– Сеньор, – отозвался молодой мексиканец, – вы воистину наш добрый гений. Я, право, не могу найти слов для выражения моей безграничной благодарности за помощь, тем более великодушную, что мы для вас совершенно чужие люди.
   – Вы в этом уверены?
   – Да, уверен. Слишком приметное у вас лицо, чтобы его можно было позабыть, увидев однажды. Вот почему я снова и снова повторяю: вы ошибаетесь, если думаете, что знавали меня когда-то. Вас, очевидно, вводит в заблуждение мое случайное сходство с каким-то другим человеком. После наступившего молчания, длившегося не более минуты, незнакомец заговорил с той подчеркнутой вежливостью, в которой нетрудно было уловить тон легкой иронии.
   – Пусть будет так, сеньор, – сказал он, слегка поклонившись. – Но не соблаговолите ли вы, в таком случае, назвать себя и рассказать, в силу каких обстоятельств скрестились наши пути и я получил возможность оказать вам, как вы говорите, большую услугу…
   – Огромную, сеньор! – с жаром перебил его молодой мексиканец.
   – Хорошо, не будем больше спорить, кабальеро, я жду вашего рассказа.
   – А я не стану злоупотреблять вашим терпением, сеньор. Мое имя – дон Руне де Могюер; я живу в асиенде[7] моего отца в окрестностях города Ариспы. Моя сестра несколько лет воспитывалась в женском монастыре в городе Эль-Росарио. По соображениям, которые не представляют для вас никакого интереса, отец приказал мне отправиться за ней в ЭльРосарио, откуда мне не терпелось вернуться как можно скорей домой. К тому же и сестра моя, после долголетнего пребывания на чужбине, горела желанием очутиться поскорей в родной семье. Так оно и случилось, что, невзирая на предупреждение бывалых людей об опасностях длительного путешествия по пустынной стране, я отказался от конвоя, и мы пустились в путь в сопровождении всего только двух пеонов[8], на преданность и отвагу которых я мог положиться. Сначала все шло хорошо; мы с сестрой даже посмеивались над страхами и предупреждениями наших друзей. Мы считали себя уже вне опасности. Но вчера на закате, в тот самый час, когда мы готовились остановиться на ночлег, на нас внезапно напала банда разбойников. Казалось, что они выросли из-под земли – до того неожиданно было их появление. Наши злополучные пеоны пали в бою, пораженная в голову лошадь сестры рухнула на землю, увлекая ее за собой. Мужественная девушка не далась, однако, подбежавшим к ней бандитам, вырвалась из их рук и пустилась наутек. А я, желая отвлечь погоню от сестры, помчался в другую сторону. Остальное вам известно: не подоспей ваша помощь, нам обоим пришел бы конец… Сеньор, – после минутного молчания снова заговорил дон Руис, – теперь, когда вам известно, кто я, назовите и вы свое имя, имя нашего спасителя.
   – К чему оно вам? – печально произнес незнакомец. – Наша случайная встреча кончится завтра, когда мы разъедемся, по всей вероятности, навсегда. Поверьте мне: благодарность – тяжелая обуза. И если вы не будете знать, кто я, вам удастся скорее забыть обо мне. Право же, так будет лучше, сеньор Руис. Кто знает, не придется ли вам когда-нибудь пожалеть о нашей встрече…
   – Вот уже второй раз вы говорите это. Ваши слова полны горечи. Мне больно за вас, сеньор: много же, видно, вам пришлось пережить, если в том возрасте, когда будущее рисуется обычно в розовом свете, ваши мысли отравлены печалью, а сердце разочарованием! При этих словах дона Руиса незнакомец испытующе взглянул на него, точно желая проникнуть в самые сокровенные его мысли. А молодой мексиканец продолжал с живостью:
   – Только не поймите меня превратно, сеньор. Я далек от намерения вынудить ваше признание. Каждый человек – хозяин своей жизни и своих поступков. У меня нет никакого права, ни даже желания вторгаться в вашу жизнь. Я прошу вас только об одном: назовите свое имя, чтобы мы, донья Марианна и я, могли запечатлеть его в наших сердцах.
   – Стоит ли так упорно настаивать на таком пустяке?
   – А стоит ли так упрямо желать остаться неизвестным?
   – Хорошо, вы узнаете мое имя. Но предупреждаю вас: оно ничего вам не скажет.
   – Вы ошибаетесь, сеньор: по крайней мере, отец мой узнает, кому он обязан жизнью своих детей. И он и вся наша семья будут ежечасно повторять это имя и благословлять человека, который его носит.
   Взволнованный искренним чувством, которым были проникнуты эти слова, незнакомец непроизвольным движением протянул руку дону Руису, которую тот горячо пожал. Но незнакомец, словно раскаявшись в своем порыве, тотчас же от? дернул руку. Вернув своему лицу суровое выражение, этот странный, лишь только на минуту забывшийся человек с жесткой холодностью произнес:
   – Хорошо, ваше желание будет исполнено. Мы уже сказали выше, что очнувшаяся донья Марианна увидела несколько поодаль от себя какого-то связанного человека. Это был один из преследовавших ее разбойников, тот самый, которого незнакомец чуть не прикончил ударом ружейного приклада. Разбойник лежал немного поодаль от костра, старательно связанный и с кляпом во рту.
   К нему и направился теперь незнакомец; взвалив себе на плечи, он перенес его и положил у ног дона Руиса, не особенно, правда, бережно, судя по тому, что бандит, явно рисовавшийся до сих пор своей чисто индейской стойкостью, на этот раз не сумел сдержать подавленного стона.
   – Кто этот человек и что вы намерены сделать с ним? – не без тревоги спросил дон Руис.
   – Этот человек, – сухо ответил незнакомец, – один из тех негодяев, которые напали на вас. Сейчас мы будем судить его.
   – «Судить»?! – воскликнул дон Руис. – Мы?
   – А кто же? – сказал незнакомец, освобождая бандита от кляпа и ослабляя несколько путы на его ногах. – Или вы думаете, что мы посадим себе на шею этого негодяя и будем таскаться с ним, пока не наткнемся на какую-нибудь тюрьму? Да если бы мы и пошли на это, он сбежит от нас в пути, ускользнет, как опоссум[9], чтобы несколькими часами позже напасть на нас во главе новой шайки таких же головорезов. Ну нет, уж лучше судить его! Мертвые не вредят.
   – Но по какому праву можем мы стать судьями этого человека?
   – По какому праву? – воскликнул незнакомец с удивлением.
   – По праву этих мест! Око за око, зуб за зуб! Дон Руис призадумался, а незнакомец украдкой поглядывал на него.
   – Возможно, вы и правы, – заговорил наконец дон Руис. – Этот человек – преступник, коварный убийца, руки которого по локоть в крови. Попадись ему снова моя сестра и я, он бы, конечно, не задумался заколоть нас своим мачете или всадить каждому из нас по пуле в лоб.
   – Значит?.. – спросил незнакомец.
   – А ничего не значит! – пылко воскликнул дон Руис. – Даже наша полная уверенность в преступности этого человека не дает нам права судить его. К тому же и сестра моя цела и невредима.
   – И вы полагаете…
   – …что, раз мы лишены возможности передать этого человека в руки правосудия, нам следует отпустить его на все четыре стороны.
   – Надеюсь, вы хорошо взвесили все последствия такого решения?
   – Это решение подсказано мне моей совестью. – Будь по-вашему, – сказал незнакомец и обратился к разбойнику, который в течение всего разговора не проронил ни слова, хотя его глаза беспокойно перебегали от одного собеседника к другому. – Встань! – сказал незнакомец. Бандит встал.
   – Посмотри-ка на меня, – продолжал незнакомец. – Узнаешь?
   – Нет. Незнакомец выхватил из костра пылающую головню, поднес ее к своему лицу и повелительно произнес:
   – Смотри хорошо, Кидд!
   – Твердая Рука! – невольно отшатнувшись, глухим голосом воскликнул бандит.
   – Наконец-то узнал меня! – с язвительной усмешкой произнес незнакомец.
   – Что прикажете. Твердая Рука?
   – Ничего. Ты слышал наш разговор?
   – До единого слова.
   – Что ты об этом думаешь? Разбойник молчал.
   – Говори, не стесняйся. Я разрешаю. Разбойник продолжал хранить молчание.
   – Ты будешь, наконец, говорить? Приказываю тебе, слышишь?
   – Что же, – неверным голосом заговорил разбойник, – я думаю так: раз уж враг попался, надо убить его.
   – Это, действительно, твое мнение?
   – Да!
   – Что вы теперь скажете, дон Руис? – спросил Твердая Рука.
   – Скажу, что не могу и не должен мстить своему бывшему противнику. О, конечно, в бою, обороняясь от нападения, я бы ничуть не постеснялся прикончить его. Но сейчас он безоружный пленник, и не моя рука должна покарать его.
   – …что, раз мы лишены возможности передать этого человека в руки правосудия, нам следует отпустить его на все четыре стороны.
   – Надеюсь, вы хорошо взвесили все последствия такого решения?
   – Это решение подсказано мне моей совестью.
   – Будь по-вашему, – сказал незнакомец и обратился к разбойнику, который в течение всего разговора не проронил ни слова, хотя его глаза беспокойно перебегали от одного собеседника к другому. – Встань! – сказал незнакомец. Бандит встал.
   – Посмотри-ка на меня, – продолжал незнакомец. – Узнаешь?
   – Нет.
   Незнакомец выхватил из костра пылающую головню, поднес ее к своему лицу и повелительно произнес:
   – Смотри хорошо, Кидд!
   – Твердая Рука! – невольно отшатнувшись, глухим голосом воскликнул бандит.
   – Наконец-то узнал меня! – с язвительной усмешкой произнес незнакомец.
   – Что прикажете, Твердая Рука?
   – Ничего. Ты слышал наш разговор?
   – До единого слова.
   – Что ты об этом думаешь?
   Разбойник молчал.
   – Говори, не стесняйся. Я разрешаю.
   Разбойник продолжал хранить молчание.
   – Ты будешь, наконец, говорить? Приказываю тебе, слышишь?
   – Что же, – неверным голосом заговорил разбойник, – я думаю так: раз уж враг попался, надо убить его.
   – Это, действительно, твое мнение?
   – Да!
   – Что вы теперь скажете, дон Руис? – спросил Твердая Рука.
   – Скажу, что не могу и не должен мстить своему бывшему противнику. О, конечно, в бою, обороняясь от нападения, я бы ничуть не постеснялся прикончить его. Но сейчас он безоружный пленник, и не моя рука должна покарать его. Сквозь маску суровости, которую Твердая Рука придал своему лицу, невольно вспыхнула радость, вызванная этими благородными чувствами, так безыскусно выраженными. Снова воцарилось молчание, в продолжение которого каждый из этих трех людей ушел в свои мысли. Наконец, Твердая Рука обратился к бандиту, который стоял в прежней позе невозмутимого и безучастного ко всему происходящему человека.
   – Ступай. Ты свободен, – сказал Твердая Рука, освобождая бандита от пут. – Но помни, Кидд: этому кабальеро, но не мне, угодно было простить тебя. Я ничего не забыл. Ты меня знаешь. Берегись же снова очутиться на моем пути! В другой раз не отделаешься так легко от справедливого возмездия. А теперь ступай!
   – Ладно, Твердая Рука, запомню, – ответил Кидд не без затаенной угрозы, прозвучавшей как прощальное приветствие тем, кто подарил ему жизнь.
   И, нырнув в кусты, он бесследно исчез.



Глава III. БИВАК[10]


   Несколько минут до них еще доносился треск кустарника, ломающегося под ногами убегавшего во всю прыть бандита.
   Наконец, все смолкло.
   – Можете не сомневаться: теперь уж вы наверняка нажили себе в прерии непримиримого врага, – глядя исподлобья на дона Руиса, заговорил Твердая Рука. – Ну что же… вы этого хотели, ибо, надеюсь, вы не так наивны, чтобы рассчитывать на благодарность подобного негодяя?
   – Мне жаль его, если он возненавидел меня за добро, оказанное ему мною в уплату за зло, которое он намеревался причинить мне. Но я не мог поступить иначе: я действовал по велению моей совести.
   – Если вы и впредь намерены осуществлять на практике в здешних краях столь высокие принципы, я не поручусь за ваше долголетие.
   – Все равно! Никто из моих предков никогда не нарушал девиза нашего рода!
   – И этот девиз, кабальеро?
   – «Храни свою честь, и будь что будет!»
   – Что и говорить, прекрасный девиз, – усмехнулся Твердая Рука. – Дай Бог, чтобы он послужил вам на пользу. – И, окинув взглядом горизонт, он продолжал: – Светает… Не пройдет и часа, как взойдет солнце… Вот вы и узнали мое имя. Как видите, я был прав: оно ровно ничего не говорит вам…
   – Вы ошибаетесь, сеньор, – живо прервал его дон Руис, – я уже не раз слышал это имя.
   Твердая Рука так и впился глазами в юношу.
   – Вот как! – воскликнул он чуть дрогнувшим голосом. – И, вероятно, это имя сопровождалось всегда неодобрительными эпитетами, которые создали у вас весьма нелестное представление обо мне!
   – Еще одна ошибка, сеньор: это имя неизменно произносилось при мне как имя храброго кабальеро, человека с мужественным сердцем и недюжинным умом. Говорили еще, что какое-то тайное, никому неведомое горе побудило этого человека бежать от людского общества и влачить странное существование вечного скитальца. Мне рассказывали также, что этот человек сумел в самых тяжелых условиях, соприкасаясь ежедневно со зверскими нравами прерии, сохранить незапятнанным свое честное имя, что перед ним преклоняются даже степные пираты, с которыми ему приходится слишком часто сталкиваться во время своих скитаний. Вот что вызвало в моей памяти, сеньор, это имя, которое, по вашим предположениям, должно бы быть совершенно мне не знакомым.
   – Неужели же в самом деле мир не такой злой и несправедливый, каким я представлял его себе? – с горькой усмешкой пробормотал Твердая Рука.
   – Не сомневайтесь в этом! – с чисто юношеским пылом воскликнул дон Руис. – Это верно, что на земле зло уживается рядом с добром. Но провидение распорядилось, чтобы добра было все же больше, чем зла. Таким образом, рано или поздно каждый человек будет вознагражден за свои добрые дела.
   – Подобные слова, – возразил Твердая Рука, – были бы более уместны в устах какого-нибудь священника, поседевшего и сгорбившегося на своей миссионерской службе, нежели в устах юноши, только что перешагнувшего зарю своей жизни, не омраченной пока еще никакими житейскими бурями и треволнениями. Но это неважно: ваши слова идут от чистого сердца! Спасибо и на том. А теперь кончим этот разговор: нам предстоит заняться делом поважнее философского спора, который все равно не переубедит ни вас, ни меня. И прежде всего обсудим, как найти выход из того затруднительного положения, в котором мы очутились.
   – Признаюсь, меня самого это очень тревожит, – начал дон Руис, с грустью глядя на свою спящую сестру. – Будь я один, я бы, конечно, не задумываясь продолжал свой путь. Смелый человек – а я думаю, что я принадлежу к числу смелых людей, – всегда справится с угрожающей ему опасностью, потому что он умеет открыто смотреть ей в глаза. Но со мной донья Марианна! Вчерашние испытания надломили ее энергию, и в случае вторичного нападения на нас она легко станет добычей бандитов. А один я не в силах буду спасти ее; меня хватит лишь на то, чтобы умереть рядом с ней.
   – Бедное дитя! – отвернувшись, пробормотал Твердая Рука. – Но все же надо на что-то решиться, – сказал он, обращаясь к дону Руису.
   – К сожалению, у меня нет выбора. На рассвете, если только сестра будет в силах, мы отправимся с ней в путь, и будь что будет!
   – Послушайте, есть одна возможность выйти из этого затруднительного положения и предотвратить, хотя бы в некоторой мере, опасность дальнего путешествия. Дело в том, что на расстоянии двухдневного перехода отсюда находится небольшой пограничный форт для отражения набегов непокоренных индейцев, а также бандитских шаек всех мастей, наводняющих этот край. Самое важное для вас – добраться до этого форта. Там вам нетрудно будет добиться от коменданта форта конвоя, под охраной которого вы и завершите благополучно свое путешествие.
   – Конечно, – ответил дон Руис, – но надо еще добраться до этого форта. А я совершенно не знаком с этим краем. Моим проводником в прерии был один из сопровождавших нас пеонов. Без него мне не найти дорогу в этой пустыне: со смертью пеона я очутился в положении моряка, потерявшего компас. Эти слова привели в неподдельное изумление Твердую Руку.
   – О молодость, молодость! – воскликнул он. – Как могли вы принять столь опрометчивое решение – доверить какому-то пеону драгоценную жизнь вашей сестры… Простите за неуместные упреки, – спохватившись, продолжал Твердая Рука. – Теперь нам нужно думать только о том, как бы помочь вам выйти из беды.
   И Твердая Рука погрузился в раздумье, а дон Руис с надеждой и страхом ожидал, что скажет ему его спаситель. Молодой человек нисколько не заблуждался относительно своего положения. Он и сам мысленно проклинал себя за свое легкомыслие, из-за которого сестру и его самого ожидала неминуемая гибель, если этот странный человек откажет им в своем дальнейшем покровительстве. Прошли несколько минут, показавшихся дону Руису целой вечностью, прежде чем Твердая Рука оторвался от своих мыслей. Наконец охотник выпрямился, оседлал мустанга, схватил свое ружье и, только вскочив в седло, обратился к юному мексиканцу:
   – Ждите меня здесь. Только ни в коем случае не вздумайте двинуться куда-нибудь отсюда до моего возвращения. Слышите: сколько бы ни длилось мое отсутствие – ни с места! Не дожидаясь ответа. Твердая Рука дернул поводья, пришпорил коня и, слегка припав к луке седла, помчался во весь опор. А дон Руис провожал взглядом черный силуэт всадника, пока тот не исчез во тьме, и потом еще долго и напряженно прислушивался к удаляющемуся топоту копыт.
   Когда все стихло, юный мексиканец вернулся к своему месту у костра и, поглядывая сквозь набегавшие слезы на спящую сестру, погрузился в свои невеселые думы. В глубине души он сильно сомневался в возвращении Твердой Руки, хотя и старался с упорством человека, очутившегося в беде, обмануть самого себя и с помощью всяческих доводов подогреть свои гаснущие надежды на помощь незнакомца. Бледный и растерянный, склонив голову на грудь, с неподвижным взглядом, дон Руис ожидал возвращения Твердой Руки.
   А мы воспользуемся этим коротким перерывом в нашем рассказе, чтобы несколькими штрихами нарисовать портреты дона Руиса де Могюера и его сестры, доньи Марианны. Начнем с молодой девушки. Донья Марианна была прелестной, стройной, хорошо сложенной и веселой девушкой, едва достигшей шестнадцатилетнего возраста. Ее черные волосы цвета вороньего крыла отливали синевой, нежная кожа ее лица была окрашена в золотистые, теплые тона знойного юга, черные влажные глаза пылали под длинными, наполовину прикрывающими их ресницами, а вечно смеющийся рот, окаймленный алыми губами, яркость которых подчеркивалась ослепительно белыми зубами, придавал ее лицу выражение нетронутой, почти детской чистоты. От томной и несколько ленивой поступи доньи Марианны веяло какой-то неизъяснимой грацией и непринужденностью, так присущей перуанкам и мексиканкам, этим дочерям солнца, в жилах которых, кажется, вместо крови течет нечто вроде вулканической лавы. Одним словом, это была испанка с головы до ног, точнее – андалузка, пламенная, страстная и суеверная натура. Но сердце Марианны пока не заговорило, оно еще не было озарено божественной искрой любви, пламенное дыхание страсти не опалило эту прелестную девушку, не осознававшую еще дремлющих в ней сил.
   Мужская красота дона Руиса была столь же привлекательна, как женская красота доньи Марианны. Это был рослый и статный молодой человек двадцати одного года. Сквозь изящество форм его крепко сколоченной фигуры проглядывала большая физическая сила; правильные, быть может, слишком правильные для мужчины, черты его лица говорили о врожденном благородстве юноши, а в черных глазах его светился ясный и смелый взгляд; крупный рот, украшенный великолепными зубами, увенчивался тонкими, кокетливо закрученными черными усиками, под которыми играла веселая улыбка совсем еще беззаботной юности, и все лицо его дышало искренностью, великодушием и отвагой. При большом внешнем сходстве брат и сестра имели также много общего и в характере. Оба они не знали еще жизни. Это были невинные и чистые сердца; они любили друг друга самой святой братской любовью, жили душа в душу и не могли надышаться друг на друга.
   Теперь читателю понятно, почему дон Руис в ожидании Твердой Руки проклинал себя за то, что пустился в путь без надежного конвоя. Он считал себя единственным виновником чудовищных злоключений сестры, от которых ей удалось пока спастись каким-то чудом. Он с ужасом представлял себе еще более страшные испытания, ожидавшие их на протяжении более чем стомильного пути, который им предстояло пройти, прежде чем они достигнут дель Торо, асиенды их отца, дона Фернандо де Могюера.
   Время между тем совершало свой безжалостный бег. Час проходил за часом; взошло солнце, рассеялся мрак, и согрелась земля, охлажденная обильной ледяной росой. Открыла глаза и донья Марианна, пробужденная пением тысяч пернатых обитателей леса. Крепкий сон восстановил ее силы и вернул веселье и душевную бодрость. Увидев брата, с тревогой и нетерпением ожидавшего ее пробуждения, молодая девушка улыбнулась, протянула ему руку и подставила лоб для поцелуя.
   – Если бы ты знал, Руис, – произнесла она своим певучим голосом, – как крепко и хорошо я спала!
   – Правда, сестренка? – отозвался он, целуя ее.
   – Ты не представляешь себе! В монастыре я ни разу не спала так сладко и не видела таких чудных снов. А все потому, что вы вдвоем сидели на страже моего сна; два добрых преданных сердца, на которые я могла вполне положиться… Да, но я не вижу нашего спасителя. Где он?
   – Не знаю, сестренка. Два часа назад он вскочил на коня и, покидая меня, рекомендовал нам не двигаться с места до его возвращения.
   – Ну, в таком случае я спокойна. Его отсутствие сначала обеспокоило меня, но теперь, когда я знаю, что он вернется…
   – Ты думаешь? – прервал ее дон Руис.
   – Не сомневаюсь. Он обещал вернуться? Да? Значит, вернется: такой кабальеро, как он, никогда не изменит своему слову.
   – Дай Бог! – прошептал дон Руис, уныло покачав головой и глубоко вздохнув.
   Его тревога невольно передалась донье Марианне.
   – Что тут произошло между вами, Руис? – спросила она, побледнев.
   – Ровно ничего, сестра. А все же я волнуюсь, несмотря на его обещанье вернуться… Какой-то он странный и непонятный человек, с ежеминутно меняющимся настроением и даже лицом; способный в одно и то же время любить и ненавидеть, становиться то добрым, то злым, печальным или веселым, спокойным или вспыльчивым. Он одновременно отталкивает меня от себя и привлекает, интересует и пугает меня. Я леденею от страха при мысли, что он может покинуть нас здесь, и в то же время боюсь, что он вернется к нам.
   – Не понимаю тебя, Руис. Ты что-то запутался и растерялся. В чем дело? И как можешь ты так странно и так строго судить о человеке, от которого видел одно только добро?! Не успел дон Руис ответить, как издалека донесся конский топот.
   – Он! – воскликнула донья Марианна, не в силах подавить свое волнение.
   – Почему ты думаешь, что это именно он? – удивился дон Руис.
   – Так… узнала, – краснея, пролепетала она. – Да вот видишь… смотри!
   Кусты, действительно, раздвинулись, и на полянке между скалами появился Твердая Рука. Почтительно поклонившись донье Марианне, он, не слезая с мустанга, бросил короткую команду:
   – На коней! Быстро! Не теряя ни минуты!
   Дон Руис кинулся седлать лошадей, и через несколько минут брат и сестра были уже на конях.
   – Вперед! – скомандовал Твердая Рука. – Я говорил вам, что вы поступаете неосторожно, возвращая свободу этому негодяю. Знайте же, что, если мы не уберемся отсюда вовремя, не позже чем через час его банда будет преследовать нас по пятам.
   Этих слов было достаточно, чтобы трое людей словно на крыльях ринулись вперед. Прошло уже больше часа, а беглецы, припав к шеям своих коней, все еще пожирали пространство, не обмениваясь ни одним словом, лишь беспокойно оглядываясь по сторонам и мысленно спрашивая самих себя, удастся ли им уйти от грозящей беды. Около восьми часов утра Твердая Рука натянул наконец поводья своего коня и знаком предложил своим спутникам последовать его примеру.
   – Теперь, – сказал он, – мы вне опасности. Как только мы выедем из того леса, что расстилает перед нами свою зеленую завесу, покажутся стены форта Сан-Мигель, за которыми мы найдем надежную защиту от разбойников, будь их хоть десять тысяч!
   – Но ночью, в разговоре со мной, вы упомянули какой-то более отдаленный форт, – заметил дон Руис.
   – Совершенно верно, но я полагал, что форт Сан-Мигель если не разрушен, то заброшен. Поэтому, прежде чем обольщать вас надеждой, которая могла и не сбыться, я решил лично разведать все. – А вы уверены, – спросила донья Марианна, – что комендант форта согласится приютить нас?
   – Разумеется, и по многим причинам, сеньорита. Вопервых, эти пограничные укрепления для того именно и созданы, чтобы обеспечить безопасность путешественников; вовторых, если не ошибаюсь, комендант форта Сан-Мигеля то ли родственник, то ли близкий друг вашего семейства. Брат и сестра переглянулись с нескрываемым изумлением.
   – Значит, вам известна фамилия коменданта? – спросил дон Руис.