Затем, удобно устроившись на “кровати”, Владимир, подобно степному акыну, заводил нескончаемую пластинку культурной программы: анекдоты чередовались со стихами, попсовые шлягеры – с таблицей умножения, неприличные частушки – с детскими считалочками… Втайне штаб-ротмистр лелеял сладкую мысль о том, что терпение у тюремщиков наконец закончится (а в том, что его слушают и внимательно наблюдают, он не сомневался ни минуты) и сюда ворвется десяток-другой головорезов, может быть, во главе с ненавистным докторишкой… Предвкушение молодецкой забавы туманило глаза, сами собой вырисовывались сладострастные подробности…
   Сколько же времени уже длится пребывание в этом “чистилище” (или это уже ад?) и когда закончится? Неужели впереди вечность?…
   “В тюремной камере оказались вместе русский и еврей. Один ходит из угла в угол, а другой (это был как раз еврей) сидит в задумчивости. Русский к нему обращается: “Послушай! У вас там был Эйнштейн, придумал какую-то теорию относительности. Вот ты еврей, умный, объясни, что это за теория за такая?” – “Как тебе объяснить? Вот ты сейчас ходишь… Но ты же все равно сидишь!”
   Бекбулатов снова хохочет до слез.
   – Вы слышали, господа, как тонко: ходишь, но все равно сидишь! Смейтесь же, смейтесь, господа!…

27

   Грохот взрыва застал Полковника в спальне.
   Еще открывая глаза, он уже понял, что все пропало. Не одеваясь, он кинулся в смежную потайную комнату и, не обращая внимания на звуки выстрелов, буквально обрушился на клавиатуру компьютера. Временами казалось, что число пальцев, порхавших по трещавшим под ними клавишам, удваивается и утраивается. В распоряжении Полковника оставались считанные минуты, если не секунды, и он это знал лучше, чем кто-либо иной. Наконец, ткнув в клавишу “ENTER”, он увидел сиреневый отблеск, отразившийся в экране монитора, и оглянулся.
   Часть стены, только что ничем не отличавшаяся от остальной поверхности, сияла нестерпимым бело-синим, каким-то электрическим светом, по ней явственно перекатывались концентрические радужные волны, возникавшие где-то за пределами светящегося проема и пропадавшие в центре.
   Полковник отсоединил монитор, схватил в охапку системный блок компьютера, стараясь не выдернуть из розетки вилку шнура, питания, тяжело дыша, пересек комнату и осторожно опустил свою ношу на самой границе сияющего пятна.
   – Стоять! Руки за голову! – раздалось сзади. – Стрелять буду!
   По-волчьи, всем телом обернувшись на голос, Полковник послал преследователям улыбку, напоминавшую звериный оскал, и, увлекая за собой компьютер, рыбкой бросился прямо в завихряющиеся перед ним сиреневые всполохи.
   Ослепленные последовавшей вспышкой оперативники открыли ураганный огонь по листу, где секунду назад растворился Полковник. Когда желто-зеленые круги и звезды в их глазах слегка побледнели, их взорам предстала только кирпичная, испещренная выбоинами стена с отбитой пулями штукатуркой, из которой где-то возле пола нелепо торчало полметра электрического шнура с вилкой…
* * *
   Больно, как больно!
   Полковник лежал в полной темноте на чем-то остром, но все ощущения притуплялись, не оставляя ничего, кроме непереносимой боли. Ладонь, которой он попытался дотронуться до пылающего плеча, наткнулась на что-то густое и липкое. Кровь?
   Память понемногу возвращалась. Видимо, его все же подстрелили. Какая-то пуля вместе с ним преодолела локал и достала уже здесь, по ЭТУ сторону… Это, конечно, скверно, но поправимо.
   Шипя от боли и оставляя на покореженном металле ошметки внутренностей, вывалившихся из распоротого живота, Полковник сполз с останков сослужившего свою службу компьютера, с помощью которого на короткое время ему удалось сделать “GAME OVER”, то есть открыть искусственный краткоживущий локал, и снова потерял сознание…
* * *
   Следующие несколько дней пришлось отчаянно бороться за жизнь: пуля, догнавшая его в “Зазеркалье”, оказалась далеко не единственной. Плохо было то, что, нанеся хотя и очень болезненные, но вовсе не смертельные для такой живучей твари ранения, свинцовые посланцы Бежецкого со товарищи непоправимо повредили оболочку. Полковника, увы, больше не существовало.
   Нежась в снимающей боль густой, как кисель, жидкости, резко мутневшей местами и вновь становившейся прозрачной, заполнявшей углубление, выдолбленное в граните, выстилающем пол огромной, поражающей воображение своими размерами залы, то, что ранее было Полковником, уныло рассматривало себя в зажатом в вытянутой руке зеркале.
   Лицо Полковника за те дни, что прошли с момента бегства охотника, внезапно ставшего жертвой, в этот мир, давно уже напоминало посмертную маску: полуприкрытые набрякшими свинцовыми веками помутневшие глаза, безвольно отвисшая нижняя губа, потемневшая, распадающаяся ткань по краям пулевых ран… Все остальное – не лучше.
   Ну ладно, пусть только заживут полученные раны и… Зеркало, выскользнув из непослушных пальцев, булькнуло в “воду”. Чертыхнувшись про себя, тварь выпростала скользкую гибкую конечность и зашарила ею по дну. Рука Полковника, в которой она ранее помещалась, полуоторванная крупнокалиберной пулей, разворотившей плечо, лежала тут же, на краю ванны, словно напрочь испорченная и потому выброшенная деталь одежды…
   Время лечит, как говорят люди. Полностью освободившись от бренных останков погибшего Полковника, Тварь (а теперь, кажется, можно называть ее так, ибо имя собственное этого странного существа для человеческого языка непроизносимо), восстановила силы и была готова к дальнейшим свершениям. Пора было собираться в путь, так как до нужных миров от этого спасительного, но столь далекого от обжитых мест, лежало немало ворот-локалов и путей, причем многие из них – нехоженые. Оставался только один ритуал, сложный, но необходимый…
   Тварь взбиралась на Истукана уже несколько часов, соскальзывая и упрямо возобновляя свои попытки. Силы, растраченные на восстановление подорванного здоровья, были не те, конечности не держали, но мало-помалу дело продвигалось.
   Наконец Тварь оказалась на вершине. Охватив гибкими конечностями извилистые обводы Истукана, изображавшего конечно же Всемогущего, Тварь начала:
   – О Всемогущий, даруй мне силы завершить начатое, замкнуть кольцо Миров, дабы не было более препятствий для твоего возвращения…
   Эхо, отражавшееся от невидимых сводов, вторило мольбе на чуждом человеческому уху языке…

28

   – Таким образом, по всем признакам в России назревает политический кризис. Князь Челкин, отказавшись комментировать нашей телекомпании свою отставку и дальнейшие планы, отбыл в Пулковский аэропорт. По имеющейся у нас информации целью воздушного путешествия Бориса Лаврентьевича является Швейцарская Конфедерация, точнее, мало кому известное курортное местечко Давос. Мы постараемся держать наших зрителей в курсе событий. А теперь…
   Александр щелкнул кнопкой пульта и откинулся в кресле. Ну вот, что и требовалось доказать. Бомба, вброшенная с подачи Бежецкого-второго, рванула точно в том месте, где и должна была рвануть. Видимо, “близнец” и на самом деле был в “той” жизни профессионалом, да еще и асом-профессионалом по совместительству. Конечно, покойный Мотька Владовский провернул бы дельце куда изящнее, но и у его коллег получилось неплохо.
   Потирая все еще ноющую грудь, Александр поднялся с кресла и прошелся по комнате, временами вожделенно поглядывая на пачку “Золотой Калифорнии”, выглядывающую из-под бумаг на столе. Сейчас бы сигаретку… Фиг вам, как выражается “близнец”, а не курение, ваше сиятельство! Еще недели не прошло, как перестал кровью харкать. Контузило-то вас, господин Бежецкий, похлеще, чем Володьку тогда на Варшавском вокзале: мало того что ребра, как спички, переломало, так еще два костяных осколка эскулапы, спасибо им, из левого легкого извлекли.
   Интересно: а считаются ли осколки собственных ребер боевыми трофеями? Можно ли их будет приобщить к коллекции разного рода кусков металла, извлеченных в разное время из многострадального тела. Начало коллекции было положено еще в кадетские времена, когда шальная граната, неудачно брошенная на полигоне товарищем, нашпиговала осколками шинель юного Бежецкого, причем двум из них, благодаренье Господу, маленьким и вполне безобидным, удалось добраться и до тела. Пострадала хм-м-м… не вполне пристойная часть тела, господа, поэтому при дамах – ни-ни… А потом были достопамятная Калифорния, Маньчжурия, Кавказ, не к ночи будь помянут, Герат… Баночка постепенно пополнялась, причем и “мирная” служба в Корпусе нет-нет, да и добавляла экспонатов…
   А Челкина сделали неплохо! Государь, говорят, был не просто взбешен, ознакомившись с материалами о махинациях Бориса Лаврентьевича, он просто рвал и метал, сыпал громами и молниями… Досталось, конечно, всем, не исключая ее величество. Может быть, и было что-нибудь там у них на самом деле? Фу, гра… тьфу, князь, никак не привыкну. Так вот, князь, такие подозрения недостойны дворянина!
   Слава богу, все остальные данные по августейшему семейству оказались тривиальной липой. Расчет был именно на подлинные челкинские бумаги, добытые провалившимся в тартарары (в буквальном смысле – туда ему и дорога!) Полковником никому не известным способом, которые ошеломят общественность и заставят поверить измышлениям о великих княжнах и цесаревиче, тем более что всякие слушки и анекдотики бродят уже давно. Выяснить бы их источник – не исключено, что и он расположен на том же “санатории”.
   Бежецкий-второй, после того как “первый” выбыл из строя после памятного покушения (Илья Евдокимович, к сожалению, тронулся умом необратимо и теперь, вероятно, проведет остаток жизни отнюдь не в кресле главного врача, совмещаемого им с постом заведующего базой), развернул бурную деятельность, приведя в порядок почти все, что было наворочено с его участием за это лето. Почти, потому что Государь неожиданно отказался принимать прошение о восстановлении князя Бежецкого в рядах Корпуса, соизволив начертать: “Оставить, как есть”. Таким образом, Бежецкий оставался полковником лейб-гвардии, только временно пребывая в отпуске по болезни.
   Временами впадавший в забытье в одной из закрытых клиник, куда был пристроен стараниями Маргариты, Александр сумел-таки выторговать трехмесячный отпуск, надеясь все переиграть по выздоровлении. Вопреки ожиданиям Бежецкого, неизвестно какими личными достоинствами двойник даже умудрился восстановить полное расположение батюшки, мало того – получить его отеческое благословление на принятие короны принца-консорта, заочно водруженной на его голову благодарными обитателями великого княжества Саксен-Хильдбургхаузенского. Немцы, по слухам, были несказанно рады, что их монархом будет все же не “этот дикий русский”, а своя же немка, возможно, мать будущего, почти чистокровного, великого князя.
   Александр улыбнулся, вспомнив полученное от милой Леночки обычное письмо, а не привычный факс, в котором супруга, которую все треволнения прошедшего лета миновали, не затронув даже краем, многословно извещала благоверного, что наконец по всем признакам беременна, удачно. Кроме того, личный астролог покойного Эрнста-Фридриха Пятого Саксен-Хильдбургхаузенского, по словам великой княгини-регентши, выдает однозначный прогноз того, что родится именно мальчик.
   “Знаем мы этих астрологов! – ухмыльнулся Бежецкий, – Поди УЗИ сделала, а медицина сейчас – о-го-го…”
   Вот вроде бы и все. Подсказал бы кто, что сейчас делать им – двум неожиданным близнецам?… “Зазеркальным” близнецам. Как делить жизнь одного пополам? Может быть, зря он тогда надел на злополучную пресс-конференцию проклятый бронежилет? А как бы он тогда “воскрес”?
   И где сейчас Володька? Как он там – в “зазеркалье”? Жив ли?
   Александр, лениво поворачивая руль одним пальцем, мчался по прямому как стрела шоссе по направлению к Стрельне. Солнце то скрывалось за низкими, быстро бегущими по небосводу тучами, то снова ярко озаряло начинавшие желтеть деревья по обеим сторонам трассы. Уже по-осеннему прохладный ветерок не позволял опустить ветровое стекло, поэтому Бежецкому постоянно чудился давно выветрившийся запах крови, которой так пронзительно и страшно пахло в далекий уже день пресс-конференции. Тогда казалось, что все уже кончено…
   Бежецкого-первого, у которого обильно шла горлом кровь, удалось втащить в “кабаргу”, воспользовавшись общим замешательством в студии “Радио-Петрополь”. Маргарита, смертельно бледная и сжимавшая руль так, что побелели костяшки пальцев, рванула автомобиль с места и гнала на предельной скорости, не обращая внимания на свистки полицейских и даже погоню, впрочем быстро отставшую, как только преследователи разобрали номера.
   – Ну вот и все… господин Бежецкий… – саркастически пробулькал смертельно бледный ротмистр, на время придя в себя, когда Бежецкий-второй, дрожащими пальцами вколов ему лошадиную дозу местного аналога анамида, расстегнул разодранный пулями мундир и освободил от спасшего жизнь бронежилета. – Принимайте… эстафету…
   Маргарита, ненавидяще поглядывая время от времени на Александра в зеркало заднего обзора, загнала “кабаргу” в неприметный, но огороженный бетонной стеной и снабженный прочными воротами двор в одном из зеленых районов-новостроек. Снова впавшего в забытье ротмистра унесли выскочившие из здания здоровяки, а его живого и здорового двойника, повинуясь команде хрупкой женщины, заковали в наручники и, накинув на голову что-то типа мешка, долго везли куда-то, втолкнули в помещение без окон, похожее на камеру, и продержали, ничего не спрашивая и даже не беспокоя особенным вниманием, несколько дней…
   Валяясь целыми днями на койке, Александр вспоминал, суммировал, подводил итоги. Даже дураку было ясно, что, если Бежецкий-первый не выживет, – его дело аховое. Нужна ли кому копия без оригинала? Маргарите – вряд ли… А если выживет? Для чего в этом мире сразу два Бежецких?
   Однако несмотря на свое, видимо довольно-таки незавидное, будущее, Александр почему-то больше думал о своем “близнеце”, с которым наяву успел пообщаться всего несколько часов. Почему он тогда не разрядил пистолет в грудь этого чужого в общем-то человека, обеспечив себе будущее, почему помешал лже-Бекбулатову довершить свой бросок, чтобы потом устранить и его?… Зачем вообще затеял всю эту авантюру со сжиганием материалов? Вопросы были от начала и до конца риторическими: даже если бы от этого зависела его жизнь, он нипочем не причинил бы вреда своему “зазеркальному брату”.
   Перед Александром постоянно вставала та сцена в разгромленном кабинете, когда Бежецкий, помедлив только какое-то мгновение, потраченное на пристальный взгляд в глаза своему “противнику”, не только отомкнул браслет наручников, но уже на подъезде к логову Полковника молча сунул ему в карман заряженный пистолет. Видимо, для столь близких во всем людей действительно не нужны слова или даже пресловутая телепатия – все решается на уровне чувств…
   Все когда-нибудь кончается. Спустя несколько дней, Бежецкого-второго так же молча извлекли из “узилища” и, уже не надевая ни мешка, ни даже наручников, привезли пред светлы очи еще плававшего на зыбкой грани между этим и другим миром “близнеца”.
   Бежецкий-первый, кривя в усмешке бледные до синевы губы, передал полномочия дублеру, удовольствовавшись одним только словом чести, что никоим образом тот… Более страшной клятвы Александр не давал никогда.
   Дальнейшее, казалось, спрессовалось в один день: повторная аудиенция у Государя и категорический отказ, начертанный на прошении, стремительный бросок на Урал в поисках пресловутой базы, визит саксен-хильдбургхаузенских сановников, благословление Бежецкого-старшего…
   Базу, естественно, накрыть не удалось. Не удалось даже отыскать ее следы, хотя группа друзей Бежецкого с ним во главе безуспешно обшарила все окрестности Златоуста, нашла аналог той самой речки и прошла по маршруту, подробно описанному ротмистром, в обратном порядке. Буквально накануне появления петербуржцев разом сгорели дотла несколько горнолыжных и туристических баз в нужном районе, но какая из них была искомой?… Илья Евдокимович Колосов, строивший рожи из-за решетки психушки, ничем помочь уже не мог, а захваченные на квартире Полковника боевики оказались просто пешками, причем двое вообще из этого мира, нанятые для охраны местной штаб-квартиры буквально за неделю до штурма.
   Теперь вот Бежецкий-первый выздоравливал, со дня на день должна была с триумфом возвратиться его дражайшая супруга, отныне великая княгиня-регентша Саксен-Хильдбургхаузена Елена Первая, которой, естественно, должен был быть предъявлен оригинал, в сентябре истекала отсрочка вступления в должность командира полка лейб-улан… Какой-либо роли для себя в этой пасторали Александр как-то не находил.
   Конечно, по примеру многих, можно удалиться куда-нибудь в глушь, в Саратов например, начав там новую жизнь: новоиспеченный князь и принц-консорт, вероятно, не поскупится на стартовый капитал; можно резко сменить карьеру и имидж, постригшись в монахи какого-нибудь монастыря подальше от обеих столиц; можно вообще покинуть Российскую Империю, став эмигрантом без роду и племени… А есть ли у него вообще род и племя, а?… Можно, в конце концов, воспользоваться запасным выходом, сыграв напоследок в русскую рулетку с полным барабаном…
   Пришло, кажется, время серьезно и не откладывая больше в долгий ящик поговорить обо всем со своим “близнецом”. Именно поэтому и мчался теперь в Стрельну Александр, загоняя в дальний угол души подленький инстинкт самосохранения вкупе с расчетливым эгоизмом.
* * *
   Маргарита поймала себя на том, что уже минут пятнадцать смотрит на разбитое вдребезги любимое зеркало, отражающее в своих причудливо изломанных гранях обстановку будуара, бегущие за окном облака и ее, бледную как смерть, сидящую перед ним с безвольно опущенными руками.
   Вот и не верь после этого в происки темных сил: только она собралась взяться за обычный вечерний макияж, как старинное венецианское стекло будто вспучилось изнутри, исказив на мгновение все отраженное в нем до неузнаваемости, а затем брызнуло водопадом острых как лезвия бритвы осколков, ни один из которых, впрочем, не причинил баронессе никакого вреда. Лишь звон, перетекающий в прерывистый стон, прошел по комнате.
   Вдруг из глубины немо застывшего сознания пузырьком живительного воздуха всплыло единственное слово:
   – Саша!
   Несколько минут спустя она уже сжимала в побелевших пальцах руль своей открытой “волги”, шепча сквозь встречный поток воздуха, срывавший с ее лица слезы:
   – Саша!… Саша!… Саша!…
   Из глубины немо застывшего сознания пузырьком живительного воздуха всплыло это единственное слово.

Эпилог

   – Что скажешь, тезка? – Александр повернулся к молчаливо сидящему рядом “близнецу”. – Нужно что-то решать. Двух Александров Бежецких в этом мире быть не должно.
   – Не должно… – эхом отозвался тот.
   – Ты, конечно, хороший мужик, но этот мир чужой для тебя, брат. – Александр впервые назвал “близнеца” братом.
   – Или для тебя… брат.
   – Так что же, предоставим решить ее величеству Судьбе?
   – Не знаю. Возможно, так будет лучше. Один из нас и в самом деле лишний.
   Александр вынул из плечевой кобуры свой пузатый “веблей-скотт” и крутанул барабан:
   – В рулетку?
   – У тебя слишком литературные вкусы, брат. Я против самоубийства в любой его форме. Господь не велит.
   – Давно ли?
   – А ты как думаешь?
   “Близнецы” помолчали. Августовский ветер завывал в щелке неплотно прикрытого окна. Пронзительно пахло морем. “Вот скоро и осень, – отстранение подумал Александр. – Сколько всего уместилось в это короткое лето”.
   – Предлагаю дуэль, – решительно произнес он.
   – Без секундантов?
   – Мы близкие родственники, братья, а дело семейное. Кодекс разрешает.
   Помолчали.
   – А что делать с… мертвым телом? Александру показалось, что “близнец” подавил усмешку и по-еврейски ответил вопросом на вопрос:
   – А если не с мертвым?
   “Близнец” улыбнулся и хлопнул “брата” по колену:
   – Разберемся.
   Нет, они положительно нравились друг другу. Если бы можно было… Но действительно, в одном мире им двоим не было места. Судьба приперла их к стене.
   Они почти синхронно открыли каждый свою дверцу и, переглянувшись с усмешкой, вышли из машины. Бок о бок, как добрые друзья, вышли на твердый береговой песок, время от времени жадно облизываемый волной. Александр вдруг представил, как мгновение спустя этот мутный, шершавый от песка язык подползет к упавшему телу и, окрасившись красным, отползет назад, унося то, что еще миг назад было Александром Бежецким… А на буром грязноватом песке останется только мертвое тело, пустая оболочка, нелепая механическая кукла с кончившимся заводом…
   – Что, брат, задремал немного?
   Александр вскинул голову и еще раз взглянул на свое отражение. Высокая сухая фигура, рука с револьвером чуть на отлете, ветер треплет волосы и полу расстегнутого пиджака. Метров пятнадцать, отличная мишень. Он тоже расстегнул пиджак и вынул пистолет. Сухо щелкнул предохранитель, патрон в стволе. Многолетняя привычка, куда от нее деться. Взгляд привычно наметил цель. Вот сюда, между глаз противника. Противника…
   И вдруг Александр ясно понял, принял сразу и без рассуждений, как аксиому: он не будет стрелять. Может быть, и прав… брат. Он лишний здесь, всегда был лишним. Вся значимость, положение, деньги – пустое. Пусть тот, другой, получит все без остатка. “Заткнись! – безмолвно верещало сопротивляющееся сознание. – Борись за себя! Кто он такой? Откуда взялся? Соберись, тряпка!” Но палец уже осторожно спускает взведенный курок, осторожно, чтобы не заметил противник. Противник? Нет, уже нет. Просто брат.
   Сбоку, из-за дюн уже некоторое время слышался какой-то шум, сминаемый ветром, но оба Александра его не замечали. Они уже были связаны незримой нитью, отгорожены от всего земного. Авель и Каин. Каин и Авель. “Каин, где брат твой…”
   Оба ствола медленно стали подниматься. Вот и все. Сейчас. “Сейчас, ваше благородие…” – прозвучало в ушах Александра, и он поднял глаза в серое предосеннее небо на низкие, словно клочья серой госпитальной ваты, облака, безразлично несущиеся над головами. Сейчас…
   – Саша-а-а! – ввинтился в уши отчаянный крик, и оба непроизвольно обернулись.
   К ним, увязая в песке, оступаясь, падая и теряя туфли, приближалась хрупкая женская фигурка. Оба сразу ее узнали…
   – Саша-а!!!