Как бы там ни было, не стоило давать понять Геннадиу, что о его паспортном бизнесе знают многие. Это могло бы вызвать дополнительные трудности. Так что я ничего больше не сказал и постарался напустить на себя вид человека, умеющего держать язык за зубами.
Похоже, это его удовлетворило, и он несколько смягчился. Он проводил меня в одну из складских комнат за офисом и закрыл дверь.
– Этот паспорт для тебя? – Да.
– А в чем дело? Я думал, ты египтянин.
– Я британский подданный, но они придираются из-за каких-то неясностей в армейском свидетельстве моего отца. Это может затянуться на месяцы. Мне нужен паспорт, чтобы переждать.
Он явно не верил ни одному моему слову, однако промолчал. Скорее всего, ему было наплевать.
– Цену знаешь? – Да.
– А условия?
– Тоже.
На всякий случай он повторил цену и условия. Я сказал, что мне все ясно.
– Хорошо. Сейчас заплатишь наличными десять тысяч драхм, остальное по получении. Срок три дня.
– Да это же задаток в четверть всей суммы! Мне сказали, что задаток десять процентов, я так и рассчитывал. А теперь оказывается…
В конце концов мы сторговались на двенадцати с половиной процентах, и я вручил ему пять тысяч драхм. Он тщательно их пересчитал.
– Для паспорта нужны фотография и данные. По паспорту ты должен выглядеть натурализованным гражданином, и данные должны совпадать с тем, что значится в разрешении на проживание, понимаешь?
– Сколько фотографий?
– Хватит одной.
Я захватил с собой несколько фотографий. Он взял у меня одну, а также разрешение и начал переписывать данные.
– Но ведь здесь говорится, что ты египетский гражданин.
– У меня двойное гражданство. Вообще-то я британский подданный.
Он пожал плечами.
– Здесь написано египетский, значит, и в паспорте должно быть указано, что ты бывший египтянин. Такое правило.
– Ладно. – Я знал, что могут возникнуть неприятности, если мне придется когда-либо воспользоваться этим паспортом в Египте, но делать было нечего. Во всяком случае, передо мной стояли более важные проблемы, а именно: как раздобыть тридцать пять тысяч драхм.
Он закончил переписывать мои данные, но не вернул разрешение. Видимо, он колебался.
– Ты собираешься за кордон?
– Нет, я просто хочу продлить мое разрешение на пребывание здесь. Для этого нужен паспорт.
Я думал, что как греческий гражданин он не знаком с правилами работы бюро по иностранцам, но ошибся.
– Тогда тебе придется поставить греческую визу в новом паспорте.
– Я знаю. – Я протянул руку за разрешением, но он продолжал вертеть его в руках. Видно, он все еще приглядывался ко мне, изучая меня из-под очков очень хитрыми глазками.
– Дела у тебя, видно, идут неплохо.
– Да, сезон был довольно приличный.
– Это твой собственный автомобиль?
Возможно, он заранее знал ответ на этот вопрос, поэтому я не стал врать.
– Нет, он принадлежит миссис Карадонтис.
– Она, должно быть, чертовски щедра.
– Щедра? – Я рассмеялся.
– Если ты смог накопить так много денег.
Было ясно, какую он забрасывает удочку. Ему хотелось знать, не опасно ли иметь со мной дело, не украл ли я деньги. Он не мог себе позволить осложнения. Я тоже.
– Ну, я скопил далеко не все. Мне придется еще одолжить половину у мадам Карадонтис. – Я ухмыльнулся. – Вот почему я засмеялся, когда зашел разговор о ее щедрости. Я плачу ей восемь процентов с оборота в месяц.
Здесь я дал маху, но в тот момент ни я, ни он этого не поняли. Он мне поверил. На какую-то долю секунды даже улыбнулся. Затем вернулись к делу. Он протянул, кивнув, мое разрешение на пребывание.
– Через три дня, – сказал он. – Короче, в пятницу в это же время. И всю остальную сумму наличными, – добавил он твердо. – Ровно тридцать пять тысяч драхм.
Как будто я этого и без него не знал.
Глава III
Глава IV
Похоже, это его удовлетворило, и он несколько смягчился. Он проводил меня в одну из складских комнат за офисом и закрыл дверь.
– Этот паспорт для тебя? – Да.
– А в чем дело? Я думал, ты египтянин.
– Я британский подданный, но они придираются из-за каких-то неясностей в армейском свидетельстве моего отца. Это может затянуться на месяцы. Мне нужен паспорт, чтобы переждать.
Он явно не верил ни одному моему слову, однако промолчал. Скорее всего, ему было наплевать.
– Цену знаешь? – Да.
– А условия?
– Тоже.
На всякий случай он повторил цену и условия. Я сказал, что мне все ясно.
– Хорошо. Сейчас заплатишь наличными десять тысяч драхм, остальное по получении. Срок три дня.
– Да это же задаток в четверть всей суммы! Мне сказали, что задаток десять процентов, я так и рассчитывал. А теперь оказывается…
В конце концов мы сторговались на двенадцати с половиной процентах, и я вручил ему пять тысяч драхм. Он тщательно их пересчитал.
– Для паспорта нужны фотография и данные. По паспорту ты должен выглядеть натурализованным гражданином, и данные должны совпадать с тем, что значится в разрешении на проживание, понимаешь?
– Сколько фотографий?
– Хватит одной.
Я захватил с собой несколько фотографий. Он взял у меня одну, а также разрешение и начал переписывать данные.
– Но ведь здесь говорится, что ты египетский гражданин.
– У меня двойное гражданство. Вообще-то я британский подданный.
Он пожал плечами.
– Здесь написано египетский, значит, и в паспорте должно быть указано, что ты бывший египтянин. Такое правило.
– Ладно. – Я знал, что могут возникнуть неприятности, если мне придется когда-либо воспользоваться этим паспортом в Египте, но делать было нечего. Во всяком случае, передо мной стояли более важные проблемы, а именно: как раздобыть тридцать пять тысяч драхм.
Он закончил переписывать мои данные, но не вернул разрешение. Видимо, он колебался.
– Ты собираешься за кордон?
– Нет, я просто хочу продлить мое разрешение на пребывание здесь. Для этого нужен паспорт.
Я думал, что как греческий гражданин он не знаком с правилами работы бюро по иностранцам, но ошибся.
– Тогда тебе придется поставить греческую визу в новом паспорте.
– Я знаю. – Я протянул руку за разрешением, но он продолжал вертеть его в руках. Видно, он все еще приглядывался ко мне, изучая меня из-под очков очень хитрыми глазками.
– Дела у тебя, видно, идут неплохо.
– Да, сезон был довольно приличный.
– Это твой собственный автомобиль?
Возможно, он заранее знал ответ на этот вопрос, поэтому я не стал врать.
– Нет, он принадлежит миссис Карадонтис.
– Она, должно быть, чертовски щедра.
– Щедра? – Я рассмеялся.
– Если ты смог накопить так много денег.
Было ясно, какую он забрасывает удочку. Ему хотелось знать, не опасно ли иметь со мной дело, не украл ли я деньги. Он не мог себе позволить осложнения. Я тоже.
– Ну, я скопил далеко не все. Мне придется еще одолжить половину у мадам Карадонтис. – Я ухмыльнулся. – Вот почему я засмеялся, когда зашел разговор о ее щедрости. Я плачу ей восемь процентов с оборота в месяц.
Здесь я дал маху, но в тот момент ни я, ни он этого не поняли. Он мне поверил. На какую-то долю секунды даже улыбнулся. Затем вернулись к делу. Он протянул, кивнув, мое разрешение на пребывание.
– Через три дня, – сказал он. – Короче, в пятницу в это же время. И всю остальную сумму наличными, – добавил он твердо. – Ровно тридцать пять тысяч драхм.
Как будто я этого и без него не знал.
Глава III
Мадам Карадонтис жила в большой квартире недалеко от Афинской высшей технической школы.
Обычно я появлялся там дважды в неделю, чтобы отчитаться и сдать деньги за автомобиль. Я ненавидел эти визиты, даже если не было споров по поводу счетов. Дурные запахи обычно не очень меня беспокоят – запах есть запах, – но ее квартира просто воняла. Чем точно, я так и не знаю: иногда мне думалось, что ее покойным мужем. Такой запах бывает от воды с цветами, когда ее долго не меняли, только во много раз хуже.
От самой мадам К. пахло плохими духами, и оба запаха в комбинации превращались в настоящий кошмар. Ей было за шестьдесят. На верхней губе у нее росли усы, а голос походил на визг напильника. Она здорово выпивала. Я старался попадать к ней по возможности не очень поздно, чтобы она смогла просмотреть счета до того, как наберется. Иначе процедура занимала в два-три раза больше времени. Она была ярой монархисткой и после нескольких рюмок имела привычку читать вслух газетные статьи и поносить правительство. Потом начинала рассказывать, каким чудесным человеком был ее покойный муж, и, всплакнув, вновь принималась за правительство. Так могло продолжаться часами. Правда, под этот аккомпанемент удавалось задарма пропустить пару-другую рюмашек, но их никогда не хватало, чтобы перестать чуять запах.
На сей раз, однако, я подождал до половины десятого. Мне не нужно было отчитываться до следующего четверга, и я хотел, чтобы она была достаточно тепленькой, когда я начну ее обхаживать на предмет займа.
Она и точно была тепленькой. Поначалу я даже подумал, что чересчур и что теперь мне не удастся найти паузу в ее словоизлияниях, чтобы изложить свою просьбу. Лишь только я открыл дверь, она начала размахивать вечерней газетой и визжать, что опубликованная там речь Маркенизиса – сплошное предательство. Она даже не спросила, зачем я пришел. Для нее любая аудитория была лучше, чем никакой. Так что она была рада моему визиту. Она дважды прочитала речь вслух. Я потягивал бренди и поддакивал.
Я заранее тщательно обдумал все, что собирался ей сказать. Во многих отношениях она была просто старой дурой, но только не в том, что касалось денег. Здесь ей палец в рот не клади. То же самое можно сказать об ее отношении к законности и порядку. Сама она, конечно, не стеснялась мошенничать при уплате налогов, но ведь это же были ее деньги. А если речь шла о ком-нибудь другом, кто мошенничал при уплате налогов или как-то иначе, она приходила в ужасное негодование. И если бы я ей сказал, что мне нужны деньги для приобретения фальшивого паспорта, поднялся бы невероятный крик. Возможно, она обратилась бы в полицию. Нужно было придумать другую причину.
Хотя мне исполнилось всего семь лет, когда погиб мой отец, я его очень хорошо помню, так же как и некоторые его афоризмы. Он был офицером и джентльменом, это так, но в то же время и бывалым солдатом, немало повидавшим на своем веку. Он принадлежал к старой гвардии и умел, как говорится, делать так, чтобы бутерброд падал маслом вверх. Одной из первых истин, которые он мне втолковал, было: «Никогда не ври, если можно взять свое и так». Он, естественно, шутил – у него было очень развито чувство юмора, – но во всех его речениях была солидная доля здравого смысла. Когда я попадаю в очередную неурядицу, я стараюсь припомнить подходящую к случаю поговорку отца, и в девяти случаях из десяти она помогает мне выкарабкаться.
В данном случае мне пришло на ум такое высказывание: «Зачем отбивать кулаки о челюсть противника, когда проще дать ему коленом между ног».
На первый взгляд – поговорка, отражающая суть простой военной тактики – атаковать там, где можно нанести неприятелю максимальные потери с минимальными затратами. Но если вдуматься, в ней заложен гораздо более глубокий смысл. Задано наиболее уязвимое место для нанесения удара, но вместе с тем подразумевается наличие достоверных разведывательных данных. Речь идет о нападении именно на мужчину. Если твои разведчики докладывают, что придется иметь дело с женщиной, переодетой мужчиной, нужно выбирать другое уязвимое место. С другой стороны, тут определено и оружие, и границы его применения. Ведь не станете вы пытаться в обычных условиях ударить человека коленом по челюсти. Благодаря моему отцу во мне заложено немало качеств бывалого солдата вместе с инстинктивным пониманием тактики. Беда в том, что тактика не всегда срабатывает.
Прежде всего нужно было решить, есть ли у мадам Карадонтис уязвимое место и как к нему подобраться. Ее действительно уязвимым местом был, конечно, покойный супруг, но я никак не мог придумать, за что можно здесь зацепиться, чтобы она одолжила мне денег. Другим уязвимым ее местом было, как я полагал, то, что ей всегда требовался слушатель. Именно это и навело меня на одну мысль.
Сама по себе она была недурна, даже, я бы сказал, довольно-таки остроумна. Мне нужно было всего-навсего выдумать родственницу где-нибудь в Австралии или Южной Америке, чей муж умер, и попросить денег, чтобы оплатить ее проезд до Афин.
Родственница должна быть точной копией мадам Карадонтис, только без денег. Я не поскупился на усилия, чтобы хорошенько отработать свой план. Я назвал ее тетей Эрриной и написал себе от ее имени длинное умоляющее письмо. Я придумал ей адрес в Австралии. Австралию я выбрал потому, что билет на самолет оттуда наверняка стоит не меньше тридцати пяти тысяч драхм. Миссис Карадонтис знала, что моя мать была египтянкой, но не знала подробностей. Так что я превратил мамашу в египтянку греческого происхождения и придумал ей младшую сестру, тетю Эррину, которая вышла замуж за австралийского бизнесмена как раз перед второй мировой войной. Как и у мадам Карадонтис, у тети Эррины не было детей, я оставался ее единственным из живущих родственников. Ее письмо ко мне я сделал действительно трогательным. Я хотел, чтобы мадам Карадонтис почувствовала, что тетя Эррина будет до самой смерти благодарна ей за деньги, одолженные на проезд до Афин. И если я хоть немного знал мадам К., сама идея иметь под рукой говорящую по-гречески тетю Эррину, практически полностью в ее власти, могла прийтись ей по душе.
Все сошло гладко, когда мне наконец удалось выложить свою историю и показать ей письмо. Она так заинтересовалась тетей Эрриной, что мне пришлось рассказать о ней массу подробностей. В конце концов мне самому стало казаться, что старушка действительно существует. Но лишь дело дошло до оплаты ее проезда и моего займа, выяснилось, что я не так уж хорошо знаю мадам Карадонтис, как думал.
Все застопорилось из-за слова «самолет».
– Самолетом сюда из Мельбурна? А почему она должна лететь самолетом?
Дело было в том, что стоимость билета на самолет – около тридцати пяти тысяч драхм, но в моем положении было не до откровенности.
– Она очень нуждается, мадам Карадонтис. Может быть, даже голодает. Если читать ее письмо сквозь строки, я в этом почти уверен. Чем быстрее она попадет сюда, тем лучше. Как единственный оставшийся в живых родственник, я чувствую ответственность за ее судьбу.
– Чепуха. Она не будет голодать на корабле, а проезд наполовину дешевле: пятнадцать, а то и четырнадцать тысяч драхм.
– Наверное, так. – У меня вылетело из головы, что ее муж был портовым агентом в Пирее.
– Знаете, почему многие туристы в наши дни предпочитают путешествовать морем? Потому, что это дешевле и спокойней. После всего, что пережила эта бедняжка, пять недель морского путешествия будут для нее божьим даром. Кто вы такой, чтобы лишать ее этого?
Принять понурый вид мне не составляло труда.
– У меня нет другого выбора, миссис Карадонтис, – ответил я тихо. – Мне не к кому обратиться, кроме как к вам. Если мне не удастся достать эту сумму, даже страшно подумать, что случится с тетей Эрриной. Я ее знаю. Она горда и чувствительна, как и вы. Когда я получил сегодня это письмо, моей единственной мыслью было доставить ее сюда как можно скорее, дать ей знать, что она не забыта.
– Дать ей знать вы можете по телеграфу, – отрезала она.
– Если я не смогу для нее ничего сделать, может быть, лучше совсем не отвечать, чтобы не возбуждать несбыточных надежд. Пусть думает, что меня нет в живых.
– Кто сказал, что вы ничего не сможете сделать? Просто я говорю, что нужно действовать с умом. Я не люблю давать деньги в долг. Мой покойный муж предупреждал меня. Когда он узнал, что умирает… – Досыта напичкав меня своим покойным мужем, мадам Карадонтис вернулась к делу. Она собиралась не одолжить мне деньги, а выдать аванс на пароходный билет под залог семидесяти пяти процентов моих комиссионных, пока я не расплачусь.
– Но сначала, – продолжала она, – пойдите в контору «Саккапулос и K°» и узнайте все о расписании и стоимости. Я знаю Саккапулоса лично и сама с ним переговорю. Я попрошу его переслать счет мне.
Я понял, что проиграл. В конце концов я откланялся. У меня внутри все горело по дороге домой. Ясно, что мне придется до конца ломать комедию с этим Саккапулосом, а потом написать самому себе письмо от тети Эррины, в котором она сообщит, что раздумала ехать. Это надо сделать через пару недель. Здесь ничего страшного не было. Действительно страшным было то, что через пару недель могло уже не иметь значения ничего из того, что я говорю или делаю. Если я не заполучу тридцать пять тысяч драхм, моя персона станет предметом внимания бюро по иностранцам и полиции.
Обычно я появлялся там дважды в неделю, чтобы отчитаться и сдать деньги за автомобиль. Я ненавидел эти визиты, даже если не было споров по поводу счетов. Дурные запахи обычно не очень меня беспокоят – запах есть запах, – но ее квартира просто воняла. Чем точно, я так и не знаю: иногда мне думалось, что ее покойным мужем. Такой запах бывает от воды с цветами, когда ее долго не меняли, только во много раз хуже.
От самой мадам К. пахло плохими духами, и оба запаха в комбинации превращались в настоящий кошмар. Ей было за шестьдесят. На верхней губе у нее росли усы, а голос походил на визг напильника. Она здорово выпивала. Я старался попадать к ней по возможности не очень поздно, чтобы она смогла просмотреть счета до того, как наберется. Иначе процедура занимала в два-три раза больше времени. Она была ярой монархисткой и после нескольких рюмок имела привычку читать вслух газетные статьи и поносить правительство. Потом начинала рассказывать, каким чудесным человеком был ее покойный муж, и, всплакнув, вновь принималась за правительство. Так могло продолжаться часами. Правда, под этот аккомпанемент удавалось задарма пропустить пару-другую рюмашек, но их никогда не хватало, чтобы перестать чуять запах.
На сей раз, однако, я подождал до половины десятого. Мне не нужно было отчитываться до следующего четверга, и я хотел, чтобы она была достаточно тепленькой, когда я начну ее обхаживать на предмет займа.
Она и точно была тепленькой. Поначалу я даже подумал, что чересчур и что теперь мне не удастся найти паузу в ее словоизлияниях, чтобы изложить свою просьбу. Лишь только я открыл дверь, она начала размахивать вечерней газетой и визжать, что опубликованная там речь Маркенизиса – сплошное предательство. Она даже не спросила, зачем я пришел. Для нее любая аудитория была лучше, чем никакой. Так что она была рада моему визиту. Она дважды прочитала речь вслух. Я потягивал бренди и поддакивал.
Я заранее тщательно обдумал все, что собирался ей сказать. Во многих отношениях она была просто старой дурой, но только не в том, что касалось денег. Здесь ей палец в рот не клади. То же самое можно сказать об ее отношении к законности и порядку. Сама она, конечно, не стеснялась мошенничать при уплате налогов, но ведь это же были ее деньги. А если речь шла о ком-нибудь другом, кто мошенничал при уплате налогов или как-то иначе, она приходила в ужасное негодование. И если бы я ей сказал, что мне нужны деньги для приобретения фальшивого паспорта, поднялся бы невероятный крик. Возможно, она обратилась бы в полицию. Нужно было придумать другую причину.
Хотя мне исполнилось всего семь лет, когда погиб мой отец, я его очень хорошо помню, так же как и некоторые его афоризмы. Он был офицером и джентльменом, это так, но в то же время и бывалым солдатом, немало повидавшим на своем веку. Он принадлежал к старой гвардии и умел, как говорится, делать так, чтобы бутерброд падал маслом вверх. Одной из первых истин, которые он мне втолковал, было: «Никогда не ври, если можно взять свое и так». Он, естественно, шутил – у него было очень развито чувство юмора, – но во всех его речениях была солидная доля здравого смысла. Когда я попадаю в очередную неурядицу, я стараюсь припомнить подходящую к случаю поговорку отца, и в девяти случаях из десяти она помогает мне выкарабкаться.
В данном случае мне пришло на ум такое высказывание: «Зачем отбивать кулаки о челюсть противника, когда проще дать ему коленом между ног».
На первый взгляд – поговорка, отражающая суть простой военной тактики – атаковать там, где можно нанести неприятелю максимальные потери с минимальными затратами. Но если вдуматься, в ней заложен гораздо более глубокий смысл. Задано наиболее уязвимое место для нанесения удара, но вместе с тем подразумевается наличие достоверных разведывательных данных. Речь идет о нападении именно на мужчину. Если твои разведчики докладывают, что придется иметь дело с женщиной, переодетой мужчиной, нужно выбирать другое уязвимое место. С другой стороны, тут определено и оружие, и границы его применения. Ведь не станете вы пытаться в обычных условиях ударить человека коленом по челюсти. Благодаря моему отцу во мне заложено немало качеств бывалого солдата вместе с инстинктивным пониманием тактики. Беда в том, что тактика не всегда срабатывает.
Прежде всего нужно было решить, есть ли у мадам Карадонтис уязвимое место и как к нему подобраться. Ее действительно уязвимым местом был, конечно, покойный супруг, но я никак не мог придумать, за что можно здесь зацепиться, чтобы она одолжила мне денег. Другим уязвимым ее местом было, как я полагал, то, что ей всегда требовался слушатель. Именно это и навело меня на одну мысль.
Сама по себе она была недурна, даже, я бы сказал, довольно-таки остроумна. Мне нужно было всего-навсего выдумать родственницу где-нибудь в Австралии или Южной Америке, чей муж умер, и попросить денег, чтобы оплатить ее проезд до Афин.
Родственница должна быть точной копией мадам Карадонтис, только без денег. Я не поскупился на усилия, чтобы хорошенько отработать свой план. Я назвал ее тетей Эрриной и написал себе от ее имени длинное умоляющее письмо. Я придумал ей адрес в Австралии. Австралию я выбрал потому, что билет на самолет оттуда наверняка стоит не меньше тридцати пяти тысяч драхм. Миссис Карадонтис знала, что моя мать была египтянкой, но не знала подробностей. Так что я превратил мамашу в египтянку греческого происхождения и придумал ей младшую сестру, тетю Эррину, которая вышла замуж за австралийского бизнесмена как раз перед второй мировой войной. Как и у мадам Карадонтис, у тети Эррины не было детей, я оставался ее единственным из живущих родственников. Ее письмо ко мне я сделал действительно трогательным. Я хотел, чтобы мадам Карадонтис почувствовала, что тетя Эррина будет до самой смерти благодарна ей за деньги, одолженные на проезд до Афин. И если я хоть немного знал мадам К., сама идея иметь под рукой говорящую по-гречески тетю Эррину, практически полностью в ее власти, могла прийтись ей по душе.
Все сошло гладко, когда мне наконец удалось выложить свою историю и показать ей письмо. Она так заинтересовалась тетей Эрриной, что мне пришлось рассказать о ней массу подробностей. В конце концов мне самому стало казаться, что старушка действительно существует. Но лишь дело дошло до оплаты ее проезда и моего займа, выяснилось, что я не так уж хорошо знаю мадам Карадонтис, как думал.
Все застопорилось из-за слова «самолет».
– Самолетом сюда из Мельбурна? А почему она должна лететь самолетом?
Дело было в том, что стоимость билета на самолет – около тридцати пяти тысяч драхм, но в моем положении было не до откровенности.
– Она очень нуждается, мадам Карадонтис. Может быть, даже голодает. Если читать ее письмо сквозь строки, я в этом почти уверен. Чем быстрее она попадет сюда, тем лучше. Как единственный оставшийся в живых родственник, я чувствую ответственность за ее судьбу.
– Чепуха. Она не будет голодать на корабле, а проезд наполовину дешевле: пятнадцать, а то и четырнадцать тысяч драхм.
– Наверное, так. – У меня вылетело из головы, что ее муж был портовым агентом в Пирее.
– Знаете, почему многие туристы в наши дни предпочитают путешествовать морем? Потому, что это дешевле и спокойней. После всего, что пережила эта бедняжка, пять недель морского путешествия будут для нее божьим даром. Кто вы такой, чтобы лишать ее этого?
Принять понурый вид мне не составляло труда.
– У меня нет другого выбора, миссис Карадонтис, – ответил я тихо. – Мне не к кому обратиться, кроме как к вам. Если мне не удастся достать эту сумму, даже страшно подумать, что случится с тетей Эрриной. Я ее знаю. Она горда и чувствительна, как и вы. Когда я получил сегодня это письмо, моей единственной мыслью было доставить ее сюда как можно скорее, дать ей знать, что она не забыта.
– Дать ей знать вы можете по телеграфу, – отрезала она.
– Если я не смогу для нее ничего сделать, может быть, лучше совсем не отвечать, чтобы не возбуждать несбыточных надежд. Пусть думает, что меня нет в живых.
– Кто сказал, что вы ничего не сможете сделать? Просто я говорю, что нужно действовать с умом. Я не люблю давать деньги в долг. Мой покойный муж предупреждал меня. Когда он узнал, что умирает… – Досыта напичкав меня своим покойным мужем, мадам Карадонтис вернулась к делу. Она собиралась не одолжить мне деньги, а выдать аванс на пароходный билет под залог семидесяти пяти процентов моих комиссионных, пока я не расплачусь.
– Но сначала, – продолжала она, – пойдите в контору «Саккапулос и K°» и узнайте все о расписании и стоимости. Я знаю Саккапулоса лично и сама с ним переговорю. Я попрошу его переслать счет мне.
Я понял, что проиграл. В конце концов я откланялся. У меня внутри все горело по дороге домой. Ясно, что мне придется до конца ломать комедию с этим Саккапулосом, а потом написать самому себе письмо от тети Эррины, в котором она сообщит, что раздумала ехать. Это надо сделать через пару недель. Здесь ничего страшного не было. Действительно страшным было то, что через пару недель могло уже не иметь значения ничего из того, что я говорю или делаю. Если я не заполучу тридцать пять тысяч драхм, моя персона станет предметом внимания бюро по иностранцам и полиции.
Глава IV
Три последующих дня были невыносимы. Я даже подумывал продать «плимут», а вместо него взять автомобиль для работы напрокат. Однако выяснилось, что из этого ничего не выйдет, так как регистрационные документы на него были у мадам Карадонтис.
Настала пятница, когда мне нужно было явиться за паспортом к Геннадиу. Естественно, я не пошел. Было бы бесполезно пытаться выпросить у него паспорт. Мысль о том, что он лежит где-то в столе в конторе Геннадиу, сводила меня с ума. Вечером в пятницу мною настолько овладело отчаяние, что я даже стал подумывать, не попробовать ли забраться туда и украсть паспорт. Я не сделал этого лишь потому, что у меня хватило ума сообразить: даже в случае удачи Геннадиу сразу догадается, чьих это рук дело. Он не из тех, кто дает кому-нибудь спуску. От него можно ожидать самого худшего.
В субботу я возил американскую чету в Дельфы. Вернулся я обратно часов в восемь вечера. Зашел в таверну рядом с домом, чтобы пропустить стаканчик. На моей визитке напечатан номер ее телефона, и хозяин передает мне, если кто-нибудь звонит. Звонил Геннадиу: не буду ли я так любезен позвонить ему, если вернусь раньше девяти вечера, в противном случае утром. Он оставил номер, по которому его можно найти. Дело срочное.
Срочное или нет, я выпил бренди, пока обдумывал послание.
На первый взгляд, вопрос был ясен. Он хотел знать, почему я не явился за паспортом и не принес тридцать пять тысяч драхм наличными.
С другой стороны, там были слова «так любезен» и «срочно». Если он хотел просто на меня цыкнуть, хватило бы краткого напоминания о его существовании или приказа быть в его конторе в понедельник утром. Любопытно.
Я решил позвонить. Отговорка насчет пятницы была наготове. Вряд ли у меня сразу начнутся неприятности.
К телефону подошла женщина. В трубке были слышны звуки, похожие на ресторанные. Я назвался и стал ждать.
Как только он подошел к телефону, я сказал, что ездил на два дня в Дельфы и потому не смог попасть к нему в пятницу.
Он оборвал меня на полуслове.
– Об этом можно поговорить позже, – коротко сказал он. – У вас есть время?
– Время для чего?
– Обсудить деловое предложение. Знакомые м-ра Гомеса нуждаются в человеке, знающем нюансы жизни города и его возможности на предмет съемки фильма о путешествиях. Я предложил вашу кандидатуру. Годится?
– Очень даже.
– Я так и думал. – Его голос звучал почти весело. – Конечно, обещать я ничего не могу. Они сами должны решить, насколько вы им симпатичны.
Последнее слово он произнес по-французски, что было странно.
– Что мне нужно сделать?
– Быть в моей конторе в девять тридцать.
– Утра?
– Нет, сейчас. – Он повесил трубку.
Одно, во всяком случае, было ясно: если Геннадиу и оказывал мне какую-то услугу, то себе он этим оказывал гораздо большую. Нужно быть настороже. Но, конечно же, я заволновался. Мне раньше приходилось иметь дело с киношниками. В прошлом году одна американская съемочная группа нанимала меня возить операторов, что дало мне шестинедельный твердый заработок. А если бы помощник режиссера не был так придирчив насчет путевых листов, я мог бы урвать приличный куш.
Я выпил еще бренди, зашел домой, побрился и надел чистую сорочку. Мой отец, бывало, говаривал: «При деньжатах, выбритый, в чистой рубашке и сходив в сортир, сразу становишься новым человеком». Новым человеком я, в общем-то, не стал, но несколько приукрасил уже существующего. Я переоделся в другой костюм, американский, который купил по случаю у обслуги в отеле «Хилтон». Пиджак, правда, был немножко тесноват на животе, но если не застегиваться, все выглядело о'кей. В длинном зеркале, которым пользовалась Ники, я казался довольно симпатичным. А если не забывать выше держать подбородок, то мог выглядеть вдобавок человеком, на которого можно положиться.
В конторе Геннадиу света не было, и, когда я туда приехал, она была заперта. Я стал ждать. Через минуту-другую я заметил его за столиком одного из рыбных ресторанчиков, расположенных на террасах, спускающихся к бухте. Вместе с ним сидел крепко сложенный, сильный мужчина с короткими вьющимися светлыми волосами. На нем была голубая спортивная рубашка, и даже на расстоянии можно было рассмотреть золотистые волоски, блестевшие на его загорелых руках. Говорил Геннадиу. Блондин слушал с несколько скучающим видом. Геннадиу посмотрел на часы и закончил свой монолог. Блондин кивнул и потянулся за стоявшей перед ним бутылкой вина. Геннадиу поднялся.
Я вернулся ко входу в контору, чтобы не было заметно, что я их видел. Минуту спустя Геннадиу появился на дороге и направился ко мне.
Я ожидал, что он достанет ключи и отопрет контору, но ничего этого не случилось. Подойдя, он кивнул.
– Ты вовремя. Деньги принес?
Вопрос застал меня настолько врасплох, что я начал запинаться.
– Но я думал… Нет, со мной нет… Я имею в виду, речь шла о деловом предложении… посторонние люди… Я не совсем понял…
Поскольку я-то хорошо знал, что у меня нет денег, я, видимо, подсознательно решил, что и ему это известно. В какой-то мере так оно и было.
Он остановил меня нетерпеливым жестом.
– Все ясно. Ты не принес деньги. Ты их не взял с собой или у тебя их нет?
Я колебался. Можно было бы отсрочить тяжкую минуту, соврав, но, поскольку он был довольно спокоен, я решил избрать более безопасный путь и дать ему понять, пока мы на деловой ноге, что в операции произошла заминка. Он смотрел на меня с ожиданием и, казалось, был готов предоставить мне шанс.
– Ну, если начистоту, – сказал я, – мне пока не удалось собрать всю сумму. Как я говорил, мне пришлось ехать в Дельфы, а мадам Карадонтис… как бы это сказать…
Он кивнул:
– Мадам Карадонтис тебе все-таки не одолжила.
– Не столько, сколько требуют обстоятельства. Он холодно посмотрел на меня.
– Репутация мадам Карадонтис хорошо известна. По имеющимся у меня сведениям, вероятность того, что она может хотя бы подумать, не дать ли кому-то взаймы, практически равна нулю.
– Она слишком много пьет. Порой трудно понять, как ты с ней сотрудничаешь.
– Зато нам хорошо известно, как обстоят твои дела, – сказал он неприятным тоном. – Ты знал условия и согласился на них. Я готов выполнить свою часть сделки. Как лицо, ответственное перед мистером Гомесом, я намерен проследить за тем, что ты выполнишь свою. Если ты этого не сделаешь, могу тебя заверить, что твоя песенка будет спета.
Я мог бы обойтись и без его заверений. Так или иначе, моя песенка действительно была бы спета. Мой желудок отреагировал, однако, на это напоминание таким громким ворчанием, которое наверняка услышал и он. Я откашлялся, чтобы заглушить ворчание.
– Я готов на все, что вы предложите, – сказал я.
– Хорошо. Мое предложение состоит вот в чем: раз ты не можешь взять деньги в долг, ты должен их заработать.
– Вы имеете в виду эту кинокомпанию?
– Вот именно. – Он ткнул меня в грудь очень твердым пальцем, чтобы подчеркнуть значение своих слов. – Я заключил с «Сине-Таранто» контракт на ее обслуживание на время съемок. Если ты подойдешь «Сине-Таранто», то войдешь в команду. Но при этом будешь оставаться в моем подчинении. Ясно?
– Ясно. Я их обслуживаю, вы получаете за это деньги. Сколько это будет стоить?
– Столько, сколько ты мне должен. Ты им понадобишься примерно на три недели.
– А что же с моим паспортом? Я не могу его ждать три недели. Они не будут вам платить за мои услуги, если полиция запрячет меня в каталажку.
– Это мы обсудим позже. – Он снова ткнул меня в грудь. – Сейчас главное узнать, подойдешь ли ты им. Исходя из твоих же интересов, я очень надеюсь, что подойдешь. – Он опустил руку и щелкнул пальцами. – Если готов, пошли.
Он повернулся и зашагал обратно по направлению к ресторану. Я двинулся вслед.
– Ты по-французски хорошо говоришь? – Он взглянул на меня через плечо.
– Довольно прилично.
– Тем лучше для тебя. «Сине-Таранто» – международная компания. Мсье Гутар – личный помощник продюсера, француз. Похоже, ни на каких других языках он не говорит. Мистер Эмиль Хейек, продюсер и директор, говорит на нескольких языках, но не по-гречески. Я точно не знаю, какой он национальности. Может быть, швейцарец. Он живет в Швейцарии. Кинооператоры – итальянцы. Но тебе предстоит работать с мсье Гутаром. Сначала ты встретишься с ним.
Мсье Гутар был тем самым блондином с мощными руками.
Когда мы подошли к столу, он поднял голову, но продолжал сидеть, пока нас представляли друг другу. Его рукопожатие, к моему облегчению, было небрежно: его лапищи, покрытые рыжеватыми волосами, наверняка могли бы переломать мне кости. Кивком он пригласил меня садиться.
У него были очень бледные голубые глаза, короткая шея и плоские, жесткие щеки, выглядевшие такими же мускулистыми, как и его руки. Это было лицо человека, привыкшего командовать: его рот, казалось, обладал способностью лишь отдавать распоряжения о наказании, а глаза – следить за их исполнением. Слабая полуулыбка, игравшая на его тонких губах, как я скоро понял, оставалась постоянной. Но это была улыбка-капкан: единственное, что доставляло ему удовольствие, так это чужие неприятности. Манера, с какой он принялся меня осматривать, сразу же меня обескуражила, и я невольно попытался подыграть его ухмылке, изобразив жалкое ее подобие. Должен признать, что Гутар навел на меня страх с первого же взгляда.
Сначала говорил один Геннадиу. К моему удивлению – я действительно этому очень удивился, – он с разбега обнародовал тот факт, что я муж Ники. Он, конечно, называл ее исполнительницей танца живота. Она действительно исполняет танец живота, однако многие не знают, что в арабских странах это не просто представление в ночном клубе, вариант стриптиза, а высокоценимое искусство. Сама она предпочитает выражение «исполнительница экзотических танцев», чтобы подчеркнуть различие. Я так и сказал.
Геннадиу самодовольно осклабился:
– Как я вам говорил, мсье Гутар, он в этом деле специалист.
Глаза Гутара продолжали разбирать меня по косточкам.
– Не все ли равно, как это назвать? – спросил он. – Если это именно так выглядит и так действует на зрителей, слова не важны.
Было очевидно, что он человек дела. Но какого дела? Уже тогда инстинкт подсказал мне, что в прошлом он почти или совсем не имел никакого отношения к кино.
Он осушил одним глотком остатки вина в стакане и, к моему облегчению, отвел от меня глаза.
– Он знает, что от него требуется? – обратился он к Геннадиу.
– Только в общих чертах. Я думаю, будет лучше, если вы сами введете его в курс дела.
– Это сделает шеф. Он знает, что ему нужно. Моя забота – обеспечить, чтобы он получил то, что ему нужно. – Он поднялся. – Мы пойдем и повидаем его сейчас.
Мы вышли из ресторана.
– Может быть, воспользуемся моей машиной? – спросил я Геннадиу.
– В этом нет необходимости.
Мы прошли вдоль бухты и спустились к моторной лодке, которой он пользовался для доставки припасов на яхты. Было ясно, что яхта входила в число услуг, предоставляемых им для «Сине-Таранто».
Она стояла на якоре на дальней стороне бухты против яхт-клуба и представляла собой старое шестидесятифутовое моторное крейсерское судно с приземистой декоративной дымовой трубой. Мы причалили к небольшому трапу, и матрос придержал багром нашу лодку, пока мы выбирались на яхту. Гутар повел нас на корму, где на палубе под тентом стояла пара столиков и брезентовые кресла. В них сидели трое мужчин и брюнетка.
Двое из мужчин сидели за столиком и играли в карты. Когда мы подошли, они только взглянули на нас мельком и вновь принялись за игру. Это были итальянцы, кинооператор и его помощник. Эмиль Хейек и девица сидели, откинувшись в креслах, позади них. В руках они держали стаканы. Я позже узнал, что девица – его любовница. На вид ей было лет шестнадцать, и она выглядела весьма невинно. Оба впечатления оказались совершенно обманчивыми.
Настала пятница, когда мне нужно было явиться за паспортом к Геннадиу. Естественно, я не пошел. Было бы бесполезно пытаться выпросить у него паспорт. Мысль о том, что он лежит где-то в столе в конторе Геннадиу, сводила меня с ума. Вечером в пятницу мною настолько овладело отчаяние, что я даже стал подумывать, не попробовать ли забраться туда и украсть паспорт. Я не сделал этого лишь потому, что у меня хватило ума сообразить: даже в случае удачи Геннадиу сразу догадается, чьих это рук дело. Он не из тех, кто дает кому-нибудь спуску. От него можно ожидать самого худшего.
В субботу я возил американскую чету в Дельфы. Вернулся я обратно часов в восемь вечера. Зашел в таверну рядом с домом, чтобы пропустить стаканчик. На моей визитке напечатан номер ее телефона, и хозяин передает мне, если кто-нибудь звонит. Звонил Геннадиу: не буду ли я так любезен позвонить ему, если вернусь раньше девяти вечера, в противном случае утром. Он оставил номер, по которому его можно найти. Дело срочное.
Срочное или нет, я выпил бренди, пока обдумывал послание.
На первый взгляд, вопрос был ясен. Он хотел знать, почему я не явился за паспортом и не принес тридцать пять тысяч драхм наличными.
С другой стороны, там были слова «так любезен» и «срочно». Если он хотел просто на меня цыкнуть, хватило бы краткого напоминания о его существовании или приказа быть в его конторе в понедельник утром. Любопытно.
Я решил позвонить. Отговорка насчет пятницы была наготове. Вряд ли у меня сразу начнутся неприятности.
К телефону подошла женщина. В трубке были слышны звуки, похожие на ресторанные. Я назвался и стал ждать.
Как только он подошел к телефону, я сказал, что ездил на два дня в Дельфы и потому не смог попасть к нему в пятницу.
Он оборвал меня на полуслове.
– Об этом можно поговорить позже, – коротко сказал он. – У вас есть время?
– Время для чего?
– Обсудить деловое предложение. Знакомые м-ра Гомеса нуждаются в человеке, знающем нюансы жизни города и его возможности на предмет съемки фильма о путешествиях. Я предложил вашу кандидатуру. Годится?
– Очень даже.
– Я так и думал. – Его голос звучал почти весело. – Конечно, обещать я ничего не могу. Они сами должны решить, насколько вы им симпатичны.
Последнее слово он произнес по-французски, что было странно.
– Что мне нужно сделать?
– Быть в моей конторе в девять тридцать.
– Утра?
– Нет, сейчас. – Он повесил трубку.
Одно, во всяком случае, было ясно: если Геннадиу и оказывал мне какую-то услугу, то себе он этим оказывал гораздо большую. Нужно быть настороже. Но, конечно же, я заволновался. Мне раньше приходилось иметь дело с киношниками. В прошлом году одна американская съемочная группа нанимала меня возить операторов, что дало мне шестинедельный твердый заработок. А если бы помощник режиссера не был так придирчив насчет путевых листов, я мог бы урвать приличный куш.
Я выпил еще бренди, зашел домой, побрился и надел чистую сорочку. Мой отец, бывало, говаривал: «При деньжатах, выбритый, в чистой рубашке и сходив в сортир, сразу становишься новым человеком». Новым человеком я, в общем-то, не стал, но несколько приукрасил уже существующего. Я переоделся в другой костюм, американский, который купил по случаю у обслуги в отеле «Хилтон». Пиджак, правда, был немножко тесноват на животе, но если не застегиваться, все выглядело о'кей. В длинном зеркале, которым пользовалась Ники, я казался довольно симпатичным. А если не забывать выше держать подбородок, то мог выглядеть вдобавок человеком, на которого можно положиться.
В конторе Геннадиу света не было, и, когда я туда приехал, она была заперта. Я стал ждать. Через минуту-другую я заметил его за столиком одного из рыбных ресторанчиков, расположенных на террасах, спускающихся к бухте. Вместе с ним сидел крепко сложенный, сильный мужчина с короткими вьющимися светлыми волосами. На нем была голубая спортивная рубашка, и даже на расстоянии можно было рассмотреть золотистые волоски, блестевшие на его загорелых руках. Говорил Геннадиу. Блондин слушал с несколько скучающим видом. Геннадиу посмотрел на часы и закончил свой монолог. Блондин кивнул и потянулся за стоявшей перед ним бутылкой вина. Геннадиу поднялся.
Я вернулся ко входу в контору, чтобы не было заметно, что я их видел. Минуту спустя Геннадиу появился на дороге и направился ко мне.
Я ожидал, что он достанет ключи и отопрет контору, но ничего этого не случилось. Подойдя, он кивнул.
– Ты вовремя. Деньги принес?
Вопрос застал меня настолько врасплох, что я начал запинаться.
– Но я думал… Нет, со мной нет… Я имею в виду, речь шла о деловом предложении… посторонние люди… Я не совсем понял…
Поскольку я-то хорошо знал, что у меня нет денег, я, видимо, подсознательно решил, что и ему это известно. В какой-то мере так оно и было.
Он остановил меня нетерпеливым жестом.
– Все ясно. Ты не принес деньги. Ты их не взял с собой или у тебя их нет?
Я колебался. Можно было бы отсрочить тяжкую минуту, соврав, но, поскольку он был довольно спокоен, я решил избрать более безопасный путь и дать ему понять, пока мы на деловой ноге, что в операции произошла заминка. Он смотрел на меня с ожиданием и, казалось, был готов предоставить мне шанс.
– Ну, если начистоту, – сказал я, – мне пока не удалось собрать всю сумму. Как я говорил, мне пришлось ехать в Дельфы, а мадам Карадонтис… как бы это сказать…
Он кивнул:
– Мадам Карадонтис тебе все-таки не одолжила.
– Не столько, сколько требуют обстоятельства. Он холодно посмотрел на меня.
– Репутация мадам Карадонтис хорошо известна. По имеющимся у меня сведениям, вероятность того, что она может хотя бы подумать, не дать ли кому-то взаймы, практически равна нулю.
– Она слишком много пьет. Порой трудно понять, как ты с ней сотрудничаешь.
– Зато нам хорошо известно, как обстоят твои дела, – сказал он неприятным тоном. – Ты знал условия и согласился на них. Я готов выполнить свою часть сделки. Как лицо, ответственное перед мистером Гомесом, я намерен проследить за тем, что ты выполнишь свою. Если ты этого не сделаешь, могу тебя заверить, что твоя песенка будет спета.
Я мог бы обойтись и без его заверений. Так или иначе, моя песенка действительно была бы спета. Мой желудок отреагировал, однако, на это напоминание таким громким ворчанием, которое наверняка услышал и он. Я откашлялся, чтобы заглушить ворчание.
– Я готов на все, что вы предложите, – сказал я.
– Хорошо. Мое предложение состоит вот в чем: раз ты не можешь взять деньги в долг, ты должен их заработать.
– Вы имеете в виду эту кинокомпанию?
– Вот именно. – Он ткнул меня в грудь очень твердым пальцем, чтобы подчеркнуть значение своих слов. – Я заключил с «Сине-Таранто» контракт на ее обслуживание на время съемок. Если ты подойдешь «Сине-Таранто», то войдешь в команду. Но при этом будешь оставаться в моем подчинении. Ясно?
– Ясно. Я их обслуживаю, вы получаете за это деньги. Сколько это будет стоить?
– Столько, сколько ты мне должен. Ты им понадобишься примерно на три недели.
– А что же с моим паспортом? Я не могу его ждать три недели. Они не будут вам платить за мои услуги, если полиция запрячет меня в каталажку.
– Это мы обсудим позже. – Он снова ткнул меня в грудь. – Сейчас главное узнать, подойдешь ли ты им. Исходя из твоих же интересов, я очень надеюсь, что подойдешь. – Он опустил руку и щелкнул пальцами. – Если готов, пошли.
Он повернулся и зашагал обратно по направлению к ресторану. Я двинулся вслед.
– Ты по-французски хорошо говоришь? – Он взглянул на меня через плечо.
– Довольно прилично.
– Тем лучше для тебя. «Сине-Таранто» – международная компания. Мсье Гутар – личный помощник продюсера, француз. Похоже, ни на каких других языках он не говорит. Мистер Эмиль Хейек, продюсер и директор, говорит на нескольких языках, но не по-гречески. Я точно не знаю, какой он национальности. Может быть, швейцарец. Он живет в Швейцарии. Кинооператоры – итальянцы. Но тебе предстоит работать с мсье Гутаром. Сначала ты встретишься с ним.
Мсье Гутар был тем самым блондином с мощными руками.
Когда мы подошли к столу, он поднял голову, но продолжал сидеть, пока нас представляли друг другу. Его рукопожатие, к моему облегчению, было небрежно: его лапищи, покрытые рыжеватыми волосами, наверняка могли бы переломать мне кости. Кивком он пригласил меня садиться.
У него были очень бледные голубые глаза, короткая шея и плоские, жесткие щеки, выглядевшие такими же мускулистыми, как и его руки. Это было лицо человека, привыкшего командовать: его рот, казалось, обладал способностью лишь отдавать распоряжения о наказании, а глаза – следить за их исполнением. Слабая полуулыбка, игравшая на его тонких губах, как я скоро понял, оставалась постоянной. Но это была улыбка-капкан: единственное, что доставляло ему удовольствие, так это чужие неприятности. Манера, с какой он принялся меня осматривать, сразу же меня обескуражила, и я невольно попытался подыграть его ухмылке, изобразив жалкое ее подобие. Должен признать, что Гутар навел на меня страх с первого же взгляда.
Сначала говорил один Геннадиу. К моему удивлению – я действительно этому очень удивился, – он с разбега обнародовал тот факт, что я муж Ники. Он, конечно, называл ее исполнительницей танца живота. Она действительно исполняет танец живота, однако многие не знают, что в арабских странах это не просто представление в ночном клубе, вариант стриптиза, а высокоценимое искусство. Сама она предпочитает выражение «исполнительница экзотических танцев», чтобы подчеркнуть различие. Я так и сказал.
Геннадиу самодовольно осклабился:
– Как я вам говорил, мсье Гутар, он в этом деле специалист.
Глаза Гутара продолжали разбирать меня по косточкам.
– Не все ли равно, как это назвать? – спросил он. – Если это именно так выглядит и так действует на зрителей, слова не важны.
Было очевидно, что он человек дела. Но какого дела? Уже тогда инстинкт подсказал мне, что в прошлом он почти или совсем не имел никакого отношения к кино.
Он осушил одним глотком остатки вина в стакане и, к моему облегчению, отвел от меня глаза.
– Он знает, что от него требуется? – обратился он к Геннадиу.
– Только в общих чертах. Я думаю, будет лучше, если вы сами введете его в курс дела.
– Это сделает шеф. Он знает, что ему нужно. Моя забота – обеспечить, чтобы он получил то, что ему нужно. – Он поднялся. – Мы пойдем и повидаем его сейчас.
Мы вышли из ресторана.
– Может быть, воспользуемся моей машиной? – спросил я Геннадиу.
– В этом нет необходимости.
Мы прошли вдоль бухты и спустились к моторной лодке, которой он пользовался для доставки припасов на яхты. Было ясно, что яхта входила в число услуг, предоставляемых им для «Сине-Таранто».
Она стояла на якоре на дальней стороне бухты против яхт-клуба и представляла собой старое шестидесятифутовое моторное крейсерское судно с приземистой декоративной дымовой трубой. Мы причалили к небольшому трапу, и матрос придержал багром нашу лодку, пока мы выбирались на яхту. Гутар повел нас на корму, где на палубе под тентом стояла пара столиков и брезентовые кресла. В них сидели трое мужчин и брюнетка.
Двое из мужчин сидели за столиком и играли в карты. Когда мы подошли, они только взглянули на нас мельком и вновь принялись за игру. Это были итальянцы, кинооператор и его помощник. Эмиль Хейек и девица сидели, откинувшись в креслах, позади них. В руках они держали стаканы. Я позже узнал, что девица – его любовница. На вид ей было лет шестнадцать, и она выглядела весьма невинно. Оба впечатления оказались совершенно обманчивыми.