Эндо Сюсаку. Женщина, которую я бросил

   Я снова обернулся назад и послал Марико победную улыбку.
   Но Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, глядела на меня несколько растерянно. Небо было голубое, июньское...
   Лошадь опять остановилась. Теперь она отгоняла мух своим длинным хвостом, и те жужжали у моего потного лица.
   - Почему ты не заставишь ее бегать, Ёсиока-сан?
   - Э... Лошади умные. Они знают, кто на них сидит. Если новичок, так они и ухом не поведут.
   «Ну погоди же, гадина, - подумал я. - Погоди, сейчас ты у меня попляшешь».
   Я изо всей силы кулаком ударил лошадь по заду. Это подействовало. Лошадь выпрямилась и побежала по зелени луга.
   Я снова оглянулся назад и победно улыбнулся Марико.
   А Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, удрученно смотрела на меня.
   Лошадь снова остановилась. Послышалось журчание падающей на землю струи. Пять... десять, одиннадцать секунд... Мне казалось, что это никогда не кончится.
   - Что за дурацкое представление?
   - Смотреть тошно!
   - Не хватает еще, чтобы...
   Лошадь бесстыдно повернулась своим широким задом к женщинам и подняла хвост. В нос мне ударил запах свежего навоза.
   Я почувствовал себя так, будто я сам оправился на глазах почтенной публики. Не в силах больше терпеть позор, я сполз с лошади, и глупое животное, получив свободу, устремилось к хозяину.
   Женщины, давясь от смеха, старались на меня не смотреть. А мужчины громко хохотали, хлопая меня по плечу.
   Марико у озера не было...
   И все же этот постыдный случай пошел мне на пользу. До сих пор сослуживцы сторонились меня, теперь же наши отношения стали более дружескими.
   За обедом и в автобусе на обратном пути только и разговору было, что обо мне, но Марико всячески старалась защитить меня, и я часто ловил на себе ее сочувственные взгляды.
   Чтобы не ехать дорогой, по которой мы прибыли сюда, мы выбрали другой, хотя и более длинный, путь.
   Огромное рыжее солнце, висевшее над горизонтом, щедро заливало своими лучами деревню, поле и лес. Окутанный синей полумглой, высился величественный Фудзияма.
   - Ты на меня не сердишься? - прижимаясь ко мне, шептала Марико.
   - За что?
   - За то, что я заставила тебя ездить верхом.
   - Ну что ты! Подумаешь! И обезьяна, бывает, с дерева падает.
   Я был счастлив.
   Остались позади нищие студенческие годы. Постоянный голод, заработки у Кима-сан, его лживые афишки. Прощай, былое! Я - энергичный мужчина, твердо решивший стать головой петуха! Я сделаю карьеру! Во что бы то ни стало сделаю карьеру!
   Уже в сумерках среди леса мы увидели несколько деревянных зданий, напоминавших казармы. Вокруг не было ни единого жилого дома.
   - Что это такое? Школа? - спросил я у кондукторши.
   - Где?
   - Вот эти здания, похожие на казармы.
   - А-а. Это лепрозорий, больница для прокаженных.
   - Для тех, кого наказало небо?
   - Для них.
   - Скорей закройте окна, чтобы в автобус не залетели микробы!
   Все засмеялись. Но некоторые все же бросились к окнам.
   Больница для прокаженных! Она одиноко стояла в лесу. Вокруг не было никакого жилья. Под серым вечерним небом поле и здания выглядели печально, на них словно легла тень невыразимой грусти.
   - Прокаженных нужно держать на островах и стерилизовать, чтобы у них не было потомства, - сказал я.
   - Ты это серьезно? - устало спросила Марико.
   - Да, вполне. А разве я не прав?
   - Но это жестоко. Неужели тебе не жалко этих людей?
   Мы оба смущенно замолчали. Но вот показалась Одемба, и неловкость рассеялась. Какое нам дело до прокаженных? Знать их не хочу. Глупо даже задумываться над тем, стоит ли им сочувствовать.
   Марико снова повеселела. Я рассказывал ей анекдоты, она громко смеялась, прикрывая рот рукой.
   В Токио мы попрощались. Семейные пошли по домам, а холостяки не торопились расходиться.
   - Сейчас бы ванную! Или баньку!
   - Правильно! Поехали в турецкую баню! - предложил кто-то, и все ухватились за эту мысль.
   - В турецкую баню!
   В последнее время в Токио начали строить турецкие бани. Дневную усталость там как рукой снимало, но главное - и это нас привлекало больше всего - там были полуголые массажистки.
   В турецкой бане Мицу снова напомнила о себе.

Пятая запись Ёсиоки Цутому

   Баня, в которую мы отправились, находилась на улице Кабуки, где-то в районе Синдзуку. Издали были видны неоновые огни, мерцающие над ее крышей. Сразу от входных дверей круто вверх поднималась высокая лестница, наверху которой двое мужчин в белых костюмах и галстуках-бабочках, со сложенными на груди руками, громко зазывали: «Добро пожаловать, дорогие клиенты!»
   Оживленно разговаривая, мы остановились у дверей. Один из мужчин кивком пригласил нас подняться. Всем своим видом он изображал почтительность, однако взгляд его пренебрежительно ощупывал нас.
   - Вас четверо? - Он снял телефонную трубку и произнес по-английски: - Фор, плиз. Минуточку, - улыбнулся он нам.
   Вошли две девицы в трусиках и белых блузках. Обе были низкого роста, плотно сложены и напоминали крабов. Ярко накрашенные губы, виляющая походка - ну прямо женщины из веселого квартала.
   - Очкарик пойдет направо, длинный останется здесь, а ты, мазурик, пойдешь вон туда... - Распределив нас таким образом по кабинам, которые находились по обеим сторонам узкого и длинного коридора, девушки, улыбаясь, стали нас подталкивать.
   - Куда мы попали? Здесь клички дают не хуже, чем в веселом квартале.
   - Не сердитесь, господа. У нас вам бояться нечего. Останетесь довольны.
   Кабина была разделена на две части. В одной находились раздевалка и лавка для массажа, в другой - парилка и белая европейская ванна.
   Девушка привычным движением сняла блузку и повесила ее.
   Развязывая галстук, я изучал массажистку. На ней остались только узкие, в обтяжку, трусики, шелковый бюстгальтер, а на шее дешевая металлическая цепочка, заправленная за бюстгальтер, поэтому нельзя было увидеть, что висело на ней.
   - Не глядите на меня так, - жеманно сказала девица.
   Но я продолжал внимательно ее рассматривать. Не потому, что она была красавицей. Просто эти короткие и толстые ноги, ляжки, искусанные клопами, это жирное тело без всякого намека на талию, квадратное, как шахматная доска, я уже где-то видел. И не только видел - целовал. Да, да. Я хорошо помню желание, смешанное с брезгливостью, которое вызывало во мне это тело.
   - Не стесняйтесь, входите в парильню.
   Я сел в четырехугольный металлический ящик так, что только голова оставалась снаружи, и в ящик пустили горячий пар.
   - Много у вас бывает посетителей?
   - Порядочно.
   - А какие мужчины ходят сюда обычно?
   - Разные. Бывают и служащие вроде вас.
   - Молодые?
   - Да. И старики тоже. Но больше других - мужчины среднего возраста.
   - Ну и как? Ты с ними, наверное… - смахивая со лба пот, спросил я. Девушка вытерла мне лицо полотенцем и расхохоталась. В точности как Мицу - идиотским громким смехом.
   - А ну вас!
   - Нет, ты расскажи, как это у вас получается.
   - Нечего мне рассказывать, - она кокетливо улыбнулась. «Такая ломаться не будет», - подумал я.
   - А мне можно попробовать? Чем я хуже других?
   Она, напевая, снова вытерла мне лицо:
   О горы, горы Идзу,
   Солнце скрылось за горой...
   - Чье это?
   - Оки Харюо.
   - Глупая песня.
   Я перешел в ванную и, ополоснувшись, лег ничком на лавку для массажа. Девушка посыпала белой пудрой сначала мою шею, потом плечи, потом спину.
   - Ну рассказывай!
   - Что?
   - Как что? Забыла? Рассказывай, чем ты здесь занимаешься с мужчинами?
   Я погладил ее по плечу.
   - Они так начинают?
   - Не надо.
   - Вот-вот. А ты именно так им отвечаешь.
   - Перестаньте, а то я закричу.
   - Это ты тоже говоришь каждому.
   Мои пальцы скользнули к ее шее и схватили цепочку.
   - Что здесь? Медальон с фотографией любовника?
   Я дернул цепочку и от неожиданности разинул рот.
   На цепочке был не медальон, а маленький почерневший крестик. Знакомый крестик...
   Ночь... Сибуя... Мицу плетется за мной, как собачонка. Я вне себя от злости... На вокзальной площади, как пугало на ветру, дрожит старикашка в форме Армии спасения с ящиком для пожертвований в руках. Чтобы угодить мне, Мицу покупает три дешевых крестика. Один она дарит мне. Я его бросаю в канаву, в мусор, в блевотину...
   И вот на груди этой девицы, которой касались руки многих мужчин, висит такой же крестик.
   - Где ты взяла его? - крикнул я.
   - Зачем вы кричите? Я не глухая.
   - Я тебя спрашиваю, где ты купила этот крестик?
   - Мне его подарили.
   - Кто?
   - Подруга. Она здесь работала.
   - Как ее зовут?
   - Мицу. Вы ее знаете?
   - Гм... Морита Мицу?
   - Вы Ёсиока-сан?
   Она перестала массировать и уставилась на меня. С нее мигом слетели и кокетливость и жеманство.
   - Да? Мицу много говорила о вас. Все время говорила о вас...
   В соседней кабине слышался женский смех, шум воды, бормотание мужчины.
   - Она и сейчас здесь?
   - Нет, полгода назад ее уволили. Мы работали с ней в одну смену.
   - И куда же она уехала, эта... дубина?
   - Не знаю. Она послала мне открытку из Кавадзаки, но своего адреса не дала. И в этой открытке она писала о вас.
   - Пошла она к черту. Между нами все кончено.
   - Не мое это дело, но Мицу вас любила. Она бредила вами.
   - На здоровье, а я тут при чем?
   - Ее и уволили отсюда за то, что она не подпускала к себе мужчин. Она только о вас и думала. И этот крестик она дала мне в надежде, что вы когда-нибудь забредете сюда и увидите его.
   Но зря эта девица старалась меня разжалобить. Чем больше она расписывала мне любовь Мицу, тем больше я злился. Особенно оскорбительным казалось мне то, что Мицу еще надеялась снова сблизиться со мной. Я не питал к ней никаких чувств и если вспоминал ее иногда, то примерно так, как в пасмурный день вспоминают горы, которые сейчас скрыты за пеленой дождя.
   Я молча поднялся с лавки, молча оделся. Девушка тоже молчала. В соседней кабине все еще слышался смех.
   - Вы черствый и холодный человек! - прошептала девушка, когда я открывал дверь в коридор.- Несчастная Мицу.
   Я вышел на улицу. Моросило.
    ***
   Я заметил, что отношение Миура Марико ко мне становится уже не просто дружеским. А случай с Мицу помог мне понять, какой преданной, больше того, жертвенной, может быть любовь женщины.
   Однажды утром, придя в контору, я увидел, что мои карандаши и резинки кто-то заменил новыми и вместо старых деревянных счетов на столе матово поблескивали новые, пластмассовые. Кому это понадобилось? Я огляделся. В углу над пишущей машинкой склонилась Марико. Она сидела ко мне спиной, но ее подчеркнуто независимая поза мне все объяснила.
   - Это ты поставила мне новые счеты? Благодарю, - шепнул я, встретив ее в умывальной перед обедом.
   - Не понимаю, о чем ты говоришь, - поправляя прическу, быстро ответила она.
   После этого случая ее поведение резко изменилось. Она будто перестала меня замечать. При встрече проходила мимо, молчала, словно воды в рот набрала, днем сидела, низко склонившись над столом, вечером, кончив работу, быстро закрывала папки и уходила, не взглянув в мою сторону. Я не понимал, что такое поведение - инстинктивная защита девушки против зарождающегося чувства, и ходил как угорелый, меня все больше и больше тянуло к ней, и я уже не думал о том, что она родственница директора.
   Я сравнивал Марико с Мицу. Наивная и простодушная, Мицу не могла скрывать свои чувства и, полюбив меня, бегала за мной, как собачонка. Иное дело Марико, современная городская девушка...
   Как-то дождливым вечером я пригласил Марико в кино, на английский фильм, который она давно хотела посмотреть. В фильме рассказывалось о любви одного врача к замужней женщине.
   Народу в кинотеатре было полно. Все места были заняты, и даже в проходах стояли.
   - Ты что-нибудь видишь?
   - Нет.
   - Я тоже. Что делать?
   - Не идти же домой! Зря, что ли, билеты покупали?
   Марико огорченно взглянула на меня.
   - Мне так хотелось посмотреть этот фильм.
   - Через пятнадцать минут у тебя будет место.
   - Не может быть!
   - А если может? Что я за это получу?
   - Все что пожелаешь, - засмеялась она.
   Это означало, что она угостит меня чаем с дорогими конфетами.
   Я потянул ее за руку, поближе к экрану. Там было меньше народу.
   - Отсюда тоже ничего не видно!
   - А ты и не смотри! Я пойду искать место, ты следи за мной и, когда я подниму руку, иди.
   Наступая на ноги и работая локтями, я пошел по рядам. Мне сразу же повезло. С крайнего места поднялся мужчина, я кинулся туда и успел положить газету на пустое сиденье. Потом дал знак Марико.
   - Какой нахал, - услышал я у себя за спиной. Но я успел положить газету, и, значит, место было мое. Ведь и в жизни так: прозевал - пеняй на себя, побеждает более ловкий.
   - Вот видишь, не прошло и десяти минут, - шепнул я, когда Марико заняла место.
   - Удивительно!
   - А ты не забыла о своем обещании? Обещания надо выполнять.
   Происходящее на экране меня не интересовало, меня не трогала любовь врача к замужней женщине. Я сидел и думал: «Почему влюбленные европейцы разводят такие церемонии? Приглашают женщину в ресторан, ухаживают за ней, как слуги: помогают снимать и надевать пальто, подносят огонь к сигарете... Разве не может быть любви без всего этого? У нас, японцев, куда проще».
   Выйдя из кино на темную улицу, я незамедлительно начал атаку:
   - Ты понимаешь, Марико, что место мне удалось найти с большим трудом?
   - Иначе говоря, ты рассчитываешь на мою благодарность?
   - Да, ведь ты обещала сделать все, что я пожелаю.
   - Обещала - значит, выполню. Хочешь шоколадку?
   - Зачем она мне? Я хочу тебя поцеловать, - последние слова я отчеканил.
   Марико удивленно посмотрела на меня и, переведя взгляд на витрину, прошептала:
   - Посмотри, какие туфли!
   - Я жду ответа, Марико.
   Марико молчала.
   Но задуманное я довожу до конца. Мы сели в электричку. Я стал нашептывать в такт стуку колес:
   - Жил-был на свете несчастный мужчина... Он влюбился в одну девчонку, для которой в кинотеатре нашел место.
   Электричка набирала скорость.
   - Но девушка не обращала на него никакого внимания...
   Я старался держать такт.
   - Он страдал...
   Я легонько обнял Марико. Люди в вагоне ехали усталые: кто дремал, кто читал вечерние газеты. На нас никто не обращал внимания.
   - Ты бы могла его полюбить?
   Марико отвернулась и единым росчерком вывела на потном стекле: «Yes». Так реактивный самолет выводит в небе круги.
   Электричка летела над улицей Сибуя. Переливались разноцветные огни кинотеатра, а за кинотеатром царил такой мрак, словно там был конец света. За этим кинотеатром находилась маленькая гостиница, в которой я впервые обладал женщиной. Залитая светом неоновых реклам Сибуя и рядом темный печальный уголок. На мгновение передо мной возникло доброе и глупое лицо Мицу. Странное чувство какой-то потери охватило меня. Что-то подобное я испытал в турецкой бане, когда, счастливый от любви и успехов на службе, вдруг увидел крестик, который Мицу оставила для меня, а сама куда-то исчезла.
   Электричка остановилась на станции Сибуя. Несколько человек вышло, несколько вошло; вагон был по-прежнему полон, и у вошедших был такой же усталый и мрачный вид, как и у всех пассажиров. Дверь вагона захлопнулась, и передо мной вновь возникло лицо Мицу, теперь уже растерянное, с каким она бежала за электричкой.
   - Ёсиока-сан, - прижавшись ко мне, шептала Марико. - Что ты за человек, Ёсиока-сан? Ни с того ни с сего вдруг стал мрачный. Что с тобой? Почему ты молчишь?
   - Так просто.
   - Иногда ты бываешь таким грустным.
   - Ты шутишь! Терпеть не могу сантиментов.
    ***
   Мы думали, что никто не знает о наших отношениях. Увы! Только директор и управляющий ничего не подозревали. Конечно, первыми обо всем догадались девушки. Теперь я часто ловил на себе иронические и завистливые взгляды. Однажды во время перерыва, проходя мимо оживленно болтавшей группы служащих, я заметил, что при моем приближении разговор смолк. Разумеется, говорили обо мне. И потом в умывальной, в коридоре, под окнами и за дверями конторы я не раз слышал:
   - Они уже целовались...
   - Конечно...
   - Я сама видела, как...
   Иногда они перекидывались многозначительными шуточками и в моем присутствии, хихикая и с интересом поглядывая на меня.
   «Ну погодите, - думал я. - Если вы так, я заставлю вас заткнуться»
   И я принялся демонстрировать, как мы с Марико любим друг друга. Некоторые растерялись, но я заставил их привыкнуть к нашим нежностям. К тому же Марико была родственница директора, и с нами не стоило портить отношения. Так или иначе, сплетни и смешки вскоре прекратились, но служащие по-прежнему не спускали с нас любопытных взглядов.
   Если бы они знали, что я еще ни разу не поцеловал Марико!
   Может быть, потому что уважал ее? Наверное. А впрочем, не знаю. С Мицу все было куда проще. Я считал, что она ниже меня, и поэтому, соблазняя ее, не чувствовал никаких угрызений совести.
   Марико была девушкой из другого мира. От нее зависела моя карьера. И я боялся потерять ее доверие. В сложившейся ситуации это означало стать посмешищем сослуживцев, а значит, впасть в немилость у начальства.
   Но ведь я был молод и полон сил. Женщина мне была необходима. Когда я шел рядом с Марико, я еле сдерживал желание прикоснуться к ней или прижаться лицом к ее лицу. Когда в чайной ее колено касалось моего, я чувствовал, как меня охватывает дрожь. В трамвае, когда Марико вдруг прислонялась ко мне, я с трепетом вдыхал запах ее волос, ощущал упругую грудь.
   Борьба, которую я теперь постоянно вел с собой, стоила мне огромных усилий.
   - Хоть ты и говоришь иногда нехорошие вещи, Ёсиока-сан, на самом деле ты хороший и чистый человек, - сказала однажды в чайной Марико.
   - Ты так думаешь?
   - Да. Мне нравятся такие люди. С тобой я могу остаться допоздна и быть спокойной.
   - Но я же мужчина. Я знаю, что, когда любишь, не нужно переходить границ. Это все говорят. А это для меня закон.
   - Какой ты умный! Ты знаешь так много.
   - Подумаешь! Я много читал.
   Бедная Марико! Если б она знала, что за время нашей любви я два-три раза был у продажных женщин. Борьба с собой изматывала меня, я не выдерживал и шел туда, где мог получить то, чего я не решался просить у Марико.
   Я делил женщин на две группы: одни существуют для любви, другие для удовлетворения желания. К первой группе относилась Марико, во вторую я включал уличных проституток и... девушек вроде Морита Мицу.
   Иметь любимую девушку, с которой физическая близость пока невозможна, и в то же время ходить к продажным женщинам - я не видел в этом ничего зазорного и, уж конечно, не считал это предательством по отношению к любимой. Ведь молодые девушки вроде Марико не смогут понять физиологической потребности мужчины и сочтут ее грязной, непристойной, безнравственной. Такими доводами я убеждал себя в необходимости компромисса, на который пошел.
   Однажды я провожал Марико, и по дороге мы зашли в чайную.
   Марико сняла вязаную кофточку. Сквозь нейлоновую блузку просвечивали ее округлые груди, прикрытые маленьким лифчиком.
   - Как я сегодня устала, - сказала она, разминая плечо. - Целый день печатала, - и, кокетливо глядя на меня, добавила: - Когда ты женишься, ты будешь гладить жене плечи?
   - Не знаю.
   - Интересно, какая она будет.
   Глаза ее горели, а в голосе было что-то такое, от чего у меня перехватило дыхание. Но может быть, дыхание перехватило оттого, что в чайной был слишком тяжелый воздух.
   Я посмотрел на колени Марико, прикрытые юбкой, и мысленно поднял эту юбку, обнажив белые ноги.
   Простившись с ней, я никак не мог успокоиться.
   «Черт подери! Невозможно соблюдать все наставления». Сойдя с электрички в Синдзуку, я подошел к винной лавке и выпил стакан саке. Но и вино мне не помогло. Тогда я зашел в другую лавку и залпом выпил еще стакан. Однако хмель, ударивший в голову, лишь увеличил мое возбуждение. Хорошо еще что, проходя мимо турецкой бани, я не вспомнил о Морита Мицу. А вот и веселый квартал...
   Я шел, покачиваясь и стараясь не слушать женщин, зазывающих гостей.
   «Нельзя брать девушку с хриплым голосом: у нее наверняка сифилис. И ни в коем случае ту, у которой забинтована шея».
   - Красавчик, ты вылитый Сада Кэйдзи, - девушка с впалыми щеками, перебежав улицу, схватила меня за руку и потащила к открытой двери.
   - Что ты делаешь? Дура!
   - Успокойся. От меня не уйдешь. А если и вырвешься, у меня останутся рукава от твоего костюма.
   С меня сняли ботинки (я уже ничего не соображал) и помогли подняться на второй этаж. В небольшой комнатке, кроме высокого трюмо и вешалки для одежды, ничего не было.
   В стеклах окна отражались красные огни турецкой бани, стоящей напротив.
   Целуя девушку, я забыл о Марико. Таковы уж мужчины. Их тело и их душа живут в разных странах, поэтому и женщины для них делятся на две категории: одних они любят, с другими удовлетворяют желание.
   У проститутки была маленькая грудь, изо рта у нее пахло. А я терпеть не могу женщин, у которых вонючий рот.
   Светало. Под окном, напевая, прошел пьяный мужчина.
   Девушка спала. У нее было усталое, изможденное лицо.
   Сунув в рот сигарету, я открыл окно. Проститутка в доме напротив сушила одеяло. Ее волосы были накручены на бигуди. Увидев меня, она приветливо махнула мне рукой, и ее вставные зубы сверкнули в утреннем солнце.
   - Эй ты, я пошел.
   - Уже? Но еще рано, - почесывая худые, вялые руки, девушка, надев одну туфлю, проводила меня до двери.
   Меня мутило, и все вокруг казалось мне грязным. Я поскорее вышел на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. На работу я успевал.
   Вдруг кто-то меня окликнул. Обернувшись, я увидел сослуживца, догоняющего меня.
   - Оказывается, Ёсиока-сан, вы тоже посещаете такие места, - он криво улыбался. - И не боитесь Марико?
   Я не нашел слов...

Шестая запись Есиоки Цутому

   Весь день, сидя за своим столом в конторе, я чувствовал себя как на иголках. Мои отношения с Марико больше не были тайной для сослуживцев. Все считали, что наша свадьба не за горами, а так как Марико была племянницей директора, сослуживцы имели все основания мне завидовать. И вот все рушится: если Оно растреплется о нашей встрече, прощай и карьера и любовь Марико.
   Во время обеденного перерыва мне казалось, будто все как-то по-другому глядят на меня. Девушки в коридоре и туалете о чем-то шептались с Марико; до меня доносилось: «Неужели вы ничего не слыхали, Марико-сан?» А мужчины наверняка уже все обсудили.
   - Вот каким дураком он оказался...
   - Да... Видно, между ними еще ничего не было...
   - Конечно, иначе зачем бы ему...
   Я опять, уже в который раз, взглянул на Марико. Она как ни в чем не бывало сидела на своем месте, уткнувшись в бумаги, и старательно стучала на машинке. Было жарко, лицо ее блестело от пота. Я перевел взгляд на Оно. Держа во рту карандаш, он деловито постукивал костяшками счетов. Записав что-то в толстую амбарную книгу, он вынул из коробка спичку и стал ковырять в ушах.
   «Вот неряха», - подумал я и цокнул языком. Вряд ли он услышал это цоканье, но почему-то повернулся вдруг ко мне. Наши взгляды встретились; на хитром холеном лице Оно играла улыбка. Он многозначительно посмотрел в сторону Марико. Я понял его и, как боксер к ответному удару, стал готовиться к разговору с Оно. Во время перерыва, когда я, помыв руки, выходил в коридор, он обратился ко мне.
   - У меня к тебе просьба, Ёсиока-сан.
   - Какая? - весь напрягшись, спросил я.
   - Я проиграл в карты. Не можешь мне одолжить немного?
   - Что ты! Откуда у меня деньги? Тем более перед зарплатой.
   - Гм... А на женщин они у тебя находятся? - Он пристально посмотрел мне в глаза. - Может быть, тебе дает Марико-сан? Попробую спросить у нее.
   - Сколько тебе? - мой голос дрожал от бессильной злобы и стыда.
   - Три тысячи иен. Можно две тысячи.
   - Ладно, завтра принесу. Сейчас у меня нет.
   - Только не забудь, пожалуйста, - и, напевая что-то себе под нос, Оно с независимым видом вышел в коридор.
   Что мне делать? Где взять денег? У меня было около тысячи. Может, в самом деле занять у Марико? Ну нет, на это я не пойду ни в коем случае.
   Я едва дождался конца работы. Вернувшись домой, долго стоял у окна, бессмысленно глядя на закат.
   Больше я и близко не подойду к веселому кварталу, черт побери! Ладно, на этот раз я одолжу ему, но, если он попробует еще у меня вымогать, я ему покажу, кто такой Ёсиока Цутому. Я себя в обиду не дам. От бешенства я весь дрожал. Но если не ходить в веселый квартал, где я возьму женщину? Ведь я не монах!
   Я был словно пьяный. Может быть, рассказать обо всем Марико? Что толку! Она будет лишь презирать меня. И как после этого станут на меня смотреть директор и управляющие?
   Тут я вспомнил глуповато-добродушное лицо Мицу. Может, эта кретинка еще не забыла меня? Если так, то вместо веселого квартала я смогу ходить к ней. Правда, у нее слишком короткие ноги, да и талии нет, но женщины из веселого квартала ничем не лучше ее. Настроение у меня немного поднялось.
   Переодевшись, я вышел из дому и сел в электричку. Через несколько минут я был на станции Канда. Я шел по грязной улице вдоль нового забора и вспоминал, как два года назад впервые оказался в этом районе. Тогда я был голоден, а из соседнего дома доносился запах еды. Впереди меня на старом велосипеде ехал старик камисибай. Женщина с ребенком на спине показала мне дорогу. И вот я снова перед этим обшарпанным грязным зданием. Старую деревянную дверь сменили на новую, стеклянную, сквозь которую я увидел Кима-сан, одетого в модный костюм. Он разговаривал со своими служащими.