Страница:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Об искусстве математики, — отозвалась Лиат, которая почти не разговаривала с матерью после того случая на дороге. Она прикрыла глаза, и по задумчивому выражению ее лица Санглант понял, что Лиат вспоминает. — Искусстве, спрятанном в Городе Памяти, — сказала она и почти тут же продолжила: — «Геометрия звезд… По их движениям математики могут понять, что происходит в подлунном мире». Круги камней — врата, построенные давным-давно, еще до расцвета Даррийский империи. Отец говорил о том, что они могут служить дорогами. Но мы ими никогда не пользовались.
— У него не было ни знаний, ни силы, — сказала Анна. — И еще ему не хватало терпения. — Казалось, она хотела добавить что-то еще, но передумала.
— Они слишком опасны, — возразила Лиат. — Тебя смогут увидеть, как если бы смотрели через огонь.
— Кто сможет увидеть?
— Кто захочет. Если это врата, то любой, кто их видит, может и пройти через них. Разве не так?
— Действительно, по земле ходит много существ, и некоторые способны проходить туда, куда люди идти не решаются. Конечно, эти каменные короны — врата, но не для созданий, не похожих на нас, и не для людей, которые любыми путями стремятся овладеть искусством математики. Есть и другие, кто владеет колдовством и использует его силу в собственных целях. Врата могут вести в такие миры, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Разве Бернард не рассказал тебе о тех, кто ищет такие врата?
— Я поняла это, когда увидела дэймона, — горько отозвалась Лиат. — Я слышала голоса, которые звали меня… — Внезапно выражение лица Лиат изменилось, она подумала не о дэймонах, а о чем-то другом, о чем не хотела говорить. Она никогда не умела скрывать свои мысли, и это тоже нравилось Сангланту.
— Потерянные, — сказала Анна. — Они ищут врата. — Она отвернулась от Лиат. — Итак, принц Санглант, ты пойдешь с нами, когда ночью откроются врата?
— Потерянные, — пробормотал он ошеломленно, понимая, что выглядит глупо. — Но они же исчезли! Исчезли давным-давно, еще до даррийцев. Даррийские императоры и императрицы уже не были настоящими эльфами. Они были полукровками.
— Как ты.
— Как я, — согласился он. — Но Аои исчезли так давно, что, возможно, рассказы о них не более чем досужие выдумки.
— А твоя мать?
Он сжал губы. Тут ему лучше промолчать.
— И куда же мы пойдем? — спросила Лиат.
Санглант понял, что она не хочет, чтобы мать узнала о ее встрече с колдуном Аои, о том, что она уже проходила через врата и вернулась обратно. Интересно, куда же она попала?
— Разумеется, в Верну, — отозвалась Анна. — Там, мы сможем рассчитывать на определенную защиту, а ты получишь ответы на свои вопросы.
Наступили сумерки, и на небе появилось множество сверкающих звезд. Анна встала и взяла под уздцы, своего мула. Санглант поспешил подхватить поводья Ресуэлто и второго мула. Следом за ними шла Лиат. Прежде чем войти в круг камней, Анна опустилась на колени и стала чертить на земле какие-то линии. Через некоторое время она поднялась и подошла сначала к Сангланту, а потом к Лиат.
— Чтобы не ослепнуть, — произнесла она, завязывая ему глаза плотной тканью. — Но я хочу знать…
— Всему свое время, Лиат. Ты же не хочешь потерять зрение, правда?
Лиат замолчала. Анна спокойно ждала. Она хотела, чтобы строптивица поняла, что они не двинутся с места, если не последуют ее, Анны, указаниям. Сангланту пришлось наклониться, чтобы Анна смогла закрепить у него на голове повязку.
Со стороны их процессия смотрелась нелепо: впереди Анна, ведущая под уздцы своего мула, потом Санглант, который одной рукой удерживал жеребца Лиат, а другой держался за хвост шедшего впереди мула. Сама же Лиат осталась в седле и держала поводья Ресуэлто и второго мула. Земля содрогнулась, эйкийская собака завыла, лошади нервно заржали, а мулы просто застыли на месте, не желая двигаться дальше. Даже через плотную повязку Санглант различил яркую вспышку света.
Внезапно мулы пошли вперед, и Санглант направился за ними прямо в проход между двумя камнями. Земля под ногами сотрясалась, мешая сориентироваться. В ночном воздухе запахло весной, в ушах у Сангланта загудело, и через несколько секунд он понял, что слышит голоса, похожие на голоса слуг Анны.
Он сорвал с глаз повязку. Над головой сияло чистое небо, а закрывающая часть небосвода тень оказалась не облаком, а огромной горой. К путешественникам приблизились три фигуры, но он не мог разглядеть их лица. Анна подошла к встречающим. Санглант увидел, как в воздухе вокруг него вьются светящиеся существа.
— Она собрала силу, о которой прочла в небесах, и открыла портал, — прошептала Лиат, тоже снимая с глаз повязку. — Отец говорил об этом, но мы никогда не пробовали сделать такое. Иногда я думала, что разговоры о вратах — всего лишь фантазия. Но это правда. Действительно, есть нити, связывающие нас со звездами. Говорят, если прислушаться, то можно услышать, как движутся сферы. И каждая из них издает определенную ноту, которая вплетается в общую мелодию.
— Тс-с-с, — сказал он. — Я их слышу.
— Музыку сфер? — Лиат застыла на месте, прислушиваясь. До ее ушей доносился лишь шелест листьев, в которых сновали маленькие ночные зверьки.
— Слуг.
Она отпустила поводья, позволив коню опустить голову к густой траве, и уже собиралась что-то сказать, но Санглант приложил палец к ее губам.
И услышал.
Постепенно их голоса стали звучать яснее. Теперь он понимал их.
— Где мы? — спросил Санглант.
Но они ответили только:
— Весна.
Светящиеся существа то приближались, то снова улетали прочь, кружили в танце, с любопытством подлетали к Лиат, словно собираясь к ней прикоснуться, но тут же испуганно отшатывались. Так слуги Анны кружили вокруг мертвого мула — того, с чем они никогда не сталкивались и что казалось им странным и непонятным.
Внезапно он счастливо рассмеялся и, крепко обняв Лиат, прошептал ей на ухо:
— Они говорят, что ты носишь ребенка.
— Можно есть.
На ночь они остановились возле реки и устроились на ночлег под деревьями. Впервые за много дней женщина разрешила Захарии разжечь костер, и они наконец-то смогли приготовить нормальную еду. С тех пор как они заходили в сожженную деревню, о куманах не было ни слуху ни духу. Когда-то давно, когда Захария служил в церкви, он всегда знал, какой сейчас день и в честь какого святого следовало возносить молитвы. Теперь он видел только, что солнце всходит и садится, вот и все. Сегодня был такой же летний день, как и вчера, а самое главное, что он до сих пор жив. Женщина наклонилась и первой взяла изрядный кусок мяса.
— Ты все время оглядываешься и озираешься по сторонам, — заметила она. — Ты что, принц своего племени, чтобы куманы так долго преследовали тебя? По-моему, на принца ты мало похож.
— Я сын и внук свободных людей, — сказал он гордо, — но не лорд, конечно.
— Тогда почему куманы охотятся за тобой?
— У куманов я был рабом и оскорбил их вождя, Булкезу. Я смеялся над ним, и свидетелем этого были его жены, дочери и вождь соседнего племени. Любому бы не поздоровилось, вздумай он посмеяться над вождем, а уж меня, своего раба, он и вовсе не может отпустить, не наказав за обиду.
Она облизнула пальцы.
— Разве ты не мужчина? — Захария не ответил. — Ах да, ты утратил мужество, или как это правильно назвать?
Интересно, лицо у него покраснело от жара костра или от стыда?
Когда она поняла, что он не собирается отвечать, она просто пожала плечами и принялась складывать оставшиеся припасы: три зачерствевших хлеба, сушеное мясо, бобы и горох, кусок соли и высушенную репу.
— Ты никогда не говорила, как тебя зовут, — сказал он сердито. — Мое имя ты знаешь. Я назвал его, когда мы встретились. Но ты никогда не называла мне своего.
Она слегка улыбнулась.
— Зачем?
— Затем, что я служу тебе!
— Ты решил служить мне, потому что я спасла твою жизнь, когда тот, кого ты называешь Булкезу, хотел тебя убить. — Она откупорила одну из кожаных фляг, которые они нашли в сожженной деревне, и отхлебнула сидра. Вытерев губы, она протянула флягу Захарии. От единственного глотка у него закружилась голова.
— Да, мне больше нечего тебе предложить. — Он посмотрел на ее изодранную юбку, вздрогнул и продолжил: — Кроме моего знания о людях Вендара и их обычаях. Вероятно, для тебя это не важно, потому что ты, по-видимому, уже бывала в тех краях. Но может, ты просто будешь добра и назовешь мне свое имя, ведь мы довольно долго путешествуем вместе…
— Добра? Что значит — добра?
— Это обычай моего народа — называть друг другу свои имена, — сказал он в конце концов.
Захария злился — ведьма получила от него больше, чем он от нее. Но они никогда не станут равными, ни в чем.
Женщина убрала припасы в сумку, оставив лишь один хлеб, потом разломила его и, отдав половину Захарии, стала жевать свой кусок. Он молча достал из котла еще один кусок мяса, и дальше их трапеза продолжалась в напряженном молчании.
Внезапно она снова заговорила:
— Среди моего народа меня называют Та-Которая-Нетерпелива. Вендийские люди называли меня Та-Которая-Непохожа-На-Нас.
— Как же мне называть тебя?
Она вытерла пальцы о свою кожаную юбку. Кто, интересно, жил раньше в этой коже и как он с ней расстался? Глаза женщины сверкали как изумруды.
— Называй меня Та-Желание-Которой-Закон.
— У тебя нет настоящего имени? — озадаченно спросил он.
— Имя — это лишь то, как меня называют другие люди. А поскольку для каждого из них я значу что-то свое, то и имен у меня много.
— А как ты сама себя называешь?
Она усмехнулась:
— Тебя я буду называть Умнее-Чем-Кажется. Мне не нужно себя называть, ведь я и так тут. Но если хочешь, можешь называть меня Уапеани-казанканси-а-лари, или, если для тебя это слишком длинно, просто — Канси-а-лари.
Захария всегда гордился тем, что легко запоминает слова на чужом языке.
— Уапеани-казанканси-а-лари. — Сначала он запнулся, но потом повторил еще раз и еще, а женщина поправляла, чтобы он произносил ее имя правильно. Четвертая попытка оказалась удачной, и женщина весело рассмеялась:
— Хорошо, Умнее-Чем-Кажется, разведи огонь, а то он погас.
Под деревьями валялось много веток, и Захария набрал достаточно хвороста, чтобы костер горел всю ночь. Он подложил веток в огонь и уселся, глядя на языки пламени. Внезапно они взвились вверх и образовали арку. Женщина смотрела сквозь нее.
Огонь.
Больше ничего. Теперь в пламени не было видно мужчины, за которым они наблюдали раньше.
Канси-а-лари пробормотала что-то, подозрительно похожее на проклятие. Она сложила ладони домиком и посмотрела на огонь через образовавшийся треугольник. Захария видел только огонь. Она произнесла что-то еще, и в огне замелькали смутные фигуры. Во главе роскошной процессии ехал лорд на великолепном коне. В его волосах и бороде сверкала седина, а перед ним несли три знамени с изображениями орла, льва и дракона.
— Король! — выдохнул Захария. Раньше он никогда не видел короля, но сразу узнал штандарты.
Женщина лишь нахмурилась, словно ожидая увидеть кого-то другого.
— Саун-глаунт, — произнесла она, словно приказывая, но образ короля растаял, и пламя стало просто пламенем. Женщина сказала еще что-то, и в огне снова появились тени, которые превратились в отчетливые образы.
На сухих листьях лежит мертвая собака. Сквозь черную полуистлевшую шерсть просвечивают белые ребра. В брюхе виднеется дыра — словно кто-то прогрызал себе вход или выход.
В запертой комнате сидит мужчина, одетый в монашеские одежды. У него чисто выбритый подбородок, как у человека, обещанного церкви, и золотистые волосы, которые сияют так, словно волшебница сплела эти кудри из настоящего золота. Его рука дрожит, когда он дотрагивается до пергамента, лежащего перед ним. Видение настолько отчетливо, что Захария видит написанное: «Матери Ротгард из монастыря святой Валерии от Росвиты Корвейской. Это послание доставит мое доверенное лицо — сестра Амабилия Леонская. Прошу вас, матушка, приезжайте вместе с сестрой Амабилией в Отун. Нужно, чтобы вы свидетельствовали…» Мужчина улыбается. Он сворачивает пергамент и вытаскивает из-под него бронзовый Круг Единства, на котором видна засохшая кровь. Мужчина поднимает его за цепочку и начинает крутить. Видение расплывается и превращается в нечто совершенно иное…
Странный бронзовокожий человек подтягивает колени к груди, сворачиваясь в клубок. Он сложен как мужчина, хотя Захария еще в жизни не видел таких людей. У него отливающие металлом волосы, кожа словно покрыта чешуей, а из одежды на нем лишь узкая набедренная повязка, чудом удерживающаяся на тощих боках. В руке у него посох. На его деревянной поверхности он делает какие-то зарубки острым куском обсидиана, а потом, опустив перо в горшочек с краской, закрашивает эти отметки красным, сплетая их в одному ему ведомый узор. Человек раскачивается, запрокидывает голову и воет — то ли от радости, то ли от боли. В видении вдруг появляются каменные фигуры и круг, нарисованный на гладком песке…
… они летят над зелеными полями, высоко, как грифоны. Трава — высотой в рост человека, но как только они снижаются, из травы появляется мужчина, лицо которого раскрашено зеленой и белой красками. Вверх летят стрелы. Одна из них вонзается прямо в сердце…
— Хэй! — воскликнула Канси-а-лари и отпрыгнула назад. Она несколько раз хлопнула в ладоши, словно звук мог защитить их.
Огонь догорел и угас. Замолкли ночные птицы. Звезды отражаются в водах реки.Женщина встает. Даже в темноте Захария видит, какое мрачное у нее лицо.
— Он исчез, — произносит она. Потом достает нож и, словно решившись на что-то, сообщает: — Завтра мы отправимся в чурендо.
— А что такое чурендо?
— Дворец спиралей. — Она поворачивается и уходит в темноту.
Вокруг оглушительная тишина. Из всех звуков до Захарии доносится лишь плеск воды. Он потянулся за веткой, чтобы оживить огонь, но под рукой ничего не оказалось, тогда он наклонился к углям, думая, что сумеет раздуть их и потом уже найдет что-нибудь подходящее для растопки, но, к его удивлению, перед ним осталась лишь остывшая зола.
Казалось, что костер догорел уже несколько дней назад.
Теперь они вошли в зал, где должно было состояться слушание дела. Председательствовала епископ Констанция Отунская — младшая сестра короля. За ней следовала госпожа иерарх, чья гордость была известна повсеместно — она считала ниже своего достоинства разговаривать с людьми, если те как минимум не графы. За ней следовали еще несколько епископов и иерархов, Ивар не знал, из каких городов они приехали. Позади всех шли епископ Хатто — самый старший из иерархов, и самый молодой — епископ Одила Мейнинская, которая приняла сан совсем недавно.
Епископы и иерархи заняли свои места. Они уселись на золоченые стулья, полукругом стоявшие перед королевским троном, и тотчас затрубили трубы, объявляя о прибытии короля. Все опустились на колени, кроме иерархов — власть церкви была выше власти мирских владык. Вошел король Генрих, на голове у него сияла корона, а плечи покрывала великолепная мантия.
Ивара раздражали вся эта пышность и великолепие. Единственный человек, которого он любил, ушел прочь, даже не оглянувшись. И прямо в объятия другого мужчины! Даже Ханна его покинула. Леди Таллию тоже увезли. И как люди могут любоваться этой красотой, если они не знают правды? Ивар не стал додумывать эту мысль, потому что в ту самую минуту король подозвал к себе «орлицу» и дал ей свиток, на котором перечислялись обвинения, выдвигаемые против Хью — аббата Фирсбарга — и бывшей «орлицы» Лиатано. Обычно правитель оставлял подобные дела церкви, но на сей раз все знали, что у короля Генриха есть личные причины ненавидеть женщину, которая отняла у него любимое дитя.
Епископ Констанция встала, подняла руку, призывая к тишине, и все тотчас смолкли. Ивар подумал, что лишь несколько человек из свиты короля действительно желают прояснить обстоятельства и узнать правду. Остальные же пришли на суд только ради зрелища.
Под сводами собора разнесся звучный альт епископа:
— Через триста двадцать семь лет после того, как блаженный Дайсан донес до нас Святое Слово, перед епископами и иерархами на Келлайском совете было рассмотрено дело о колдовстве. По мудрому решению, принятому советом, было признано, что Владычица и Господь не отвергают того, что полезно, и разрешенной магией можно пользоваться под наблюдением церкви. Но совет также провозгласил, что человеку запрещено пытаться заглянуть в будущее, и такие попытки будут осуждены церковью со всей строгостью.
— Правда, что завтра вы уезжаете в Гент, мой принц? — Донесся до ушей Ивара шепот. Он оглянулся и увидел Болдуина и принца Эккехарда, которые разговаривали, совершенно не обращая внимания на совет.
— Правда. Я вместе с двенадцатью молодыми послушниками, которые вместе со мной поступят в монастырь, отправлюсь туда. За нами приставлен приглядывать старый лорд Атто, словно мы маленькие дети и не можем сами о себе позаботиться! Увы, мы должны ехать совсем скоро, хотя я предпочитаю твое общество всякому другому.
— Это такая честь для меня, мой лорд. — Болдуин ласково улыбнулся, как всегда, когда хотел чего-то добиться. — При дворе сразу станет скучно. Что мы будем делать без вашего пения? Ни у одного из придворных поэтов нет такого голоса и слуха, как у вашего высочества. — Болдуин легко коснулся щеки принца и, придвинувшись еще ближе, прошептал что-то ему на ухо, от чего тот вздрогнул и покраснел. Потом Болдуин взял Эккехарда за руку и потянул к выходу. По дороге он кивнул Ивару, но тот сердито повернулся к ним спиной и попытался пробраться через толпу поближе к епископам. Неужели Болдуин тоже покинул его? И в тот самый момент, когда судьба Лиат висит на волоске!
— Всем нам Господь Бог дает свободу воли, — говорила епископ Констанция. — Мы не просто инструмент, приводимый в действие волей Господа, но равны ангелам, хотя плоть наша слаба, а желания терзают нас денно и нощно. Некоторые церковники не смогли устоять перед искушениями врага рода человеческого и стали изучать темное искусство. На Нарвонском совете почти сто лет назад были осуждены такие искусства, как математика, всякого рода предсказания, гадания, составление зелий и наведение чар. Но не ошибусь, если скажу, что по сей день враг рода человеческого совращает слабых духом. И по сей день мы, служители церкви, стараемся искоренить эти ереси. Пусть же обвиняемые выступят вперед, и мы вынесем решение по их делу.
Ивар тихонько присвистнул при виде Хью. Сердце у него стучало как молот в кузне. Владычица! Каким кротким казался Хью в скромной одежде послушника! Впрочем, простота его одежды не делала его менее элегантным. Ивар знал, что некоторые послушники выбривают головы, прежде чем стать монахами, Хью не тронул ни единого волоска из своей шевелюры, лишь причесал золотистые кудри. Он опустился перед епископами на колени и склонил голову — не очень низко, к слову сказать. Сыну маркграфини ни к чему унижаться.
Клирик громко зачитал пергамент:
— Это свидетельства против отца Хью из Фирсбаргского аббатства в Австре. — Голос его звучал как раскаты грома. — Его обвиняют в колдовстве. В том, что он хранил нечистые тексты. В том, что он пытался убить колдовством принцессу Теофану…
По толпе пронесся ропот, и снова все стихло. С того дня, как принц Санглант напал на Хью и избил его, при дворе не видели ничего более захватывающего. Ивар проталкивался поближе.
— … и в том, что он наложил на ее тело несколько повязок, которые и вызвали лихорадку, чуть было не сгубившую ее.
Затем он громко зачитал три документа: свидетельство принцессы Теофану, продиктованное сестре Росвите, свидетельство сестры Росвиты и письмо, написанное матерью Ротгард, настоятельницей монастыря святой Валерии, и адресованное сестре Росвите. В конце он описал приложенный рисунок броши в виде пантеры и два других дара, приподнесенных отцом Хью принцессе Теофану.
— Что ты ответишь на эти обвинения? — спросила Констанция, когда клирик закончил.
Хью говорил тихо, однако теперь Ивар подобрался достаточно близко и слышал каждое слово.
— Я виновен в тяжком грехе. Я соблазнился запретным и теперь стою перед вами, ожидая справедливого приговора. Когда я был молод, я узнал несколько заклинаний. — Он тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания, и продолжил: — Но я понес заслуженное наказание и был отправлен на север проповедовать среди тех народов, которые еще поклоняются прежним богам. Там-то, увы, я и был соблазнен. — Он глубоко вздохнул и замолчал на минуту, будто не в силахбыл продолжать. Брат Хатто наклонился вперед, ожидая продолжения с таким же нетерпением, с каким ребенок ждет сказку. Епископ Одила нервно перебирала четки, а у епископа Витбурга был такой вид, словно перед ней вместо блюда с жареными перепелами внезапно оказалось гнездо с гадюками. В зале воцарилась абсолютная тишина. Все ждали, когда Хью продолжит.
— Господи, прости мне грехи мои тяжкие. Я до сих пор каждую ночь вижу ее во сне и мечтаю овладеть ею. — По щекам у него катились слезы, и он умоляюще посмотрел на иерархов. — Братья и сестры, умоляю вас, освободите меня от ее чар!
Как можно быть одновременно таким красивым и порочным? Ивар с радостью бы бросился вперед и покончил с этим негодяем, будь у него меч.
Иерархи начали задавать Хью вопросы, а он отвечал на них. Впервые он встретил Лиатано в Хартс-Рест. Ее отца все считали монахом, который нарушил обеты и ушел из церкви ради женщины. Мать ее, как говорят, умерла, и он, Хью, ее не знает. Никто не сомневался, что отец Лиатано, Бернард, был колдуном и математиком. Сразу вперед выступили несколько свидетелей — «львы», «орлы» и слуги, которые подтвердили, что Лиат часто смотрела в небо и называла звезды, которые там находятся. Даже Хатуи выступила и сказала, что Лиат носила с собой книгу, которую пыталась прятать.
— Сестра Росвита говорит, что вы украли книгу у женщины по имени Лиат, — сказала Констанция. — Где эта книга сейчас?
Хью распахнул глаза, всем видом изображая невинность:
— Сестра Росвита! Я тревожусь за ее душу, ваша милость. По ее собственному свидетельству видно, что она тоже околдована Лиатано, но бедная сестра этого не осознает.
— Что вы имеете в виду? — потребовала ответа епископ Одила. Она заговорила в первый раз. — В чем вы обвиняете сестру Росвиту? Никто еще не мог упрекнуть ее ни в чем за всю ее долгую службу церкви!
— Разве это не доказывает мою правоту? Она знает об этой книге, потому что украла ее из моего сундука! Или вы считаете, что она украла ее потому, что душа ее тянется к злу? Нет, конечно! Она вернула ее той колдунье, которая наложила на нее чары, чтобы заставить сделать это!
Епископы перешептывались.
— Значит, Лиатано наложила чары и на принцессу Теофану? — скептически спросила Констанция. — Должно быть, у нее и минуты свободной не было — делать столько дел одновременно. Иначе непонятно, с чего бы вдруг принцессе вздумалось обвинить в своей болезни вас.
Он склонил голову, отказываясь отвечать. Зато вперед выступила его мать и пояснила, что принцесса Теофану ревновала к своей сестре. Теофану воспылала к Хью такой страстью, что невозможно было образумить ее. Что же касается вышеупомянутой Лиатано, то она никогда не скрывала неприязни к своей царственной хозяйке, видимо полагая себя ровней принцессам. Она скрывала свое прошлое и была совершенно не похожа на местных уроженцев; она умела писать и читать, к тому же обладала странными знаниями. Сестра Росвита общалась с ней и беспокоилась о ее благополучии. Принц Санглант был буквально одержим ею. Большинство мужчин, с которыми она сталкивалась, восхищались ею, как будто она наложила на себя чары.
— А что вы скажете о происшествии в лесу? — спросила высокомерная госпожа иерарх. — Нет сомнений в том, что стрелы летели именно в принцессу Теофану.
Вперед выступили те, кто видел произошедшее тогда своими глазами. Все сходились на том, что «орлица» выкрикнула предупреждение, когда никто еще толком ничего не заметил, и первой подбежала к поверженной принцессе — и это очень странно. Трудно сказать, свидетельствует это о ее невиновности или, напротив, подтверждает ее участие в заговоре.
— Какие причины были у «орлицы» желать смерти принцессе Теофану? — спросила Констанция.
— А какие причины были у нее, чтобы сжечь дворец в Аугенсбурге? — отозвался Хью.
— Что? — вырвалось у короля.
— История настолько ужасна, что я не осмеливаюсь рассказать. Но придется. — Хью посмотрел на мать, которая стояла рядом с Гельмутом Вилламом и другими приближенными короля. Та кивнула. — Признаю, что в то время я уступил зову плоти. Я не святой, и не всякий раз мне удается победить вожделение. Моя душа несовершенна, и случается, что плоть уступает влечению, хотя душа и не желает того. Когда принцесса Сапиентия во время своего Странствия остановилась в Фирсбарге на ночлег, я был там. Эта ночь превратилась в неделю, а потом и в месяц. Будет неправдой, если я скажу, что не желал этого всей душой… — Хью выбирал слова, помня о том, что отец принцессы сидит рядом. — Принцесса Сапиентия так очаровательна и порывиста… Возможно, я возгордился тем, что она выбрала меня, хотя мне и не следовало уступать зову плоти. Но сделанного не воротишь, и я присоединился к королевской свите. Тогда я думал, что освободился от чар, наложенных на меня в Хартс-Рест, но я ошибался. В свите оказалась она . Ее гнев оказался подобен острому копью, потому что, если она наложила на тебя чары, ты не должен любить никого другого. Но когда она поняла, что мое уважение и верность принцессе непоколебимы, то прибегла к страшным мерам.
— Об искусстве математики, — отозвалась Лиат, которая почти не разговаривала с матерью после того случая на дороге. Она прикрыла глаза, и по задумчивому выражению ее лица Санглант понял, что Лиат вспоминает. — Искусстве, спрятанном в Городе Памяти, — сказала она и почти тут же продолжила: — «Геометрия звезд… По их движениям математики могут понять, что происходит в подлунном мире». Круги камней — врата, построенные давным-давно, еще до расцвета Даррийский империи. Отец говорил о том, что они могут служить дорогами. Но мы ими никогда не пользовались.
— У него не было ни знаний, ни силы, — сказала Анна. — И еще ему не хватало терпения. — Казалось, она хотела добавить что-то еще, но передумала.
— Они слишком опасны, — возразила Лиат. — Тебя смогут увидеть, как если бы смотрели через огонь.
— Кто сможет увидеть?
— Кто захочет. Если это врата, то любой, кто их видит, может и пройти через них. Разве не так?
— Действительно, по земле ходит много существ, и некоторые способны проходить туда, куда люди идти не решаются. Конечно, эти каменные короны — врата, но не для созданий, не похожих на нас, и не для людей, которые любыми путями стремятся овладеть искусством математики. Есть и другие, кто владеет колдовством и использует его силу в собственных целях. Врата могут вести в такие миры, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Разве Бернард не рассказал тебе о тех, кто ищет такие врата?
— Я поняла это, когда увидела дэймона, — горько отозвалась Лиат. — Я слышала голоса, которые звали меня… — Внезапно выражение лица Лиат изменилось, она подумала не о дэймонах, а о чем-то другом, о чем не хотела говорить. Она никогда не умела скрывать свои мысли, и это тоже нравилось Сангланту.
— Потерянные, — сказала Анна. — Они ищут врата. — Она отвернулась от Лиат. — Итак, принц Санглант, ты пойдешь с нами, когда ночью откроются врата?
— Потерянные, — пробормотал он ошеломленно, понимая, что выглядит глупо. — Но они же исчезли! Исчезли давным-давно, еще до даррийцев. Даррийские императоры и императрицы уже не были настоящими эльфами. Они были полукровками.
— Как ты.
— Как я, — согласился он. — Но Аои исчезли так давно, что, возможно, рассказы о них не более чем досужие выдумки.
— А твоя мать?
Он сжал губы. Тут ему лучше промолчать.
— И куда же мы пойдем? — спросила Лиат.
Санглант понял, что она не хочет, чтобы мать узнала о ее встрече с колдуном Аои, о том, что она уже проходила через врата и вернулась обратно. Интересно, куда же она попала?
— Разумеется, в Верну, — отозвалась Анна. — Там, мы сможем рассчитывать на определенную защиту, а ты получишь ответы на свои вопросы.
Наступили сумерки, и на небе появилось множество сверкающих звезд. Анна встала и взяла под уздцы, своего мула. Санглант поспешил подхватить поводья Ресуэлто и второго мула. Следом за ними шла Лиат. Прежде чем войти в круг камней, Анна опустилась на колени и стала чертить на земле какие-то линии. Через некоторое время она поднялась и подошла сначала к Сангланту, а потом к Лиат.
— Чтобы не ослепнуть, — произнесла она, завязывая ему глаза плотной тканью. — Но я хочу знать…
— Всему свое время, Лиат. Ты же не хочешь потерять зрение, правда?
Лиат замолчала. Анна спокойно ждала. Она хотела, чтобы строптивица поняла, что они не двинутся с места, если не последуют ее, Анны, указаниям. Сангланту пришлось наклониться, чтобы Анна смогла закрепить у него на голове повязку.
Со стороны их процессия смотрелась нелепо: впереди Анна, ведущая под уздцы своего мула, потом Санглант, который одной рукой удерживал жеребца Лиат, а другой держался за хвост шедшего впереди мула. Сама же Лиат осталась в седле и держала поводья Ресуэлто и второго мула. Земля содрогнулась, эйкийская собака завыла, лошади нервно заржали, а мулы просто застыли на месте, не желая двигаться дальше. Даже через плотную повязку Санглант различил яркую вспышку света.
Внезапно мулы пошли вперед, и Санглант направился за ними прямо в проход между двумя камнями. Земля под ногами сотрясалась, мешая сориентироваться. В ночном воздухе запахло весной, в ушах у Сангланта загудело, и через несколько секунд он понял, что слышит голоса, похожие на голоса слуг Анны.
Он сорвал с глаз повязку. Над головой сияло чистое небо, а закрывающая часть небосвода тень оказалась не облаком, а огромной горой. К путешественникам приблизились три фигуры, но он не мог разглядеть их лица. Анна подошла к встречающим. Санглант увидел, как в воздухе вокруг него вьются светящиеся существа.
— Она собрала силу, о которой прочла в небесах, и открыла портал, — прошептала Лиат, тоже снимая с глаз повязку. — Отец говорил об этом, но мы никогда не пробовали сделать такое. Иногда я думала, что разговоры о вратах — всего лишь фантазия. Но это правда. Действительно, есть нити, связывающие нас со звездами. Говорят, если прислушаться, то можно услышать, как движутся сферы. И каждая из них издает определенную ноту, которая вплетается в общую мелодию.
— Тс-с-с, — сказал он. — Я их слышу.
— Музыку сфер? — Лиат застыла на месте, прислушиваясь. До ее ушей доносился лишь шелест листьев, в которых сновали маленькие ночные зверьки.
— Слуг.
Она отпустила поводья, позволив коню опустить голову к густой траве, и уже собиралась что-то сказать, но Санглант приложил палец к ее губам.
И услышал.
Постепенно их голоса стали звучать яснее. Теперь он понимал их.
— Где мы? — спросил Санглант.
Но они ответили только:
— Весна.
Светящиеся существа то приближались, то снова улетали прочь, кружили в танце, с любопытством подлетали к Лиат, словно собираясь к ней прикоснуться, но тут же испуганно отшатывались. Так слуги Анны кружили вокруг мертвого мула — того, с чем они никогда не сталкивались и что казалось им странным и непонятным.
Внезапно он счастливо рассмеялся и, крепко обняв Лиат, прошептал ей на ухо:
— Они говорят, что ты носишь ребенка.
4
Захария потыкал заостренной палкой жареное мясо и объявил:— Можно есть.
На ночь они остановились возле реки и устроились на ночлег под деревьями. Впервые за много дней женщина разрешила Захарии разжечь костер, и они наконец-то смогли приготовить нормальную еду. С тех пор как они заходили в сожженную деревню, о куманах не было ни слуху ни духу. Когда-то давно, когда Захария служил в церкви, он всегда знал, какой сейчас день и в честь какого святого следовало возносить молитвы. Теперь он видел только, что солнце всходит и садится, вот и все. Сегодня был такой же летний день, как и вчера, а самое главное, что он до сих пор жив. Женщина наклонилась и первой взяла изрядный кусок мяса.
— Ты все время оглядываешься и озираешься по сторонам, — заметила она. — Ты что, принц своего племени, чтобы куманы так долго преследовали тебя? По-моему, на принца ты мало похож.
— Я сын и внук свободных людей, — сказал он гордо, — но не лорд, конечно.
— Тогда почему куманы охотятся за тобой?
— У куманов я был рабом и оскорбил их вождя, Булкезу. Я смеялся над ним, и свидетелем этого были его жены, дочери и вождь соседнего племени. Любому бы не поздоровилось, вздумай он посмеяться над вождем, а уж меня, своего раба, он и вовсе не может отпустить, не наказав за обиду.
Она облизнула пальцы.
— Разве ты не мужчина? — Захария не ответил. — Ах да, ты утратил мужество, или как это правильно назвать?
Интересно, лицо у него покраснело от жара костра или от стыда?
Когда она поняла, что он не собирается отвечать, она просто пожала плечами и принялась складывать оставшиеся припасы: три зачерствевших хлеба, сушеное мясо, бобы и горох, кусок соли и высушенную репу.
— Ты никогда не говорила, как тебя зовут, — сказал он сердито. — Мое имя ты знаешь. Я назвал его, когда мы встретились. Но ты никогда не называла мне своего.
Она слегка улыбнулась.
— Зачем?
— Затем, что я служу тебе!
— Ты решил служить мне, потому что я спасла твою жизнь, когда тот, кого ты называешь Булкезу, хотел тебя убить. — Она откупорила одну из кожаных фляг, которые они нашли в сожженной деревне, и отхлебнула сидра. Вытерев губы, она протянула флягу Захарии. От единственного глотка у него закружилась голова.
— Да, мне больше нечего тебе предложить. — Он посмотрел на ее изодранную юбку, вздрогнул и продолжил: — Кроме моего знания о людях Вендара и их обычаях. Вероятно, для тебя это не важно, потому что ты, по-видимому, уже бывала в тех краях. Но может, ты просто будешь добра и назовешь мне свое имя, ведь мы довольно долго путешествуем вместе…
— Добра? Что значит — добра?
— Это обычай моего народа — называть друг другу свои имена, — сказал он в конце концов.
Захария злился — ведьма получила от него больше, чем он от нее. Но они никогда не станут равными, ни в чем.
Женщина убрала припасы в сумку, оставив лишь один хлеб, потом разломила его и, отдав половину Захарии, стала жевать свой кусок. Он молча достал из котла еще один кусок мяса, и дальше их трапеза продолжалась в напряженном молчании.
Внезапно она снова заговорила:
— Среди моего народа меня называют Та-Которая-Нетерпелива. Вендийские люди называли меня Та-Которая-Непохожа-На-Нас.
— Как же мне называть тебя?
Она вытерла пальцы о свою кожаную юбку. Кто, интересно, жил раньше в этой коже и как он с ней расстался? Глаза женщины сверкали как изумруды.
— Называй меня Та-Желание-Которой-Закон.
— У тебя нет настоящего имени? — озадаченно спросил он.
— Имя — это лишь то, как меня называют другие люди. А поскольку для каждого из них я значу что-то свое, то и имен у меня много.
— А как ты сама себя называешь?
Она усмехнулась:
— Тебя я буду называть Умнее-Чем-Кажется. Мне не нужно себя называть, ведь я и так тут. Но если хочешь, можешь называть меня Уапеани-казанканси-а-лари, или, если для тебя это слишком длинно, просто — Канси-а-лари.
Захария всегда гордился тем, что легко запоминает слова на чужом языке.
— Уапеани-казанканси-а-лари. — Сначала он запнулся, но потом повторил еще раз и еще, а женщина поправляла, чтобы он произносил ее имя правильно. Четвертая попытка оказалась удачной, и женщина весело рассмеялась:
— Хорошо, Умнее-Чем-Кажется, разведи огонь, а то он погас.
Под деревьями валялось много веток, и Захария набрал достаточно хвороста, чтобы костер горел всю ночь. Он подложил веток в огонь и уселся, глядя на языки пламени. Внезапно они взвились вверх и образовали арку. Женщина смотрела сквозь нее.
Огонь.
Больше ничего. Теперь в пламени не было видно мужчины, за которым они наблюдали раньше.
Канси-а-лари пробормотала что-то, подозрительно похожее на проклятие. Она сложила ладони домиком и посмотрела на огонь через образовавшийся треугольник. Захария видел только огонь. Она произнесла что-то еще, и в огне замелькали смутные фигуры. Во главе роскошной процессии ехал лорд на великолепном коне. В его волосах и бороде сверкала седина, а перед ним несли три знамени с изображениями орла, льва и дракона.
— Король! — выдохнул Захария. Раньше он никогда не видел короля, но сразу узнал штандарты.
Женщина лишь нахмурилась, словно ожидая увидеть кого-то другого.
— Саун-глаунт, — произнесла она, словно приказывая, но образ короля растаял, и пламя стало просто пламенем. Женщина сказала еще что-то, и в огне снова появились тени, которые превратились в отчетливые образы.
На сухих листьях лежит мертвая собака. Сквозь черную полуистлевшую шерсть просвечивают белые ребра. В брюхе виднеется дыра — словно кто-то прогрызал себе вход или выход.
В запертой комнате сидит мужчина, одетый в монашеские одежды. У него чисто выбритый подбородок, как у человека, обещанного церкви, и золотистые волосы, которые сияют так, словно волшебница сплела эти кудри из настоящего золота. Его рука дрожит, когда он дотрагивается до пергамента, лежащего перед ним. Видение настолько отчетливо, что Захария видит написанное: «Матери Ротгард из монастыря святой Валерии от Росвиты Корвейской. Это послание доставит мое доверенное лицо — сестра Амабилия Леонская. Прошу вас, матушка, приезжайте вместе с сестрой Амабилией в Отун. Нужно, чтобы вы свидетельствовали…» Мужчина улыбается. Он сворачивает пергамент и вытаскивает из-под него бронзовый Круг Единства, на котором видна засохшая кровь. Мужчина поднимает его за цепочку и начинает крутить. Видение расплывается и превращается в нечто совершенно иное…
Странный бронзовокожий человек подтягивает колени к груди, сворачиваясь в клубок. Он сложен как мужчина, хотя Захария еще в жизни не видел таких людей. У него отливающие металлом волосы, кожа словно покрыта чешуей, а из одежды на нем лишь узкая набедренная повязка, чудом удерживающаяся на тощих боках. В руке у него посох. На его деревянной поверхности он делает какие-то зарубки острым куском обсидиана, а потом, опустив перо в горшочек с краской, закрашивает эти отметки красным, сплетая их в одному ему ведомый узор. Человек раскачивается, запрокидывает голову и воет — то ли от радости, то ли от боли. В видении вдруг появляются каменные фигуры и круг, нарисованный на гладком песке…
… они летят над зелеными полями, высоко, как грифоны. Трава — высотой в рост человека, но как только они снижаются, из травы появляется мужчина, лицо которого раскрашено зеленой и белой красками. Вверх летят стрелы. Одна из них вонзается прямо в сердце…
— Хэй! — воскликнула Канси-а-лари и отпрыгнула назад. Она несколько раз хлопнула в ладоши, словно звук мог защитить их.
Огонь догорел и угас. Замолкли ночные птицы. Звезды отражаются в водах реки.Женщина встает. Даже в темноте Захария видит, какое мрачное у нее лицо.
— Он исчез, — произносит она. Потом достает нож и, словно решившись на что-то, сообщает: — Завтра мы отправимся в чурендо.
— А что такое чурендо?
— Дворец спиралей. — Она поворачивается и уходит в темноту.
Вокруг оглушительная тишина. Из всех звуков до Захарии доносится лишь плеск воды. Он потянулся за веткой, чтобы оживить огонь, но под рукой ничего не оказалось, тогда он наклонился к углям, думая, что сумеет раздуть их и потом уже найдет что-нибудь подходящее для растопки, но, к его удивлению, перед ним осталась лишь остывшая зола.
Казалось, что костер догорел уже несколько дней назад.
5
Никогда еще Ивар не видел столько епископов и пресвитеров одновременно. Король Генрих назначил суд на Маттиасмасс, но пришлось ждать еще два дня, пока разобрались, кому по рангу положено идти первым и кто где будет сидеть. Только после этого можно было начинать совет.Теперь они вошли в зал, где должно было состояться слушание дела. Председательствовала епископ Констанция Отунская — младшая сестра короля. За ней следовала госпожа иерарх, чья гордость была известна повсеместно — она считала ниже своего достоинства разговаривать с людьми, если те как минимум не графы. За ней следовали еще несколько епископов и иерархов, Ивар не знал, из каких городов они приехали. Позади всех шли епископ Хатто — самый старший из иерархов, и самый молодой — епископ Одила Мейнинская, которая приняла сан совсем недавно.
Епископы и иерархи заняли свои места. Они уселись на золоченые стулья, полукругом стоявшие перед королевским троном, и тотчас затрубили трубы, объявляя о прибытии короля. Все опустились на колени, кроме иерархов — власть церкви была выше власти мирских владык. Вошел король Генрих, на голове у него сияла корона, а плечи покрывала великолепная мантия.
Ивара раздражали вся эта пышность и великолепие. Единственный человек, которого он любил, ушел прочь, даже не оглянувшись. И прямо в объятия другого мужчины! Даже Ханна его покинула. Леди Таллию тоже увезли. И как люди могут любоваться этой красотой, если они не знают правды? Ивар не стал додумывать эту мысль, потому что в ту самую минуту король подозвал к себе «орлицу» и дал ей свиток, на котором перечислялись обвинения, выдвигаемые против Хью — аббата Фирсбарга — и бывшей «орлицы» Лиатано. Обычно правитель оставлял подобные дела церкви, но на сей раз все знали, что у короля Генриха есть личные причины ненавидеть женщину, которая отняла у него любимое дитя.
Епископ Констанция встала, подняла руку, призывая к тишине, и все тотчас смолкли. Ивар подумал, что лишь несколько человек из свиты короля действительно желают прояснить обстоятельства и узнать правду. Остальные же пришли на суд только ради зрелища.
Под сводами собора разнесся звучный альт епископа:
— Через триста двадцать семь лет после того, как блаженный Дайсан донес до нас Святое Слово, перед епископами и иерархами на Келлайском совете было рассмотрено дело о колдовстве. По мудрому решению, принятому советом, было признано, что Владычица и Господь не отвергают того, что полезно, и разрешенной магией можно пользоваться под наблюдением церкви. Но совет также провозгласил, что человеку запрещено пытаться заглянуть в будущее, и такие попытки будут осуждены церковью со всей строгостью.
— Правда, что завтра вы уезжаете в Гент, мой принц? — Донесся до ушей Ивара шепот. Он оглянулся и увидел Болдуина и принца Эккехарда, которые разговаривали, совершенно не обращая внимания на совет.
— Правда. Я вместе с двенадцатью молодыми послушниками, которые вместе со мной поступят в монастырь, отправлюсь туда. За нами приставлен приглядывать старый лорд Атто, словно мы маленькие дети и не можем сами о себе позаботиться! Увы, мы должны ехать совсем скоро, хотя я предпочитаю твое общество всякому другому.
— Это такая честь для меня, мой лорд. — Болдуин ласково улыбнулся, как всегда, когда хотел чего-то добиться. — При дворе сразу станет скучно. Что мы будем делать без вашего пения? Ни у одного из придворных поэтов нет такого голоса и слуха, как у вашего высочества. — Болдуин легко коснулся щеки принца и, придвинувшись еще ближе, прошептал что-то ему на ухо, от чего тот вздрогнул и покраснел. Потом Болдуин взял Эккехарда за руку и потянул к выходу. По дороге он кивнул Ивару, но тот сердито повернулся к ним спиной и попытался пробраться через толпу поближе к епископам. Неужели Болдуин тоже покинул его? И в тот самый момент, когда судьба Лиат висит на волоске!
— Всем нам Господь Бог дает свободу воли, — говорила епископ Констанция. — Мы не просто инструмент, приводимый в действие волей Господа, но равны ангелам, хотя плоть наша слаба, а желания терзают нас денно и нощно. Некоторые церковники не смогли устоять перед искушениями врага рода человеческого и стали изучать темное искусство. На Нарвонском совете почти сто лет назад были осуждены такие искусства, как математика, всякого рода предсказания, гадания, составление зелий и наведение чар. Но не ошибусь, если скажу, что по сей день враг рода человеческого совращает слабых духом. И по сей день мы, служители церкви, стараемся искоренить эти ереси. Пусть же обвиняемые выступят вперед, и мы вынесем решение по их делу.
Ивар тихонько присвистнул при виде Хью. Сердце у него стучало как молот в кузне. Владычица! Каким кротким казался Хью в скромной одежде послушника! Впрочем, простота его одежды не делала его менее элегантным. Ивар знал, что некоторые послушники выбривают головы, прежде чем стать монахами, Хью не тронул ни единого волоска из своей шевелюры, лишь причесал золотистые кудри. Он опустился перед епископами на колени и склонил голову — не очень низко, к слову сказать. Сыну маркграфини ни к чему унижаться.
Клирик громко зачитал пергамент:
— Это свидетельства против отца Хью из Фирсбаргского аббатства в Австре. — Голос его звучал как раскаты грома. — Его обвиняют в колдовстве. В том, что он хранил нечистые тексты. В том, что он пытался убить колдовством принцессу Теофану…
По толпе пронесся ропот, и снова все стихло. С того дня, как принц Санглант напал на Хью и избил его, при дворе не видели ничего более захватывающего. Ивар проталкивался поближе.
— … и в том, что он наложил на ее тело несколько повязок, которые и вызвали лихорадку, чуть было не сгубившую ее.
Затем он громко зачитал три документа: свидетельство принцессы Теофану, продиктованное сестре Росвите, свидетельство сестры Росвиты и письмо, написанное матерью Ротгард, настоятельницей монастыря святой Валерии, и адресованное сестре Росвите. В конце он описал приложенный рисунок броши в виде пантеры и два других дара, приподнесенных отцом Хью принцессе Теофану.
— Что ты ответишь на эти обвинения? — спросила Констанция, когда клирик закончил.
Хью говорил тихо, однако теперь Ивар подобрался достаточно близко и слышал каждое слово.
— Я виновен в тяжком грехе. Я соблазнился запретным и теперь стою перед вами, ожидая справедливого приговора. Когда я был молод, я узнал несколько заклинаний. — Он тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания, и продолжил: — Но я понес заслуженное наказание и был отправлен на север проповедовать среди тех народов, которые еще поклоняются прежним богам. Там-то, увы, я и был соблазнен. — Он глубоко вздохнул и замолчал на минуту, будто не в силахбыл продолжать. Брат Хатто наклонился вперед, ожидая продолжения с таким же нетерпением, с каким ребенок ждет сказку. Епископ Одила нервно перебирала четки, а у епископа Витбурга был такой вид, словно перед ней вместо блюда с жареными перепелами внезапно оказалось гнездо с гадюками. В зале воцарилась абсолютная тишина. Все ждали, когда Хью продолжит.
— Господи, прости мне грехи мои тяжкие. Я до сих пор каждую ночь вижу ее во сне и мечтаю овладеть ею. — По щекам у него катились слезы, и он умоляюще посмотрел на иерархов. — Братья и сестры, умоляю вас, освободите меня от ее чар!
Как можно быть одновременно таким красивым и порочным? Ивар с радостью бы бросился вперед и покончил с этим негодяем, будь у него меч.
Иерархи начали задавать Хью вопросы, а он отвечал на них. Впервые он встретил Лиатано в Хартс-Рест. Ее отца все считали монахом, который нарушил обеты и ушел из церкви ради женщины. Мать ее, как говорят, умерла, и он, Хью, ее не знает. Никто не сомневался, что отец Лиатано, Бернард, был колдуном и математиком. Сразу вперед выступили несколько свидетелей — «львы», «орлы» и слуги, которые подтвердили, что Лиат часто смотрела в небо и называла звезды, которые там находятся. Даже Хатуи выступила и сказала, что Лиат носила с собой книгу, которую пыталась прятать.
— Сестра Росвита говорит, что вы украли книгу у женщины по имени Лиат, — сказала Констанция. — Где эта книга сейчас?
Хью распахнул глаза, всем видом изображая невинность:
— Сестра Росвита! Я тревожусь за ее душу, ваша милость. По ее собственному свидетельству видно, что она тоже околдована Лиатано, но бедная сестра этого не осознает.
— Что вы имеете в виду? — потребовала ответа епископ Одила. Она заговорила в первый раз. — В чем вы обвиняете сестру Росвиту? Никто еще не мог упрекнуть ее ни в чем за всю ее долгую службу церкви!
— Разве это не доказывает мою правоту? Она знает об этой книге, потому что украла ее из моего сундука! Или вы считаете, что она украла ее потому, что душа ее тянется к злу? Нет, конечно! Она вернула ее той колдунье, которая наложила на нее чары, чтобы заставить сделать это!
Епископы перешептывались.
— Значит, Лиатано наложила чары и на принцессу Теофану? — скептически спросила Констанция. — Должно быть, у нее и минуты свободной не было — делать столько дел одновременно. Иначе непонятно, с чего бы вдруг принцессе вздумалось обвинить в своей болезни вас.
Он склонил голову, отказываясь отвечать. Зато вперед выступила его мать и пояснила, что принцесса Теофану ревновала к своей сестре. Теофану воспылала к Хью такой страстью, что невозможно было образумить ее. Что же касается вышеупомянутой Лиатано, то она никогда не скрывала неприязни к своей царственной хозяйке, видимо полагая себя ровней принцессам. Она скрывала свое прошлое и была совершенно не похожа на местных уроженцев; она умела писать и читать, к тому же обладала странными знаниями. Сестра Росвита общалась с ней и беспокоилась о ее благополучии. Принц Санглант был буквально одержим ею. Большинство мужчин, с которыми она сталкивалась, восхищались ею, как будто она наложила на себя чары.
— А что вы скажете о происшествии в лесу? — спросила высокомерная госпожа иерарх. — Нет сомнений в том, что стрелы летели именно в принцессу Теофану.
Вперед выступили те, кто видел произошедшее тогда своими глазами. Все сходились на том, что «орлица» выкрикнула предупреждение, когда никто еще толком ничего не заметил, и первой подбежала к поверженной принцессе — и это очень странно. Трудно сказать, свидетельствует это о ее невиновности или, напротив, подтверждает ее участие в заговоре.
— Какие причины были у «орлицы» желать смерти принцессе Теофану? — спросила Констанция.
— А какие причины были у нее, чтобы сжечь дворец в Аугенсбурге? — отозвался Хью.
— Что? — вырвалось у короля.
— История настолько ужасна, что я не осмеливаюсь рассказать. Но придется. — Хью посмотрел на мать, которая стояла рядом с Гельмутом Вилламом и другими приближенными короля. Та кивнула. — Признаю, что в то время я уступил зову плоти. Я не святой, и не всякий раз мне удается победить вожделение. Моя душа несовершенна, и случается, что плоть уступает влечению, хотя душа и не желает того. Когда принцесса Сапиентия во время своего Странствия остановилась в Фирсбарге на ночлег, я был там. Эта ночь превратилась в неделю, а потом и в месяц. Будет неправдой, если я скажу, что не желал этого всей душой… — Хью выбирал слова, помня о том, что отец принцессы сидит рядом. — Принцесса Сапиентия так очаровательна и порывиста… Возможно, я возгордился тем, что она выбрала меня, хотя мне и не следовало уступать зову плоти. Но сделанного не воротишь, и я присоединился к королевской свите. Тогда я думал, что освободился от чар, наложенных на меня в Хартс-Рест, но я ошибался. В свите оказалась она . Ее гнев оказался подобен острому копью, потому что, если она наложила на тебя чары, ты не должен любить никого другого. Но когда она поняла, что мое уважение и верность принцессе непоколебимы, то прибегла к страшным мерам.