И упал камнем, ударившись всем телом.
Его мать ответила:
– Его голова упала набок, клянусь, это мертвец!
Человек из племени хузаа пустил стрелу, конь дернулся, и Длинноволосый упал лицом на землю. Тогда преследователи обыскали тело. Но они побоялись идти дальше, так как в это время им безопасней было быть ближе к дому. Воин из племени сулайм подъехал к поверженному.
– Ты защищал своих близких, будучи живым и будучи мертвым! С этими словами он вонзил древко своего копья в глаз Рабиа.
Горе сестры
Сватовство господина Хариса
Дурайд, сын Аддера
Посланник бога и его книга
Ночь судьбы
Его мать ответила:
Итак, он остался, чтобы встретить врага еще раз, в то время как женщины поспешили вперед так быстро, как только могли. Длинноволосый сидел на коне, закрывая собой узкий проход, и, когда он почувствовал, что смерть приходит к нему, оперся на копье и стал ждать. Когда люди из племени сулайм заметили его в сумерках, все еще сидящего на коне, они долгое время медлили, не решаясь напасть на него, думая, что это живой человек. В конце концов Нубайша, приглядевшись, сказал:
Мы – главный столп Малика и Талабы,
Мы сказка мировая без конца.
Народ наш гибнет, муж за мужем;
Существование наше угасает.
Теперь вперед! Пока есть силы, бейся!
– Его голова упала набок, клянусь, это мертвец!
Человек из племени хузаа пустил стрелу, конь дернулся, и Длинноволосый упал лицом на землю. Тогда преследователи обыскали тело. Но они побоялись идти дальше, так как в это время им безопасней было быть ближе к дому. Воин из племени сулайм подъехал к поверженному.
– Ты защищал своих близких, будучи живым и будучи мертвым! С этими словами он вонзил древко своего копья в глаз Рабиа.
Горе сестры
О нем напоминает солнце восходящее и заходящее:
Его я вспоминаю во время каждого заката.
Ниже Салы в расселине камней лежит
Один убитый. То капает отмщенья кровь…
Многие из нас шли сквозь жару полудня,
Сквозь сумерки, а на рассвете
Остановились – с острым железом,
Клинками, однажды искривленными, извлеченными,
Что сияли молнией.
Они похожи на сон, испитый малыми глотками, или дремоту;
И Ужас снизошел! И были рассеяны они.
Мы месть свою вершили: из этих двух колен
Погибла жалкая лишь горстка!
Хоть клан Хузайль меч окончательно сломал свой,
Как часто наш зазубривался на Хузайле!
Рассветов сколько пало на лагерь их,
А после резни хорошей пришли грабеж и с ним дележ, раздел добычи.
Хузайль сожжен! Я сжег их! Я бесстрашен!
Я неутомим, в то время как они устали,
Чье копье испило первый глоток глубокий крови, и полюбило это,
И вновь глубоко испило кровь неприятеля.
Вином я клялся, что пока не будет подвиг совершен;
Без всякого труда себя освободил от этой клятвы.
Чашу протяни мне, наконец, двоюродный мой брат;
Гнев за убитую семью меня опустошил.
Мы протянули чашу им: в ней скрывалась Смерть в глотке вина;
В осадке укрыты были Позор с Бесчестием вдвоем!
Гиена насмехается над убитыми Хузайль!
Волк клыки свои оскалил над тем, что от них осталось,
Стервятники, отяжелевшие от пищи, раскачивают фургоны их,
Мертвых топча и пытаясь взлететь,
Но слишком тяжелы, чтобы летать.
Ни разу шейх не умирал наш умиротворенный на своем ложе,
Никогда не оставалась неотмщенной наша кровь.
Сватовство господина Хариса
Однажды Харис обратился ко мне с такими словами: – Брат, как ты думаешь, есть ли на свете человек, который откажется отдать за меня свою дочь?
– Есть один такой.
– Кто?
– Аус из рода Тай.
– Поезжай со мной, – сказал тогда Харис, и мы, сев на одного верблюда вдвоем, поехали к Аусу.
Аус был дома. Когда он увидел Хариса, он сказал:
– Приветствую тебя, Харис.
– И я тебя.
– Что привело тебя ко мне?
– Я приехал свататься.
– Тогда ты приехал не в то место.
Так сказал Аус и, повернувшись спиной, в раздражении, пошел к своей жене, стоявшей в дверях дома. Жена, женщина из племени абс, спросила:
– С кем ты говорил так недолго?
– С господином Харисом.
– Почему ты не пригласил его в дом?
– Он вел себя как глупец.
– Как?
– Он сватался.
– Разве ты не хочешь, чтобы твои дочери вышли замуж?
– Хочу.
– Если не за этого благородного араба, то за кого тогда?
– Не знаю, но что сделано, то сделано.
– Все еще можно исправить.
– Как! После того, что произошло между нами?
– Скажи ему так: «Я был не в духе, когда ты приехал, твои слова были неожиданны для меня, я погорячился, но сейчас, прошу тебя, вернись, и ты получишь от меня все, что хочешь». Не сомневайся, что Харис согласится.
Аус поскакал за нами. Я шел пешком и случайно, повернувшись, заметил его. Я сказал об этом Харису, тот угрюмо молчал, потом сказал: «Нам больше не о чем с ним говорить, поехали!» Когда Аус увидел, что мы не собираемся его ждать, он закричал: «Харис, подожди!» Мы остановились, Аус пересказал слова своей жены, и Харис с радостью согласился быть его гостем.
Когда мы вошли в дом, Аус сказал жене: «Приведи старшую дочь». Девушку привели, и отец обратился к ней со словами:
– Дочь моя! Перед тобой благородный араб Харис, сын Ауфа. Он приехал просить руки одной из моих дочерей. Я решил отдать ему тебя, что ты скажешь?
– Не делай этого.
– Почему?
– Я не красива, и характер мой дурен. Я не родня ему, чтобы он уважал меня, и твоя страна не граничит с его, чтобы страх перед тобой остановил его. Если я когда-нибудь вызову его гнев, он разведется со мной, упаси меня Господь от судьбы разведенной жены.
– Иди, благослови тебя Господь, и приведи свою сестру.
Аус сказал средней дочери то же, что и старшей, и она отвечала:
– Я невежественна, неуклюжа и не умею рукодельничать. Я боюсь, что не понравлюсь ему и он разведется со мною. Ты знаешь, какова судьба разведенной. Он не родственник нам, чтобы уважать нас, и не сосед, чтобы бояться.
– Ступай с Богом и позови Бахайсу, младшую сестру.
Привели младшую дочь. Аус обратился к ней с тем же вопросом,
и она отвечала:
– Пусть будет так, как ты хочешь.
– Твои сестры отказались, почему ты согласилась?
– Я прекрасна лицом, благородна душой, искусна в рукоделии и, будучи твоей дочерью, знатна родом. Если он разведется со мной, Бог накажет его.
– Храни тебя Господь, – сказал Аус и, выйдя к нам, торжественно произнес: – Харис, я даю тебе в жены Бахайсу, дочь Ауса.
– Я беру ее.
Тогда Аус приказал жене одеть невесту в подвенечное платье и велел поставить шатер для Хариса. Когда невеста была готова, ее отвели к мужу. Но Харис пробыл внутри лишь короткое время, после чего вышел ко мне. Я спросил:
– Все в порядке?
– Нет.
– Как же так?
– Когда я прикоснулся к ней, она сказала: «Нет! Неужели ты сделаешь это перед моим отцом и братьями? Во имя всего святого, нет! Это будет недостойно».
Тогда Харис погрузил вещи на верблюдов, и мы отправились домой. Дорогой Харис сказал мне: «Поезжай вперед». Сам же свернул в сторону вместе с девушкой. Но вскоре он поравнялся со мной опять; я спросил:
– Все хорошо?
– Нет.
– ???
– Она сказала мне: «Разве ты поступишь со мной как с рабыней, которую можно купить, или как с пленницей, захваченной в бою? Нет! Клянусь Богом! Не делай этого, пока ты не заколешь верблюдов и овец и не пригласишь всех на пир в честь нашей свадьбы».
– Поистине, – сказал я, – это женщина большой души и ума, надеюсь, она родит тебе благородных сыновей, Бог даст.
Итак, мы приехали домой, и Харис приготовил угощение и созвал пир и затем вошел к ней. Но вскоре вернулся, и я спросил:
– Все в порядке?
– Нет.
– Почему?
– Я вошел к ней и сказал: «Смотри, я приготовил пир». Она ответила: «Мне говорили, что ты благородный человек, но я этого не вижу. Неужели ты можешь с легким сердцем пировать сейчас, когда арабы убивают арабов?» – «Что же ты хочешь от меня?» – спросил я. И она ответила: «Поезжай к своим родственникам и помири их, потом возвращайся, и ты получишь желаемое».
– Клянусь Богом, это благородные и мудрые слова!
После этого мы поехали к племенам абс и зубьян и наставляли их на путь мира. Мир был заключен на следующих условиях: были подсчитаны убитые с каждой стороны, и цена излишка была взыскана с племени, которое убило больше воинов, чем другое. Мы вдвоем взяли на себя долю выкупа за кровь в размере трех тысяч верблюдов, который был выплачен в течение трех лет. Итак, мы вернулись в лучах славы домой, и Харис возлег со своей женой, и она родила ему сыновей и дочерей.
– Есть один такой.
– Кто?
– Аус из рода Тай.
– Поезжай со мной, – сказал тогда Харис, и мы, сев на одного верблюда вдвоем, поехали к Аусу.
Аус был дома. Когда он увидел Хариса, он сказал:
– Приветствую тебя, Харис.
– И я тебя.
– Что привело тебя ко мне?
– Я приехал свататься.
– Тогда ты приехал не в то место.
Так сказал Аус и, повернувшись спиной, в раздражении, пошел к своей жене, стоявшей в дверях дома. Жена, женщина из племени абс, спросила:
– С кем ты говорил так недолго?
– С господином Харисом.
– Почему ты не пригласил его в дом?
– Он вел себя как глупец.
– Как?
– Он сватался.
– Разве ты не хочешь, чтобы твои дочери вышли замуж?
– Хочу.
– Если не за этого благородного араба, то за кого тогда?
– Не знаю, но что сделано, то сделано.
– Все еще можно исправить.
– Как! После того, что произошло между нами?
– Скажи ему так: «Я был не в духе, когда ты приехал, твои слова были неожиданны для меня, я погорячился, но сейчас, прошу тебя, вернись, и ты получишь от меня все, что хочешь». Не сомневайся, что Харис согласится.
Аус поскакал за нами. Я шел пешком и случайно, повернувшись, заметил его. Я сказал об этом Харису, тот угрюмо молчал, потом сказал: «Нам больше не о чем с ним говорить, поехали!» Когда Аус увидел, что мы не собираемся его ждать, он закричал: «Харис, подожди!» Мы остановились, Аус пересказал слова своей жены, и Харис с радостью согласился быть его гостем.
Когда мы вошли в дом, Аус сказал жене: «Приведи старшую дочь». Девушку привели, и отец обратился к ней со словами:
– Дочь моя! Перед тобой благородный араб Харис, сын Ауфа. Он приехал просить руки одной из моих дочерей. Я решил отдать ему тебя, что ты скажешь?
– Не делай этого.
– Почему?
– Я не красива, и характер мой дурен. Я не родня ему, чтобы он уважал меня, и твоя страна не граничит с его, чтобы страх перед тобой остановил его. Если я когда-нибудь вызову его гнев, он разведется со мной, упаси меня Господь от судьбы разведенной жены.
– Иди, благослови тебя Господь, и приведи свою сестру.
Аус сказал средней дочери то же, что и старшей, и она отвечала:
– Я невежественна, неуклюжа и не умею рукодельничать. Я боюсь, что не понравлюсь ему и он разведется со мною. Ты знаешь, какова судьба разведенной. Он не родственник нам, чтобы уважать нас, и не сосед, чтобы бояться.
– Ступай с Богом и позови Бахайсу, младшую сестру.
Привели младшую дочь. Аус обратился к ней с тем же вопросом,
и она отвечала:
– Пусть будет так, как ты хочешь.
– Твои сестры отказались, почему ты согласилась?
– Я прекрасна лицом, благородна душой, искусна в рукоделии и, будучи твоей дочерью, знатна родом. Если он разведется со мной, Бог накажет его.
– Храни тебя Господь, – сказал Аус и, выйдя к нам, торжественно произнес: – Харис, я даю тебе в жены Бахайсу, дочь Ауса.
– Я беру ее.
Тогда Аус приказал жене одеть невесту в подвенечное платье и велел поставить шатер для Хариса. Когда невеста была готова, ее отвели к мужу. Но Харис пробыл внутри лишь короткое время, после чего вышел ко мне. Я спросил:
– Все в порядке?
– Нет.
– Как же так?
– Когда я прикоснулся к ней, она сказала: «Нет! Неужели ты сделаешь это перед моим отцом и братьями? Во имя всего святого, нет! Это будет недостойно».
Тогда Харис погрузил вещи на верблюдов, и мы отправились домой. Дорогой Харис сказал мне: «Поезжай вперед». Сам же свернул в сторону вместе с девушкой. Но вскоре он поравнялся со мной опять; я спросил:
– Все хорошо?
– Нет.
– ???
– Она сказала мне: «Разве ты поступишь со мной как с рабыней, которую можно купить, или как с пленницей, захваченной в бою? Нет! Клянусь Богом! Не делай этого, пока ты не заколешь верблюдов и овец и не пригласишь всех на пир в честь нашей свадьбы».
– Поистине, – сказал я, – это женщина большой души и ума, надеюсь, она родит тебе благородных сыновей, Бог даст.
Итак, мы приехали домой, и Харис приготовил угощение и созвал пир и затем вошел к ней. Но вскоре вернулся, и я спросил:
– Все в порядке?
– Нет.
– Почему?
– Я вошел к ней и сказал: «Смотри, я приготовил пир». Она ответила: «Мне говорили, что ты благородный человек, но я этого не вижу. Неужели ты можешь с легким сердцем пировать сейчас, когда арабы убивают арабов?» – «Что же ты хочешь от меня?» – спросил я. И она ответила: «Поезжай к своим родственникам и помири их, потом возвращайся, и ты получишь желаемое».
– Клянусь Богом, это благородные и мудрые слова!
После этого мы поехали к племенам абс и зубьян и наставляли их на путь мира. Мир был заключен на следующих условиях: были подсчитаны убитые с каждой стороны, и цена излишка была взыскана с племени, которое убило больше воинов, чем другое. Мы вдвоем взяли на себя долю выкупа за кровь в размере трех тысяч верблюдов, который был выплачен в течение трех лет. Итак, мы вернулись в лучах славы домой, и Харис возлег со своей женой, и она родила ему сыновей и дочерей.
Когда рождалась девочка, его лицо мрачнело: «Оставить ее на позор себе или похоронить в песках?» Погребение дочерей – дело благородное.
Не сделать зависти его подобным тем, о ком они вещают:
Ведь мудрость с зрелостью шли рядом с ним все дни.
Люби жизнь – и живи ты долго – живи благополучно – по-прежнему
Жизнь долгая запечатлеется в морщинах на лице твоем.
Но время научило меня кое-чему – все остальные вещи лгали;
Дни тают, их утрата позволяет проясниться и явиться непредвиденному.
И в конце концов теперь я знаю,
как могущественные люди пользуются властью.
Все влиятельные люди добьются похвалы,
какой позор они б ни заслужили.
Я знаю также: в бедности сокрыто сердце великое,
Возвышенное, совершенное, но ношенье это подобно целованию
кнута из сыромятной кожи.
Бедный человек смотрит на величие славы, власти, лавров
Как на вершину, на которую ему уж не взобраться.
И сидит средь остальных – в молчании, безмолвствуя…
Ушла Умейма, чтоб остаться там, где камни высоки
и разговаривают с умершими;
Ребенок беспризорный приходит в ее тихую и скрытую от глаз
подземную обитель;
А я сплю крепко. Ныне Осторожность не приходит никогда,
чтоб разбудить меня.
Не посещает ревность меня с той поры, как все, к кому я ревновал,
скончались.
Смерть мне не недруг; я не называю ее недоброй.
Смерть дала Покой мне, даже если более великим даром
было бы Страдание.
Терпи. Ты должен выдержать.
Для человека рожденного свободно только способность
вынести удары все судьбы – честь.
Время потеряло свое масштабное значение;
ни помощи нет, ни исцеления от его разрушения силы.
Даже если сумело подчинить оно и помогло повиноваться страху своему
Иль человек отбить удар невзгод смог любым униженным согласием,
Все ж выдержать ударов натиск полный и уколов Судьбы со стороны людей,
все ж выдержать – единственная честь.
Дурайд, сын Аддера
Дурайд был победителем, удача сопутствовала ему в его планах. За свою жизнь он совершил более сотни набегов. Битва в Барханах – одна из наиболее известных…
Часовой на барханах закричал:
– Я вижу людей, у них курчавые волосы и одежды цвета шафрана.
– Они из клана Ашджа, – сказал Дурайд, – их не надо бояться.
– Теперь я вижу других, – сообщил часовой, – они похожи на детей, их копья лежат между ушами коней.
– Эти из племени фазара, – сказал Дурайд.
Часовой выкрикнул опять:
– Теперь подошли другие, смуглые, темные люди, как глубоко врезаются копыта их лошадей в землю, поднимая облако пыли величиной с гору. Копья свои они тащат позади себя.
– Эти из племени абс! – воскликнул Дурайд. – Они несут с собой смерть!..
После боя Дурайд, лежавший раненный среди тел своих братьев, услышал, как Захдам из племени абс сказал своему товарищу Кардаму:
– Похоже, Дурайд еще жив, мне кажется, что он моргнул. Пойди и прикончи его.
– Нет, он мертв, – сказал Кардам.
– Я сказал, пойди и посмотри, дышит он или нет.
Тогда Кардам спешился, осмотрел тело Дурайда, сел в седло и сказал:
– Точно, мертв.
Позже, в священный месяц, паломники в Мекку из племени абс и племени фазара проходили через землю Дурайда и, боясь быть узнанными, закрыли лица платками, так что одни глаза остались видны. Дурайд, увидев паломников, подошел приветствовать их и спросил:
– Откуда вы, добрые люди?
– Ты меня спрашиваешь? – ответил один из всадников.
Дурайд узнал голос Кардама.
– Мне нет нужды спрашивать, я знаю, кто вы. – С этими словами он обнял его и дал в подарок коня, меч и копье. – Это моя благодарность за битву в Барханах.
Он дожил до эпохи ислама, но не стал правоверным, и в битве при Хунайне он выступил со своим кланом на стороне неверных против пророка, его брали с собой за его удачливость и мудрость. Ему было около ста лет, он почти ослеп. В лагерь Дурайд приехал на верблюде, в паланкине.
– Как называется эта долина? – спросил он.
– Аутас, – ответили ему.
– Хорошее место для того, чтобы двигаться галопом: не слишком каменистое, чтобы поранить копыта лошадям, и не слишком мягкое, чтобы замедлить бег. Но почему я слышу крики верблюдов, ослов, плач детей и блеяние баранов?
– Малик привел детей, женщин и скот вместе с войнами.
– Приведите Малика.
Когда пришел Малик, Дурайд обратился к нему:
– Малик, ты вождь твоего народа теперь, и от сегодняшнего Дня зависят все наши будущие дни. Что означают эти крики животных и плач детей?
– Я думал, что, если каждый воин возьмет своих детей и добро, он будет сражаться мужественней.
– Дурная мысль! Пастух со стадом овец! О, какое невежество. Может ли человек бороться с Судьбой? Послушай, если сегодня тебе суждено победить, то все, что тебе нужно, – это воины с мечами и копьями, но, если Судьба распорядится иначе, ты оставишь своих женщин, детей и имущество на поругание и грабеж. – Помолчав немного, он продолжил: – Племена кааб и килаб пришли?
– Нет.
– Тогда наш меч будет лишен обоих лезвий. Если бы день предвещал удачу, они пришли бы. Было бы лучше, чтобы и ты поступил как они. Есть кто-нибудь из племени амир?
– Дети Амира и Ауфа, больше никого.
– Подростки! От них не будет вреда, но пользы тоже. Малик, это поистине глупый поступок – отправить детей, прекрасные цветы народа хавазин, под копыта коней. Отправь их в горы, оплот нашего рода, и пошли на врага конницу. Если победа будет твоя, ты получаешь все, если нет, то ты, по крайней мере, спасешь детей и стада и не будешь обесчещен бесчестьем твоих женщин.
– Нет! Клянусь Богом, ни за что! – воскликнул Малик. – Ты выжил из ума, ты слишком стар. Либо вы, люди Хавазина, будете повиноваться мне, либо я брошусь на свой меч!
Он сказал так, потому что не хотел, чтобы слава и мудрость Дурайда превзошли его собственные. Все окружавшие их люди закричали: «Мы слушаем тебя, а не Дурайда».
Победа досталась в тот день пророку; и Малик с большей частью войска бежал и добрался в целости и сохранности до Таифа, оставив семьи и стада на милость победителей. Некоторые из брошенных на произвол людей спасались бегством по дороге на Нахлу; их преследовала конница пророка. Молодой воин из племени сулайм по имени Рабиа поравнялся с верблюдом, на котором ехал Дурайд в своем паланкине. Думая, что там женщина, юноша схватил повод и заставил верблюда стать на колени; и вот! В носилках оказался старик.
– Что ты хочешь? – спросил Дурайд.
– Ты должен умереть.
– Скажи, как твое имя, из какого ты рода?
Воин назвался и нанес ему удар мечом, но не смог убить его.
– Плохое оружие дала тебе мать, – сказал старик. – Возьми мой меч, он в ножнах позади седла, и ударь меня им с размаху чуть пониже головы и чуть повыше плеч, как делал я сам в былые времена. А потом иди к матери и скажи ей, что убил Дурайда, сына Аддера; много лет я защищал женщин твоего народа.
Тогда молодой сулаймит размахнулся и ударил его еще раз его собственным мечом. Голова покатилась, тело осело. Рабиа заметил, что от постоянной езды в седле кожа на бедрах старика стертая и затвердевшая, как пергамент. Когда он вернулся домой, то рассказал матери о своем подвиге.
– О сын мой! – воскликнула она. – Человек, которого ты убил, спас однажды из плена меня, твою мать, мать твоего отца и мою мать также.
Мы выступаем, и очередной переход начинается, чтобы продлиться весь долгий, знойный день до вечера…
В нашем караване сто семьдесят верблюдов, несущих около тридцати тонн масла, и семьдесят человек, сорок из которых едут на верховых верблюдах, остальные – погонщики… В таком большом городском караване есть начальник, он знатного рода… Мы разбиты на группы: каждый хозяин со своими друзьями и слугами. Каждая группа несет палатку или навес для защиты от зноя на полуденных остановках и чтобы накрывать масло, которое плавится в мехах из козьих шкур в жаркие часы. Меха должны быть густо смазаны изнутри финиковой патокой. Каждые меха привязываются к ленчику седла специальной петлей…
После трех часов пути по пустынной равнине… мы у границы глубоких песков, и вскоре под нашими ногами грубый гравий: мы снова вступаем в гранитно-базальтовую центральную область Аравии, которая тянется от гор Шаммара до Мекки… Караваны идут в Мекку через переход Вади-Лаймун. Мекка окружена горами…
На каждой полуденной остановке верблюдов отпускают пастись… Гигантские животные, изнемогая под своей ношей, сильно потеют и, чувствуя жажду, все семнадцать дней, пока их не разгрузят в Мекке, почти ничего не едят… Погонщики после трех дней пути теряют все свое слабое самообладание; они кричат на животных раздраженными голосами, подгоняют отстающих древками копий, ругаются, причитают, стенают и произносят в их адрес зловещие проклятия: «Эй! Ты, падаль для ворон! Эй, туша для мясника…» С каждым днем погонщики становятся все раздражительней и немногословней; с пересохшими от жажды языками, они изредка перебрасываются язвительными репликами: «Разве я раб твоего отца, чтобы служить тебе…» Как приятен ровный и покладистый прав бедуинов по сравнению с несдержанностью горожан.
Наконец я вижу, что солнце почти зашло… Мы въезжаем в небольшое ущелье и спешиваемся. Мы теперь в цивилизованной стране – аравийской Мекке… Отсюда до Мекки около двадцати двух миль. Ночь приносит с собой теплый туманный воздух, и мы узнаем по лаю собак, что здесь много кочевников и бродяг.
Мы ложимся на песок, укутываемся в плащи и спим два часа, затем вереницы верблюдов снова идут проторенным путем… Всадники, садясь в седла, отправляются вперед – мы приближаемся к Мекке! Некоторые из погонщиков громко произносят молитвы паломников у горы Арафат. Но в сердцах торговцев маслом, ежегодно привозящих свой товар, нет благоговейного трепета. Труды тяжкие ожидают их в Святом Городе… все дни на базаре продавать товар, и душные ночи не приносят отдыха… В Мекке почти весь год тропическая жара… Люди из каравана расходятся: те, кто живет в Городе, идут домой, другие снимают жилье.
В утренних сумерках я вижу, как мы подходим к стене фруктового сада, за которой видны виноградники и смоковницы… Теперь мы выходим на дорогу, дорогу в Аравии!.. Мы проходим мимо двух домов у обочины дороги… На следующем подъеме я вижу поселение… Мы выходим опять на дорогу, пройдя через теплый поток, спускающийся с тех дальних гор, в которых зарождаются муссоны… Водоносы идут от реки, пошатываясь под бременем огромных бурдюков; среди них есть такие, что могут поднять на своих могучих плечах ношу верблюда!.. Ворота, через которые мы прошли, называются Врата Потока.
Улицы грубой застройки, дома побогаче покрыты штукатуркой. Дороги немощеные…
Часовой на барханах закричал:
– Я вижу людей, у них курчавые волосы и одежды цвета шафрана.
– Они из клана Ашджа, – сказал Дурайд, – их не надо бояться.
– Теперь я вижу других, – сообщил часовой, – они похожи на детей, их копья лежат между ушами коней.
– Эти из племени фазара, – сказал Дурайд.
Часовой выкрикнул опять:
– Теперь подошли другие, смуглые, темные люди, как глубоко врезаются копыта их лошадей в землю, поднимая облако пыли величиной с гору. Копья свои они тащат позади себя.
– Эти из племени абс! – воскликнул Дурайд. – Они несут с собой смерть!..
После боя Дурайд, лежавший раненный среди тел своих братьев, услышал, как Захдам из племени абс сказал своему товарищу Кардаму:
– Похоже, Дурайд еще жив, мне кажется, что он моргнул. Пойди и прикончи его.
– Нет, он мертв, – сказал Кардам.
– Я сказал, пойди и посмотри, дышит он или нет.
Тогда Кардам спешился, осмотрел тело Дурайда, сел в седло и сказал:
– Точно, мертв.
Позже, в священный месяц, паломники в Мекку из племени абс и племени фазара проходили через землю Дурайда и, боясь быть узнанными, закрыли лица платками, так что одни глаза остались видны. Дурайд, увидев паломников, подошел приветствовать их и спросил:
– Откуда вы, добрые люди?
– Ты меня спрашиваешь? – ответил один из всадников.
Дурайд узнал голос Кардама.
– Мне нет нужды спрашивать, я знаю, кто вы. – С этими словами он обнял его и дал в подарок коня, меч и копье. – Это моя благодарность за битву в Барханах.
Дурайд был героем своего народа, племени хавазин, и военачальником в битвах.
– Как не оплакивать мне брата твоего? – сестра спросила…
Утраты, горе: заполнена одна могила, выкопана другая —
От этой лихорадки мести исцелиться можно,
Только убив или погибнув.
Он дожил до эпохи ислама, но не стал правоверным, и в битве при Хунайне он выступил со своим кланом на стороне неверных против пророка, его брали с собой за его удачливость и мудрость. Ему было около ста лет, он почти ослеп. В лагерь Дурайд приехал на верблюде, в паланкине.
– Как называется эта долина? – спросил он.
– Аутас, – ответили ему.
– Хорошее место для того, чтобы двигаться галопом: не слишком каменистое, чтобы поранить копыта лошадям, и не слишком мягкое, чтобы замедлить бег. Но почему я слышу крики верблюдов, ослов, плач детей и блеяние баранов?
– Малик привел детей, женщин и скот вместе с войнами.
– Приведите Малика.
Когда пришел Малик, Дурайд обратился к нему:
– Малик, ты вождь твоего народа теперь, и от сегодняшнего Дня зависят все наши будущие дни. Что означают эти крики животных и плач детей?
– Я думал, что, если каждый воин возьмет своих детей и добро, он будет сражаться мужественней.
– Дурная мысль! Пастух со стадом овец! О, какое невежество. Может ли человек бороться с Судьбой? Послушай, если сегодня тебе суждено победить, то все, что тебе нужно, – это воины с мечами и копьями, но, если Судьба распорядится иначе, ты оставишь своих женщин, детей и имущество на поругание и грабеж. – Помолчав немного, он продолжил: – Племена кааб и килаб пришли?
– Нет.
– Тогда наш меч будет лишен обоих лезвий. Если бы день предвещал удачу, они пришли бы. Было бы лучше, чтобы и ты поступил как они. Есть кто-нибудь из племени амир?
– Дети Амира и Ауфа, больше никого.
– Подростки! От них не будет вреда, но пользы тоже. Малик, это поистине глупый поступок – отправить детей, прекрасные цветы народа хавазин, под копыта коней. Отправь их в горы, оплот нашего рода, и пошли на врага конницу. Если победа будет твоя, ты получаешь все, если нет, то ты, по крайней мере, спасешь детей и стада и не будешь обесчещен бесчестьем твоих женщин.
– Нет! Клянусь Богом, ни за что! – воскликнул Малик. – Ты выжил из ума, ты слишком стар. Либо вы, люди Хавазина, будете повиноваться мне, либо я брошусь на свой меч!
Он сказал так, потому что не хотел, чтобы слава и мудрость Дурайда превзошли его собственные. Все окружавшие их люди закричали: «Мы слушаем тебя, а не Дурайда».
Победа досталась в тот день пророку; и Малик с большей частью войска бежал и добрался в целости и сохранности до Таифа, оставив семьи и стада на милость победителей. Некоторые из брошенных на произвол людей спасались бегством по дороге на Нахлу; их преследовала конница пророка. Молодой воин из племени сулайм по имени Рабиа поравнялся с верблюдом, на котором ехал Дурайд в своем паланкине. Думая, что там женщина, юноша схватил повод и заставил верблюда стать на колени; и вот! В носилках оказался старик.
– Что ты хочешь? – спросил Дурайд.
– Ты должен умереть.
– Скажи, как твое имя, из какого ты рода?
Воин назвался и нанес ему удар мечом, но не смог убить его.
– Плохое оружие дала тебе мать, – сказал старик. – Возьми мой меч, он в ножнах позади седла, и ударь меня им с размаху чуть пониже головы и чуть повыше плеч, как делал я сам в былые времена. А потом иди к матери и скажи ей, что убил Дурайда, сына Аддера; много лет я защищал женщин твоего народа.
Тогда молодой сулаймит размахнулся и ударил его еще раз его собственным мечом. Голова покатилась, тело осело. Рабиа заметил, что от постоянной езды в седле кожа на бедрах старика стертая и затвердевшая, как пергамент. Когда он вернулся домой, то рассказал матери о своем подвиге.
– О сын мой! – воскликнула она. – Человек, которого ты убил, спас однажды из плена меня, твою мать, мать твоего отца и мою мать также.
Разбито, уничтожено Амира племя. Не осталось ничего от их добра.
Теперь в лугах А'рафа – только разрушенные жилища,
Палаток тени рваные и руины стен и укреплений,
Ветвь, оторванная от ветви, испорчено все ветром и погодой.
Все исчезло, древние ушли, все мудрые советы унесли с собой,
Не осталось среди нас ни одного, только народ,
чьи кони – всего лишь кобылы.
Мир Амиру теперь; однако еще хвалите и благословляйте древность,
Где бы на земле ни был путь ее иль остановка.
Таким же был прекрасным он,
Каким ты был в Рахмане,
Табид, сын Джабира, который убивал врага
И наливал вина для друга своего.
* * *
За час до рассвета мы услышали крик «ОТПРАВЛЯЕМСЯ!». Люди в спешке встают, тлеющие сторожевые костры раздуты, и сучья подброшены, чтобы дать нам свет, слышны резкие выкрики работающих людей и хрип множества верблюдов. Однако минута-две – и все смолкает: ездоки в седле и те, что на ногах, деловито осматриваются в сумерках, не забыли ли чего.Мы выступаем, и очередной переход начинается, чтобы продлиться весь долгий, знойный день до вечера…
В нашем караване сто семьдесят верблюдов, несущих около тридцати тонн масла, и семьдесят человек, сорок из которых едут на верховых верблюдах, остальные – погонщики… В таком большом городском караване есть начальник, он знатного рода… Мы разбиты на группы: каждый хозяин со своими друзьями и слугами. Каждая группа несет палатку или навес для защиты от зноя на полуденных остановках и чтобы накрывать масло, которое плавится в мехах из козьих шкур в жаркие часы. Меха должны быть густо смазаны изнутри финиковой патокой. Каждые меха привязываются к ленчику седла специальной петлей…
После трех часов пути по пустынной равнине… мы у границы глубоких песков, и вскоре под нашими ногами грубый гравий: мы снова вступаем в гранитно-базальтовую центральную область Аравии, которая тянется от гор Шаммара до Мекки… Караваны идут в Мекку через переход Вади-Лаймун. Мекка окружена горами…
На каждой полуденной остановке верблюдов отпускают пастись… Гигантские животные, изнемогая под своей ношей, сильно потеют и, чувствуя жажду, все семнадцать дней, пока их не разгрузят в Мекке, почти ничего не едят… Погонщики после трех дней пути теряют все свое слабое самообладание; они кричат на животных раздраженными голосами, подгоняют отстающих древками копий, ругаются, причитают, стенают и произносят в их адрес зловещие проклятия: «Эй! Ты, падаль для ворон! Эй, туша для мясника…» С каждым днем погонщики становятся все раздражительней и немногословней; с пересохшими от жажды языками, они изредка перебрасываются язвительными репликами: «Разве я раб твоего отца, чтобы служить тебе…» Как приятен ровный и покладистый прав бедуинов по сравнению с несдержанностью горожан.
Наконец я вижу, что солнце почти зашло… Мы въезжаем в небольшое ущелье и спешиваемся. Мы теперь в цивилизованной стране – аравийской Мекке… Отсюда до Мекки около двадцати двух миль. Ночь приносит с собой теплый туманный воздух, и мы узнаем по лаю собак, что здесь много кочевников и бродяг.
Мы ложимся на песок, укутываемся в плащи и спим два часа, затем вереницы верблюдов снова идут проторенным путем… Всадники, садясь в седла, отправляются вперед – мы приближаемся к Мекке! Некоторые из погонщиков громко произносят молитвы паломников у горы Арафат. Но в сердцах торговцев маслом, ежегодно привозящих свой товар, нет благоговейного трепета. Труды тяжкие ожидают их в Святом Городе… все дни на базаре продавать товар, и душные ночи не приносят отдыха… В Мекке почти весь год тропическая жара… Люди из каравана расходятся: те, кто живет в Городе, идут домой, другие снимают жилье.
В утренних сумерках я вижу, как мы подходим к стене фруктового сада, за которой видны виноградники и смоковницы… Теперь мы выходим на дорогу, дорогу в Аравии!.. Мы проходим мимо двух домов у обочины дороги… На следующем подъеме я вижу поселение… Мы выходим опять на дорогу, пройдя через теплый поток, спускающийся с тех дальних гор, в которых зарождаются муссоны… Водоносы идут от реки, пошатываясь под бременем огромных бурдюков; среди них есть такие, что могут поднять на своих могучих плечах ношу верблюда!.. Ворота, через которые мы прошли, называются Врата Потока.
Улицы грубой застройки, дома побогаче покрыты штукатуркой. Дороги немощеные…
Посланник бога и его книга
Говорят, что, когда поэту-идолопоклоннику Зухайру было более ста лет, он встретил пророка Мухаммеда, и пророк, увидев его, воскликнул: «Господи, упаси меня от демонов, сидящих в этом человеке!»
Однажды (как рассказывала Халима), когда Мухаммед и его молочный брат пасли скот позади лагеря, ее сын подбежал к ней с криком:
– Мой брат! Курейшит! Он говорит, что два человека в белом взяли его, положили на бок, разрезали его живот и засунули туда свои руки!
Когда женщина и ее муж побежали к ребенку, то нашли его стоящим неподвижно, с лицом белым как мел.
– Что с тобой? – спросили они.
– Два человека в белых одеждах подошли ко мне, – ответил он, – положили меня на бок, распороли мой живот и искали там что-то, – я не знаю что.
Они привели его в свою палатку.
– Халима, – сказал мой муж, – мальчик болен. Я думаю, нам лучше отвести его назад к его родственникам, прежде чем это станет очевидно.
Таким образом они отдали его.
После чего Мухаммед жил в доме своего деда. Когда пророку было восемь лет, его дед умер, поручив его заботам Абу Талиба, дяди Мухаммеда.
В двадцать пять лет Мухаммед женился на Хадидже, женщине из племени курейш, своей сорокалетней двоюродной сестре. Ее первый муж умер, оставив ей большое состояние, и она занималась торговлей. В Мекке Мухаммед был известен как честный человек и даже имел прозвище Надежный. Зная это, Хадиджа поручила ему пойти с ее караваном в Сирию. Некоторые говорят, что она наняла его как слугу, другие – что она взяла его в качестве партнера. Когда караван вернулся в Мекку и товар был продан с хорошей прибылью, она послала за ним и сказала:
– Ты знаешь, что я женщина не молодая и достаточно богатая, чтобы нуждаться в муже, но для моего дела мне нужен управляющий. Я наблюдала за тобой и считаю тебя честным и преданным, в твоих руках мое имущество не только не пропадет, но и преумножится. Иди разыщи своего дядю Абу Талиба, и пусть он попросит моего отца отдать меня тебе в жены.
Пятнадцать лет Мухаммед был мужем Хадиджи, когда, в возрасте сорока лет, он впервые ощутил Призыв быть пророком. Она прожила еще несколько лет после этого переломного события; и все это время Мухаммед, из любви к ней, не брал себе другой жены. Он имел от нее троих сыновей и четырех дочерей; мальчики умерли перед его Призывом, но дочери остались с ним.
Каждый год в месяце Раджабе, по обычаю того времени, все благочестивые люди города восходили на гору Хира и жили там в посте и молитве. В тот сороковой год своей жизни Мухаммед спустился с горы, пришел домой и сказал своей жене:
– Хадиджа, я боюсь, что сойду с ума!
– Почему? – спросила она.
– Потому что, – ответил он, – я вижу в себе признаки сумасшествия. Когда я иду по дороге, у каждой скалы и каждого холма мне слышатся голоса. И ночью я вижу во сне гигантское существо, голова которого касается неба, а ноги упираются в землю. Я не знаю, кто оно, но оно приближается все ближе и ближе, как будто хочет схватить меня.
– Не тревожься, Мухаммед, – сказала она, – ты честный и достойный человек, и тебе нечего бояться.
Но Мухаммеду было тяжело на сердце, он часто ходил на гору Хира и сидел там в одиночестве, поздно возвращаясь домой с выражением печали на лице.
Это случилось ночью, в понедельник, в месяце Рамадане.
Смотри, – пророк! Свет, освещающий мир,
Меч обнаженный Божьего воинства!
* * *
Посланник Бога Мухаммед родился в Мекке в Год Слона (или в 570 г. н. э.), его матерью была Амина из племени зухра, его отцом – Абдаллах, Хашимит из племени курейш. Его мать умерла, как говорят одни, когда пророк был грудным младенцем, но другие говорят, что к тому времени ему было два года. Его отец умер за четыре месяца до рождения сына. До пяти лет он воспитывался в семье Халимы, женщины-бедуинки из племени саад.Однажды (как рассказывала Халима), когда Мухаммед и его молочный брат пасли скот позади лагеря, ее сын подбежал к ней с криком:
– Мой брат! Курейшит! Он говорит, что два человека в белом взяли его, положили на бок, разрезали его живот и засунули туда свои руки!
Когда женщина и ее муж побежали к ребенку, то нашли его стоящим неподвижно, с лицом белым как мел.
– Что с тобой? – спросили они.
– Два человека в белых одеждах подошли ко мне, – ответил он, – положили меня на бок, распороли мой живот и искали там что-то, – я не знаю что.
Они привели его в свою палатку.
– Халима, – сказал мой муж, – мальчик болен. Я думаю, нам лучше отвести его назад к его родственникам, прежде чем это станет очевидно.
Таким образом они отдали его.
После чего Мухаммед жил в доме своего деда. Когда пророку было восемь лет, его дед умер, поручив его заботам Абу Талиба, дяди Мухаммеда.
В двадцать пять лет Мухаммед женился на Хадидже, женщине из племени курейш, своей сорокалетней двоюродной сестре. Ее первый муж умер, оставив ей большое состояние, и она занималась торговлей. В Мекке Мухаммед был известен как честный человек и даже имел прозвище Надежный. Зная это, Хадиджа поручила ему пойти с ее караваном в Сирию. Некоторые говорят, что она наняла его как слугу, другие – что она взяла его в качестве партнера. Когда караван вернулся в Мекку и товар был продан с хорошей прибылью, она послала за ним и сказала:
– Ты знаешь, что я женщина не молодая и достаточно богатая, чтобы нуждаться в муже, но для моего дела мне нужен управляющий. Я наблюдала за тобой и считаю тебя честным и преданным, в твоих руках мое имущество не только не пропадет, но и преумножится. Иди разыщи своего дядю Абу Талиба, и пусть он попросит моего отца отдать меня тебе в жены.
Пятнадцать лет Мухаммед был мужем Хадиджи, когда, в возрасте сорока лет, он впервые ощутил Призыв быть пророком. Она прожила еще несколько лет после этого переломного события; и все это время Мухаммед, из любви к ней, не брал себе другой жены. Он имел от нее троих сыновей и четырех дочерей; мальчики умерли перед его Призывом, но дочери остались с ним.
Каждый год в месяце Раджабе, по обычаю того времени, все благочестивые люди города восходили на гору Хира и жили там в посте и молитве. В тот сороковой год своей жизни Мухаммед спустился с горы, пришел домой и сказал своей жене:
– Хадиджа, я боюсь, что сойду с ума!
– Почему? – спросила она.
– Потому что, – ответил он, – я вижу в себе признаки сумасшествия. Когда я иду по дороге, у каждой скалы и каждого холма мне слышатся голоса. И ночью я вижу во сне гигантское существо, голова которого касается неба, а ноги упираются в землю. Я не знаю, кто оно, но оно приближается все ближе и ближе, как будто хочет схватить меня.
– Не тревожься, Мухаммед, – сказала она, – ты честный и достойный человек, и тебе нечего бояться.
Но Мухаммеду было тяжело на сердце, он часто ходил на гору Хира и сидел там в одиночестве, поздно возвращаясь домой с выражением печали на лице.
Это случилось ночью, в понедельник, в месяце Рамадане.
Ночь судьбы
Дух явился к нему и приказал: «Читай!» И он ответил: «Я не могу читать». Тогда Дух схватил его с силой и сказал снова: «Читай!» И он повторил: «Я не могу». И Дух схватил его во второй раз, говоря:
1. Читай [откровение] во имя Господа твоего, который сотворил
[все
2. создания],
3. сотворил человека из сгустка [крови].
4. Возвещай, ведь твой Господь – самый великодушный,
5. который научил [человека письму] посредством калама[4],
6. научил человека тому, чего он [ранее] не ведал[5].
Тогда Дух оставил его. Он спустился с горы, весь дрожа, и возвратился домой, повторяя главу. Ему стало холодно, он склонил голову и сказал жене:
– Укрой меня! Укрой меня!
Хадиджа накрыла его плащом; и он заснул.
Затем Дух возвратился и крикнул Мухаммеду громовым голосом:
1. О завернувшийся!
2. Встань и увещевай,
3. превозноси своего Господа,
4. очисти одежды свои,
5. избегай скверны…[6]
Тогда Мухаммед отбросил плащ и встал.
– Разве ты не будешь больше спать? – спросила жена.
– Нет больше ни сна, ни отдыха для меня, – сказал Мухаммед. – Он повелевает мне призывать людей к БОГУ. Но кого я буду звать? И кто поверит мне?
1. Читай [откровение] во имя Господа твоего, который сотворил
[все
2. создания],
3. сотворил человека из сгустка [крови].
4. Возвещай, ведь твой Господь – самый великодушный,
5. который научил [человека письму] посредством калама[4],
6. научил человека тому, чего он [ранее] не ведал[5].
Тогда Дух оставил его. Он спустился с горы, весь дрожа, и возвратился домой, повторяя главу. Ему стало холодно, он склонил голову и сказал жене:
– Укрой меня! Укрой меня!
Хадиджа накрыла его плащом; и он заснул.
Затем Дух возвратился и крикнул Мухаммеду громовым голосом:
1. О завернувшийся!
2. Встань и увещевай,
3. превозноси своего Господа,
4. очисти одежды свои,
5. избегай скверны…[6]
Тогда Мухаммед отбросил плащ и встал.
– Разве ты не будешь больше спать? – спросила жена.
– Нет больше ни сна, ни отдыха для меня, – сказал Мухаммед. – Он повелевает мне призывать людей к БОГУ. Но кого я буду звать? И кто поверит мне?