Ерошенко Василий. Лидер 'Ташкент'

   Награды я не ждал. На всей эскадре орденоносцев пока единицы, а на "Ташкенте" орден вообще первый. И разве мне одному он принадлежит?
   Отвечая на поздравления, я сказал:
   - Получить высокую награду я мог лишь потому, что командую таким замечательным боевым экипажем. И буду считать этот орден орденом корабля, который символически носит командир...
   В море думается все о том, что награда обязывает воевать лучше, искуснее, добиваться большего, чем до сих пор. А смогу ли, сумею ли? Вспомнилось, как несколько лет назад командира одного миноносца наградили за успехи в боевой подготовке орденом "Знак Почета". Это был единственный орден на бригаде, и краснофлотцы на всех кораблях верили, что орденоносец - человек особенный, необыкновенный. А орден Красного Знамени имели тогда лишь герои гражданской войны.
   На этом переходе нам сопутствует туман. С мостика вижу лишь мачты обоих транспортов. Катера словно растворились в затянувшей море белесой пелене.
   Не выходят из головы "масы" - итальянские торпедные катера, которые уже потопили кое-что как раз в этом районе. Черт их знает, как они относятся к туману: пережидают его в Ялте или, наоборот, пользуются тем, что их сейчас уж никак не разглядишь? У них, говорят, тактика вообще несколько необычная: не ищут цель в море, а подкарауливают ее, лежа в дрейфе с застопоренными моторами - "засадный" метод.
   Ждем катеров, но обнаруживают конвой старые "знакомые" - фашистские самолеты. Группа довольно большая, заходят с носа... Нам бы сейчас туман повыше, чтоб и мачты скрыл. Или хоть ход настоящий, а не двенадцать узлов, больше которых не могут выжать транспорты!..
   Лидер разворачивается, подставляя самолетам четвертую башню, главную нашу зенитную силу. Транспорты отвернули вправо и влево. Около них держатся катера, различимые в тумане лишь по вспышкам орудийных выстрелов. Падают крупные бомбы, поднимаются между "Ташкентом" и транспортами водяные столбы... Но и в этот раз конвой невредим.
   Впереди севастопольские фарватеры. "Теперь уж туман совсем ни к чему", ворчит Еремеев. Ему видны лишь верхушки гор. Ни подходного буя, ни катера, который должен нас встречать... Но стопорить ход штурман не требует. Значит, в месте корабля уверен. А от тумана все-таки и тут есть прок - немецкие батареи, пристрелявшиеся к этому участку нашего маршрута, сегодня молчат.
   На ФКП дежурный приглашает к командующему. Я не видел адмирала Октябрьского с того тяжелого дня, когда выяснилась судьба высадившегося в Евпатории отряда. Сегодня Филипп Сергеевич совсем иной.
   - Прежде всего, поздравляю с наградой! - весело говорит он, поднимаясь из-за стола. - Считай, что это еще за Одессу. Поздравляю и желаю здоровья тебе и всему экипажу! Будете здоровы, будут и новые успехи. А награду сейчас вручим...
   На корабль возвращаюсь с орденом.
   Стоянка в главной базе недолгая, но беспокойная! то и дело вблизи "Ташкента" что-нибудь случается.
   Главный калибр обстреливает вражеские позиции за Северной стороной. Одновременно зенитчики бьют по самолетам, появившимся на большой высоте над бухтами. Из-за Павловского мыска показалась самоходная баржа. Вот уже не вовремя несет ее зачем-то из Северной в Южную!.. Самолеты сбросили целую серию мелких бомб, и вода вокруг баржи словно закипела. Когда осели всплески, стало видно - баржа переломилась надвое и тонет...
   Наш барказ у борта, старшина его, Николай Игнатов - на месте. Орловский бежит на крыло мостика с мегафоном, но Игнатов понял приказание уже по первому жесту старпома. Затарахтел мотор, и барказ идет подбирать команду баржи. Больше тут ничего уж не сделаешь.
   Башни окончили стрельбу. Комиссар передает по трансляции сообщение с КП флагарта: цели, указанные нам, уничтожены. Ненадолго в бухте наступает тишина. Затем снова появляются самолеты.
   Бомбят опять с большой высоты. Одна бомба попала в какой-то склад у причалов. Кирпич и куски железа падают на ют "Ташкента", на площадку зенитчиков. Тараненко бросается со своей командой очищать палубу. Хочу остановить боцмана - убрать мусор успеется. Но в это время замечаю, что транспорт "Серов" он стоял у причала недалеко от нас - начал оседать носом. Значит, и ему досталось, а не только складу. Звоню в энергопост Сурину:
   - Пошлите на "Серов" Кутолина с аварийной партией. Пусть захватят пластырь.
   "Серов" как будто не тонет, хотя нос прямо повис на швартовах, натянувшихся как струна. Капитан Третьяков - мы с ним не раз встречались в кавказских портах - распоряжается на мостике...
   "Ташкент" срочно переходит в другой конец бухты. Часа через два возвращается, отыскав корабль в новом месте, аварийная партия. Кутолин рассказывает: жертв на "Серове" нет, бомба разорвалась в пустом трюме и пробила днище. "Ташкентцы" завели пластырь. Вот когда пригодилось и это аварийное средство. По мнению Кутолина, транспорт выведен из строя надолго.
   Приняв на борт раненых и группу женщин с детьми, "Ташкент" с наступлением темноты ушел на Кавказ. И каково же было мое удивление, когда через несколько дней я увидел "Серова" у причалов Поти!
   Зашел к капитану Третьякову, спрашиваю его:
   - Как же вы сюда добрались?
   - Да так вот и добрались. Своим ходом.
   - А днище?
   - Зацементировали. Пока держится...
   Постоянно соприкасаясь с моряками гражданских судов при проводке конвоев, я проникался все большим уважением к этим мужественным людям. Казалось естественным, что они, плавая много и далеко, весьма опытны в борьбе с морской стихией. Но война все же была не их делом. Думали ли они, что придется прорываться под огнем в осажденные врагом порты, заделывать пробоины от бомб и снарядов? А ведут себя в таких походах геройски.
   Совместные плавания, общие задачи очень сблизили военных и "торговых" черноморцев. И всегда бывало приятно, если мы могли чем-то помочь нашим товарищам.
   Помню, как-то в слякотный зимний день, когда "Ташкент" принимал в Батуми мазут, Фрозе заглянул в мою каюту и доложил, почему-то игриво улыбаясь:
   - Вас желает видеть помощник капитана танкера... Входит помощник капитана в мокром резиновом плаще, откидывает капюшон и оказывается черноволосой красавицей. Я встаю, торопливо застегивая верхнюю пуговицу кителя. А гостья уже излагает просьбу, которая привела ее сюда:
   - Понимаете, в обязанности помощника капитана входят у нас и финансовые дела. Сейчас задержалась зарплата - никак не попадем в свой порт. Команда сидит без курева... Может быть, одолжите нам сколько-нибудь денег?
   Давать в долг из корабельной кассы я, конечно, не имел права. Но в моем сейфе из месяца в месяц оседала часть получки, остававшаяся от выданного семье аттестата: когда живешь почти не сходя с корабля, тратить деньги некуда. Все, что у меня накопилось, я и отдал девушке с танкера.
   Недели через три-четыре мы пришли в Туапсе. Как только "Ташкент" ошвартовался, знакомая девушка в капитанской тужурке появилась у нас на борту.
   - Принесла долг, - сообщила она. - За задержку полагается извиняться, но с "Ташкентом" никак не встретишься. Носитесь, словно "Летучий голландец"!
   Признаться, я позавидовал морякам танкера, у которых такой симпатичный и заботливый помощник капитана.
   Февраль выдался морозный и штормовой. В Новороссийске свирепствует норд-ост, унося с домов крыши и вырывая с корнем деревья. Корабли, будто это не на Черном море, а на суровом Севере, возвращаются из походов с обледеневшими палубами и надстройками.
   Новороссийск сделался основной базой "Ташкента" на Кавказе. А рейсы в Севастополь стали чередоваться у нас с походами в Феодосийский залив.
   Еще в январе нашим войскам пришлось снова оставить Феодосию. Надежды на быстрое освобождение всего Крыма, охватившие многих после декабрьских десантов, не оправдались. Но Керчь и большой плацдарм вокруг нее в наших руках. И походы "Ташкента" к Феодосии - это поддержка фланга армии: производим огневые налеты по квадратам, указанным сухопутным командованием.
   Идем туда вечером, ночью стреляем, к утру возвращаемся в Новороссийск. Днем принимаем боезапас и топливо, берем на борт маршевые роты и выходим в сумерках в Севастополь. После Севастополя - опять в Феодосийский залив до следующего утра...
   В кают-компании долго смеялись, когда Николай Спиридонович Новик рассказал, как начальник артиллерийского склада заявил ему: "Не пойму все-таки, куда вы боезапас деваете. Корабль в гавани стоит, а снаряды чуть не каждый день выписываете". Начальник склада видел "Ташкент" у причала, возвращаясь вечером со службы, и заставал на том же месте, когда шел на работу утром. Новику нелегко было убедить начсклада, что, пока он спит, лидер успевает побывать у берегов Крыма и выпустить все снаряды по врагу.
   Стреляем без корректировщика - по площадям. Армейское командование благодарит за огневую поддержку и дает все новые заявки. Но о конкретных результатах этих стрельб на корабле мало что известно. Это огорчает краснофлотцев, особенно комендоров: им хочется знать, что же сделано за боевую ночь.
   Младший политрук Гриша Беркаль пришел как-то к артиллеристам перед очередным выходом и "для быстроты" объяснил боевую задачу так:
   - Идем туда же, делать будем то же.
   И в ответ услышал от наводчика Сергея Шишкова, парня любознательного и дотошного:
   - Неужели не могут поручить нашему кораблю что-нибудь более важное?
   Молодому политработнику пришлось подробнее рассказать, как нужна сейчас огневая поддержка с моря нашим войскам.
   Однообразные по характеру огневых задач выходы к Феодосии и Судаку были, однако, достаточно напряженными.
   Раз пришли в назначенную точку, начали боевой галс, открыли огонь... С берега сразу же отвечает немецкая батарея. Надо бы изменить курс и скорость, пока она не пристрелялась, но не хочется мешать собственной стрельбе. И в этот момент замечаю низкий длинный силуэт корабля, который идет на пересечку нашего курса.
   лева по носу подводная лодка! - раздается громкий голос старшины Михаила Смородина.
   Лидер в выгодном положении для того, чтобы таранить лодку. Увеличить сейчас ход - и ей не отвернуть! А вдруг лодка наша? О том, что она может тут оказаться, никаких предупреждений не было. И все же я медлю: что-то подсказывает мне - это не враг.
   Уже пересекая наш курс, лодка дает фонарем опознавательный сигнал. Так и есть - свои! А мы чуть было не пошли на таран. Потом выяснилось, что лодка ставила в заливе буи для ориентировки артиллерийских кораблей. А оповестить нас об этом кто-то забыл...
   В другую ночь заставило поволноваться очередное замыкание противоминного защитного устройства. Только что сыграли - в сорока кабельтов от занятого противником берега - боевую тревогу для открытия артиллерийского огня. И вдруг на полубаке, у правого клюза, вспыхивает, демаскируя корабль, целый факел.
   Проклиная злосчастную размагничивающую технику, поворачиваю корабль на новый курс: надо уходить подальше от берега, пока нас не накрыли фашистские батареи. А на полубак уже кинулись Алексей Павлович Латышев и рабочий-электрик Семен Самуилович Юфа, который оставлен на корабле для присмотра за ненадежной обмоткой и сделался как бы членом нашего экипажа.
   Корабль сильно качает. Полубак, захлестываемый волной, оброс на морозе коркой льда. Латышев принайтовал Юфу к леерной стойке. А сам помогает ему копаться в обмотке, держась одной рукой за якорь. Оба в первую же минуту промокли до нитки, потом одежда на них начинает обледеневать.
   Но повреждение устраняется, и "Ташкент" возвращается на огневую позицию. Наши снаряды летят в темень непогожей зимней ночи.
   "Ташкенту" выделено несколько дней для планово-предупредительного ремонта, срок которого уже давно прошел. Кают-компанейские острословы сочиняют за обедом каламбур: "Наш ППС дождался ППР!" ППС - давнишнее шутливое прозвище П.П. Сурина, образовавшееся из начальных букв его имени, отчества и фамилии.
   К шуткам располагает общее настроение. У нас давно не было никаких передышек. Конечно, ремонт тоже потребует напряженной работы. Но все-таки люди смогут какое-то время нормально спать по ночам, отдохнут от бомбежек и обстрелов. Погреемся на солнышке - в Батуми, наверное, уже настоящая весна.
   А в Новороссийске погода опять ни на что не похожа. Под вечер вдруг повалил густой снег. Эсминец "Шаумян", тоже отправляющийся в южные базы, скрылся за снежной завесой, едва выйдя из гавани.
   Наш выход назначен на 22 часа. Снег валит так, что Фрозе и боцман решают сами стоять "впередсмотрящими" до выхода из Цемесской бухты. Идем самым малым. Чтобы не сбиться с фарватера, штурману приходится еще в бухте пользоваться эхолотом.
   Миновав мыс Дооб, внезапно принимаем тревожный сигнал: "Шаумян" сел на камни и просит помощи.
   Поворачиваем к бухте Рыбачья, где произошла авария. Но подойти к сидящему на мели миноносцу не дает осадка "Ташкента". Спускаем барказ, чтобы подать на миноносец буксирный конец. Однако никаких тросов не хватает - лидер слишком далеко от терпящего бедствие корабля.
   Тем временем получаем радиограмму от командира Новороссийской базы капитана 1 ранга Г.Н. Холостякова: "Спасательные средства высланы. "Ташкенту" следовать по назначению". Оставляем для спасателей поданный на корму миноносца буксир. Больше, к сожалению, ничем не могу помочь кораблю, которым несколько лет назад командовал. Но жизни моряков опасность не угрожает.
   ...В Батуми солнечно и тепло. Радует глаз яркая зелень. Контраст с Новороссийском особенно разителен после слепящего снегопада, из которого мы вышли каких-нибудь полсуток назад. Однако тишина тыловой базы, о которой все мечтали, скоро начинает тяготить.
   - Зенитчики уж на что измотались, а и те ворчат на машинистов: из-за вас, мол, прохлаждаемся, - рассказывает Г.А. Коновалов. - Втянулся народ в войну и не хочет передышек, пока не разбит враг...
   Стоило отоспаться, и на уме у всех одно - скорей бы в море.
   Глава 7. Прорывая кольцо блокады
   Трудные мили
   Обычные у берегов Крыма весенние туманы в этом году особенно густы и устойчивы: после на редкость суровой зимы, охладившей море, очень велика разница температур воды и воздуха. Иной раз туман поднимается метров на сто от поверхности, а то и выше. Это уже надежная защита от самолетов. Но как в таком тумане без навигационных определений после перехода в сотни миль выйти к подходной точке узкого фарватера No 3, где начинается последний, всегда самый напряженный этап каждого рейса в Севастополь?
   Однажды Еремеев решительно заявил, что не уверен в правильности места корабля, полученного по счислению. Идти на ура слишком рискованно: мины тут реальные. Посоветовавшись с комиссаром и старпомом, решаю переждать туман в море.
   Быть может, некоторым морякам шестидесятых годов трудно представить, как это обыкновенный туман помешал хорошо оснащенному кораблю выйти к определенной точке побережья. Но я хочу напомнить читателям: радиолокация появилась на наших кораблях много позже. В то время, о котором идет речь, на Черноморском флоте лишь один новый крейсер имел локатор, но и тот мог использоваться только для обнаружения воздушных целей...
   Лежим в дрейфе, а туман и не думает рассеиваться. На борту "Ташкента" тысяча красноармейцев, которые нужны в Севастополе. Да и не только поэтому нельзя нам бесконечно пережидать. При таком количестве пассажиров быстро сокращается запас питьевой воды.
   Проходит день и еще ночь. На следующее утро кое-как уточнили свое место. И в нарушение установившегося с некоторых пор обычая решаем входить в Севастополь в светлое время.
   А под берегом, оказывается, тумана уже и нет... На Инкерманском створе сразу попадаем под сильный артиллерийский обстрел. Снаряды ложатся угрожающе близко. Даю самый полный ход. Этого никогда не делал на севастопольских фарватерах, но сейчас ничего другого не остается.
   Вышедшие навстречу торпедные катера ставят дымовую завесу. Однако направление ветра неблагоприятное, и дым на этот раз мало нам помогает.
   Нервы напряжены до предела. Так мы в Севастополь еще не прорывались. Гоню прочь навязчивую мысль, что можем буквально на последних милях утопить тысячу присланных с Большой земли бойцов. Но правильно или неправильно было вылезать днем из тумана, а теперь все равно нельзя ни возвратиться, ни отвернуть только вперед!
   Обидно, что молчат, не отвечают на вражеский огонь наши орудийные башни. Когда и сами стреляем, легче на душе. Шарахнуть бы по этим проклятым батареям!.. Еремеев даже пытается засечь их по отблескам вспышек при залпах. Но батареи где-то за Качей, отсюда их не разглядеть. Да и нас оттуда не видно. Просто получили там сигнал, что идет корабль, и ведут заградительный огонь по фарватерам.
   У самых бонов всплески встали такой стеной, что скрылся из глаз даже Константиновский равелин. Казалось, вот-вот корпус вздрогнет от прямого попадания тяжелого снаряда... Двадцативосьмиузловым ходом ворвались в Северную бухту. Уже тут, в бухте, старпом, стоявший у телефона, доложил:
   - На палубе ранены осколками два красноармейца. Пробит борт в каюте Новика.
   А в общем - прорвались!..
   Час спустя наши артиллеристы "отводят душу", получив целеуказание от флагарта. Огонь опять корректирует старший лейтенант Сташкевич. В этот раз имеем даже прямую связь с ним на УКВ.
   А вечером у нас гости. Журналист из "Красного черноморца" Владимир Апошанский, часто навещающий "Ташкент", привел на лидер Леонида Сергеевича Соболева, автора "Капитального ремонта", любимого писателя моряков.
   Посидев немного в кают-компании, Леонид Сергеевич идет в кубрики и долго беседует там с краснофлотцами. На Черноморском флоте писатель уже давно. Не раз бывал и у нас на корабле. С боцманом Тараненко встречается как со старым знакомым. В "Красном черноморце" мы читаем его рассказы, посвященные героям одесских и севастопольских боев.
   В Севастополе узнаем, что в то время, когда мы отстаивались в тумане, эсминец "Дзержинский", потеряв ориентировку, подорвался на мине...
   Нам туман доставляет новые волнения на обратном пути. По всем данным, в районе фарватеров сохранялась приличная видимость. Но пока мы выходили из бухты, туманное облако успело придвинуться к берегу, и нам пришлось отдать якорь, не дойдя до точки поворота в открытое море.
   Берег близко, а у какого мы места - не поймешь. Между тем знать это нужно совершенно точно. Еремеев спускается с мостика на ют в надежде, что внизу, над самой водой, туман реже. Вслед за штурманом иду на ют и я. Мы долго всматриваемся в проступающие за кормой неясные очертания берега. Наконец узнаем мыс Феолент: во мгле пенятся волны под приметным обрывом.
   Определившись по этому обрыву, благополучно выходим из зоны минных заграждений.
   В мае, как и в апреле, продолжаем ходить в Севастополь главным образом из Новороссийска. Туда - с грузом снарядов и с пополнением для защищающих город частей, обратно - с ранеными, с женщинами и детьми, эвакуируемыми на Большую землю. Каждый раз оставляем севастопольцам горючее - 500 тонн мазута.
   Я не пытаюсь рассказать обо всех этих походах - они были похожи один на другой. И уже ни один не обходился без столкновения с противником, без боя.
   Постепенно отпадало конвоирование тихоходных транспортов: проводить их через заслоны усиливавшейся вражеской блокады становилось слишком трудно. Для транспортировки боевых грузов все шире использовались крейсера и эсминцы, а наряду с ними и подводные лодки. В отсеки они брали снаряды, а часть балластных цистерн заполняли бензином для самолетов-истребителей. Это было сопряжено с большим риском. В мирное время, пожалуй, никто не смог бы и представить такого использования подводных кораблей. Действительный случай тех дней - когда весь экипаж лодки потерял сознание, отравленный бензиновыми парами, и лишь один человек остался на ногах и обеспечил всплытие - описан в известном рассказе Леонида Соболева "Держись, старшина...".
   Во время наших стоянок в Новороссийске у соседнего причала часто появлялась большая подводная лодка типа "Ленинец", тоже регулярно ходившая в Севастополь. Мы подружились с ее командиром капитаном 3 ранга Николаем Дмитриевичем Новиковым, перезнакомились и многие моряки двух кораблей. Воинский труд подводников тяжелее нашего. Но немало краснофлотцев лидера охотно поменялись бы с ними местами: для моряков надводных кораблей жизнь их товарищей из подплава окружена особой романтикой.
   На войне мне часто приходилось замечать, как люди по-хорошему завидуют тем, кто делает что-то более опасное, более дерзкое. И при этом порой готовы забыть про свои опасности, к которым успели привыкнуть. Сколько раз приходилось говорить краснофлотцам о том, что перевозки людей и грузов в Севастополь - важнейшая боевая задача. И весь экипаж выполняет ее самоотверженно. Но при этом "ташкентцы" не перестают с восхищением и тайной завистью смотреть на каждого, у кого больше, чем у нас, возможностей непосредственно бить врага.
   Как-то в Севастополе лидеру отвели место у заводской стенки - там, где "Ташкент" стоял после дока, когда Фрозе привез меня из Ялты. Еще при швартовке я заметил на заводской территории железнодорожный состав необычного вида: обшитый стальными листами паровоз и платформы с сооружениями, похожими на корабельные надстройки, из которых торчат стволы орудий. Сразу догадался "Железняков"! Много приходилось слышать о боевых делах севастопольского бронепоезда, но увидел его впервые. Очевидно, он пришел на Морзавод ремонтироваться.
   А вскоре на "Ташкент" прибежал радостно возбужденный артиллерист Владимир Педай - один из наших краснофлотцев, ушедших прошлой осенью в морскую пехоту. Оказавшись на корабельной палубе, он стал обнимать всех встречных, начиная с вахтенного у трапа. А "ташкентцы" бережно и уважительно касались новенького ордена Красной Звезды, сиявшего у него на груди.
   После Одессы Владимир Педай попал в формировавшийся в Севастополе экипаж бронепоезда. Пушки на "Железнякове" ставили корабельные - с поврежденного эсминца, людей тоже набирали флотских, и нашего комендора использовали по прямой его специальности.
   - Эх, видели бы вы, как мы фашистов бьем! - рассказывает Владимир обступившим его старым друзьям.- Выскочим из туннеля к Бельбекской долине и лупим прямо по их переднему краю. Пока авиацию вызовут, мы уже опять в туннеле! И на Балаклавской ветке были не раз. А когда обратно брали Мекензиевы горы, видел танки немецкие чуть дальше, чем отсюда наш полубак... Прямой наводкой по ним били!
   Слушают Педая жадно, увлеченно. Только сигнал тревоги прерывает его рассказ. Краснофлотцы бегут на боевые посты. И комендор с "Железнякова" вместе со всеми. Ноги сами несут его на площадку зенитной батареи, к знакомому автомату.
   Весной наша корабельная семья пополнилась новыми боевыми товарищами. В электромеханическую часть пришел призванный из запаса воентехник 1 ранга Иван Иосифович Высота, человек спокойного и твердого характера, годами старше всех наших механиков, не исключая и Сурина. Прислан он на стажировку, с тем чтобы занять потом штатную должность на каком-нибудь другом корабле, и числится дублером командира машинной группы Кутолина. Но Высота оказался из людей той породы, что нигде не чувствуют себя временными, и мы все уже считаем его "ташкентцем". Быстро стал на корабле своим человеком новый начальник медико-санитарной службы Алексей Петрович Довгий, который сменил нашего Кудряшова, назначенного флаг-врачом бригады. Довгий - кадровый флотский медик, коммунист.
   А один новый член экипажа, самый юный, появился на лидере не совсем обычным порядком и без чьего-либо предписания. Произошло это в Поти - после планово-предупредительного ремонта "Ташкент" заходил туда за снарядами для Севастополя.
   День был промозглый, дождливый. Дежуривший по кораблю командир БЧ-IV Николай Яковлевич Балмасов поглядывал из своей рубки на унылый мокрый причал, куда должны были вскоре подать вагоны с боеприпасами. И вот внимание дежурного привлек робко приближавшийся к нашему трапу мальчуган лет двенадцати-тринадцати в не по росту длинном ватнике и съехавшей на лоб, тоже слишком большой, шапке-ушанке. Все это одеяние набухло под дождем, и мальчуган показался Балмасову похожим на промокшего, нахохлившегося воробышка. Заинтересовавшись, откуда взялся на территории военного порта этот, по-видимому, не здешний паренек и чего он хочет, дежурный подошел к вахтенному у трапа, с которым уже разговаривал "воробышек".
   Выяснилось, что зовут мальчонку Боря Кулешин и родом он из Донбасса, где теперь немцы. Борин отец погиб на фронте, мать куда-то угнали гитлеровцы. Сам он сумел выбраться с оккупированной территории и, передвигаясь все дальше на юг - туда, где зимой потеплее, - очутился в конце концов в Поти. А к кораблю подошел, чтобы узнать - не возьмут ли его юнгой...
   Мне все это стало известно часом позже, когда Боря Кулешин, уже пообедавший с краснофлотцами, но еще не просохший, был приведен дежурным в мою каюту. Балмасов тут же доложил, что за Борю ходатайствуют все комсомольцы БЧ-IV и он готов взять парнишку воспитанником в свое подразделение.
   Что было делать? На некоторых черноморских кораблях подростки-воспитанники уже плавали, однако мне всегда казалось: на действующем флоте, в боевой обстановке им не место. А Боря мне понравился. Ростом невелик и исхудал донельзя, но видно, что не слабенький. Внимательно смотрят умные серые глаза... Не приходилось сомневаться - такого полюбит весь экипаж. И я уступил просьбам командира и комсомольцев четвертой боевой части.