Ерошенко Василий. Лидер 'Ташкент'

   На сорокаузловом ходу догоняем и оставляем позади "Безупречный", для которого максимум - тридцать четыре узла. Пока корабли близко, обмениваемся с Буряком семафорами. "Все в порядке, готовы к отражению новых атак", - передают от Петра Максимовича. На палубе у него такая же картина, как и у нас: сибиряки, расставив где только можно свои пулеметы и "пэтээры", держат круговую оборону.
   "Ястребки", сделав над кораблями прощальный круг, поворачивают к Новороссийску - провожать нас дальше они не могут. А вражеские аэродромы будут все ближе и ближе.
   - Перерыв окончен, идут опять... - объявляет полчаса спустя Орловский. Зоркий старпом, почти не отрывавшийся все это время от бинокля, первым заметил новую группу самолетов, опередив сигнальщиков.
   Это снова "хейнкели", быть может, те же самые, успевшие заправиться и подвесить бомбы. Опять разделяются на две группы. А высота теперь другая, не больше тысячи метров. Знают, что мы уже без прикрытия, и ведут себя нахальнее...
   Бомбы ложатся ближе, чем в первый раз. Делая резкие повороты, "Ташкент" срезает бортом не успевшие осесть водяные столбы. Они рушатся на палубу, надстройки, мостик.
   Ослепленный хлынувшим и на меня "душем", я пропустил мгновение, когда в бомбардировщик попал зенитный снаряд. Отряхиваясь от воды, слышу крики восторга на палубе и лишь тогда замечаю падающий самолет. Молодец Макухин! Впрочем, вероятно, и автоматы Гиммельмана ему помогли.
   Наступает передышка, но она короткая - впереди еще одна группа бомбардировщиков. Поворачиваю прямо на них, так выгоднее. Тем временем сигнальщики успевают связаться с "Безупречным". Там, как и у нас, ни потерь, ни повреждений нет.
   Отбиваем новую атаку. Общий огонь корабельных и армейских зенитных средств сливается в оглушающий треск. Но огонь огнем, а не меньше значит и маневр. Стараюсь не пропустить момент, когда первые бомбардировщики подойдут к точке сбрасывания бомб, и круто поворачиваю корабль влево. Поворот выручает - бомбы ложатся в стороне. И еще один самолет задымил. Ну и день сегодня у наших зенитчиков! А до "Безупречного" эта группа бомбардировщиков не дошла разрядилась по "Ташкенту", ничего не достигнув.
   Солнце наконец садится в море, окрасив полнеба багровым заревом заката. В густых сумерках проходим мимо далекой Ялты. Смутно белеют в окулярах бинокля корпуса бывших санаториев. Все еще трудно представить, что и в этих светлых дворцах хозяйничают фашисты.
   Остаток пути до Феолента проходим спокойно. Но если было столько атак в открытом море, то тут уж нас обязательно кто-нибудь ждет. Новик еще раз напоминает командирам башен: по катерам, как и по торпедоносцам, огонь открывать самостоятельно!
   Обрывистый мыс вырастает прямо по курсу черной стеной. Темнота скрадывает расстояние. Кажется, корабль вот-вот врежется в громадную скалу. Сейчас поворот... Еремеев прильнул к пеленгатору. И в этот момент - почти одновременные доклады дальномерщика и сигнальщиков:
   атер справа без хода!
   - Катер слева! Дал ход!..
   Гремят выстрелы носовых башен. К ним присоединяются зенитки - батарея Гиммельмана в первый раз бьет не по самолетам, а по морской цели.
   Вот и встретились с "масами". Два итальянских катера подкарауливали лидер, дрейфуя с выключенными моторами. Рассчитывали, очевидно, атаковать с предельно короткой дистанции именно там, где близость берега ограничивает наш маневр.
   Но атакуем мы! "Ташкент" первым открыл огонь, не пропустив и момент поворота.
   - На катере взрыв! - кричит сигнальщик. Вижу и сам: один из "масов" охвачен огнем. Затем его заслоняют всплески от наших снарядов. Другого катера не видно, однако ясно, что и у него, атака не получилась. "Ташкент" мчится дальше к Херсонесу. Внезапно наш курс пересекает на бреющем какой-то большой самолет, должно быть, взлетевший с воды торпедоносец. Он так близко вынырнул из темноты, что на мгновение показалось: вот-вот столкнется с кораблем или пройдет прямо над полубаком. Наши пушки и пулеметы сибиряков бьют по шарахнувшейся в сторону машине чуть не в упор. Не попасть в нее просто невозможно, и самолет плюхается в воду. Какой-то шальной торпедоносец! Торпед он не сбросил и сам подставил себя под удар.
   На Инкерманском створе сбавляем ход. Теперь уж, считай, мы в Севастополе. Как-то там "Безупречный"? Он еще только подходит, к фарватерам...
   Во второй раз уже увереннее входим в Камышевую, ориентируясь по темной башне Херсонесского маяка и едва мерцающим синим огонькам створных знаков. Причальная баржа полузатоплена - очевидно, за это, время в нее попал снаряд. Через осевшую баржу перекинут на берег деревянный мостик. На берегу та же картина: ряды носилок и толпа ходячих раненых. Кажется, их еще больше, чем в прошлый раз. Над Севастополем - такое же зарево. Как только остановили машины, стал тревожно громким непрестанный гул артиллерийской перестрелки вокруг города.
   Сибиряки, выкатив на берег свои пушки, помогают краснофлотцам выгружать боеприпасы. Удивительно ладные, сноровистые эти солдаты, нигде не теряются. На корабле чувствовали себя словно дома. И здесь, на отрезанном от Большой земли "пятачке", тоже сразу ведут себя по-хозяйски. Такие люди, вероятно, способны творить в бою чудеса.
   С берега несут раненых. Часть их доставлена прямо с передовой. Мы готовы и к этому: в кают-компании развернута операционная.
   Пока переносят на корабль тяжелых, остальные раненые, придвинувшись к цепочке краснофлотцев, стоят на берегу сплошной стеной. Стоят молча, терпеливо. Даже когда в маленькую бухту залетает шальной снаряд, в толпе за баржей ни движения, ни вскрика.
   - Общая посадка! - командует Сергей Фрозе, и молчаливая стена людей приходит в движение. Живой поток растекается по палубе, заполняет кубрики, переходы...
   Через некоторое время я подаю Фрозе знак, и из динамика, обращенного к берегу, раздается его голос:
   - Посадка прекращается! Остальных возьмет второй корабль!..
   "Безупречный" уже здесь, отдал якорь посередине бухты. Но не слишком ли много пассажиров мы ему оставляем?
   колько раненых принято?
   Орловский и Фрозе не могут назвать точной цифры. Были поставлены на барже специальные счетчики, но они сбились.
   Выяснив обстановку в низах, - оказывается, кое-где еще можно потесниться возобновляем на минуту-полторы общую посадку. Теперь уже больше некуда. Краснофлотцы боцманской команды, остававшиеся на барже, сами отдают швартовы.
   Задним ходом "Ташкент" проходит в нескольких метрах от "Безупречного". Петр Максимович Буряк стоит, как и я, на крыле мостика. Лица в темноте не видно, но узнаю его по широкой плечистой фигуре и хрипловатому голосу.
   - Несколько красноармейцев легко ранены, - сообщает Буряк. - В остальном порядок.
   - Не задерживайся, Петр Максимович! - советую ему. - А то как бы не поднялся к утру ветер...
   - Понял. Счастливого плавания!
   И разошлись наши мостики. Не подсказало мне сердце, что вижу Буряка, говорю с ним в последний раз...
   Пока спокойно, "ташкентцы" стараются получше устроить раненых. Коновалов рассказал на мостике, что Латышев перенес раненую женщину и двоих ее детей в свою каюту. В кубриках и на палубе за ранеными ухаживают наши боевые санитары. С ними и Боря Кулешин. Шустрый мальчонка в матросской форме одним своим видом ободряет и радует измученных людей.
   Много горячей работы навалилось на наших медиков. У них в лазарете обстановка, как в полевом госпитале. На мостик доложено, что Николай Федорович Куликов, второй наш врач, произвел несколько не терпящих отлагательства ампутаций... "Все будут жить!" - заверил он старпома по телефону. На борту "Ташкента" не умер еще ни один раненый, и наши врачи этим гордятся.
   Избежав на обратном пути встреч с торпедными катерами и успешно отразив несколько атак бомбардировщиков, "Ташкент" утром 25 июня вернулся в Новороссийск. Вслед за нами благополучно пришел туда и "Безупречный".
   Неожиданный пассажир
   В ночь на двадцать шестое мне сообщили, что по решению Военного совета флота "Ташкент" и "Безупречный" должны снова выйти в Севастополь в этот же день. Выход обоих кораблей назначался на обычные для последних рейсов часы. Таким образом, "Безупречный" имел на стоянку в Новороссийске меньше суток, а более быстроходный "Ташкент" - около 29 часов.
   Много лет спустя я прочел в журнале посвященный событиям тех дней очерк Адмирала флота Советского Союза И.С. Исакова, который в 1942 году был членом Военного совета Северо-Кавказского фронта. Позволю себе привести здесь несколько строк из этого очерка:
   "...Прорыв 26 июня корабли начинали в третий раз в течение недели. Начинали не отдохнув, так как все время с утра 25-го до выхода на следующий день ушло на приемку топлива и зенитных патронов и лент, на размещение сибиряков и на погрузку ящиков с боезапасом и продовольствием для осажденных. Кроме того, немало усилий и часов потребовал ремонт корпусов и механизмов, пострадавших от осколков и близких разрывов крупных бомб и от форсирования главных машин и рулевых устройств при многократных уклонениях от фашистских атак...
   В военно-морском оперативном лексиконе есть понятие - "напряжение использования сил", что в упрощенном толковании означает отношение числа боевых дней к числу дней стоянки в базах. Если приложить этот термин к "Ташкенту" и "Безупречному" применительно ко второй половине июня 1942 года, то можно утверждать, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море".
   Когда стало известно, что через тринадцать-четырнадцать часов нам снова идти в Севастополь, на "Ташкенте" многие еще не ложились спать. На ногах был почти весь личный состав электромеханической боевой части, приводивший в порядок механизмы, работавшие в последние дни с чрезмерной нагрузкой. Возились в своих башнях артиллеристы.
   Утром командиры боевых частей и начальники служб лидера доложили, что все неотложные работы закончены и их подразделения готовы к бою и походу. После этого мы с комиссаром собрали в пятом кубрике всех старшин. Решили еще раз напомнить, как велика ответственность каждого из них и какое значение имеет в нынешней напряженной обстановке безупречно точное выполнение всех приказаний, сигналов, команд.
   Старшинам зенитной батареи я сказал, что хотя их расчеты и действовали в последних походах очень слаженно, но отгонять самолеты от корабля можно ещё успешнее. Не особенно заботясь о выборе выражений, я дал им такой совет:
   - Старайтесь бить фашиста не в хвост, а в морду, подводите ему трассу к самому носу! Когда фриц видит нашу трассу у себя под носом, он не выдерживает, кидает бомбы куда попало и отворачивает...
   Потом Новик рассказывал, как старшины передавали суть этого совета подчиненным, прибавляя от себя кое-какие словечки покрепче. После этого строевой Григорий Гончар, приписанный к зенитной батарее, предложил "воздействовать на нервы" фашистских летчиков увеличением количества трассирующих патронов. Обычно на пять патронов автоматной обоймы ставился один трассирующий. "А что если побольше трасс фрицу в морду сунуть?"-спрашивал комсомолец Гончар. Командир БЧ-II разрешил зенитчикам набивать в каждую обойму по три трассирующих патрона - сейчас это было в наших возможностях.
   Короткие собрания, похожие на маленькие митинги, прошли во всех подразделениях. Командиры боевых частей и групп, политработники читали последние сообщения Совинформбюро о тяжелых боях в Севастополе и призывали моряков с честью выполнить свой долг в предстоящем походе. О том, как нужна осажденному городу наша помощь, говорить не требовалось. На этих собраниях никто не задавал вопросов. Не было слышно ни задорных реплик, ни обычных в матросской среде шуток. Краснофлотцы слушали выступавших молчаливо и сосредоточенно. И как клятвы звучали скупые, отрывистые слова, которыми они отвечали на призыв своих командиров: "Все понятно... Сделаем... Выполним!.."
   "Люди точно знали, на что они идут", так сказал о "ташкентцах", об их настроении писатель Евгений Петрович Петров, который в этот день неожиданно для всех нас оказался на лидере.
   Утром меня предупредили по телефону, что Евгений Петров имеет разрешение идти с нами в Севастополь. Увидеть на корабле известного писателя было приятно. Но сознает ли он, какой опасности себя подвергает?
   Когда именно прибудет Петров на "Ташкент", мне не сказали. А в разгар погрузки боеприпасов я, выйдя из рубки на мостик, вдруг обнаружил там незнакомого командира-армейца с тремя "шпалами" в петлицах гимнастерки, с полевой сумкой на ремне. Будучи раздражен какими-то неполадками в погрузке, я не особенно любезно спросил, что ему здесь нужно: как известно, на мостике посторонним быть не полагается.
   Армеец мягко улыбнулся и, откозыряв, доложил по-уставному:
   - Прибыл для следования с вами в Севастополь...
   - Знакомься, Василий Николаевич, - сказал поднявшийся в эту минуту на мостик Коновалов. - Это наш гость, Евгений Петрович Петров...
   Мы пожали друг другу руки.
   - Не буду вам мешать, - сказал вслед за этим писатель. - Пойду пока познакомлюсь с командой.
   Он ушел вместе с Коноваловым и все время, остававшееся до съемки со швартовов, провел с краснофлотцами в кубриках и на боевых постах.
   Проводить "Ташкент" пришел находившийся в Новороссийске член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар И.И. Азаров. Пожелав экипажу счастливого плавания, он, прощаясь со мною и Коноваловым, попросил:
   - Постарайтесь уговорить Евгения Петровича не оставаться в Севастополе. Обстановка там такая, что вряд ли он сможет сделать что-нибудь на берегу. Привозите его с собой обратно!
   Я уже знал, что Евгений Петров прилетел из Москвы специально для того, чтобы побывать в Севастополе, приковавшем к себе в эти дни взволнованное внимание всей страны, да, пожалуй, и мира. В Севастополь давно уже не брали с Большой земли писателей или журналистов - в пору было вывозить тех, которые еще там оставались. (Правда, на "Ташкенте" и сейчас находились участники многих наших походов кинооператор Александр Смолка и фотокорреспондент Алексей Межуев, но они в счет не шли: люди свои, флотские.) Добившись для себя исключения из общего правила, Петров, по-видимому, считал, что не выполнит своего гражданского и писательского долга, если сразу вернется обратно, не пробудет какое-то время среди севастопольцев.
   Но я решил не заниматься никаким уговариванием, пока не придем на место. Писатель все равно не поверил бы, что почти всю картину Севастопольской обороны можно увидеть с мостика лидера в Камышевой бухте...
   "Ташкент" вышел из Новороссийска в 15 часов, имея на борту свыше тысячи бойцов все той же сибирской бригады, несколько полевых орудий, 120 тонн боеприпасов и продовольствия.
   "Безупречный", вышедший, как всегда, раньше нас, к тому времени уже скрылся за горизонтом. Общего инструктажа в этот раз не было, и с Буряком мы перед выходом не встретились.
   Прощай, "Безупречный"!
   Как и в двух последних походах, погода отнюдь не способствует нашему прорыву: безоблачное небо над спокойным морем, идеальная видимость до самого горизонта... Скоро какой-нибудь вражеский самолет-разведчик передаст на свой аэродром донесение вроде тех, которые уже не раз перехватывались флотскими радистами: "Голубой крейсер идет в Севастополь..."
   Обнаружить нас в море нетрудно - "Ташкент" идет в обычное время и обычным курсом. Это, конечно, дерзость, но дерзость вынужденная. Только следуя кратчайшим курсом и выходя примерно в этот час, мы можем совместить стоянку в Севастополе с самой темной порой короткой июньской ночи.
   Все идет "по расписанию". Провожают, докуда могут, наши истребители. Затем появляется неприятельский разведчик. Еще немного погодя - бомбардировщики...
   Бомбят сегодня со значительной высоты. Должно быть, после прошлого нашего рейса фашистские асы уразумели, что "голубой крейсер" умеет их сбивать. Отражаем налет как обычно: шквальный огонь всех зенитных средств и крутые повороты на полном ходу.
   Евгений Петров с момента выхода все время на мостике. Держится спокойно. Внимательно приглядывается к происходящему вокруг, и особенно к людям, к их боевой работе. Справа от корабля разорвалась, взметнув к небу столб воды, крупная бомба, а он наблюдает за тем, как выполняет команды стоящий на руле Андрей Ковалев. И потом мы прочли известные теперь многим строки:
   "С той минуты, когда началось сражение, рулевой, высокий, голубоглазый красавец, стал выполнять свои обязанности с особым проворством. Он быстро поворачивал рулевое колесо. Корабль, содрогаясь всем корпусом, отворачивал, проходила та самая секунда, которая кажется людям вечностью, и справа, или слева, или спереди по носу, или за кормой в нашей струе поднимался из моря грязновато-белый столб воды и осколков".
   Бомбардировщики, атаковавшие нас примерно на меридиане Ялты, ушли, не сумев нанести "Ташкенту" никаких повреждений. Около 19 часов мы подходили к траверзу мыса Ай-Тодор (это на нем прилепилось знаменитое Ласточкино гнездо). Впереди вот-вот должен был показаться догоняемый нами "Безупречный"...
   И вдруг там, где полагалось ему быть, взметнулся ввысь зловещий столб дыма или пара. Никакого звука не донеслось, очевидно, его поглотили шумы наших машин. В ту же секунду я понял: с "Безупречным" случилось непоправимое.
   Но верить этому не хотелось ни мне, ни другим. До того места, где поднялся и постепенно растаял черноватый дымный султан, было миль пятнадцать. "Ташкент" стремительно сокращал это расстояние, увеличив ход до самого полного. На наши запросы по радио "Безупречный" не отвечал. И все же мы еще надеялись увидеть впереди его мачты.
   Вместо этого - дальномерщики первыми, а затем и все на мостике - увидели кружащиеся низко над морем самолеты, которые обстреливали что-то на воде. А море, освещенное косыми лучами вечернего солнца, отливало там характерным жирноватым блеском. Так блестит расплывшийся по поверхности мазут.
   Когда подошли ближе, стали заметны плавающие в мазутном озере обломки. Возле них и дальше держится на воде много людей. Это их расстреливают с бреющего полета фашистские мерзавцы...
   Артиллеристы "Ташкента" уже открыли по стервятникам огонь. Люди с "Безупречного" видят нас. Вот целая группа издали машет взлетающими над водой руками. И машут они так, будто не зовут на помощь, а хотят сказать: "Проходите мимо!"
   - Малый ход!.. Моториста на барказ, барказ к спуску!.. Готовить к спуску шлюпки!..
   Эти команды вырываются у меня словно сами собой. Но спуск плавсредств приходится тотчас же отставить. На "Ташкент" ринулись одновременно две группы бомбардировщиков: одни заходят справа, другие - слева. Для уклонения от бомб нужен полный ход. А чтобы бомбы, предназначенные нам, не падали и туда, где плавают люди с "Безупречного", надо отвести, оттянуть самолеты в сторону.
   С "Ташкента" сброшены все спасательные круги и оба аварийных плотика. Остаются в готовности к спуску барказ и шлюпки. Но лидер, ведя бой с бомбардировщиками, все удаляется от мазутного озера с плавающими в нем людьми и обломками. Наши зенитчики сбивают фашистский бомбардировщик, затем подбивают еще один... Неужели это все, что мы можем сделать для гибнущих товарищей?
   Священен для советского моряка долг помощи собрату, терпящему на море бедствие. Кто из нас не рискнул бы во имя этого своей жизнью, кто не отдал бы ее за жизнь боевых друзей! Но война жестока, суровы ее законы. И устав не дает командиру права заниматься во время боя спасательными работами, если это ставит под удар вверенный ему корабль и угрожает срывом боевой задачи.
   На борту "Ташкента" кроме своего экипажа тысяча бойцов, которых мы должны доставить в Севастополь. Застопорив ход и начав спасать людей с "Безупречного", мы успеем подобрать двадцать или тридцать человек, а затем лидер неминуемо будет потоплен вместе со спасенными. Ведь одним зенитным, огнем от такой своры бомбардировщиков нам не отбиться. Нужно все время маневрировать на полном ходу, иначе "Ташкент" обречен...
   Улучив минуту, когда одни самолеты сбросили бомбы, а другие еще только разворачивались для нового захода, ко мне шагнул Евгений Петров.
   - Товарищ командир, а как же те люди? Когда будем их спасать?
   - Когда прекратится бомбежка. Когда стемнеет, - киваю я на клонящееся к закату солнце. Но как оно еще высоко!
   На мостик вызван шифровальщик старшина 2-й статьи Алексеев. Диктую ему радиограмму: "Нахожусь на месте гибели "Безупречного". Веду бой с авиацией противника. Прошу разрешения задержаться здесь до наступления темноты для спасения людей..." Радиограмма идет в два адреса - в Севастополь и Новороссийск.
   А бомбардировщики не унимаются. Атакуют группами через каждые пять - семь минут. Пока удается увертываться, но осколки попадают на верхнюю палубу, и там уже есть среди армейцев и раненые, и убитые.
   В бомбежке наступает пауза чуть подольше прежних. Ко мне на крыло мостика подбегает Орловский.
   У него тот же вопрос, который только что задавал Петров:
   - Товарищ командир, когда же будем спасать? Барказ и шлюпки готовы к спуску. Сейчас, пожалуй, можно сбавить ход...
   В глазах Ивана Ивановича стоят слезы. Но должен же он, бывалый военный моряк, старший помощник командира корабля, понимать, что мы с ним не можем, не имеем права безрассудно жертвовать "Ташкентом"!
   - Займитесь своим делом! - резко отвечаю старпому, и он усилием воли берет себя в руки.
   Старшина Алексеев прибегает с бланком только что принятой шифровки. Это ответ командования флота:
   "Следовать по назначению, помощь экипажу "Безупречного" высылается". Протягиваю шифровку Орловскому и подзываю Еремеева:
   - Штурман, курс?
   Тот сразу называет направление на Севастополь от той точки, где мы оказались после бесчисленных поворотов.
   Я понимаю, чего стоило моим старшим начальникам отдать приказ, который мы сейчас выполняем. Они взяли на себя тяжесть этого решения - невредимому кораблю идти дальше ради того, чтобы Севастополь получил подкрепление. Решение правильное и разумное, оправданное всеми обстоятельствами. Только ничей приказ и никакие доводы рассудка не смогут заглушить голос собственного сердца. А оно знает сейчас одно: люди с "Безупречного" остались в море...
   Густеют вечерние сумерки. Отвязались наконец самолеты. Мы уже далеко от места катастрофы и идем самым полным ходом, чтобы войти в жесткий график. А на мостик все поступают необычные на военном корабле вопросы: почему не возвращаемся назад? Особенно настойчивы в этом сибиряки. Их успокаивают и комиссар, и справившийся со своими нервами старпом. Но не до всех и не сразу доходит, что вернуться туда мы уже не можем.
   Гибель "Безупречного" явилась одной из самых тяжелых трагедий, происшедших на Черном море с начала войны. Из четырехсот бойцов-сибиряков, находившихся на борту эсминца, не спасся никто. А из экипажа корабля лишь трое: мичман и два краснофлотца, которых подобрали подводные лодки.
   Оба краснофлотца - строевой Иван Чередниченко и сигнальщик Гавриил Сушко были вскоре прикомандированы к команде "Ташкента". От них мы узнали подробности случившегося.
   В "Безупречный" попали одна за другой две бомбы. Взорвался котел, эсминец обволокло паром, он потерял ход и начал быстро тонуть, приняв много воды через пробоины. Петр Максимович Буряк отдал последнее приказание: "Всему личному составу покинуть корабль". Сам он остался на мостике и на глазах у плававших вокруг людей скрылся вместе с кораблем под водой. Погиб и сын Буряка - Володя.
   По словам спасшихся краснофлотцев, на воде держалось сперва не менее ста пятидесяти моряков и солдат. Фашистские изверги долго и методично расстреливали их с воздуха из пулеметов. Помимо бомбардировщиков, снизившихся до бреющего полета, гнусным убийством беззащитных людей занимались специально прилетевшие семь "мессершмиттов".
   Наши боевые товарищи до конца сохраняли мужество, ободряли друг друга. Когда к ним стал приближаться "Ташкент", моряки "Безупречного", не думая о себе, тревожились за нас. Они отдавали себе отчет, что лидер тоже погибнет, если застопорит ход и начнет подбирать тонущих.
   Сушко и Чередниченко подтвердили: целые группы моряков, державшихся за плавающие обломки, жестами показывали, чтобы мы не задерживались, шли дальше. Это была последняя воля героев, их наказ оставшимся в строю...
   Один за двоих
   Все на "Ташкенте" настолько потрясены гибелью "Безупречного", что как-то уже не вызывают особого волнения ни атаки одиночных самолетов, преследующих лидер даже при луне, ни ожидание встречи с торпедными катерами.
   А "масы" устроили нам засаду опять там же, у Феолента...
   Евгений Петрович, не сходивший с мостика, признавался потом, что, оглушенный внезапными залпами носовых башен, он никаких катеров заметить не успел. Это и неудивительно. Я сам буквально секунды видел один катер, тотчас же скрывшийся за всплесками от падения наших снарядов, а немного позже - бурун другого, уже удиравшего от нас.
   Зато отчетливо разглядел след двух торпед, прошедший прямо под кораблем. Никогда не забуду, как, стоя на левом крыле мостика, увидел две фосфоресцирующие дорожки, упершиеся в борт лидера в районе второго котельного отделения. Я сжал руками поручни, ожидая взрыва, казалось, неминуемого. И только минуту спустя понял: торпеды уже прошли перед носом корабля, который затем на полном ходу набежал на их след. Разумеется, я прекрасно знал, что след торпед на поверхности всегда отстает от них самих, но в те мгновения совершенно об этом забыл...