Страница:
На счастье, поляна лесная, Сигмонд, отчаянно удерживая машину от губительного пике, стремительно планировал на незнакомую пустошь. Толи приземлился, толи рухнул в колючий травостой. Ноги по колено увязли в топкой почве.
— Повезло, — облегченно вздохнул, полу оглушенный такой посадкой, с трудами выбираясь из под разломавшегося нетопыря. — И в болоте не увяз и ноги не переломал.
Посмотрел на звезды, сориентировался, и направился в сторону границы.
Далеко уже от тамплиерской крепости, от логова Локи отошел Сигмонд. Развиднелось. Лес Шурваловальский закончился, впереди лежал обширный луг, место опасное, открытое. Так и вышло. Не прошел и полдороги, до маячившей вдали полосы деревьев, как, позади, из лесной опушки послышались крики, и на луг выехал разъезд тамплиерский, человек дюжины с две. Рысью, плотной группой, двигались всадники, на одинокого пешего, ждали легкой победы.
Сигмонд, сквозь зубы выругался, сплюнул с досады. Раскрыл ранец, вынул гранату. Сорвал чеку, пождал, когда приблизятся беззаботные стражники. Кинул прямо в центр отряда.
Рвануло. Размело коней, разбросало седоков. Крики людей и ржание раненых животных огласило утренний луг. Живые, в ужасе, скакали в рассыпную, обратно в лес, прочь с поля.
Одна лошадь, зацепилась уздечкой за ветвистый куст. Билась, металась, но освободиться не могла. Сигмонд не торопясь подошел. Ласково успокоил, снял повод с ветки. Вскочил в седло и беспрепятственно доскакал до берега реки, где, на условленном месте, ждали уже верные Ингрендсоны.
Глава 10. Демономахия.
— Повезло, — облегченно вздохнул, полу оглушенный такой посадкой, с трудами выбираясь из под разломавшегося нетопыря. — И в болоте не увяз и ноги не переломал.
Посмотрел на звезды, сориентировался, и направился в сторону границы.
Далеко уже от тамплиерской крепости, от логова Локи отошел Сигмонд. Развиднелось. Лес Шурваловальский закончился, впереди лежал обширный луг, место опасное, открытое. Так и вышло. Не прошел и полдороги, до маячившей вдали полосы деревьев, как, позади, из лесной опушки послышались крики, и на луг выехал разъезд тамплиерский, человек дюжины с две. Рысью, плотной группой, двигались всадники, на одинокого пешего, ждали легкой победы.
Сигмонд, сквозь зубы выругался, сплюнул с досады. Раскрыл ранец, вынул гранату. Сорвал чеку, пождал, когда приблизятся беззаботные стражники. Кинул прямо в центр отряда.
Рвануло. Размело коней, разбросало седоков. Крики людей и ржание раненых животных огласило утренний луг. Живые, в ужасе, скакали в рассыпную, обратно в лес, прочь с поля.
Одна лошадь, зацепилась уздечкой за ветвистый куст. Билась, металась, но освободиться не могла. Сигмонд не торопясь подошел. Ласково успокоил, снял повод с ветки. Вскочил в седло и беспрепятственно доскакал до берега реки, где, на условленном месте, ждали уже верные Ингрендсоны.
Глава 10. Демономахия.
А специалистом оказался хакер преотменным. Без малого двое бессонных суток невылазно просидел в отведенной ему комнате. Выпил множество упаковок пива, искурил сигарет неисчислимо. Все долбил по клаве, ломал корпоративную сетку, крэкал пароли, правил коды, пролазил и снова взламывал. Наконец заявился в кабинет Зиберовича. Помятый, обросший щетиной, с красными глазами в черных кругах, устало упал в кресло. Расслабленно потянулся.
— Дык. — Хлопнул по генеральскому столу распечаткой.
Распечатка содержала текст следующего содержания: «Такой-то город, такого-то числа. Я Стилл Иг. Мондуэл, находясь в здравом уме и трезвой памяти, изъявляю свою последнюю волю:». Далее следовали орнаменты, сложенные из разноцветных квадратиков, снизу подпись.
— И это все?
— Усе.
— А что это значит?
— А меня не шкребет. Это уже твои проблемы. Гони, начальник, наградные, и я нахер с вашего пляжа.
Достал Зиберович пачку документов, но отдавать не спешил. Разглядывал дурацкое завещание. — А все же, что это значит? Что за печворки такие? На шифр не похоже, но ведь должно иметь смысл. Определенно должно. Что-то закодировал Стилл Иг. Мондуэл, поганец длинноухий, чирий ему на хвосте.
Мойша Рувимович изучающе присмотрелся. Узоры завораживали. Чувствовалась в них некая внутренняя логика. Стройная, непонятная, едва уловимая, но несомненно присутствующая. Тем еще более привлекательно интриговали таинственные рисунки. Чертовски приманивали, прямо сказать — околдовывали.
Но всякие потусторонние силы танкист Зиберович в расчет не принимал, а как шеф секретного Департамента, находиться в курсе чужих секретов почитал для себя категорически необходимым. Потому специалиста отпускать не спешил.
— С Вашей стороны было бы просто невежливо так вот взять, да и уйти.
Хакер занервничал. — Начальник, чо гонишь? Я свое сделал. Ты мне чистые ксивы обещал.
— Да ладно. Забирай. Засунь их себе к сердцу, пусть душу греют, коли она у тебя есть. А я такую поляну накрыл, такую травку презентовал. — Генерал протянул документы.
— А они взаправдашние, проконают? — Хакер продолжал еще нервничать. — Фуфла не тулишь?
— Настоящие, настоящие. Даже лучше.
Хакер документы взял, помялся. — Да травка знатная и пивко нехеровое. Лады, начальник, ты меня уважил, и я тебя уважу. Пошли. Я это мигом.
Заинтригованный Зиберович отправился за виртуальным медвежатником. Оглядел его временный кабинет. В душе своей изумился, какой кавардак за неполных сорок восемь часов сотворил чокнутый зэк. А чокнутый специалист истово застучал по клавишам, бормоча по нос маловразумительное, типа: «матрицы условно канонического вида, пространство непрерывно интегрируемых функций…» и прочую белиберду подобного рода. Выхлебал целую банку Tuborg-а, затянулся сигаретой, попускал сладковатый дым. С воплем «нахер, топорная алгебра!», заюзал еще рьяней.
Все дело мигом не получилось. Но Мойша Рувимович заскучать еще не успел, сосчитывая пустые жестянки из под пива, а главное, любуясь магическими узорами, как искомое решение было получено. В рамке головизорного дисплея плавно кружился кукиш. Кукиш преотвратительный, слагаемый мясистыми, кургузыми, с грязью под ногтями пальцами, да к тому же поросшими гадкой лобковоподобной волосней.
— А это что такое?! — Брезгливо изумился Мойша Зиберович.
— Это трехмерная проекция пятимерного кукиша. — Хакер был доволен скорым решением головоломки.
— И это все завещание?
— Усе как есть.
— И что сие значит?
— Что значит! Что значит! — Обкурено и визгливо рассмеялся криминальный господин специалист. — Дулю он вам оставил, а не наследство. Ха-ха-хи! Дулю! Хи-хи-ха! Нахер, дулю! Наследство — нахер, дулю!
Недавнее страшное пришествие Локки, та беда, что с Ангелом Небесным приключилась, ужасала первосвятейшего. Страшил теперь его храмовый алтарь. Хоть и являлся на нем волшебный Зверь-Кролик, основа благопроцветания святой обители, залог Ингельдотова счастливого достатка, да больно, теперь, увы, казался этот залог ненадежным. Чувствовал, за алтарем скрываются страшные тайны, жуткая, непонятная мощь, многократно слабые друидовы силы превосходящая. Всякий день с содроганием ожидал — что явит ему эта мощь? Не сметет ли однажды все им созданное в трясину Гнилого Болота?
Такое иной раз по ночам мерещилось, что участь сирого эпитимца у грозного отца игумена, казалась малой карой. Аббат, тот хоть непреклонен в грехоненависте, сердце свое держит в строгости. Но не бессердечен же совершенно, все-ж человек живой.
А тут за алтарем силы демонические, нелюдские. Вдруг возьмут, да обратят брата Ингельдота в мерина. Достанется он мужику скрадерному, прижимистому, злющему. Будет на Ингельдоте землю пахать, камни тяжелые возить, кормить сеном скупо, бить кнутом нещадно. А изработается Ингельдот-мерин, сведет его мужик на живодерню. Образ кобылы вдовициной, всевечной укоризной, воочию вставал перед первосвятейшим. Стоит кляча, голову склонив, хвост свесив. И грустными глазами, эдак проникновенно, смотрит. — Ну что, брат Ингельдот, — говорит, — уварил, из старых моих костей, студень, обогатился ли тем? — И крупная, горькая слеза скатывается по сивой морде лошадиной.
А может, мнилось ночными кошмарами, заволокут демоны в края пустые, безнебесные, кинут одинокого среди душ удохлых. Что ему живому с мертвецами делать? Страхом волосы шевелились на друидовой головушке. И от того шевеления и вовсе жуткое марилось. Грызут его, нагого и страждущего, злобливые бестии, тело когтят, нутренности выворачивают, кости дробят. А он все никак умереть не сподобится, опять плотью страдающей обрастает для горших мук запредельных.
От того радовал приезд Сигмонда. Если кто и мог сейчас помочь, грядущую беду отвесть, то только один витязь Небесного Кролика. Вот и надлежит витязя слушать, во всем ему покоряться, никак не перечить. Волей-неволей, а быстрехонько, повел его Ингельдот в палаты, оставив ведение службы на верных, пока еще, первозванных.
В хоромах, первым делом, навестили Ангела Небесного. Грустно смотрел Сигмонд на земляка, которому невольным своим вмешательством принес столько неприятностей. Ангел Небесный, уже в весе набрав, не парил под потолком, лежал на кровати. Две пышнотелые служанки прислуживали немощному. Сам немощный надувал щеки, пускал пузыри и пустомысленно улыбался гостям.
Гильда, видя такое, сердобольно всплеснула руками. За грудь схватилась.
— Ох, горюшко! Ой беда неизбывная!
За ней последом заголосили дворовые девки. Вдовица слезу пустила. Малыш, подойдя к ложу, рылом в бок болезного ткнулся, жалобно повизгивая. А болезный, казалось, признал своего сотрапезника верного, руку из под простыней выпростал, гладит за ухом. Сигмонд к кровати подошел. Положил ладонь на широкое, некогда могучее плечо, горько головой покачал, нахмурился.
— Это что же они с тобой, Виктор Петрович, сделали? Крепись, браток, выздоравливай.
Браток опять слюни попустил, и, на удивление ясно, к тому же, на древневаряжском, громко произнес: — Здоров будь. Снеди. Вина. Бабу. — И уже по-ангельскики, — Ech, blin!
— О! — Возрадовался Сигмонд. — Жить будет, раз такие желания высказывает. Мужик он здоровый, авось оклимается.
— Помогай благостный Бугх! — Хором продолжили все ноддовцы.
— А теперь, — отойдя от кровати обратился Сигмонд к Ингельдоту, — пойдем, разговор есть.
Пошли разговор разговаривать. Хотела было и вдовица в этом разговоре свое слово иметь, да витязь воспротивился. — Дело, — говорит, — серьезное, военная тайна.
Гильда, хоть и никто ее от разговора не отлучал, да чтоб хозяйку не обидеть, сама вызвалась, предложила вдовице, пока мужчины о делах баить будут, пойти хозяйство осмотреть. Ингельдотова подруга, таким оборотом осталась, признательна Гильде за находчивость, за то, что честь ее хозяйскую сохранила, достоинство уберегла. Повела гостью под руку показывать закрома богатые, мастеровых умелых, животных ухоженных. Все верно, мужчины о войне, женщины о хозяйстве. Каждому своя забота.
Покуда Гильда с вдовицей богатства обительские оглядывали, Сигмонд с Ингельдотом расположились в рабочей келье первосвятейшего, правда не часто им пользуемой. Велели страже их не тревожить, никого не допускать. Дверь крепко накрепко заперли, сели за стол друг против друга.
Помолчали. Витязь молоко кислое прихлебывает. Ингельдот кваску попивает, и боится и ждет разговора. Да молчалив витязь, не тороплив. Закурил, задумчиво стены оглядывает.
Страшится Ингельдот слова Сигмондова. Страшит его кара за грехи, но и чается благую весть, утешение и освобождение от витязя принять. Помнит, как немногими словами, в трактире говоренными, способствовал вознесению Свинячьего Лыча к теперешней славе. Может и единым своим словом, одним движением сбросить вниз в гиену тленную, лишить всех благ мирских, всех загробных блаженств.
А витязь ни гугу. Оглядел одноцветные стены, пустым своим взглядом на Ингельдота уставился. Не вынес первосвятейший хлада витязевого взора, глаза потупил.
Да, точно ли, плотский человек перед ним? Или верна молва людская что рожден витязь стылой полуночной зарей от месяца-хладоносца, что повивали его росы вечерние, а облак небесный баюкал его в просторах необъятных?
Не ладно было Ингельдоту. Нынче вовсе дурно сделалось То горячий пот со лба рукавом отирает. Жарко, словно распяли его на гридироне над угольями пламенными. То рясу плотно запахивает, дрожит, трясется, словно, нежданно, посреди лета, вьюжный ветер в окно задул, зимней стужей келью наполнил. Не стерпел более Ингельдот, весь зад о лавку изъелозил.
— Дык, таки делы у нас в монастыре, — запинаясь, косноязычно начал:
— Дык, беда с нашим Ангелом Небесным приключилась.
— Это еще не беда. Дальше хуже будет.
— Да то мне ведомо. Научи, благодетель, как дальше животеть? Силушки более нету, весь измаялся, беды горшей ожидаючи. Поведай мне, неученому, что это за напасти такие.
— Поведать то я тебе могу, Да смысла в том не вижу. Все равно не поймешь.
— Да куда мне, батюшка, супротив твоей учености. Тут сказу нетути. На все воля твоя. Да только, что делать научи. По гроб жизни благодарен буду.
— Научу, вот только не знаю, рад ли будешь этой науке.
— Рад, милостивец, рад.
— Надо эти нуль транспортировки прекратить, заглушить твой алтарь. Только так можно будет прервать транзит между континуумами. Ни к чему хорошему привести он не может.
Ингельдот, всей мудрости Сигмонда понять не смог, но уяснил таки, что намерен витязь его алтарь разрушить, лишить волшебного Зверя-Кролика. Пал на колени, полез витязю сапоги лобызать.
— Не сироти, батюшка. Как же нам без чудесного Зверя жить-то?
— Я же говорил, что не рад моему совету будешь. — Брезгливо ноги отодвинул. — Как жили раньше, так и живите. Только сядь по человечески.
— Не сяду, свет ты наш. — И дальше полез сапоги слюнявить. — Не губи, кормилец.
— Ах ты, нелегкая. Садись, Свинячий Лыч, а то хуже будет. — И ткнул под физиономию первосвятейшего свой кулак. Кулак, которым многих опытных бойцов, могучих воинов в грязь валивал.
Это Ингельдота успокоило. Поднялся друид, бороденку поскреб, сел на лавку, квасу хлебнул.
— Эх, без Зверя-Кролика вся обитель в запустенье придет. Да и тебе, не гневайся на меня только, славе твоей Кролик не помеха, наоборот даже.
— Да знаю я. А вот Локки помнишь?
— Да как не помнить. Почитай каждую ночь снится поганый. — Вздрогнул первосвятейший.
— А не желаешь, чтоб с десяток таких разом пожаловало? Вывалит эдакая орава с твоего алтаря, да с оружием… — Сигмонд, подыскивал подходящее определение, не нашел, махнул рукою. — Ну, с оружием колдовским. Всю твою обитель молниями разнесут. Что тогда, скажи?
Сказать было нечего. Того и боялся Ингельдот, в то и верить не хотел. А на, вот, сам витязь Небесного Кролика предупреждает. Горька ему его доля показалась. Еще горше чем тогда, в трактире на ярмарке. Даже жить расхотелось.
И вдруг… И вдруг снова, как в тот раз, затеплилась в душе малый огонек надежды призрачной. Хитро заблестели глазки. Да не знал, как к витязю с таким делом подойти, как подступиться. Больно уж кощунственное измышлялось. Поелозил еще задом по лавке. Решился.
— Витязь, не вели казнить, вели слово молвить, вопрос воспросить.
— Да спрашивай, чего там. Для того и собрались, чтобы прийти к консенсусу. Хотел бы я иного, без тебя алтарь к чертям собачим взорвал. — Видел Сигмонд, что задумал что-то ушлый Свинячий Лыч. — Говори, не бойся.
— Я вот что спросить хочу, ты не гневись только. Ты то сам, небось из тех же краев, что и Зверь Кролик? — Разом выпалил Ингельдот и испуганно на витязя уставился.
— Да, можно так сказать, что из тех.
— Вот и ладно, вот и хорошо. — Потирал руки Ингельдот. — Стало быть тебе его обычаи ведомы.
— Кого? Какие обычаи?
— Да Зверя-Кролика.
Сигмонд рассмеялся. — Да какие у кролика обычаи могут быть?
Ингельдота витязево веселье немного смутило, но продолжал дальше выспрашивать. — Да разные обычаи. Уж прости меня дурака, если не то сказываю, но ты, вон, даже съел одного.
— Так и не одного. Я их много съел.
— Вот и славно! — Опять потирал Ингельдот потные ладони. Признание Сигмонда в многочисленном кроликоядстве его весьма утешило и обнадежило. В безысходности пришедшая шальная мысль не казалась такой уж кощунственной и неисполнимой. Малый огонек надежды разгорался устойчивым пламенем.
— Вот я и говорю, тебе его обычаи, ну, привычки там разные, ведомы.
— Ингельдот, ты уж не темни. Прямо спроси что хочешь.
— Он ест морковку? — Брякнул и глаза от страха зажмурил.
Сигмонда, однако этот вопрос вовсе не озлил. — А почему бы не есть? Ест. Да ты сам его морковкой кормишь. Еще и огрызки продаешь.
— Значит Зверь Кролик питается морковкой?
А! — Сигмонд начал догадываться о хитромудром замысле ингельдотовом. Понял его мучения. — Так чего же ты это сразу не спросил? Я, конечно в этом вопросе не авторитет, я вообще то занимался другими проблемами, но в детстве жил у меня домашний кролик.
— Вот я ж и говорил, что тебе его обычаи ведомы. — Радовался Ингельдот такому повороту дела. — Стало быть — питается?
— Питается. И не только морковкой. Он и хлеб жрет и капусту и другие овощи. Траву даже жрет, только нельзя ему мокрую давать, с росой или после дождя. А то заболеет и сдохнет. Но воду давать необходимо Так что не переживай, одного кролика мы здесь прокормим [6].
— А нельзя ли двух-трех? Что б надежнее значит было. — Осмелел и онахалился Ингельдот.
— Обойдешься. Прокормить то прокормим, да не выйдет. Чтоб трех кролей собрать — три дня надо, а их у нас нет. Бог знает что произойдет. Могут очередные Локки нагрянуть.
— Ну один, так один.
Задумался Ингельдот, бороденку шкребет. Так просто Зверя в клетку посадить, словно каплуна в корзину, никак не годиться, вся святость потеряется, все волшебство уйдет. Надо все умно сделать, тонко, чтоб комар носа не подточил.
Сигмонд взялся Ингельдоту помочь. Под видом молитвы душеспасительной, внимательно алтарь осмотрел. Туда и сюда заглядывал, ощупывал, простукивал.
— Все, — говорит, — сделать можно. — Уже знаю как. Заказы раскидаем по разным цехам. Пускай твои работники запчасти изготовят, а полную сборку, мы проведем сами. Таким образом, и обеспечим требуемый уровень секретности. Никто о всей конструкции и ее назначении, догадаться не сможет. Никто, кроме нас с тобой, ничего знать не будут.
Может и не все понял Ингельдот, да повеселел, винцо потягивает, но умеренно. Витязь конструкцию обдумывает, на пергаменте рисует, отдает первосвятейшему, тот вдовице, вдовица приказчикам, а те уже мастеровыми работниками командуют. И вроде спорится дело, да ясно стало, что завтрему никак не поспевают.
Сигмонд торопит. — Нельзя нам долго тянуть. К утру не будет готово — гори он, твой зверь кролик, ясным пламенем, взорву алтарь.
Ингельдот чуть не плачет. Умоляет витязя повременить, еще один денек всего надобен, и сохранят они для святой обители Зверя Кролика.
Но Сигмонд неуступчив. — На, полюбуйся, — говорит, — что я нашел на твоем алтаре. В цветах было спрятано. — И показывает листик с писаниями. Чудной листик, вовсе не пергаментный и письмена не нем чудные, неведомые. Стал Ингельдот припоминать, где видал похожее. Припомнил.
— Да вроде такие свитки Ангел Небесный на Зверя Кролика навешивал. Да неужто, — страшная догадка резанула сердечной болью, — неужто и Ангел, не Ангел вовсе, а демон?
— Э, нет. — Почти не соврал Сигмонд, земляка выгораживая. — Самый что ни наесть Ангел. А его листочки, это, — лукавил витязь напропалую, — это молитвы такие.
Успокоился Ингельдот. — А эти свитки, колдовские писания, что ли?
— Похуже того. Вот, послушай, — стал переводить Сигмонд.
"Замок Шурваловальский
Королевство Тамплиерское.
Генералу М. Зиберовичу. Лично. Чрезвычайно секретно.
Ваше высокопревосходительство. Подтверждаю готовность принять первую группу специального назначения. Согласно плана ее встретит мой агент и проведет в Шурваловальский замок. Связной «Жадина» на грани провала. Группе целесообразно его ликвидировать. Для дальнейшей связи прошу расконсервировать агента «Схимник». Его крыша и легенда железные, полностью пригоден к эффективному использованию. Наше вам с кисточкой.
Локимэн."
Оцепенело внимал Ингельдот демоническим писаниям. Туманен смысл бесовского послания, но явно нехорош. Ох, нехорош. Сговариваются о злом демоны. А что демоны, в том сомнений нету. «Наше вам с кисточкой». Вот нечисть — своими хвостами богомерзкими присягаются. И титул «высокопревосходительство» произвел на первосвятейшего немалое впечатление.
— А что, он Генерал, как его там, Зиберович, такой высокопревосходный демон? Нешто превосходной добродетели, али, наоборот, всех высокопревзошел своей лютостью?
— Вот это точно. Лютостью и подлостью всех переплюнул. Даже не демон — архидемон.
— Благостный Бугх, — Дай нам силу злого одолеть. — Осенил себя знаком тригона Ингельдот. Но многое непонятностью своею смущало. Вот — крыша железная. Это что за невидаль? Соломенная, дело ясное, у поселян такие, ну, из дранки бывают. В знатных замках черепицей покрывают. Но железная? Кто же богатства столько имеет, чтоб дорогой металл на крышу изводить, да и какие стропила такой гнет вынесут?
— Дык вон, — начал, затылок чеша. — Растолкуй мне непутевому, что в нем, в том послании демонском, писано.
— Так я тебе переводил. Еще раз прочесть, что ли?
— Да нет, — замахал руками первосвятейший. — Я все помню. Слова-то мне ясны, да смысл темен. Нутром чую, замышляют демоны злое дело. А вот какое, в толк не возьму.
А Сигмонд, хмурясь, сравнивал и депешу шпионскую и подстрочный свой перевод. Получалось, перевел он с абракадабры да на тарабарский. — Вот давай я тебе сейчас попробую все толком разъяснить. Слушай.
Сигмонд старательно растолковывал. Ингельдот внимательно слушал. Изумленно внимал. Бледнел, краснел, руками всплескивал, священный знак тригона сотворял. Разгневан был первосвятейший неимоверно, что под его кровом, в святочестной обители лесной, змеиным кублом, завелась измена. А более был напуган происками лукавого врага черного Локи.
— Волкулак падло, оборотень, вервульф, кровопивица ненасытливый.. — Так думал Ингельдот, хладным потом прошибаемый. — Из болотных туманов Валгаллы, зломыслием архидемона Генерала Зиберовича, на мою бедную головущку посланный. Сородственничек клятого Фернира, того волка, которого и небожители страшатся. Принесло ж на мою беду убивицу, лихо неизбывное.
Устрашился, открывшимся ему, угрозой потусторонней. И твердо уяснил — один только витязь Небесного Кролика его, Ингельдота, надежда, опора и спасение. Витязь, он сапогом попирает выи богатырские и разумом весь свет объемлет. Не токмо бесов язык ему ведом, еще и скрытый смысл открыт, тайный умысел колдовской ясен. И надлежит повиноваться герою беспрекословно, и все, что бы ни повелел, исполнять достаточно, не переча.
Да, вот, только… Только без Зверя никакого первосвятейшего пророкам равночинного друида-Кроликоносца и в помине не будет. Разве один Свинячий Лыч, может и останется. А коли так, то уж лучше в одночасье голову сложить, смерть от грядущего бесовского воинства принять.
Потому перечить, таки, начал. Клянчить денек отсрочки.
— Ну дай хоть один денечек. Все так ловко задумали. Нехотя Сигмонд уговорам Ингедьдотовым внемлет. — Ладно, денечек еще дам, пожалуй. — смилостивился витязь. — Но как не управишься, не обессудь, больше ждать не намерен, взорву алтарь.
— Управлюсь, управлюсь.
И верно, управился. К следующей ночи мастеровые уроки исполнили, получили по чарке пенной, довольные спать отправились. А Сигмонд с Ингельдотом в храме заперлись, свою работу начали делать. Витязь с удивлением посматривал, как рьяно и весьма умело Ингельдот инструментом орудует, как спорится дело в его руках. Не ожидал витязь от долгополого такой сноровки. Тот удивленный взгляд встретив, заулыбался.
— Доводилось мне и слесарить и у кузнеца подручным быть. Да только не по душе мне эти занятия приходились. А сегодня, сам дивлюсь, как радо работается.
От души оба посмеялись. И давай дальше мастерить. К полуночи все было готово.
А изготовлено было такое. Потайной лючок в полу алтаря смастерили и устройство его открывающее. Снизу платформочку разместили, и опускалась та платформочка прямо в клетку. Чтоб в нужный момент Зверя Кролика от глаз людских скрыть. А как новая служба будет, то опять алтарь поднять. Все до мельчайших деталей обдумали, всю конструкцию испытали, изъянов не выявили.
— Ну с кроликом устроили. Теперь о демонах позаботится надо. — Сказал Сигмонд. Вынул из походной сумки боезапас Фартового, осторожно на алтаре разместил, укрыл свежими цветами и гирляндами. Одну динамитную шашку с запалом оставил. Спрятал в нарядной, багатоукрашенной корзинке, фитиль наружу вывел.
Справив всю работу, вернулись в Ингельдотову келью. По пути и вдовицу и первозванных и всю челядь от себя отослали. А что б не удивлялись, с какой такой радости первосвятейший, вопреки обычному, с близкими людьми трапезничать не сядет, вина не выпьет, то сослались на заботу великую. Едино постной пищи малую толику велели принесть и убираться всем вон. А они, мол де, с Сигмондом за всех до утра молиться будут.
— Дык. — Хлопнул по генеральскому столу распечаткой.
Распечатка содержала текст следующего содержания: «Такой-то город, такого-то числа. Я Стилл Иг. Мондуэл, находясь в здравом уме и трезвой памяти, изъявляю свою последнюю волю:». Далее следовали орнаменты, сложенные из разноцветных квадратиков, снизу подпись.
— И это все?
— Усе.
— А что это значит?
— А меня не шкребет. Это уже твои проблемы. Гони, начальник, наградные, и я нахер с вашего пляжа.
Достал Зиберович пачку документов, но отдавать не спешил. Разглядывал дурацкое завещание. — А все же, что это значит? Что за печворки такие? На шифр не похоже, но ведь должно иметь смысл. Определенно должно. Что-то закодировал Стилл Иг. Мондуэл, поганец длинноухий, чирий ему на хвосте.
Мойша Рувимович изучающе присмотрелся. Узоры завораживали. Чувствовалась в них некая внутренняя логика. Стройная, непонятная, едва уловимая, но несомненно присутствующая. Тем еще более привлекательно интриговали таинственные рисунки. Чертовски приманивали, прямо сказать — околдовывали.
Но всякие потусторонние силы танкист Зиберович в расчет не принимал, а как шеф секретного Департамента, находиться в курсе чужих секретов почитал для себя категорически необходимым. Потому специалиста отпускать не спешил.
— С Вашей стороны было бы просто невежливо так вот взять, да и уйти.
Хакер занервничал. — Начальник, чо гонишь? Я свое сделал. Ты мне чистые ксивы обещал.
— Да ладно. Забирай. Засунь их себе к сердцу, пусть душу греют, коли она у тебя есть. А я такую поляну накрыл, такую травку презентовал. — Генерал протянул документы.
— А они взаправдашние, проконают? — Хакер продолжал еще нервничать. — Фуфла не тулишь?
— Настоящие, настоящие. Даже лучше.
Хакер документы взял, помялся. — Да травка знатная и пивко нехеровое. Лады, начальник, ты меня уважил, и я тебя уважу. Пошли. Я это мигом.
Заинтригованный Зиберович отправился за виртуальным медвежатником. Оглядел его временный кабинет. В душе своей изумился, какой кавардак за неполных сорок восемь часов сотворил чокнутый зэк. А чокнутый специалист истово застучал по клавишам, бормоча по нос маловразумительное, типа: «матрицы условно канонического вида, пространство непрерывно интегрируемых функций…» и прочую белиберду подобного рода. Выхлебал целую банку Tuborg-а, затянулся сигаретой, попускал сладковатый дым. С воплем «нахер, топорная алгебра!», заюзал еще рьяней.
Все дело мигом не получилось. Но Мойша Рувимович заскучать еще не успел, сосчитывая пустые жестянки из под пива, а главное, любуясь магическими узорами, как искомое решение было получено. В рамке головизорного дисплея плавно кружился кукиш. Кукиш преотвратительный, слагаемый мясистыми, кургузыми, с грязью под ногтями пальцами, да к тому же поросшими гадкой лобковоподобной волосней.
— А это что такое?! — Брезгливо изумился Мойша Зиберович.
— Это трехмерная проекция пятимерного кукиша. — Хакер был доволен скорым решением головоломки.
— И это все завещание?
— Усе как есть.
— И что сие значит?
— Что значит! Что значит! — Обкурено и визгливо рассмеялся криминальный господин специалист. — Дулю он вам оставил, а не наследство. Ха-ха-хи! Дулю! Хи-хи-ха! Нахер, дулю! Наследство — нахер, дулю!
* * *
Этим разом Гильдгардцы приехали в Кролико-Предтеченскую обитель тихо, без торжественности, как говорил Сигмонд — в рабочем порядке. Конечно, вовсе избежать церемоний никак не выходило — титул витязя Небесного Кролика обязывал. Поэтому обменялись с первосвятейшим друидом Ингельдотом велеречивыми приветствиями, Многочисленной пастве, к ее нескончаемой радости, кроличью лапку показали, кратко в храме на службе поприсутствовали. Ингельдот, он рад бы еще с витязем перед прихожанами посвященнодействовать, надо ведь, как-то посрамление, нанесенное обители наглым явлением черного Локки смыть. Да видел, что тяготит витязя вся эта мишура. Понимал, приехал тот не за почестями, не лясы точить, не вина на пирах пить. По делу пожаловал. Какое такое дело у Сигмонда, того Ингельдот не ведал, да нутром чуял — быть им с витязем союзниками. И союзниками не только Зверем-Кроликом повязанными, но причинами куда более глубокими, таинствами вселенскими.Недавнее страшное пришествие Локки, та беда, что с Ангелом Небесным приключилась, ужасала первосвятейшего. Страшил теперь его храмовый алтарь. Хоть и являлся на нем волшебный Зверь-Кролик, основа благопроцветания святой обители, залог Ингельдотова счастливого достатка, да больно, теперь, увы, казался этот залог ненадежным. Чувствовал, за алтарем скрываются страшные тайны, жуткая, непонятная мощь, многократно слабые друидовы силы превосходящая. Всякий день с содроганием ожидал — что явит ему эта мощь? Не сметет ли однажды все им созданное в трясину Гнилого Болота?
Такое иной раз по ночам мерещилось, что участь сирого эпитимца у грозного отца игумена, казалась малой карой. Аббат, тот хоть непреклонен в грехоненависте, сердце свое держит в строгости. Но не бессердечен же совершенно, все-ж человек живой.
А тут за алтарем силы демонические, нелюдские. Вдруг возьмут, да обратят брата Ингельдота в мерина. Достанется он мужику скрадерному, прижимистому, злющему. Будет на Ингельдоте землю пахать, камни тяжелые возить, кормить сеном скупо, бить кнутом нещадно. А изработается Ингельдот-мерин, сведет его мужик на живодерню. Образ кобылы вдовициной, всевечной укоризной, воочию вставал перед первосвятейшим. Стоит кляча, голову склонив, хвост свесив. И грустными глазами, эдак проникновенно, смотрит. — Ну что, брат Ингельдот, — говорит, — уварил, из старых моих костей, студень, обогатился ли тем? — И крупная, горькая слеза скатывается по сивой морде лошадиной.
А может, мнилось ночными кошмарами, заволокут демоны в края пустые, безнебесные, кинут одинокого среди душ удохлых. Что ему живому с мертвецами делать? Страхом волосы шевелились на друидовой головушке. И от того шевеления и вовсе жуткое марилось. Грызут его, нагого и страждущего, злобливые бестии, тело когтят, нутренности выворачивают, кости дробят. А он все никак умереть не сподобится, опять плотью страдающей обрастает для горших мук запредельных.
От того радовал приезд Сигмонда. Если кто и мог сейчас помочь, грядущую беду отвесть, то только один витязь Небесного Кролика. Вот и надлежит витязя слушать, во всем ему покоряться, никак не перечить. Волей-неволей, а быстрехонько, повел его Ингельдот в палаты, оставив ведение службы на верных, пока еще, первозванных.
В хоромах, первым делом, навестили Ангела Небесного. Грустно смотрел Сигмонд на земляка, которому невольным своим вмешательством принес столько неприятностей. Ангел Небесный, уже в весе набрав, не парил под потолком, лежал на кровати. Две пышнотелые служанки прислуживали немощному. Сам немощный надувал щеки, пускал пузыри и пустомысленно улыбался гостям.
Гильда, видя такое, сердобольно всплеснула руками. За грудь схватилась.
— Ох, горюшко! Ой беда неизбывная!
За ней последом заголосили дворовые девки. Вдовица слезу пустила. Малыш, подойдя к ложу, рылом в бок болезного ткнулся, жалобно повизгивая. А болезный, казалось, признал своего сотрапезника верного, руку из под простыней выпростал, гладит за ухом. Сигмонд к кровати подошел. Положил ладонь на широкое, некогда могучее плечо, горько головой покачал, нахмурился.
— Это что же они с тобой, Виктор Петрович, сделали? Крепись, браток, выздоравливай.
Браток опять слюни попустил, и, на удивление ясно, к тому же, на древневаряжском, громко произнес: — Здоров будь. Снеди. Вина. Бабу. — И уже по-ангельскики, — Ech, blin!
— О! — Возрадовался Сигмонд. — Жить будет, раз такие желания высказывает. Мужик он здоровый, авось оклимается.
— Помогай благостный Бугх! — Хором продолжили все ноддовцы.
— А теперь, — отойдя от кровати обратился Сигмонд к Ингельдоту, — пойдем, разговор есть.
Пошли разговор разговаривать. Хотела было и вдовица в этом разговоре свое слово иметь, да витязь воспротивился. — Дело, — говорит, — серьезное, военная тайна.
Гильда, хоть и никто ее от разговора не отлучал, да чтоб хозяйку не обидеть, сама вызвалась, предложила вдовице, пока мужчины о делах баить будут, пойти хозяйство осмотреть. Ингельдотова подруга, таким оборотом осталась, признательна Гильде за находчивость, за то, что честь ее хозяйскую сохранила, достоинство уберегла. Повела гостью под руку показывать закрома богатые, мастеровых умелых, животных ухоженных. Все верно, мужчины о войне, женщины о хозяйстве. Каждому своя забота.
Покуда Гильда с вдовицей богатства обительские оглядывали, Сигмонд с Ингельдотом расположились в рабочей келье первосвятейшего, правда не часто им пользуемой. Велели страже их не тревожить, никого не допускать. Дверь крепко накрепко заперли, сели за стол друг против друга.
Помолчали. Витязь молоко кислое прихлебывает. Ингельдот кваску попивает, и боится и ждет разговора. Да молчалив витязь, не тороплив. Закурил, задумчиво стены оглядывает.
Страшится Ингельдот слова Сигмондова. Страшит его кара за грехи, но и чается благую весть, утешение и освобождение от витязя принять. Помнит, как немногими словами, в трактире говоренными, способствовал вознесению Свинячьего Лыча к теперешней славе. Может и единым своим словом, одним движением сбросить вниз в гиену тленную, лишить всех благ мирских, всех загробных блаженств.
А витязь ни гугу. Оглядел одноцветные стены, пустым своим взглядом на Ингельдота уставился. Не вынес первосвятейший хлада витязевого взора, глаза потупил.
Да, точно ли, плотский человек перед ним? Или верна молва людская что рожден витязь стылой полуночной зарей от месяца-хладоносца, что повивали его росы вечерние, а облак небесный баюкал его в просторах необъятных?
Не ладно было Ингельдоту. Нынче вовсе дурно сделалось То горячий пот со лба рукавом отирает. Жарко, словно распяли его на гридироне над угольями пламенными. То рясу плотно запахивает, дрожит, трясется, словно, нежданно, посреди лета, вьюжный ветер в окно задул, зимней стужей келью наполнил. Не стерпел более Ингельдот, весь зад о лавку изъелозил.
— Дык, таки делы у нас в монастыре, — запинаясь, косноязычно начал:
— Дык, беда с нашим Ангелом Небесным приключилась.
— Это еще не беда. Дальше хуже будет.
— Да то мне ведомо. Научи, благодетель, как дальше животеть? Силушки более нету, весь измаялся, беды горшей ожидаючи. Поведай мне, неученому, что это за напасти такие.
— Поведать то я тебе могу, Да смысла в том не вижу. Все равно не поймешь.
— Да куда мне, батюшка, супротив твоей учености. Тут сказу нетути. На все воля твоя. Да только, что делать научи. По гроб жизни благодарен буду.
— Научу, вот только не знаю, рад ли будешь этой науке.
— Рад, милостивец, рад.
— Надо эти нуль транспортировки прекратить, заглушить твой алтарь. Только так можно будет прервать транзит между континуумами. Ни к чему хорошему привести он не может.
Ингельдот, всей мудрости Сигмонда понять не смог, но уяснил таки, что намерен витязь его алтарь разрушить, лишить волшебного Зверя-Кролика. Пал на колени, полез витязю сапоги лобызать.
— Не сироти, батюшка. Как же нам без чудесного Зверя жить-то?
— Я же говорил, что не рад моему совету будешь. — Брезгливо ноги отодвинул. — Как жили раньше, так и живите. Только сядь по человечески.
— Не сяду, свет ты наш. — И дальше полез сапоги слюнявить. — Не губи, кормилец.
— Ах ты, нелегкая. Садись, Свинячий Лыч, а то хуже будет. — И ткнул под физиономию первосвятейшего свой кулак. Кулак, которым многих опытных бойцов, могучих воинов в грязь валивал.
Это Ингельдота успокоило. Поднялся друид, бороденку поскреб, сел на лавку, квасу хлебнул.
— Эх, без Зверя-Кролика вся обитель в запустенье придет. Да и тебе, не гневайся на меня только, славе твоей Кролик не помеха, наоборот даже.
— Да знаю я. А вот Локки помнишь?
— Да как не помнить. Почитай каждую ночь снится поганый. — Вздрогнул первосвятейший.
— А не желаешь, чтоб с десяток таких разом пожаловало? Вывалит эдакая орава с твоего алтаря, да с оружием… — Сигмонд, подыскивал подходящее определение, не нашел, махнул рукою. — Ну, с оружием колдовским. Всю твою обитель молниями разнесут. Что тогда, скажи?
Сказать было нечего. Того и боялся Ингельдот, в то и верить не хотел. А на, вот, сам витязь Небесного Кролика предупреждает. Горька ему его доля показалась. Еще горше чем тогда, в трактире на ярмарке. Даже жить расхотелось.
И вдруг… И вдруг снова, как в тот раз, затеплилась в душе малый огонек надежды призрачной. Хитро заблестели глазки. Да не знал, как к витязю с таким делом подойти, как подступиться. Больно уж кощунственное измышлялось. Поелозил еще задом по лавке. Решился.
— Витязь, не вели казнить, вели слово молвить, вопрос воспросить.
— Да спрашивай, чего там. Для того и собрались, чтобы прийти к консенсусу. Хотел бы я иного, без тебя алтарь к чертям собачим взорвал. — Видел Сигмонд, что задумал что-то ушлый Свинячий Лыч. — Говори, не бойся.
— Я вот что спросить хочу, ты не гневись только. Ты то сам, небось из тех же краев, что и Зверь Кролик? — Разом выпалил Ингельдот и испуганно на витязя уставился.
— Да, можно так сказать, что из тех.
— Вот и ладно, вот и хорошо. — Потирал руки Ингельдот. — Стало быть тебе его обычаи ведомы.
— Кого? Какие обычаи?
— Да Зверя-Кролика.
Сигмонд рассмеялся. — Да какие у кролика обычаи могут быть?
Ингельдота витязево веселье немного смутило, но продолжал дальше выспрашивать. — Да разные обычаи. Уж прости меня дурака, если не то сказываю, но ты, вон, даже съел одного.
— Так и не одного. Я их много съел.
— Вот и славно! — Опять потирал Ингельдот потные ладони. Признание Сигмонда в многочисленном кроликоядстве его весьма утешило и обнадежило. В безысходности пришедшая шальная мысль не казалась такой уж кощунственной и неисполнимой. Малый огонек надежды разгорался устойчивым пламенем.
— Вот я и говорю, тебе его обычаи, ну, привычки там разные, ведомы.
— Ингельдот, ты уж не темни. Прямо спроси что хочешь.
— Он ест морковку? — Брякнул и глаза от страха зажмурил.
Сигмонда, однако этот вопрос вовсе не озлил. — А почему бы не есть? Ест. Да ты сам его морковкой кормишь. Еще и огрызки продаешь.
— Значит Зверь Кролик питается морковкой?
А! — Сигмонд начал догадываться о хитромудром замысле ингельдотовом. Понял его мучения. — Так чего же ты это сразу не спросил? Я, конечно в этом вопросе не авторитет, я вообще то занимался другими проблемами, но в детстве жил у меня домашний кролик.
— Вот я ж и говорил, что тебе его обычаи ведомы. — Радовался Ингельдот такому повороту дела. — Стало быть — питается?
— Питается. И не только морковкой. Он и хлеб жрет и капусту и другие овощи. Траву даже жрет, только нельзя ему мокрую давать, с росой или после дождя. А то заболеет и сдохнет. Но воду давать необходимо Так что не переживай, одного кролика мы здесь прокормим [6].
— А нельзя ли двух-трех? Что б надежнее значит было. — Осмелел и онахалился Ингельдот.
— Обойдешься. Прокормить то прокормим, да не выйдет. Чтоб трех кролей собрать — три дня надо, а их у нас нет. Бог знает что произойдет. Могут очередные Локки нагрянуть.
— Ну один, так один.
Задумался Ингельдот, бороденку шкребет. Так просто Зверя в клетку посадить, словно каплуна в корзину, никак не годиться, вся святость потеряется, все волшебство уйдет. Надо все умно сделать, тонко, чтоб комар носа не подточил.
Сигмонд взялся Ингельдоту помочь. Под видом молитвы душеспасительной, внимательно алтарь осмотрел. Туда и сюда заглядывал, ощупывал, простукивал.
— Все, — говорит, — сделать можно. — Уже знаю как. Заказы раскидаем по разным цехам. Пускай твои работники запчасти изготовят, а полную сборку, мы проведем сами. Таким образом, и обеспечим требуемый уровень секретности. Никто о всей конструкции и ее назначении, догадаться не сможет. Никто, кроме нас с тобой, ничего знать не будут.
Может и не все понял Ингельдот, да повеселел, винцо потягивает, но умеренно. Витязь конструкцию обдумывает, на пергаменте рисует, отдает первосвятейшему, тот вдовице, вдовица приказчикам, а те уже мастеровыми работниками командуют. И вроде спорится дело, да ясно стало, что завтрему никак не поспевают.
Сигмонд торопит. — Нельзя нам долго тянуть. К утру не будет готово — гори он, твой зверь кролик, ясным пламенем, взорву алтарь.
Ингельдот чуть не плачет. Умоляет витязя повременить, еще один денек всего надобен, и сохранят они для святой обители Зверя Кролика.
Но Сигмонд неуступчив. — На, полюбуйся, — говорит, — что я нашел на твоем алтаре. В цветах было спрятано. — И показывает листик с писаниями. Чудной листик, вовсе не пергаментный и письмена не нем чудные, неведомые. Стал Ингельдот припоминать, где видал похожее. Припомнил.
— Да вроде такие свитки Ангел Небесный на Зверя Кролика навешивал. Да неужто, — страшная догадка резанула сердечной болью, — неужто и Ангел, не Ангел вовсе, а демон?
— Э, нет. — Почти не соврал Сигмонд, земляка выгораживая. — Самый что ни наесть Ангел. А его листочки, это, — лукавил витязь напропалую, — это молитвы такие.
Успокоился Ингельдот. — А эти свитки, колдовские писания, что ли?
— Похуже того. Вот, послушай, — стал переводить Сигмонд.
"Замок Шурваловальский
Королевство Тамплиерское.
Генералу М. Зиберовичу. Лично. Чрезвычайно секретно.
Ваше высокопревосходительство. Подтверждаю готовность принять первую группу специального назначения. Согласно плана ее встретит мой агент и проведет в Шурваловальский замок. Связной «Жадина» на грани провала. Группе целесообразно его ликвидировать. Для дальнейшей связи прошу расконсервировать агента «Схимник». Его крыша и легенда железные, полностью пригоден к эффективному использованию. Наше вам с кисточкой.
Локимэн."
Оцепенело внимал Ингельдот демоническим писаниям. Туманен смысл бесовского послания, но явно нехорош. Ох, нехорош. Сговариваются о злом демоны. А что демоны, в том сомнений нету. «Наше вам с кисточкой». Вот нечисть — своими хвостами богомерзкими присягаются. И титул «высокопревосходительство» произвел на первосвятейшего немалое впечатление.
— А что, он Генерал, как его там, Зиберович, такой высокопревосходный демон? Нешто превосходной добродетели, али, наоборот, всех высокопревзошел своей лютостью?
— Вот это точно. Лютостью и подлостью всех переплюнул. Даже не демон — архидемон.
— Благостный Бугх, — Дай нам силу злого одолеть. — Осенил себя знаком тригона Ингельдот. Но многое непонятностью своею смущало. Вот — крыша железная. Это что за невидаль? Соломенная, дело ясное, у поселян такие, ну, из дранки бывают. В знатных замках черепицей покрывают. Но железная? Кто же богатства столько имеет, чтоб дорогой металл на крышу изводить, да и какие стропила такой гнет вынесут?
— Дык вон, — начал, затылок чеша. — Растолкуй мне непутевому, что в нем, в том послании демонском, писано.
— Так я тебе переводил. Еще раз прочесть, что ли?
— Да нет, — замахал руками первосвятейший. — Я все помню. Слова-то мне ясны, да смысл темен. Нутром чую, замышляют демоны злое дело. А вот какое, в толк не возьму.
А Сигмонд, хмурясь, сравнивал и депешу шпионскую и подстрочный свой перевод. Получалось, перевел он с абракадабры да на тарабарский. — Вот давай я тебе сейчас попробую все толком разъяснить. Слушай.
Сигмонд старательно растолковывал. Ингельдот внимательно слушал. Изумленно внимал. Бледнел, краснел, руками всплескивал, священный знак тригона сотворял. Разгневан был первосвятейший неимоверно, что под его кровом, в святочестной обители лесной, змеиным кублом, завелась измена. А более был напуган происками лукавого врага черного Локи.
— Волкулак падло, оборотень, вервульф, кровопивица ненасытливый.. — Так думал Ингельдот, хладным потом прошибаемый. — Из болотных туманов Валгаллы, зломыслием архидемона Генерала Зиберовича, на мою бедную головущку посланный. Сородственничек клятого Фернира, того волка, которого и небожители страшатся. Принесло ж на мою беду убивицу, лихо неизбывное.
Устрашился, открывшимся ему, угрозой потусторонней. И твердо уяснил — один только витязь Небесного Кролика его, Ингельдота, надежда, опора и спасение. Витязь, он сапогом попирает выи богатырские и разумом весь свет объемлет. Не токмо бесов язык ему ведом, еще и скрытый смысл открыт, тайный умысел колдовской ясен. И надлежит повиноваться герою беспрекословно, и все, что бы ни повелел, исполнять достаточно, не переча.
Да, вот, только… Только без Зверя никакого первосвятейшего пророкам равночинного друида-Кроликоносца и в помине не будет. Разве один Свинячий Лыч, может и останется. А коли так, то уж лучше в одночасье голову сложить, смерть от грядущего бесовского воинства принять.
Потому перечить, таки, начал. Клянчить денек отсрочки.
— Ну дай хоть один денечек. Все так ловко задумали. Нехотя Сигмонд уговорам Ингедьдотовым внемлет. — Ладно, денечек еще дам, пожалуй. — смилостивился витязь. — Но как не управишься, не обессудь, больше ждать не намерен, взорву алтарь.
— Управлюсь, управлюсь.
И верно, управился. К следующей ночи мастеровые уроки исполнили, получили по чарке пенной, довольные спать отправились. А Сигмонд с Ингельдотом в храме заперлись, свою работу начали делать. Витязь с удивлением посматривал, как рьяно и весьма умело Ингельдот инструментом орудует, как спорится дело в его руках. Не ожидал витязь от долгополого такой сноровки. Тот удивленный взгляд встретив, заулыбался.
— Доводилось мне и слесарить и у кузнеца подручным быть. Да только не по душе мне эти занятия приходились. А сегодня, сам дивлюсь, как радо работается.
От души оба посмеялись. И давай дальше мастерить. К полуночи все было готово.
А изготовлено было такое. Потайной лючок в полу алтаря смастерили и устройство его открывающее. Снизу платформочку разместили, и опускалась та платформочка прямо в клетку. Чтоб в нужный момент Зверя Кролика от глаз людских скрыть. А как новая служба будет, то опять алтарь поднять. Все до мельчайших деталей обдумали, всю конструкцию испытали, изъянов не выявили.
— Ну с кроликом устроили. Теперь о демонах позаботится надо. — Сказал Сигмонд. Вынул из походной сумки боезапас Фартового, осторожно на алтаре разместил, укрыл свежими цветами и гирляндами. Одну динамитную шашку с запалом оставил. Спрятал в нарядной, багатоукрашенной корзинке, фитиль наружу вывел.
Справив всю работу, вернулись в Ингельдотову келью. По пути и вдовицу и первозванных и всю челядь от себя отослали. А что б не удивлялись, с какой такой радости первосвятейший, вопреки обычному, с близкими людьми трапезничать не сядет, вина не выпьет, то сослались на заботу великую. Едино постной пищи малую толику велели принесть и убираться всем вон. А они, мол де, с Сигмондом за всех до утра молиться будут.