Страница:
– Представитель технической интеллигенции, вот кто «сами»! – фальцетом завизжал Горенштейн, предусмотрительно обходя скользкую тему. – А рассуждаете как настоящий черносотенец! Охотнорядец!
– Это я-то черносотенец?.. Вы, горе-энштейн! Говорите, да не заговаривайтесь!..
– Тихо! – крикнула девушка, привстав на своем верблюде. – Смотрите!
Оба мужчины нехотя прервали перепалку, в последнее время ставшую привычной, чем-то вроде ежечасного ритуала, и вгляделись в расплывающуюся в мареве даль.
Из-за далекого морщинистого бархана поднимался столб дыма или пыли, едва заметный на фоне бледного пустынного горизонта.
– Грицю, а, Грицю… – канючил плотный коренастый всадник, замотанный полосатым платком так, что едва виднелись лишь кончик красного, обгоревшего на солнце и облупившегося носа да воинственно торчащие рыжеватые усы, сделавшие бы честь самому Тартарену из Тарраскона. – Ну сколько можно ихать и ихать?
– Сколько нужно – столько и можно! – отрезал второй, точно так же обмотанный полосатой тканью, но на вид гораздо выше ростом и черноусый. – Не стони, Петро, и так на душе тошно!..
В нескольких шагах позади мерно покачивалась в седлах сотня казаков. Многие дремали, не выпуская из рук узды. Да и привычные ко всему на свете кони, кажется, тоже дремали на ходу.
Авангард десятитысячного казачьего войска, далеко оторвавшийся от основных сил, плутал в пустыне вторые сутки. Подобной задачи есаулу Грицко Мамлюку еще не выпадало ни разу: найти в бескрайнем песчаном море каких-то ливийцев, завязать бой и держаться до подхода остальных казаков под предводительством старого атамана. Так и сказал Опанас Мамлюк, приходившийся сотнику двоюродным дядей по отцу: «Найди, Грицю, клятых ливийцев и бей в хвост и в гриву, да в узду, да в копыто, щоб не вывернулись, а мы уж пособим!..»
Бить в хвост и в гриву есаул умел и любил. На том и поднялся из простых казаков, что смолоду ни одной маломальской схватки без его проворного клинка не обходилось. И что интересно, при этом он сумел сохранить не только голову, но и все остальные части тела, как основные, так и второстепенные, но от этого не менее нужные. Особенно эти самые…
Доверие старого атамана он принял как должное и оценил. Вот знать бы еще, где искать их, этих чертовых ливийцев, да как они выглядят… Не будешь же спрашивать всякого встречного-поперечного: «Ты не ливиец, часом, мил человек?..»
Да и попробуй встретить его здесь, этого встречного-поперечного. Опять же: если встретишь, то как проверить, правду тот скажет или нет? Не ливиец, соврет, а на самом деле самый что ни на есть ливиец! Не рубать же всех подряд шашкой? Эх, пойди туда, не знаю куда – найди то, не знаю что…
– А як они кажут, ливийцы эти, прости Господи? – осенил себя размашистым крестным знамением настырный Петро. – Чи с рогами або без рогов?
Тоже, кстати, Мамлюк, урядник Петро. Троюродный брат. Да в войске старого атамана, почитай, все были Мамлюками, кто полтавский Мамлюк, кто черкасский… Исстари так повелось… Масюки, правда, еще есть, но то совсе-е-м другое…
– Слышь, Грицко? Шо это за ливийцы такие? Чоловики хоть або нечисть какая?
– А!.. Чего?.. – вскинулся в седле хорунжий. – Где ливийцы?
– Та нет ничого, Грицю… Я вот кажу…
– Фу ты, черт! – плюнул на раскаленный песок Грицко и, спохватившись, перекрестил рот от нечистого. – Никак задремал я, Петро?..
– Ага! – непонятно чему обрадовался приятель. – Задрых, як сурок!
– Чего регочешь? Вторую ночь в седле… Хоть бы уж оазис какой попался – коней расседлать да напоить… Да и хлопцам какой-никакой роздых нужен.
– Да и я про то же! Эх, завалиться бы в травку, да с милкой…
Есаул привстал в стременах и оглядел из-под ладони горизонт. Опять ничего…
Он было плюхнулся обратно в седло, чтобы перехватить еще десяток минут сладкой дремоты, как наметанный глаз разглядел далеко-далеко в розоватой дымке подозрительную черную точку. Что за диво? Ага, вот еще две…
– Слышь, Грицю…
– Да отзынь ты, прорва!.. – цыкнул на приятеля командир. – Глянь лучше, что это там? Не блазнится мне, часом?
– Где? – недоверчиво сощурился Петро, но тут же, подобравшись, цапнул рукоять кривой сабли, щегольски выложенную серебром. – А ведь это ливийцы, Грицю… – радостно выдохнул он, воинственно закручивая пшеничный ус. – Гадом буду, ливийцы…
– Может быть, это смерч? – осторожно спросил Горенштейн, мигом растеряв весь апломб. – Или самум какой-нибудь… Я вот слышал…
– Это уж вам лучше знать, Дмитрий Михайлович, – ядовито перебил ученого Арталетов. – Это ведь вы нас сюда затащили. Я лично в пустыне никогда не бывал и не слишком этим удручен…
– Тихо! – снова одернула спутников Жанна, напряженно вглядываясь в пустынное марево. – Я в песках тоже не была, но пыль эта определенно из-под копыт всадников. Причем не одного-двух… Месье алхимик, вы не подозреваете, кто бы это мог быть?
– Во-первых, сколько мне раз вам повторять, милочка, что я не алхимик!.. Но это неважно сейчас… А во-вторых, это могут оказаться кто угодно. И хетты, и ливийцы, и те же самые египтяне…
– А у египтян разве были верховые лошади? – вмешался Георгий. – Они же вроде бы лишь на колесницах перемещались?
– Понимаете… – задумчиво потер переносицу ученый. – Тут вот какое дело… Несомненно, в чем-то вы правы, но вот Геродот…
– Жорж, милый, – схватила Арталетова за рукав девушка. – Оставьте ваши споры, теперь это действительно не так важно…
Из-за бархана, разворачиваясь на скаку в цепь, появилась целая орава конников, дико визжащих и размахивающих над головой сверкающими клинками. Так и хочется написать «вынеслась», но представьте себе лошадь, скачущую по рыхлому песку. Вот-вот. Так что конники приближались к нашим путникам весьма неторопливо, если не сказать чинно.
– Чего смотрите! Бежим!..
Но бежать, собственно, было уже некуда: трех всадников довольно споро обходил до поры скрытый за песчаными холмами, десяток чужих кавалеристов, старающийся не поднимать излишнего шума…
– Нас окружают!
Что и говорить, окружали по всем правилам военного искусства…
Еще не совсем забытый дворянский гонор Жоры дал о себе знать. Кровь ударила ему в голову, и, мгновенно преобразившись в шевалье д'Арталетта, он привычно цапнул рукоять оружия:
– Уходите, я их задержу!..
Увы, только сейчас он вспомнил, что в погоне за «исторической достоверностью» поддался на уговоры проклятого профессора и оставил дома верную шпагу… Теперь ладонь, привычная к изящному эфесу, сжимала корявую ручку чего-то среднего между кухонным ножом и серпом знаменитой мухинской «колхозницы».
«Он бы, гад, еще молот подложил…» – горько подумал Арталетов, даже не представляя, как подобным уродцем можно обороняться, не говоря уже об атаке в традициях благородного фехтовального искусства.
«Пацифист хренов. „Мы не собираемся там воевать… – передразнил он про себя Горенштейна. – Мы мирная спасательная экспедиция…“ Что им теперь: арию спеть? Или сплясать?..»
Жанна, тоже сосредоточенно шарившая по тюкам и сумкам в поисках хоть чего-нибудь напоминающего орудие для умерщвления себе подобных, завидев то, чем вооружился ее возлюбленный, опустила руки. Худо-бедно нарубить колбасу для закуски этим чудом оружейного ремесла неведомой эпохи еще можно, но что касается прочего…
– Чего вы на меня смотрите? – нервно заерзал на своем скакуне Дмитрий Михайлович под полными укоризны взглядами спутников. – Вы что, хотели, чтобы я вот этими собственными руками создал анахронизм? Чтобы заставил все последующие поколения ломать голову над неразрешимой исторической загадкой? Поверьте: древние египтяне железа не применяли. Даже не знали его!..
– А у этих, – горько поджав губы кивнула Жанна на приближающихся головорезов, – сабли что, из овсянки с салом?
– Ну, я не знаю… – развел руками историк. – Возможно…
Договорить ему не дали…
– А ну брось ножик! – Слова всадника, замотанного в полосатый платок до рыжеватых усов, явно были обращены к единственному из троицы вооруженному человеку, то есть к Жоре. – А то щас как вдарю – мало не покажется!
– Брось, Жорж! – испуганно воскликнула девушка. – Ради меня брось, милый!
Строить из себя камикадзе в данной ситуации было попросту глупо, тем более все надлежащие приличия были соблюдены. Арталетов, пожав плечами, бросил свою бронзовую «железяку» на песок, но с таким видом, чтобы спутники ни на миг не усомнились: он бы сражался до последнего…
Обступившие путешественников всадники, уяснив, что те не собираются сопротивляться, тоже опустили свои устрашающего вида сабли, шашки и всякие там прочие скимитары. Повисла гнетущая тишина, похожая на ту, при которой среди бурного застолья принято поминать органы правопорядка. Отчетливо было слышно, как осыпается в ямки следов сухой песок, и как бурчит в лошадиных животах…
– Вы не ливийцы, часом, будете, господа странники? – не выдержал паузы рыжеусый.
– Не… Нет… – с некоторым облегчением вразнобой ответили странники, смекнувшие, что их приняли не за тех, кого нужно, а значит, и немедленная расправа откладывается на неопределенный срок. – Не ливийцы мы…
Старшина чужаков с лязгом бросил в ножны свой клинок, размотал укрывающую лицо тряпицу, утер ей пот со лба и в сердцах сплюнул на песок.
– «Ливийцы, ливийцы…» – напустился он на рыжеусого. – Заладил, как попка-дурак!.. Какие же это ливийцы? Разуй глаза, шляпа! То ж наши. И гуторят они по-нашему. И дивчина, глянь, у них кака гарная! Ну разве могут у ливийцев быть такие дивчины?!..
– Откель же я знал? – слабо сопротивлялся рыжеусый, разводя руками.
– Мабуть, у них вообще нету ни баб, ни дивчин, у энтих ливийцев… – не слушал оправданий командир.
– Как же так? – недоуменно встрял кто-то из всадников, до сих пор хранивших почтительное молчание. – Неужто нету? А откуда ж оне берутся-то, ливийцы энти?..
– А оттуда! – рявкнул усач.
– Но как?..
– А так! – уже не столь так уверенно заявил старший, до которого, видимо, стала доходить вся бессмысленность собственного утверждения. – Так…
Все снова озадаченно замолчали, переваривая столь невозможное дело, как полное и всеобъемлющее отсутствие женского пола у загадочных ливийцев.
– Возможно, вы не совсем правы… – осторожно начал было Дмитрий Михайлович, ощущавший насущную потребность вмешаться в зарождающийся научный спор, но Жанна исподтишка так двинула говоруна в бок острым локтем, что у того сразу отпала охота устанавливать истину.
– А Бог их знает, этих ливийцев, – внезапно махнул рукой командир, чувствовавший, что безнадежно увязает в собственной гипотезе. – Всё у них не как у людей!
– Это точно!.. – облегченно зашевелились подчиненные, на которых пугающая невозможность сказанного давила гранитной плитой. – Оно ведь как бывает… И так бывает, и этак… Но чтобы совсем без баб…
– А вы, господа проезжие, ничего, часом, не слыхивали про этих ливийцев? – с надеждой спросил рыжеусый, когда прения сами собой сошли на нет.
Он тоже как-то незаметно размотал свою повязку и теперь постреливал глазами в сторону несколько смутившейся Жанны. Незнакомец оказался молодым, симпатичным и настолько походил на одного из героев телесериала «Бригада», записного сердцееда и жуира, что Георгий ощутил явственный укол ревности.
Теперь настал черед задуматься нашим героям.
Вопрос, конечно, интересный, но кроме «Ливийской Арабской Джамахирии», «Триполи» и «Муаммара Каддафи» Арталетову ничего путного на ум не шло, и он отрицательно покачал головой, справедливо решив, что обитателям прошлого такая «полезная» информация всё равно ни к чему… Следом за ним замотали головами и спутники. На лице профессора еще отражались какие-то сомнения, но девушка, чувствовалось, и слова-то такого раньше не слыхала.
– Эх, жаль… – пригорюнился командир, разглаживая вороные усы. – Ну что, казаки… – Но договорить он не успел.
Пустыня вокруг буквально вскипела, то ли расступаясь и выпуская наружу, то ли материализуя из песчаных смерчиков каких-то существ, без колебания с воем кинувшихся в атаку на пришельцев.
– Ливийцы-ы-ы! – пронеслось по рядам казаков, и тут же первые атакующие были встречены сверкающими клинками.
Волей-неволей наши путешественники оказались в самой гуще сражения и были вынуждены принять в нем самое живейшее участие. Жора подхватил свой «серп», пластая налево и направо этим неказистым орудием наседавших со всех сторон чужаков, а Жанна отцепила жердь для палатки, притороченную к седлу ее верблюда, лихим ударом переломила о колено, превратив в подобие нунчака, и принялась молотить двумя половинками по чему придется.
Видавшая виды бой-девица сражалась бы даже голыми руками, не попадись под руку чего-нибудь более-менее подходящего. К тому же Бог даровал всем представительницам прекрасного пола острые коготки и зубки… Даже миролюбивый Горенштейн, после того как в толстую подошву его туристического ботинка вцепилась мертвой хваткой одна из тварей, заработал биноклем на длинном ремешке, будто кистенем, лупцуя противника и не думая о сохранности дорогой оптики.
И всё равно нападавших было слишком много… Они гибли десятками и возрождались сотнями, словно головы мифической Лернейской Гидры. С каждым поверженным поднимались двое, а то и трое. Прошло совсем немного времени, а сбившиеся в тесный кружок казаки и примкнувшие к ним путешественники были окружены сплошным кольцом врагов, завывавших на сотни голосов и протягивающих к путникам когтистые лапы. Благо, у них не было никакого оружия, иначе исход битвы был бы предрешен.
Крак!
Арталетов, только что сразивший самого настырного из песчаных демонов, с недоумением уставился на обломок «серпа» не длиннее пальца, торчащий из рукояти сломанным зубом. Бронзовое чудо оборонной техники не выдержало сумасшедшего ритма схватки и приказало долго жить. Мгновением позже осталась без одной из дубинок Жанна, да и Дмитрий Михайлович был вынужден уступить сразу двум агрессорам, затеявшим с ним увлекательную игру под названием «отбери бинокль». Участок обороны, за который отвечала наша троица, на глазах превращался в ее слабое место
– Держи! – с трудом расслышал Жора сквозь вой и улюлюканье пустынной орды и, неведомо каким чувством побужденный, успел выставить в сторону руку и чудом поймать за темляк брошенную кем-то шашку.
Между прочим, не поймай он ее, бритвенной остроты лезвие легко сделало бы харакири его горбатому скакуну… Но любовно вырезанная и отполированная рукоять уже удобно легла в привычную к шпаге ладонь, и отточенная сталь принялась разить врагов направо и налево. А что до техники… Шпага шестнадцатого столетия тоже больше рубящее, чем колющее оружие!
С шашкой в руке Арталетов легко мог прикрыть своих спутников, оттесняя их себе за спину, и старый пацифист не слишком такой опеке противился, бормоча под нос что-то о недопустимости вмешательства в исторические процессы. Но только не Жанна. Чертовка ужом проскользнула под обороняющей дланью любимого, ежесекундно рискуя попасть под его «карающий меч», и ринулась в самую гущу противника.
– Жанна, назад! – взвыл Георгий, чудом удержав клинок в сантиметре от огненно-рыжей головки. – Назад!..
Не тут-то было.
Отважная всадница на обезумевшем верблюде носилась среди отшатывающихся в разные стороны нападавших, озадаченных такой отвагой жертвы, и что-то разбрасывала… нет, расплескивала кругом.
– Да она с ума сошла! – ахнул за спиной Арталетова Дмитрий Михайлович. – Она же нас без воды оставит!..
И действительно, Жанна размахивала большим «артельным» бурдюком с водой, щедро кропя тварей, всеми силами старающихся избежать неожиданного «душа». И не зря – вода, попадая на пустынных демонов, оказывала такое же действие, как концентрированная кислота на человеческую плоть.
«Обваренные» враги, дымясь, крутились волчком, катались по песку, верещали на разные лады. Их мучения вселяли в уцелевших еще больший ужас, чем сверкающий частокол сабельных клинков. Более того: там, где вода попадала на песок, тот успокаивался и уже не выпускал наружу новых чудищ.
Жанне потребовалось всего несколько минут, чтобы рассеять нападавших и обратить их в бегство, а разгром довершили казаки. Они настигали улепетывавших врагов и крошили их в капусту. Неторопливая эта погоня по рыхлому песку производила фантасмагорическое впечатление!
– Тю! – Грицко Мамлюк наконец разглядел вблизи одного из агрессоров, вернее, его голову, нанизанную на острие шашки, покрытой вместо крови какими-то желто-зелеными разводами. – Да какие же это ливийцы? Это ж бесы обычные!
– Да ну! – усомнился спорщик Петро, в свою очередь, словно дыню, накалывая на шашку еще одну рогатую, уродливую башку, благо подобного добра вокруг валялось немерено. – Где ж бесы, Грицю? Натуральные ливийцы! Самые что ни на есть!
– Где ж ты, ирод, – напустился командир на друга, – видал рогатых ливийцев? Говорю «бесы», значит, бесы!
– У бесов два рога, а тут… раз, два, три… много, одним словом. Значит, не бесы, – не уступал упрямец. – И хвост опять же…
Живо вступившие в дискуссию казаки (а серьезно раненых, не говоря уже об убитых, к счастью, не оказалось) разом поделились на три части. Две примерно равные по числу части горячо отстаивали правоту одного из спорщиков, перед другим, а третья, меняя точку зрения с удивительной быстротой, мигрировала из одного «лагеря» в другой, подчиняясь то одному, то другому «сверхубедительному» аргументу.
Даже Арталетов, Жанна и Горенштейн поддались гипнозу спора. Первый требовал выяснить – люди нападавшие или нет. Вторая горячо убеждала расставить все точки над «i» с помощью простого животворящего креста, а третий бубнил нечто маловразумительное об учении Жоржа Кювье[6] и сравнительной анатомии.
Как всегда, развязка наступила неожиданно.
Голова твари, вполне мирно болтавшаяся на лезвии Петровой шашки, которой тот в запале жестикулировал в воздухе не хуже иного итальянца, совсем не думая при этом о безопасности окружающих, (казаки, впрочем, не обращали внимания и уклонялись от клинка с равнодушием привычных людей лишь тогда, когда тот действительно угрожал, а кони просто прижимали уши, пропуская со свистом проносящуюся над ними стальную полосу), мало-помалу сползла до рукояти и…
– У-у-у!!! М-м-м-мать его!..
Взвыв от боли, Петро рывком стряхнул с шашки голову и виртуозно, на лету, перекрестил ее клинком так, что на песок упали четыре равные дольки.
– Кусается, зараза… – пожаловался он почему-то Жанне, засовывая в рот окровавленный палец.
– Вот! – обличающе указал на еще шевелящиеся на земле обрубки Грицко. – А ты заладил: «Ливийцы, ливийцы…» Да разве честный ливиец так поступил бы? Только бес. А по-научному выражаясь – шайтан. Правильно я говорю? – обратился командир к Дмитрию Михайловичу, и тот немедленно согласился с оратором, сам не зная почему. – Послушай лучше ученого человека, чудило!
Парадоксальный аргумент, как ни странно, убедил всех без исключения…
– Ну что, казаки, – закончил старший Мамлюк мысль, которую прервало внезапное нападение. – Коли никаких ливийцев тут нет, разведку, стало быть, мы завершили успешно. Айда назад!..
Вся ватага радостно загомонила и гурьбой тронулась прочь от путешественников, больше не обращая на них никакого внимания. Те, несколько поостыв после горячки боя, теперь трезво подсчитывали свои шансы выжить без запасов воды.
Лишь предводитель и его спутник, проехав вперед на несколько шагов, пошептались и потом разом обернулись:
– А вы разве не с нами?..
3
Тот, кто никогда не бывал в тропиках, не представляет, как может раскалиться песок под почти отвесными лучами солнца. А если еще босые ноги проваливаются в обжигающую рыхлую субстанцию по щиколотку и выше…
«Зато ревматизмом болеть никогда не буду… – думал Дорофеев, стараясь ступать в следы шедших перед ним. Так было прохладнее, и острые песчинки не столь ранили нежную кожу, не привыкшую к подобным экзекуциям. – Вот уж пропарю косточки, так пропарю… Терапия, блин!..»
Цепь, пристегнутая к ошейнику, слава богу кожаному, а не металлическому, дернулась, и Сергей привычно подавил желание матюгнуться. Тем самым он не только оградил нравственность окружающих, но и уберег собственные плечи от очередного горячего «поцелуя» бича. Что делать – плетущимся по жаре пленникам строго-настрого запрещалось подавать голос, тем более произносить незнакомые заклинания с упоминанием родственных связей, сексуальных отношений и различных органов.
Бедолага, с которым горе-путешественик двигался в одной связке, был замотан с макушки до тощей задницы грязной, пропыленной и пропотевшей тряпкой. Но личность его для Дорофеева не представляла никакой тайны. Справа от Сергея в двойном ряду бедолаг тащился давешний его спаситель – рыбачок, внезапно обогатившийся и за кратчайшее время успевший совершить обратную эволюцию. Весьма распространенный случай – как в наше время, так и в древности.
– Не тормози, блин, – в сердцах пробормотал Дорофеев сквозь зубы, награждая горемыку полновесным пинком под зад. – Урою на привале!..
Добровольная помощь конвою приветствовалась всегда и во все времена, поэтому карающий бич лишь свистнул над ним, обдав мимолетной прохладой, и обрушился всем весом на жалобно взвизгнувшего соседа.
«Ничего… – мстительно подумал бизнесмен, стараясь не слушать причитаний наказанного. – Тебе, гаденыш, не привыкать… Вот ведь втравил в попадалово!»
Сквозь качающиеся перед глазами смуглые запыленные спины и раскаленные гребни барханов на миг проступило призрачное море…
…Райский еще недавно отдых превратился для Сергея в сущую каторгу сразу после нежданного-негаданного основания будущего центра пляжного отдыха, столь знакомого всем россиянам лихой «демократической» поры.
Если еще вчера он наслаждался одиночеством и свободой, то теперь получил все девяносто девять туристических удовольствий, обрушившихся на единственную многострадальную голову. День-деньской разношерстная толпа таскалась за ним, расхваливая на все лады свои немудреные товары, ассортимент которых за прошедшие века мало изменился, сомнительного свойства аттракционы вроде катания на единственном в стойбище облезлом верблюде и еще более сомнительные плотские удовольствия.
К удовольствиям относилось уединение в шатре с одной из множества сладострастно похихикивающих соискательниц, принимавших ванну во время прошлого дождя, то есть лет пятнадцать назад, или, за неимением кальяна, употребление внутрь какой-то местной дури в жидком состоянии.
Последняя имела вид отвратительнейшей бурды, вероятно сваренной из того же верблюжьего навоза, но действовала почище водки под кальян, если судить по тому факту, что добрая треть населения новорожденной Хургады постоянно пребывала в сладостной нирване. Жалко, что, согласно заведенному раз и навсегда порядку, потребление «снадобья» происходило строго посменно…
Сафари по пустыне, за неимением кондиционированных джипов и квадрациклов, проводимое всё на том же верблюде, тоже не привлекало.
Иной народец, отчаявшись покорить приезжего своими «чудесами», давно бы бросил столь гиблое занятие и вернулся к общественно-полезному труду. Но только не египтяне. Недаром они всегда славились своим непоколебимым упорством. Но и Дорофеев никогда не достиг бы в бизнесе хоть какого-нибудь успеха, не обладай он упрямством длинноухого парнокопытного.
Вследствие этого обе стороны пребывали в состоянии перманентной ничьей, не имевшей ни единого шанса на успех.
Проще всего было бы переместиться обратно, плюнув на багаж, но у Сергея были свои резоны «отдыхать» здесь не менее трех месяцев, а по возможности и более. Поэтому «прыгнуть» назад он решил лишь при прямой угрозе жизни. А до этого пока не дошло.
Хуже всего, что он не мог даже на полчасика окунуться в манящую прохладой глубину, вынужденный плескаться на мелководье, не выпуская из виду лагерь. А особенно столпившихся на берегу «соседей», которые любой взгляд в свою сторону расценивали как приглашение к рекламе сервиса.
Аборигены оказались совершенно безобидными, как мартышки, отличаясь той же проворнностью и феноменальной вороватостью. Слава Всевышнему, большинство дорофеевских вещей их просто не интересовало, не то он давно остался бы ни с чем.
«Плюнуть на всё, прикупить у них же лодку покрепче, погрузиться и отчалить куда-нибудь? – горько размышлял Сергей, сидя в тени палатки и пуляя мелкими ракушками в настырных маленьких египтян, протягивающих клочки папируса и грубые статуэтки: малыши оказались фантастически изворотливыми, и ни один „снаряд“ еще не достиг цели. – Без толку… Всей Хургадой вслед поплывут… Сафагу какую-нибудь заложат на новом месте или Марса-Алам, а то и Шарм-эль-Шейх… Эх, пропал отдых!..»
– Это я-то черносотенец?.. Вы, горе-энштейн! Говорите, да не заговаривайтесь!..
– Тихо! – крикнула девушка, привстав на своем верблюде. – Смотрите!
Оба мужчины нехотя прервали перепалку, в последнее время ставшую привычной, чем-то вроде ежечасного ритуала, и вгляделись в расплывающуюся в мареве даль.
Из-за далекого морщинистого бархана поднимался столб дыма или пыли, едва заметный на фоне бледного пустынного горизонта.
* * *
– Грицю, а, Грицю… – канючил плотный коренастый всадник, замотанный полосатым платком так, что едва виднелись лишь кончик красного, обгоревшего на солнце и облупившегося носа да воинственно торчащие рыжеватые усы, сделавшие бы честь самому Тартарену из Тарраскона. – Ну сколько можно ихать и ихать?
– Сколько нужно – столько и можно! – отрезал второй, точно так же обмотанный полосатой тканью, но на вид гораздо выше ростом и черноусый. – Не стони, Петро, и так на душе тошно!..
В нескольких шагах позади мерно покачивалась в седлах сотня казаков. Многие дремали, не выпуская из рук узды. Да и привычные ко всему на свете кони, кажется, тоже дремали на ходу.
Авангард десятитысячного казачьего войска, далеко оторвавшийся от основных сил, плутал в пустыне вторые сутки. Подобной задачи есаулу Грицко Мамлюку еще не выпадало ни разу: найти в бескрайнем песчаном море каких-то ливийцев, завязать бой и держаться до подхода остальных казаков под предводительством старого атамана. Так и сказал Опанас Мамлюк, приходившийся сотнику двоюродным дядей по отцу: «Найди, Грицю, клятых ливийцев и бей в хвост и в гриву, да в узду, да в копыто, щоб не вывернулись, а мы уж пособим!..»
Бить в хвост и в гриву есаул умел и любил. На том и поднялся из простых казаков, что смолоду ни одной маломальской схватки без его проворного клинка не обходилось. И что интересно, при этом он сумел сохранить не только голову, но и все остальные части тела, как основные, так и второстепенные, но от этого не менее нужные. Особенно эти самые…
Доверие старого атамана он принял как должное и оценил. Вот знать бы еще, где искать их, этих чертовых ливийцев, да как они выглядят… Не будешь же спрашивать всякого встречного-поперечного: «Ты не ливиец, часом, мил человек?..»
Да и попробуй встретить его здесь, этого встречного-поперечного. Опять же: если встретишь, то как проверить, правду тот скажет или нет? Не ливиец, соврет, а на самом деле самый что ни на есть ливиец! Не рубать же всех подряд шашкой? Эх, пойди туда, не знаю куда – найди то, не знаю что…
– А як они кажут, ливийцы эти, прости Господи? – осенил себя размашистым крестным знамением настырный Петро. – Чи с рогами або без рогов?
Тоже, кстати, Мамлюк, урядник Петро. Троюродный брат. Да в войске старого атамана, почитай, все были Мамлюками, кто полтавский Мамлюк, кто черкасский… Исстари так повелось… Масюки, правда, еще есть, но то совсе-е-м другое…
– Слышь, Грицко? Шо это за ливийцы такие? Чоловики хоть або нечисть какая?
– А!.. Чего?.. – вскинулся в седле хорунжий. – Где ливийцы?
– Та нет ничого, Грицю… Я вот кажу…
– Фу ты, черт! – плюнул на раскаленный песок Грицко и, спохватившись, перекрестил рот от нечистого. – Никак задремал я, Петро?..
– Ага! – непонятно чему обрадовался приятель. – Задрых, як сурок!
– Чего регочешь? Вторую ночь в седле… Хоть бы уж оазис какой попался – коней расседлать да напоить… Да и хлопцам какой-никакой роздых нужен.
– Да и я про то же! Эх, завалиться бы в травку, да с милкой…
Есаул привстал в стременах и оглядел из-под ладони горизонт. Опять ничего…
Он было плюхнулся обратно в седло, чтобы перехватить еще десяток минут сладкой дремоты, как наметанный глаз разглядел далеко-далеко в розоватой дымке подозрительную черную точку. Что за диво? Ага, вот еще две…
– Слышь, Грицю…
– Да отзынь ты, прорва!.. – цыкнул на приятеля командир. – Глянь лучше, что это там? Не блазнится мне, часом?
– Где? – недоверчиво сощурился Петро, но тут же, подобравшись, цапнул рукоять кривой сабли, щегольски выложенную серебром. – А ведь это ливийцы, Грицю… – радостно выдохнул он, воинственно закручивая пшеничный ус. – Гадом буду, ливийцы…
* * *
– Может быть, это смерч? – осторожно спросил Горенштейн, мигом растеряв весь апломб. – Или самум какой-нибудь… Я вот слышал…
– Это уж вам лучше знать, Дмитрий Михайлович, – ядовито перебил ученого Арталетов. – Это ведь вы нас сюда затащили. Я лично в пустыне никогда не бывал и не слишком этим удручен…
– Тихо! – снова одернула спутников Жанна, напряженно вглядываясь в пустынное марево. – Я в песках тоже не была, но пыль эта определенно из-под копыт всадников. Причем не одного-двух… Месье алхимик, вы не подозреваете, кто бы это мог быть?
– Во-первых, сколько мне раз вам повторять, милочка, что я не алхимик!.. Но это неважно сейчас… А во-вторых, это могут оказаться кто угодно. И хетты, и ливийцы, и те же самые египтяне…
– А у египтян разве были верховые лошади? – вмешался Георгий. – Они же вроде бы лишь на колесницах перемещались?
– Понимаете… – задумчиво потер переносицу ученый. – Тут вот какое дело… Несомненно, в чем-то вы правы, но вот Геродот…
– Жорж, милый, – схватила Арталетова за рукав девушка. – Оставьте ваши споры, теперь это действительно не так важно…
Из-за бархана, разворачиваясь на скаку в цепь, появилась целая орава конников, дико визжащих и размахивающих над головой сверкающими клинками. Так и хочется написать «вынеслась», но представьте себе лошадь, скачущую по рыхлому песку. Вот-вот. Так что конники приближались к нашим путникам весьма неторопливо, если не сказать чинно.
– Чего смотрите! Бежим!..
Но бежать, собственно, было уже некуда: трех всадников довольно споро обходил до поры скрытый за песчаными холмами, десяток чужих кавалеристов, старающийся не поднимать излишнего шума…
– Нас окружают!
Что и говорить, окружали по всем правилам военного искусства…
Еще не совсем забытый дворянский гонор Жоры дал о себе знать. Кровь ударила ему в голову, и, мгновенно преобразившись в шевалье д'Арталетта, он привычно цапнул рукоять оружия:
– Уходите, я их задержу!..
Увы, только сейчас он вспомнил, что в погоне за «исторической достоверностью» поддался на уговоры проклятого профессора и оставил дома верную шпагу… Теперь ладонь, привычная к изящному эфесу, сжимала корявую ручку чего-то среднего между кухонным ножом и серпом знаменитой мухинской «колхозницы».
«Он бы, гад, еще молот подложил…» – горько подумал Арталетов, даже не представляя, как подобным уродцем можно обороняться, не говоря уже об атаке в традициях благородного фехтовального искусства.
«Пацифист хренов. „Мы не собираемся там воевать… – передразнил он про себя Горенштейна. – Мы мирная спасательная экспедиция…“ Что им теперь: арию спеть? Или сплясать?..»
Жанна, тоже сосредоточенно шарившая по тюкам и сумкам в поисках хоть чего-нибудь напоминающего орудие для умерщвления себе подобных, завидев то, чем вооружился ее возлюбленный, опустила руки. Худо-бедно нарубить колбасу для закуски этим чудом оружейного ремесла неведомой эпохи еще можно, но что касается прочего…
– Чего вы на меня смотрите? – нервно заерзал на своем скакуне Дмитрий Михайлович под полными укоризны взглядами спутников. – Вы что, хотели, чтобы я вот этими собственными руками создал анахронизм? Чтобы заставил все последующие поколения ломать голову над неразрешимой исторической загадкой? Поверьте: древние египтяне железа не применяли. Даже не знали его!..
– А у этих, – горько поджав губы кивнула Жанна на приближающихся головорезов, – сабли что, из овсянки с салом?
– Ну, я не знаю… – развел руками историк. – Возможно…
Договорить ему не дали…
– А ну брось ножик! – Слова всадника, замотанного в полосатый платок до рыжеватых усов, явно были обращены к единственному из троицы вооруженному человеку, то есть к Жоре. – А то щас как вдарю – мало не покажется!
– Брось, Жорж! – испуганно воскликнула девушка. – Ради меня брось, милый!
Строить из себя камикадзе в данной ситуации было попросту глупо, тем более все надлежащие приличия были соблюдены. Арталетов, пожав плечами, бросил свою бронзовую «железяку» на песок, но с таким видом, чтобы спутники ни на миг не усомнились: он бы сражался до последнего…
Обступившие путешественников всадники, уяснив, что те не собираются сопротивляться, тоже опустили свои устрашающего вида сабли, шашки и всякие там прочие скимитары. Повисла гнетущая тишина, похожая на ту, при которой среди бурного застолья принято поминать органы правопорядка. Отчетливо было слышно, как осыпается в ямки следов сухой песок, и как бурчит в лошадиных животах…
– Вы не ливийцы, часом, будете, господа странники? – не выдержал паузы рыжеусый.
– Не… Нет… – с некоторым облегчением вразнобой ответили странники, смекнувшие, что их приняли не за тех, кого нужно, а значит, и немедленная расправа откладывается на неопределенный срок. – Не ливийцы мы…
Старшина чужаков с лязгом бросил в ножны свой клинок, размотал укрывающую лицо тряпицу, утер ей пот со лба и в сердцах сплюнул на песок.
– «Ливийцы, ливийцы…» – напустился он на рыжеусого. – Заладил, как попка-дурак!.. Какие же это ливийцы? Разуй глаза, шляпа! То ж наши. И гуторят они по-нашему. И дивчина, глянь, у них кака гарная! Ну разве могут у ливийцев быть такие дивчины?!..
– Откель же я знал? – слабо сопротивлялся рыжеусый, разводя руками.
– Мабуть, у них вообще нету ни баб, ни дивчин, у энтих ливийцев… – не слушал оправданий командир.
– Как же так? – недоуменно встрял кто-то из всадников, до сих пор хранивших почтительное молчание. – Неужто нету? А откуда ж оне берутся-то, ливийцы энти?..
– А оттуда! – рявкнул усач.
– Но как?..
– А так! – уже не столь так уверенно заявил старший, до которого, видимо, стала доходить вся бессмысленность собственного утверждения. – Так…
Все снова озадаченно замолчали, переваривая столь невозможное дело, как полное и всеобъемлющее отсутствие женского пола у загадочных ливийцев.
– Возможно, вы не совсем правы… – осторожно начал было Дмитрий Михайлович, ощущавший насущную потребность вмешаться в зарождающийся научный спор, но Жанна исподтишка так двинула говоруна в бок острым локтем, что у того сразу отпала охота устанавливать истину.
– А Бог их знает, этих ливийцев, – внезапно махнул рукой командир, чувствовавший, что безнадежно увязает в собственной гипотезе. – Всё у них не как у людей!
– Это точно!.. – облегченно зашевелились подчиненные, на которых пугающая невозможность сказанного давила гранитной плитой. – Оно ведь как бывает… И так бывает, и этак… Но чтобы совсем без баб…
– А вы, господа проезжие, ничего, часом, не слыхивали про этих ливийцев? – с надеждой спросил рыжеусый, когда прения сами собой сошли на нет.
Он тоже как-то незаметно размотал свою повязку и теперь постреливал глазами в сторону несколько смутившейся Жанны. Незнакомец оказался молодым, симпатичным и настолько походил на одного из героев телесериала «Бригада», записного сердцееда и жуира, что Георгий ощутил явственный укол ревности.
Теперь настал черед задуматься нашим героям.
Вопрос, конечно, интересный, но кроме «Ливийской Арабской Джамахирии», «Триполи» и «Муаммара Каддафи» Арталетову ничего путного на ум не шло, и он отрицательно покачал головой, справедливо решив, что обитателям прошлого такая «полезная» информация всё равно ни к чему… Следом за ним замотали головами и спутники. На лице профессора еще отражались какие-то сомнения, но девушка, чувствовалось, и слова-то такого раньше не слыхала.
– Эх, жаль… – пригорюнился командир, разглаживая вороные усы. – Ну что, казаки… – Но договорить он не успел.
Пустыня вокруг буквально вскипела, то ли расступаясь и выпуская наружу, то ли материализуя из песчаных смерчиков каких-то существ, без колебания с воем кинувшихся в атаку на пришельцев.
– Ливийцы-ы-ы! – пронеслось по рядам казаков, и тут же первые атакующие были встречены сверкающими клинками.
Волей-неволей наши путешественники оказались в самой гуще сражения и были вынуждены принять в нем самое живейшее участие. Жора подхватил свой «серп», пластая налево и направо этим неказистым орудием наседавших со всех сторон чужаков, а Жанна отцепила жердь для палатки, притороченную к седлу ее верблюда, лихим ударом переломила о колено, превратив в подобие нунчака, и принялась молотить двумя половинками по чему придется.
Видавшая виды бой-девица сражалась бы даже голыми руками, не попадись под руку чего-нибудь более-менее подходящего. К тому же Бог даровал всем представительницам прекрасного пола острые коготки и зубки… Даже миролюбивый Горенштейн, после того как в толстую подошву его туристического ботинка вцепилась мертвой хваткой одна из тварей, заработал биноклем на длинном ремешке, будто кистенем, лупцуя противника и не думая о сохранности дорогой оптики.
И всё равно нападавших было слишком много… Они гибли десятками и возрождались сотнями, словно головы мифической Лернейской Гидры. С каждым поверженным поднимались двое, а то и трое. Прошло совсем немного времени, а сбившиеся в тесный кружок казаки и примкнувшие к ним путешественники были окружены сплошным кольцом врагов, завывавших на сотни голосов и протягивающих к путникам когтистые лапы. Благо, у них не было никакого оружия, иначе исход битвы был бы предрешен.
Крак!
Арталетов, только что сразивший самого настырного из песчаных демонов, с недоумением уставился на обломок «серпа» не длиннее пальца, торчащий из рукояти сломанным зубом. Бронзовое чудо оборонной техники не выдержало сумасшедшего ритма схватки и приказало долго жить. Мгновением позже осталась без одной из дубинок Жанна, да и Дмитрий Михайлович был вынужден уступить сразу двум агрессорам, затеявшим с ним увлекательную игру под названием «отбери бинокль». Участок обороны, за который отвечала наша троица, на глазах превращался в ее слабое место
– Держи! – с трудом расслышал Жора сквозь вой и улюлюканье пустынной орды и, неведомо каким чувством побужденный, успел выставить в сторону руку и чудом поймать за темляк брошенную кем-то шашку.
Между прочим, не поймай он ее, бритвенной остроты лезвие легко сделало бы харакири его горбатому скакуну… Но любовно вырезанная и отполированная рукоять уже удобно легла в привычную к шпаге ладонь, и отточенная сталь принялась разить врагов направо и налево. А что до техники… Шпага шестнадцатого столетия тоже больше рубящее, чем колющее оружие!
С шашкой в руке Арталетов легко мог прикрыть своих спутников, оттесняя их себе за спину, и старый пацифист не слишком такой опеке противился, бормоча под нос что-то о недопустимости вмешательства в исторические процессы. Но только не Жанна. Чертовка ужом проскользнула под обороняющей дланью любимого, ежесекундно рискуя попасть под его «карающий меч», и ринулась в самую гущу противника.
– Жанна, назад! – взвыл Георгий, чудом удержав клинок в сантиметре от огненно-рыжей головки. – Назад!..
Не тут-то было.
Отважная всадница на обезумевшем верблюде носилась среди отшатывающихся в разные стороны нападавших, озадаченных такой отвагой жертвы, и что-то разбрасывала… нет, расплескивала кругом.
– Да она с ума сошла! – ахнул за спиной Арталетова Дмитрий Михайлович. – Она же нас без воды оставит!..
И действительно, Жанна размахивала большим «артельным» бурдюком с водой, щедро кропя тварей, всеми силами старающихся избежать неожиданного «душа». И не зря – вода, попадая на пустынных демонов, оказывала такое же действие, как концентрированная кислота на человеческую плоть.
«Обваренные» враги, дымясь, крутились волчком, катались по песку, верещали на разные лады. Их мучения вселяли в уцелевших еще больший ужас, чем сверкающий частокол сабельных клинков. Более того: там, где вода попадала на песок, тот успокаивался и уже не выпускал наружу новых чудищ.
Жанне потребовалось всего несколько минут, чтобы рассеять нападавших и обратить их в бегство, а разгром довершили казаки. Они настигали улепетывавших врагов и крошили их в капусту. Неторопливая эта погоня по рыхлому песку производила фантасмагорическое впечатление!
– Тю! – Грицко Мамлюк наконец разглядел вблизи одного из агрессоров, вернее, его голову, нанизанную на острие шашки, покрытой вместо крови какими-то желто-зелеными разводами. – Да какие же это ливийцы? Это ж бесы обычные!
– Да ну! – усомнился спорщик Петро, в свою очередь, словно дыню, накалывая на шашку еще одну рогатую, уродливую башку, благо подобного добра вокруг валялось немерено. – Где ж бесы, Грицю? Натуральные ливийцы! Самые что ни на есть!
– Где ж ты, ирод, – напустился командир на друга, – видал рогатых ливийцев? Говорю «бесы», значит, бесы!
– У бесов два рога, а тут… раз, два, три… много, одним словом. Значит, не бесы, – не уступал упрямец. – И хвост опять же…
Живо вступившие в дискуссию казаки (а серьезно раненых, не говоря уже об убитых, к счастью, не оказалось) разом поделились на три части. Две примерно равные по числу части горячо отстаивали правоту одного из спорщиков, перед другим, а третья, меняя точку зрения с удивительной быстротой, мигрировала из одного «лагеря» в другой, подчиняясь то одному, то другому «сверхубедительному» аргументу.
Даже Арталетов, Жанна и Горенштейн поддались гипнозу спора. Первый требовал выяснить – люди нападавшие или нет. Вторая горячо убеждала расставить все точки над «i» с помощью простого животворящего креста, а третий бубнил нечто маловразумительное об учении Жоржа Кювье[6] и сравнительной анатомии.
Как всегда, развязка наступила неожиданно.
Голова твари, вполне мирно болтавшаяся на лезвии Петровой шашки, которой тот в запале жестикулировал в воздухе не хуже иного итальянца, совсем не думая при этом о безопасности окружающих, (казаки, впрочем, не обращали внимания и уклонялись от клинка с равнодушием привычных людей лишь тогда, когда тот действительно угрожал, а кони просто прижимали уши, пропуская со свистом проносящуюся над ними стальную полосу), мало-помалу сползла до рукояти и…
– У-у-у!!! М-м-м-мать его!..
Взвыв от боли, Петро рывком стряхнул с шашки голову и виртуозно, на лету, перекрестил ее клинком так, что на песок упали четыре равные дольки.
– Кусается, зараза… – пожаловался он почему-то Жанне, засовывая в рот окровавленный палец.
– Вот! – обличающе указал на еще шевелящиеся на земле обрубки Грицко. – А ты заладил: «Ливийцы, ливийцы…» Да разве честный ливиец так поступил бы? Только бес. А по-научному выражаясь – шайтан. Правильно я говорю? – обратился командир к Дмитрию Михайловичу, и тот немедленно согласился с оратором, сам не зная почему. – Послушай лучше ученого человека, чудило!
Парадоксальный аргумент, как ни странно, убедил всех без исключения…
– Ну что, казаки, – закончил старший Мамлюк мысль, которую прервало внезапное нападение. – Коли никаких ливийцев тут нет, разведку, стало быть, мы завершили успешно. Айда назад!..
Вся ватага радостно загомонила и гурьбой тронулась прочь от путешественников, больше не обращая на них никакого внимания. Те, несколько поостыв после горячки боя, теперь трезво подсчитывали свои шансы выжить без запасов воды.
Лишь предводитель и его спутник, проехав вперед на несколько шагов, пошептались и потом разом обернулись:
– А вы разве не с нами?..
3
От сумы и от тюрьмы не зарекайся.
Народная мудрость
Тот, кто никогда не бывал в тропиках, не представляет, как может раскалиться песок под почти отвесными лучами солнца. А если еще босые ноги проваливаются в обжигающую рыхлую субстанцию по щиколотку и выше…
«Зато ревматизмом болеть никогда не буду… – думал Дорофеев, стараясь ступать в следы шедших перед ним. Так было прохладнее, и острые песчинки не столь ранили нежную кожу, не привыкшую к подобным экзекуциям. – Вот уж пропарю косточки, так пропарю… Терапия, блин!..»
Цепь, пристегнутая к ошейнику, слава богу кожаному, а не металлическому, дернулась, и Сергей привычно подавил желание матюгнуться. Тем самым он не только оградил нравственность окружающих, но и уберег собственные плечи от очередного горячего «поцелуя» бича. Что делать – плетущимся по жаре пленникам строго-настрого запрещалось подавать голос, тем более произносить незнакомые заклинания с упоминанием родственных связей, сексуальных отношений и различных органов.
Бедолага, с которым горе-путешественик двигался в одной связке, был замотан с макушки до тощей задницы грязной, пропыленной и пропотевшей тряпкой. Но личность его для Дорофеева не представляла никакой тайны. Справа от Сергея в двойном ряду бедолаг тащился давешний его спаситель – рыбачок, внезапно обогатившийся и за кратчайшее время успевший совершить обратную эволюцию. Весьма распространенный случай – как в наше время, так и в древности.
– Не тормози, блин, – в сердцах пробормотал Дорофеев сквозь зубы, награждая горемыку полновесным пинком под зад. – Урою на привале!..
Добровольная помощь конвою приветствовалась всегда и во все времена, поэтому карающий бич лишь свистнул над ним, обдав мимолетной прохладой, и обрушился всем весом на жалобно взвизгнувшего соседа.
«Ничего… – мстительно подумал бизнесмен, стараясь не слушать причитаний наказанного. – Тебе, гаденыш, не привыкать… Вот ведь втравил в попадалово!»
Сквозь качающиеся перед глазами смуглые запыленные спины и раскаленные гребни барханов на миг проступило призрачное море…
* * *
…Райский еще недавно отдых превратился для Сергея в сущую каторгу сразу после нежданного-негаданного основания будущего центра пляжного отдыха, столь знакомого всем россиянам лихой «демократической» поры.
Если еще вчера он наслаждался одиночеством и свободой, то теперь получил все девяносто девять туристических удовольствий, обрушившихся на единственную многострадальную голову. День-деньской разношерстная толпа таскалась за ним, расхваливая на все лады свои немудреные товары, ассортимент которых за прошедшие века мало изменился, сомнительного свойства аттракционы вроде катания на единственном в стойбище облезлом верблюде и еще более сомнительные плотские удовольствия.
К удовольствиям относилось уединение в шатре с одной из множества сладострастно похихикивающих соискательниц, принимавших ванну во время прошлого дождя, то есть лет пятнадцать назад, или, за неимением кальяна, употребление внутрь какой-то местной дури в жидком состоянии.
Последняя имела вид отвратительнейшей бурды, вероятно сваренной из того же верблюжьего навоза, но действовала почище водки под кальян, если судить по тому факту, что добрая треть населения новорожденной Хургады постоянно пребывала в сладостной нирване. Жалко, что, согласно заведенному раз и навсегда порядку, потребление «снадобья» происходило строго посменно…
Сафари по пустыне, за неимением кондиционированных джипов и квадрациклов, проводимое всё на том же верблюде, тоже не привлекало.
Иной народец, отчаявшись покорить приезжего своими «чудесами», давно бы бросил столь гиблое занятие и вернулся к общественно-полезному труду. Но только не египтяне. Недаром они всегда славились своим непоколебимым упорством. Но и Дорофеев никогда не достиг бы в бизнесе хоть какого-нибудь успеха, не обладай он упрямством длинноухого парнокопытного.
Вследствие этого обе стороны пребывали в состоянии перманентной ничьей, не имевшей ни единого шанса на успех.
Проще всего было бы переместиться обратно, плюнув на багаж, но у Сергея были свои резоны «отдыхать» здесь не менее трех месяцев, а по возможности и более. Поэтому «прыгнуть» назад он решил лишь при прямой угрозе жизни. А до этого пока не дошло.
Хуже всего, что он не мог даже на полчасика окунуться в манящую прохладой глубину, вынужденный плескаться на мелководье, не выпуская из виду лагерь. А особенно столпившихся на берегу «соседей», которые любой взгляд в свою сторону расценивали как приглашение к рекламе сервиса.
Аборигены оказались совершенно безобидными, как мартышки, отличаясь той же проворнностью и феноменальной вороватостью. Слава Всевышнему, большинство дорофеевских вещей их просто не интересовало, не то он давно остался бы ни с чем.
«Плюнуть на всё, прикупить у них же лодку покрепче, погрузиться и отчалить куда-нибудь? – горько размышлял Сергей, сидя в тени палатки и пуляя мелкими ракушками в настырных маленьких египтян, протягивающих клочки папируса и грубые статуэтки: малыши оказались фантастически изворотливыми, и ни один „снаряд“ еще не достиг цели. – Без толку… Всей Хургадой вслед поплывут… Сафагу какую-нибудь заложат на новом месте или Марса-Алам, а то и Шарм-эль-Шейх… Эх, пропал отдых!..»