Эпосы. Русские народные сказки

Русские народные сказки

СЕСТРИЦА АЛЕНУШКА И БРАТЕЦ ИВАНУШКА

   Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка.
   Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинешеньки.
   Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
   – Сестрица Аленушка, я пить хочу!
   – Подожди, братец, дойдем до колодца.
   Шли-шли – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.
   – Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!
   – Не пей, братец, теленочком станешь!
   Братец послушался, пошли дальше.
   Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
   – Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!
   – Не пей, братец, жеребеночком станешь!
   Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
   Идут, идут – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы.
   У Иванушка говорит:
   – Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
   – Не пей, братец, козленочком станешь!
   Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.
   Напился и стал козленочком… Зовет Аленушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек.
   Залилась Аленушка слезами, села под стожок – плачет, а козленочек возле нее скачет.
   В ту пору ехал мимо купец:
   – О чем, красная девица, плачешь?
   Рассказала ему Аленушка про свою беду. Купец ей говорит:
   – Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами.
   Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
   Стали они жить-поживать, и козленочек с ними живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки. Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку. Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила ее в воду.
   А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся – и тот не распознал. Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:
   – Аленушка, сестрица моя!.. Выплынь, выплынь на бережок…
   Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козленка…
   Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает, – делать нечего, купец согласился:
   – Ну, зарежь его… Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
   Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
   – Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
   – Ну, сходи. Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал:
   – Аленушка, сестрица моя!
   Выплынь, выплынь на бережок.
   Костры горят высокие,
   Котлы кипят чугунные,
   Ножи точат булатные,
   Хотят меня зарезати!
   Аленушка из реки ему отвечает:
   – Ах, братец мой Иванушка!
   Тяжел камень на дно тянет,
   Шелкова трава ноги спутала,
   Желты пески на груди легли.
   А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу:
   – Пойди найди козленка, приведи его ко мне. Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:
   – Аленушка, сестрица моя!
   Выплынь, выплынь на бережок.
   Костры горят высокие,
   Котлы кипят чугунные,
   Ножи точат булатные,
   Хотят меня зарезати!
   А из реки ему отвечают:
   – Ах, братец мои Иванушка?
   Тяжел камень на дно тянет,
   Шелкова трава ноги спутала,
   Желты пески на груди легли.
   Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была.
   А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой. Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

   Жили мужик да баба. У них была дочка да нок маленький.
   – Доченька, – говорила мать, – мы пойдем на работу, береги братца? Не ходи со двора, будь умницей – мы купим тебе платочек.
   Отец с матерью ушли, а дочка позабыла, что ей приказывали: посадила братца на травке под окошко, сама побежала на улицу, заигралась, загуляла. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях.
   Вернулась девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда нету! Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, – братец не откликнулся.
   Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Тут она догадалась, что они унесли ее братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава – что они пошаливали, маленьких детей уносили.
   Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела – стоит печь.
   – Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
   Печка ей отвечает:
   – Съешь моего ржаного пирожка – скажу.
   – Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся…
   Печка ей не сказала. Побежала девочка дальше – стоит яблоня.
   – Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
   – Поешь моего лесного яблочка – скажу.
   – У моего батюшки и садовые не едятся… Яблоня ей не сказала. Побежала девочка дальше. Течет молочная река в кисельных берегах.
   – Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?
   – Поешь моего простого киселька с молочком – скажу.
   – У моего батюшки и сливочки не едятся… Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего – надо идти домой. Вдруг видит – стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается.
   В избушке старая баба-яга прядет кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками. Девочка вошла в избушку:
   – Здравствуй, бабушка!
   – Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?
   – Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.
   – Садись покуда кудель прясть. Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядет – вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:
   – Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.
   Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:
   – Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоетвыпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях покатается.
   Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:
   – Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.
   Девочка взяла братца и побежала. А баба-яга подойдет к окошку и спрашивает:
   – Девица, прядешь ли?
   Мышка ей отвечает:
   – Пряду, бабушка… Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой. А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:
   – Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!..
   Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит – летят гуси-лебеди.
   – Речка, матушка, спрячь меня!
   – Поешь моего простого киселька.
   Девочка поела и спасибо сказала. Река укрыла ее под кисельным бережком.
   Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо. Девочка с братцем опять побежали. А гуси-лебеди воротились навстречу, вот-вот увидят. Что делать? Беда! Стоит яблоня…
   – Яблоня, матушка, спрячь меня!
   – Поешь моего лесного яблочка. Девочка поскорее съела и спасибо сказала. Яблоня ее заслонила ветвями, прикрыла листами.
   Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо. Девочка опять побежала. Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидали ее, загоготали – налетают, крыльями бьют, того гляди, братца из рук вырвут. Добежала девочка до печки:
   – Печка, матушка, спрячь меня!
   – Поешь моего ржаного пирожка.
   Девочка скорее – пирожок в рот, а сама с братцем в печь, села в устьице.^[1]
   Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к бабе-яге.
   Девочка сказала печи спасибо и вместе с братцем прибежала домой.
   А тут и отец с матерью пришли.

ХАВРОШЕЧКА

   Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, а есть и такие, которые своего брата не стыдятся.
   К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.
   А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая – Триглазка.
   Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала и слова доброго никогда не слыхала.
   Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
   – Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
   А коровушка ей в ответ:
   – Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано.
   Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.
   А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.
   Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались – руки изодрали, а достать не могли.
   Подошла Хаврошечка – веточки к ней приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

МОРОЗКО

   Живало-бывало, – жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой жить: перевернешься – бита и недовернешься – бита. А родная дочь что ни сделает – за все гладят по головке: умница. Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела – еще до свету… Ничем старухе не угодишь – все не так, все худо. Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится – не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.
   – Вези, вези ее, старик, – говорит мужу, – куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.
   Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:
   – Садись, мила дочь, в сани.
   Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.
   Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:
   – Тепло ли тебе, девица?
   Она чуть дух переводит:
   – Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозно стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:
   – Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
   Она чуть дух переводит:
   – Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:
   – Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
   Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:
   – Ой, тепло, голубчик Морозушко!
   Тут Морозко сжалился над девицей; окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
   А мачеха по ней поминки справляет, печет блины и кричит мужу:
   – Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!
   Поехал старик в лес, доезжает до того места, – под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.
   Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.
   А дома старуха печет блины, а собачка под столом:
   – Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
   Старуха бросит ей блин:
   – Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…» Собака съест блин и опять:
   – Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
   Старуха блины ей кидала и била ее, собачка – все свое…
   Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Старуха глянула – и руки врозь…
   – Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес на то же место…
   Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
   Старухина дочь сидит, зубами стучит. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
   – Тепло ли тебе, девица?
   А она ему:
   – Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко… Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:
   – Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
   – Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко… Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:
   – Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
   – Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
   Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.
   Чуть свет старуха посылает мужа:
   – Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре…
   Старик уехал. А собачка под столом:
   – Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут. Старуха кинула ей пирог:
   – Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»
   А собачка – все свое:
   – Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут… Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.

СЕРЕБРЯНОЕ БЛЮДЕЧКО И НАЛИВНОЕ ЯБЛОЧКО

   Жили-были старик со старухой. У них было три дочери. Две нарядницы, затейницы, а третья молчаливая скромница. У старших дочерей сарафаны пестрые, каблуки точеные, бусы золоченые. А у Машеньки сарафан темненький, да глазки светленькие. Вся краса у Маши – русая коса, до земли падает, цветы задевает. Старшие сестры – белоручки, ленивицы, а Машенька с утра до вечера все с работой: и дома, и в поле, и в огороде. И грядки полет, и лучину колет, коровушек доит, уточек кормит. Кто что спросит, все Маша приносит, никому не молвит слова, все сделать готова.
   Старшие сестры ею помыкают, за себя работать заставляют. А Маша молчит.
   Так и жили. Вот раз собрался мужик везти сено на ярмарку. Обещает дочерям гостинцев купить. Одна дочь просит:
   – Купи мне, батюшка, шелку на сарафан. Другая дочь просит:
   – А мне купи алого бархату. А Маша молчит. Жаль стало ее старику:
   – А тебе что купить, Машенька?
   – А мне купи, родимый батюшка, наливное яблочко да серебряное блюдечко.
   Засмеялись сестры, за бока ухватились.
   – Ай да Маша, ай да дурочка! Да у нас яблок полный сад, любое бери, да на что тебе блюдечко? Утят кормить?
   – Нет, сестрички. Стану я катать яблочко по блюдечку да заветные слова приговаривать. Меня им старушка обучила за то, что я ей калач подала.
   – Ладно, – говорит мужик, – нечего над сестрой смеяться! Каждой по сердцу подарок куплю. Близко ли, далеко ли, мало ли, долго ли был он на ярмарке, сено продал, гостинцев купил. Одной дочери привез шелку синего, другой бархату алого, а Машеньке серебряное блюдечко да наливное яблочко. Сестры рады-радешеньки. Стали сарафаны шить да над Машенькой посмеиваться:
   – Сиди со своим яблочком, дурочка… Машенька села в уголок горницы, покатила наливное яблочко по серебряному блюдечку, поет-приговаривает:
   – Катись, катись, яблочко наливное, по серебряному блюдечку, покажи мне и города и поля, покажи мне леса, и моря, покажи мне гор высоту и небес красоту, всю родимую Русь-матушку.
   Вдруг раздался звон серебряный. Вся горница светом залилась: покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все города видны, все луга видны, и полки на полях, и корабли на морях, и гор высота, и небес красота: ясно солнышко за светлым месяцем катится, звезды в хоровод собираются, лебеди на заводях песни поют. Загляделись сестры, а самих зависть берет. Стали думать и гадать, как выманить у Машеньки блюдечко с яблочком. Ничего Маша не хочет, ничего не берет, каждый вечер с блюдечком забавляется. Стали ее сестры в лес заманивать:
   – Душенька-сестрица, в лес по ягоды пойдем, матушке с батюшкой землянички принесем.
   Пошли сестры в лес. Нигде ягод нету, землянички не видать. Вынула Маша блюдечко, покатила яблочко, стала петь-приговаривать:
   – Катись, яблочко, по блюдечку, наливное по серебряному, покажи, где земляника растет, покажи, где цвет лазоревый цветет.
   Вдруг раздался звон серебряный, покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все лесные места видны. Где земляника растет, где цвет лазоревый цветет, где грибы прячутся, где ключи бьют, где на заводях лебеди поют. Как увидели это злые сестры – помутилось у них в глазах от зависти. Схватили они палку суковатую, убили Машеньку, под березкой закопали, блюдечко с яблочком себе взяли. Домой пришли только к вечеру. Полные кузовки грибов-ягод принесли, отцу с матерью говорят:
   – Машенька от нас убежала. Мы весь лес обошли – ее не нашли; видно, волки в чаще съели. Говорит им отец:
   – Покатите яблочко по блюдечку, может, яблочко покажет, где наша Машенька.
   Помертвели сестры, да надо слушаться. Покатили яблочко по блюдечку не играет блюдечко, не катится яблочко, не видно на блюдечке ни лесов, ни полей, ни гор высоты, ни небес красоты.
   В ту пору, в то времечко искал пастушок в лесу овечку, видит – белая березонька стоит, под березкой бугорок нарыт, а кругом цветы цветут лазоревые. Посреди цветов тростник растет.
   Пастушок молодой срезал тростинку, сделал дудочку. Не успел дудочку к губам поднести, а дудочка сама играет, выговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай ты молодого пастушка. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.
   Испугался пастушок, побежал в деревню, людям рассказал.
   Собрался народ, ахает. Прибежал тут и Машенькин отец. Только он дудочку в руки взял, дудочка уж сама поет-приговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай родимого батюшку. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.
   Заплакал отец:
   – Веди нас, пастушок молодой, туда, где ты дудочку срезал.
   Привел их пастушок в лесок на бугорок. Под березкой цветы лазоревые, на березке птички-синички песни поют.
   Разрыли бугорок, а там Машенька лежит. Мертвая, да краше живой: на щеках румянец горит, будто девушка спит.
   А дудочка играет-приговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая. Меня сестры в лес заманили, меня, бедную, загубили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко. Играй, играй, дудочка, играй тростниковая. Достань, батюшка, хрустальной воды из колодца царского. Две сестры-завистницы затряслись, побелели, на колени пали, в вине признались.
   Заперли их под железные замки до царского указа, высокого повеленья.
   А старик в путь собрался, в город царский за живой водой.
   Скоро ли, долго ля – пришел он в тот город, ко дворцу пришел.
   Тут с крыльца золотого царь сходит. Старик ему земно кланяется, все ему рассказывает.
   Говорит ему царь:
   – Возьми, старик, из моего царского колодца живой воды. А когда дочь оживет, представь ее нам с блюдечком, с яблочком, с лиходейками-сестрами. Старик радуется, в землю кланяется, домой везет скляницу с живой водой.
   Лишь спрыснул он Марьюшку живой водой, тотчас стала она живой, припала голубкой на шею отца. Люди сбежались, порадовались. Поехал старик с дочерьми в город. Привели его в дворцовые палаты.
   Вышел царь. Взглянул на Марьюшку. Стоит девушка, как весенний цвет, очи – солнечный свет, по лицу – заря, по щекам слезы катятся, будто жемчуг, падают.
   Спрашивает царь у Марьюшки:
   – Где твое блюдечко, наливное яблочко?
   Взяла Марьюшка блюдечко с яблочком, покатила яблочко по блюдечку, наливное по серебряному. Вдруг раздался звон-перезвон, а на блюдечке один за одним города русские выставляются, в них полки собираются со знаменами, в боевой строй становятся, воеводы перед строями, головы перед взводами, десятники перед десятками. И пальба, и стрельба, дым облако свил все из глаз сокрыл.
   Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному. А на блюдечке море волнуется, корабли, словно лебеди, плавают, флаги развеваются, пушки палят. И стрельба, и пальба, дым облако свил – все из глаз сокрыл.
   Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все небо красуется; ясно солнышко за светлым месяцем катится, звезды в хоровод собираются, лебеди в облаке песни поют.
   Царь на чудеса удивляется, а красавица слезами заливается, говорит царю:
   – Возьми мое наливное яблочко, серебряное блюдечко, только помилуй сестер моих, не губи их за меня.
   Поднял ее царь и говорит:
   – Блюдечко твое серебряное, ну а сердце – золотое. Хочешь ли быть мне дорогой женой, царству доброй царицей? А сестер твоих ради просьбы твоей я помилую.
   И устроили они пир на весь мир: так играли, что звезды с неба пали; так танцевали, что полы поломали. Вот и все…

ТЕРЕШЕЧКА

   У старика со старухой не было детей. Век прожили, а детей не нажили. Вот сделали они колодочку, завернули ее в пеленочку, стали качать да прибаюкивать:
   – Спи-тко, усни, дитя Терешечка, -
   Все ласточки спят,
   И касатки спят,
   И куницы спят,
   И лисицы спят,
   Нашему Терешечке
   Спать велят!
   Качали так, качали да прибаюкивали, и вместо колодочки стал расти сыночек Терешечка – настоящая ягодка.
   Мальчик рос-подрастал, в разум приходил. Старик сделал ему челнок, выкрасил его белой краской, а весельцы – красной.
   Вот Терешечка сел в челнок и говорит:
   – Челнок, челнок, плыви далече,
   Челнок, челнок, плыви далече.
   Челнок и поплыл далеко-далеко. Терешечка стал рыбку ловить, а мать ему молочко и творожок стала носить.
   Придет на берег и зовет:
   – Терешечка, мой сыночек,
   Приплынь, приплынь на бережочек,
   Я тебе есть-пить принесла.
   Терешечка издалека услышит матушкин голос и подплывет к бережку. Мать возьмет рыбку, накормит, напоит Терешечку, переменит ему рубашечку и поясок и отпустит опять ловить рыбку.
   Узнала про то ведьма. Пришла на бережок и зовет страшным голосом:
   – Терешечка, мой сыночек,
   Приплынь, приплынь на бережочек,
   Я тебе есть-пить принесла.
   Терешечка распознал, что не матушкин это голос, и говорит:
   – Челнок, челнок, плывя далече,
   То не матушка меня зовет.
   Тогда ведьма побежала в кузницу и велит кузнецу перековать себе горло, чтобы голос стал как у Терешечкиной матери.
   Кузнец перековал ей горло. Ведьма опять пришла на бережок и запела голосом точь-в-точь родимой матушки:
   – Терешечка, моя сыночек,
   Приплынь, приплынь на бережочек,
   Я тебе есть-пить принесла.
   Терешечка обознался и подплыл к бережку. Ведьма его схватила, в мешок посадила и побежала. Принесла его в избушку на курьих ножках и велит своей дочери Аленке затопить печь пожарче и Терешечку зажарить.
   А сама опять пошла на раздобытки. Вот Аленка истопила печь жарко-жарко и говорит Терешечке:
   – Ложись на лопату. Он сел на лопату, руки, ноги раскинул и не пролезает в печь. А она ему:
   – Не так лег.
   – Да я не умею – покажи как…
   – А как кошки спят, как собаки спят, так и ты ложись.
   – А ты ляг сама да поучи меня. Аленка села на лопату, а Терешечка ее в печку и пихнул и заслонкой закрыл. А сам вышел из избушки и влез на высокий дуб.
   Прибежала ведьма, открыла печку, вытащила свою дочь Аленку, съела, кости обглодала.
   Потом вышла на двор и стала кататься-валяться по траве.
   Катается-валяется и приговаривает:
   – Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись!
   А Терешечка ей с дуба отвечает:
   – Покатайся-поваляйся, Аленкина мясца наевшись!
   А ведьма:
   – Не листья ли это шумят?
   И сама – опять:
   – Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись!
   А Терешечка все свое:
   – Покатайся-поваляйся, Аленкина мясца наевшись!
   Ведьма глянула и увидела его на высоком дубу. Кинулась грызть дуб. Грызла, грызла – два передних зуба выломала, побежала в кузницу:
   – Кузнец, кузнец! Скуй мне два железных зуба. Кузнец сковал ей два зуба.
   Вернулась ведьма и стала опять грызть дуб. Грызла, грызла и выломала два нижних зуба. Побежала к кузнецу:
   – Кузнец, кузнец! Скуй мне еще два железных зуба.
   Кузнец сковал ей еще два зуба. Вернулась ведьма и опять стала грызть дуб. Грызет – только щепки летят. А дуб уже трещит, шатается.
   Что тут делать? Терешечка видит: летят гуси-лебеди.
   Он их просит:
   – Гуси мои, лебедята!
   Возьмите меня на крылья,
   Унесите к батюшке, к матушке!
   А гуси-лебеди отвечают:
   – Га-га, за нами еще летят – поголоднее нас, они тебя возьмут.
   А ведьма погрызет-погрызет, взглянет на Терешечку, облизнется – и опять за дело…
   Летит другое стадо. Терешечка просит: