Как один высокопоставленный чиновник Госдепартамента писал до начала войны госсекретарю Колину Пауэллу, «11 сентября изменило характер дебатов по Ираку. Версия о возможности причастности Ирака к терактам усилила обеспокоенность в связи с тем, что политика сдерживания и устрашения не эффективна для предотвращения подобных атак». Одни утверждали, что иракская разведка была непосредственно связана с «Аль-Каидой» и даже играла роль наставника. Другие говорили, что такая связь сомнительна, даже маловероятна и, разумеется, не доказана. «Разведывательное сообщество никогда не подтверждало предположение о возможном альянсе между Саддамом и “Аль-Каидой”», – заявил офицер разведки Пол Пиллар. Однако в свете древней арабской мудрости, что «враг моего врага – мой друг», и общей вражды к Западу, нельзя было сбрасывать со счетов возможность такого сотрудничества в будущем4.
Ирак занимал ключевое место в повестке дня некоторых ведущих политиков еще до их прихода в администрацию Джорджа Буша. Летом 2001 г. США уже пытались пересмотреть санкции против Ирака. Через несколько дней после 11 сентября на встрече президента Буша со старшими советниками в Кэмп-Дэвиде некоторые ратовали за то, чтобы добавить Ирак в качестве мишени для удара наряду с «Аль-Каидой» и Афганистаном. На тот момент Буш твердо отклонил это предложение. В начале октября 2001 г. представителю США в ООН, Джону Негропонте, было поручено зачитать представителю Ирака «самое жесткое послание, которое когда-либо приходилось передавать». В нем говорилось о печальных последствиях для Ирака в том случае, если он попытается использовать теракты 11 сентября в своих интересах. Но по-настоящему тучи вокруг Ирака начали сгущаться только в 2002 г., когда, как казалось на тот момент, чрезвычайно успешная и стремительная операция по свержению режима талибов в Афганистане придала союзниками уверенности в своих силах. На фоне событий 11 сентября война против Ирака должна была стать превентивной мерой, что соответствовало новой американской внешнеполитической доктрине упреждающих действий5.
Для правящих кругов 11 сентября показало, насколько рискованно не действовать на опережение и не помешать Саддаму создать ядерное оружие. Центральную роль в принятии решений по Ираку сыграл вице-президент Дик Чейни, который был министром обороны во время кризиса в Персидском заливе. «Как один из тех, кто работал над формированием коалиции во время первой войны в Персидском заливе, – сказал он в 2002 г., – я могу вам сказать, что наша задача была бы бесконечно труднее, если бы Саддам Хусейн обладал ядерным оружием».
Основные принципы новой доктрины были изложены президентом Бушем в его речи перед выпускниками военной академии в Вест-Пойнте в июне 2002 г. «Устрашение» не действует против «тайных террористических сетей». «Сдерживание» невозможно, когда «неуравновешенные диктаторы с оружием массового поражения имеют ракеты для его доставки или могут тайно снабжать им союзников-террористов». Единственным ответом на эти угрозы являются «упреждающие акции». «Если ждать, пока угрозы материализуются, – добавил Буш, – будет поздно».
Также было распространено убеждение, что существующие политические системы и стагнация на Ближнем Востоке создавали благодатную почву для терроризма, «Аль-Каиды» и ей подобных. «Новый» Ирак мог стать первым шагом к решению проблемы. Умный и ловкий иракский оппозиционер в изгнании Ахмед Чалаби убедил некоторых высокопоставленных чиновников, что Ирак без Саддама приветствовал бы коалицию как освободителей и перешел бы к построению стабильной демократии. В результате в правящих кругах сложилось мнение, что «плюралистический и демократический Ирак» может запустить процесс трансформации на Ближнем Востоке, сродни тому, как крах коммунистического режима в СССР дал начало процессу реформ и демократизации во всем регионе6.
Разведывательные сведения и аналитические выводы, которые противоречили такой точке зрения, были отодвинуты в сторону. После 35-летней диктатуры партии Баас за пределами Ирака мало что было известно о таких «местных реалиях», как религиозный раскол, соперничество между разными ветвями ислама, значимость племенных связей и роль Ирана. Тех, кто действительно что-либо знал об этом, или подвергал сомнению исходные предположения, или же предостерегал о том, что эти предположения слишком оптимистичны, отстранили от процесса принятия решений.
Шок, испытанный страной 11 сентября, породил у США решимость продемонстрировать свое могущество, восстановить геополитический баланс и перехватить инициативу. Также было желание завершить «дело, незаконченное в 1991 г.». После войны в Персидском заливе в 1991 г. Саддам жестоко подавил восстание шиитов на юге страны. Этой расправы возможно и не случилось бы, если бы по условиям перемирия иракским силам было запрещено использовать вертолеты и авиацию.
Некоторые критики говорили, что эта война служила интересам Израиля. Безусловно, устранение воинственного Саддама было благом для Израиля, который оказался под градом иракских ракет Scud во время первой войны в Персидском заливе. Но Саддам уже был обуздан, а его вооруженные силы были существенно ослаблены. Теперь Израиль куда больше волновала иранская ядерная программа. Как писал Ричард Хаасс, глава аппарата политического планирования Госдепартамента, «израильтяне не разделяли озабоченности администрации Буша в связи с Ираком. В действительности, их позиция была прямо противоположной. Израильтяне… опасались, что Ирак отвлечет внимание США от того, что они считали истинной угрозой, – от Ирана». Израильские эксперты и чиновники, включая министра обороны, который сам был урожденным иракцем, предупреждали правительство Буша о том, что оно существенно недооценивает проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться после войны в Ираке. На конференции в Вашингтоне один из ведущих израильских экспертов заявил, что кто-то наконец должен сказать американскому президенту о том, что американцам придется оставаться в Ираке не менее пяти лет и что там «их ждут нелегкие времена»7.
Нефть
По ту сторону государственного строительства
Не простая прогулка
Нефтяная промышленность: плачевное состояние
Дебаасификация и роспуск армии
Ирак занимал ключевое место в повестке дня некоторых ведущих политиков еще до их прихода в администрацию Джорджа Буша. Летом 2001 г. США уже пытались пересмотреть санкции против Ирака. Через несколько дней после 11 сентября на встрече президента Буша со старшими советниками в Кэмп-Дэвиде некоторые ратовали за то, чтобы добавить Ирак в качестве мишени для удара наряду с «Аль-Каидой» и Афганистаном. На тот момент Буш твердо отклонил это предложение. В начале октября 2001 г. представителю США в ООН, Джону Негропонте, было поручено зачитать представителю Ирака «самое жесткое послание, которое когда-либо приходилось передавать». В нем говорилось о печальных последствиях для Ирака в том случае, если он попытается использовать теракты 11 сентября в своих интересах. Но по-настоящему тучи вокруг Ирака начали сгущаться только в 2002 г., когда, как казалось на тот момент, чрезвычайно успешная и стремительная операция по свержению режима талибов в Афганистане придала союзниками уверенности в своих силах. На фоне событий 11 сентября война против Ирака должна была стать превентивной мерой, что соответствовало новой американской внешнеполитической доктрине упреждающих действий5.
Для правящих кругов 11 сентября показало, насколько рискованно не действовать на опережение и не помешать Саддаму создать ядерное оружие. Центральную роль в принятии решений по Ираку сыграл вице-президент Дик Чейни, который был министром обороны во время кризиса в Персидском заливе. «Как один из тех, кто работал над формированием коалиции во время первой войны в Персидском заливе, – сказал он в 2002 г., – я могу вам сказать, что наша задача была бы бесконечно труднее, если бы Саддам Хусейн обладал ядерным оружием».
Основные принципы новой доктрины были изложены президентом Бушем в его речи перед выпускниками военной академии в Вест-Пойнте в июне 2002 г. «Устрашение» не действует против «тайных террористических сетей». «Сдерживание» невозможно, когда «неуравновешенные диктаторы с оружием массового поражения имеют ракеты для его доставки или могут тайно снабжать им союзников-террористов». Единственным ответом на эти угрозы являются «упреждающие акции». «Если ждать, пока угрозы материализуются, – добавил Буш, – будет поздно».
Также было распространено убеждение, что существующие политические системы и стагнация на Ближнем Востоке создавали благодатную почву для терроризма, «Аль-Каиды» и ей подобных. «Новый» Ирак мог стать первым шагом к решению проблемы. Умный и ловкий иракский оппозиционер в изгнании Ахмед Чалаби убедил некоторых высокопоставленных чиновников, что Ирак без Саддама приветствовал бы коалицию как освободителей и перешел бы к построению стабильной демократии. В результате в правящих кругах сложилось мнение, что «плюралистический и демократический Ирак» может запустить процесс трансформации на Ближнем Востоке, сродни тому, как крах коммунистического режима в СССР дал начало процессу реформ и демократизации во всем регионе6.
Разведывательные сведения и аналитические выводы, которые противоречили такой точке зрения, были отодвинуты в сторону. После 35-летней диктатуры партии Баас за пределами Ирака мало что было известно о таких «местных реалиях», как религиозный раскол, соперничество между разными ветвями ислама, значимость племенных связей и роль Ирана. Тех, кто действительно что-либо знал об этом, или подвергал сомнению исходные предположения, или же предостерегал о том, что эти предположения слишком оптимистичны, отстранили от процесса принятия решений.
Шок, испытанный страной 11 сентября, породил у США решимость продемонстрировать свое могущество, восстановить геополитический баланс и перехватить инициативу. Также было желание завершить «дело, незаконченное в 1991 г.». После войны в Персидском заливе в 1991 г. Саддам жестоко подавил восстание шиитов на юге страны. Этой расправы возможно и не случилось бы, если бы по условиям перемирия иракским силам было запрещено использовать вертолеты и авиацию.
Некоторые критики говорили, что эта война служила интересам Израиля. Безусловно, устранение воинственного Саддама было благом для Израиля, который оказался под градом иракских ракет Scud во время первой войны в Персидском заливе. Но Саддам уже был обуздан, а его вооруженные силы были существенно ослаблены. Теперь Израиль куда больше волновала иранская ядерная программа. Как писал Ричард Хаасс, глава аппарата политического планирования Госдепартамента, «израильтяне не разделяли озабоченности администрации Буша в связи с Ираком. В действительности, их позиция была прямо противоположной. Израильтяне… опасались, что Ирак отвлечет внимание США от того, что они считали истинной угрозой, – от Ирана». Израильские эксперты и чиновники, включая министра обороны, который сам был урожденным иракцем, предупреждали правительство Буша о том, что оно существенно недооценивает проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться после войны в Ираке. На конференции в Вашингтоне один из ведущих израильских экспертов заявил, что кто-то наконец должен сказать американскому президенту о том, что американцам придется оставаться в Ираке не менее пяти лет и что там «их ждут нелегкие времена»7.
Нефть
В решении начать войну с Ираком нефть не играла такой же роли, как другие перечисленные факторы. «Когда я ехал в Багдад, – вспоминал Джон Негропонте, впоследствии первый посол США в новом Ираке, – никаких специальных инструкций в отношении нефти у меня не было». Скорее, значение имел характер региона, который занимал центральное место в мировой системе поставок нефти, и, следовательно, поддержание баланса сил в нем было делом стратегической важности. Начиная с правления Гарри Трумэна, США видели свою задачу в том, чтобы не позволить враждебно настроенным силам получить контроль над Персидским заливом и его нефтью. Однако угроза реализации такого сценария – угроза захвата господства над регионом с его нефтяными богатствами враждебной силой в лице Ирака – была несопоставимо выше во время кризиса в Персидском заливе в 1990–1991 гг., когда Саддам захватил Кувейт и угрожал нефтяным месторождениям Саудовской Аравии. Кроме того, в 2003 г. ни американцы, ни британцы не руководствовались узко меркантильными амбициями в духе 1920-х гг., такими как получение контроля над иракской нефтью. Было не столь важно, кто владеет нефтяными скважинами, главное, чтобы на мировом рынке была нефть. Иракская нефть поступала на мировой рынок, хотя и в ограниченном объеме из-за санкций ООН. В 2001 г. США ежесуточно импортировали из Ирака порядка 800 000 баррелей. Разумеется, предполагалось, что демократический Ирак будет более надежным поставщиком нефти и, после снятия санкций, увеличит объемы поставок. В умах некоторых политиков, которые не могли простить Садовской Аравии участие ее подданных в терактах 11 сентября, перспектива превращение Ирака в более крупного экспортера, служащего противовесом Саудовской Аравии, представлялась весьма привлекательной, но это вряд ли можно было назвать четко сформулированной и обоснованной стратегической целью8.
Хотя предлагалась масса идей по послевоенному преобразованию нефтяной отрасли, стратегически считалось, что решения о будущем иракской нефти будут приниматься новым иракским правительством. Ничто не должно было ущемлять прерогативы будущего правительства, хотя разгосударствление нефтедобывающей отрасли представлялось наиболее предпочтительным вариантом, поскольку оно облегчало внедрение новых технологий и вливание десятков миллиардов долларов, в которых так нуждалась промышленность. Но даже в этом случае освобожденный Ирак с его сильной националистической традицией скорее всего предложил бы инвесторам более жесткие условия, чем любая другая страна-экспортер.
К надвигающейся войне против Ирака крупные нефтяные компании относились со смесью скептицизма, настороженности и некоторой тревоги в связи с самой идеей войны. Многие из них были хорошо знакомы с этим регионом и опасались ответной реакции. Они сомневались в том, что на обломках баасистского режима можно быстро построить стабильное, миролюбивое демократическое государство.
«Знаете, что я скажу первому человеку, который предложит нашей компании инвестировать в Ирак миллиард долларов? – спросил генеральный директор одного из супермейджеров за месяц до начала войны. – Я скажу: “Расскажите нам об их правовой системе, расскажите о политической системе. Расскажите об их экономической, договорной и фискальной системах, и расскажите нам об арбитраже. Расскажите нам о безопасности и развитии их политической системы. Расскажите нам обо всех этих вещах, и мы дадим ответ, будем ли мы вкладывать капитал или нет”»9.
Хотя предлагалась масса идей по послевоенному преобразованию нефтяной отрасли, стратегически считалось, что решения о будущем иракской нефти будут приниматься новым иракским правительством. Ничто не должно было ущемлять прерогативы будущего правительства, хотя разгосударствление нефтедобывающей отрасли представлялось наиболее предпочтительным вариантом, поскольку оно облегчало внедрение новых технологий и вливание десятков миллиардов долларов, в которых так нуждалась промышленность. Но даже в этом случае освобожденный Ирак с его сильной националистической традицией скорее всего предложил бы инвесторам более жесткие условия, чем любая другая страна-экспортер.
К надвигающейся войне против Ирака крупные нефтяные компании относились со смесью скептицизма, настороженности и некоторой тревоги в связи с самой идеей войны. Многие из них были хорошо знакомы с этим регионом и опасались ответной реакции. Они сомневались в том, что на обломках баасистского режима можно быстро построить стабильное, миролюбивое демократическое государство.
«Знаете, что я скажу первому человеку, который предложит нашей компании инвестировать в Ирак миллиард долларов? – спросил генеральный директор одного из супермейджеров за месяц до начала войны. – Я скажу: “Расскажите нам об их правовой системе, расскажите о политической системе. Расскажите об их экономической, договорной и фискальной системах, и расскажите нам об арбитраже. Расскажите нам о безопасности и развитии их политической системы. Расскажите нам обо всех этих вещах, и мы дадим ответ, будем ли мы вкладывать капитал или нет”»9.
По ту сторону государственного строительства
Актуальной проблемой в 2003 г. было состояние иракской нефтедобывающей отрасли и необходимость гарантировать ее работоспособность, чтобы обеспечивать поток доходов, в которых нуждалось государство. Но это зависело от общей обстановки в стране.
Руководя планированием военной операции, министр обороны Дональд Рамсфелд преследовал свою цель – доказать, что предложенная им концепция мобильной и эффективной «армии нового образца» (термин позаимствован у Оливера Кромвеля) является моделью армии будущего. Рамсфелд собирался сломить почти единодушное противодействие руководства Пентагона, которое он считал слишком осторожным, слишком консервативным и не склонным к риску. Он намеревался ниспровергнуть доктрину «подавляющей силы», которую отстаивал Колин Пауэлл, бывший председателем Объединенного комитета начальников штабов в 1990–1991 гг. во время кризиса в Персидском заливе (а на тот момент занимавший кресло госсекретаря США). Рамсфелд хотел показать на поле боя, что небольшие, но хорошо обученные, дисциплинированные и высокотехнологичные формирования, обладающие «скоростью, быстротой реакции и точностью», более чем достаточны для быстрой победы. И действительно его армии будущего удалось неожиданно быстро свергнуть тирана Саддама Хусейна в 2003 г.
Но одно дело разгромить армию противника на поле боя, и совсем другое дело – обеспечить порядок в оккупированной стране. В плане культуры и региональных политических условий, логистики и обучения было мало что сделано для подготовки самих военнослужащих и чиновников в правительстве США к длительной оккупации. Оказалось, что для оккупации и последующей стабилизации обстановки в стране требуется гораздо больший по численности контингент, чем для быстрой победы на поле боя. Незадолго до начала военной кампании начальник штаба сухопутных войск Эрик Шинсеки сообщил сенатскому комитету, что, исходя из опыта США с оккупацией Германии после Второй мировой войны и до Боснии в 1990-х гг., для поддержания порядка в послевоенном Ираке потребуется «несколько сотен тысяч» военнослужащих, порядка 260 000 человек. Мягко говоря, его оценка вызвала резкое неприятие. Ее немедленно опровергли, а самого Шинсеки в скором времени отправили в отставку. Вдогонку уволили также министра сухопутных войск, который поддержал его точку зрения.
Кроме того, Рамсфелд был намерен доказать несостоятельность подхода, предполагающего «тесное участие в государственном строительстве», который применялся в ходе военной кампании на Балканах во времена правления Клинтона в 1990-е гг. За месяц до войны в Ираке Рамсфелд выступил с речью под названием «По ту сторону государственного строительства», где он объявлял о полной победе в Афганистане и противопоставлял ее «культуре зависимости», созданной на Балканах в 1990-е гг. Для демонстрации неправильности прежнего подхода Рамсфелд приводил пример с водителем в Косово, который перевозил сотрудников гуманитарных служб и зарабатывал больше, чем университетский профессор. «Перед нами не стоит задача помогать или участвовать в называемом строительстве государства», – заявил он. – Если США встанут по главе международной коалиции в Ираке, то нашей задачей должен быть скорейший уход из страны».
Афганистан, по его словам, является наглядным доказательством правильного подхода. На удивление быстрое свержение режима талибов в Афганистане осенью 2001 г. подтвердило предположения Рамсфелда и укрепило его уверенность. Он заявил, что, если Советский Союз «год за годом» держал в Афганистане армию численностью в «несколько сотен тысяч», то США, задействовав «несколько десятков тысяч», за «восемь, девять, 10, 12 недель сделали то, что они [Советы] не сумели сделать за 10 лет». (Некоторые, впрочем, указывали на то, что СССР тоже быстро осуществил успешное вторжение, а неудачу потерпел в последующей длительной оккупации.)
Но военная операция на Балканах в Юго-Восточной Европе, несмотря на всю свою сложность, не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло сделать в Ираке: вторгнуться в крупнейшее на Ближнем Востоке арабское государство, находившееся 35 лет под гнетом диктатуры, и разрушить все его государственные институты в надежде на то, что, как выразился один представитель США в Ираке, в образовавшемся вакууме мгновенно появятся ростки «джефферсонианской демократии».
Позицию Рамсфелда поддерживал командующий вооруженными силами США на Ближнем Востоке Томми Франкс, который заявил, что планирует в сжатые сроки сократить численность американского контингента в Ираке после официального завершения боевых действий. Некоторые сторонники такого подхода в администрации Буша исходили из уверенности в том, что война будет нетрудной, и за «молниеносной победой» последует быстрый вывод войск и рождение нового иракского демократического государства. На фоне таких умонастроений мало кто думал о том, что будет происходить после войны10.
Также мало кто думал о бюджетных последствиях, потому что молниеносная война, которая считалась само собой разумеющейся, не должна требовать больших затрат. Но реальность разошлась с ожиданиями: война затянулась, и последующая оккупация обошлась американской казне более чем в триллион долларов прямых издержек.
Руководя планированием военной операции, министр обороны Дональд Рамсфелд преследовал свою цель – доказать, что предложенная им концепция мобильной и эффективной «армии нового образца» (термин позаимствован у Оливера Кромвеля) является моделью армии будущего. Рамсфелд собирался сломить почти единодушное противодействие руководства Пентагона, которое он считал слишком осторожным, слишком консервативным и не склонным к риску. Он намеревался ниспровергнуть доктрину «подавляющей силы», которую отстаивал Колин Пауэлл, бывший председателем Объединенного комитета начальников штабов в 1990–1991 гг. во время кризиса в Персидском заливе (а на тот момент занимавший кресло госсекретаря США). Рамсфелд хотел показать на поле боя, что небольшие, но хорошо обученные, дисциплинированные и высокотехнологичные формирования, обладающие «скоростью, быстротой реакции и точностью», более чем достаточны для быстрой победы. И действительно его армии будущего удалось неожиданно быстро свергнуть тирана Саддама Хусейна в 2003 г.
Но одно дело разгромить армию противника на поле боя, и совсем другое дело – обеспечить порядок в оккупированной стране. В плане культуры и региональных политических условий, логистики и обучения было мало что сделано для подготовки самих военнослужащих и чиновников в правительстве США к длительной оккупации. Оказалось, что для оккупации и последующей стабилизации обстановки в стране требуется гораздо больший по численности контингент, чем для быстрой победы на поле боя. Незадолго до начала военной кампании начальник штаба сухопутных войск Эрик Шинсеки сообщил сенатскому комитету, что, исходя из опыта США с оккупацией Германии после Второй мировой войны и до Боснии в 1990-х гг., для поддержания порядка в послевоенном Ираке потребуется «несколько сотен тысяч» военнослужащих, порядка 260 000 человек. Мягко говоря, его оценка вызвала резкое неприятие. Ее немедленно опровергли, а самого Шинсеки в скором времени отправили в отставку. Вдогонку уволили также министра сухопутных войск, который поддержал его точку зрения.
Кроме того, Рамсфелд был намерен доказать несостоятельность подхода, предполагающего «тесное участие в государственном строительстве», который применялся в ходе военной кампании на Балканах во времена правления Клинтона в 1990-е гг. За месяц до войны в Ираке Рамсфелд выступил с речью под названием «По ту сторону государственного строительства», где он объявлял о полной победе в Афганистане и противопоставлял ее «культуре зависимости», созданной на Балканах в 1990-е гг. Для демонстрации неправильности прежнего подхода Рамсфелд приводил пример с водителем в Косово, который перевозил сотрудников гуманитарных служб и зарабатывал больше, чем университетский профессор. «Перед нами не стоит задача помогать или участвовать в называемом строительстве государства», – заявил он. – Если США встанут по главе международной коалиции в Ираке, то нашей задачей должен быть скорейший уход из страны».
Афганистан, по его словам, является наглядным доказательством правильного подхода. На удивление быстрое свержение режима талибов в Афганистане осенью 2001 г. подтвердило предположения Рамсфелда и укрепило его уверенность. Он заявил, что, если Советский Союз «год за годом» держал в Афганистане армию численностью в «несколько сотен тысяч», то США, задействовав «несколько десятков тысяч», за «восемь, девять, 10, 12 недель сделали то, что они [Советы] не сумели сделать за 10 лет». (Некоторые, впрочем, указывали на то, что СССР тоже быстро осуществил успешное вторжение, а неудачу потерпел в последующей длительной оккупации.)
Но военная операция на Балканах в Юго-Восточной Европе, несмотря на всю свою сложность, не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло сделать в Ираке: вторгнуться в крупнейшее на Ближнем Востоке арабское государство, находившееся 35 лет под гнетом диктатуры, и разрушить все его государственные институты в надежде на то, что, как выразился один представитель США в Ираке, в образовавшемся вакууме мгновенно появятся ростки «джефферсонианской демократии».
Позицию Рамсфелда поддерживал командующий вооруженными силами США на Ближнем Востоке Томми Франкс, который заявил, что планирует в сжатые сроки сократить численность американского контингента в Ираке после официального завершения боевых действий. Некоторые сторонники такого подхода в администрации Буша исходили из уверенности в том, что война будет нетрудной, и за «молниеносной победой» последует быстрый вывод войск и рождение нового иракского демократического государства. На фоне таких умонастроений мало кто думал о том, что будет происходить после войны10.
Также мало кто думал о бюджетных последствиях, потому что молниеносная война, которая считалась само собой разумеющейся, не должна требовать больших затрат. Но реальность разошлась с ожиданиями: война затянулась, и последующая оккупация обошлась американской казне более чем в триллион долларов прямых издержек.
Не простая прогулка
Разумеется, в правительстве США и в его окружении раздавались голоса, призывавшие к осторожности. Разведывательное сообщество по собственной инициативе провело анализ «принципиальных проблем, с которыми предположительно столкнется любая послевоенная власть в Ираке». Один из главных выводов заключался в том, что Ирак не является «плодородной почвой для демократии», и любое преобразование будет «долгим, трудным и турбулентным». Но, по словам аналитиков, они чувствовали, что «идут против ветра».
Одним из самых уважаемых государственных деятелей в Вашингтоне был Брент Скоукрофт. Он занимал пост советника по национальной безопасности при двух президентах – Джеральде Форде и Джордже Буше-старшем. Как глава Консультативного совета по внешней разведке при президенте США, Скоукрофт обладал значительным влиянием. «Нападение на Ирак в настоящее время серьезно подорвет либо вообще сведет на нет глобальную антитеррористическую кампанию, начатую США, – написал он в статье в The Wall Street Journal в августе 2002 г. – Если мы хотим достичь в Ираке своих стратегических целей, за военной кампанией, скорее всего, должна последовать широкомасштабная и долгосрочная военная оккупация». И добавил: «Это будет не простая прогулка».
Скоукрофт был одним из тех ключевых политиков, кто участвовал в принятии решения не вступать в Багдад и не свергать Хусейна во время войны в Персидском заливе в 1991 г. Скоукрофт руководствовался не только такими «мелочами», как «эффект CNN» и возможный раскол коалиции. Главной причиной были именно риски длительной оккупации. Перед войной 1991 г. Буш-старший поручил исследовать уроки предыдущих конфликтов. Один из главных уроков, который извлек Скоукрофт из этого исследования, выглядел так: «нельзя менять цели в середине войны только потому, что все идет хорошо». «Мы научились этому в Корее». В 1991 г. Скоукрофт был убежден, что взятие Багдада «изменит характер того, что мы делали. Мы стали бы оккупантами большой страны. Но у нас не было плана. Что мы будем делать дальше? Как мы будем из этого выпутываться?» Эти же вопросы беспокоили Скоукрофта в 2002 г.
Через месяц после выхода статьи Скоукрофта глава аппарата политического планирования Госдепартамента Ричард Хаасс написал госсекретарю Колину Пауэллу: «Как только мы пересечем Рубикон – вторгнемся в Ирак и выгоним Саддама – на нас ляжет ответственность за будущее Ирака… Без порядка и безопасности все остальное будет поставлено под угрозу».
Недостаточная численность вооруженного контингента была чревата далеко идущими последствиями для того, что будет происходить в Ираке в течение следующих нескольких лет, включая судьбу его нефтедобывающей отрасли и движение глобального нефтяного рынка. В свою очередь, от ситуации в нефтедобывающей отрасли напрямую зависело будущее Ирака.
Ирак был нефтегосударством – перед войной доходы от экспорта нефти составляли почти три четверти его ВВП, а после войны больше чем 95 % государственных доходов. Существовали чрезвычайно оптимистичные ожидания в отношении сроков восстановления добычи и экспорта и начала наращивания производства после войны. Накануне вторжения заместитель министра обороны Пол Вулфовиц заявил, что с восстановленным экспортом нефти Ирак «сможет самостоятельно финансировать свою реконструкцию». По его оценкам, Ирак в скором времени сможет добывать 6 млн баррелей в день, что вдвое превышало текущий уровень11.
Военная операция в Ираке началась 20 марта 2003 г., через 12 лет после окончания первой войны в Персидском заливе. Силы коалиции заняли Багдад 9 апреля. В тот же день американские морпехи помогли иракцам свергнуть с постамента гигантскую статую Саддама Хусейна на центральной площади города. Это сцена напоминала о крушении коммунистических режимов в Восточной Европе и, казалось, символизировала скорое рождение нового «плюралистического и демократического Ирака». До настоящего момента все шло согласно плану.
Но что дальше? Генерал Франкс, командующий войсками США на Ближнем Востоке, считал, что у него есть ответ. Вскоре после свержения Саддама он заявил, что численность находящихся в Ираке американских солдат к сентябрю 2003 г. будет сокращена до 30 000 человек, что составляло примерно десятую часть от того количества, которое некоторые считали разумным, исходя из исторического опыта12.
Одним из самых уважаемых государственных деятелей в Вашингтоне был Брент Скоукрофт. Он занимал пост советника по национальной безопасности при двух президентах – Джеральде Форде и Джордже Буше-старшем. Как глава Консультативного совета по внешней разведке при президенте США, Скоукрофт обладал значительным влиянием. «Нападение на Ирак в настоящее время серьезно подорвет либо вообще сведет на нет глобальную антитеррористическую кампанию, начатую США, – написал он в статье в The Wall Street Journal в августе 2002 г. – Если мы хотим достичь в Ираке своих стратегических целей, за военной кампанией, скорее всего, должна последовать широкомасштабная и долгосрочная военная оккупация». И добавил: «Это будет не простая прогулка».
Скоукрофт был одним из тех ключевых политиков, кто участвовал в принятии решения не вступать в Багдад и не свергать Хусейна во время войны в Персидском заливе в 1991 г. Скоукрофт руководствовался не только такими «мелочами», как «эффект CNN» и возможный раскол коалиции. Главной причиной были именно риски длительной оккупации. Перед войной 1991 г. Буш-старший поручил исследовать уроки предыдущих конфликтов. Один из главных уроков, который извлек Скоукрофт из этого исследования, выглядел так: «нельзя менять цели в середине войны только потому, что все идет хорошо». «Мы научились этому в Корее». В 1991 г. Скоукрофт был убежден, что взятие Багдада «изменит характер того, что мы делали. Мы стали бы оккупантами большой страны. Но у нас не было плана. Что мы будем делать дальше? Как мы будем из этого выпутываться?» Эти же вопросы беспокоили Скоукрофта в 2002 г.
Через месяц после выхода статьи Скоукрофта глава аппарата политического планирования Госдепартамента Ричард Хаасс написал госсекретарю Колину Пауэллу: «Как только мы пересечем Рубикон – вторгнемся в Ирак и выгоним Саддама – на нас ляжет ответственность за будущее Ирака… Без порядка и безопасности все остальное будет поставлено под угрозу».
Недостаточная численность вооруженного контингента была чревата далеко идущими последствиями для того, что будет происходить в Ираке в течение следующих нескольких лет, включая судьбу его нефтедобывающей отрасли и движение глобального нефтяного рынка. В свою очередь, от ситуации в нефтедобывающей отрасли напрямую зависело будущее Ирака.
Ирак был нефтегосударством – перед войной доходы от экспорта нефти составляли почти три четверти его ВВП, а после войны больше чем 95 % государственных доходов. Существовали чрезвычайно оптимистичные ожидания в отношении сроков восстановления добычи и экспорта и начала наращивания производства после войны. Накануне вторжения заместитель министра обороны Пол Вулфовиц заявил, что с восстановленным экспортом нефти Ирак «сможет самостоятельно финансировать свою реконструкцию». По его оценкам, Ирак в скором времени сможет добывать 6 млн баррелей в день, что вдвое превышало текущий уровень11.
Военная операция в Ираке началась 20 марта 2003 г., через 12 лет после окончания первой войны в Персидском заливе. Силы коалиции заняли Багдад 9 апреля. В тот же день американские морпехи помогли иракцам свергнуть с постамента гигантскую статую Саддама Хусейна на центральной площади города. Это сцена напоминала о крушении коммунистических режимов в Восточной Европе и, казалось, символизировала скорое рождение нового «плюралистического и демократического Ирака». До настоящего момента все шло согласно плану.
Но что дальше? Генерал Франкс, командующий войсками США на Ближнем Востоке, считал, что у него есть ответ. Вскоре после свержения Саддама он заявил, что численность находящихся в Ираке американских солдат к сентябрю 2003 г. будет сокращена до 30 000 человек, что составляло примерно десятую часть от того количества, которое некоторые считали разумным, исходя из исторического опыта12.
Нефтяная промышленность: плачевное состояние
Однако реальное положение дел в иракской нефтяной промышленности не оставляло надежд на реализацию опрометчивых довоенных ожиданий. На протяжении многих лет отрасль страдала от отсутствия внимания и нехватки инвестиций. С крахом режима Саддама была разрушена система коммуникаций, страна находилась в хаосе, и никто ни за что не отвечал. Большинство правительственных зданий в Багдаде было разграблено и сожжено. Единственным исключением было здание министерства нефтяной промышленности, которое охранялось 3-м Мотострелковым полком сухопутных войск США.
Несколько дней спустя после падения Багдада в дверях министерства появился компетентный иракский технократ и спросил, с кем он может поговорить по поводу возобновления работы промышленности. Это был Тамир Гадбан, бывший главный геолог и затем директор по планированию в Иракской национальной нефтяной компании. В конце концов его соединили по спутниковой связи с Филом Кэрроллом, который на тот момент еще не прибыл в Ирак. После нескольких бесед Кэрролл наконец спросил у Гадбана, не хотел ли тот стать «генеральным директором» иракской нефтедобывающей промышленности с Кэрроллом в лице «председателя правления». Они стали ядром команды, ответственной за восстановление нефтяного сектора. Но это была непростая задача.
Хотя потенциал Ирака был колоссален, серьезные разведочные работы здесь не проводились с 1970-х гг. Из 80 открытых нефтяных месторождений эксплуатировались всего 23. В 1979–1980 гг. министерство разработало план по увеличению добычи до 6 млн баррелей в день, но этот план так не был реализован сначала из-за ирано-иракской войны в 1980-е гг., затем из-за кризиса в Персидском заливе в 1990–1991 гг. Вместо запланированного роста в отрасли начался длительный спад. Теперь же сотрудники просто боялись ходить на работу из-за отсутствия безопасности. Кэрролл и Гадбан пришли к заключению, что существующая производственная мощность иракской промышленности была ниже 3 млн баррелей в день, т. е. менее половины от «разумного» целевого в 6 млн баррелей. Они поставили ряд более правдоподобных целей, чтобы в конечном итоге выйти на уровень добычи в 3 млн баррелей к концу 2004 г.13
Трудности, которые предстояло преодолеть, были огромны. Нефтяная инфраструктура была практически не тронута во время войны. И тем не менее промышленность, по словам Кэрролла, находилась в «плачевном состоянии». Из-за неправильной разработки на протяжении многих лет нефтяные пласты были повреждены. Сказывались и последствия санкций. Оборудование было ржавым, зачастую в неисправном состоянии, машины и системы давно устарели. Диспетчерская на нефтеперерабатывающем заводе Daura близ Багдада, как выразился Кэрролл, «будто была перенесена сюда прямо из 1950-х». Оборудование действительно было поставлено одной американской компанией еще в середине 1950-х гг., когда Ираком правил король. Экологические нормы не соблюдались, загрязнение окружающей среды было обычным делом. Фактически промышленность работала только благодаря талантам иракских инженеров, которые были гениями импровизации. Но теперь, в результате послевоенного разграбления и разрушения инфраструктуры страны, ее состояние стало еще хуже. Не было даже телефонной связи с нефтепромыслами и перерабатывающими предприятиями. Не было нормальных приборов для измерения нефтяного потока.
С точки зрения Кэрролла, существовало три ключевых приоритета, без которых невозможно было восстановить иракскую нефтяную промышленность и экономику в целом, – «безопасность, безопасность и еще раз безопасность». Но как раз безопасности в стране и не было. Крах организованного государства и недостаточная численность союзнического контингента привели к тому, что войска коалиции плохо контролировали значительные территории страны и не справлялись с поддержанием порядка14. Ситуация еще больше усугубилась после принятия двух необдуманных решений Временной коалиционной администрацией, органом власти, созданным для управления оккупированным Ираком.
Несколько дней спустя после падения Багдада в дверях министерства появился компетентный иракский технократ и спросил, с кем он может поговорить по поводу возобновления работы промышленности. Это был Тамир Гадбан, бывший главный геолог и затем директор по планированию в Иракской национальной нефтяной компании. В конце концов его соединили по спутниковой связи с Филом Кэрроллом, который на тот момент еще не прибыл в Ирак. После нескольких бесед Кэрролл наконец спросил у Гадбана, не хотел ли тот стать «генеральным директором» иракской нефтедобывающей промышленности с Кэрроллом в лице «председателя правления». Они стали ядром команды, ответственной за восстановление нефтяного сектора. Но это была непростая задача.
Хотя потенциал Ирака был колоссален, серьезные разведочные работы здесь не проводились с 1970-х гг. Из 80 открытых нефтяных месторождений эксплуатировались всего 23. В 1979–1980 гг. министерство разработало план по увеличению добычи до 6 млн баррелей в день, но этот план так не был реализован сначала из-за ирано-иракской войны в 1980-е гг., затем из-за кризиса в Персидском заливе в 1990–1991 гг. Вместо запланированного роста в отрасли начался длительный спад. Теперь же сотрудники просто боялись ходить на работу из-за отсутствия безопасности. Кэрролл и Гадбан пришли к заключению, что существующая производственная мощность иракской промышленности была ниже 3 млн баррелей в день, т. е. менее половины от «разумного» целевого в 6 млн баррелей. Они поставили ряд более правдоподобных целей, чтобы в конечном итоге выйти на уровень добычи в 3 млн баррелей к концу 2004 г.13
Трудности, которые предстояло преодолеть, были огромны. Нефтяная инфраструктура была практически не тронута во время войны. И тем не менее промышленность, по словам Кэрролла, находилась в «плачевном состоянии». Из-за неправильной разработки на протяжении многих лет нефтяные пласты были повреждены. Сказывались и последствия санкций. Оборудование было ржавым, зачастую в неисправном состоянии, машины и системы давно устарели. Диспетчерская на нефтеперерабатывающем заводе Daura близ Багдада, как выразился Кэрролл, «будто была перенесена сюда прямо из 1950-х». Оборудование действительно было поставлено одной американской компанией еще в середине 1950-х гг., когда Ираком правил король. Экологические нормы не соблюдались, загрязнение окружающей среды было обычным делом. Фактически промышленность работала только благодаря талантам иракских инженеров, которые были гениями импровизации. Но теперь, в результате послевоенного разграбления и разрушения инфраструктуры страны, ее состояние стало еще хуже. Не было даже телефонной связи с нефтепромыслами и перерабатывающими предприятиями. Не было нормальных приборов для измерения нефтяного потока.
С точки зрения Кэрролла, существовало три ключевых приоритета, без которых невозможно было восстановить иракскую нефтяную промышленность и экономику в целом, – «безопасность, безопасность и еще раз безопасность». Но как раз безопасности в стране и не было. Крах организованного государства и недостаточная численность союзнического контингента привели к тому, что войска коалиции плохо контролировали значительные территории страны и не справлялись с поддержанием порядка14. Ситуация еще больше усугубилась после принятия двух необдуманных решений Временной коалиционной администрацией, органом власти, созданным для управления оккупированным Ираком.
Дебаасификация и роспуск армии
Первым необдуманным решением стало «Распоряжение № 1 о дебаасификации иракского общества». Саддамовская партия Баас насчитывала примерно 2 млн членов. Часть из них были слепыми последователями Саддама и помощниками в его зверствах, другие вступили в партию, исходя из убеждений. Но многие вступили в Баас поневоле, потому что в стране, где на протяжении десятилетий правили баасисты, это было необходимым для сохранения работы и продвижения по служебной лестнице в доминировавших бюрократических государственных структурах или обеспечения своим детям возможности получить образование. Само название распоряжения указывало на то, что было взято за образец – программа денацификации Германии после Второй мировой войны. Но та программа была разработана совсем для других условий. Послевоенный Ирак не был похож ни на послевоенную Германию, ни уж тем более на послевоенную Японию, а Временная коалиционная администрация во главе с Полом Бремером III не была военной администрацией, такой как администрация генерала Люциуса Клея в американской оккупационной зоне в Германии или генерала Дугласа Макартура в послевоенной Японии.