Ерошенко Василий. Лидер 'Ташкент'

   В Севастополе "Ташкент" швартуется в Южной бухте, у холодильника - опять в новом месте. Отсюда совсем близко до флагманского командного пункта.
   Иду на ФКП доложить о прибытии и получить дальнейшие указания. Оперативный дежурный приглашает пройти в кабинет командующего флотом.
   Филипп Сергеевич Октябрьский сердечно поздравляет с благополучным прибытием, просит рассказать о переходе. Подробно расспрашивает и о нашем плавании к Босфору, хотя уже получил донесение Владимирского.
   Слушая меня, он по своей старой привычке расхаживает по кабинету, не смущаясь тем, что тут, под землей, помещение у него довольно тесное. Филипп Сергеевич бодр, настроен уверенно. О мерах по отражению нового фашистского штурма, явно готовящегося под Севастополем, говорит спокойно и деловито, как об очередной практической задаче, которую предстоит решать.
   Раздумья под новый год.
   "Ташкент" стал регулярно доставлять в Севастополь из кавказских портов подкрепления и боеприпасы.
   Чтобы уберечь лидер от ударов фашистской авиации, ему отводят для стоянки в Севастополе самые неожиданные места - то у Артиллерийской стенки, то у Морзавода, то у Инженерной пристани на Северной стороне. Нередко после того, как над бухтами пройдет самолет-разведчик, мы получаем приказание срочно перейти на новое место. А потом "юнкерсы" бомбят причал, где мы только что стояли, уже скрытый дымом зажженных поблизости шашек.
   И куда бы "Ташкент" ни поставили, мы все время имеем прямую связь с КП флагарта. По командам оттуда наш главный калибр вновь и вновь открывает огонь по берегу.
   "Ташкентцы" не видят целей, по которым бьют корабельные башни. Но после команды "Дробь" нам сообщают: "Подбито два танка", "Рассеян батальон фашистской пехоты", "Батарея замолчала...". Это донесения корректировщиков, видевших результаты нашей стрельбы.
   С 17 декабря Севастополь отбивает новый вражеский штурм. Из бухт ведут огонь пришедшие с Кавказа крейсера. Потом пришел защищать главную базу и линкор. Высаженные с кораблей свежие части идут в контратаки. Над городом и рейдом почти не умолкает канонада.
   22 декабря "Ташкент" провел десять боевых стрельб главным калибром, 23 декабря - девять, 24 декабря - восемь. Только за эти три дня выпущено почти 800 снарядов. Цели, по которым мы бьем, стали ближе: кое-где гитлеровцы потеснили наши войска. По ночам виден холодный отсвет немецких ракет, взлетающих за севастопольскими холмами, где проходит передний край.
   Гитлеровцы топчутся под Севастополем скоро уже два месяца. Они, конечно, не рассчитывали, что так здесь застрянут. И теперь жмут изо всех сил, чтобы пройти километры, отделяющие их от города, от бухт. Наверное, собираются встречать в Севастополе Новый год...
   По возможности я отпускаю ненадолго в город Ивана Ивановича Орловского. Севастополь для всех нас родной, но старпом - коренной севастополец. На Морзаводе, на Корабельной стороне у него множество знакомых, старых друзей.
   В один из тех напряженных декабрьских дней Иван Иванович, доложив о возвращении с берега, долго молча стоял в рубке, где он меня застал. Потом заговорил:
   - Василий Николаевич, севастопольцы верят, что немцы в город не прорвутся... Люди ждут - что-то произойдет и фашистов отбросят...
   Орловский взволнован. Вероятно, его близким и друзьям было очень нужно, чтобы он - свой человек и в то же время представитель флота - укрепил их веру и надежды. И очевидно, он сказал им, что думает так же, как и они. А теперь вот сам ищет поддержки.
   - Конечно, Иван Иванович, - говорю я, - фашистам здесь не бывать. Севастопольцы могут в этом не сомневаться.
   Не знаю, способны ли сейчас помочь такие банальные слова, но других не нахожу. Может быть, и не нужно никаких слов. Сама мысль о том, что Севастополь можно сдать врагу, не укладывается в сознании.
   А что положение тут тяжелое, мы со старпомом знаем одинаково хорошо. Таким оно еще не было. Но, наверное, что-то действительно должно произойти.
   Нам обоим известно, что командующий флотом уходил на крейсере "Красный Кавказ" в Новороссийск. И раз уходил в трудное для Севастополя время, то, наверное, для того, чтобы обеспечить помощь ему с Большой земли. Есть и другие признаки подготовки флота к чему-то, выходящему за рамки обычных для последних недель действий. В ближних кавказских портах задержаны до особого распоряжения некоторые корабли. Там же находятся в резерве армейские части и морская пехота.
   Но обо всем этом каждый из нас думает про себя. Орловский достаточно дисциплинирован, чтобы не вступать в обсуждение наблюдений и сведений такого рода. Получим приказ - будем знать, что и где надо делать.
   Увы, приказа принять участие в крупной наступательной операции, предпринятой Черноморским флотом совместно с армией в последних числах декабря 1941 года, наш корабль не получил. Когда в Восточном Крыму высаживались десанты, освободившие Керчь и Феодосию, "Ташкент" продолжал свои рейсы Кавказ - Севастополь.
   "Почему же нас там не было?" - в один голос спрашивали краснофлотцы, узнав о больших и радостных событиях в Крыму. Что скрывать - мне самому трудно было отделаться от чувства некоторой обиды, хотя и сознавал, что, вероятно, целесообразнее использовать сейчас "Ташкент" так, как он используется. Но все личные обиды отодвигала на задний план огромная гордость за родной Черноморский флот.
   Керченско-Феодосийская десантная операция несравнима по масштабам с первым десантом, высаженным в сентябре под Григорьевкой. Исключительно дерзким был сам замысел: часть десанта высаживалась прямо в занятых врагом крупных портах, чего уж никак не ожидали застигнутые врасплох гитлеровцы. Отряды моряков-добровольцев, ворвавшиеся в гавани на сторожевых катерах, захватили причалы для подхода крупных кораблей с основными силами десанта. В операции отличились крейсер "Красный Крым", эсминцы "Шаумян", "Железняков", "Незаможник" (им командует капитан-лейтенант П.А. Бобровников, давно уже поправившийся после ранения под Одессой), многие корабли Азовской военной флотилии.
   Особенно геройски действовал экипаж крейсера "Красный Кавказ" под командованием капитана 2 ранга А.М. Гущина. В Феодосии - враг, а крейсер швартуется у портового брекватера - дело просто беспримерное! В корабль попало полтора десятка вражеских снарядов, но зато его орудия расчистили десантникам путь в город. Возвращаясь в Феодосию с подкреплениями, крейсер подвергся бешеным атакам с воздуха. Кормовые отсеки его были полузатоплены, однако моряки электромеханической боевой части, возглавляемой Г. И. Купцом - едва ли не самым известным на Черном море корабельным инженер-механиком, - отстояли "Красный Кавказ", обеспечили ему возможность дойти до базы.
   Восхищаясь доблестью моряков этого крейсера, я никак не предполагал, что меньше чем через год мне предстоит вступить в командование "Красным Кавказом", ставшим к тому времени гвардейским кораблем...
   Подробности Керченско-Феодосийской операции, о которых я упомянул, стали известны "ташкентцам", как и всему флоту, в начале января. А 31 декабря 1941 года мы шли из Поти с очередным боевым грузом для Севастополя, зная лишь, что Керчь и Феодосия очищены от фашистских захватчиков и высадившиеся там советские войска продолжают наступление.
   Первые вести о черноморской победе были прямо-таки окрыляющими. Все понимали, какая это мощная подмога Севастополю. Острая тревога за него проходила, как прошла тревога за Москву, охватившая нас в конце октября и сжимавшая сердце весь ноябрь. Теперь от столицы фашисты отброшены уже далеко. И вот начинаем наступать и здесь на юге!
   В канун Нового года всегда тянет оглянуться на год прожитый. Но в этот раз вспоминаются лишь события последних шести месяцев. То, что было до 22 июня, кажется невероятно далеким. А этим шести месяцам можно подвести некоторый итог.
   Думаю о том, что мне ближе всего, - о корабле, о нашем экипаже, о моих боевых товарищах.
   За полгода войны все мы, не исключая и тех, кто знаком давно, как бы заново узнали друг друга. В каждом стало заметнее для окружающих самое существенное, главное, то, чем живет человек. А второстепенное, хотя бы оно и казалось раньше важным, как-то перестало привлекать внимание.
   Нельзя было не оценить в боевых походах, например, штурмана Еремеева. О нем лестно отзывался прежний командир. И все же что-то беспокоило меня в этом лейтенанте, особенно самонадеянность или то, что казалось ею. Думалось, потребуется контролировать его работу строже, тщательнее, чем я привык, плавая с другими штурманами.
   А теперь я уверен в Еремееве, как в самом себе. У него и профессиональная хватка, и какая-то особая интуиция, позволяющая без объяснений понимать маневр командира. Самонадеянность же, смущавшая меня, обернулась просто умением Александра Матвеевича не сомневаться в том, что сделано точно и четко. Иной раз сам спросишь в сложной обстановке: "Штурман, может быть, сбавить ход?" А он в ответ: "Не надо, товарищ командир. Если понадобится, я попрошу". И верно, попросит тогда прямо, без стеснения и извинений, а перестраховываться не станет. Но узнал я все это о штурмане, лишь поплавав с ним по беспокойному военному морю.
   А Павел Петрович Сурин... Мне, правда, узнавать его характер не требовалось. Еще на "Шаумяне" приходилось защищать механика от нападок за педантизм, за несговорчивость, за пресловутую записную книжку, где он постоянно фиксирует своим удивительно мелким почерком какие-то претензии то к машинам, то к подчиненным. Изменить Сурина, вероятно, невозможно. Все осталось при нем: и на самый малый промах не может не указать, и с записной книжечкой не расстается по-прежнему. Но те, кому эти его привычки, бывало, портили настроение, знают теперь о мужестве нашего мрачноватого механика в бою и видели, на что он способен, когда устраняются нанесенные кораблю повреждения. И вот - те же люди уже гордятся Суриным.
   Еще ближе к краснофлотцам стали за эти военные месяцы политруки Смирнов и Беркаль. Крепко вросли в корабельную семью молодые командиры, пришедшие позже других, - и Латышев, и Балмасов, и лейтенанты-артиллеристы. Быстро освоился на "Ташкенте" командир зенитной батареи лейтенант Роман Гиммельман, киевлянин родом. Все мы приобрели в его лице смелого и энергичного боевого товарища.
   Оправдали надежды бывалые моряки, переведенные на лидер с разных кораблей эскадры. Они действительно стали костяком экипажа. Но и те, что моложе, им под стать! Если бы приказали вот сейчас назвать самых достойных краснофлотцев и старшин, например, для представления к награде, - выбирать было бы нелегко.
   Экипаж привык к войне, втянулся в нее. И мне кажется, почти все стали немножко другими, чем были в такие далекие теперь мирные дни. Должно быть, война в самом деле имеет такое свойство - своими требованиями к людям раскрывать в них качества, раньше малозаметные.
   Но следует ли отсюда, что все одинаково понимают новую, военную, меру ответственности за свои поступки?' Корабельный комсостав всегда учили работать с каждым краснофлотцем в отдельности. На войне это стало еще нужнее. Стоит об этом забыть - и сталкиваешься с неожиданностями.
   Взять хотя бы недавний случай с впередсмотрящим. Мы теперь всегда, даже при самой хорошей видимости, выставляем в носу вахтенного, вооруженного свистком. Его главная задача - не пропустить плавающую мину. Стоит впередсмотрящий за козырьком волнолома. Ветер там, конечно, чувствуется, может иногда и брызгами обдать. Но вообще вахта не из самых трудных. И вот идем ночью из Батуми, ход - тридцать шесть узлов. Фрозе и боцман обходят верхнюю палубу и обнаруживают, что вахтенного на месте нет... Смыть не могло - не такая волна. Так где же он? Вскоре краснофлотца находят в кубрике. Объясняет: "Только что ушел на минутку погреться..."
   Помощник и боцман не могут понять, как такое вообще пришло в голову отлучиться с поста! Краснофлотец - пулеметчик из отделения Мамонтова. Когда налетали самолеты, не трусил, расчетливо вел огонь. А тут - покинул пост и, кажется, даже не чувствует за собой особой вины.
   Если вникнуть, видишь в этом, так сказать, оборотную сторону привычки к войне - качества вообще-то весьма ценного. Краснофлотец замечает: на войне многое в службе стало проще, меньше придается значения ее внешней, "парадной" стороне. И вот позволил себе "на минутку" уйти с вахты, решив, что пост не такой уж важный, пока враг еще далеко...
   Тараненко считал, что провинившийся заслужил арест на гауптвахте "на полную катушку". И в принципе боцман, вероятно, прав. Но без крайней необходимости отправлять моряка с воюющего корабля на гауптвахту тылового порта - не очень педагогично. И не сажать же его в корабельный канатный ящик!
   Решили обойтись без таких мер. Но взяли краснофлотца под строжайший присмотр со всех сторон: и по строевой линии, и по общественной. А вывод такой: присмотреть за человеком, вразумить его могли и раньше. Забегая вперед, скажу, что никаких претензий к этому краснофлотцу больше не было.
   Случай с впередсмотрящим, конечно, не столь уж значителен. Но было у нас не так давно и настоящее ЧП, вспоминать о котором тяжело. Однако на него не закроешь глаза, когда оглядываешься в последний час года на пережитое и пройденное.
   Произошло же вот что. При стоянке в Батуми в корабельной лавочке появился одеколон. Самый обыкновенный, тот, что употребляется после бритья. И нашлось несколько краснофлотцев, надумавших использовать его в качестве дополнения к обеденным "ста граммам", узаконенным военным рационом...
   Один из этих моряков вскоре стал вести себя так, что дежурной службе пришлось изолировать его. Помещение - кормовой обмывочный пункт - было выбрано не особенно удачно. Однако ничего не случилось бы, не окажись приоткрытым клапан на магистрали, через который к обмывочному пункту подается пар. Пьяный то ли в беспамятстве, то ли вздумав устроить себе душ, открыл и внутренний клапан свежего пара... Закрыть его он уже не сумел, и последствия оказались трагическими: обварившись, краснофлотец погиб.
   Так мы потеряли третьего с начала войны члена экипажа. Но те двое погибли в бою. А эта потеря была нелепой, бессмысленной.
   На корабле за все в ответе в первую очередь командир, и, докладывая о случившемся, я целиком брал вину на себя. Естественно, я не знал, останусь ли после этого командиром "Ташкента". Но совершенно неожиданно для меня сняли с должности военкома Сергеева. Так решил Военный совет флота.
   - Не волнуйся и не шуми. Так нужно, - сказал мне Александр Васильевич, вернувшись от начальства. Простились мы сердечно. Экипажу уход Сергеева был объяснен просто переводом на новое место службы.
   А на "Ташкенте" немного погодя (временно за военкома оставался Смирнов) появился чернявый и коренастый батальонный комиссар моих лет - Григорий Андреевич Коновалов. Он крепко пожал мне руку. Сообщил, что воевал до сих пор на торпедных катерах, где был военкомом дивизиона. И, широко улыбнувшись, прямо с ходу попросил:
   - Покажи корабль, командир. А с людьми уж познакомлюсь сам...
   В корабельные дела он начал вникать без малейшей раскачки в тот же день и час. И сумел, нисколько об этом не заботясь, как-то сразу всем понравиться своей энергией, живым умом, веселым характером. Мне не хотелось расставаться с Сергеевым, и Коновалова я встретил несколько настороженно, как, вероятно, встретил бы любого преемника прежнего комиссара. Однако скоро стало ясно: не сработаться с Григорием Андреевичем просто невозможно.
   Не в обиду Александру Васильевичу Сергееву, старому моему сослуживцу, будь это сказано, но к новому комиссару, мне кажется, легко привыкли и все на "Ташкенте". Прошло совсем немного времени, как он у нас, а уже кажется, будто плаваем вместе давно. Завидное это все-таки свойство: так быстро становиться на новом месте своим!
   По расчетам Еремеева новогодняя полночь должна застать нас примерно в 50 милях от подходной точки севастопольских фарватеров.
   За час до этого в ходовую рубку заглянул Коновалов:
   - Ну как, командир, выступишь по трансляции? В двадцать три тридцать, ладно? Затем сразу включим Москву.
   - Я ведь не речист, Григорий Андреевич. Может, лучше ты?
   - Нет уж, командир, сегодня тебе положено. Скажи о Керчи и Феодосии, о том, что флот наступает в ногу с Красной Армией и скоро еще не так погоним врага. А что говорить о корабельных делах - не мне тебе подсказывать. Бухгалтерию нашу, наверное, следует использовать...
   "Бухгалтерия" - это некоторые цифровые итоги того, что "Ташкент" успел сделать с начала войны. Тут фигурируют тысячи пройденных миль и тысячи перевезенных в Одессу и Севастополь бойцов, тысячи тонн военных грузов и десятки отконвоированных транспортов, тысячи эвакуированных на Большую землю раненых, женщин, детей...
   Перевозки людей и грузов были главной нашей работой в первые полгода войны. Но ведется счет и подавленным неприятельским батареям, сбитым самолетам, уничтоженным танкам, автомашинам с войсками... Эти цифры, конечно, скромные, да и не могут быть полными. Мы десятки раз открывали огонь по скоплениям фашистских войск и техники, по тем участкам фронта, где начинались или ожидались вражеские атаки. И часто о результатах стрельбы нам больше всего говорило товарищеское "спасибо за огонек!", переданное через флагарта из армейской части или от морской пехоты.
   Но комиссар прав: "бухгалтерию" надо использовать. И, обращаясь к экипажу, я привожу некоторые цифры, подчеркивая, однако, что в новом году нам предстоит сделать для победы над врагом гораздо больше.
   Потом вспоминаю наших товарищей, сражающихся на суше, которые остаются для "ташкентцев" членами корабельной семьи. Говорю о тех, кто показывает пример воинской доблести на боевых постах лидера. О боцмане Тараненко, сигнальщике Смородине, пулеметчике Мамонтове, о старшине артэлектриков Бойцове, от которого во многом зависел успех каждой нашей стрельбы... То, что я говорю, относится и к другим, а назвать всех отличившихся просто невозможно.
   Микрофон боевой трансляции в ходовой рубке. За ее иллюминаторами чернота холодной зимней ночи, сквозь которую "Ташкент" полным ходом идет к Севастополю. Хорошо, что встречаем Новый год вот так, в походе! Правда, мы сегодня не в центре главных черноморских событий, не у Керчи или Феодосии, где другие корабли продолжают поддерживать огнем десант. Но и не стоим в тыловой базе. Нас ждет Севастополь, вокруг которого не стихают бои.
   Трансляция переключается на прием Москвы. Слушаем выступление Михаила Ивановича Калинина. От него узнаем еще одну хорошую новость - освобождена Калуга! Старинный русский город, наверное, не очень большой... Кажется, у нас на корабле никого нет из Калуги. Но имя города у всех на устах. На мостике пулеметчик кричит сигнальщику: "Слышал? Калуга!.."
   Полночь... Открыта и надписана чистая страница вахтенного журнала. Первую ходовую вахту 1942 года правит командир БЧ-II старший лейтенант Новик. И его же боевой части касается первая в новом году запись в вахтенном журнале: "Зенитчики открывают огонь по появившемуся в воздухе разведчику".
   А штурман, не обращая внимания на пальбу, ищет, за что бы "зацепиться" в едва различимых выступах Крымских гор. К подходному бую Еремеев выводит корабль всегда точно. Но штурманские тревоги и сомнения - каждый раз заново.
   Наконец оттуда, где должны быть буй и дозорный севастопольский катер, пробивает темноту направленный прямо на нас узкий мигающий лучик сигнального фонаря. Мы мигаем в ответ. Обмен опознавательными состоялся. Подпустив нас ближе, катер разворачивается и ведет за собой к Севастополю.
   Глава 6. Между Севастополем и Большой землей
   В резерве штаба флота
   Рано утром иду на корабельном барказе к ФКП из дальнего угла Северной бухты, где стоит в этот раз "Ташкент". Утро не по-крымски холодное даже для января: несколько градусов ниже нуля. Эта зима на юге вообще необычайно сурова.
   Не прошли еще полпути, как за барказом начинают подниматься всплески от падающих в бухту снарядов. Всплески приближаются, того и гляди нагонят...
   - Откуда ж это в нас бьют? - озадаченно произносит старшина барказа, косясь на неприятные фонтанчики.
   - Это не в нас, Игнатов. Просто стреляют по бухте, а нам так уж повезло.
   Берем левее, к Павловскому мыску, и всплески проходят мимо.
   За броневой плитой, прикрывающей вход на ФКП, краснофлотец в каске и с автоматом вызывает дежурного. Тот, узнав меня, сообщает:
   - Командующий вас ждет.
   Это уже вошло у вице-адмирала Октябрьского в обычай: командира корабля, пришедшего с Большой земли, принимать лично.
   Мы поздравляем друг друга с Новым годом, и я отвечаю на обычные вопросы: как дошли, какова обстановка на море. А самому не терпится узнать про Керчь и Феодосию. Но уже по тому, как настроен командующий, чувствуется, что дела там идут неплохо. И под Севастополем станет теперь легче. Планы гитлеровцев еще раз сорваны. Не они, а мы встретили тут Новый год!
   Слушая меня, адмирал привычно шагает по тесному подземному кабинетику. Потом останавливается и говорит:
   - "Ташкент" на некоторое время оставим в Севастополе, в резерве штаба флота. Артиллеристам Руль работу обеспечит... Как думаешь, где кораблю лучше стоять? - и, смеясь, отвечает за меня: - Лучше, конечно, там, где не бомбят!..
   Основное место стоянки отводится в Южной бухте, у холодильника. Опыт показал, что здесь все-таки спокойнее: крутой береговой склон затрудняет вражеским самолетам прицельную бомбежку, а тем более пикирование.
   Возвращаясь на корабль, размышляю над тем, что это может сейчас означать "в резерве штаба флота". После побед у Керчи и Феодосии особенно хочется активных действий.
   Флагманский артиллерист действительно "обеспечил работой" наших комендоров. Еще до моего визита на ФКП, в шесть утра, башни "Ташкента" обстреляли вражеский аэродром на Бельбеке. Корректировщики сообщили, что эта стрельба - первая стрельба главного калибра в 1942 году - была успешной. Затем получаем новые цели по нескольку раз в день. Нередко башенные расчеты находятся на боевых постах с утра до вечера, и очередное целеуказание застает их у орудий.
   В штурманской рубке есть теперь полевая карта окрестностей Севастополя, по которой ориентируются Еремеев с Новиком, когда мы ведем огонь по берегу. После отбоя штурман часто зовет в рубку комендоров - посмотреть по карте, куда стреляли.
   Однажды героями дня стали расчеты второй башни: на их долю пришлась большая часть выпущенных снарядов. Направлял огонь штабной корпост старшего лейтенанта Сташкевича, с которым мы работали уже не раз. Потом Еремеев показал комендорам:
   - Вот где вы сорвали сейчас фашистскую атаку.
   Старшина башни Николай Семененко и его товарищи долго не могут оторваться от квадрата, обозначающего пригородную долину. Мысленно они там, на переднем крае.
   Получаем задания и на подавление вражеских батарей, таких, с которыми нам по силам тягаться. А с осадными орудиями крупного калибра, которые появились у немцев под Севастополем, ведут артиллерийские дуэли тяжелые береговые батареи.
   Но полностью оградить город от обстрелов невозможно. Разрывы снарядов на улицах, попадания в жилые дома стали явлениями обыденными. За январскую стоянку мы ближе узнали, как живут в этих условиях севастопольцы.
   На причале произошла случайная встреча с городскими руководителями. Как-то я заметил остановившуюся у холодильника - это совсем близко от корабля машину, из которой прошли в ворота председатель Севастопольского горсовета Василий Петрович Ефремов и секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина. Старые знакомые... Ефремова знаю еще с тех пор, когда мы оба увлекались прыжками с вышки на водной станции. По довоенному времени знаком и с Сариной.
   Сойдя на причал, я дождался их у машины. Вслед за мною подошли Коновалов, Фрозе, еще двое-трое "ташкентцев". Ефремов и Сарина не могли долго задерживаться, но охотно уделили нам те минуты, которыми располагали. Обступив их, мы с жадностью ловили каждое слово. Ведь давно не были в городе дальше ФКП, а Севастополь пережил за это время два фашистских штурма.
   Ефремов в бушлате и морской фуражке. Так стали одеваться многие партийные и советские работники осажденного города, как бы подчеркивая и этим неотделимость его от флота.
   - Зарываемся в землю, - говорит Василий Петрович, - отвечая на наши расспросы о севастопольской жизни. - Используем все, что было готово, подвалы, бомбоубежища, штольни, пещеры. Роем и новые укрытия. Под землей работают мастерские, школы, типография... Кинотеатр подземный открыли. Приходите, если сможете, - крутят последний "Боевой киносборник"!
   Он рассказал, каких усилий стоило обеспечить под бомбежками и обстрелами работу хлебозавода, электростанции, бань. Севастопольцы продолжают ремонтировать на Морзаводе корабли, наладили производство мин для минометов. Действуют все необходимые городу предприятия, работают магазины, парикмахерские, ходит трамвай...
   - А люди,-добавляет Антонина Алексеевна Сарина, - все-таки удивительно быстро привыкли к осадным условиям, научились избегать лишней опасности. Даже в самые трудные дни никакой паники! И благодаря этому жертв от бомбежек и обстрелов меньше, чем могло быть...
   Несколько часов спустя, уже поздно вечером, в Южную бухту плюхнулся снаряд дальнобойной немецкой батареи. Весь корпус лидера вздрогнул. Мы с Орловским и Фрозе одновременно выскочили на полубак. Все уже было спокойно, только плескалась у борта разошедшаяся по бухте мелкая волна. Но потом мы обратили внимание на какую-то возню за причалом, там, где начинались опорные сваи холодильника. Оттуда доносились из темноты человеческие голоса.