Страница:
Я говорил себе, что еще не все потеряно, что вдвоем с Рассом мы сможем понять, в чем дело, что сейчас нужно лишь добраться до центра.
На дороге образовалась настоящая пробка — грузовым фургонам с киностудий, ехавшим на север, перегородили путь мотоциклисты, едущие на восток и запад. Между рядами машин шныряли мальчишки и раздавали рекламки и сувениры с изображением Голливудлэнда. Я услышал, как они кричали: «Тройка Отважных в „Адмирале“! Кондиционеры спасают от жары! Посетите обновленный кинотеатр!» — и тут же совали мне в лицо свои бумажки. Едва пробежав глазами по надписям «Тройка Отважных», «Мэк Сеннет» и «Оснащенный кондиционерами роскошный кинотеатр „Адмирал“», я остановился на фотографии в нижней части листка. И меня словно прошибло током.
Тройка Отважных стояла между колоннами, выполненными в форме змей, проглатывающих хвосты друг друга; на заднем плане были стены с египетскими иероглифами. В правом верхнем углу фотографии был изображен диван, на котором лежала какая-то эмансипе. Вне всякого сомнения, это было как раз то место, где снимался порнофильм с участием Линды Мартин / Бетти Шорт.
Я застыл на месте; тот факт, что Эммет Спрейг в двадцатые годы общался с Мэком Сеннетом и помог ему построить декорации в «Эдендейле» еще не означал, что это каким-то образом было связано со съемками порнушки в 1946 году. Линда Мартин говорила, что фильм сняли в Тихуане; а до сих пор не найденный Дюк Веллингтон подтвердил то, что именно он и был режиссером этого фильма. Когда движение возобновилось, я повернул на Бульвар и бросил машину возле кинотеатра; кассирша «Адмирала», увидев меня, отшатнулась — и тут я заметил, что тяжело дышу и от меня разит потом.
В кинозале кондиционеры превратили мою вспотевшую одежду в ледяной панцирь. На экране мелькали финальные титры, которые сразу же сменились вступительными надписями очередного фильма, появившимися на фоне пирамид из папье-маше. Увидев, что Эммет Спрейг упоминается в качестве помощника режиссера, я сжал кулаки; стараясь не пропустить титры, в которых упоминается место, где был снят фильм, я затаил дыхание. Но тут на экране появились надписи, служащие прологом к кинокартине, и мне ничего не оставалось, как сесть у прохода и начать просмотр этого фильма.
Фильм рассказывал о том, как тройка Отважных переместилась в библейские времена; тут было все — погони, похищения, мордобой. Несколько раз промелькнули декорации из порнушного фильма, каждый раз все более подробно. Натурные съемки, похоже, проходили на фоне Голливудских холмов, но сцены были сняты таким образом, что было непонятно, находилась ли съемочная площадка в студии или в частных владениях на свежем воздухе. Я уже знал, что буду делать дальше, но мне хотелось увидеть на экране еще одно доказательство моим предположениям, которое бы развеяло последние сомнения.
Фильм тянулся бесконечно; я поеживался от холода. Наконец пошли финальные титры — «Фильм снят в Голливуде, США», — и все мои сомнения рухнули, как кегли.
Даже выйдя после киносеанса на улицу, где нещадно жарило солнце, я продолжал дрожать от холода. Очухавшись, я увидел, что совершенно безоружен, так как обе мои пушки остались в «Эль Нидо». Возвратившись дворами в гостиницу, я взял одну из них. На выходе меня окликнули:
— Эй, мужик. Это ты — сержант Блайкерт?
В коридоре с телефонной трубкой в руках стоял постоялец из соседнего номера. Поспешив к нему, я схватил трубку.
— Расс?
— Это Гар-р-ри. Я нахожусь в конце Бичвуд-драйв. Здесь сейчас сносят не-несколько бунгало, и э-этот патрульный наткнулся на домишко, в котором в-с-се заляпано кровью. Двенадцатого и тринадцатого здесь уже искали, и я...
Домишко находился на участке, которым владел Эммет Спрейг; я отметил про себя, что в первый раз слышу, как Гарри заикается после полудня.
— Я приеду с набором для снятия улик. Через двадцать минут.
Повесив трубку, я возвратился в номер, взял образцы отпечатков Бетти Шорт и побежал вниз к машине. Поток автомобилей уменьшился; издали я заметил, что в надписи «Голливудлэнд» уже недоставало последних двух букв. Я направился на восток в сторону Бичвуд-драйв, затем повернул на север. Подъезжая к парковой зоне, которая окружала холм Ли, я увидел, что наибольшее оживление царило за оградительными канатами, охраняемыми кордоном полицейских; поставив машину во второй ряд, я разглядел Гарри, идущего в мою сторону, полицейский жетон на пальто.
От него теперь пахло спиртным, заикание улетучилось.
— Боже, какая удача. До начала сноса этот патрульный должен был очистить район от бродяг и бомжей. Наткнувшись на этот домишко, он спустился и позвал меня. Похоже на то, что с 47-го там периодически жили разные бродяги, но, может, лучше его обследуешь ты.
Взяв свой комплект принадлежностей для снятия улик, я вместе с Гарри стал подниматься в гору. Аварийные команды сносили бунгало на улице, параллельной Бичвуд, рабочие кричали что-то об утечке газа из труб. Невдалеке стояли пожарные машины, шланги были вытащены наружу и направлены на огромные груды камней. На тротуарах цепочкой вытянулись бульдозеры и экскаваторы. Везде сновали полицейские, отгонявшие от греха подальше всех местных. А прямо перед нами начинался настоящий водевиль.
На строительных лесах, установленных у подножия холма Ли, были закреплены несколько лебедок и по толстому проводу этими лебедками с высоты в пятнадцать ярдов спускали букву Э из надписи «Голливудлэнд». Вокруг царила настоящая кутерьма — кинокамеры снимали, фотографы фотографировали, зеваки глазели, а политики распивали шампанское. Повсюду стояла пыль от вырванных с корнем кустарников; недалеко от всех этих лебедок находилась импровизированная сцена, на которой на складывающихся стульях сидели участники школьного оркестра района Голливуд. Когда буква Э упала на землю, они начали играть бравурный марш под названием «Ура Голливуду». Гарри сказал:
— Сюда. — Мы свернули на пешеходную дорожку, огибающую подножие холма. Со всех сторон росла буйная растительность; Гарри шел впереди, по тропинке, ведущей на вершину холма. Я следовал за ним, ветки кустарника больно хлестали по лицу и одежде. Пройдя двадцать ярдов, мы очутились на небольшой поляне, через которую протекал мелководный ручей. И тут я увидел крошечный домишко из шлакобетона. Дверь была открыта.
Я вошел.
Стены были увешаны порнографическими фотографиями, изображавшими увечных и обезображенных женщин. Монголоидные лица, сосущие члены; обнаженные девушки с высохшими и закованными в протезы ногами лежали на спине; лишенные конечностей калеки, злобно глядящие в камеру. На полулежал матрас, насквозь пропитанный кровью. На нем отпечатались разные жуки и мухи, которым так и не удалось выбраться после пира. На дальней стене прикрепленные кнопками висели цветные фотографии, которые, казалось, были вырваны из учебника по анатомии: снятые крупным планом больные органы, истекающие кровью и гноем. На полу виднелись следы застывшей жидкости; рядом с матрасом был установлен небольшой прожектор на треноге, лампа направлена в центр матраса. Желая узнать, как этот прожектор подключается к сети, я нагнулся и посмотрел на нижнюю часть этой штуковины, источник электропитания находился именно там. В углу комнаты была сложена стопка книг, обрызганных кровью, — в основном научная фантастика, среди них выделялись «Анатомия для аспирантов» под редакцией Грея и «Человек, который смеется» Виктора Гюго.
— Баки! — Я обернулся. — Найди Расса. Скажи ему о том, что мы нашли. А я здесь все обследую.
— Расс только завтра приедет из Тусона. Слушай, у тебя какой-то нездоровый вид...
— Черт возьми, убирайся отсюда и дай мне поработать!
Гарри выскочил из домика, его самолюбие было явно задето; я подумал о том, что совсем близко находятся владения Спрейгов и, возможно, где-то рядом бродит этот псих Джорджи Тильден, сын знаменитого шотландского патологоанатома. «Да ну? У него медицинское образование?» Открыв свой чемоданчик и достав все необходимые принадлежности, я стал искать улики в этой лачуге из ночных кошмаров.
Сначала я осмотрел потолок и пол. Кроме следов от грязи, оставленных недавно, — возможно, их оставил Гарри, — я нашел тонкий кусочек веревки под матрасом и соскреб с нее еле заметные частицы кожи, а в другую пробирку положил темный волосок с запекшейся кровью, снятый с матраса. Проверив кровь на цветность и увидев, что она была темно-бордового цвета, я взял еще несколько образцов на анализ. Затем я пометил и убрал веревку вместе с анатомическими и порнокартинками. Заметив на полу след от мужского ботинка, окаймленный кровью, я сделал замер и перенес частицы пыли, взятые с того места, где ступала подошва, на прозрачную бумагу.
После этого я занялся отпечатками пальцев.
Я обследовал все предметы в комнате, на которых, по моему мнению, могли быть отпечатки; все, за что можно было ухватиться или обо что можно было облокотиться; корешки и страницы книг, лежащих на полу. В книгах ничего существенного; на других поверхностях расплывчатые пятна, следы от перчаток и несколько совершенно отчетливых отпечатков пальцев. Закончив обследование, я взял ручку и обвел места, где они были обнаружены — на полу, дверном косяке и на стене, у изголовья кровати. Взяв увеличительное стекло и образцы отпечатков Бетти Шорт, я стал сравнивать.
Один аналогичный отпечаток.
Два.
Три — достаточно для судебного слушания.
Четыре, пять, шесть, мои руки задрожали оттого, что, вне всякого сомнения, именно в этом домике и была зарублена Черная Орхидея; дрожь в руках стала настолько сильной, что я не мог перенести на пластину оставшиеся отпечатки. Достав нож, я вырезал из двери кусок, на котором было четыре отпечатка, и завернул его в тряпку — прямо как лаборант-любитель. Упаковав свои принадлежности и весь дрожа, я вышел наружу и, увидев ручей с бегущей водой, понял, что именно там убийца вымыл тело. Внезапно мне в глаза бросился какой-то предмет, окрашенный в странный цвет.
Бейсбольная бита — верхний конец окрашен в темно-бордовый цвет.
Я шел к машине и думал о Бетти, живой, счастливой, влюбленной в парня, который никогда ей не изменит. Проходя мимо парка, я посмотрел на холм Ли. Указатель содержал теперь только буквы ГОЛЛИВУД; оркестр играл мелодию под названием: «Шоу-бизнес — лучший бизнес».
Вспомнив про дворника, который убирался во дворе здания, где располагался Отдел по учету кадров, я остановился на третьем варианте. Старик выслушал мою липовую историю, взял двадцать баксов, открыл дверь и провел меня к шкафам с документацией. Выдвинув ящик, подписанный «Работники, обслуживающие объекты городской недвижимости, — совместители», и достав увеличительное стекло вместе с деревянной пластинкой, посыпанной специальным порошком, я затаил дыхание.
"Тильден Джордж Редмонд, родился в Абердине, Шотландия, 4.03.1896. Рост 161 см, вес 80 кг, шатен, глаза зеленые. Адреса нет, занесен в список как «Приезжий — связываться через Э. Спрейга, телефон BE 43 91. Водительские права выданы в Калифорнии — номер ЛА 68224, марка машины: „форд“-пикап 1939 года, номер машины 6В 119 А. Уборка мусора на участках от Манчестер-стрит до Джефферсон, Ла Бреа и до Гувер-стрит — 39-я и Нортон — посередине». Внизу страницы отпечатки, снятые с обеих рук; один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять совпадающих отпечатков — три достаточно для ареста, шесть для направления в газовую камеру. Привет, Элизабет.
Я задвинул ящик обратно, дал дворнику еще одну десятку, чтобы он молчал, собрал свои принадлежности и вышел из здания. На улице я посмотрел на часы 20:10, среда 29 июня, 1949 года, вечер, когда коп-неудачник раскрыл самое нашумевшее дело в истории Калифорнии. Я дотронулся до травы на газоне, желая убедиться, что она осталась прежней, помахал рукой проходящим мимо служащим и представил, как сообщу эту сногсшибательную новость падре, Таду Грину и директору Хорраллу. Я уже видел себя снова на работе в Бюро, через год уже лейтенантом, мистер Лед, воплотивший в жизнь самые невероятные мечты Огня и Льда. Увидел свое имя в заголовках газет, Кэй снова со мной. Представил, как прижмут Спрейгов, как их опозорят за соучастие в убийстве, все их деньги окажутся бесполезными. И тут все мои мечты разбились о реальность: я не мог арестовать их, не признав того, что в 47-м году я скрыл улики по Мадлен и Линде Мартин. Оставалась либо анонимная слава, либо публичный позор.
Либо тайное правосудие.
Я поехал в Хэнкок-парк. «Кадиллака» Рамоны и «линкольна» Марты перед домом не было, зато там стоял «крайслер» Эммета и «паккард» Мадлен. Своим невзрачным «шевроле» я заблокировал им выезд, упершись задними колесами в клумбу с розами. Входная дверь казалась неприступной, зато боковое окно было открыто. Я взобрался на подоконник и запрыгнул в комнату.
Чучело Балто по-прежнему стояло возле камина и охраняло несколько коробок, стоявших на полу. Я проверил их содержимое; они были забиты одеждой, столовым серебром и дорогостоящим английским фарфором. Картонная коробка в конце была заполнена дешевыми вечерними платьями — довольно странная аномалия. В углу располагался альбом для зарисовок, на верхнем листе были нарисованы женские лица. Я подумал о художнице Марте, и тут же услышал голоса наверху.
Вытащив свой 45-й и надев глушитель, я пошел наверх. Голоса доносились из спальни хозяина: картавый голос Эммета и щебетание Мадлен. Прислонившись к стене в коридоре, я пробрался до двери и стал слушать.
— ...кроме того, один из моих мастеров сказал, что в этих чертовых трубах идет утечка газа. Это огромные убытки, милая. В лучшем случае штрафы за нарушение техники безопасности и правил об охране труда. Пришла пора показать вам троим Шотландию и позволить нашему еврейскому другу Мики К. продемонстрировать свой талант в общении с прессой. Вот увидишь, он переложит всю вину на старину Мэка, или на либералов, или еще на кого-нибудь. А когда все уляжется, мы возвратимся домой.
— Но я не хочу ехать в Европу, папа. О боже, Шотландия. Ты всегда говорил про ее наводящую тоску провинциальность.
— Ах, ты, наверное, думаешь, что будешь скучать там по своему зубастому дружку. Я подозревал это. Ну что ж, позволь тебя успокоить. В Абердине достаточно крепких и рослых парней, которым твой жалкий кавалер и в подметки не годится. Кстати, парней знающих свое место и не таких любопытных. Там у тебя не будет недостатка в здоровых жеребцах, это уж точно. Блайкерт уже давным-давно выполнил свое предназначение, и только из-за твоего пристрастия к опасным увлечениям он снова появился на нашем горизонте. Довольно неразумного пристрастия, должен добавить.
— О, папа, я не...
Я вышел из своего укрытия и вошел в комнату. Эммет и Мадлен, одетые, лежали на большой кровати, над которой свисал балдахин. Дочка положила голову на колени папы, который своими загрубевшими плотницкими руками массировал ей плечи. Первым меня заметил любовник-папочка; Мадлен еще продолжала ворковать, когда он прекратил ее ласкать. На кровати появилась моя тень; она завизжала.
Эммет быстро прикрыл ей рот рукой, на которой блеснуло несколько перстней с драгоценными камнями. Он сказал:
— Это не измена. Это просто привязанность, так что тут все законно.
Его реакция и спокойная манера речи были безупречны. Подражая ему, таким же спокойным голосом я ответил:
— Это Джорджи Тильден убил Элизабет Шорт. Она позвонила сюда двенадцатого января, и один из вас свел ее с Джорджи. На вилширском автобусе она приехала на встречу с ним. Остальное расскажете вы.
Вытаращив от изумления глаза, Мадлен дрожала, прикрытая руками папочки. Эммет посмотрел в сторону направленного на него револьвера.
— Я не оспариваю подобное утверждение, и я не оспариваю твое несколько запоздалое стремление помочь правосудию. Сказать тебе, где можно найти Джорджи?
— Нет, сначала расскажете мне про ваши шашни, а потом уже об их законности.
— Это замечание здесь едва ли уместно, паренек. Я поздравлю тебя с успешным завершением детективной работы, которую ты проделал, скажу, где ты можешь найти Джорджи, и на этом мы остановимся.
Ведь никто из нас не хочет, чтобы пострадала Мэдди, а обсуждение мрачного прошлого нашей семьи может отразиться на ней самым неблагоприятным образом.
Как будто для того, чтобы подчеркнуть отеческую заботу о дочери, Эммет высвободил руку. Мадлен вытерла со щеки размазанную по ней помаду и пролепетала:
— Папа, пусть он заткнется.
Я бросил:
— Это папа попросил тебя потрахаться со мной? Это папа попросил тебя пригласить меня на ужин, чтобы я передумал проверять твое алиби? И таким образом, вы решили, что немного гостеприимства и трахания поможет вам выйти сухими из воды? Значит, вы...
— Папа!
Рука Эммета возвратилась на место; Мадлен уткнулась в нее лицом. Шотландец сделал следующий логический ход.
— Давай говорить по существу, паренек. Выброси историю нашей семьи из головы. Чего ты на самом деле хочешь?
Я стал осматривать спальню, останавливая свой взор на предметах — и их стоимости, о которой мне хвалилась Мадлен. На дальней стене висела написанная маслом картина Пикассо — сто двадцать штук. На столике стояли две китайские вазы — семнадцать. Над кроватью какой-то голландский мастер стоимостью двести с лишним тысяч; уродливая статуэтка на тумбочке — двенадцать с половиной. Эммет, теперь уже с улыбкой на лице, сказал:
— Ты ценишь красивые вещи. Мне это нравится. И эти красивые вещи могут быть твоими. Только скажи мне, чего ты хочешь.
Первого я прострелил Пикассо. Глушитель ухнул «уфф» и пуля 45-го разорвала холст пополам. Следующими были две китайские вазы, куски фаянса разлетелись по всей комнате. С первого раза я не попал в статуэтку — но утешением мне стало разбитое зеркало, окантованное золотом. Папа с любимой дочкой в страхе прижались друг к другу; я взял на мушку Рембрандта, или Тициана, или хрен его знает кто это был. Прямым попаданием я пробил в нем приличную дыру, равно как и вырвал кусок штукатурки из стены. Рама покосилась и рухнула Эммету на плечо; револьвер раскалился у меня в руке. Но я все равно продолжал держать его, в барабане еще достаточно патронов, чтобы я смог получить то, что хотел.
Запах пороха, дым из дула и пыль от осыпавшейся штукатурки делали воздух непригодным для дыхания. Четыреста штук баксов превращены в хлам. Двое Спрейгов, обвивших друг друга на кровати, Эммет пришедший в себя первым, гладящий Мадлен, протирающий глаза и щурящийся.
Я приставил глушитель к его затылку.
— Ты, Джорджи, Бетти. Сделай так, чтобы я поверил, или я тут все нахрен разнесу.
Эммет откашлялся и расправил локоны Мадлен; я сказал:
— И со своей собственной дочерью.
Моя оторва подняла голову, высохшие слезы на щеках, пыль и помада на лице.
— Папа, он не мой настоящий отец, и мы никогда... поэтому все законно.
Я спросил:
— Тогда кто настоящий?
Эммет повернулся ко мне лицом и мягко отвел мою руку с револьвером в сторону. Он не выглядел обескураженным или сердитым. Напротив, он был похож на бизнесмена, предвкушавшего трудные переговоры по новому контракту.
— Ее отец — чудак Джорджи, а мать — Рамона. Хочешь подробности или этого достаточно?
Я сел в кресло, покрытое шелковой парчой, в полуярде от кровати.
— Рассказывай все. И не ври, потому что я все равно узнаю.
Эммет встал и, приводя себя в порядок, окинул взором причиненный комнате ущерб. Мадлен пошла в ванную; через несколько секунд я услышал звуки льющейся воды. Эммет сел на край кровати, и положил руки на колени, словно он собрался исповедоваться священнику. Я знал, что он думал, что сможет отделаться от меня, рассказав лишь то, что посчитает нужным; но я также знал, что заставлю его выложить все, чего бы это ни стоило.
— В середине 20-х Рамона захотела завести ребенка, — начал он, — но я был против, тогда она стала доставать меня своими разговорами об отцовстве. Как-то ночью я напился и подумал: «Мама, ты хотела ребенка, так я сделаю тебе такого же парня, как я». Я обработал ее без резинки, а наутро, протрезвев, забыл про этот случай. Я не знал, что она в то время встречалась с Джорджи, только чтобы заполучить этого жеребенка, которого она так страстно желала. Когда родилась Мадлен, я подумал, что это из-за того одного раза. Я прикипел к ней сердцем — к моей маленькой девочке. Через два года я решил сделать полный комплект, и мы родили Марту.
Я знаю, парень, что ты убил двух человек, и не могу похвастаться тем же. Я так же знаю, что тебе известно, что такое жестокость. Когда Мадлен исполнилось одиннадцать, я понял, что она — точная копия Джорджи. Поэтому, подловив подлеца, я разукрасил его лицо ножичком. Увидев, что он может умереть, я отвез его в больницу и там подкупил врачей, сказав им, чтобы они сделали отметку в своих журналах, что Джорджи — жертва автокатастрофы. Когда он вышел из больницы, на него было больно смотреть — обезображенный урод. Я стал просить у него прощения, дал деньги и работу — присматривать за моими владениями, а также устроил его рабочим по вывозу городского мусора.
Я подумал о том, что Мадлен и впрямь не была похожа ни на одного из своих родителей; вспомнил я также и о том, что Джейн Чемберс упоминала об автокатастрофе, после которой у Джорджи поехала крыша. Пока все, что рассказывал Эммет, походило на правду.
— А что насчет самого Джорджи? Вам когда-нибудь приходило в голову, что он сумасшедший? Что он опасен?
Выказывая мне симпатию, он похлопал меня по колену.
— Отцом Джорджи был Редмонд Тильден, довольно известный в Шотландии врач. Патологоанатом. В Абердине в то время еще сильно было влияние церкви и поэтому доктор Редмонд мог легально вскрывать трупы только казненных преступников и педофилов, которых местные жители насмерть забросали камнями. Джорджи нравилось дотрагиваться до внутренних органов, которые его отец вытаскивал при вскрытии. Когда я еще был мальчишкой, то слышал одну историю. И я ей верю. Как-то доктор Ред-монд купил труп у каких-то ублюдков. При вскрытии он вытащил сердце и оно еще билось. Джорджи наблюдал за этим, и вид пульсирующего сердца ему понравился. Я верю этой истории, потому что во время войны Джорджи то и дело протыкал своим штыком мертвых Гансов. Не уверен, но думаю и здесь, в Америке, он выкапывал трупы из могил. Снимал скальпы и вынимал внутренние органы. Все это, конечно, омерзительно.
Я увидел свет в конце туннеля, слабую надежду на то, что удастся распутать дело. Джейн Чемберс в нашем с ней разговоре упоминала о том, что Джорджи и Рамона снимали на кинопленку, организованные ими представления, и что эти представления были основаны на действительных событиях, происходивших с Эмметом в Первую мировую войну; а два года назад во время моего ужина в их доме Рамона упоминала о том, как они «разыгрывали на сцене те эпизоды из жизни мистера Спрейга, которые он предпочитает не вспоминать». Я ухватился за мою догадку.
— А как вы могли жить с сумасшедшим?
Эммет ответил:
— В свое время, парень, тебя носили на руках, поэтому ты знаешь, как иногда слабые люди нуждаются в том, чтобы ты о них позаботился. А здесь особая связь. Это как будто у тебя есть слабоумный младший брат.
— У меня был слабоумный брат, старше меня. И я его уважал.
Эммет засмеялся — скептически.
— По ту сторону я не был.
— Неужели? Элдридж Чемберс утверждает обратное. Перед своей смертью он оставил в городской администрации кое-какие материалы. Похоже на то, что в тридцатые годы ему довелось увидеть некоторые представления, которые устраивали Рамона и Джорджи. Маленькие девочки в солдатской форме и с игрушечными ружьями в руках. Джорджи отражает атаку немцев, а вы бежите, поджав хвост, как последний трус.
Эммет покраснел и попытался изобразить самодовольную ухмылку; его губы задвигались словно у паралитика. Я прокричал:
— Трус! — и со всей силы ударил его по лицу — и этот с виду суровый шотландский сукин сын бросился рыдать как дитя. Из ванны вышла Мадлен, в чистой одежде и со свежим макияжем. Подойдя к кровати, она обняла своего «папочку» так, как до этого обнимал ее он.
— Рассказывай, Эммет, — потребовал я.
Он рыдал на плече своей суррогатной дочери; она ласкала его с такой нежностью, которая мне и не снилась. Наконец он шепотом выдавил:
— Я не мог бросить Джорджи, потому что он спас мою жизнь. Мы отстали от своей части и оказались на поле, усеянном трупами. В то время к тому месту подошел немецкий патруль. Они протыкали штыками всех британцев, раненых или мертвых. Джорджи навалил на нас несколько трупов немецких солдат. Это были даже не трупы, а то, что от них осталось после минометного обстрела. Джорджи заставил меня заползти подо все эти оторванные конечности и вывернутые внутренности и оставаться там, пока не ушел патруль, а потом мы вылезли оттуда, и он меня вычистил и взбодрил разговорами про Америку. Так что, как видишь, я не мог...
На дороге образовалась настоящая пробка — грузовым фургонам с киностудий, ехавшим на север, перегородили путь мотоциклисты, едущие на восток и запад. Между рядами машин шныряли мальчишки и раздавали рекламки и сувениры с изображением Голливудлэнда. Я услышал, как они кричали: «Тройка Отважных в „Адмирале“! Кондиционеры спасают от жары! Посетите обновленный кинотеатр!» — и тут же совали мне в лицо свои бумажки. Едва пробежав глазами по надписям «Тройка Отважных», «Мэк Сеннет» и «Оснащенный кондиционерами роскошный кинотеатр „Адмирал“», я остановился на фотографии в нижней части листка. И меня словно прошибло током.
Тройка Отважных стояла между колоннами, выполненными в форме змей, проглатывающих хвосты друг друга; на заднем плане были стены с египетскими иероглифами. В правом верхнем углу фотографии был изображен диван, на котором лежала какая-то эмансипе. Вне всякого сомнения, это было как раз то место, где снимался порнофильм с участием Линды Мартин / Бетти Шорт.
Я застыл на месте; тот факт, что Эммет Спрейг в двадцатые годы общался с Мэком Сеннетом и помог ему построить декорации в «Эдендейле» еще не означал, что это каким-то образом было связано со съемками порнушки в 1946 году. Линда Мартин говорила, что фильм сняли в Тихуане; а до сих пор не найденный Дюк Веллингтон подтвердил то, что именно он и был режиссером этого фильма. Когда движение возобновилось, я повернул на Бульвар и бросил машину возле кинотеатра; кассирша «Адмирала», увидев меня, отшатнулась — и тут я заметил, что тяжело дышу и от меня разит потом.
В кинозале кондиционеры превратили мою вспотевшую одежду в ледяной панцирь. На экране мелькали финальные титры, которые сразу же сменились вступительными надписями очередного фильма, появившимися на фоне пирамид из папье-маше. Увидев, что Эммет Спрейг упоминается в качестве помощника режиссера, я сжал кулаки; стараясь не пропустить титры, в которых упоминается место, где был снят фильм, я затаил дыхание. Но тут на экране появились надписи, служащие прологом к кинокартине, и мне ничего не оставалось, как сесть у прохода и начать просмотр этого фильма.
Фильм рассказывал о том, как тройка Отважных переместилась в библейские времена; тут было все — погони, похищения, мордобой. Несколько раз промелькнули декорации из порнушного фильма, каждый раз все более подробно. Натурные съемки, похоже, проходили на фоне Голливудских холмов, но сцены были сняты таким образом, что было непонятно, находилась ли съемочная площадка в студии или в частных владениях на свежем воздухе. Я уже знал, что буду делать дальше, но мне хотелось увидеть на экране еще одно доказательство моим предположениям, которое бы развеяло последние сомнения.
Фильм тянулся бесконечно; я поеживался от холода. Наконец пошли финальные титры — «Фильм снят в Голливуде, США», — и все мои сомнения рухнули, как кегли.
Даже выйдя после киносеанса на улицу, где нещадно жарило солнце, я продолжал дрожать от холода. Очухавшись, я увидел, что совершенно безоружен, так как обе мои пушки остались в «Эль Нидо». Возвратившись дворами в гостиницу, я взял одну из них. На выходе меня окликнули:
— Эй, мужик. Это ты — сержант Блайкерт?
В коридоре с телефонной трубкой в руках стоял постоялец из соседнего номера. Поспешив к нему, я схватил трубку.
— Расс?
— Это Гар-р-ри. Я нахожусь в конце Бичвуд-драйв. Здесь сейчас сносят не-несколько бунгало, и э-этот патрульный наткнулся на домишко, в котором в-с-се заляпано кровью. Двенадцатого и тринадцатого здесь уже искали, и я...
Домишко находился на участке, которым владел Эммет Спрейг; я отметил про себя, что в первый раз слышу, как Гарри заикается после полудня.
— Я приеду с набором для снятия улик. Через двадцать минут.
Повесив трубку, я возвратился в номер, взял образцы отпечатков Бетти Шорт и побежал вниз к машине. Поток автомобилей уменьшился; издали я заметил, что в надписи «Голливудлэнд» уже недоставало последних двух букв. Я направился на восток в сторону Бичвуд-драйв, затем повернул на север. Подъезжая к парковой зоне, которая окружала холм Ли, я увидел, что наибольшее оживление царило за оградительными канатами, охраняемыми кордоном полицейских; поставив машину во второй ряд, я разглядел Гарри, идущего в мою сторону, полицейский жетон на пальто.
От него теперь пахло спиртным, заикание улетучилось.
— Боже, какая удача. До начала сноса этот патрульный должен был очистить район от бродяг и бомжей. Наткнувшись на этот домишко, он спустился и позвал меня. Похоже на то, что с 47-го там периодически жили разные бродяги, но, может, лучше его обследуешь ты.
Взяв свой комплект принадлежностей для снятия улик, я вместе с Гарри стал подниматься в гору. Аварийные команды сносили бунгало на улице, параллельной Бичвуд, рабочие кричали что-то об утечке газа из труб. Невдалеке стояли пожарные машины, шланги были вытащены наружу и направлены на огромные груды камней. На тротуарах цепочкой вытянулись бульдозеры и экскаваторы. Везде сновали полицейские, отгонявшие от греха подальше всех местных. А прямо перед нами начинался настоящий водевиль.
На строительных лесах, установленных у подножия холма Ли, были закреплены несколько лебедок и по толстому проводу этими лебедками с высоты в пятнадцать ярдов спускали букву Э из надписи «Голливудлэнд». Вокруг царила настоящая кутерьма — кинокамеры снимали, фотографы фотографировали, зеваки глазели, а политики распивали шампанское. Повсюду стояла пыль от вырванных с корнем кустарников; недалеко от всех этих лебедок находилась импровизированная сцена, на которой на складывающихся стульях сидели участники школьного оркестра района Голливуд. Когда буква Э упала на землю, они начали играть бравурный марш под названием «Ура Голливуду». Гарри сказал:
— Сюда. — Мы свернули на пешеходную дорожку, огибающую подножие холма. Со всех сторон росла буйная растительность; Гарри шел впереди, по тропинке, ведущей на вершину холма. Я следовал за ним, ветки кустарника больно хлестали по лицу и одежде. Пройдя двадцать ярдов, мы очутились на небольшой поляне, через которую протекал мелководный ручей. И тут я увидел крошечный домишко из шлакобетона. Дверь была открыта.
Я вошел.
Стены были увешаны порнографическими фотографиями, изображавшими увечных и обезображенных женщин. Монголоидные лица, сосущие члены; обнаженные девушки с высохшими и закованными в протезы ногами лежали на спине; лишенные конечностей калеки, злобно глядящие в камеру. На полулежал матрас, насквозь пропитанный кровью. На нем отпечатались разные жуки и мухи, которым так и не удалось выбраться после пира. На дальней стене прикрепленные кнопками висели цветные фотографии, которые, казалось, были вырваны из учебника по анатомии: снятые крупным планом больные органы, истекающие кровью и гноем. На полу виднелись следы застывшей жидкости; рядом с матрасом был установлен небольшой прожектор на треноге, лампа направлена в центр матраса. Желая узнать, как этот прожектор подключается к сети, я нагнулся и посмотрел на нижнюю часть этой штуковины, источник электропитания находился именно там. В углу комнаты была сложена стопка книг, обрызганных кровью, — в основном научная фантастика, среди них выделялись «Анатомия для аспирантов» под редакцией Грея и «Человек, который смеется» Виктора Гюго.
— Баки! — Я обернулся. — Найди Расса. Скажи ему о том, что мы нашли. А я здесь все обследую.
— Расс только завтра приедет из Тусона. Слушай, у тебя какой-то нездоровый вид...
— Черт возьми, убирайся отсюда и дай мне поработать!
Гарри выскочил из домика, его самолюбие было явно задето; я подумал о том, что совсем близко находятся владения Спрейгов и, возможно, где-то рядом бродит этот псих Джорджи Тильден, сын знаменитого шотландского патологоанатома. «Да ну? У него медицинское образование?» Открыв свой чемоданчик и достав все необходимые принадлежности, я стал искать улики в этой лачуге из ночных кошмаров.
Сначала я осмотрел потолок и пол. Кроме следов от грязи, оставленных недавно, — возможно, их оставил Гарри, — я нашел тонкий кусочек веревки под матрасом и соскреб с нее еле заметные частицы кожи, а в другую пробирку положил темный волосок с запекшейся кровью, снятый с матраса. Проверив кровь на цветность и увидев, что она была темно-бордового цвета, я взял еще несколько образцов на анализ. Затем я пометил и убрал веревку вместе с анатомическими и порнокартинками. Заметив на полу след от мужского ботинка, окаймленный кровью, я сделал замер и перенес частицы пыли, взятые с того места, где ступала подошва, на прозрачную бумагу.
После этого я занялся отпечатками пальцев.
Я обследовал все предметы в комнате, на которых, по моему мнению, могли быть отпечатки; все, за что можно было ухватиться или обо что можно было облокотиться; корешки и страницы книг, лежащих на полу. В книгах ничего существенного; на других поверхностях расплывчатые пятна, следы от перчаток и несколько совершенно отчетливых отпечатков пальцев. Закончив обследование, я взял ручку и обвел места, где они были обнаружены — на полу, дверном косяке и на стене, у изголовья кровати. Взяв увеличительное стекло и образцы отпечатков Бетти Шорт, я стал сравнивать.
Один аналогичный отпечаток.
Два.
Три — достаточно для судебного слушания.
Четыре, пять, шесть, мои руки задрожали оттого, что, вне всякого сомнения, именно в этом домике и была зарублена Черная Орхидея; дрожь в руках стала настолько сильной, что я не мог перенести на пластину оставшиеся отпечатки. Достав нож, я вырезал из двери кусок, на котором было четыре отпечатка, и завернул его в тряпку — прямо как лаборант-любитель. Упаковав свои принадлежности и весь дрожа, я вышел наружу и, увидев ручей с бегущей водой, понял, что именно там убийца вымыл тело. Внезапно мне в глаза бросился какой-то предмет, окрашенный в странный цвет.
Бейсбольная бита — верхний конец окрашен в темно-бордовый цвет.
Я шел к машине и думал о Бетти, живой, счастливой, влюбленной в парня, который никогда ей не изменит. Проходя мимо парка, я посмотрел на холм Ли. Указатель содержал теперь только буквы ГОЛЛИВУД; оркестр играл мелодию под названием: «Шоу-бизнес — лучший бизнес».
* * *
Я поехал в центр. Отдел по учету кадров городской администрации, равно как и офис службы иммиграции и натурализации были закрыты. Я позвонил в «Ар энд Аи», но узнать что-либо про уроженца Шотландии Джорджи Тильдена не смог — было ясно, что если я не получу подтверждения по отпечаткам пальцев в эту ночь, то сойду с ума. Оставалось только три варианта: звонить в вышестоящие организации, вламываться в них или давать взятку.Вспомнив про дворника, который убирался во дворе здания, где располагался Отдел по учету кадров, я остановился на третьем варианте. Старик выслушал мою липовую историю, взял двадцать баксов, открыл дверь и провел меня к шкафам с документацией. Выдвинув ящик, подписанный «Работники, обслуживающие объекты городской недвижимости, — совместители», и достав увеличительное стекло вместе с деревянной пластинкой, посыпанной специальным порошком, я затаил дыхание.
"Тильден Джордж Редмонд, родился в Абердине, Шотландия, 4.03.1896. Рост 161 см, вес 80 кг, шатен, глаза зеленые. Адреса нет, занесен в список как «Приезжий — связываться через Э. Спрейга, телефон BE 43 91. Водительские права выданы в Калифорнии — номер ЛА 68224, марка машины: „форд“-пикап 1939 года, номер машины 6В 119 А. Уборка мусора на участках от Манчестер-стрит до Джефферсон, Ла Бреа и до Гувер-стрит — 39-я и Нортон — посередине». Внизу страницы отпечатки, снятые с обеих рук; один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять совпадающих отпечатков — три достаточно для ареста, шесть для направления в газовую камеру. Привет, Элизабет.
Я задвинул ящик обратно, дал дворнику еще одну десятку, чтобы он молчал, собрал свои принадлежности и вышел из здания. На улице я посмотрел на часы 20:10, среда 29 июня, 1949 года, вечер, когда коп-неудачник раскрыл самое нашумевшее дело в истории Калифорнии. Я дотронулся до травы на газоне, желая убедиться, что она осталась прежней, помахал рукой проходящим мимо служащим и представил, как сообщу эту сногсшибательную новость падре, Таду Грину и директору Хорраллу. Я уже видел себя снова на работе в Бюро, через год уже лейтенантом, мистер Лед, воплотивший в жизнь самые невероятные мечты Огня и Льда. Увидел свое имя в заголовках газет, Кэй снова со мной. Представил, как прижмут Спрейгов, как их опозорят за соучастие в убийстве, все их деньги окажутся бесполезными. И тут все мои мечты разбились о реальность: я не мог арестовать их, не признав того, что в 47-м году я скрыл улики по Мадлен и Линде Мартин. Оставалась либо анонимная слава, либо публичный позор.
Либо тайное правосудие.
Я поехал в Хэнкок-парк. «Кадиллака» Рамоны и «линкольна» Марты перед домом не было, зато там стоял «крайслер» Эммета и «паккард» Мадлен. Своим невзрачным «шевроле» я заблокировал им выезд, упершись задними колесами в клумбу с розами. Входная дверь казалась неприступной, зато боковое окно было открыто. Я взобрался на подоконник и запрыгнул в комнату.
Чучело Балто по-прежнему стояло возле камина и охраняло несколько коробок, стоявших на полу. Я проверил их содержимое; они были забиты одеждой, столовым серебром и дорогостоящим английским фарфором. Картонная коробка в конце была заполнена дешевыми вечерними платьями — довольно странная аномалия. В углу располагался альбом для зарисовок, на верхнем листе были нарисованы женские лица. Я подумал о художнице Марте, и тут же услышал голоса наверху.
Вытащив свой 45-й и надев глушитель, я пошел наверх. Голоса доносились из спальни хозяина: картавый голос Эммета и щебетание Мадлен. Прислонившись к стене в коридоре, я пробрался до двери и стал слушать.
— ...кроме того, один из моих мастеров сказал, что в этих чертовых трубах идет утечка газа. Это огромные убытки, милая. В лучшем случае штрафы за нарушение техники безопасности и правил об охране труда. Пришла пора показать вам троим Шотландию и позволить нашему еврейскому другу Мики К. продемонстрировать свой талант в общении с прессой. Вот увидишь, он переложит всю вину на старину Мэка, или на либералов, или еще на кого-нибудь. А когда все уляжется, мы возвратимся домой.
— Но я не хочу ехать в Европу, папа. О боже, Шотландия. Ты всегда говорил про ее наводящую тоску провинциальность.
— Ах, ты, наверное, думаешь, что будешь скучать там по своему зубастому дружку. Я подозревал это. Ну что ж, позволь тебя успокоить. В Абердине достаточно крепких и рослых парней, которым твой жалкий кавалер и в подметки не годится. Кстати, парней знающих свое место и не таких любопытных. Там у тебя не будет недостатка в здоровых жеребцах, это уж точно. Блайкерт уже давным-давно выполнил свое предназначение, и только из-за твоего пристрастия к опасным увлечениям он снова появился на нашем горизонте. Довольно неразумного пристрастия, должен добавить.
— О, папа, я не...
Я вышел из своего укрытия и вошел в комнату. Эммет и Мадлен, одетые, лежали на большой кровати, над которой свисал балдахин. Дочка положила голову на колени папы, который своими загрубевшими плотницкими руками массировал ей плечи. Первым меня заметил любовник-папочка; Мадлен еще продолжала ворковать, когда он прекратил ее ласкать. На кровати появилась моя тень; она завизжала.
Эммет быстро прикрыл ей рот рукой, на которой блеснуло несколько перстней с драгоценными камнями. Он сказал:
— Это не измена. Это просто привязанность, так что тут все законно.
Его реакция и спокойная манера речи были безупречны. Подражая ему, таким же спокойным голосом я ответил:
— Это Джорджи Тильден убил Элизабет Шорт. Она позвонила сюда двенадцатого января, и один из вас свел ее с Джорджи. На вилширском автобусе она приехала на встречу с ним. Остальное расскажете вы.
Вытаращив от изумления глаза, Мадлен дрожала, прикрытая руками папочки. Эммет посмотрел в сторону направленного на него револьвера.
— Я не оспариваю подобное утверждение, и я не оспариваю твое несколько запоздалое стремление помочь правосудию. Сказать тебе, где можно найти Джорджи?
— Нет, сначала расскажете мне про ваши шашни, а потом уже об их законности.
— Это замечание здесь едва ли уместно, паренек. Я поздравлю тебя с успешным завершением детективной работы, которую ты проделал, скажу, где ты можешь найти Джорджи, и на этом мы остановимся.
Ведь никто из нас не хочет, чтобы пострадала Мэдди, а обсуждение мрачного прошлого нашей семьи может отразиться на ней самым неблагоприятным образом.
Как будто для того, чтобы подчеркнуть отеческую заботу о дочери, Эммет высвободил руку. Мадлен вытерла со щеки размазанную по ней помаду и пролепетала:
— Папа, пусть он заткнется.
Я бросил:
— Это папа попросил тебя потрахаться со мной? Это папа попросил тебя пригласить меня на ужин, чтобы я передумал проверять твое алиби? И таким образом, вы решили, что немного гостеприимства и трахания поможет вам выйти сухими из воды? Значит, вы...
— Папа!
Рука Эммета возвратилась на место; Мадлен уткнулась в нее лицом. Шотландец сделал следующий логический ход.
— Давай говорить по существу, паренек. Выброси историю нашей семьи из головы. Чего ты на самом деле хочешь?
Я стал осматривать спальню, останавливая свой взор на предметах — и их стоимости, о которой мне хвалилась Мадлен. На дальней стене висела написанная маслом картина Пикассо — сто двадцать штук. На столике стояли две китайские вазы — семнадцать. Над кроватью какой-то голландский мастер стоимостью двести с лишним тысяч; уродливая статуэтка на тумбочке — двенадцать с половиной. Эммет, теперь уже с улыбкой на лице, сказал:
— Ты ценишь красивые вещи. Мне это нравится. И эти красивые вещи могут быть твоими. Только скажи мне, чего ты хочешь.
Первого я прострелил Пикассо. Глушитель ухнул «уфф» и пуля 45-го разорвала холст пополам. Следующими были две китайские вазы, куски фаянса разлетелись по всей комнате. С первого раза я не попал в статуэтку — но утешением мне стало разбитое зеркало, окантованное золотом. Папа с любимой дочкой в страхе прижались друг к другу; я взял на мушку Рембрандта, или Тициана, или хрен его знает кто это был. Прямым попаданием я пробил в нем приличную дыру, равно как и вырвал кусок штукатурки из стены. Рама покосилась и рухнула Эммету на плечо; револьвер раскалился у меня в руке. Но я все равно продолжал держать его, в барабане еще достаточно патронов, чтобы я смог получить то, что хотел.
Запах пороха, дым из дула и пыль от осыпавшейся штукатурки делали воздух непригодным для дыхания. Четыреста штук баксов превращены в хлам. Двое Спрейгов, обвивших друг друга на кровати, Эммет пришедший в себя первым, гладящий Мадлен, протирающий глаза и щурящийся.
Я приставил глушитель к его затылку.
— Ты, Джорджи, Бетти. Сделай так, чтобы я поверил, или я тут все нахрен разнесу.
Эммет откашлялся и расправил локоны Мадлен; я сказал:
— И со своей собственной дочерью.
Моя оторва подняла голову, высохшие слезы на щеках, пыль и помада на лице.
— Папа, он не мой настоящий отец, и мы никогда... поэтому все законно.
Я спросил:
— Тогда кто настоящий?
Эммет повернулся ко мне лицом и мягко отвел мою руку с револьвером в сторону. Он не выглядел обескураженным или сердитым. Напротив, он был похож на бизнесмена, предвкушавшего трудные переговоры по новому контракту.
— Ее отец — чудак Джорджи, а мать — Рамона. Хочешь подробности или этого достаточно?
Я сел в кресло, покрытое шелковой парчой, в полуярде от кровати.
— Рассказывай все. И не ври, потому что я все равно узнаю.
Эммет встал и, приводя себя в порядок, окинул взором причиненный комнате ущерб. Мадлен пошла в ванную; через несколько секунд я услышал звуки льющейся воды. Эммет сел на край кровати, и положил руки на колени, словно он собрался исповедоваться священнику. Я знал, что он думал, что сможет отделаться от меня, рассказав лишь то, что посчитает нужным; но я также знал, что заставлю его выложить все, чего бы это ни стоило.
— В середине 20-х Рамона захотела завести ребенка, — начал он, — но я был против, тогда она стала доставать меня своими разговорами об отцовстве. Как-то ночью я напился и подумал: «Мама, ты хотела ребенка, так я сделаю тебе такого же парня, как я». Я обработал ее без резинки, а наутро, протрезвев, забыл про этот случай. Я не знал, что она в то время встречалась с Джорджи, только чтобы заполучить этого жеребенка, которого она так страстно желала. Когда родилась Мадлен, я подумал, что это из-за того одного раза. Я прикипел к ней сердцем — к моей маленькой девочке. Через два года я решил сделать полный комплект, и мы родили Марту.
Я знаю, парень, что ты убил двух человек, и не могу похвастаться тем же. Я так же знаю, что тебе известно, что такое жестокость. Когда Мадлен исполнилось одиннадцать, я понял, что она — точная копия Джорджи. Поэтому, подловив подлеца, я разукрасил его лицо ножичком. Увидев, что он может умереть, я отвез его в больницу и там подкупил врачей, сказав им, чтобы они сделали отметку в своих журналах, что Джорджи — жертва автокатастрофы. Когда он вышел из больницы, на него было больно смотреть — обезображенный урод. Я стал просить у него прощения, дал деньги и работу — присматривать за моими владениями, а также устроил его рабочим по вывозу городского мусора.
Я подумал о том, что Мадлен и впрямь не была похожа ни на одного из своих родителей; вспомнил я также и о том, что Джейн Чемберс упоминала об автокатастрофе, после которой у Джорджи поехала крыша. Пока все, что рассказывал Эммет, походило на правду.
— А что насчет самого Джорджи? Вам когда-нибудь приходило в голову, что он сумасшедший? Что он опасен?
Выказывая мне симпатию, он похлопал меня по колену.
— Отцом Джорджи был Редмонд Тильден, довольно известный в Шотландии врач. Патологоанатом. В Абердине в то время еще сильно было влияние церкви и поэтому доктор Редмонд мог легально вскрывать трупы только казненных преступников и педофилов, которых местные жители насмерть забросали камнями. Джорджи нравилось дотрагиваться до внутренних органов, которые его отец вытаскивал при вскрытии. Когда я еще был мальчишкой, то слышал одну историю. И я ей верю. Как-то доктор Ред-монд купил труп у каких-то ублюдков. При вскрытии он вытащил сердце и оно еще билось. Джорджи наблюдал за этим, и вид пульсирующего сердца ему понравился. Я верю этой истории, потому что во время войны Джорджи то и дело протыкал своим штыком мертвых Гансов. Не уверен, но думаю и здесь, в Америке, он выкапывал трупы из могил. Снимал скальпы и вынимал внутренние органы. Все это, конечно, омерзительно.
Я увидел свет в конце туннеля, слабую надежду на то, что удастся распутать дело. Джейн Чемберс в нашем с ней разговоре упоминала о том, что Джорджи и Рамона снимали на кинопленку, организованные ими представления, и что эти представления были основаны на действительных событиях, происходивших с Эмметом в Первую мировую войну; а два года назад во время моего ужина в их доме Рамона упоминала о том, как они «разыгрывали на сцене те эпизоды из жизни мистера Спрейга, которые он предпочитает не вспоминать». Я ухватился за мою догадку.
— А как вы могли жить с сумасшедшим?
Эммет ответил:
— В свое время, парень, тебя носили на руках, поэтому ты знаешь, как иногда слабые люди нуждаются в том, чтобы ты о них позаботился. А здесь особая связь. Это как будто у тебя есть слабоумный младший брат.
— У меня был слабоумный брат, старше меня. И я его уважал.
Эммет засмеялся — скептически.
— По ту сторону я не был.
— Неужели? Элдридж Чемберс утверждает обратное. Перед своей смертью он оставил в городской администрации кое-какие материалы. Похоже на то, что в тридцатые годы ему довелось увидеть некоторые представления, которые устраивали Рамона и Джорджи. Маленькие девочки в солдатской форме и с игрушечными ружьями в руках. Джорджи отражает атаку немцев, а вы бежите, поджав хвост, как последний трус.
Эммет покраснел и попытался изобразить самодовольную ухмылку; его губы задвигались словно у паралитика. Я прокричал:
— Трус! — и со всей силы ударил его по лицу — и этот с виду суровый шотландский сукин сын бросился рыдать как дитя. Из ванны вышла Мадлен, в чистой одежде и со свежим макияжем. Подойдя к кровати, она обняла своего «папочку» так, как до этого обнимал ее он.
— Рассказывай, Эммет, — потребовал я.
Он рыдал на плече своей суррогатной дочери; она ласкала его с такой нежностью, которая мне и не снилась. Наконец он шепотом выдавил:
— Я не мог бросить Джорджи, потому что он спас мою жизнь. Мы отстали от своей части и оказались на поле, усеянном трупами. В то время к тому месту подошел немецкий патруль. Они протыкали штыками всех британцев, раненых или мертвых. Джорджи навалил на нас несколько трупов немецких солдат. Это были даже не трупы, а то, что от них осталось после минометного обстрела. Джорджи заставил меня заползти подо все эти оторванные конечности и вывернутые внутренности и оставаться там, пока не ушел патруль, а потом мы вылезли оттуда, и он меня вычистил и взбодрил разговорами про Америку. Так что, как видишь, я не мог...