Ерпылев Андрей Юрьевич. Слуга царю...

   – Не возражаете?..
   Фердинанд фон Ротенберг, естественно, не возражал, поскольку тут же извлек из бездонной седельной сумки вторую точно такую же емкость…

* * *

   Разумеется, Владимир не ждал, что, едва он попадет в Блаукифер (кстати, на карте, тщательно изученной им еще у запорожцев, не совсем совпадающий с Хоревском), перед ним тут же откроются «ворота на тот свет», пройдя через которые, он непременно окажется дома. Но подсознательно надеялся на что-то подобное…
   На самом деле конечный пункт путешествия оказался не чем иным, как еще одним истинно немецким городком, отличавшимся от ранее виденных только своей явной приспособленностью к отражению атак из степи, которая, радуя глаз редкими купами березок, расстилалась за мелководной речушкой Кундрафлус. Укреплял Блаукифер явно специалист своего дела: нечастая цепь фортов, далеко выдвинутых вперед, призванная рассечь лавину наступающих на отдельные ручейки и вывести их как раз под удар расположенных в цитадели пушек, заранее тщательно пристрелянных, редуты, капониры, валы, рвы с контрэскарпами…
   Разглядывая эту картину со стены одного из бастионов, Бекбулатов не сомневался, что форты эти тоже расположены не просто так, а соединены с цитаделью сетью подземных галерей, так как никаких ходов сообщения на поверхности голого грязно-серого заснеженного поля, уже кое-где, на вершинах бугорков, обнажившего прошлогоднюю щетинистую траву, не замечалось – лишь геометрически правильно проторенные тропинки. Вполне возможно, что жители избегали топтать снег в «неположенных» местах не только из-за впитанной с молоком своих немецких матерей любви к порядку, но, скорее всего, для этого имелись более веские причины: расставленные по определенной схеме противопехотные мины, к примеру, или, если сильно не углубляться в материи привычного мира, «волчьи ямы» с воткнутыми в дно заостренными кольями. А может быть, и творческое сочетание технологически продвинутого с грубым и отсталым, причем с массой разных интересных нюансов посредине… Без сомнения, неизвестные инженеры съели бо-о-ольшущую собаку на усмирении аппетитов диких, полудиких и частично цивилизованных, на манер давешнего Церен-Дондуки III, степняков, владения которых начинались километрах в десяти отсюда, за нейтральной территорией.
   Выяснять степень коварства местных фортификаторов совершенно не хотелось, но попасть во-о-он туда, за реку, где на пологой возвышенности на фоне синеющей полоски леса вырисовывался большой форт, совершенно автономный и играющий здесь роль аванпоста, было просто необходимо. К форту вела извилистая дорога, хорошо накатанная и словно приглашавшая ступить на нее, но, бог знает, какие сюрпризы ожидали на ней несведущего путника… Выход был только один: искать проводника – кого-нибудь из местных жителей, хорошо знающего эти места.
   Солнце неторопливо садилось где-то за спиной, отбрасывая длинные тени чуть ли не до русла еще покрытой льдом речушки, которую тут никто не удосужился перегородить плотиной, чтобы создать водохранилище на манер Хоревского… Пора было возвращаться в гостиницу, облюбованную недалеко отсюда – почти у подножия того бастиона, на котором сейчас стоял Владимир. Почему он выбрал именно этот постоялый двор? Только ли из-за его удачного расположения или потому, что екнуло что-то в груди при виде вывески «Die weltumfassenden Tore» («Врата Миров» (нем.))…

* * *

   Старик-хозяин, муж хозяйки (или их связывали иные отношения, не разберешь ничего у этих немцев!), истуканом восседающий на облучке, молчал всю дорогу, лениво попыхивая совершенно русской на вид козьей ножкой, зажатой в зубах. При одном ее виде, при одном только запахе ароматного дымка, время от времени доносимого ветерком до пассажира, хотелось курить до одурения, до скрежета зубовного… Но не просить же затяжку у местного куркуля, у которого, наверное, даже снега зимой не выпросишь!
   Кстати сказать, если не брать во внимание кальян, «заряженный», нужно сказать, совсем не табаком, Бекбулатов впервые видел, чтобы кто-то в этом мире курил. «Видимо, – думал он, покачиваясь на жесткой скамеечке в кузове своего транспортного средства, – нахватались местные у азиатов…»
   Колеса тележки, запряженной какой-то непонятной животинкой – чем-то средним между ослом и невысокой лохматой лошадкой, – монотонно поскрипывали, навевая сон. Чтобы не задремать – встать-то пришлось задолго до рассвета, – Владимир пытался разговорить нелюдимого возницу, но, как и ожидалось, безрезультатно. Кроме «ja», «nein» да вполне интернационального пожимания плечами, добиться ничего путного не удалось. Штаб-ротмистр уже сожалел, что, наплевав на осторожность, ранее совершенно ему несвойственную, и положившись на русский авось, всегда его выручавший, не отправился к форту в одиночку, сэкономив целых два талера, но что сделано – то сделано, обратно не отмотаешь… Ладно хоть ехать недалеко.
   Экипаж как раз взобрался на вершину бугра, покрытого редким лесом, и остановился.
   Где же здесь искать то место, на котором в оставленном мире стоит дом Колуна? Хоть бы ориентир какой… Придется, наверное, заглядывать под каждый пенек в поисках норы, ведущей на поверхность из того чертова подземелья…
   В глазах словно наяву встали осклизлые глиняные стены…

* * *

   … По узкому и извилистому, как кишка, ходу пробирались по одному. Впереди, шел Владимир, этим фактом беря на себя всю ответственность. Желтые пятна света полицейских фонарей освещали покрытые сочащейся влагой и плесенью стены и скользкий глиняный пол, на котором ясно виднелись свежие, только начавшие заполняться водой следы.
   Следуя не только инструкции, но и собственному опыту, Бекбулатов держал фонарь не прямо перед собой, а на отлете, что и спасло ему жизнь, когда за очередным изгибом туннеля стекло разлетелось вдребезги, а неведомая сила вырвала этот нехитрый, но незаменимый в подземелье предмет снаряжения из руки так резко, что что-то хрустнуло и отозвалось в снова взорвавшемся болью недавно покалеченном боку. Судя по сдавленному воплю позади, местные полицейские подобного бекбу-латовскому опыта не имели, и в подземном ходе воцарилась тьма, разрываемая только красноватыми отсветами выстрелов, которые ничего толком не освещали, а лишь дезориентировали обе стороны. Проклиная собственную самонадеянность, штаб-ротмистр, дабы не попасть под пули товарищей, видимо позабывших все правила огневого боя в тесном помещении, рухнул лицом в вонючую глиняную слякоть. Экономно расходуя патроны, как на ночных стрельбах, он открыл огонь в направлении невидимого противника, ориентируясь на вспышки выстрелов и моля Бога о том, чтобы находящиеся в тылу напарники не отстрелили ему «казенную часть» или не перестреляли в темноте друг друга.
   Перестрелка оборвалась внезапно, как и началась, и после грохота выстрелов, усиливающегося в гулком подземелье, показалось, что уши заткнули ватой. Владимир полежал еще немного, с тревогой прислушиваясь к сдерживаемым стонам позади, заглушающим стук капель, и попутно перезаряжая пистолет.
   – Ну как вы там? – осведомился он у «надежного тыла», где, чертыхаясь, кто-то чиркал отсыревшими спичками, которые почти тут же гасли.
   – Нормально, ваше благородие. Только Павлухина вот немного зацепило…
   – Жить будет?
   – Да ерунда, в мякоть.
   – Фонарь цел?
   – Никак нет, ваше благородие. Вдребезги.
   Чертыхнувшись, Владимир вынул из кармана зажигалку и, подняв как можно выше, чиркнул. Дрожащий язычок пламени, конечно, был плохим заменителем фонаря, но продвигаться вперед позволял, да и заодно позволил выяснить, что у противника уже нет никакого желания стрелять. Одно из двух: либо закончились патроны, либо…
   Верным оказались оба предположения: в тупике, которым заканчивался последний, прямой участок тоннеля, Бекбулатов наткнулся на Расхвалова, сидящего, вернее полулежащего, привалившись спиной к красной металлической двери. Возле безвольно свисавшей правой руки валялся большой пистолет, судя по застывшему в крайнем положении затвору, с опустошенной обоймой.
   Насколько Владимир понимал в медицине, бурный жизненный путь Лохматого вплотную подошел к своему завершению. Балахон на груди «пастыря» был темным от крови, а дыхание – едва слышным, хриплым и прерывистым. Когда штаб-ротмистр, опустившись на колени, осторожно коснулся пальцами шеи раненого, пытаясь нащупать артерию, глаза того медленно открылись, но в них уже не было привычной сумасшедшинки. Видимо, Фрол Александрович видел уже то, что недоступно взгляду живых…
   – Где Колун, господин Расхвалов? – плюнув на христианское милосердие, решился Бекбулатов на последнюю попытку.
   Губы умирающего шевельнулись, и штаб-ротмистр нагнулся, чтобы расслышать тихие, как шелест, слова:
   – Дверь…
   – Что дверь?
   – Закрылась… Обидно… Бо…
   Тело Расхвалова судорожно дернулось, изо рта обильно хлынула темная, поблескивающая в неровном свете зажигалки жидкость, и он обмяк.
   Бекбулатов осторожно прикрыл ему глаза, погасил раскалившуюся зажигалку, поднялся на ноги и, отряхнув перепачканные глиной и кровью ладони, размашисто перекрестился. Вот и еще один человек встал в длинную очередь в загробный мир, составленную из «клиентов» штаб-ротмистра. Где-то в глубине души Владимиру стало даже жаль этого никчемного и нелепого человека, растратившего свою жизнь впустую.
   Из глубины тоннеля показались мечущиеся по стенам лучи фонарей: видимо, приближались привлеченные выстрелами полицейские, оставленные Владимиром у запертой двери.
   Осторожно, будто это могло его потревожить, штаб-ротмистр отодвинул еще теплое и податливое тело Расхвалова в сторону, взялся рукой за холодную осклизлую ручку и без особенной надежды потянул на себя дверь, которая, по словам покойного, «закрылась». Однако тяжелая, сваренная из толстого стального листа и заботливо выкрашенная суриком для защиты от вечной сырости дверь распахнулась неожиданно легко. Владимир ожидал увидеть все что угодно, кроме того, что там оказалось.
   За дверью не было ничего, кроме глиняной стены с потеками плесени, испещренной следами ладоней и кулаков. Видимо, загнанный в тупик «пастырь» в исступлении отчаяния бил в равнодушную толщу глины, толкал ее и даже царапал ногтями, неизвестно на что надеясь.
   О том, что это действительно земляная толща, а не, скажем, искусно замаскированный проход, Владимир убедился сам, ударив в стену кулаком. Судя по звуку, под рукой был ничем не потревоженный монолит…

* * *

   … Видение длилось какую-то долю секунды, но Владимиру внезапно стало худо, будто он на самом деле только что глотнул спертого гнилого воздуха подземелья, отравленного к тому же пороховой гарью и приторным запахом крови…
   – Ihnen ist, Негг der Reisende schlecht? (Вам плохо, господин путешественник? (Нем.))
   Сипловатый голос возницы вывел Бекбулатов из прострации. Что, проняло тебя все же, старый таракан?
   – Nichts furchtbar, ist auf die Sekunde einfach wurde der Kopf gedreht. (Ничего страшного, просто на секунду закружилась голова (нем.)).
   – O-oh, Wahrscheinlich, es vom UberschuB der reinen Luft, Herr der Reisende.( О-о, вероятно, это от избытка чистого воздуха, господин путешественник (нем.)).
   – Ja, ja… – рассеянно подхватил Владимир и добавил, внезапно для самого себя по-русски, глядя прямо в выцветшие стариковские глаза: – Тебе-то какая разница, старая ты перечница? Все равно нет тут никакого Хоревска и оставаться мне здешним жителем до самой…
   И сам изумился, увидев, как выпучились под меховой шапкой глаза возницы, как налилось кровью худое морщинистое лицо, как мучительно задергалась щека.
   – Eh, eh, ist es nicht notwendig so aufregen sich!.. – (Э, э, не надо так волноваться!.. (Нем.)) закричал он, вскакивая со своего места, чтобы придержать разволновавшегося проводника за плечи. – Загнешься еще, не дай бог, старый, греха потом…
   – Откуда ты знаешь про Хоревск?.. – натужно выдавил из себя старик, с трудом глотая воздух. – Кто ты такой и откуда здесь взялся?..

17

   – Не узнаете, господин полковник?
   Мужской голос в трубке был смутно знаком, но чтобы так сразу…
   – Что-то не признаю, извините…
   Незнакомец фыркнул прямо в микрофон:
   – Ну конечно… Пока был ротмистром да графом, так признавал, а как по всем статьям повысился: увы… «Не признаю, извините»… Не припомните, ваша светлость, как в прошлом годе мы с вами в «Купце» славненько кутнули, а потом продолжили, да по цыганам… Не знаю, как ты, Сашка, а я да-а-авненько так не надирался…
   Стоп! Ладыженский? Конечно, он! Такому не драгуном быть, а гусаром. Гуляка и гаер, за непотребства не раз разжалованный и заслуживший обратно свои звездочки, чтобы тут же их снова потерять… Да-а, когда-то они были очень близко знакомы, даже дружны… Но тому уже лет пять, как не доводилось с Кириллом и рюмки опрокинуть в одной компании, не то чтобы кутить с цыганами. Неужели близняшка-проказник на него где-то напоролся, на свою голову?
   – Кстати, за мной должок, господин полковник! Я ведь тогда уже не первый день колобродил, шуршики, как понимаешь, фью-фью-у… И жалованье свое, и матушкой присланные денежки, и из штафирок этих приблудных вытрясенное потом и кровью – все на ветер пустил… А тут ты со своим толстым лопатником! Как было не отщипнуть у старого друга толику «обеспеченных всем достоянием»? Тем более на общее дело… Но, Сан Палыч, вы же знаете: офицерский долг, пусть даже не карточный, – долг чести! Так что извольте получить-с…
   – Чего ты городишь, Кирилл? Какой долг? Я и забыл давно…
   – Никак нет-с, – настырно басил в трубку Ладыженский, причем явно чувствовалось, что уже, несмотря на ранний час, пребывает слегка подшофе. – Если я не возвращу вам, ваша светлость, ваши деньги, то не буду себя уважать. Занимал-то я у ротмистра, сиречь у ровни, а теперь мой кредитор уже полковник, да не простой, а лейб-гвардии, что по табели о рангах соответствует генерал-лейтенанту от кавалерии. А вам известно, сударь, что у вышестоящих я не одалживаюсь. Ни-ког-да-с! Принцип-с!..
   «Черт с ним! – ругнулся про себя Александр. – Еще на дуэль нарвешься с этим забиякой… Благо бы хоть по поводу, а то так – безделица, да еще со старым знакомцем, если не сказать большего…»
   – Ладно, ладно, Кирилл! – сказал он в трубку вслух. – Где и когда?
   «В конце концов, Кирилл Ладыженский человек прямой и открытый, в общении не лишенный приятности: остер умом и на язык, достаточно умен… Чего же это я, в самом деле, нос ворочу? Возгордился, что ли?..»
   – А достославный «Купец» вам что – уже не подходит по статусу? В «Петре Великом» предпочитаете-с?.. Ну, зараза…
   – Согласен. Как раньше, в шесть?
   Гусарствующий драгун снова смешливо хрюкнул в трубку:
   – Увы, ваша светлость, к шести я буду уже неудобоварим и безынтересен… Давай в двенадцать, в кабинете за медведем, ну ты помнишь…
   – Не рано ли, Кирилл?
   – В самый раз! – решительным тоном, не терпящим возражений, отрезал Ладыженский, и в мембране зазвучали частые гудки.

* * *

   – Ну вас, ваша светлость, не дождешься… Привет «царицыным уланам» от соратников, коллег, так сказать, по цеху!
   Князь Ладыженский в кабинете, куда провел приехавшего на таксомоторе Бежецкого «человек», против ожидания, сидел в полном одиночестве и к тому же был практически трезвым. Последнее обстоятельство показал ось Александру особенно невероятным, если принять во внимание разоренный стол, количество бутылок из-под шампанского, преимущественно, «Аи», украшавших стол и паркет вокруг. Судя по всему, лейб-гвардии поручик так и ночевал здесь, не вставая из-за стола…
   – Шампанского для разгона?
   – Давай уж… – Бежецкий махнул рукой и принял из рук Кирилла фужер, наполненный искрящейся влагой. – Что празднуем?..

* * *

   Как выяснилось, навыки питейной культуры полковником «царицыных улан» были утрачены далеко не полностью…
   Через час в голове уже приятно шумело, предметы сгладили свои углы, полумрак кабинета стал милым и уютным, а собеседник в расстегнутом мундире приобрел ту приятность, которая достигается в процессе потребления горячительных напитков, как говорится, на двоих.
   – И все же, князь, зачем вы меня позвали сюда? – прервал Александр Ладыженского, излагающего необыкновенно веселую, по его мнению, но ужасно неприличную по сути историю из своего богатейшего послужного списка в области дел амурных. – Не для того же, чтобы описать свои взаимоотношения с графиней Н. или отдать несколько рублей, занятых год назад.
   – Ничего себе несколько рублей! – подскочил на месте Кирилл, едва не свалив со стола серебряное ведерко с торчащим из него горлышком очередной, еще девственно-непочатой бутылки. – Да вы настоящий Крез, ваша светлость! Если уж двести пятьдесят рублей для вас мелочь…
   «Ничего себе! – едва не ахнул вслух Бежецкий. – Неплохо погулял близнец…»
   – Так уж и двести пятьдесят? – усомнился он вслух, не моргнув глазом.
   – Если быть точным, – скромно, как юная гимназистка, уставился в стол Кирилл, застенчиво рисуя что-то пальцем на скатерти, запятнанной вином и разнообразными закусками до такой степени, что она по цветовой гамме могла соперничать с «лоскутным одеялом» политической карты Германской империи, – то двести девяносто пять… Сорок пять, прости, отдам как-нибудь после, но двести пятьдесят – держи…
   Володька Бекбулатов, конечно, гордо бы отказался, да еще вступил в нудную полемику с должником, непременно завершившуюся бы либо дуэлью, либо новой грандиозной попойкой, которая вошла бы в анналы гвардейских кутежей… Но, увольте, мы-то не гусары! Две «радужные» и пять «красненьких» перекочевали в бумажник полковника.
   – Ну вот, – удовлетворенно подытожил драгун, когда финансовый вопрос был улажен, а бокалы снова наполнены. – Гора с плеч…
   – Наследство получил, что ли? – улыбнулся Бежецкий, пригубив шампанское и задумчиво разглядывая этикетку с императорским двуглавым орлом и весомой надписью «Поставщик двора Его императорского Величества» на этикетке. Раз вопросов больше нет, то, наверное, пора и честь знать… Как бы теперь половчее откланяться, чтобы не оскорбить обидчивого поручика.
   Ладыженский безнадежно махнул рукой, ставя пустой бокал, и потянулся под стол, зашарив там в поисках полной бутылки.
   – Все мои родственники, Саша, благодарение Господу, здоровы и крепки… Мы, Ладыженские, вообще долгожители. Прадед мой (дедушка, слава богу, жив и здоров, если можно так сказать про девяностолетнего старца) до ста двух дотянул, прапрадед – до ста пяти… Мне, конечно, это не грозит:
 
   Не убьют на поле брани,
   так пристукнут в кабачке,
   не паду от сабли вражьей,
   так подохну на…
 
   Отхохотав над довольно остроумным восьмистишием, из соображений нравственности, да и цензурных, приводимого здесь нами только наполовину, Александр кликнул официанта и заказал еще шампанского, потому как поиски Кирилла успехом не увенчались, да и вкусы у них несколько различались: драгун любил полусладкие сорта, а Бежецкий – брют.
   – Да ты прямо поэт, Кирилл…
   – Увы, не я. Был такой хороший человек – Савелий Боркич, лейб-гусар: умница, рубака, выпивоха похлеще меня… Лично мне его знать не довелось – читал в размноженных «на коленках» тетрадях, а сложил он свою буйну головушку в памятном девяносто третьем…
   Оба помолчали и, не сговариваясь, выпили не чокаясь, чтобы помянуть тех, кто в те мрачные дни был и на «правой» стороне и на «виноватой».
   – Кстати, ваша светлость, – Ладыженский снова перешел на «вы», не то серьезно, не то в шутку. – Что вы думаете о Рыжем, благополучно возвратившемся в Зимний дворец?..

* * *

   Александр лежал, закинув руки за голову, без сна, смотрел в потолок, изучая украшающую его лепнину, которую словно видел впервые, и снова и снова прокручивал в мозгу сумбурный и какой-то ненастоящий разговор, последовавший за «поминками» штаб-ротмистра Бокича и его неудачливых товарищей.
   Небольшая группа заговорщиков тогда, в 1993 году, попыталась, как хорошо помнил Бежецкий, вопреки воле скончавшегося при весьма смутных обстоятельствах Александра IV, восстановить права на престол его брата, великого князя Георгия Петровича, возродив старинную забаву лейб-гвардейцев, в давно минувший век Просвещения легко менявших судьбы государства. Пожилых уже лет великий князь повода для переворота, кстати, не давал никакого, продолжая беззаботно проводить время в своем дворце, и даже, по слухам, узнал о нем чуть ли не последним в Империи…
   И вот теперь друг прекрасной гвардейской юности, товарищ по дружеским пирушкам и набегам на разные развеселые места, бесшабашная голова, чуть ли не прямым текстом предлагает участие в вооруженном перевороте, «невинной проказе», за которую в лучшем случае ждет бессрочная каторга или Трубецкой бастион, а скорее всего – эшафот!
   – Пойми, дурная ты голова! – почти кричал Бежецкий в ухмыляющееся неизвестно чему лицо Ладыженского. – Что в наши дни такие кунштюки просто-напросто не-воз-мож-ны! Ты представляешь, сколько различных служб следят за такими, как мы с тобой, горе-заговорщиками, чтобы упредить любой их шаг? Ты помнишь хотя бы один успешный эксперимент подобного характера в Европе за последнюю половину столетия?..
   – В Европе – нет, – Ладыженский с удовольствием отхлебнул глоток прохладного «Редерера». – А в Латинской Америке? Да там чуть ли не дважды в год какой-нибудь генерал или полковник в лучшем случае, а чаще всего капитаны и поручики свергают – и не без успеха, замечу – правительства и своих доморощенных главарей, гордо именуемых президентами. По этой причине, кстати, испанская корона и потеряла там чуть ли не две трети своих исконных владений… А Турция? А Персия? А индийские княжества?
   – Ты еще африканские или полинезийские племена мне в пример приведи. Там, кстати, неудачников просто съедают, причем без соли и лука.
   – Хорошо. Про африканцев с полинезийцами не буду. А почему ты такой промежуток времени отмерил: последние полсотни лет? Возьми, к примеру, другие пятьдесят – с начала двадцатого века до пятидесятых годов. Или век девятнадцатый…
   – Ага, – подхватил Александр тем же тоном. – Декабристы, Александр Первый… А там – восемнадцатый… Екатерина с братцами Орловыми, Елисавета Петровна со своей лейб-кампанией, Алексашка Меншиков… Тогда со стороны бунтовщиков была сплошная романтика, а со стороны спецслужб – чистой воды дилетантизм. Потому и удавалось кое-что иногда. А вот уже декабристам не повезло-с! И позже никому ничего не удавалось, кроме сумасшедших террористов-одиночек. А знаешь почему? Корпус не давал, мои недавние сослуживцы. Давили, так сказать, смутьянов в зародыше. Я-то уж это знаю точно, не по слухам и сплетням, будь уверен. А в сороковые, когда судьба Империи висела на волоске?..
   Кирилл осклабился:
   – Так нет же сейчас Корпуса! Уже практически не существует! Ты что, князь, на луне живешь? Повальные аресты идут по всему Петербургу. Твоего шефа со всей бражкой в Петропавловку заперли, остальных берут каждый день пачками… Отрывается Рыжий по полной программе. Он и его тайная полиция. Помнишь, слухи ходили по столице? «Ночная сотня», «Белые ангелы»… Не все враньем оказалось в бульварных листках вроде твоего любимого «Пересмешника». Ты ждешь, когда и тебя заберут? Думаешь, Челкин забыл твою пресс-конференцию прошлогоднюю? И то, что именно из-за тебя всего лишился?
   – Может, и не забыл. Только я, князь, не крыса, чтобы бежать сломя голову.
   – А разве о бегстве речь? Наоборот… Крысы, они иногда кусаются…
   Александр упрямо мотнул головой:
   – И оружие не поверну против власти. Я, Кирилл, присягу давал. Как и ты, кстати. Может, уже забыл, князь? Напомнить?
   Ладыженский вскочил и прошелся по кабинету.
   – Ничего ты не понял, Саша! Неужели тебе нравится этот рыжий слизняк у трона? Или, вернее, на троне… Терпеть, пресмыкаться, ждать, пока он пустит Россию под откос, как неумелый возница телегу?..
   – Я уже все сказал.
   Драгунский поручик плюхнулся за стол и снова налил себе вина.
   – Вот и поговорили. Не побежите хотя бы, князь, челкинским орлам меня сдавать?..
   Александр пристально поглядел ему в глаза:
   – Дурак ты, поручик, и уши у тебя холодные!..
   Нет, разговор, все-таки был непростой. Так предложения участвовать в заговоре против государства не делают. А на пьяный бред похоже еще меньше. Неужели Кирилл работает на политический сыск? Нет, не может быть… Тогда что? Эх, посоветоваться бы с кем-нибудь…

* * *

   – Представляете, Маргарита! – Александр все никак не мог остановиться и мерил шагами будуар баронессы фон Штайнберг из угла в угол уже несчетный раз. – Примкнуть к заговору против государства! Каково, а?
   Баронесса по прежнему сидела, не отвечая ни слова, положив руки на колени и глядя перед собой.
   – Причем не просто к заговору, – упершись в стену, Бежецкий четко, как на плацу, повернулся через левое плечо и продолжил свой нескончаемый марш в обратном направлении. – К вооруженному восстанию!.. Не просто примкнуть, а возглавить! Мне, командиру гвардейского полка имени Ее Величества, в прошлом – офицеру Корпуса, опоры и защиты государства Российского…
   – Всего лишь в прошлом? – спросила баронесса, по прежнему безучастно глядя перед собой.
   – Что вы имеете в виду, баронесса? – Александр остановился, не закончив шага.
   – Ничего, князь. Продолжайте. Просто я констатировала факт…