к нему.
   В ушах у Алана стучала кровь, ему казалось, он слышит топот сотен солдат, марширующих по дороге. Он почти видел их: над колонной трепетало знамя, ветер раздувал его и играл с гребнями из лошадиных хвостов на шлемах. Лица солдат напоминали лицо принца Сангланта — такие же скуластые и смуглые, что редко встречается в вендарских и варрских землях. Но вместе с ними шагали и другие солдаты — светловолосые и высокие, огненно-рыжие и с татуированной кожей. Рядом с колонной на коне ехала женщина в блестящих доспехах и с мечом на поясе. Она отдавала приказы. В руке ее был жезл, обвитый серебряным драконом, — символ власти. Женщина тоже была похожа на Сангланта — потомка Исчезнувших. Она тронула поводья, лошадь послушно повернулась, и Алан отчетливо увидел щит незнакомки — красная роза на серебряном поле. Он сморгнул, и видение исчезло.
   Рядом с ним прыгала Ярость, стараясь лизнуть Алана в щеку. Он вытер с лица слюну и огляделся. Все уже ушли. Сколько же времени он тут провел? Алан снова спрятал розу на груди.
   Когда он поднялся, то заметил двух слуг, которые держались на почтительном расстоянии от Ужаса и Ярости.
   — Лорд Алан, граф приказал нам проводить вас домой. Он рассеянно кивнул. Слуги привели лошадей, и Алану пришлось сделать над собой усилие, чтобы выбросить из головы свое видение и сесть верхом. Интересно, Таллия тоже уехала? Неужели она просто оставила его и все? Внезапно он рассердился. Ну как можно быть такой упрямой? Почему она не может просто любить его?
   Господь повелел мужчине и женщине жить в радости и согласии. Но если он, Алан, так хочет, чтобы Таллия принадлежала ему, то чем же он лучше отца Хью, который силой заставил Лиат жить с ним? Он вспомнил молодого и красивого мужа маркграфини Джудит. Он тоже не казался особенно счастливым. Неужели он хочет, чтобы Таллия испытывала те же чувства? Чтобы она покорно подчинялась его желаниям?
   Нет. Нужно просто сделать так, чтобы она стала смотреть на отношения между мужчиной и женщиной иначе. Но эта задача была куда труднее, чем ему казалось вначале.
   Не успел он въехать в ворота замка, как к нему приблизился всадник.
   — Милорд! — воскликнул он. — Я привез вести из Варингии.
   Голос показался Алану странно знакомым. Секунду он смотрел на широкоплечего юношу с темной бородкой и наконец узнал его.
   — Жюльен?
   Молодой человек запнулся.
   — Мм-милорд Алан, — неловко промямлил он, словно произнести эти слова оказалось невероятно трудно. — Я не ожидал встретить тебя здесь, — промолвил Алан
   — Я служу герцогине Варингской.
   Служит герцогине. И у него есть лошадь, кожаный плащ, щит с гербом Варингии и копье. Бел никогда бы не одела так Алана, Генрих обещал своего приемного сына церкви. Тут он рассмеялся. Ну как можно быть таким глупцом и завидовать Жюльену или жаловаться на собственную судьбу?
   Алан хлопнул Жюльена по плечу.
   — Рад встрече, кузен. — Теперь он наследник графа, он может позволить себе быть немного фамильярным. — Как там Бел и Генрих? Как вообще дела?
   Жульен краснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке, но после того как они поставили лошадей в стойла, он рассказал о семье: Бел и Генрих по-прежнему полны сил, младший ребенок Стенси умер от лихорадки, но она снова беременна, жених Агнесс переехал к ним, они уже два года как собираются пожениться, но все никак, сам Жюльен положил глаз на одну из девушек герцогини Иоланды, но та не дала пока согласия на брак.
   Они вошли в зал, где только что накрыли стол. Навстречу им вышел слуга и пошел показать Жюльену его место.
   — Только не овсянка и не эль! — предупредил Алан, увидев скудную пищу, которую несли Жюльену. — Принесите что-нибудь с графского стола!
   Боже Всемогущий! Он ни за что не позволит, чтобы Жюльен сказал тетушке Бел, что Алан обращался с ним как с простым слугой и кормил его как какого-нибудь конюха! Алан задержался проверить, что Жюльену принесли вино, жареную перепелку и другую еду, которую обычно приберегали для графского стола. Потом он сел рядом с отцом и с удовольствием осушил кубок с вином.
   — Кто это? — спросил Лавастин. — Кому ты выказываешь такую милость?
   — Мой кузен Жюльен… То есть не мой кузен, конечно. Он старший сын Бел из Осны, женщины, которая вырастила меня. И он всегда обращался со мной как с братом.
   — Как он здесь оказался?
   Удивление от встречи с Жюльеном заставило Алана позабыть о том, что произошло днем.
   — Он служит герцогине Варингии и приехал по ее делам. Я не знаю, какие вести он привез.
   Таллия ухватила его за рукав и, когда Алан склонился к ней, прошептала ему на ухо:
   — Ты же не знал! Больше не трогай лягушек! Я попросила твоего отца позволить священнику окропить тебя святой водой и прочесть над тобой молитву, но он не разрешил!
   — Мой отец знает, что делает.
   Таллия не должна критиковать его отца, если она ничего не понимает: Лавастин старался, чтобы Алан поменьше общался со священниками из-за его видений. С внезапно вспыхнувшим раздражением Алан отвернулся от жены и снова взялся за кубок с вином, опасаясь сказать что-нибудь лишнее.
   Как только Жюльен съел все, что было у него на тарелке, Лавастин подозвал его к себе, чтобы выслушать сообщение. Тот держался вежливо и спокойно. Алану не пришлось краснеть, да и с чего бы? Тетушка Бел воспитывала детей так, чтобы они умели вести себя достойно.
   — Милорд граф. Лорд Алан. Миледи. — Жюльен по очереди кивнул Лавастину, Алану и Таллии. — Я приехал от герцогини Иоланды, правительницы Варингии. Она приветствует вас, граф Лавастин, и посылает приветы своей кузине леди Таллии. Через две недели она будет проезжать по здешним местам и тогда лично прибудет, дабы засвидетельствовать свое почтение и принести дары леди Таллии и лорду Алану в связи со свадьбой. Она бы желала отпраздновать Маттиасмасс со своей кузиной и помолиться вместе с ней о ниспослании мира и благоденствия.
   Кузина. А вот Жюльен больше не его кузен. Алан понял это совершенно отчетливо, слушая, как Лавастин говорит, чтобы Жюльен ехал к своей госпоже завтра утром и передал, что к ее приезду все будет готово. Жюльен поклонился и отправился к концу стола, где сидели стражники и служанки, которые тотчас собрались вокруг него, расспрашиваяо последних новостях. Теперь Алан не принадлежит этому миру. И заговори он с Жюльеном, тот сразу это почувствует.
   — Ну, началось, — сказал Лавастин и слегка улыбнулся. — Теперь все шакалы начнут собираться, потому что у нас — главный приз.
   Приз.
   Раньше он не говорил с Аланом о союзах, альянсах и кровных узах. Но теперь стало понятно: королевское происхождение Таллии обеспечит им немалые выгоды. И большие хлопоты. Таллия назвала себя пешкой, потому что ее передвигали туда, куда ей идти вовсе не хотелось, но Алан научился играть в шахматы и знал правила. Фигуры, которых называли «львами», тоже были пешками, потому что они служили кому-то и не принадлежали древним и благородным родам — как Жюльен. Но Таллия не может быть пешкой — ведь она внучка королей и королев.
   И в этой игре она будет королевой.

3

   Для лошадей путешествие по полуразрушенным дорогам оказалось невероятно трудным. Анна провела их по лесным тропам, таким узким, что пришлось пробираться по одному. Старая даррийская дорога, на которую они хотели выйти, почти полностью заросла мхом и травой. Случайно встреченный охотник удивился, увидев путников в такой чаще, но объяснил, что деревня Крона, до которой они хотели добраться, лежит в нескольких милях к югу. Не успели они пройти и четырех миль, как пал один из мулов.
   Поскольку уже смеркалось, то на ночь они остановились прямо в лесу, и Анна велела одному из слуг присмотреть за тушей. Зарядил мелкий противный дождь, так что ночлег обещал быть не из приятных. К тому же, спрыгивая с лошади, Лиат подвернула ногу, и, хотя она старалась не показывать, ей было очень больно. Санглант, по правде говоря, радовался ее стойкости. Ему доводилось видеть солдат, которые при малейшем ранении начинали громко стенать, и таких, которые терпеливо сносили все страдания. Что и говорить, последние ему нравились куда больше.
   Он развел огонь, прикрыв его от дождя. Еще раньше он успел набрать трав на берегу реки и теперь бросил их в котелок с кипящей водой, от которого сразу повалил ароматный пар. К Сангланту подошла Анна, от ее платья пахло розовым маслом.
   — Ты знаешь толк в травах, принц Санглант? Я всегда считала тебя воином, а не целителем.
   — Немного, — ответил он. — Никогда не упускаю случая научиться чему-то полезному. Я знаю, как лечить раны и некоторые болезни, с которыми сталкивался во время военных кампаний.
   Она задала ему несколько вопросов, и Санглант, к своему изумлению, убедился, что она знает о травах гораздо меньше него. Ее знания оказались весьма поверхностными, словно она слушала того, кто ей о них рассказывал, не слишком внимательно. Травы ее не интересовали. Да и спрашивала она не о самом лечении, а о неком отвлеченном знании, смысла в котором Санглант не видел.
   Позднее, когда он намазал ногу Лиат целебным настоем и она заснула, принц устроился рядом с женой так, чтобы хоть немного укрыть ее от воды — дождь уже закончился, но холодные капли по-прежнему срывались с веток деревьев. Эйкийская собака прижималась к нему с другой стороны, раны у нее почти зажили, но она была все еще очень слаба. Порой ему казалось, что она никогда не поправится, и было бы милосерднее оставить ее в лесу, чтобы она могла умереть спокойно, а не мотаться на спине мула, как привязанный мешок.
   — Отец знал травы, которые помогают при ушибах и ранах, — сонно пробормотала Лиат. — Когда люди болели, то приходили к нему. Я никогда не задумывалась, сколько он всего знает.
   Санглант закрыл глаза. Ему очень нравилось лежать рядом с женой. Он протянул руку и потрепал по загривкулежащую рядом собаку, та повернула голову и, посмотрев ему в глаза, тихонько заворчала. Санглант чувствовал, что эта собака связана с ним так же, как он связан с отцом. Незримые нити, пролегающие между ними, невозможно порвать, они останутся до тех пор, пока живы те, кто испытывает эти чувства.
 
   По лесной тропе шла женщина. Ее одеяние было составлено из разных, не связанных между собой вещей: куманская рубаха, юбка из тонкой светлой кожи, перья и бусы. Следом за ней плелся мужчина, ведя в поводу лошадь. Женщина остановилась, словно принюхиваясь, а потом подняла копье и дважды потрясла им в воздухе.
 
   Принц перевел взгляд на потрескивающий в двух шагах костер.
   — Я лучше всего контролирую огонь, — произнесла Лиат. — В такую сырость это здорово помогает. Чары похожи на щит…
   Внезапно Санглант остро пожалел, что оставил солдат, которые хотели отправиться с ним, в Верлиде. Он встал. — Что случилось?
   — Пойду пройдусь.
   Санглант вернулся к тому месту, где лежал павший мул. Животное издохло прямо у дорожной вехи — небольшого гранитного столба, заросшего мхом и лишайником. Принц провел пальцем по высеченной на столбе цифре. Неподалеку воздух светился голубоватым светом — вероятно, один из слуг Анны. Сангланту показалось, что тот никогда раньше не сталкивался со смертью и теперь не знал, что делать.
   Утром Анна приказала переложить поклажу с павшего мула на ее собственного, а сама пошла пешком, хотя Санглант и предлагал ей сесть на Ресуэлто.
   Камни дороги во многих местах оказались взломаны корнями деревьев, разрушены от снега и льда, так что путь по дороге был нисколько не легче, чем по лесным тропам. Лиат ехала молча, не жалуясь на боль в ноге. Наконец лес кончился, и перед ними открылась равнина, а за речкой виднелась деревня. От старого моста остались лишь полусгнившие доски, перебираться по которым на противоположный берег было рискованно. Санглант попытался найти на берегу какое-нибудь бревно, но ему это не удалось. Принц вызвался перевести через мост лошадей и мулов по одному. В тех местах, где дыры были особенно большими, ему пришлось выдирать старые доски и подкладывать их под копыта животных, в других случаях он просто клал на доски свой щит, прикрывая особенно большие провалы. В конце концов переправить удалось всех. Слуг Анны не было видно, хотя Санглант мог бы поклясться, что один из них все время взъерошивает ему волосы.
   Старая дорога сделала развилку, и Анна пошла по той, что вела в поля.
   — Мы не пойдем в деревню, — пояснила она, когда Санглант спросил, куда, собственно, они направляются. Принц устал и проголодался, ему хотелось спокойно устроиться возле очага и погреться. Но они снова куда-то шли. Вся земля здесь была усеяна камнями, большие и маленькие, камешки размером с кулак и громадные валуны лежали россыпью и громоздились целыми кучами. Несколько раз путешественники проходили через настоящие ворота, сложенные из грубых каменных блоков. Наконец дорога вывела путников в долину, где высились девять каменных столбов, один из которых опасно накренился. Остальные стояли довольно ровно, хотя и потемнели от времени и облепивших их лишайников. Дождь прекратился, и облака отступили на северо-запад. Над равниной дул резкий ветер, здесь от него не защищали деревья. Анна откинула капюшон и решительно направилась к столбам.
   Они разбили лагерь возле короны, пытаясь укрыться от ветра за камнями. Лиат все еще морщилась, наступая на ногу, но по крайней мере теперь она могла ходить. Санглант приготовил еще целебного отвара — ему нравилось прикасаться к жене, даже если он всего лишь втирал лекарство в поврежденную ногу. Было очень тихо. Даже слишком тихо. Санглант огляделся, встал и прислушался:
   — Слуги ушли.
   — Они не могут войти в железный зал, — ответила Анна. — Они вернутся другим путем. А мы должны остаться тут на ночь. Только в темноте мы можем заглянуть в высший мир, он открывается лишь когда ночь сходит на землю.