* * *
   Ночной туман, упрямо не желая уступать зарождающемуся утру, стелется по росистой траве, почти осязаемыми спиралями завиваясь вокруг медных корявых, покрытых древней коростой вековых сосен. Где-то рядом в густых кустах тальника неуверенно пробует голос ранняя одинокая пичуга. День обещает быть прекрасным, но сейчас, на рассвете, несколько человек, совершенно инородных в этом почти шишкинском пейзаже, зябко кутаются, в надежде спастись от холода и сырости, ползущих с близкой воды. Все формальности уже давно улажены, и теперь двух людей, замерших друг против друга, соединяет некая инфернальная связь.
   Собственно говоря, забираться в такую глушь не было никакого смысла. Это просто дань вековой традиции и, возможно, попытка оградить готовящееся, почти интимное по своей сути, действо от посторонних глаз. Да, конечно, интимное, ведь интим это не только когда встречаются два человека, готовящиеся породить новую жизнь, но и наоборот. Отнятие жизни – почти такая же интимность, как и создание ее… Дуэли, как непременный атрибут жизни дворянства и цвета его – офицерства, были высочайше разрешены еще больше десяти лет тому назад, во времена краткого и памятного многим правления императора Александра IV, самого бывшего дуэлянтом и забиякой в молодые годы. Хотя и в корне несогласный с этим, нынешний император, считающий себя гарантом дворянской чести, не счел возможным идти против воли отца. Конечно, любое благое начинание приводит порой к истинным уродствам, и теперь не являлись редкостью даже дуэли на людных улицах городов, под любопытными взглядами десятков зевак. Случалось, что оба соперника оставались совершенно невредимы, а в больницы или даже куда подале увозили совершенно посторонних прохожих… Но в данном случае готовился отнюдь не балаган, которым так любят тешить себя мальчишки… Здесь собрались люди серьезные.
   Пожилой подполковник открыл потемневший от времени полированный футляр, и в сером свете раннего утра на потертом лазоревом бархате хищно блеснула вороненой сталью пара старинных дуэльных пистолетов, которыми, возможно, доводилось пользоваться еще прапрадеду молодцеватого гусарского поручика. Без лишних церемоний дуэлянты выбрали оружие и разошлись на свои места.
   Александру доводилось держать в руках таких вот монстров с калибром почти как у охотничьего ружья, тем более архаических дульнозарядных, всего несколько раз при подготовке у Полковника, однако навыки профессионального солдата не подвели, и пистолет поручика он зарядил даже раньше барона фон Траубе. Явно играя на публику, двадцатипятилетний князь Радлинский распахнул и картинно бросил на сырую траву доломан (несмотря на то что бывшая кавалерия более пятидесяти лет назад пересела из кавалерийских седел на винтокрылые машины, гусары, драгуны и кирасиры сохранили свой парадные мундиры и славные названия полков, а эмблемой аэромобильных войск Российской Империи были выбраны скрещенные сабли), оставшись в белоснежной сорочке с расстегнутым кружевным воротом. Сброшенный доломан сразу же, пока не успел намокнуть в росе, обильно покрывающей траву, подхватил седенький слуга, должно быть дядька Радлинского, помнящий молодого князя еще младенцем. Бекбулатов, напротив, не счел нужным расстегнуть даже пиджак своего элегантного гражданского костюма, которым он как бы подчеркивал свое презрение к противнику.
   В тишине, нарушаемой только птицами, громом прозвучал раскатистый бас барона фон Траубе, секунданта князя Радлинского:
   – Сходитесь, господа!
   Эти простые слова послужили спусковым крючком, запустившим отсчет мгновений, знакомых Александру по десяткам романов. Первый выстрел, согласно правилу, за оскорбленным. Гусар, изящно поправив тонкий ус, плавно поднимает ствол. Бекбулатов даже не пытается прикрыться рукой с пистолетом, что допускается дуэльным кодексом, и в свободной позе стоит перед старинным, но от этого не переставшим быть грозным и смертоносным оружием, брезгливо глядя в глаза противнику. Вот сейчас…
   И вдруг в последний момент князь Радлинский стремительно вскидывает руку и нажимает курок. Выбросив вверх громадный клуб дыма, пистолет сипло и грозно рявкает, посылая дробное эхо метаться по округе, отражаясь от сосновых стволов. Зрители оживают и с облегчением переглядываются. Трагедия в очередной раз оборачивается фарсом: вот сейчас штаб-ротмистр тоже выстрелит в воздух, старые друзья обнимутся, простят друг друга и поедут в ближайший ресторан заливать мимолетную обиду морем шампанского…
   На лице отходчивого поручика уже цветет ясная, по-мальчишески открытая улыбка… сменяющаяся растерянностью, потому что черный зрачок пистолета Бекбулатова заглядывает ему прямо в глаза. Не может быть, это же шутка, балаган, не более! “Остановись!” – Александру кажется, что он крикнул это во весь голос…
   К рухнувшему навзничь гусару бросаются сразу все присутствующие, но опережает все же врач, с размаху падающий на колени перед безвольно лежащим телом. Поднявшись на ноги несколькими мгновениями спустя, после необходимых, но, видимо, совершенно безнадежных процедур, он отрицательно качает головой, снимает шляпу и мелко дрожащей рукой крестится по-лютерански. Вразнобой тот же ритуал повторяют все, обступившие ложе смерти…
   Немногочисленные свидетели трагедии потрясенно, вполголоса переговариваясь, расходятся к своим автомобилям, и у тела Радлинского остаются только фон Траубе, эскулап и беззвучно рыдающий старик-слуга, прижимающий к груди доломан, чудом спасенный от росы, но теперь совсем не нужный молодому князю.
   Бросив последний взгляд на уже начинающий заостряться профиль поручика, со щек которого еще не успел сбежать юношеский румянец, багровое пятно на груди его белоснежной сорочки и безвольно откинутую руку, все еще сжимающую пистолет, Александр, не зная, как в таких случаях полагается поступить, козыряет непонятно кому куда-то в пространство и чуть ли не бегом догоняет удаляющегося штаб-ротмистра, наконец-то расстегнувшего пиджак.
   Над головой уже во весь голос щебечут птицы, замолкнувшие было при звуке выстрелов. Солнце, багрово красное, будто напитанное свежей кровью, пролитой при его рождении, дарит первый луч нового дня…

13

   Этот странный сон практически ничего не изменил в окружающем пейзаже. Александру даже показалось, что он по-прежнему продолжает сидеть на камне, но не спит, а наблюдает за слиянием рек, причем его так же, как и наяву, сильно клонит в сон. Время, как и две реки, текло медленно, и ничего вокруг не менялось. Как-то вдруг Бежецкий обратил внимание на то, что он уже не одинок. На том же камне, немного сбоку, так что видел его Александр только самым краешком глаза, сидел какой-то невысокий человек. Слегка повернуть голову и разглядеть соседа более подробно мешала невесть откуда взявшаяся страшная лень.
   Затянувшуюся паузу прервал сосед, негромко проговорив:
   – Кто ты такой, странник?
   Странно, но слова соседа, минуя уши Александра, раздавались как бы прямо в его мозгу. Сквозь них явственно слышался несмолкающий плеск воды, щебет птичек, жужжание мухи у щеки. Бежецкий хотел было ответить, но разлепить губы оказалось выше его сил.
   “Отвечай мысленно”.
   Александр повиновался.
   “Государственный служащий, ротмистр Бежецкий Александр Павлович, дворянин…”
   Бесплотный голос перебил его:
   “Мне безразлично твое положение в обществе. Зачем мне это знать? Кто ты такой, человек?”
   Постановка вопроса озадачила Александра.
   “Я не понимаю сути вашего вопроса. Кто вы?”
   Собеседник помедлил, казалось что-то обдумывая:
   “Ты сам назвал меня Соседом. Так и называй дальше. А на мой вопрос ответить несложно: просто вспомни о себе все с самого начала…”
   В мозгу Александра послушно начали всплывать картины его прошлого с самого раннего детства. Он, как будто и не принимая в самом процессе никакого участия, отстраненно следил за этим “киносеансом”, не испытывая никаких чувств: знакомый до мелочей скучноватый фильм, да и только. Удивляло только, как много вспомнилось из того, что казалось давно и прочно забытым. Почему-то как раз и вспоминалось много такого, на что в иной обстановке ротмистр и внимания бы не обратил. Четырехлетний Саша в имении отца плачет над раздавленной на дорожке сада гусеницей, вроде бы и уродливая и противная, а все же живая и ее жалко… Вот он уже постарше… Вот Саша в гимназии…
   Процесс вспоминания длился очень долго. Солнце неторопливо проделало изрядный кусок своего извечного маршрута, и скала, на которой сидели Александр и его спутник, ушла в тень. Наконец Сосед, видимо, удовлетворился ответами:
   “Я все понял, не объясняй ничего. Теперь спрашивай ты”.
   “Вы человек или нет?”
   Странное ощущение, но бесплотный голос, похоже, засмеялся.
   “А что такое “человек”?”
   “Ну…”
   Как можно в двух словах объяснить понятие, над которым бились все философы, начиная с самого зарождения мысли?
   “Не надо, не трудись. Я не человек в том смысле, что ты вкладываешь в это слово. Вернее, ты не назвал бы меня человеком”.
   Александр снова попытался рассмотреть собеседника, но опять неудачно. Его старания не укрылись от Соседа, снова беззвучно рассмеявшегося:
   “Не трудись, не стоит”.
   “Вы что, пришелец из космоса? Инопланетянин?”
   Недолгое молчание.
   “Нет, я местный житель. Даже более местный, чем ты. Мы – хозяева этого мира”.
   Бежецкого поразил именно нажим на слово “этого”. В голове что-то смутно стало вырисовываться…
   “Вы хотите сказать…”
   “Да, человек, ты волей случая оказался не в своем мире. Да и не по своему желанию. Люди, живущие в “санатории”, как ты его про себя называешь, привезли тебя сюда, в наш мир, покаты спал в маленьком жилище”.
   “В ящике?”
   “Да, в маленьком жилище для одного человека. Ты там жил лежа”.
   “Зачем они это сделали?”
   “Откуда я могу знать?”
   В словах Соседа было столько человеческого, что Александр сразу ему поверил.
   “Эти люди пришли сюда не так давно и обосновались, видимо, надолго, посчитав наш мир необитаемым. Но это неправда, все миры обитаемы и имеют своих хозяев, почти все…” – Сосед как-то замялся.
   Голова Бежецкого шла кругом от услышанного:
   “Значит, здесь, кроме меня и их, никого нет?”
   “Почему нет? А я? А мои собратья? Здесь все точно так же, как и в твоем мире. Нет только вас, людей”.
   “Почему же тогда нет никаких следов цивилизации: жилья, дорог, наконец…”
   “Мусора, ты хотел сказать? Понимаешь, нам не нужна цивилизация в том смысле, который в это слово вкладываете вы, люди. Можно сказать, что мы, ваши соседи, пошли по другому пути развития. По совсем другому. Как видишь, нашему миру это не повредило, скорее, совсем даже наоборот”.
   Александр попытался хоть как-то переварить услышанное:
   “А почему вы помогаете мне?”
   Сосед снова помолчал, будто собираясь с мыслями:
   “Ты самый беззлобный человек, которого я видел в своей жизни, и в этом мире, и в вашем, и в других…”
   “Значит, есть еще миры?”
   “А как же. Но, кроме всего, ты оказался в беде, а помогать попавшему в беду – самое достойное занятие для любого разумного существа в любом из миров”.
   Оба помолчали.
   “А как же мне выбраться отсюда?”
   Сосед снова ответил не сразу, видимо тщательно обдумывая ответ:
   “Понимаешь, наши миры-близнецы тесно связаны друг с другом, причем не только теми воротами, которые сейчас захвачены людьми из “санатория”. Это только одна из дверей, хотя и очень удобная. Мы ей пользовались всегда, когда посещали ваш мир… Но не выгонять же гостей, пусть и непрошеных? Хотя мне лично они совсем не нравятся. Но что взять с людей, притом свято уверенных, что хозяева здесь они? У вас, людей, ведь тоже бывает так? – Сосед помолчал. – Однако я покажу тебе еще одни ворота, хотя и не столь удобные. Они тут, совсем рядом…”
   “Правда?”
   “А зачем бы я тогда вел тебя сюда, лечил, кормил?”
   “Так это все вы? Не знаю, как вас и благодарить…”
   “Не стоит. Дело, как говорится, житейское”.
   Александр отметил про себя, что речь Соседа с каждой минутой становится все более человеческой.
   Видимо, это существо обладало очень высоким интеллектом и к тому же – прекрасными способностями к обучению. Кто бы это мог быть? Воспользовавшись тем, что Сосед увлекся разговором и ослабил контроль, Бежецкий скосил в его сторону, насколько мог, глаза и неожиданно увидел нечто такое, что ввергло его в настоящий шок!
   Неясный силуэт невеликого росточком, но явно человеческого существа вдруг дрогнул, потемнел и расплылся в громадную бесформенную тушу, вроде бы поросшую густой темной шерстью. Впрочем, все это Александр видел лишь какую-то долю секунды. А Сосед произнес со снисходительной укоризной, как взрослый, умудренный опытом человек несмышленому проказливому ребенку:
   “Ну что вы за народ такой, люди! Я же говорил тебе: не подсматривай!”
   Мысли Александра метались, как испуганные пичуги, залетевшие по ошибке в тесную комнату. Неужели снежный человек? Конечно же это он! Многое ранее непонятное становится на свои места. Например, почему он так неуловим. Просто у нас встречаются только редкие странники, а родина их – здесь, в “Зазеркалье”. А отсутствие мертвых или плененных снежных людей, необходимых для изучения, теперь совсем просто объяснить: при такой власти над сознанием человека отвести в сторону ствол ружья или обойти ловушку – плевое дело. Цивилизация, обладающая телепатией. А может, и телекинезом? Левитацией? Вот это открытие!
   Александр вспомнил “Аленький цветочек” Аксакова, прочитанный в детстве. Если отбросить сказочные преувеличения и прочую чепуху, становится ясно, что купец случайно попал в параллельный мир, под крылышко такого вот Соседа. Все эти путешествия с волшебным колечком, невидимый хозяин дворца – скрывающееся от посторонних глаз заколдованное чудо-юдо, оборачивающееся прекрасным принцем…
   Бежецкому показалось, что Сосед зевнул:
   “Утомил ты меня, человек. Думай что хочешь. Вот перед тобой путь к спасению. Вставай и – скатертью дорога! Как вы говорите: не поминай лихом!”
   Глаза Александра сами собой повернулись к реке, и он вздрогнул от неожиданности: в воздухе, очерчивая острый мыс между сливающимися речными потоками, сияла пылающая дуга.
   “Иди туда и ничего не бойся. Попадешь прямо в свой мир. А я пойду, пожалуй. Засиделся тут с тобой, понимаешь…”
   “Стой, а как я тебя отблагодарю? Что тебе нужно взамен?”
   Сосед ехидно рассмеялся:
   “Ты что, в самом деле решил, что попал в сказку? Зачем мне твоя благодарность? А впрочем… Как в ваших сказках говорится: понадобишься, я сам тебя отыщу…”
   Голос Соседа удалялся. Еле слышно донеслось:
   “Чуть не забыл: обратно попасть и не пытайся. Эти ворота в одну сторону-у…”
* * *
   Наваждение внезапно пропало. Александр помотал головой и очнулся окончательно. Еще и не такое приснится, когда задремлешь жарким днем на самом солнцепеке! Хотя нет: место, где Бежецкому привиделся странный сон, уже накрыла глубокая тень, а солнце совсем скрылось за хребтом. Ротмистр поднял затекшую руку и взглянул на часы. Ого! Оказывается, уже три часа прошло, нет, пролетело незаметно. Все тело совершенно затекло от сидения в неудобной позе. Опершись о валун, Александр хотел встать, но тут же отдернул руку, будто обжегшись: по ладони словно пробежал кто-то живой. Нагнувшись и присмотревшись, Бежецкий увидел длинный и толстый, словно бы конский волос темно-рыжего цвета, зацепившийся за лишайник, обильно усыпавший поверхность камня…
   Так, значит, Сосед Александру не приснился. Одно из двух: либо все увиденное и услышанное – правда, либо Александр – уже на пути в сумасшедший дом. Однако в любом случае, если он проверит слова лохматого Соседа, то ничего страшного не случится.
   Так уговаривая себя, ротмистр, веря и не веря в чудо, долго не мог отважиться на то, чтобы войти в указанные Соседом “ворота”. Естественно, никакая огненная кайма наяву их не очерчивала, целиком и полностью оставшись во сне, а вода за ними была точно такая же, что и по эту сторону. Подойдя вплотную к приметному камешку, обозначавшему границу двух миров, Александр присел и, вытянув шею, заглянул в невидимый дверной проем. Ничего отличающегося от здешнего пейзажа там не появлялось.
   “А что я теряю? – пронеслось в голове у Бежецкого. – Самое большее – замочу ноги в речке”. Пожав плечами, странник перекрестился и решительно шагнул вперед…
   Он ожидал чего-то необычного, возможно болезненного, но ровно ничего не произошло. Совершенно ничего. Замерев после шага в неизвестность, ротмистр стоял в неудобной позе, известной всем по шутливому названию: “Стой! Кто идет?”, по колено в воде и ждал чего-то. От реки все так же веяло прохладой, птички щебетали, царила уже ставшая привычной патриархальная тишина… Хотя нет!
   Из-за поворота реки чуть слышно доносился гул автомобильных двигателей. Александр рысью, забыв выйти из реки и разбрызгивая радужными веерами воду, кинулся туда.
   Примерно в километре ниже по течению реку огромными бетонными быками перегородил мощный мост, по которому мчались, хоть и не сплошным потоком, разноцветные и разномастные автомобили. Совсем неподалеку от Александра на берегу, зарывшись в песок всеми четырьмя колесами, торчал на солнцепеке черный с оранжевым вездеход дорожной полиции, а подле него на расстеленных полотенцах грелись двое здоровенных детин, судя по аккуратно сложенной тут же серой форменной одежде, из числа соратников барона фон Штильдорфа. Видимо, ребята только что сменились с дежурства и решили не терять времени попусту.
   Александр, обрадовавшись виду первых за несколько дней живых людей, да еще представителей закона, хотел было направиться прямо к ним, но вовремя вспомнил, что пиджак и туфли остались лежать за поворотом реки, а в одних изодранных в лохмотья брюках он представляет весьма подозрительное зрелище. Пожалуй, все-таки стоит вернуться назад, чтобы привести себя в относительный порядок, – полицейские, судя по всему, расположились загорать надолго…
   Однако, вернувшись к знакомому валуну, ротмистр едва узнал только что покинутое место. Нет, валун никуда не пропал, но скала, высившаяся над местом его странного “сна”, еще несколько минут назад девственно чистая, оказалась сверху донизу усеянной разного рода сакраментальными надписями типа: “Здесь были Вася и Аскольд”, памятными неизвестно кому датами, сердечками, пронзенными стрелами Амура, похабно-математическими “формулами” и прочими автографами людей недалеких и явно не обремененных проблемами, а песок усеян следами кострищ, пустыми банками из-под пива, кваса и сельтерской, осколками бутылок и прочим мусором, по которому еще недавно Александр так скучал.
   Цивилизация тут же не преминула напомнить о себе: один из бутылочных осколков мстительно, как показалось ротмистру, впился в голую ступню. Прыгая на одной ноге и пытаясь зажать ладонью рану, из которой так и хлестала кровь, обильно струящаяся на песок, Бежецкий растерянно огляделся. Ни пиджака, ни туфель в обозримом пространстве не обнаруживалось, так как они, видимо, канули в небытие вместе с только что оставленным параллельным миром Соседа. Для проформы ротмистр поискал еще, не надеясь особенно на удачу…
   Спокойный голос, раздавшийся из-за спины, подействовал на Александра как удар тока:
   – Потерял чего, господин хороший?
   Один из полицейских, минуту назад загоравших на песочке возле вездехода, широкоплечий парень лет двадцати пяти, нацепив комично выглядевшую на почти голом человеке форменную фуражку, стоял на пресловутом мысу, широко расставив волосатые мускулистые ноги и держа в опущенной левой руке ремень с портупеей и пустой кобурой. Пустой кобура была потому, что правой рукой “дорожник”, находясь согласно инструкции “в пяти-семи метрах от подозреваемого в правонарушении”, направлял прямо в живот подозреваемому, то есть Александру, тупорылый табельный “веблей-скотт” калибра 11, 43 мм…

14

   “Ну, блин, привязался! – Александр ежесекундно озабоченно поглядывал в зеркало заднего обзора. – Чего ему нужно? Неужели люди Полковника так топорно работают? Или не его?…”
   “Хвост” он заметил сразу же, как только вырулил на Невский. Кургузый “даймлер” какого-то легкомысленного, “лягушачьего” цвета, висящий на хвосте “кабарги”, уже начал надоедать Бежецкому. Раздражало не само преследование, а тот дилетантизм, с которым оно велось. Преследователи не только совершенно не скрывались, но, казалось, нарочно пытались держаться к объекту как можно ближе. Опасаться ротмистру было нечего, поэтому он всеми силами пытался заставить себя не нервничать. Искушение вдавить в пол до упора педаль газа стало так велико, что даже зачесалась ступня в ботинке. Надежная мощная машина, мгновенно превратившись в настоящий болид, несомненно, оставила бы далеко позади здешний неповоротливый аналог приснопамятного гэдээровского “трабанта”, в просторечии, как ни странно, и здесь называемый “мыльницей” из-за пластмассового кузова. Однако зуд зудом, а сотни ни в чем не повинных автомобилей добропорядочных петербуржцев, торопящихся домой после трудового дня, движущихся слева и справа по оживленнейшей магистрали столицы, тоже стоило принимать во внимание.
   Решение пришло внезапно, когда Александр автоматически притормаживал у светофора, зажегшего желтый сигнал прямо перед носом его машины. Сбросив скорость почти до нуля и краем глаза отметив, как “даймлер”, который отделяли от преследуемой “кабарги” два автомобиля, тоже начал притормаживать, Бежецкий, “ударив по газам”, проскочил перекресток.
   Позади раздалась только робкая и какая-то куцая трель уличного полицейского: видимо, служака в последний момент разглядел номера Дворцовой Службы на “кабарге” и, судя по всему, решил перенести громы небесные с головы высокопоставленного чиновника на его преследователя, неуклюже пытавшегося выбраться на оперативный простор. Спустя пару минут Александр снова взглянул на дорогу и удовлетворенно улыбнулся, не обнаружив позади ядовито-зеленой “мыльницы”. До настоящего профессионализма “хвостам” было далеко. Интересно, кто же это все-таки был?
   Бежецкий несколько расслабился и даже начал насвистывать некий фривольный мотивчик. Однако все неожиданности были впереди.
   Подъезжая к своему дому, Александр еще издали отметил скопление разномастных автомобилей. Да какое там скопление – перед подъездом буквально яблоку негде было упасть. Роскошные, сияющие благородным черным лаком лимузины демократично стояли бок о бок с потрепанными, видавшими виды малолитражками всех цветов радуги. Между машинами и возле парадного входа толпились десятки людей.
   Ломая голову над тем, куда приткнуть “кабаргу”, Александр по совковой привычке попытался угадать причину этого столпотворения, совсем упустив из виду то, что все эти гости – его, так как именно он, граф Александр Павлович Бежецкий, и является владельцем дома, вызвавшего столь явный интерес публики. Радовало то, что среди разнокалиберных автомобилей не было заметно ни одного полицейского или медицинского, а следовательно, каким-либо криминальным происшествием здесь не пахло. Однако вид здоровенных “манекенов” в стандартных темных костюмах, распираемых на плечах мощной мускулатурой, а на груди – явно чем-то оставляющим дырки очень крупного калибра, скучковавшихся возле роскошных “русско-балтийских” и “дортмундеров” и свысока поглядывающих на “шушеру”, сновавшую вокруг своих “фольксвагенов”, “шкод” и “испано-сюиз”, наводил на размышления.
   Естественно, “быки” здесь, в отличие от мира Александра, на роль владельцев таких шикарных тачек тянуть никак не могли. Криминал этой России вообще старался не афишировать себя, довольствуясь своей паучьей иерархией внутри собственной экологической ниши. Новые русские, набившие Бежецкому оскомину дома, тут никому не привиделись бы и в дурном сне, хотя некоторые из скороспелых купчиков новорусскими замашками владели вполне. Подобными автомобилями в России-2 пользовались люди солидные и добропорядочные: дворяне не из бедных, купцы, промышленники, дипломатический корпус… “Качки”, следовательно, всего лишь шоферы либо телохранители, а скорее всего, и то и другое вместе. Так сказать, в одном флаконе. Что же привело столько солидных людей к дому скромного ротмистра? Несколько смущали также дипломатические номера и пестрые флажки на капотах некоторых “членовозов”.
   Вторая группа людей, чуть ли не впятеро превосходившая численностью первую, являла собой сборище типичных представителей второй древнейшей профессии, обвешанных фото – и видеокамерами, магнитофонами и прочей навороченной и не очень репортерской аппаратурой. От лимузинов журналисты, видимо хорошо знакомые с повадками меланхолично жующих жвачку, именуемую здесь смолкой, “шкафов”, во всех мирах нетерпимых к папарацци, старались держаться на почтительном расстоянии.
   Решив, что не стоит и пытаться вклиниться между запрудившими пятачок перед подъездом автомобилями, Александр заглушил мотор и по старой, совершенно неуместной здесь привычке, сунув ключи в карман, направился к своему жилищу, лавируя между блестящими бортами.