Страница:
Даже не пытаясь бороться, Арталетов плыл по течению, стараясь, чтобы мостовая ненароком не ушла у него из-под ног. В противном случае толпа – это тысячеглавое и тысяченогое, бесформенное и безмозглое животное – легко втянула бы его и прошла, даже не заметив, по живому телу, будто по бездушному камню.
Вот и площадь с возвышающимся посредине эшафотом.
Георгий ожидал, что дощатую конструкцию хотя бы обтянут тканью, но казнили, увы, не особу королевской крови для которой приготовили бы алый бархат, и даже не высокопоставленного вельможу (для него бархат был бы черным), и поэтому помост сверкал свежим деревом. Королева-мать не поскупилась, повелев обновить старый, пропитавшийся кровью жертв помост для своего недруга.
«Неужели уже ничего нельзя сделать? – в отчаянии подумал Жора, но он был так прижат толпой к стене дома, врезавшейся ему в бок какой-то острой архитектурной деталью, что и мечтать не стоило. – Тогда, может быть, просто уйти отсюда…»
Вот если бы сейчас пару верных друзей вроде Цезаряна и Фридриха, да подскакать галопом к эшафоту, давя копытами праздных зевак…
– Не желаете пирожок, сударь? – раздалось над самым ухом, и, оглянувшись, путешественник увидел симпатичную торговку средних лет с поднятым над головой лотком. – Вкусные пирожки, сударь! Всего по лиарду штука…
– О-о-о!.. – простонал Арталетов, отворачиваясь.
– Ничего не дорого, – слегка обиделась коммерсантша. – Обычно, конечно, по поллиарда, но сегодня такой день… Нечего кочевряжиться, сударь. Вам какой? С ливером или с капустой? А еще есть с новомодным заморским фруктом, картоплей именуемым…
– Едут! Едут! – поднялся вокруг шум. – Повозка выехала на площадь!
«Бедный, бедный Леплайсан…»
Георгий не хотел смотреть, но глаза, помимо его воли, не отрывались от помоста, на который только что легко взбежала знакомая фигура в черном плаще и тут же отвесила глубокий поклон взорвавшейся рукоплесканиями толпе. Казалось, прославленный актер собрался здесь повеселить шутками толпу, то и дело отвечавшую ему громом аплодисментов и хохотом. На фоне Леплайсана даже палач казался каким-то инородным телом, соринкой в глазу. Особенно его длинный двуручный меч, отсюда, издали, выглядевший безобидной булавкой.
До Жоры не доносилось ни единого слова, сказанного другом, но по реакции толпы он понимал, что тот в ударе. Правда, счастливчики тут же пересказывали услышанное соседям, и порой обрывки шуток докатывались до берегов человеческого моря. Но «испорченный телефон» вряд ли добавлял вкуса средневековым шуткам…
«Чем же помочь тебе, друг?..»
Но вот шут, поклонившись еще раз на все четыре стороны, опустился на колени, и мэтр Кабош, пошептавшись с ним о чем-то, начал поднимать свой меч.
«Всё, не могу больше… Прочь отсюда!»
И тут что-то темное пронеслось к эшафоту, прямо по головам собравшихся людей, ответивших испуганным воплем. Арталетова толкнули на стену так, что он ударился головой, и всё вокруг померкло…
Пришел в себя он в узком тенистом дворике, напоминающем колодец. Кто-то лил ему на лицо прохладную воду, и внезапно показалось, что всё, только что увиденное, было обычным сном, ночным кошмаром после чересчур обильного ужина…
– Очнулись, господин? – В незнакомой женщине, с тревогой всматривающейся в его лицо, Жора узнал давешнюю торговку. – Ой, как я рада! Вы лежали такой бледный, такой бледный! Словно покойник…
– Спасибо. – Арталетов приподнялся и сел, опираясь на стену.
В голове всё гудело, в ушах стучало, и вообще он чувствовал себя препоганейше. Возможно, лишь чуть лучше бедного Леплайсана.
– А я ведь так и не купил у вас пирожок, – слабо улыбнулся он женщине.
– А-а! Бог с ними, – беспечно махнула та рукой. – Всё равно растоптали всё. Совсем без выручки я сегодня осталась! То ли дело, когда колдуна Арталетта жгли! Ох, тогда и наварилась я… Раз в год, а то и в два такая удача бывает.
– Держите, – насильно всунул ей в руку тестон Жора. – Считайте, что я купил всё.
– Да вы что? – даже испугалась торговка. – За что мне такие деньги?
– Берите, берите! Должен же я чем-то вас отблагодарить за спасение. Ведь, если бы не вы, толпа меня попросту затоптала бы.
– Да? – На лице честной женщины было написано сомнение. – В самом деле? Ну, я не знаю…
– В самом деле, в самом деле…
Георгий поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся в глубь дворика.
– Вы куда?
– Попью и умоюсь…
– Конечно! Там, за платаном, – колодец…
«Славная женщина, – с умилением подумал путешественник, доставая „хрономобиль“ и осторожно переводя колесико чуть-чуть в сторону минуса. – Не маловато ли я ей денег сунул?..»
«Не много ли это за простую услугу? – мучилась пирожница Мадлен, разглядывая тестон с портретом Генриха IV. – Он-то сгоряча отвалил мне денежку, а потом жалеть будет… Одет-то хоть и прилично, а небогато… Благоверная, поди, заругает. А может, он и не женат вовсе?..»
Тут мысли женщины, вдовствующей уже третий год, резко сменили направление: «Верну-ка я ему тестон этот. А потом приглашу в гости, предложу бокальчик вина, заштопаю порванный рукав…»
Мечтательница прошла за мужчиной, но нигде его не увидела.
«Где же он? Выход-то тут только один…»
И тут ее взгляд упал на приоткрытый зев колодца…
– Помогите, люди добрые! Средь бела дня человек утопился-а-а!!!..
Гуго, подмастерье сапожника, в тенистом уголке за колодцем только-только обнял белошвейку Мари, готовясь ее поцеловать, как над ухом кто-то смущенно кашлянул. А эхом ему ответил дикий визг перепуганной девушки.
И не так закричишь, когда прямо за спиной твоего ухажера вдруг ниоткуда появляется бородатый мужик, поначалу принятый за отчима! Да еще с какой-то цепью в руке!
– Простите, простите… – Жора пятился от впавшего в ступор прыщавого парня и визжавшей почище бензопилы миниатюрной брюнеточки в белоснежном чепце. – Извините, что помешал…
Похоже, что перемещение удалось. И время суток иное – ближе к вечеру, и небо застлано облаками… Теперь только выяснить, когда состоится казнь, и действовать!..
Так. Торговка вряд ли смогла бы утащить бесчувственного мужчину далеко, следовательно, Гревская площадь где-то рядом. А там обычно вывешиваются программки, словно перед театральным представлением.
Пустынная пока площадь с эшафотом, над которым трудилась бригада плотников, нашлась прямо за углом. Словоохотливых, надо заметить, плотников.
Они в красках расписали приезжей «деревенщине» предстоящее через три дня действо, вкратце обрисовали, не особенно стесняясь в выражениях, вину преступника и даже указали лучшие места, которые следовало занять заранее, желательно часов за двенадцать до «представления».
– А то ничего не увидишь, балда! – снисходительно похлопывали Георгия по плечу. – Получится, что зря тащился за столько лье. Лучше вообще не пожалей пары экю и договорись с кем-нибудь из домовладельцев: с балкона – лучший вид. Говорят, – понизил голос рассказчик, воровато оглядываясь, – что королева-мать сама будет с одного из балконов следить за казнью. Очень уж насолил ей наш Леплайсан…
Еще живой, шут уже становился народной легендой…
Итак, три дня. Очень много и очень мало времени.
Что можно успеть сделать?
20
«Еще пара-тройка таких фортелей с прыжком во времени отдельно от коня, – думал усталый путешественник, с трудом узнаваемый из-за плотной коросты дорожной пыли, покрывающей лицо и одежду, – и придется заниматься конокрадством… Никаких финансов не напасешься…»
И как это умудрялись герои романов пересечь Францию из конца в конец за пару дней? Вроде бы не так далеки от Парижа пресловутые Арденны, если смотреть по карте, а Арталетов уже чуть-чуть не загнал коня… В прямом, а не в переносном смысле, поскольку загнать, толкнуть или реализовать иным способом четвероногое транспортное средство в этом краю, населенном такими индивидуумами, что давешние виланы по сравнению ними сущие ангелочки, было бы просто безответственным делом. А что еще ждать от обитателей местности, через которую шляются все кому не лень, начиная с неандертальцев?
Чуть ли не ежегодные нашествия то с «чужой», то со «своей» стороны превратили обитателей столбовой дороги в истинных специалистов обороны, а их жилища в гибриды миниатюрных замков и дзотов-переростков. Попробуй сунься, вражья сила!
Да и то сказать – какая, спрашивается, разница поселянину, если красные… тьфу, королевская рать придет – грабят, бургундцы, австрийцы, испанцы и прочие тьмутараканцы придут – грабят, местный феодал решит пополнить казну, растраченную на «шестисотых» боевых коней и роскошные туалеты для жены и любовниц – опять грабят! Хочешь не хочешь, а придется постигать азы фортификации и отражения агрессора подручными средствами. Теми же вилами, например…
Размышляя таким образом, Жора изредка подхлестывал чуть ли не плетущегося шагом жеребца, сторгованного накануне у какого-то цыганистого оборванца, выдававшего своего Росинанта за арабского скакуна. На что уж наш герой считал себя дилетантом в области коневодства, но и он смекнул, что, судя по толщине ног скотинки, арабы использовали подобную породу исключительно в роли тяжеловозов.
Но, увы, выбирать на местном «птичьем» (по большей части, конечно, «свинско-коровье-козьем») рынке было практически не из чего. Если он хотел добраться до цели в срок, то прочие образчики гужевого транспорта ему не подходили категорически. Нет, они отлично смотрелись бы запряженными в телеги или с изящной сохой, но для перемещения под седлом больше подошел бы какой-нибудь бычок или хряк. Так что цыган хладнокровно объегорил д'Арталета на сумму, раза в два превышающую рыночную стоимость клячи.
А теперь надежда поменять одра на что-нибудь более подходящее истаивала словно утренний туман. Это путешественник намеревался сделать, как в романах, на какой-нибудь придорожной почтовой станции, пусть даже и с доплатой. Но вот досада: очень похоже на то, что все письма, а также посылки, бандероли и прочие почтовые отправления здесь еще принято было доставлять до места самолично или с оказией. Не попадались почтовые станции по пути, хоть тресни! А мрачные взгляды из узких, будто крепостные бойницы, окон придорожных «шато» не позволяли даже надеяться на возможный «ченч» с аборигенами.
Тоска-а-а…
Еще более угнетал путешественника невеселый, мрачный пейзаж.
Какие там «буки и грабы»! Не знай Георгий наверняка, что находится в «солнечной» Франции, посчитал бы, что угодил ненароком куда-нибудь в Сибирь, – очень уж подступающие к самой колее высоченные ели и всякие там пихты напоминали тайгу, какой ее представлял себе истинный горожанин. В основном по передачам «Клуб кинопутешествий».
Дорога заметно сузилась и пошла вверх – не иначе начались предгорья Арденн, – и коняга еще более снизил темп, демонстрируя всем своим видом желание встать эдак часиков на шесть-семь на «автостоянку» и вздремнуть с мешком на морде. Но ни стоянки, ни тем более овса не предвиделось (Арталетов и себе-то припасов захватил всего ничего, а о лошади даже не подумал, понадеявшись на всяческие придорожные «заведения»). Дворянские замашки, приобретенные вместе с платьем и липовым титулом, давали о себе знать.
Верным же слугой, в те времена по статусу обязанным заботиться о своем хозяине и всём, что с ним связано, пуще себя (а не только обкрадывать его, как в более поздние эпохи), «шевалье» не обзавелся…
Досадуя на всё и вся, включая неудобную дорогу, коня-доходягу и более всего на себя самого, в очередной раз замахнувшегося на дело, явно себе не по плечу, Жора хлестнул усталого скакуна куцей плетью и заставил перейти с шаткой рыси в галоп.
Лучше бы он этого не делал.
Земля и небо внезапно поменялись местами, островерхие ели уехали куда-то в сторону, и что-то твердое с размаху врезало одновременно в лоб, плечо и оба колена седоку, уже не чувствующему под собой седла…
– Ну, куда ты прешь? Куда ты прешь, деревенщина? Откуда ты только взялся на мою голову!.. Чего «простите»? Чего «простите», говорю!.. Товара переколотил на… раз, два, три… Отстань, постылая, сам вижу, что треснутый… На целых восемь лиардов товару переколотил, орясина! Куда это годится, люди добрые?! До каких пор будут измываться над бедным парижанином всякие приезжие? Понаехали тут…
Георгий, потирая ушибленный бок, только что выбрался из глиняного развала, куда его столкнул какой-то незнакомец, одетый в такой же плащ, как и у него, и шляпу.
В Москве законопослушный робкий гражданин Арталетов, может быть, и спустил бы какому-нибудь грубияну с рук такое оскорбление (наверняка бы спустил, на сто процентов), но тут, отягощенный дворянским титулом, да еще и со шпагой на боку… Догнать, растоптать, проткнуть клинком, словно жука… Если бы не разъяренный горшечник, клещом вцепившийся в перемазанный глиняной пылью плащ и орущий что-то непотребное толпящимся поблизости соратникам по цеху. Еще и узнает, не дай бог, кто…
– На тебе полтестона, – сунул в заскорузлую ладонь серебряную монетку Жора, мечтая лишь об одном – убраться отсюда подобру-поздорову, пока кряжистые гончары, и так уже красноречиво закатывающие рукава, не перешли к активному выражению солидарности с коллегой. – И отвяжись!
– Какие полтестона? – взвыл вымогатель, тем не менее надежно спрятав монету. – Гони еще четыре лиарда за моральный ущерб, бродяга! Я эти горшки ночами лепил, не смыкая глаз, руки вот эти себе угробил! – совал корявые грабки под нос д'Арталетту гончар. – Да они мне как дети родные…
Георгий закатил глаза, горько сожалея, что местные обычаи и королевские ордонансы строго воспрещают протыкать шпагой представителей третьего сословия, и выудил из кошелька еще полтестона.
– На, подавись! – прорычал он, злобно думая про себя, что детей и кривобокие, уродливые посудины горшечник, похоже, творил одним и тем же местом. – Хватит?
– Хватит, хватит, ваша светлость! – неожиданно расплылся в довольной улыбке горожанин, «кинувший» ненавистного дворянина на несколько лишних лиардов, тем более что горшки всё равно брали неохотно. – Премного благодарны, ваше сиятельство…
– Ну и ладно… Выпей стаканчик за мое здоровье, – буркнул наш герой, отходя.
– Всенепременнейше, ваше высокопреосвященство!
– Ладно, ладно…
«Еще „величеством“ назовет, с такого станется, и угодим оба под крылышко господина прево… Мне это совсем не с руки».
– Лучше скажи мне, почтенный, где я могу купить коня.
– Ась? – внезапно оглох гончар, и пришлось прочистить ему уши еще одной мелкой монеткой.
– Да вот за этими возами, ваше…
Не дожидаясь окончания титула, Арталетов поспешил ретироваться.
Выбор в «скотских» рядах оказался еще более скудным, чем на прилавках продуктовых магазинов горбачевской эпохи. Нет, овец, коз, свиней и коров с быками, не говоря уже о прочей живности, тут было завались – на целую ВДНХ хватит, – но с представителями Equus caballus[42] наблюдался явный напряг. Вернее, более-менее справная лошаденка была всего одна и…
– Э! Э! Стой! – заорал Жора, срываясь с места так, будто стартовал стометровку. – Убью, гад!..
Но было уже поздно, «гад» в знакомом плаще неуклюже вскарабкался на гнедого жеребца, вырвал повод из руки продавца, пересчитывающего монеты, и дал шпоры. Даже не обернулся, зараза!
– Увы, этот человек – не джентльмен! – с сильным английским акцентом промолвил кто-то за спиной. – Позвольте представиться, сэр Уилдорф Черчилль, – склонил голову перед тяжело дышащим «шевалье» тощий высокий господин, одетый по несколько иной моде, чем та, к которой привык здесь Жора. – Английский путешественник.
– Шевалье д'Арт… – едва не представился Георгий, но вовремя прикусил язык, превратив окончание фамилии в нечто невразумительное. – Французский дворянин.
– Я был свидетелем, как этот мужлан оскорбил вас, сэр д'Арт, – продолжал предок знаменитого премьер-министра после того, как новые знакомые чинно раскланялись. – Я готов выступить вашим секундантом, поскольку сам ненавижу подобных невеж. У нас в Ландоне, – по-британски выговорил он название, – таких негодяев попросту бьют палкой, не тратя драгоценного времени на поединок по всем правилам. У вас, я вижу, обычаи иные…
– Ты еще догони его, – грубо перебил англичанина коренастый мужичок самого криминального вида. Он держал в поводу нескладного жеребца непонятной желто-бурой масти – вероятно, на таком лет через тридцать предстояло въехать в Париж не менее известному, чем Черчилль, гасконскому дворянину, мечтающему о маршальском жезле. – Он-то на четырех ногах скачет, а ты – на двух.
Продавец коня со скрипом почесал в курчавой иссиня-черной бороде и с деланным безразличием отвернулся.
– Действительно, сэр. Я и сам хотел купить эту лошадь, но вам, вижу, она нужнее, – благородно отступил в сторону англичанин. – Уступаю вам свою очередь, сэр.
Жора озадаченно почесал в затылке. Конечно, на фоне остальных кляч Буцефал выглядел едва ли не иномаркой рядом с «запорожцем», но всё-таки…
– Моего коня купи, господин!.. Моего!.. Моего!.. – наперебой загомонили остальные «коноводы», почуяв, что покупатель – абсолютный профан в лошадях. – Моего скакуна возьми!..
– Бери, не пожалеешь, – цыкнув на остальных, оскалился цыган. – Скакун арабских кровей, призовой. Элитный, я бы сказал, скакун.
– А много ли у него этих самых арабских кровей?..
«Вот тебе и элитный… – со стоном подобрал ноги и попытался сесть Георгий. – Угробил ведь, скотина арабская… На колбасу его!..»
Могло быть и хуже, если бы не одинокая разлапистая сосна, росшая на самом краю косогора, в которую врезался всем телом наш всадник, вылетев на полном скаку из седла, и только потому не оказался пусть и не в пропасти, но в очень глубоком овраге. Со стоном отдирая со лба намертво приклеившийся смолистый кусок коры, Арталетов боялся даже глянуть на спасшее его от неминуемой гибели дерево, поскольку был уверен, что на стволе теперь имеется его четкий зеркальный отпечаток, совсем как в диснеевских мультфильмах.
«А как же Росинант! – без всякой связи с только что высказанным кровожадным пожеланием подумал Жора. – Ноги, наверно, себе переломал, бедняга…»
Что поделать: как и большинство обитавших в третьем тысячелетии жертв тех же мультфильмов, путешественник во времени очень любил животных и до слез жалел, если какое-нибудь из них калечилось. Из-за «синдрома Серой Шейки» он вряд ли когда-нибудь отрубил бы голову курице или умертвил бедную рыбку, даже если умирал бы с голоду. А уж прикончить загнанную или сломавшую ногу лошадь, как того требовали жестокие обычаи минувших веков, не смог бы и под страхом неминуемой казни…
Поэтому и сидел на краю обрыва, тупо отряхивая запыленный и перемазанный смолой плащ, не решаясь посмотреть на мучающееся животное. Только довольное ржание, ничем не напоминающее стон страждущего, вывело его из ступора.
«Вот ведь зараза! – выругался он, наблюдая за чуть-чуть прихрамывающей клячей, бодро ощипывающей травку с микроскопической полянки. – Я тут сижу, во всех грехах себя виню… Ну, держись, симулянт!»
Скрипя зубами от боли во всём усталом, расшибленном теле, Арталетов с трудом поднялся на ноги и тяжело пошел на коня-предателя, между делом подобрав плеть, которую обронил по дороге.
И несдобровать бы коняге, да поднял он на Жору глаза, вобравшие в себя всю вековую печаль лошадиного племени, такие большие, кроткие, которые в подлунном мире встречаются еще только у людей, и то – лишь у одного народа. И карающая длань с зажатой в ней нагайкой безвольно опустилась…
Ну кто бы мог подумать, что ботфорты так мало подходят для пеших прогулок по пересеченной местности?
Придуманные кавалеристами и для кавалеристов, они немилосердно терли ноги, собирались уродливыми складками под коленями, заставляя идти по-кавалерийски, враскоряку, цеплялись шпорами за всё на свете… Попробуйте пройти километра два-три в высоких болотных сапогах по жаре, и вы познаете лишь малую толику «прелестей» пешего марша в этой изуверской обуви. А наш путешественник прошагал много больше…
Порой он подумывал вообще скинуть дворянскую обувку и дальше топать босиком, но для дворянина того времени показаться на людях босиком означало покрыть себя несмываемым позором. Японские коллеги и по меньшим поводам делали себе зверское харакири самым мучительным способом из всего богатого арсенала добровольного ухода из жизни. Тупым мечом крест-накрест.
Так что, обливаясь потом и морщась при каждом шаге, Арталетов тащился по горной дороге, проклиная на чем свет стоит и подлого торопыгу в знакомом плаще, уведшего из-под носа приличного коня, и свое дурацкое желание повидать минувшие эпохи, и Серого, и покойного Леплайсана, пока еще живого и здорового…
Он так и не понял, какая сила сшибла его с ног и покатила по земле. Лишь краем глаза он отметил поджарое серое тело и почему-то успел подумать:
«Так вот ты какой, знаменитый арденнский волк…»
И уж совсем предсмертным бредом показался ему грустный голос короля Генриха, произнесший где-то совсем рядом:
– Эх, д'Арталетт, д'Арталетт… Вам еще не надоело раз за разом портить мне охоту?
– Ну почему же, почему же, удивился… В первый раз. – Генрих задумчиво взглянул на свет заходящего солнца сквозь бокал с бургундским и пригубил, закатив глаза и причмокнув. – Не находите, милый мой д'Арталетт, что букет этого «Шато-Арнольди» урожая шестьдесят восьмого чрезвычайно тонок?
– О-о! Да-да…
Георгий мало-мальски научился разбираться в местных винах еще в первый свой вояж, но так далеко его дегустаторские таланты не простирались. Он и по регионам-то вина весьма слабо различал, не говоря уже о годах урожая или о склонах, на которых наливался виноград, – так, основной набор не слишком искушенного российского винолюба: красное, белое, сухое, полусладкое, сладкое… Где уж нам, сиволапым, до сверхчувствительных французских вкусовых пупырышков…
– Но предыдущее, «Шато-Лагильян» всё-таки, по-моему, было лучше.
– Совершенно верно, ваше величество. И всё-таки, как это ни прискорбно, я хотел бы вернуться к моей проблеме. Вернее, нашей проблеме.
Король отставил бокал и погрустнел. Это было воспринято лакеями как сигнал к перемене блюд, и сине-золотые ливреи с геральдическими лилиями бесшумно засновали между королевским шатром, разбитым на живописнейшей опушке леса, и остальным лагерем, терпеливо дожидающимся окончания монаршей трапезы. А еще более того – конфиденциальных переговоров с неизвестной особой, настолько инкогнито, что, по слухам, она прибыла на рандеву с Генрихом не верхом или в карете, а пешком! В последнее верилось с трудом, но немногочисленные очевидцы свидания описывали это именно так, а также, во что еще более сложно было поверить, что король спешился и собственноручно изволил поднять на ноги «особу», смиренно павшую при его виде ниц. Прослезившись при этом.
Поговаривали, что под видом убогого путника к королю явился на переговоры австрийский эрцгерцог, сломленный мудрой политикой выжидания французской армии в Арденнах. Глухо перешептывались, что этот «инкогнито» – сам Папа Римский, решивший сменить католическую веру на веру протестантскую.
И уж совсем нелепо звучало одинокое уверение, что таинственный гость – дух сожженного в прошлом году колдуна и государственного преступника д'Арталетта, являющийся к королю в третий раз кряду, дабы вымолить прощение и позволение захоронить свой нечистый прах в освященной земле. Утверждавший это барон дю Ширак клялся мощами святого преподобного Вольдемара-на-Горках, что собственными глазами видел сатанинскую смоляную печать на бледном челе загробного страдальца. Увы, дю Ширак имел репутацию записного пьяницы и враля, поэтому ему никто не верил. В просвещенном шестнадцатом веке живем, не в средневековье каком-нибудь!
– Да, да, милый мой д'Арталетт, – горестно кивал головой монарх, задумчиво болтая золотой ложечкой в миске фруктового мусса, смахивающей больше на тазик средних размеров. – Я не менее вашего скорблю о фатальной ошибке, совершенной нашим общим другом, но что я могу поделать? Ссориться с королевой-матерью сейчас, когда, науськиваемые Австрией, опять зашевелились лотарингские принцы, собирают войска во Фландрии испанцы и непонятную игру ведут англичане, смерти подобно. Потерять поддержку Тосканы, этой кости в заднице… – Генрих оглянулся, не подслушивает ли кто, – в горле Австрии и Испании заодно – сделать неожиданный подарок и Филиппу Испанскому, и Рудольфу Австрийскому. Я вообще подумываю жениться на тещиной внучатой племяннице Марии, дабы укрепить союз с флорентийскими Медичи. Да-да, и любезный друг наш Цезарь… он меня в этом поддерживает.
Вот и площадь с возвышающимся посредине эшафотом.
Георгий ожидал, что дощатую конструкцию хотя бы обтянут тканью, но казнили, увы, не особу королевской крови для которой приготовили бы алый бархат, и даже не высокопоставленного вельможу (для него бархат был бы черным), и поэтому помост сверкал свежим деревом. Королева-мать не поскупилась, повелев обновить старый, пропитавшийся кровью жертв помост для своего недруга.
«Неужели уже ничего нельзя сделать? – в отчаянии подумал Жора, но он был так прижат толпой к стене дома, врезавшейся ему в бок какой-то острой архитектурной деталью, что и мечтать не стоило. – Тогда, может быть, просто уйти отсюда…»
Вот если бы сейчас пару верных друзей вроде Цезаряна и Фридриха, да подскакать галопом к эшафоту, давя копытами праздных зевак…
– Не желаете пирожок, сударь? – раздалось над самым ухом, и, оглянувшись, путешественник увидел симпатичную торговку средних лет с поднятым над головой лотком. – Вкусные пирожки, сударь! Всего по лиарду штука…
– О-о-о!.. – простонал Арталетов, отворачиваясь.
– Ничего не дорого, – слегка обиделась коммерсантша. – Обычно, конечно, по поллиарда, но сегодня такой день… Нечего кочевряжиться, сударь. Вам какой? С ливером или с капустой? А еще есть с новомодным заморским фруктом, картоплей именуемым…
– Едут! Едут! – поднялся вокруг шум. – Повозка выехала на площадь!
«Бедный, бедный Леплайсан…»
Георгий не хотел смотреть, но глаза, помимо его воли, не отрывались от помоста, на который только что легко взбежала знакомая фигура в черном плаще и тут же отвесила глубокий поклон взорвавшейся рукоплесканиями толпе. Казалось, прославленный актер собрался здесь повеселить шутками толпу, то и дело отвечавшую ему громом аплодисментов и хохотом. На фоне Леплайсана даже палач казался каким-то инородным телом, соринкой в глазу. Особенно его длинный двуручный меч, отсюда, издали, выглядевший безобидной булавкой.
До Жоры не доносилось ни единого слова, сказанного другом, но по реакции толпы он понимал, что тот в ударе. Правда, счастливчики тут же пересказывали услышанное соседям, и порой обрывки шуток докатывались до берегов человеческого моря. Но «испорченный телефон» вряд ли добавлял вкуса средневековым шуткам…
«Чем же помочь тебе, друг?..»
Но вот шут, поклонившись еще раз на все четыре стороны, опустился на колени, и мэтр Кабош, пошептавшись с ним о чем-то, начал поднимать свой меч.
«Всё, не могу больше… Прочь отсюда!»
И тут что-то темное пронеслось к эшафоту, прямо по головам собравшихся людей, ответивших испуганным воплем. Арталетова толкнули на стену так, что он ударился головой, и всё вокруг померкло…
* * *
Пришел в себя он в узком тенистом дворике, напоминающем колодец. Кто-то лил ему на лицо прохладную воду, и внезапно показалось, что всё, только что увиденное, было обычным сном, ночным кошмаром после чересчур обильного ужина…
– Очнулись, господин? – В незнакомой женщине, с тревогой всматривающейся в его лицо, Жора узнал давешнюю торговку. – Ой, как я рада! Вы лежали такой бледный, такой бледный! Словно покойник…
– Спасибо. – Арталетов приподнялся и сел, опираясь на стену.
В голове всё гудело, в ушах стучало, и вообще он чувствовал себя препоганейше. Возможно, лишь чуть лучше бедного Леплайсана.
– А я ведь так и не купил у вас пирожок, – слабо улыбнулся он женщине.
– А-а! Бог с ними, – беспечно махнула та рукой. – Всё равно растоптали всё. Совсем без выручки я сегодня осталась! То ли дело, когда колдуна Арталетта жгли! Ох, тогда и наварилась я… Раз в год, а то и в два такая удача бывает.
– Держите, – насильно всунул ей в руку тестон Жора. – Считайте, что я купил всё.
– Да вы что? – даже испугалась торговка. – За что мне такие деньги?
– Берите, берите! Должен же я чем-то вас отблагодарить за спасение. Ведь, если бы не вы, толпа меня попросту затоптала бы.
– Да? – На лице честной женщины было написано сомнение. – В самом деле? Ну, я не знаю…
– В самом деле, в самом деле…
Георгий поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся в глубь дворика.
– Вы куда?
– Попью и умоюсь…
– Конечно! Там, за платаном, – колодец…
«Славная женщина, – с умилением подумал путешественник, доставая „хрономобиль“ и осторожно переводя колесико чуть-чуть в сторону минуса. – Не маловато ли я ей денег сунул?..»
«Не много ли это за простую услугу? – мучилась пирожница Мадлен, разглядывая тестон с портретом Генриха IV. – Он-то сгоряча отвалил мне денежку, а потом жалеть будет… Одет-то хоть и прилично, а небогато… Благоверная, поди, заругает. А может, он и не женат вовсе?..»
Тут мысли женщины, вдовствующей уже третий год, резко сменили направление: «Верну-ка я ему тестон этот. А потом приглашу в гости, предложу бокальчик вина, заштопаю порванный рукав…»
Мечтательница прошла за мужчиной, но нигде его не увидела.
«Где же он? Выход-то тут только один…»
И тут ее взгляд упал на приоткрытый зев колодца…
– Помогите, люди добрые! Средь бела дня человек утопился-а-а!!!..
* * *
Гуго, подмастерье сапожника, в тенистом уголке за колодцем только-только обнял белошвейку Мари, готовясь ее поцеловать, как над ухом кто-то смущенно кашлянул. А эхом ему ответил дикий визг перепуганной девушки.
И не так закричишь, когда прямо за спиной твоего ухажера вдруг ниоткуда появляется бородатый мужик, поначалу принятый за отчима! Да еще с какой-то цепью в руке!
– Простите, простите… – Жора пятился от впавшего в ступор прыщавого парня и визжавшей почище бензопилы миниатюрной брюнеточки в белоснежном чепце. – Извините, что помешал…
Похоже, что перемещение удалось. И время суток иное – ближе к вечеру, и небо застлано облаками… Теперь только выяснить, когда состоится казнь, и действовать!..
Так. Торговка вряд ли смогла бы утащить бесчувственного мужчину далеко, следовательно, Гревская площадь где-то рядом. А там обычно вывешиваются программки, словно перед театральным представлением.
Пустынная пока площадь с эшафотом, над которым трудилась бригада плотников, нашлась прямо за углом. Словоохотливых, надо заметить, плотников.
Они в красках расписали приезжей «деревенщине» предстоящее через три дня действо, вкратце обрисовали, не особенно стесняясь в выражениях, вину преступника и даже указали лучшие места, которые следовало занять заранее, желательно часов за двенадцать до «представления».
– А то ничего не увидишь, балда! – снисходительно похлопывали Георгия по плечу. – Получится, что зря тащился за столько лье. Лучше вообще не пожалей пары экю и договорись с кем-нибудь из домовладельцев: с балкона – лучший вид. Говорят, – понизил голос рассказчик, воровато оглядываясь, – что королева-мать сама будет с одного из балконов следить за казнью. Очень уж насолил ей наш Леплайсан…
Еще живой, шут уже становился народной легендой…
Итак, три дня. Очень много и очень мало времени.
Что можно успеть сделать?
20
Я не гений какой-нибудь. Просто король, какими пруд пруди. Ну и довольно об этом! Всё стало ясно. Вы меня знаете, я – вас: можно не притворяться, не ломаться…
Е. Шварц «Обыкновенное чудо»
«Еще пара-тройка таких фортелей с прыжком во времени отдельно от коня, – думал усталый путешественник, с трудом узнаваемый из-за плотной коросты дорожной пыли, покрывающей лицо и одежду, – и придется заниматься конокрадством… Никаких финансов не напасешься…»
И как это умудрялись герои романов пересечь Францию из конца в конец за пару дней? Вроде бы не так далеки от Парижа пресловутые Арденны, если смотреть по карте, а Арталетов уже чуть-чуть не загнал коня… В прямом, а не в переносном смысле, поскольку загнать, толкнуть или реализовать иным способом четвероногое транспортное средство в этом краю, населенном такими индивидуумами, что давешние виланы по сравнению ними сущие ангелочки, было бы просто безответственным делом. А что еще ждать от обитателей местности, через которую шляются все кому не лень, начиная с неандертальцев?
Чуть ли не ежегодные нашествия то с «чужой», то со «своей» стороны превратили обитателей столбовой дороги в истинных специалистов обороны, а их жилища в гибриды миниатюрных замков и дзотов-переростков. Попробуй сунься, вражья сила!
Да и то сказать – какая, спрашивается, разница поселянину, если красные… тьфу, королевская рать придет – грабят, бургундцы, австрийцы, испанцы и прочие тьмутараканцы придут – грабят, местный феодал решит пополнить казну, растраченную на «шестисотых» боевых коней и роскошные туалеты для жены и любовниц – опять грабят! Хочешь не хочешь, а придется постигать азы фортификации и отражения агрессора подручными средствами. Теми же вилами, например…
Размышляя таким образом, Жора изредка подхлестывал чуть ли не плетущегося шагом жеребца, сторгованного накануне у какого-то цыганистого оборванца, выдававшего своего Росинанта за арабского скакуна. На что уж наш герой считал себя дилетантом в области коневодства, но и он смекнул, что, судя по толщине ног скотинки, арабы использовали подобную породу исключительно в роли тяжеловозов.
Но, увы, выбирать на местном «птичьем» (по большей части, конечно, «свинско-коровье-козьем») рынке было практически не из чего. Если он хотел добраться до цели в срок, то прочие образчики гужевого транспорта ему не подходили категорически. Нет, они отлично смотрелись бы запряженными в телеги или с изящной сохой, но для перемещения под седлом больше подошел бы какой-нибудь бычок или хряк. Так что цыган хладнокровно объегорил д'Арталета на сумму, раза в два превышающую рыночную стоимость клячи.
А теперь надежда поменять одра на что-нибудь более подходящее истаивала словно утренний туман. Это путешественник намеревался сделать, как в романах, на какой-нибудь придорожной почтовой станции, пусть даже и с доплатой. Но вот досада: очень похоже на то, что все письма, а также посылки, бандероли и прочие почтовые отправления здесь еще принято было доставлять до места самолично или с оказией. Не попадались почтовые станции по пути, хоть тресни! А мрачные взгляды из узких, будто крепостные бойницы, окон придорожных «шато» не позволяли даже надеяться на возможный «ченч» с аборигенами.
Тоска-а-а…
Еще более угнетал путешественника невеселый, мрачный пейзаж.
Какие там «буки и грабы»! Не знай Георгий наверняка, что находится в «солнечной» Франции, посчитал бы, что угодил ненароком куда-нибудь в Сибирь, – очень уж подступающие к самой колее высоченные ели и всякие там пихты напоминали тайгу, какой ее представлял себе истинный горожанин. В основном по передачам «Клуб кинопутешествий».
Дорога заметно сузилась и пошла вверх – не иначе начались предгорья Арденн, – и коняга еще более снизил темп, демонстрируя всем своим видом желание встать эдак часиков на шесть-семь на «автостоянку» и вздремнуть с мешком на морде. Но ни стоянки, ни тем более овса не предвиделось (Арталетов и себе-то припасов захватил всего ничего, а о лошади даже не подумал, понадеявшись на всяческие придорожные «заведения»). Дворянские замашки, приобретенные вместе с платьем и липовым титулом, давали о себе знать.
Верным же слугой, в те времена по статусу обязанным заботиться о своем хозяине и всём, что с ним связано, пуще себя (а не только обкрадывать его, как в более поздние эпохи), «шевалье» не обзавелся…
Досадуя на всё и вся, включая неудобную дорогу, коня-доходягу и более всего на себя самого, в очередной раз замахнувшегося на дело, явно себе не по плечу, Жора хлестнул усталого скакуна куцей плетью и заставил перейти с шаткой рыси в галоп.
Лучше бы он этого не делал.
Земля и небо внезапно поменялись местами, островерхие ели уехали куда-то в сторону, и что-то твердое с размаху врезало одновременно в лоб, плечо и оба колена седоку, уже не чувствующему под собой седла…
* * *
– Ну, куда ты прешь? Куда ты прешь, деревенщина? Откуда ты только взялся на мою голову!.. Чего «простите»? Чего «простите», говорю!.. Товара переколотил на… раз, два, три… Отстань, постылая, сам вижу, что треснутый… На целых восемь лиардов товару переколотил, орясина! Куда это годится, люди добрые?! До каких пор будут измываться над бедным парижанином всякие приезжие? Понаехали тут…
Георгий, потирая ушибленный бок, только что выбрался из глиняного развала, куда его столкнул какой-то незнакомец, одетый в такой же плащ, как и у него, и шляпу.
В Москве законопослушный робкий гражданин Арталетов, может быть, и спустил бы какому-нибудь грубияну с рук такое оскорбление (наверняка бы спустил, на сто процентов), но тут, отягощенный дворянским титулом, да еще и со шпагой на боку… Догнать, растоптать, проткнуть клинком, словно жука… Если бы не разъяренный горшечник, клещом вцепившийся в перемазанный глиняной пылью плащ и орущий что-то непотребное толпящимся поблизости соратникам по цеху. Еще и узнает, не дай бог, кто…
– На тебе полтестона, – сунул в заскорузлую ладонь серебряную монетку Жора, мечтая лишь об одном – убраться отсюда подобру-поздорову, пока кряжистые гончары, и так уже красноречиво закатывающие рукава, не перешли к активному выражению солидарности с коллегой. – И отвяжись!
– Какие полтестона? – взвыл вымогатель, тем не менее надежно спрятав монету. – Гони еще четыре лиарда за моральный ущерб, бродяга! Я эти горшки ночами лепил, не смыкая глаз, руки вот эти себе угробил! – совал корявые грабки под нос д'Арталетту гончар. – Да они мне как дети родные…
Георгий закатил глаза, горько сожалея, что местные обычаи и королевские ордонансы строго воспрещают протыкать шпагой представителей третьего сословия, и выудил из кошелька еще полтестона.
– На, подавись! – прорычал он, злобно думая про себя, что детей и кривобокие, уродливые посудины горшечник, похоже, творил одним и тем же местом. – Хватит?
– Хватит, хватит, ваша светлость! – неожиданно расплылся в довольной улыбке горожанин, «кинувший» ненавистного дворянина на несколько лишних лиардов, тем более что горшки всё равно брали неохотно. – Премного благодарны, ваше сиятельство…
– Ну и ладно… Выпей стаканчик за мое здоровье, – буркнул наш герой, отходя.
– Всенепременнейше, ваше высокопреосвященство!
– Ладно, ладно…
«Еще „величеством“ назовет, с такого станется, и угодим оба под крылышко господина прево… Мне это совсем не с руки».
– Лучше скажи мне, почтенный, где я могу купить коня.
– Ась? – внезапно оглох гончар, и пришлось прочистить ему уши еще одной мелкой монеткой.
– Да вот за этими возами, ваше…
Не дожидаясь окончания титула, Арталетов поспешил ретироваться.
Выбор в «скотских» рядах оказался еще более скудным, чем на прилавках продуктовых магазинов горбачевской эпохи. Нет, овец, коз, свиней и коров с быками, не говоря уже о прочей живности, тут было завались – на целую ВДНХ хватит, – но с представителями Equus caballus[42] наблюдался явный напряг. Вернее, более-менее справная лошаденка была всего одна и…
– Э! Э! Стой! – заорал Жора, срываясь с места так, будто стартовал стометровку. – Убью, гад!..
Но было уже поздно, «гад» в знакомом плаще неуклюже вскарабкался на гнедого жеребца, вырвал повод из руки продавца, пересчитывающего монеты, и дал шпоры. Даже не обернулся, зараза!
– Увы, этот человек – не джентльмен! – с сильным английским акцентом промолвил кто-то за спиной. – Позвольте представиться, сэр Уилдорф Черчилль, – склонил голову перед тяжело дышащим «шевалье» тощий высокий господин, одетый по несколько иной моде, чем та, к которой привык здесь Жора. – Английский путешественник.
– Шевалье д'Арт… – едва не представился Георгий, но вовремя прикусил язык, превратив окончание фамилии в нечто невразумительное. – Французский дворянин.
– Я был свидетелем, как этот мужлан оскорбил вас, сэр д'Арт, – продолжал предок знаменитого премьер-министра после того, как новые знакомые чинно раскланялись. – Я готов выступить вашим секундантом, поскольку сам ненавижу подобных невеж. У нас в Ландоне, – по-британски выговорил он название, – таких негодяев попросту бьют палкой, не тратя драгоценного времени на поединок по всем правилам. У вас, я вижу, обычаи иные…
– Ты еще догони его, – грубо перебил англичанина коренастый мужичок самого криминального вида. Он держал в поводу нескладного жеребца непонятной желто-бурой масти – вероятно, на таком лет через тридцать предстояло въехать в Париж не менее известному, чем Черчилль, гасконскому дворянину, мечтающему о маршальском жезле. – Он-то на четырех ногах скачет, а ты – на двух.
Продавец коня со скрипом почесал в курчавой иссиня-черной бороде и с деланным безразличием отвернулся.
– Действительно, сэр. Я и сам хотел купить эту лошадь, но вам, вижу, она нужнее, – благородно отступил в сторону англичанин. – Уступаю вам свою очередь, сэр.
Жора озадаченно почесал в затылке. Конечно, на фоне остальных кляч Буцефал выглядел едва ли не иномаркой рядом с «запорожцем», но всё-таки…
– Моего коня купи, господин!.. Моего!.. Моего!.. – наперебой загомонили остальные «коноводы», почуяв, что покупатель – абсолютный профан в лошадях. – Моего скакуна возьми!..
– Бери, не пожалеешь, – цыкнув на остальных, оскалился цыган. – Скакун арабских кровей, призовой. Элитный, я бы сказал, скакун.
– А много ли у него этих самых арабских кровей?..
* * *
«Вот тебе и элитный… – со стоном подобрал ноги и попытался сесть Георгий. – Угробил ведь, скотина арабская… На колбасу его!..»
Могло быть и хуже, если бы не одинокая разлапистая сосна, росшая на самом краю косогора, в которую врезался всем телом наш всадник, вылетев на полном скаку из седла, и только потому не оказался пусть и не в пропасти, но в очень глубоком овраге. Со стоном отдирая со лба намертво приклеившийся смолистый кусок коры, Арталетов боялся даже глянуть на спасшее его от неминуемой гибели дерево, поскольку был уверен, что на стволе теперь имеется его четкий зеркальный отпечаток, совсем как в диснеевских мультфильмах.
«А как же Росинант! – без всякой связи с только что высказанным кровожадным пожеланием подумал Жора. – Ноги, наверно, себе переломал, бедняга…»
Что поделать: как и большинство обитавших в третьем тысячелетии жертв тех же мультфильмов, путешественник во времени очень любил животных и до слез жалел, если какое-нибудь из них калечилось. Из-за «синдрома Серой Шейки» он вряд ли когда-нибудь отрубил бы голову курице или умертвил бедную рыбку, даже если умирал бы с голоду. А уж прикончить загнанную или сломавшую ногу лошадь, как того требовали жестокие обычаи минувших веков, не смог бы и под страхом неминуемой казни…
Поэтому и сидел на краю обрыва, тупо отряхивая запыленный и перемазанный смолой плащ, не решаясь посмотреть на мучающееся животное. Только довольное ржание, ничем не напоминающее стон страждущего, вывело его из ступора.
«Вот ведь зараза! – выругался он, наблюдая за чуть-чуть прихрамывающей клячей, бодро ощипывающей травку с микроскопической полянки. – Я тут сижу, во всех грехах себя виню… Ну, держись, симулянт!»
Скрипя зубами от боли во всём усталом, расшибленном теле, Арталетов с трудом поднялся на ноги и тяжело пошел на коня-предателя, между делом подобрав плеть, которую обронил по дороге.
И несдобровать бы коняге, да поднял он на Жору глаза, вобравшие в себя всю вековую печаль лошадиного племени, такие большие, кроткие, которые в подлунном мире встречаются еще только у людей, и то – лишь у одного народа. И карающая длань с зажатой в ней нагайкой безвольно опустилась…
* * *
Ну кто бы мог подумать, что ботфорты так мало подходят для пеших прогулок по пересеченной местности?
Придуманные кавалеристами и для кавалеристов, они немилосердно терли ноги, собирались уродливыми складками под коленями, заставляя идти по-кавалерийски, враскоряку, цеплялись шпорами за всё на свете… Попробуйте пройти километра два-три в высоких болотных сапогах по жаре, и вы познаете лишь малую толику «прелестей» пешего марша в этой изуверской обуви. А наш путешественник прошагал много больше…
Порой он подумывал вообще скинуть дворянскую обувку и дальше топать босиком, но для дворянина того времени показаться на людях босиком означало покрыть себя несмываемым позором. Японские коллеги и по меньшим поводам делали себе зверское харакири самым мучительным способом из всего богатого арсенала добровольного ухода из жизни. Тупым мечом крест-накрест.
Так что, обливаясь потом и морщась при каждом шаге, Арталетов тащился по горной дороге, проклиная на чем свет стоит и подлого торопыгу в знакомом плаще, уведшего из-под носа приличного коня, и свое дурацкое желание повидать минувшие эпохи, и Серого, и покойного Леплайсана, пока еще живого и здорового…
Он так и не понял, какая сила сшибла его с ног и покатила по земле. Лишь краем глаза он отметил поджарое серое тело и почему-то успел подумать:
«Так вот ты какой, знаменитый арденнский волк…»
И уж совсем предсмертным бредом показался ему грустный голос короля Генриха, произнесший где-то совсем рядом:
– Эх, д'Арталетт, д'Арталетт… Вам еще не надоело раз за разом портить мне охоту?
* * *
– Ну почему же, почему же, удивился… В первый раз. – Генрих задумчиво взглянул на свет заходящего солнца сквозь бокал с бургундским и пригубил, закатив глаза и причмокнув. – Не находите, милый мой д'Арталетт, что букет этого «Шато-Арнольди» урожая шестьдесят восьмого чрезвычайно тонок?
– О-о! Да-да…
Георгий мало-мальски научился разбираться в местных винах еще в первый свой вояж, но так далеко его дегустаторские таланты не простирались. Он и по регионам-то вина весьма слабо различал, не говоря уже о годах урожая или о склонах, на которых наливался виноград, – так, основной набор не слишком искушенного российского винолюба: красное, белое, сухое, полусладкое, сладкое… Где уж нам, сиволапым, до сверхчувствительных французских вкусовых пупырышков…
– Но предыдущее, «Шато-Лагильян» всё-таки, по-моему, было лучше.
– Совершенно верно, ваше величество. И всё-таки, как это ни прискорбно, я хотел бы вернуться к моей проблеме. Вернее, нашей проблеме.
Король отставил бокал и погрустнел. Это было воспринято лакеями как сигнал к перемене блюд, и сине-золотые ливреи с геральдическими лилиями бесшумно засновали между королевским шатром, разбитым на живописнейшей опушке леса, и остальным лагерем, терпеливо дожидающимся окончания монаршей трапезы. А еще более того – конфиденциальных переговоров с неизвестной особой, настолько инкогнито, что, по слухам, она прибыла на рандеву с Генрихом не верхом или в карете, а пешком! В последнее верилось с трудом, но немногочисленные очевидцы свидания описывали это именно так, а также, во что еще более сложно было поверить, что король спешился и собственноручно изволил поднять на ноги «особу», смиренно павшую при его виде ниц. Прослезившись при этом.
Поговаривали, что под видом убогого путника к королю явился на переговоры австрийский эрцгерцог, сломленный мудрой политикой выжидания французской армии в Арденнах. Глухо перешептывались, что этот «инкогнито» – сам Папа Римский, решивший сменить католическую веру на веру протестантскую.
И уж совсем нелепо звучало одинокое уверение, что таинственный гость – дух сожженного в прошлом году колдуна и государственного преступника д'Арталетта, являющийся к королю в третий раз кряду, дабы вымолить прощение и позволение захоронить свой нечистый прах в освященной земле. Утверждавший это барон дю Ширак клялся мощами святого преподобного Вольдемара-на-Горках, что собственными глазами видел сатанинскую смоляную печать на бледном челе загробного страдальца. Увы, дю Ширак имел репутацию записного пьяницы и враля, поэтому ему никто не верил. В просвещенном шестнадцатом веке живем, не в средневековье каком-нибудь!
– Да, да, милый мой д'Арталетт, – горестно кивал головой монарх, задумчиво болтая золотой ложечкой в миске фруктового мусса, смахивающей больше на тазик средних размеров. – Я не менее вашего скорблю о фатальной ошибке, совершенной нашим общим другом, но что я могу поделать? Ссориться с королевой-матерью сейчас, когда, науськиваемые Австрией, опять зашевелились лотарингские принцы, собирают войска во Фландрии испанцы и непонятную игру ведут англичане, смерти подобно. Потерять поддержку Тосканы, этой кости в заднице… – Генрих оглянулся, не подслушивает ли кто, – в горле Австрии и Испании заодно – сделать неожиданный подарок и Филиппу Испанскому, и Рудольфу Австрийскому. Я вообще подумываю жениться на тещиной внучатой племяннице Марии, дабы укрепить союз с флорентийскими Медичи. Да-да, и любезный друг наш Цезарь… он меня в этом поддерживает.