Эндо Сюсаку. Женщина, которую я бросил

   - Кто из вас Морита Мицу-сан? Ты?
   Я ошибся. Морита Мицу оказалась та, у которой были косы.
   - А почему ты пришла не одна?
   - Она просила меня прийти вместе с ней. Но я говорила, что мне не надо ходить, - с обидой сказала Другая.
   Конечно, я с самого начала понимал, что иду на свидание не с прекрасной феей, а с девушкой, которую вполне справедливо высмеял Нагасима. Но теперь, встретившись с ней, я почувствовал себя таким жалким... Будто не нашел своей фамилии в списке поступивших в университет, хотя в глубине души понимал, что меня не примут.
   - Мит-тян, я пошла домой.
   - Что ты! Оставайся с нами, - Мицу растерянно тронула подругу за плечо.
   Та отстранилась и, недоброжелательно поглядев на меня, побежала по каменным ступенькам на вокзал.
   Над нашими головами с грохотом пронеслась электричка. Пыль, поднятая ею, покрыла короткие ноги Мицу, выглядывающие из-под старомодной юбки. Вид ее бежевых, плохо натянутых чулок вызывал у меня брезгливое чувство.
   - Что мне делать? Ёко-сан меня покинула, - невнятно пробормотала она, ковыряя землю носком ботинка.
   - О чем ты беспокоишься? Разве ты никогда не встречалась с мужчиной?
   - Что вы! Что вы! Я...
   - А в кино ты ходишь одна?
   - Нет, с Ёко-сан, - Она улыбнулась доброй и в то же время глуповатой улыбкой. - Выходные дни мы проводим вместе.
   Я больше не мог стоять рядом с уборной и пошел от вокзала. Девушка, как послушная собачонка, следовала за мной.
   - Куда мы пойдем?
   - Сейчас узнаешь. Только не удивляйся, - сказал я, вспомнив советы Кима-сан: «Говори всякую чепуху, все сойдет».
   Всякую чепуху! Мне было жалко себя, жалко времени, потраченного на ожидание этой уродины с тупым лицом.
   Но и уйти от нее я тоже почему-то не мог.
   Стемнело. Окончив рабочий день, угрюмые люди, толкая друг друга, спешили домой.
   Морита Мицу изо всех сил старалась не отставать от меня. Короткая и широкоплечая, она пыталась попасть в ногу и, делая непривычно широкие шаги, некрасиво, совсем не по-женски раскачивалась.
   Мы вышли на широкую площадь; повсюду гуляли парочки. Было прохладно, а на носу Мицу выступили капельки пота.
   - Я никогда не бывала в таких многолюдных местах. А вы?
   - Приходилось. Я здесь лотерейные билеты продавал. Ведь если я не заработаю, я не смогу ходить в университет.
   Я не постеснялся сказать о своей бедности, понимая, с кем имею дело. Было бы смешно искать расположения этой кретинки.
   - Вам приходится подрабатывать?
   - Да. И на еду и на учебу нужны деньги.
   Я и сейчас помню, с каким состраданием она посмотрела на меня и как, остановившись, сунула свою маленькую руку в карман дешевой кофточки.
   - В чем дело?
   - Вы платили за меня в трамвае. Я должна отдать.
   - Какие глупости!
   В светофоре на перекрестке зажегся зеленый свет, и люди торопливо потекли через улицу в сторону кинотеатра. Ничуть не стесняясь окружающих, Мицу громко говорила:
   - Вы не тратьте деньги зря. Я за себя заплачу. Заплачу. Мы с Ёко-сан каждая за себя платим, когда ходим в кино.
   - У тебя при себе много денег?
   - Четыреста иен.
   Четыреста иен... В два раза больше, чем у меня. Я взял сто иен у Нагасимы, и сто было у меня, но тратить их не хотелось.
   - Хотя ты и девчонка, но денежки у тебя водятся. Сколько получаешь в месяц?
   Ее месячный оклад около трех тысяч иен, похвасталась Мицу, но иногда получается больше, так как, если не хватает рабочих рук, она помогает фасовщикам и за это получает отдельно. Живет она в одной комнате с Ёко.
   - А родом ты откуда?
   - Кавакоси. Слыхали?
   - Нет. Домой часто ездишь?
   Скорчив печальную гримаску, Мицу отрицательно покачала головой. Наверное, дома у нее что-то неладно.
   В те годы мы часто ходили в кабачок «Поющие голоса». Сейчас он начал хиреть, а тогда был ничего. Днем он казался невзрачным, но вечером, когда в зале зажигались свечи и светильники, на длинных шнурах свисающие с потолка, а на стенах плясали неясные тени, жизнь в нем бурлила. Отделанный снаружи деревом, кабачок напоминал горную хижину. Мужчина в русской рубахе, обслуживающий клиентов, в свободные минуты пел русские песни, аккомпанируя себе на гармони. Этот кабачок, а также «На дне» в Синдзуку и «Подземные обитатели» у Сибуя были излюбленными местами студентов.
   Очевидно, Мицу впервые попала даже в такое отнюдь не шикарное заведение, если, едва ступив на порог, попятилась назад, как ассенизатор, оказавшийся в императорском дворце.
   - Здесь, наверное, очень дорого, - Она подергала меня за плащ.
   - Гм... Конечно! Но ведь у тебя четыреста иен!
   - Этого хватит? Тогда оставьте только на электричку.
   Я знал, что и ста иен будет достаточно, но промолчал.
   - Это всё студенты?
   Она застенчиво смотрела на молодых людей в черных блузах и девушек в беретах, с сигаретами в зубах. Это была литературная и театральная молодежь, любящая пофилософствовать. Я их терпеть не мог. Они без конца разглагольствовали о высоких материях, экзистенциализме и нигилизме, и у всех у них под модными блузами было грязное белье, а на ногах - вонючие дырявые носки.
   - Они все тоже студенты? Да?
   «Ох и дура же набитая», - подумал я.
   Один из этих мерзавцев уселся на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, и заиграл на гармони. Кто-то запел, другие подхватили. Каждый старался выглядеть бесшабашным гулякой; всем своим видом студенты словно хотели доказать, что имеют право веселиться, как им нравится, и что это и есть настоящая жизнь. И все же что-то равнодушное таилось в их лицах.
   - Знаешь эту песню?
   - Нет.
   - Это «Тройка». Русская песня.
   - Никогда не слыхала, - виновато покачала головой Мицу, - я ведь окончила только гимназию...
   - А-а. Ну тогда попроси, чтобы тебе сыграли «Зеленые горы», - съязвил я.
   Мицу опустила глаза и сморщилась:
   - Что с тобой?
   - М... м... м... Здесь есть уборная?
   - Туалет?
   - Да, - С глубоким вздохом Мицу вытащила из кармана кофточки туалетную бумагу.
   Свидание наше началось около уборной, и теперь, не успели мы сесть за стол, она напомнила об этом. «Вонючая парочка», - промелькнуло у меня в голове.
   Мицу ушла. Я вытащил сигареты и закурил. И тут почувствовал, что кто-то похлопывает меня по плечу. Я обернулся и увидел парня в кепке, измазанной вазелином, как это было принято у снобов.
   Это был Идогава, студент нашего университета. Бледный, в очках без оправы, он принадлежал к людям, которые всегда находятся в приятном расположении духа.
   - Попался, приятель.
   - В чем дело?
   - Знаю, ты с ней того... - он погрозил пальцем.
   - Что за глупые шутки! Буду я возиться с такой, - ответил я, пожав плечами.
   - А зачем возиться? - Идогава говорил в нос. - Предложи ей стаканчик коктейля, и дело в шляпе.
   В этом кабачке за восемьдесят иен в бутылке из-под лимонада подавали коктейль из водки и газированной воды. Он легко пился, и неопытные девицы попадались на эту удочку: выпив стакан, они быстро пьянели и теряли над собой контроль.
   - Я закажу, - подмигнул Идогава и, щелкнув пальцами, подозвал официанта.
   Когда Мицу вернулась, на столе уже стояли два стакана с прозрачной жидкостью. Сейчас я понимаю, что должен был сказать ей: «Не пей», но Идогава посматривал в нашу сторону и посмеивался, а я боялся этого циника. Он решит, что я даже перед такой девушкой робею, и растреплется об этом всему свету. Признаться, где-то глубоко во мне раздался слабый голос совести, но его заглушил другой: «Да что ты в самом деле? Не детей же тебе с ней крестить! Один раз можно побаловаться».
   - Что это? - доверчиво улыбаясь, спросила Мицу. Я молча наблюдал, как она пьет коктейль. Она выпила его, будто стакан чаю.
   - Никогда не пробовала такого вина! Это импортное? Наверное, дорого стоит?
   - Конечно, дорого, но ты не беспокойся.
   Она покраснела, и толстые губы ее глупо приоткрылись.
   - Здесь очень приятно. Если бы и Ёко-сан была с нами, она бы пришла в восторг.
   Мицу уже едва ворочала языком. Из своего угла Идогава снова подмигнул мне. Заиграли на гармони. Пожилой усатый мужчина в берете с поклонами ходил от стола к столу.
   - Хорошо бы исполнили «Зеленые горы».
   - Еще что! - буркнул я.
   Мужчина подошел к нашему столу и, взяв Мицу за руку, что-то шепнул ей.
   - Оставьте ее в покое, - крикнул я. - Вас только тут не хватало!
   - Пусть говорит! Пожалуйста, дедушка, я заплачу.
   Этот тип занимался гаданием, преимущественно хиромантией, в кабачках Сибуя и «Поющих голосах». Он говорил все, что ему приходило в голову, но одно из его предсказаний я запомнил хорошо. Он сказал, что Мицу будет несчастной оттого, что жалеет других.
   - Ты слишком добра, девочка, слишком добра. А за это всегда приходится платить. Будь осторожна, иначе мужчины используют твою доброту тебе во вред.
   - Какая чепуха! - засмеялся я. И Мицу тоже громко захохотала.
   - Через несколько лет тебя постигнет несчастье, которое сейчас ты даже не можешь себе вообразить.
   Но что это будет, старик так и не сказал. Получив двадцатииенную бумажку из красного кошелька Мицу, он, поклонившись, отошел.
   Мицу едва держалась на ногах. По-идиотски полуоткрыв рот и опираясь на мое плечо, она кое-как спустилась по лестнице.
   Внизу стоял Идогава.
   - Приятной ночи!
   - Пошел к черту!
   Но я уже наметил, куда ее вести.
   Когда-то я здесь подрабатывал и знал, что недалеко отсюда, на склоне горы, возле депо метропоездов, есть гостиница, в которой можно, если верить рекламе, висящей над входом, переночевать за сто иен.
   Кончали торговать магазины. Продавец с напомаженными волосами, насвистывая, закрывал ставни. В плохо освещенном углу улицы еще продавались книги и журналы. На обложке одного из журналов была изображена молодая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову. Несколько мужчин с лихорадочным блеском в глазах просматривали журналы.
   Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.
   С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен...»
   Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя... «В конце концов, - думал я, - все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».
   - Ты мне нравишься, - пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.
   Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.
   - Куда мы пришли? - сказала Мицу, словно не слышала моих слов. - Это вокзал Сибуя?
   - Нет, но нам нужно сюда зайти.
   - Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.
   - О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.
   - Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь...
   - Что ведь?..
   - Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.
   Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.
   - Не надо.
   - Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам - вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я...
   В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.
   Во время войны - я тогда ходил в гимназию - было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.
   Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.
   Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.
   На улице Ямата - улице гостиниц и отелей - царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.
   Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.
   - Зайдем?
   Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.
   - О-о-о! - Удивленная Мицу сделала шаг назад.
   - Ты что? - Я взял Мицу за руку и притянул к себе, - Я люблю тебя.
   - Нет... нет... Я боюсь...
   - Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока...
   - Мне, страшно.
   Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.
   - Ты мне нравишься. Я тебя люблю... Я хочу любить тебя всю... Все твое тело... Ничего страшного... Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? - Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят. - Ну!.. Значит, я тебе противен?
   - Нет... Вы мне нравитесь... Я...
   - А чем ты это докажешь? Нам, студентам, слов недостаточно, мы и так слышим их без конца. А любовь? Один философ, например, говорит, что только эгоист не отдается любви без остатка.
   Последнее я придумал экспромтом. Если б этот философ мог услышать мою болтовню!
   - Во-первых, боязнь потерять девственность объясняется устаревшими взглядами на жизнь. Сегодня студентки добровольно идут на это. А остальные женщины от них отстали, потому что не могут освободиться от косных предрассудков. Неужели вам в гимназии ничего не говорили об этом?
   - Нет. Это так трудно понять.
   - Конечно. В гимназиях еще рано говорить о таких вещах. Но в университете... Ты что-нибудь слыхала об эмансипации женщин? Так вот. Чтобы мужчина и женщина были равны, необходимо отбросить всякий стыд, если между ними возникает любовь. Так нас учат. Понимаешь, о чем я говорю?
   Тупо глядя на меня, Мицу удрученно кивнула головой.
   - Я говорю, что нужно вести себя иначе. Отбрось ложные предрассудки. Войдем в этот дом. Может быть, вначале тебе будет немного страшно. Но ведь сказал же кто-то, что прогресс невозможен без риска.
   Бедные философы! Однако нужно как-нибудь использовать знания, которые мы получаем от профессоров. В конце концов, не даром же я плачу деньги, бегая на заработки! Увы, «цитаты» из научных трудов не произвели желаемого впечатления на фабричную девчонку.
   - Ну, идешь? - Я взял Мицу за руку, но она, как львенок, отпрянула назад.
   - Нет, пойдемте домой, прошу вас, пойдемте.
   - Домой? - закричал я. - Да что ж это такое? Сама назначила мне свидание, я пришел, а она домой. Вот тебе на... Ей дело говоришь, а она упрямится, будто ишак... Ладно. Пусть будет по-твоему. Я пошел.
   И широкими шагами я стал спускаться вниз по улице. Я был вне себя оттого, что столько времени потратил попусту. И с кем? Хотя бы девчонка стоящая была. Но зол я был не только на Мицу, но и на философов и на профессоров, уроки которых оказались бесполезными.
   Вдруг резкая боль пронзила мое правое плечо и спину. Кажется, начинается нервный приступ, не раз повторявшийся после полиомиелита. Когда я сильно устаю или волнуюсь, всегда возникает эта колющая боль.
   Мыча от боли и чувствуя, что Мицу бежит за мной, я, не оглядываясь, продолжал идти. Она догнала меня и задыхаясь спросила:
   - Вы обиделись?
   - Конечно.
   - И больше не придете?
   - А что мне еще остается? Ты сама дала мне понять, что я тебе не нужен...
   - ...
   - Но если тебе неприятно быть со мной, я не стану навязываться.
   - Вы... я... Но мне не хочется заходить туда...
   - Тогда прощай...
   Мы спустились с горы. На веранде китайского ресторана двое мужчин с красными от вина лицами жадно что-то ели.
   - Вы не хотите больше встречаться со мной?
   - Нет.
   Боль, ставшая еще острее, снова пронзила мою спину. Я невольно вскрикнул и схватился за правое плечо.
   - Что с вами? - Удивленная и испуганная Мицу заглянула мне в глаза.
   - Ничего. В детстве я болел полиомиелитом. Видишь, правое плечо у меня опущено. К тому же я хромаю. Поэтому и девушки меня не любят. Кому я нужен, калека? Еще ни одна меня не любила... М-м-м... И ты оказалась, как все...
   - Вы хромаете?
   Качающийся свет фонаря упал на лицо Мицу: она с состраданием смотрела на меня. Бедняга, она и в самом деле верит каждому моему слову.
   - Да. Я хромой. Я калека. Поэтому меня не любят девушки. И поэтому ты отвернулась от меня, я знаю...
   Вдруг своими маленькими ладонями она стиснула мои пальцы.
   - Как мне вас жалко!
   - Не стоит меня жалеть.
   - Значит, вы здесь никогда раньше не бывали?
   - Конечно. Кто сюда пойдет с нищим калекой? Вот и сегодня... Думал, что ты... Дурак набитый...
   Я просто был зол и на самом деле ни о чем таком не думал. Но именно эти лживые слова не годящиеся даже для плохого фильма, подействовали на Мицу сильнее всего.
   - Ну... если так... если так, то... то пойдемте...

Третья запись Ёсиоки Цутому

   - Ну... если так... если так, то... то пойдемте...
   Скрежетали поезда, по запасным путям уходящие в депо. Пьяницы, сидевшие на террасе закусочной, прищурившись, разглядывали нас.
   Мицу робко ступала за мной, опустив голову, и в лице ее было что-то детское, беззащитное.
   Странно, но желание у меня исчезло.
   Вместо него появилась несвойственная мне жалость и что-то вроде раскаяния.
   Как низко я пал! Использовать добрые чувства этого бесхитростного существа для удовлетворения своей похоти может только подонок.
   - Гм... Не слишком ли поздно ты одумалась? - я продолжал разыгрывать прежнюю роль.
   - Вы сердитесь? Простите меня.
   - Хватит. Ты мне надоела. Я уже не хочу идти туда.
   Сказав это, я быстро зашагал по узкой пешеходной дорожке в сторону вокзала. Мицу, как собачонка, поплелась за мной. Пьяный мужчина, столкнувшись с ней, громко ее обругал.
   - Подождите! Я задыхаюсь.
   - Что?
   - Вы шагаете, как солдат.
   На привокзальной площади я замедлил шаг. Мицу тяжело дышала, лицо ее посинело, на кончике носа выступил пот.
   - У тебя что, сердце не в порядке?
   - Нет, я всегда так потею.
   - Гм...
   - Простите меня. Я виновата, но я не хотела вас огорчить.
   На площади было ветрено. Девушки из ночного кабачка, окончив работу, быстро, так что грязь не успевала отлипать от их туфель, бежали по склону холма вниз, к вокзалу. Если бы я понимал, почему они так спешат домой, я бы, наверно, понял и Мицу, стоящую передо мной: каждую из них дома ожидали муж, дети, любовь, тихое семейное счастье... А Мицу...
   - Что же мне делать?
   Огни на привокзальной площади уже были потушены. Светились только окна двух-трех магазинчиков; возле одного из них стоял старик, похожий на пугало в своей потрепанной голубой форме Армии спасения. В руках он держал ящик для пожертвований.
   Мицу подошла к нему.
   - Оставь, ведь он же ничего не продает. Просит пожертвований, а на самом деле все, что ни дадут, присваивает себе.
   Но Мицу уже открыла свой красный кошелек и, выбрав десятииенную монетку, сунула ее в ящик. Из бокового кармана брюк старик вытащил маленькую черную коробочку.
   - Смотрите! - Мицу держала дешевый металлический крестик и глуповато улыбалась, думая, что я тоже обрадуюсь ее покупке. - Дайте еще два, - она бросила в ящик две десятииенные монеты, и старик невозмутимо протянул ей две черные коробочки.
   - Зачем ты покушаешь это барахло?
   - Я потеряла свой талисман. А один крестик я вам подарю.
   - Нужен он мне, этот крестик!
   - Возьмите. Он обязательно принесет вам счастье, - она насильно вложила мне в руку коробочку и засмеялась, широко раскрывая рот.
   - Ну хватит, - сморщился я. - Пойдем домой.
   - А вы на меня не сердитесь больше? В самом деле не сердитесь? Хотите, встретимся в следующее воскресенье? Я могу приехать к вам домой.
   При последних словах я скорчил такую рожу, что она поняла - этого делать не стоит. Представляю, как будет смеяться Нагасима, да и другие жильцы, если ко мне припрется эта деревенщина.
   Она уже порядочно мне надоела, и, сказав, что сам назначу следующее свидание, я, не попрощавшись, бесцеремонно подтолкнул ее в сторону вокзала. Подымаясь по лестнице, девушка поглядывала в мою сторону, и, когда она скрылась совсем, я почувствовал облегчение.
   Боль в плече все еще не успокоилась. Сунув руку за сигаретами, я обнаружил в кармане коробку: Мицу все-таки умудрилась подсунуть ее. С досады прищелкнув языком, я выбросил в канавку сначала крестик, а потом коробку. Крестик прошел сквозь мусор, плывущий по воде, и погрузился на дно, а коробка поплыла, окруженная пачками из-под сигарет.
   Усталый и злой, я едва добрел до дому. Нагасима лежал с марлевой повязкой на лице, натянув одеяло до подбородка.
   - Ну как?
   - Что как? - буркнул я, сбрасывая брюки, и быстро нырнул под сырое одеяло. Нагасима хотел еще что-то сказать, но я закутался с головой, и он не решился больше ко мне приставать.
   Через два дня я снова поехал к Киму-сан. Я был уверен, что завоевал его доверие, и надеялся получить какую-нибудь работу.
   Ким-сан сидел на том же месте, где я увидел его в первый раз. Положив ноги на стол, он с увлечением ковырял в носу.
   - А, это ты! - хитровато улыбаясь, он уставился на меня. - Что-то у тебя снова унылая рожа. Наверное, с девчонкой поссорился?
   - Мне нужна работа, сейчас не до девчонок.
   - Работа? Гм... Что ж, работу можно найти, - сказал он, жуя резинку.
   - Я согласен на любую, если подойду, вы знаете.
   - У меня для тебя есть особая работа. Если выполнишь, заплачу хорошо. Как-то ты говорил, что можешь водить машину.
   - Говорил.
   - Прекрасно.
   Я сразу сообразил, что дело непростое, раз Ким-сан счел нужным меня предупредить. Может быть, контрабанда - в последнее время газеты часто писали об иностранцах, доставляющих контрабандные товары через Гонконг.
   - Займешься посредничеством.
   - Посредничеством? А тяжестей носить не придется?
   - Ну и дурак!
   Ким-сан захохотал так, что сдунул пыль со стола, потом поднял трубку телефона и затараторил по-корейски, а под конец сказал по-японски:
   - Все будет в порядке, - и, положив трубку, выплюнул на пол резинку. - Пошли, студент.
   Мы вышли на улицу, щедро усыпанную золотом осенних листьев. Мимо нас пробежали, о чем-то болтая, гимназистки в коротких юбочках, с портфелями в руках.
   - Если тебе не нравится эта работа, могу предложить другую.
   - Какую?
   - Физическую, - Ким-сан оглядел меня с головы до ног. - Но по-моему, тебе эта работа не подойдет. Там нужна силенка и еще кое-что.
   - А что я должен делать?
   - Займешься американками. Среди них много потаскух, и я познакомлю тебя с такой...
   Сейчас ни к чему пересказывать все, о чем шептал мне тогда Ким-сан. От меня требовалось войти в близкие отношения с одной из белых женщин, которые жили в гостиницах Кандьг и служили в оккупационных войсках санитарками и медсестрами.
   Войти в близкие отношения с женщиной? Разве не этого я вчера добивался от Мицу!
   Ким-сан оценивающе оглядел меня, как оглядывает крестьянин корову, которую собирается покупать.
   - Нет, эта работа не для тебя, - с сожалением сказал он. - Тебе все же лучше заняться сводничеством.
   Разумеется, я был огорчен еще больше Кима-сан. До чего же я докатился! Он оценивал мое тело! И уверенно, не помышляя об отказе, предлагал такую работу. Впрочем, иным Ким-сан не знал меня.
   Сводничество - такая же благородная профессия, как проституция. На свете много мужчин, которые сами не могут завоевать сердце женщины. Вот сводник и помогает этим жалким трусам.
   Чего только не было в послевоенном Токио!
   Ночью в парке Уэно шатались мужчины, напялившие на себя юбки и размалеванные как потаскухи. Повсюду рыскали сводники в поисках клиентов.
   Сводники... Раньше я и не слыхал, что существует такое ремесло. Но, шагая за Кимом-сан, я понял: мне на собственном опыте придется убедиться в том, что это - увы! - не выдумка.
   Мы шли по бывшему плацу. До войны здесь находились казармы гвардейской дивизии. Теперь окопы поросли травой, обвалились, наполнились грязной водой, в которой плавали щепки. По плацу гулял ветер, поднимая густую пыль. В те времена на окраинах Токио было множество таких пришедших в запустение мест.
   Там и устраивали свои дела сводники, благодаря которым процветали проституция и гомосексуализм. Война опустошила не только землю, но и души людей.
   - Куда мы идем?
   - Уже пришли, - Ким-сан кивнул в сторону казармы, напоминающей конюшню.
   Там возле обшарпанного автомобиля марки «даттосан» стоял мужчина в черной кожаной куртке.
   - Студент. Хочет подработать. Я его знаю. На него можно положиться, - Ким-сан похлопал меня по плечу.
   На правой щеке у мужчины был шрам. Мужчина пристально посмотрел на меня.
   - Машину водить умеешь?
   - Умею.
   - Отлично.
   Водить машину я научился, когда работал в американском военном городке.
   - А такую водил?
   - Водил.
   - Ну что ж. Тогда до вечера я оставлю машину здесь. В кузове новый костюм. Переоденешься и часам к десяти будешь у эстрадного театра «Хигасимиякодза» в Сундзуку. Там перед входом увидишь мужчину лет пятидесяти с усиками. Это твой клиент. Зовут его Камэта-сан. Он начальник отдела какого-то завода, впрочем, тебе это все равно. Сейчас он влюблен в одну танцовщицу. Твоя роль в этом спектакле такова: ты должен создать у танцовщицы впечатление, будто этот мужчина - управляющий крупным заводом.