Энтони Пирс. Возлюбивший зло

   Результат превзошел все ожидания. Пэрри и раньше удавалось заставлять свой голос звучать так, будто ему аккомпанирует целый оркестр. Теперь в первый раз он пел для других. По этой ли причине, потому ли, что горе придало его пению больше чувства и он стоял бок о бок с другими, или потому, что его благословлял сам Господь, однако мелодия звучала по-особому. Голоса монахов крепли, сливаясь в единый мощный хор.
   Группу тотчас же окружили слушатели, а когда пение стихло, в протянутые кружки со звоном посыпались монеты. Чтобы скрыть смущение, певцы опустили глаза — никогда раньше они не получали такой щедрой благодарности.
   Признавая, что это во многом заслуга Пэрри, Кроткий Брат незаметно сжал ему руку. Другие монахи, которые поначалу отнеслись к появлению новенького сдержанно, теперь с радостью приняли его. Хотя, посвятив свои жизни Богу, они и обрекали себя на лишения, доводить эти лишения до крайности никому не хотелось.
   День выдался удачным. Вернувшись домой, монахи могли позволить себе более сытную, чем обычно, трапезу. Многие из них в тот вечер подошли к Пэрри с примерно одинаковыми словами:
   — Глубоко сочувствую тому несчастью, что привело тебя к нам, брат, но даже в самой тяжелейшей беде бывает доля хорошего. Добро пожаловать в наше братство!
   В отличие от веры, горе Пэрри было действительно глубоко, но он не мог не увидеть в своем положении и преимущества — теперь у него появился дом.
   Если бы только он мог разделить его с Джоли!
 
   Прошел год. Тщательно стараясь не выдать себя колдуну, который служил крестоносцам, Пэрри ни разу не прибег к магии. Он по-прежнему пел с монахами, их группа процветала. Путешествуя из города в город, они воспевали хвалу Господу. Пэрри не сомневался в том, что справедливый Бог не допустил бы развязанного от его имени крестового похода, который опустошил Южную Францию, и, уж конечно, не позволил бы убить такого ангела, как Джоли… Однако Пэрри пытался ничем не отличаться от других братьев. Свои истинные чувства можно было легко заслонить словами о том, что всемогущий Бог осуждает творящееся в мире беззаконие и требует вернуться к вечным ценностям, таким, как великодушие и прощение.
   Но со временем случилось необычное — Пэрри обнаружил, что сам начинает верить в эти слова. Ведь в самих понятиях великодушия и прощения не было ничего дурного, а пути Господа, казавшиеся порой странными, часто не поддавались разуму простого смертного. Конечно, Пэрри так и не смирился с потерей Джоли, хотя постепенно понял, что его новая жизнь способна принести миру больше добра, чем прежняя. Раньше за приемлемую плату он выручал лишь обитателей одной-единственной деревушки, теперь же помогал всем населяющим страну жителям осознавать свои грехи — так же как сам осознавал свои прошлые ошибки.
   Однако все это не оправдывало ни гибели его отца Колдуна, ни Джоли, ни старой крестьянки… Явись к Пэрри Господь и призови его стать нищим монахом, юноша стал бы им — для этого вовсе не обязательно убивать прекрасных людей.
   Где же таилось зло? С тех пор как боль утраты немного притупилась, Пэрри неуклонно размышлял над этим. Постепенно он пришел к выводу, что искать причину необходимо в самом бытие. Он задумался над сущностью Лукавого. Вероятно, тот предвидел, что беспорядки и смута окажутся ему на руку, и поэтому нарочно бросил Южную Францию в огонь войны. Таким образом, крестовый поход, развязанный во имя Бога, на самом деле был не чем иным, как дьявольскими кознями.
   Естественно, Пэрри ни с кем не стал делиться своим открытием — он и сам не сразу в это поверил. Однако как может мириться с подобной подтасовкой сам Господь? Напрашивался только один ответ — Он просто не обращал внимания. Все Его достойные начинания, не успев развиться, перехватывались Люцифером, который обращал их в полную противоположность. Вот так и крестовый поход почти с самого начала принял чудовищную форму — в сравнении со всем злом, которое он нес, горе Пэрри казалось лишь малой песчинкой.
   Еще молодого человека поражало то, что капелька крови на его запястье время от времени становилась горячей — как будто жила какой-то своей собственной жизнью. В конце концов Пэрри подумал, что таким способом душа Джоли, возможно, пытается с ним связаться.
   — Джоли, — однажды позвал он. — Приди ко мне!
   И из крови, смутный и парящий, как дымка, перед ним возник образ любимой. Так, значит, Танатос сказал правду — он не забрал ее душу с собой!
   Сначала она не могла ни говорить, ни двигаться. Однако Пэрри разговаривал и обращался с нею со всей любовью — как с единственным, что ему осталось от жены, и постепенно душа полностью приняла облик Джоли. Шаг за шагом она научилась общаться с Пэрри — конечно, не с помощью слов, а непосредственно передавая ему свои мысли. Все это происходило так медленно, что впоследствии он не смог бы точно вспомнить, когда случилось то или иное чудо. Но главное заключалось в том, что его жена не исчезла!
   Впрочем, это была лишь ее тень, которая никак не могла заменить живую Джоли… И тем не менее теперь Пэрри легче переносил свое горе и мог уже думать о том, как отомстить за утрату любимой. Прибегать к магии он все еще не решался, хотя мысленно продолжал повторять заклинания, стараясь сохранить их в памяти до тех пор, когда можно будет ими снова воспользоваться.
   В тот год, отказавшись от прошлого и встав на путь благочестия, начал выступать с проповедями бывший итальянский солдат Джованни ди Бернардон. В Риме из приехавших туда вместе с ним соратников ему было позволено сформировать монашеский орден. Со временем его миссия распространилась на другие страны, и наконец монахи оказались во Франции. Духовный вдохновитель группы говорил, что его мать — Бедность, а отец — Солнце. Идеи Бернардона во многом перекликались с идеями братьев, к которым примкнул Пэрри. Из-за французского происхождения отца Джованни монахи стали называться францисканцами.
   Поразмыслив, братья, с которыми пел и проповедовал Пэрри, решили примкнуть к францисканцам. Ведь теперь они могли рассчитывать на благосклонность официальной Церкви. Монахи по-прежнему продолжали свое дело, однако благодаря поддержке Церкви их влияние значительно возросло.
   В тысяча двести тринадцатом году, одержав победу при Мюре, предводитель крестового похода Симон де Монфор предрешил судьбу альбигойцев. У Пэрри защемило сердце, однако он ни единым словом не выдал свою боль — пока крестовый поход продолжался, ему следовало скрываться.
   Одержав в тысяча двести четырнадцатом году решающую победу, король Франции Филипп сделал французскую монархию господствующей в Европе. Пэрри продолжал петь, проповедовать и размышлять.
   В тысяча двести шестнадцатом году Доминик Гузман из Кастилии, который принимал активное участие в подавлении альбигойцев, основал новый монашеский орден. Оказывая моральную поддержку со стороны францисканцев, Пэрри стал посещать его проповеди. Доминиканцев, официально именуемых братьями-проповедниками за их черные мантии — вместо более распространенных белых, чаще называли Черными Монахами. В отличие от францисканцев, которые воспевали бедность и смирение, их больше интересовали философские аспекты зла.
   В тысяча двести двадцать первом году Доминик умер. Ставшие к этому времени мощной разветвленной организацией, францисканцы провели собор. У Пэрри появилась прекрасная возможность выдвинуться. Однако его размышления о Люцифере заставили молодого человека сделать то, что многие сочли бы глупостью — Пэрри решил оставить францисканцев и примкнуть к доминиканцам, которые, как ему казалось, уделяли больше внимания проблеме зла.
   Никогда не забывая о нанесенном ему ударе, Пэрри готовился подобраться к Князю Тьмы поближе. Люцифер не должен остаться без расплаты. Но сначала Пэрри предстояло хорошенько изучить его повадки. Ведь только тогда враг становился уязвим, когда раскрывались его тайны.
   Пэрри удалось на долгие годы пережить своего отца и Джоли. У него был один секрет — ее душа. Со временем она научилась покидать своего хозяина на все большие и большие расстояния, отовсюду принося ему новости. Душа могла то, чего не умел Пэрри — чувствовать, откуда исходят злые чары. Время, когда он мог исполнить задуманное, неуклонно приближалось.
 
 

4. ИНКВИЗИЦИЯ

   В тысяча двести тридцатом году доминиканцы поручили Пэрри и еще одному монаху, отцу Непреклонному, казалось бы, обычное разбирательство. Однако дело лишь с первого взгляда выглядело простым. Оно заинтересовало Джоли, занимавшуюся поисками таинственного колдуна, который когда-то принес им слишком много горя… Создавалось впечатление, что и здесь не обошлось без его вмешательства. Для Пэрри этого оказалось достаточно — если бы его даже не назначили, он сам вызвался бы принять участие в разбирательстве.
   Выяснилось, что местный судья выдвигал против одного богатого сеньора обвинение в ереси и добивался конфискации его владений в пользу заинтересованных сторон. В последнее время такие случаи перестали быть редкостью, однако без одобрения Церкви дело все-таки решиться не могло. Поэтому священнику или другому подобающему представителю духовенства предстояло его как следует изучить и принять окончательное решение.
   Идея лишать обвиняемых имущества не нравилась Джоли, а следовательно, и Пэрри. Сам он вел аскетический образ жизни и не имел ничего — ведь даже его одежда по существу принадлежала Церкви. Однако Джоли напомнила ему о том, что живущие в миру не могут обходиться без определенных материальных благ, вот почему так важно соблюсти справедливость. Зачастую, чтобы поживиться чужим добром, на людей просто клеветали. Подобная участь постигла и семью Джоли.
   Отец Непреклонный, напротив, не имел жалости к обвиняемым и всегда настаивал на самом суровом наказании. У него были свои четкие представления о справедливости — ведь, в отличие от Джоли, он не мог взглянуть на ситуацию глазами бедной деревенской девчонки. Пэрри попал в сложное положение — ему вовсе не хотелось оскорбить своего коллегу. Но и упиваться собственной святостью казалось ему совершенно неприемлемым…
   Взгляды обоих монахов были хорошо известны, поэтому сам факт, что дело поручили именно им двоим, о многом говорил. По-видимому, доминиканцы подозревали, что обвинение может оказаться ложным, и полагались на непредвзятость решения выбранных ими исполнителей. Именно этим принципом и собирался руководствоваться Пэрри, несмотря на резкость суждений своего помощника.
   — Как вы знаете, чтобы обвинить человека, часто бывает достаточно даже незначительных улик, — осторожно вступил в разговор Пэрри, когда оба они, оседлав ослов, отправились в дорогу. Путь предстоял долгий и скучный — Пэрри надеялся оживить его беседой.
   — Уж лучше так, чем распространение ереси, — благочестиво ответил отец Непреклонный.
   — Надутый осел! — воскликнула Джоли.
   Монах повернул голову:
   — Вы что-то сказали?
   — Мой осел начинает упрямиться, — пояснил Пэрри.
   Неужели отец Непреклонный действительно слышал возглас Джоли? Пэрри считал себя единственным, кто способен с ней общаться. Однако, является это его заслугой или Джоли сама решает, кто может ее услышать, а кто нет, он не знал. Так же, как и жизнь, ее смерть была окутана тайной.
   Прибыв в местный монастырь, Пэрри и отец Непреклонный принялись за скрупулезное изучение улик, которые, как обычно, состояли из сплетен, слухов и домыслов. Пэрри невольно пришло на ум другое значение слова «ересь»… Он задумался — что, если все обвинения в ереси действительно оказались бы вздорными и призрачными?
   — Дыма без огня не бывает, — самодовольно заявил отец Непреклонный.
   — Болван! — фыркнула Джоли. — Ну, Пэрри, тебе придется туго.
   Пэрри вздохнул. Он понимал, что порой только и начинает по-настоящему дымить, когда пламя уже потушено…
   — Придется опросить свидетелей, — сказал Пэрри.
   — Зачем? — удивился отец Непреклонный. — У нас достаточно показаний — не могут же все они оказаться ложными?
   — Да пусть они состряпают хоть сотню показаний! — вскипела Джоли. — Это все равно не причина, чтобы выносить кому бы то ни было смертный приговор!
   — Вряд ли в наших интересах оставлять людям лишний повод для критики, — осторожно заметил Пэрри. — Лучше уж раз и навсегда рассеять сомнения. Мне кажется, я смог бы получить более твердые доказательства.
   Отец Непреклонный недовольно надул щеки:
   — Ну что ж, отец Скорбящий, если вы настаиваете…
   — Вот это, — сказала Джоли, показывая на запись показаний одного из свидетелей. — Я чувствую, что здесь что-то не так.
   Пэрри поднес к глазам документ.
   — Фабиола, — прочитал он. — Похоже, она является главной свидетельницей обвинения.
   — Да, пожалуй, — согласился отец Непреклонный. — Одних ее показаний достаточно, чтобы решить дело.
   — Тогда мы так и сделаем — допросим-ка ее еще раз.
   В недоумении отец Непреклонный открыл и закрыл рот. У него и в мыслях не было проводить новый допрос, однако, отказавшись от него теперь, он поставил бы себя в крайне неловкое положение.
   Они просмотрели другие бумаги.
   — Кажется, в этом деле лорд Бофор — весьма заинтересованное лицо, — заметил Пэрри. — Его земли примыкают к землям обвиняемого. Вот вам и мотив.
   Джоли заволновалась — она тоже подозревала лорда Бофора.
   — Божьим слугам не к лицу такие мысли, — возразил отец Непреклонный. — Ведь обвинение выдвинуто не против лорда Бофора!
   — Возможно, — не стал спорить Пэрри.
   Наконец свидетельница предстала перед ними. Фабиола оказалась совсем юной, лет семнадцати, девушкой, хотя выглядела гораздо старше. На ее лбу виднелась узкая лента, которая перехватывала откинутые назад распущенные волосы — обычно так причесывались незамужние девушки. Уставившись на двух сидящих за столом мужчин огромными от страха карими глазами, девушка живо напомнила Пэрри Джоли, когда та впервые вошла в его дом. Даже через двадцать лет это воспоминание больно ранило ему сердце…
   — Ее мучили, — прервала его задумчивость Джоли.
   Мучили! Пэрри хотелось подробнее расспросить Джоли, однако не мог же он, монах, разговаривать с призраком умершей жены! Вряд ли другие братья поняли бы это…
   — Согласно показаниям, — обратился к девушке отец Непреклонный, — вы утверждаете, будто обвиняемый общался с демонами и будто вы сами это видели. Это правда?
   — Да, отец, — еле слышно пролепетала она.
   — Так же, как и то, будто, обнаружив, что за ним наблюдают, обвиняемый наслал одного из демонов на вас и тот вас обесчестил?
   Смертельно бледные щеки девушки вспыхнули.
   — Да, отец. — Любой женщине было непросто признаться в том, что ее изнасиловали.
   Отец Непреклонный обратился к Пэрри:
   — У нас имеется письменное подтверждение личного врача доктора Бофора, который ее осматривал.
   — Да, ее изнасиловали, — согласилась Джоли. — Но в показаниях ни словом не упоминается о пытках.
   Пэрри кивнул.
   — Фабиола, мы явились сюда не за тем, чтобы прибавить тебе страданий, — сочувственно произнес он. — Мы хотим лишь установить истину. Боюсь, что твои показания не отражают ее в полной мере.
   Глаза девушки наполнились ужасом:
   — Прошу вас, святой отец, я рассказала все! Все! Клянусь вам! — Несчастная, конечно, боялась, что ее снова будут мучить.
   — Сомневаюсь, — отрезал Пэрри.
   — Что же вы хотите от меня услышать, святой отец? — взмолилась она. Такая постановка вопроса не ускользнула от внимания Пэрри. Он понял, что девушка готова сказать все что угодно — ведь ее воля сломлена…
   — Всю правду, Фабиола.
   — Но меня…
   — В этом документе не написано о том, что вас пытали.
   Отец Непреклонный удивился, однако промолчал. Неожиданный поворот допроса застал его врасплох и показался интересным.
   Девушка попыталась замкнуться в себе.
   — Меня никто не… — Она даже не смогла закончить. Наверное, мучители пригрозили девушке, что, если она хоть словом выдаст их, они снова за нее примутся.
   — У нее на животе остались следы, — вмешалась Джоли.
   — Сними тунику, — приказал Пэрри.
   Теперь уж отец Непреклонный не выдержал.
   — Мы слуги Господа, брат! Не можем же мы выставлять эту женщину…
   — Вы правы, — подтвердил Пэрри. — Поэтому все посторонние должны удалиться. — Он многозначительно взглянул на солдат и слуг: — Выйдите! Когда понадобитесь, мы вас позовем.
   — Святой отец!.. — воскликнул сержант.
   Слегка нахмурившись, Пэрри пристально взглянул ему в глаза. Прекрасно понимая, что, если кто-нибудь из монахов пожалуется на него за неподчинение, ему несдобровать, сержант дрогнул. Формально не имея ни физической, ни политической власти, в действительности Церковь обладала и той, и другой — это было известно всем. Пыткам мог подвергнуться любой, не только простые крестьяне.
   Вскоре в комнате остались лишь два монаха и девушка.
   — Снимай тунику, — мягко повторил Пэрри.
   — О, святой отец, зачем вы меня позорите? — всхлипнула она.
   — Мы монахи, — твердо отчеканил отец Непреклонный. — И не собираемся пялить на тебя глаза. Единственное, что нам надо, так это установить истину. — Хорошо зная Пэрри, он был твердо уверен в том, что его спутник никогда не станет принимать легкомысленных решений. К тому же отец Непреклонный был обязан во всем поддерживать авторитет Церкви.
   Дрожа, девушка сбросила тунику, под которой оказалась лишь обмотанная вокруг живота давно не менявшаяся повязка. Тело Фабиолы было таким худым и грязным, что едва ли могло кого-либо соблазнить.
   — Скорее всего это ножевая рана, — заметила Джоли. — Но неглубокая. Тут что-то еще…
   — Ты сказала, что тебя не пытали, — начал Пэрри. — Тогда почему ты носишь эту повязку?
   — О, святой отец, это все демон! — воскликнула Фабиола.
   — Что «все»? — заинтересовавшись, задал вопрос и отец Непреклонный.
   — Он… он рвал меня ног… когтями, когда…
   — Женщина! — резко одернул свидетельницу Пэрри, которая от неожиданности чуть не подпрыгнула на месте. — Не пытайся обмануть служителей Господа!
   Несчастная разразилась слезами.
   — Фабиола, посмотри на меня, — приказал Пэрри.
   Девушка стала нерешительно поднимать глаза, пока они не встретились с глазами Пэрри. Бедняжка была похожа на застывшую перед змеей птичку.
   — Мучения бывают разными, — произнес Пэрри. — Телесные, я вижу, ты уже испытала. Однако гораздо страшнее, когда вечным мукам подвергается душа, а твоя душа как раз в опасности.
   — О, сжальтесь надо мной, святой отец! — до смерти перепуганная, вскричала девушка.
   — Бог милостив, — твердо молвил Пэрри. — Но он требует искренности. Откройся нам, и твоя душа будет спасена.
   Фабиола лишь молча рыдала.
   — По-моему, ее или ее близких сильно запугали, — сказала Джоли.
   Пэрри кивнул.
   — Ты боишься, что, признавшись во всем, накличешь на свою семью беду? — негромко спросил он. — Помни, тебя будет судить Бог.
   Ее рот судорожно дернулся:
   — Я…
   — Обещаю, что, если ты расскажешь нам всю правду, ни ты, ни твоя семья не пострадают… больше не пострадают, — заверил девушку Пэрри.
   На ее лице блеснула надежда:
   — Вы правда обещаете, святой отец?
   — И я тоже, — присоединился отец Непреклонный. — Тебе нечего бояться.
   Однако она все еще колебалась:
   — Вы можете поклясться?
   Отец Непреклонный посуровел, но Пэрри легонько тронул его за локоть.
   — Люцифер жестоко обходится с темными и неграмотными, брат. Сомневаясь в нашем слове, она действует неумышленно, — шепнул он. Затем обратился к девушке: — Клянемся, как перед Господом Богом и Святой Девой, дитя. Ты и твоя семья больше не пострадают. От тебя требуется лишь правда.
   Даже этого, как видно, было недостаточно. Казалось, девушка и хотела помочь, но не решалась.
   — Ты ведь знаешь, что мы не одиноки, — подбодрил ее Пэрри. — Посмотри на меня, дитя мое. — Он достал маленький серебряный крестик.
   Фабиола повиновалась, и Пэрри направил на нее гипнотический взгляд.
   — Сейчас ты увидишь, как этот крестик засияет. Сам Господь подаст тебе этим знак, что все будет хорошо. Посмотри же на крестик, дитя.
   Она перевела взгляд на крест. Ее лицо тут же осветилось радостью.
   — Он горит, горит! — воскликнула Фабиола.
   Пэрри протянул крестик ей:
   — Возьми его, дитя. Почувствуй его тепло. Пока твоя вера тверда, Бог всегда тебя защитит.
   Девушка нерешительно приняла подарок.
   — Да он и впрямь горячий!
   — Так же, как безграничная любовь к тебе нашего Спасителя, — сказал Пэрри. — Если ты признаешься в своих грехах и очистишь душу, то навеки окажешься под Его защитой.
   — Но моя душа черна от греха! — вскричала она. — Страшного греха!
   — Покайся и получишь прощение. Иисус заплатил за эту возможность своей кровью. Он с радостью принимает к себе раскаявшихся грешников.
   Фабиолу как будто прорвало.
   — Они меня заставили! — затараторила девушка. — Они связали меня, поднесли к животу нож и стали резать, а я не могла даже крикнуть, потому что мне заткнули рот и пригрозили, что продырявят, выпустят кишки и привяжут к лошади. Они сказали, что потом хлестнут лошадь хлыстом, чтобы она пустилась вскачь, и… Ко мне даже подвели лошадь… Что, что я могла поделать?!
   Пораженный услышанным, отец Непреклонный разинул рот. Однако Пэрри был уже готов к подобной истории.
   — Мы понимаем, дитя мое. Оденься, а потом расскажешь все по порядку. Ты правильно сделала, что призналась нам.
   Фабиола надела тунику, и допрос возобновился. Монахи узнали о том, что она пострадала от рук обвинителя, лорда Бофора, который пригрозил таким же способом расправиться со всей ее семьей, если девушка его не послушается. От нее требовалось дать нужные ему показания и ни словом не обмолвиться об этом противной стороне. В округе лорд Бофор сам вершил суд и выносил приговор, поэтому у Фабиолы не было причин сомневаться в его словах. Ведь о жестокости феодала ходили легенды…
   — Но я честная девушка, — сказала она, узнав о том, что именно ей предстоит засвидетельствовать.
   Тогда один из слуг Бофора тут же обесчестил ее. Видя направленный на нее нож и стоящую неподалеку лошадь, несчастная не посмела возразить. Согласно общепринятому тогда мнению, ее, в сущности, и не изнасиловали — ведь она не оказала сопротивления… Зато теперь негодяи были твердо уверены, что в ее показаниях никто не усомнится.
   Пэрри повернулся к своему помощнику:
   — Вам этого достаточно, брат?
   — Нет, — ответил отец Непреклонный. — Ведь еще не свершилось правосудие.
   Пэрри кивнул:
   — И начать его следовало бы прежде, чем эта девушка выйдет отсюда. — Он повысил голос: — Судья!
   Вошел судья.
   — Теперь вы удовлетворены?
   — Допросом — да, — сухо бросил Пэрри. — Мы удовлетворены тем, что теперь нам известно истинное положение вещей. Вам необходимо арестовать лорда Бофора за подстрекательство к лжесвидетельствованию. Кроме того, нужно обеспечить безопасность этой свидетельницы и ее семьи, иначе может случиться непоправимое.
   — Но я не обязан исполнять ваши приказы! — возразил судья.
   Пэрри пронзил его взглядом:
   — Разумеется, не обязаны, судья. Вы лишь исполняете то, что считаете правильным. А мы просто советуем. Церковь не вмешивается в мирские заботы.
   Судья оказался в таком же замешательстве, как до него — девушка.
   — Вы действительно считаете?..
   — Мы считаем, что рано или поздно истина откроется, и не хотели бы упоминать об оказанном одной из заинтересованных сторон давлении… — Пэрри продолжал пристально смотреть судье в глаза.
   — Ну да, конечно… Пожалуй, вы правы… Я обо всем позабочусь. — Он поспешно вышел.
   Отец Непреклонный недоуменно покачал головой:
   — Брат, вы действительно знаете, что делаете! Сначала вы убедили девушку изменить данные под присягой показания, теперь вот… Я бы ни за что этого не добился!
   Пэрри улыбнулся:
   — Ну конечно, при необходимости добились бы, брат.
   Он радовался, что и его помощника можно было легко убедить. Эта черта объединяла многих из тех, кто привык слишком резко разграничивать понятия добра и зла.
 
   Однако арестовать лорда Бофора, замок которого защищало не менее двух десятков рыцарей, оказалось не так просто. Чтобы выманить его оттуда, потребовался бы отряд солдат со всем необходимым для осады снаряжением — ко времени когда этот отряд прибудет, преступник успеет уйти от расплаты, прибегнув к помощи могущественных покровителей.
   Пэрри понял что, пока он не доберется до лорда Бофора, данное им Фабиоле обещание ничего не стоит. Ведь как только монахи уедут, рыцари расправятся и с девушкой, и с ее семьей. Судья, конечно же, окажется на стороне более сильного из противников и не станет ни во что вмешиваться.
   Заботясь о безопасности девушки, Пэрри решил пока присмотреть за нею. Чисто вымытая и накормленная, она сразу похорошела, а от уверенности, которую придавал ей серебряный крестик, лицо Фабиолы почти светилось радостью. Попадись она в руки Бофора, эта радость быстро померкнет!
   Однако благодаря предупреждению Джоли Пэрри был готов к встрече с ним.
   — Придется пойти самому, — объявил он судье, — и доставить его к вам на суд.