Ерошенко Василий Николаевич
Лидер 'Ташкент'

   Ерошенко Василий Николаевич
   Лидер "Ташкент"
   Аннотация издательства: "Внимание! Голубой крейсер идет в Севастополь!" Такие донесения часто передавали весной и летом 1942 года на свои аэродромы фашистские самолеты-разведчики. И десятки "юнкерсов" поднимались в воздух, чтобы перехватить советский корабль. На его курс заранее выходили вражеские торпедоносцы и катера. Но ничто не могло помешать кораблю вновь и вновь прорываться в осажденный город. "Голубой крейсер" - это лидер эскадренных миноносцев "Ташкент", корабль, ставший на Черном море почти легендарным. Во всех боях лидером командовал капитан 3 ранга Василий Николаевич Ерошенко, ныне контр-адмирал в отставке. В его воспоминаниях рассказывается о боевых походах славного корабля, о героическом экипаже "Ташкента", подвиги которого навсегда вошли в историю Советского Военно-Морского Флота.
   Содержание
   Глава 1. Тревожная весна
   Голубой красавец
   Путь к командирскому мостик
   Новый корабль и старые знакомые
   "Будьте готовы!
   Глава 2. В строй эскадры
   Шквал на Буге
   По военным фарватерам
   Севастопольский рейд
   Глава 3. Курс-Одесса
   Главный калибр открывает огонь
   В море бывает всякое
   Два августовских дня
   Война проверяет, война учит
   Глава 4. Навстречу новым боям
   История четвертой башни
   Эсминец "Фрунзе"
   Возвращение в строй
   Глава 5. Кавказские базы
   "Плавать можем нормально"
   "Через перевал"
   Сквозь штормы и огонь
   Раздумья под Новый год
   Глава 6. Между Севастополем и Большой землей
   В резерве штаба флота
   Двое с "Москвы"
   Евпаторийская ночь
   "Летучий голландец"
   Глава 7. Прорывая кольцо блокады
   Трудные мили
   Памятный Феолент
   Камышевая бухта
   С сибиряками не пропадешь
   Неожиданный пассажир
   Прощай, "Безупречный"!
   Один за двоих
   Глава 8. Родной наш корабль
   Когда надевают "первый срок"
   Подвиг котельных машинистов
   "Турбинам работать до последней возможности!"
   И все-таки дошли
   "Достоин гвардейского звания"
   В полдень 2 июля...
   Оставляя частицу души
   Вместо последней главы
   Приложение. Лидер эскадренных миноносцев "Ташкент". Николай Семашко
   Глава 1. Тревожная весна
   Голубой красавец
   В конце сорокового - начале сорок первого года многие черноморцы заглядывались на новый корабль, показывавшийся то в одном, то в другом порту. Само по себе появление у нас на Черном море еще одной "боевой единицы" стало уже делом обычным - флот рос и планомерно пополнялся кораблями различных классов. Но этот корабль привлекал особое внимание. Им нельзя было не любоваться.
   Слегка откинутые назад мачты и трубы, первая из которых как бы срослась с крыльями мостика и обтекаемой рубкой, острый форштевень и "зализанные" обводы высокого полубака - все это словно подчеркивало стремительность корабля, говорило о большой скорости его хода. А возвышавшиеся над палубой орудийные башни и торпедные аппараты давали представление об его ударной мощи, свидетельствовали, что он создан для активного морского боя.
   Словом, это было выразительное сочетание быстроты и силы. И с общим обликом корабля удивительно гармонировала не совсем обычная окраска его бортов и палубных надстроек - не просто серо-стальная, "шаровая", как у других, а с голубоватым оттенком. Она придавала кораблю нарядный, несколько щеголеватый вид, который всегда радует глаз моряка.
   "Голубой красавец" - так прозвали новый корабль, будто сговорившись, военные моряки в Севастополе, Одессе, Батуми. А гражданские люди, не особенно сведущие в тонкостях корабельной классификации, стали называть его "голубым крейсером". Они были, впрочем, не так уж далеки от истины. И по вооружению, и по водоизмещению (почти четыре тысячи тонн) лидер эскадренных миноносцев "Ташкент" - таково было официальное наименование голубого красавца представлял собою нечто среднее между обыкновенным эсминцем и легким крейсером.
   Уместно сказать несколько слов о самом понятии "лидер эсминцев", поскольку этот термин встречается теперь уже редко. Он появился на том этапе развития военно-морского искусства, когда эскадренные миноносцы, ставшие потом почти универсальными боевыми кораблями, предназначались еще главным образом для торпедных атак. Теоретики этого класса кораблей считали тогда, что во главе ударных групп эсминцев должны идти "ведущие", или "лидеры", - корабли несколько больших размеров, с усиленным вооружением, с особенно высокой маневренностью.
   Вторая мировая война существенно изменила взгляды на назначение эсминцев. Использование их для торпедных атак в новых условиях свелось к единичным случаям. Вместо этого эсминцам пришлось решать множество других боевых задач. Лидеры же, как сильнейшие среди эсминцев, послужили прообразом новых серий эскадренных миноносцев, а значение особого "подкласса" постепенно утратили. И термин "лидер" стал исчезать из флотского обихода, сделавшись достоянием военно-морской истории, подобно тому, как это, в силу других причин, произошло с термином "линкор".
   Но четверть века назад мы еще жили "классическими" представлениями о морском бое, опиравшимися на опыт первой мировой войны. Новый лидер означал для нас прежде всего то, что у Черноморского флота появился еще один корабль, способный возглавить стремительную атаку легких надводных сил против крупных неприятельских кораблей. Действительные боевые задачи наших лидеров и эсминцев оказались, быть может, не такими романтическими, но не менее трудными. Впрочем, не буду забегать вперед.
   В те предвоенные месяцы, о которых идет сейчас речь, "Ташкент" проходил интенсивные ходовые испытания. Поэтому его и можно было встретить сегодня на Севастопольском рейде, завтра - в какой-нибудь из кавказских баз, а через день - снова в Севастополе или Одессе.
   Командиром "Ташкента" был мой старый товарищ капитан 3 ранга Евгений Николаевич Жуков. А я командовал "Москвой" -другим лидером, находившимся в строю уже три года. Естественно, я не упустил возможности побывать на "Ташкенте", как только оба корабля встретились в одной базе. Я уже знал, что новый лидер показал отменные мореходные и маневренные качества. Скорость его при работе турбин на полную мощность достигала 44 узлов, что соответствует в переводе на сухопутные меры примерно 80 километрам в час. Такая скорость являлась рекордной не только в масштабах нашего Черноморского флота.
   Жуков водил меня по лидеру, не скрывая гордости за свой корабль. Он действительно производил отличное впечатление. Разумеется, я не увидел чего-то необыкновенного, но по сравнению с "Москвой" на "Ташкенте" было немало нового.
   Понравились мне и ходовой мостик, и очень удобная рубка, и протянувшийся вдоль всего корабля закрытый штормовой коридор, по которому можно попасть из любого внутреннего помещения в любое другое, не выходя на верхнюю палубу. Непривычно просторными показались машинные отделения, где часть вспомогательных механизмов разместилась под съемным настилом. Ну и, конечно, покрепче корпус, посолиднее вооружение. Как-никак настоящая башенная артиллерия! До того ее имели на нашем флоте только крейсера да линкор.
   Я еще не сказал, что лидер унаследовал свое название от корабля, известного по гражданской войне. Правда, тот "Ташкент", входивший в состав Волжской военной флотилии, был просто вооруженным пароходом. Но его имя прославлено подвигами экипажа, сформированного из революционных балтийцев, и стоит во флотской истории рядом со знаменитым "Ваней-Коммунистом". Зная об этом, черноморские "ташкентцы" еще больше гордились своим лидером. Нельзя было не заметить в них какой-то особой подтянутости. Наверное, все краснофлотцы, назначенные на новейший корабль, считали, что им оказана честь.
   Еще большая честь - командовать таким кораблем. И, прощаясь в тот раз с Евгением Николаевичем Жуковым, я немножко ему завидовал.
   Не думал я, что скоро приду на "голубой красавец" уже не в качестве гостя и что с этим кораблём будет связано самое памятное во всей моей флотской службе, да и во всей жизни.
   В конце зимы, кажется в феврале, я неожиданно получил приказание явиться к командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф.С. Октябрьскому.
   Надо сказать, что Филипп Сергеевич Октябрьский очень хорошо знал командиров кораблей, хотя их и становилось на флоте все больше. Он всегда был в курсе того, как идут у каждого из нас дела, имел собственное, не только по аттестациям, представление о наших личных качествах, часто выходил то на одном, то на другом корабле в море.
   Словом, встречаться с командующим мне приходилось нередко. Но обычно это происходило если не на корабле, то на каких-нибудь совещаниях. Весь стиль работы адмирала Октябрьского приучил нас, командиров, смотреть на персональный вызов к нему в штаб флота как на нечто такое, для чего должны быть совершенно особые причины. Я даже не мог вспомнить, был ли хоть раз в кабинете комфлота с тех пор, как получил там приказание сдать другому командиру эсминец "Шаумян", а самому принять "Москву".
   И поскольку серьезных провинностей я за собой не знал, оставалось предположить, что меня снова ожидают какие-то перемены в службе.
   Вхожу в кабинет несколько взволнованный. Представляюсь, называя себя еще непривычным, только что присвоенным мне званием - капитан третьего ранга...
   Командующий идет мне навстречу от письменного стола. А может быть, он и не сидел перед этим за столом. Филипп Сергеевич всегда отличался подвижностью, непоседливостью, выдававшими кипящую в нем энергию. Рассказывали, что, обдумывая что-нибудь, он обычно шагает по кабинету, поглядывая на бухты и рейд, которые хорошо видны из его окон, на Корабельную сторону с Малаховым курганом. Должно быть, из-за нелюбви к сидению за столом командующий и завел у себя высокую конторку с наклонной доской, у которой можно работать стоя. Среди остальной довольно торжественной обстановки, полагавшейся в кабинете "по штату", эта конторка выделялась своей простотой.
   Поздоровавшись со мною, командующий без всяких предисловий объявил:
   - Товарищ Ерошенко, Военный совет флота имеет в виду перевести вас командиром на "Ташкент". Как смотрите на это?
   - О таком корабле можно только мечтать! - выпалил я, не будучи в состоянии скрыть свою радость, да и не заботясь об этом.
   - Я так и думал, что уговаривать не придется, - весело сказал Филипп Сергеевич. И, отбросив официальность, перешел на "ты": - Корабль получаешь отличный, с отборным экипажем. И сам ты, хоть человек еще молодой, а моряк уже старый, опытный. В общем, справишься.
   Мы сели. Командующий сообщил, что Жуков назначается с повышением на другую должность, а "Москву" примет у меня капитан-лейтенант Тухов. Затем Филипп Сергеевич заговорил о моих практических задачах на новом корабле.
   "Ташкент" находился в это время на заводе. По завершении цикла ходовых испытаний он пришел на завод для установки недостававшего еще на лидере вооружения и некоторой другой техники. Предстояло, кроме того, произвести кое-какие корпусные работы, требовавшие постановки корабля в док. Во всех работах в целях ускорения их участвовал и личный состав лидера. Одновременно отрабатывалась организация службы -экипаж осваивал свои обязанности по корабельным расписаниям, отшлифовывал навыки действий на боевых постах.
   - Самое главное, - энергично подчеркнул командующий, - быстрее наладить боевую организацию, сплотить экипаж, в кратчайший срок сделать "Ташкент" по-настоящему готовым к бою. Филипп Сергеевич не сказал ничего такого, что выходило бы за рамки привычных для меня задач и понятий. Время было мирное, но боевая подготовка являлась основным нашим занятием, повышение боевой готовности - постоянной заботой. И все же эти слова командующего прозвучали как-то особенно значительно. Может быть, потому, что в тот знаменательный день вообще все воспринималось мною необычайно глубоко и сильно.
   Окрыленный оказанным мне доверием, я испытывал огромный душевный подъем. Жалел, что нельзя отправиться на "Ташкент" немедленно. Командующий предупредил: я должен не просто передать "Москву" новому командиру, но и помочь Тухову освоиться, немного поплавать вместе с ним.
   Путь к командирскому мостику
   Прошло недели три, прежде чем я смог отбыть к новому месту службы. Сев в Симферополе в шестиместный самолетик, я наконец ощутил происходящую в моей жизни перемену. И, ощутив ее, забеспокоился: как-то пойдут у меня на "Ташкенте" дела? Сколько ни служи, а перевод командиром на другой корабль, пусть даже самый желанный перевод, заставляет о многом задуматься.
   Я летел в тряском самолетике, почти не замечая подробностей пути. Нахлынули воспоминания - и о недавнем, и о далеком. Перед глазами проходила вся моя флотская биография.
   Как это сказал командующий? "Хоть человек еще молодой, а моряк уже старый..." Может быть, и в самом деле еще молодой - мне тридцать три года. А морскую форму, если считать и курсантскую, ношу пятнадцатый год. Но мысленно зачислил себя в моряки гораздо раньше.
   Трудно объяснить, как это получается, что море вдруг потянет к себе, потянет властно, неудержимо того, кто и в роду не имел моряков, и сам не у моря вырос. Одно могу сказать - так бывает. Так было и со мной.
   Мой отец, железнодорожный служащий, связанный всею своей долгой трудовой жизнью со станцией Екатеринодар, а потом Краснодар, надеялся, кажется, что и я выберу себе профессию, причастную, так или иначе, к сухопутному транспорту. Поначалу к этому и шло. После школы я учился в дорожно-строительном техникуме, летом работал на ремонте путей. Вокруг были кубанские долины и зеленые предгорья. А мне все виделось море, на которое довелось взглянуть в Новороссийске еще в детстве, не давали покоя качающиеся на нем корабли...
   В техникуме нашлись еще два заядлых "моряка" - Ваня Кузьмин и Сережа Шипулин. Как-то мы вместе наведались в горком комсомола узнать про путевки в военно-морское училище. Путевок нам не обещали: почему-то их не присылали в наш город. Но мы уже раззадорились и решили не отступать. Нет путевок - поедем так, благо проезд по железной дороге нам бесплатный!
   В каком месяце бывает прием в морские училища, мы точно не знали. Чтобы не опоздать, отправились в путь весной, как только окончились занятия в техникуме. Запаслись характеристиками от комсомольской ячейки - и махнули прямо в Ленинград. Там выяснилось, что мы чересчур поторопились: прием осенью. Но это нас не очень огорчило. О том, чтобы вернуться и пожить до конца лета дома, не было и мысли. Через неделю мы уже работали малярами на экскаваторном заводе. А когда настал срок, выхлопотали себе заветные путевки.
   Получали их в Смольном, в Ленинградском губкоме комсомола. Шли оттуда по городу, еще недавно совсем чужому, а теперь уже немножко знакомому, и казалось нам, трем восемнадцатилетним парням из Краснодара, что счастливее нас нет никого на свете. Ведь исполнялась наша общая мечта, та, что и сдружила нас.
   Но исполнилась она не у всех троих. Ване Кузьмину не помогла и комсомольская путевка: медицинская комиссия не допустила его к экзаменам по состоянию здоровья. Мы с Сергеем Шипулиным очень переживали за приятеля. Нам-то повезло до конца. Осенью 1926 года мы стали курсантами Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе.
   Учиться было нелегко, давала себя знать недостаточная общеобразовательная подготовка. К тем, кто пришел с комсомольской путевкой, как и к поступавшим в училище краснофлотцам, экзаменаторы приемной комиссии относились снисходительно. Рассчитывали, очевидно, на то, что сознательное отношение к учебе, большое желание стать командирами Красного флота помогут нам одолеть "гранит науки", как принято было тогда говорить.
   Мы действительно вгрызались в этот "гранит", не щадя себя. Нередко сидели над учебниками и по ночам. И все-таки не раз брало сомнение: постигнем ли всю премудрость, входившую в программы? Училище имени М.В. Фрунзе официально стало считаться высшим несколько позже, но фактически уже тогда давало знания в объеме высшего военно-морского учебного заведения.
   И это несмотря на то, что многое в оборудовании классов и кабинетов относилось ко вчерашнему дню военно-морской техники. Смешно вспомнить: не было даже гирокомпаса - только магнитный. Состояние училища в двадцатых годах не могло не отражать технической отсталости и бедности страны, только-только оправившейся от хозяйственной разрухи и лишь начавшей набирать силы для могучего рывка вперед.
   Но если бедновато было с техникой, то подлинное богатство училища составляли его преподавательские кадры. Здесь собрались опытнейшие моряки и видные ученые, люди большой культуры, представители лучшей части старого флотского офицерства. Гордясь славной морской историей России, они беззаветно любили флот, корабельную службу. Наверное, любовь к флоту и помогла им, в большинстве выходцам из дворян, найти свое место в новом, советском обществе.
   Помню откровенный рассказ одного из старейших преподавателей Леонида Григорьевича Гроссмана о том, как он после революции ушел было с флота, но затосковал без любимого дела. Он нашел в себе силы вернуться и стал наставником советских морских командиров. Именно наставником, а не просто учителем, потому что Гроссман не только великолепно знал свой предмет, но и умел увлечь им молодежь, поддержать и развить у нас интерес к будущей профессии.
   Мы чувствовали у наших педагогов горячее желание сделать нас образованными военными моряками, энтузиастами флотской службы. На всю жизнь я сохранил глубокую благодарность преподавателю мореходной астрономии М.В. Никитину, девиатору С.И. Фролову, математикам М.Ф. Ляскоронскому и Р.А. Холодецкому и другим моим учителям. Им я обязан и тем, что, несмотря на существенные пробелы в школьной подготовке, вышел из училища с достаточными для службы знаниями, и тем, что окончательно утвердился в своем морском призвании. Большое влияние имел на всех нас и начальник училища Юрий Федорович Ралль, потомственный моряк, участник боев с белогвардейцами и интервентами на Балтике, а в дальнейшем - известный советский адмирал. Он был очень близок к курсантам, проводил много времени со своими питомцами.
   Особое место занимал среди наших учителей преподаватель морской практики Никита Дементьевич Харин. Бывший корабельный боцман, он приводил нас в восхищение уже своей колоритной внешностью морского волка - богатырский рост, могучие грудь и плечи, широкое обветренное лицо с никогда не проходящим темным загаром. На уроках Харина мы как бы приобщались к настоящей морской жизни. Он учил нас вязать замысловатые узлы, плести маты и кранцы, грести, управлять парусом, был нашим флагманом, нашим адмиралом в первых шлюпочных походах. Никита Дементьевич изумительно чувствовал ветер и волну, знал множество поучительных морских историй. Некоторыми его советами я пользовался, будучи уже командиром корабля.
   Весной 1930 года мы прощались с училищем. Каждому, конечно, не терпелось узнать, где ему предстоит служить. Это решалось в конце апреля, после государственных экзаменов.
   Порядок распределения выпускников по флотам и флотилиям был довольно своеобразный. Один человек - "первый по списку", то есть тот, кто кончал училище с самыми лучшими показателями, - имел право "свободного выбора моря". Судьбу остальных определяла жеребьевка.
   Мы по очереди подходили к столу, за которым сидела комиссия, возглавляемая начальником строевого отдела училища Николаем Брониславовичем Павловичем. Маленькая девочка, дочка кого-то из лаборантов, вращала стеклянную урну со свернутыми в трубочку билетами. На них было написано: Балтика, Черное море, Каспий, Север, Дальний Восток... Если в скобках стояло "гидроавиация", это означало, что вытянувший билет станет, пройдя дополнительные курсы, штурманом морской авиации, которых тогда называли летнабами. Такой жребий достался моему земляку Сереже Шипулину.
   Больше всего попадалось, конечно, "балтийских" и "черноморских" билетов: в то время у нашей страны было только два настоящих флота. На Севере и на Тихом океане имелась лишь морпогранохрана, а на Каспии и на Амуре - сравнительно небольшие флотилии.
   Предъявлять комиссии вытянутый билет разрешалось не сразу: до утра следующего дня мы имели право "меняться морями". Мне это право не понадобилось. На моем билете значилось: "Черное море". То самое, которое довелось мне увидеть первым из всех морей! То, на которое все время тянуло. И то, которого я, в сущности, совсем еще не знал, потому что летнюю практику мы проходили на Балтике.
   О Черном море и службе на нем судят порой превратно. Иной раз встретишь человека, который знает его по отпускам, проведенным на крымских или кавказских пляжах, и соответственно представляет себе жизнь черноморцев. Случается, что и свой брат - военный моряк из Кронштадта или Владивостока считает черноморца "курортником"...
   Слов нет, море наше летом теплое, и солнце над ним жаркое. Такое жаркое, что накалившаяся за день корабельная сталь не остывает и ночью. В кубриках и каютах душно, особенно если по тревоге задраены иллюминаторы. Интендант, и коки, бывало, никак не найдут на корабле места, где можно подольше сберечь свежее мясо, - холодильники появились уже потом. Что же до пляжей и прочих курортных благ юга, то они меньше всего касаются военных моряков. Прослужив в Крыму одиннадцать лет, я так и не успел побывать в Ялте, в Алупке...
   Оканчивая училище, я не задумывался ни об особенностях черноморской службы, ни об ее преимуществах. Не знал и того, что экипажи Черноморского флота славятся - и по праву! - своей сплоченностью, дружбой. Влечение на этот флот, на это море было у меня безотчетным. Немалую роль, вероятно, играло в этом чувстве то, что на моей родной Кубани моряка всегда представляли черноморцем.
   Официальное торжество выпуска совпало с первомайским праздником. Мы в последний раз собрались в. Зале Революции, где в 1917 году выступал Ленин и где училище отмечало все знаменательные даты. Ю.Ф. Ралль зачитал приказ, и все мы, вчерашние курсанты, стали помощниками вахтенного начальника, что соответствовало еще не существовавшему тогда лейтенантскому званию.
   Первого мая - выпуск. А второго поезд увозил меня и других "черноморцев" в Севастополь. Тут нас расписали по кораблям. Я надеялся попасть на подводную лодку или торпедный катер, но таких вакансий было мало. Послали на флагманский корабль флота - линкор "Парижская коммуна".
   Он принадлежал к знаменитой серии балтийских дредноутов, вступивших в строй еще в 1914 году и модернизированных в советское время. На Черное море линкор пришел в январе того же, 1930 года вместе с крейсером "Профинтерн". Экипаж еще жил впечатлениями двухмесячного плавания вокруг Европы, воспоминаниями о страшном шторме в Бискайском заливе, после которого пришлось ремонтироваться в Бресте, о стоянке в Неаполе, о встрече с Максимом Горьким. В судовой лавочке не перевелись еще итальянские сигареты. Народ на "Парижской коммуне" был с гордецой: кое-что, мол, повидали...
   Помощник вахтенного начальника - это командир еще без определенной специальности. Он мог стать артиллеристом или минером, связистом или штурманом. Мне хотелось специализироваться по штурманской части. И потом, я учился в штурманском классе курсов усовершенствования комсостава. Но на линкоре попал в распоряжение старшего артиллериста Федора Ивановича Челпанова, который определил мне быть дальномерным специалистом.
   Ф.И. Челпанова помнят многие черноморцы. На "Парижской коммуне" он пользовался особым авторитетом и поистине виртуозно управлял огнем двенадцатидюймовых орудий. Известна была его строгость. Но, не прощая никакой небрежности, халатности, Федор Иванович предоставлял подчиненным большую самостоятельность. И немало опытных артиллеристов гордятся, что были его учениками.
   Артиллерия не стала моей специальностью на всю службу. Однако полтора года, проведенные под началом Челпанова, научили многому такому, что нужно не только артиллеристу. И прежде всего по-настоящему, по-командирски отвечать за порученное тебе дело.
   После линкора я был штурманом, а затем помощником командира на канонерской лодке "Красный Аджаристан". На ней впервые испытал ни с чем не сравнимую радость и гордость самостоятельного управления кораблем. Правда, там я лишь временно исполнял командирские обязанности. Но довольно скоро, в 1935 году, был назначен командиром строившегося в Севастополе тральщика "Груз".
   Командиром корабля мысленно видит себя каждый курсант военно-морского училища. А когда училище уже позади, отчетливо сознаешь, как далеко тебе до заветного командирского мостика. Чтобы мечта о нем обрела какую-то реальность, нужно не просто многому научиться, но и заслужить то особое, доверие, которым облечен командир хотя бы самого маленького корабля. Ведь в открытом море возможны любые неожиданности, а старшие начальники далеко. Недаром за командиром корабля всегда признавалось право в случаях, не предусмотренных уставом и приказами, действовать по своему усмотрению, соблюдая интересы и достоинство Советского государства.
   На "Грузе" я понял, что такое командирская ответственность. Я вводил этот тральщик в строй, формировал и сколачивал его экипаж, поднимал на нем флаг... И это был первый в моей службе совершенно новый корабль. Пусть небольшой, но вполне современный, он резко отличался - и внешним видом, и всем своим оснащением - от судов постройки начала века, доставшихся нам в наследство от старого флота. Радостно было сознавать, что наш быстроходный дизельный тральщик - один из первенцев флота нового, который создавала Страна Советов для защиты своих морских рубежей.