Эндо Сюсаку. Женщина, которую я бросил

   Тропинка кончилась, Мицу вышла к трамвайной линии.
   Она с утра ничего не ела, но ей и не хотелось. Хотелось лечь, закрыться с головой одеялом, забыть обо всем.
   «Сон - лучший лекарь, - говорила мать, - потому что во сне человек забывает о своем горе и неприятностях, словно умирает».
   Спать...
   Мимо Мицу прогрохотал трамвай. Прислонившись к перилам моста, Мицу провожала его глазами. Из окон трамвая выглядывали дети, возвращавшиеся из школы. По мокрому асфальту ехали грузовики, спешили люди.
   Токио... Люди торопливо бежали, не глядя на Мицу, и никто, конечно, не подозревал, о чем думает сейчас эта девушка с мрачным бледным лицом, прислонившаяся к перилам моста.
   «Прыгнуть - и конец всему».
   Но прыгать было страшно, очень страшно.
   Она вышла на улицу Синдзуку. Не зная, куда идти дальше, Мицу зашла в столовую. Не потому, что хотела есть, просто так. Она что-то заказала и стала смотреть через большие окна столовой на ряд серых домов, на серое небо над этими домами. Незаметно взглянула на руку. Толстый доктор сказал правду: в середине темно-красного пятна были белые, как туман, точки. Мицу потрогала пятно пальцем.
   «Что они понимают, эти доктора? Пятна совсем не болят».
   ...Когда они с матерью вернулись из церкви, мать рассказала отцу о нищем.
   - Проказа? - Красное от водки лицо отца выразило удивление. - Неужели до сих пор болеют этой болезнью? Впрочем, когда я был мальчишкой, прокаженных было много. Кажется, проказа передается по наследству...
   В семье Мицу никто не болел проказой. И мать умерла не из-за нее. Так откуда она может взяться у Мицу?
   На другом конце стола сидела женщина с девочкой на коленях. Девочка, высвободившись из рук матери, подбежала к Мицу, держа новенькую куклу. Одета она была в голубую матроску. Приоткрыв измазанный киселем рот, девочка посмотрела на Мицу.
   - Здравствуй, - впервые за этот день Мицу улыбнулась и протянула девочке руку.
   Она всегда любила детей, а когда работала на фабрике, покупала соседским малышам сласти.
   - Тетя, дайте еще, - просили дети.
   - Хватит. Много нельзя, а то живот заболит, - ей нравилось говорить с детьми материнским тоном. Дети ее тоже любили.
   Девочка с куклой, доверчиво улыбаясь, смотрела на Мицу. И вдруг Мицу, вся задрожав, отдернула руку. Потом закрыла лицо ладонями и замерла.
   - Что с вами? Вам плохо? - услышала она над собой. Возле стола стоял официант.
   - Нет, спасибо. Пройдет.
   - Вы уронили сверток.
   На Синдзуку было многолюдно. Опять моросил дождь. Нарядно одетые люди в разноцветных плащах прохаживались по мокрым тротуарам. Обнявшись, гуляли влюбленные. Их мокрые лица светились счастьем, белые зубы сверкали в улыбках.
   Раньше, наблюдая счастливых людей, Мицу чувствовала себя несчастной, никому не нужной, однако сейчас она не ощущала ни горя, ни зависти. Только усталость... непреодолимую усталость...
   Из окна дома слышалась песня:
   Женщина, которую я бросил,
   Где она...
   Вдруг в толпе прохожих мелькнуло знакомое лицо. Это была Миура Марико - девушка, с которой Мицу работала на фабрике. Миура была в красивом, ярком плаще, под мышкой держала большой сверток - она только что вышла из ателье мод.
   Хотя Миура была из богатой семьи - это знали все на фабрике,- она была доброй и простой в обхождении. Но, увидев Миуру, Мицу прикрылась зонтом - не потому, что не обрадовалась встрече, просто ей сейчас было не до разговоров...
   Женщина, которую я бросил,
   Где она...
   Как отличается мир Мицу от мира Марико. Марико могла бы жить не работая, но работает, чтобы чем-то заполнить время. А попробовала бы Мицу прожить без работы! «Скоро Марико выйдет замуж за хорошего человека, а меня никто не возьмет. Кому я нужна?»
   Марико счастливая, и на запястье у нее нет этих проклятых пятен.
   О, как все противно! Противна Миура-сан, противен весь мир. Впервые в сердце Мицу не было ни сострадания, ни жалости. Она с ненавистью смотрела на влюбленных, в обнимку гулявших по улице. Ей было бы легче, если бы ее окружали люди, такие же несчастные, как она. Но почему она одна должна быть несчастной?
   С трудом переставляя ноги, Мицу притащилась на станцию Синдзуку.
   Мы все постоянно куда-то торопимся, Мицу же некуда было спешить. Оставалось одно: вернуться в Кавадзаки, в свою нору...
   Она с ужасом думала о работе, представляя, как ее окружат девушки и с притворным участием станут расспрашивать.
   - Надеюсь, Мицу-сан, ничего страшного? Хорошо, что не сифилис... Мы так беспокоились... Ведь тело - наш капитал... Нужно беречь себя... - звенело в ее ушах.
   На станции толпились люди в плащах и с зонтами. Откуда-то несло вонью.
   Купив билет, Мицу выпила стакан молока. Старик в форме Армии спасения играл на аккордеоне. Не у него ли тогда в Сибуе Мицу купила крестики... За спиной старика висела бумага с иероглифами: «Христос, взлюбивщий нас всех...»
   «Бессмысленные, ничего не значащие слова. Если бог существует, почему ему нет дела до моих несчастий?
   Почему я не родилась такой, как Миура-сан? Если бы я была немножко красивей, может быть, Ёсиока-сан не ушел бы от меня?
   Почему каждую ночь, когда на улице сыро и холодно, я должна, стоя под дождем, заманивать клиентов, которые говорят мне в лицо: «Ну и рожа!»?»
   - До Одембы...
   Она прислушалась. Неужели пора? Железнодорожный служащий повторил в микрофон:
   - Электропоезд до Коханды прибывает на станцию Синдзуку.
   Пассажиры собрались на платформе. Нет, послышалось...
   И вдруг Мицу почувствовала, как в ее груди поднимается отчаяние, которое она не может преодолеть...
   Она показалась себе совершенно одинокой, беспомощной, никому не нужной, больной собачонкой, безжалостно выброшенной на улицу, которая называется жизнью.
   Прислонившись к закопченной стене туннеля, Мицу, не стесняясь прохожих, громко заплакала...

Пятна на запястье (3)

   В полдень, когда нависший над домами туман поредел, Мицу села в поезд.
   На билете, который она судорожно сжимала в правой руке, в графе «Станция назначения» стояло «Одемба», но Мицу казалось, что было бы вернее написать: «Край света». Там живет горстка людей, оторванных от общества и связанных между собой одним несчастьем. Страшная болезнь разрушает их тело, оставляет на коже следы, как от расплавленного воска, но люди - везде люди. Они и там страдают и надеются на что-то, то есть живут.
   - Внимание! Поезд до Одембы отправляется через пять минут, - сказал в микрофон чей-то скучный голос.
   С крыши платформы скатывались черные капли.
   - До отправления поезда в Одембу остается две минуты, - произнес тот же голос.
   В вагоне было тесно и душно: запах хлорки, доносившийся из уборной, мешался с запахом сырой одежды, табака, человеческих тел. Мицу с трудом нашла свободное место и села, положив на колени зонтик и поставив у ног старенький чемодан с потертыми краями.
   Места напротив нее занимала молодая пара - вероятно, муж и жена, по виду служащие. Они ели. Опустив на минуту палочки, женщина пристально посмотрела сперва на старый чемодан, потом на зонтик, а потом уже и на самое Мицу. Под этим взглядом Мицу опустила плечи и крепко сжала ручку зонтика.
   Ударили в колокол, и поезд тронулся. Клочья серого дыма летели за окнами вагона третьего класса, и сквозь них виднелись маленькие и большие здания, груды камней и деревья, медленно поворачивающиеся улицы, заполненные людьми. Повседневный, будничный Токио...
   Мицу вспомнилось, как неделю назад она стояла на мосту возле станции Ёцудани, борясь с желанием броситься вниз головой.
   Нет, больше она не вернется в Токио, туда, где люди пьют кофе, гуляют с любимыми, ходят в кино и где всем снятся несбыточные сны...
   Ее ждет другой мир, окруженный сумрачным лесом. В этом мире всегда темно и только тусклые фонари вокруг серых домов бросают мертвенный свет на людей, ослепших от проказы...
   Поезд летел над Синагавой. Приподнявшись, Мицу кинула взгляд на крыши домов и фабрик. Она искала гостиницу на Сибуе.
   Мокрая дорога на склоне горы... Женщина, тяжело поднимающаяся вверх... мокрые окна гостиницы... мужчина, которому она отдалась впервые в жизни...
   Прощайте!
   Это слово поднялось откуда-то из глубины ее существа. Оно уже готово было слететь с губ, но Мицу рукой закрыла рот. Женщина снова бросила на нее пристальный взгляд.
   В Иокогаме вошло много народу. Все места были заняты, и люди заполнили проходы.
   - Прошу вас, - раздался печальный женский голос у входа. - Здесь старый больной человек. Может быть, кто-нибудь уступит ему место?
   Но усталые пассажиры будто ничего не слыхали. Мужчины развернули газеты и стали читать, надвинув на лоб кепки. Женщины закрыли глаза, притворившись, что дремлют.
   - Простите, пожалуйста, может быть, кто-нибудь...
   Мицу тоже слыхала этот голос. Больной? А что у него за болезнь? Разве есть болезнь страшнее той, которой заболела Мицу? Она тоже прикрыла глаза, стараясь не слышать слабый голосок женщины. Может быть, этому человеку больно, но ему не может быть больнее, чем ей сейчас.
   Тот, у кого есть крошка хлеба, не имеет права отбирать последнее у умирающего с голоду, а если голодный откажется дать эту крошку ближнему, разве он совершит преступление?
   Ее душа была как безжизненная пустыня.
   Снова раздался голос женщины.
   - Оставьте меня в покое, - шептала Мицу, крепко сжимая ручку зонта. - Я тоже больна, я изнемогаю от усталости.
   Устало не только тело, устала душа...
   Капли дождя ударяли в окно вагона, а за окном плескалось море, холодное, свинцовое, неприветливое...
   Мицу понадобилось выйти. Она оставила зонтик и чемодан на сиденье и направилась в конец вагона.
   У дверей уборной стояло человек пять мужчин, а возле умывальника пожилая женщина смачивала белый платок и вытирала им лицо и шею старого мужчины.
   - Послушайте, - обратилась было Мицу к мужчинам. Ее сердце захлестнула жалость, как всегда, когда она видела страдания людей. Но, взглянув на равнодушные лица пассажиров, она прикусила язык. И все же, снова переведя взгляд на больного старика, не выдержала:
   - Послушайте! Вон там есть свободное место. Садитесь, пожалуйста, - и сразу подумала: «Какая я дура!»
   - Но вы ведь тоже больны, я вижу...
   - Ничего. Зато я моложе...
   Женщина попробовала улыбнуться, показав золотые зубы, и обратилась к старику:
   - Вам уступили место. Пойдемте, дедушка.
   Мицу вышла в тамбур и, прислонясь лбом к холодному стеклу, стала глядеть на рельсы соседнего пути, бегущие рядом с вагоном: они то плавно отходили в сторону, то снова приближались. Головки рельсов блестели, а подошва была ржавая. Девочкой, посадив младшего брата на спину, она любила гулять у железнодорожной линии, проходящей неподалеку от Кавакоси. Однажды Мицу положила гвоздь на головку рельса и, спрятавшись в траве, подождала, пока прошел товарный состав. Гвоздь стал похож на новенький ножик...
   Головки рельсов блестели, подошва была ржавая...
   Над рисовым полем поднимался легкий туман. На поле работали два крестьянина.
   Слева между облаками образовался просвет. Закрыв глаза, Мицу пыталась задремать...
   «Я еду в Одембу, оттуда, пересев на автобус, поеду в больницу «Воскресение», в больницу для прокаженных.
   Для прокаженных! Я, Морита Мицу, - прокаженная? Нет! Нет! Не может быть! Это какое-то недоразумение!»
   - Нет, нет, нет, нет. Это неправда... - повторяла Мицу в такт стуку колес.
   «Нет... Нет... Я еду в родные края, в Кавакоси. В моем чемодане лежат гостинцы для брата и сестер... Дома я пробуду два дня. Отнесу цветы на могилу матери... побываю в гостях у соседей... Отец, наверное, удивится - ведь мы так давно не виделись. Он станет жаловаться, что жизнь день ото дня дорожает, становится труднее. И еще он спросит, нельзя ли устроить брата работать в Токио».
   Открылась дверь, железнодорожник с повязкой контролера на правой руке вошел в тамбур.
   - Ваш билет? - Он проколол билет Мицу и сказал, хотя Мицу его об этом не спрашивала: - Через несколько минут будем в Одембе.
    ***
   В Одембе шел дождь.
   Зал ожидания был полон юношей и девушек в широкополых шляпах, с альпенштоками в руках.
   - Не везет нам, - говорили они, глядя через окно на небо. - Не везет... На вершину по такой погоде не взойти... Вот и встретили рассвет на Фудзи!.. Хотя бы до середины подняться...
   Мицу с нескрываемой завистью смотрела, как они вытащили из рюкзаков свертки, фруктовую воду, конфеты и стали все вместе есть. Она тоже захотела есть, в горле пересохло. Но завидовала Мицу не тому, что они ели, а их дружбе: у нее никогда не было друзей, она никогда не ездила с ними в горы.
   Одна из девушек в альпинистских, с толстыми подошвами, ботинках, тихо запела:
   Вот мчится тройка почтовая...
   Где-то Мицу слыхала эту песню.
   Ну конечно же! Она вспомнила кабачок, куда ее привел Ёсиока-сан. Там юноши в черных блузах и девушки, курившие сигареты, хором пели эту песню.
   ...Ямщик, уныло напевая...
   Не прерывая песни, девушка взглянула на Мицу и, заметив, с какой завистью та смотрит, засмеялась; на щеках у нее появились ямочки.
   - Вы здешняя? - Она кинула взгляд на зонтик и чемодан Мицу.
   - Нет. А вы студенты? - нерешительно спросила Мицу, думая об Ёсиоке-сан.
   - Рабочие токийской фабрики. Хотели подняться на Фудзияму, да вот не повезло - погода испортилась, - девушка протянула Мицу конфеты: - Угощайтесь.
   В это время кто-то крикнул:
   - Автобус!
   Все вышли на улицу.
   В автобусе молодые люди продолжали петь й смеяться. Дождь стучал в крышу и в окна, косыми струями расползаясь по стеклу.
   - Вам далеко ехать? - обратилась девушка к Мицу.
   - Я еду в Какияму.
   - А-а-а! Кажется, там местный праздник, я читала объявление на станции. Значит, вы на праздник и родных, наверное, повидаете?
   Мицу не ответила; девушка, приняв это за согласие, опять рассмеялась, и опять на щеках ее появились ямочки.
   Проехали деревню, начались поля. Они тянулись до самого Фудзиямы, который царил над ними, закрытый облаками, лишь седая вершина выглядывала из густой пелены. Легкий ветерок колыхал траву у дороги и вершины деревьев стоящего неподалеку леса. За этим лесом находился лепрозорий «Воскресение».
   «Ночью здесь ни огонька», - подумала Мицу.
   - Действительно не повезло, - жаловалась девушка. - И нет никакой надежды, что погода изменится.
   - Ничего, завтра будет лучше, - успокаивая девушку, Мицу старалась не думать о собственном горе.
   И вдруг мысль, что эта девушка, может быть, последняя в этом мире, с кем она разговаривает, пронзила ее; Мицу содрогнулась.
   - Что с вами? Вам плохо?
   Отрицательно покачав головой, Мицу издала легкий стон.
   - Мне скоро выходить.
   Девушка подержала зонтик, пока Мицу снимала с полки чемодан.
   - До свидания. Доброго вам здоровья, - сказала девушка, прощаясь.
   Мицу вышла на грязную, покрытую лужами дорогу. Вокруг не было ни души. Захлопнулась дверца, и автобус, плавно тронувшись с места, поехал, разбрызгивая грязь. Снова послышались смех и песни.
   Неподвижно стоя, как былинка среди пустого поля, и не чувствуя капель, сбегавших за ворот, Мицу провожала глазами автобус, который, превратившись в точку, исчез за горизонтом. Ветер рвал в клочья облака и гудел в проводах высоковольтной линии.
   Мицу охватило отчаяние. Конец, всему конец. Одна.
   Ее прежнее одиночество среди людей в огромном городе сравнить было нельзя с тем, которое навалилось на нее сейчас.
   - Прощайте, Ёсиока-сан, прощайте...
   Губы Мицу дрожали.
   Чемодан становился все тяжелее, ладони вспотели. У опушки леса, на невысоком столбике, Мицу заметила таблицу с иероглифами: «Запретная зона. Вход на территорию лечебницы только в воскресные дни».
   Между лесом и дорогой протекала речушка, через нее был перекинут легкий деревянный мост - единственный между лепрозорием и остальным миром.
   Вода журчала, по реке плыли щепки, солома, клочки газет...
   Вернись! Немедленно вернись! Подожди обратного автобуса и уезжай. Все образуется. Жила ведь ты как-то до сих пор и теперь проживешь. Только не надо думать об этих проклятых темно-красных пятнах, будто их совсем нет...
   Войдя в каштановый лес, Мицу поставила чемодан на землю и посмотрела на запястье. От холода и дождя пятна потемнели, стали меньше.
   ...Ведь они даже не болят, эти пятна... и не чешутся... Спрячь их... Никто не заметит... и никому они не помешают... Скрой их... Скрой... Это совсем просто... Поезжай в другое место и...
   По лесной дорожке навстречу Мицу шла иностранка в белом халате и с черным зонтом, раскрытым над головой. Увидев ее, Мицу поднялась.
   - Добрый день, - ласково сказала иностранка. По многолетнему опыту она поняла, почему эта маленькая японка, сжавшись, сидит в траве. - Не унывайте, - стараясь отчетливо произносить каждый звук, добавила она с легким акцентом и, взяв чемодан Мицу, упругими шагами пошла впереди нее.
   Вскоре сквозь лес проступили контуры серых зданий, напоминающих казармы.
   Мицу привели в терапевтический кабинет. Здесь ей дали горячего чая, а две японки - сестры милосердия, сев рядом с Мицу, завели разговор, пытаясь приободрить ее.
   - Вы, наверное, устали? Если устали, полежите немного в соседней комнате, - приветливо сказала одна из них - та, которая была в очках. - Потом мы сходим в больничный корпус. Здесь все живут одной семьей. Твоя болезнь - большое несчастье, но здесь ты забудешь о ней, как все, кто у нас лечится. Здесь люди живут, как повсюду: радуются, огорчаются, работают. Посмотри на эту муку. Как думаешь, откуда она? Ее смололи наши мужчины.
   В первый раз Мицу видела сестер милосердия. В своих широкополых шляпах и белой форменной одежде, с черными четками на боку, они казались Мицу необыкновенными существами. Скованная неловкостью, она не знала, что отвечать.
   - А женщины здесь занимаются вышиванием. Свою работу они продают и выручают не только себе на булавки. Вы когда-нибудь пробовали вышивать? - вторая сестра была очень интересной женщиной. Даже форменная одежда не могла скрыть ее принадлежность к тем благородным, хорошо одетым дамам, которых Мицу иногда встречала в фешенебельных кварталах. Что заставило ее приехать сюда?
   На душе у Мицу стало легче.
   - Ну как, будете отдыхать или сразу пойдете в больничный корпус?
   Во дворе уже было темно. Дождь прекратился, но лес тревожно шумел. Деревья, будто вздрагивая, стряхивали капли дождя, и звук этих капель, падавших на землю, был неестественно громким.
   - Посмотрите на эти грибки. Их тоже построили больные.
   Среди деревьев Мицу вдруг увидела беседку и несколько деревянных грибов с широкими разноцветными шляпками.
   - Хотя их руки и ноги болят и плохо двигаются, больные не сдаются.
   Лес кончился, показались больничные корпуса. На веревках, протянутых между ними, висело белье. Здания были старыми и мрачными. При их виде Мицу снова охватило отчаяние.
   В корпусе, к которому они подошли, было тихо. Вошли в холодный коридор.
   - Вот ваша комната.
   Комнатка была небольшой, возле окна стоял стол, на нем куколка, рядом висело полотенце. Мицу совсем помрачнела.
   - С вами будет жить Кано-сан. Она здесь уже два года. Очень хорошая девушка. Она расскажет вам распорядок дня. Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь обращаться ко всем нам, - перебирая четки, говорила сестра. - Да, мы забыли вам представиться! Меня зовут сестра Ямагата, а ее - сестра Инемура.
   Когда они вышли, Мицу села на татами ⁵и схватилась за голову,
   «Значит, я здесь, добралась наконец... Все так странно... Как здесь грустно... и пусто... как на фабрике после смены...»
   Теперь у Мицу не оставалось сомнений, что она больна. Она это поняла, когда показала иностранке справку из клиники. Иначе зачем бы ее привели сюда, в больничный корпус?..
   В коридоре послышались шаги, и в дверях появилась молодая женщина с красным, как при высокой температуре, лицом, которое неприятно блестело. Они долго разглядывали друг друга: - Мицу - сидя на татами, а женщина - стоя в дверях.
   - Вас определили сюда?
   - Да.
   - Значит, будем вместе жить. Меня зовут Кано Таэко. А вас?
   - Морита Мицу.
   Женщина подошла к шкафу.
   - Моя полка нижняя. А вы можете положить свои вещи на верхнюю. Одеяло получили?
   Мицу отрицательно покачала головой.
   - Завтра сестра Инемура даст вам одеяло. Вам, наверное, неприятно быть со мной. Видите, какое у меня лицо? Я здесь давно. У меня уже повреждены нервы лица.
   - У вас температура?
   - Нет, краснота не от этого, она от болезни. Что с вами? Вы расстроились? Простите.
   В корпусе напротив включили радио. Передавали концерт по заявкам радиослушателей. Под аккомпанемент аккордеона пел какой-то певец. Только теперь Мицу вспомнила, что сегодня воскресенье. Неделю назад, когда еще никто не обращал внимания на ее пятна, она слышала эту передачу в баре.
   - Вы откуда родом?
   - Из Кавакоси. Но после гимназии я работала в Токио.
   - А я из Киото. Никогда не думала, что попаду сюда, - криво улыбнулась Таэко. - Вы еще не знаете распорядка дня? В шесть утра - подъем. После завтрака до обеда - медосмотр и лечение. После этого легко больные мужчины идут в поле, а женщины вышивают или помогают врачам в лечебных кабинетах. Работаем мы обычно с двух до пяти. Потом свободное время. Раз в месяц нам показывают фильмы.
   - Неужели?
   - Конечно. Правда, иногда в ненастную погоду машина не приезжает, а если и приезжает, бывает плохо слышно. Но это неважно. В общем, здесь не так уж и плохо, как кажется с первого взгляда.
   В коридоре послышались шаги. Таэко подошла к двери:
   - Я закрою, хорошо?
   Мицу не знала, что Таэко закрыла дверь для того, чтобы уберечь ее от тяжелого с непривычки зрелища. Болезнь так обезобразила некоторых, что на них было страшно смотреть.
   - Пообедать можно и здесь, - сказала Таэко. - Вы очень устали, не стоит ходить в столовую.
   Еще совсем недавно Мицу хотела есть, но, едва она увидела Таэко, аппетит пропал без следа. Таэко угадала мысли Мицу и, грустно посмотрев на нее, тихонько вышла из комнаты.
   Мицу сидела неподвижно, уставившись в одну точку.
   Открылась дверь, и в комнату вошла сестра Ямагата.
   - Я принесла вам обед, Морита-сан.
   На алюминиевом подносе, который сестра Ямагата держала в руках, стояли чашка с рисом и жареной рыбой и глубокая тарелка с супом.
   - А где Таэко-сан?
   - Она обедает со всеми, а меня попросила отнести еду вам. Ешьте больше, нужно хорошо есть.
   Внимательно глядя на Мицу, сестра Ямагата продолжала очень серьезно:
   - Здесь каждый борется с самим собой. Вначале трудно даже заставить себя есть, так было и с Таэко два года назад. Но люди борются с собой, а это значит - борются с болезнью. И то, что человек борется не в одиночку, придает ему силы. Вот Таэко... Она жила в большом городе, занималась музыкой, была пианисткой. Да, пианисткой. Она уже выступала в концертах, когда у нее обнаружили болезнь. От нее ушел жених; из-за болезни, атрофировавшей пальцы, она оставила инструмент, но не музыку. Таэко мужественно борется с болезнью... - посмотрев на Мицу, сестра Ямагата повелительно сказала: - Ешь. Ты должна есть. В этом заключается лечение.
   Через силу Мицу открыла рот и взяла кусочек рыбы, но от запаха рыбы ее затошнило.
   - Больше не хочу. Не могу.
   - Ну ладно, все же ты молодец. Завтра утром обязательно поешь.
   Сестра вышла, и сразу же в комнату вошла Кано Таэко.
   - Извините меня, - положив руки на колени, Мицу опустила голову. Она чувствовала себя виновной перед Таэко.
   - Ничего, ничего. Я тоже вначале была такой. Мне тоже было противно, - улыбнулась Таэко. - Я тебя понимаю.
   Помолчали.
   Мицу открыла свой старенький чемодан и выложила на стол скудные пожитки: белье, кофточку, юбку.
   За окном послышалось воркованье.
   - Что это?
   - Дикие голуби. Они в лесу живут. Но иногда сюда прилетают.
   Снова помолчали.
   - А что вы делаете по вечерам? - спросила Мицу.
   - Ходим друг к другу в гости, болтаем, играем, слушаем радио...
   - Простите меня.
   - За что?
   - Вы, наверное, из-за меня сегодня никуда не пошли?
   - Что вы! Что вы! Не беспокойтесь...
   При тусклом электрическом свете лицо Таэко казалось не таким красным, зато еще более неприятным стал блеск кожи.
   ...Наверное, она из богатой семьи, если пианистка. И красивой, наверное, была, как Миура Марико... Жених был... И после всего этого оказаться здесь, где можно услышать лишь воркованье диких голубей...
   Чужое горе так тронуло Мицу, что она совершенно забыла о своей болезни, о том, что ее ожидает судьба Кано Таэко. Она думала о ее горе, как о своем, едва удерживая слезы...
   - Какая ты странная, - засмеялась Таэко. Только теперь Мицу поняла, что со временем ее лицо распухнет, как лицо Таэко, и пальцы тоже отнимутся. Ее охватил страх. Мицу закрыла лицо руками.
   Таэко поняла и это ее движение. Эта девочка с косичками вела себя точно так же, как она два года назад. Только, пожалуй, Таэко было труднее, чем Мицу, потому что она была счастливее.
   - Пора спать, - непослушными руками Таэко вынула свое одеяло и, вспомнив, что Мицу одеяла не получила, пошла к сестре Ямагата.
   Через полчаса они легли на одной кровати спиной друг к другу. Таэко, зная, как неприятно будет Мицу прикоснуться к ней, немного отодвинулась.
   Из соседнего корпуса слышались стоны. В нем помещались тяжелобольные. Лет через пять Мицу тоже переведут туда. Этот путь проделывает каждый больной. А из корпуса...