– Не надо, девочка... Ему очень больно.
Девочка, не переставая всхлипывать, упрямо вырвала руку у большого дяди и все-таки прикоснулась к слипшейся шерсти.
Склонившиеся над смертным одром путешественники ожидали всего: судороги, крика боли, агонии, смерти, но только не того, что произошло.
Кот снова приоткрыл глаз и вдруг лизнул гладившую его детскую ручку...
– Он мурлычет, – прошептал не верящий своим глазам ротмистр.
Еще несколько минут, и кот оказался на руках девочки, ловко запеленавшей его в тот же лоскут ткани, на котором он лежал, и теперь баюкавшей, словно куклу.
– Он спит... – прошептала Дилия. – Ему хорошо... – И тут же выдала: – Вы же торопитесь? Вам нужно идти. А кисоньку оставьте мне. Она поправится – не волнуйтесь!..
Спутники переглянулись. Голос девочки был таким убедительным, а глаза сияли такой неподдельной чистотой, что хотелось верить во все, что она говорит.
В конце концов ее вмешательство решало проблему. И ротмистр понял немой вопрос товарищей.
– Да, девочка, – с трудом проговорил он, поднимаясь с колен. – Возьми котика себе. Только заботься о нем. А если... – Голос Чебрикова предательски дрогнул, и он отвернулся, играя желваками.
– Конечно! Я его вылечу, дяденьки! Точно-точно! И мама моя поможет, и папа, и бабушка! Ну я пойду? А то меня ждут...
– Иди, Дилия, до свидания...
Девочка, бережно прижимая к себе спеленатого кота, отбежала на несколько шагов и, обернувшись, прощально вскинула вверх ладошку:
– До свидания!.. Не волнуйтесь за котика!..
Внезапно ее заволокло дымкой, взявшейся ниоткуда, а когда через несколько секунд та развеялась, на поляне никого, кроме путешественников, уже не оказалось. Лишь распрямлялись примятые стебельки травы в том месте, которое только что покинула девчушка.
– Да-а-а, – протянул Жорка, задумчиво чеша в затылке, где в пышной шевелюре торчал на манер орлиного пера цветочек, воткнутый мимоходом девочкой. – При таких их способностях и технике не удивлюсь, что Шаляпин поправится и нас еще догонит.
– Кого «их»? – Николай изумленно ощупывал голову, уже совершенно не болевшую.
– Ну... местных жителей... Она же говорила: «Папа, мама, бабушка»...
Алан простер руки к солнцу и с благоговением на лице протянул:
– Ма-а-ай-я!..
– Ты прав. – Ротмистр, снова бодрый и собранный, решительно швырнул меч, которому так и не пришлось сыграть мрачную роль избавителя, в ножны. – Что-то такое – не от мира сего – в ней присутствует. По коням, господа?
На ставшую за прошедшие месяцы рутинной операцию по определению границ перехода ушло всего несколько минут: брошенные камешки уже на третьем десятке стали исчезать в «никуда», ясно очерчивая незримую черту. Судя по размерам, ворота были приличные: в проем вполне вошел бы большегрузный автомобиль, и, вполне возможно, постоянно действующие. К сожалению, убедиться в этом стопроцентно можно было только эмпирическим путем. Увы, ни опытного «миропроходца» Берестова, ни Шаляпина с путешественниками уже не было.
Последняя потеря была еще свежа в памяти, несмотря на без малого месяц, пролетевший с той поры. Хотя... Теплилась надежда на лучшее.
Торопиться было некуда, и Чебриков скомандовал привал.
Набирались сил для броска в очередной неизвестный мир примерно полтора часа, перекусив, отдохнув, перевязав раненых и пополнив запасы пресной воды – бог знает в какие дебри закинут их эти ворота, с виду такие безопасные и устойчивые.
Что переход устойчивый, выяснили между делом, время от времени кидая камешки в его зев, для удобства обозначенный воткнутыми в галечный берег ивовыми прутиками.
Последним накормили связанного по рукам и ногам Кавардовского, злобно вращавшего налитыми кровью глазами и опасно, словно дикий зверь, щелкавшего челюстями в непосредственной близости от милосердных рук. Доверять этой многоликой и коварной твари после всего происшедшего никто не собирался, наплевав на все правила содержания пленных. Хотя какой он там пленный...
– Ну что, вперед?..
Вопрос был скорее риторическим, так как отряд уже построился согласно заведенному порядку, а на покрытых разводами грязи и пота лицах не читалось ничего, кроме усталости.
– Я пошел, – буднично сообщил Чебриков, проверяя в последний раз верный автомат (жаль, патронов «на одну заварку» осталось!) и слегка высвобождая из ножен «Дюрандаль». – Следующим, на четвертой сотне, проталкивайте Князя, затем Николай... Остальные – произвольно, Алан прикрывает.
Молчаливый, как всегда, бывший храмовый послушник согласно кивнул, поправил перевязь с дротиками и, отступив на пару шагов, принялся озирать окрестные холмы.
Все как обычно... Перекрестившись напоследок, Петр Андреевич, поглаживая подушечкой пальца спусковой крючок «АКСУ», шагнул в никуда...
– Припекает, – лениво процедил Николай, швыряя очередной камешек.
Ротмистр не ответил, да Александров и не ждал ответа, отпустив замечание так, в пространство.
Вот уже второй час они сидели втроем (вернее, сидели только Николай и Чебриков, а Кавардовский лежал лицом вниз, придавленный коленом ротмистра), не сводя глаз с пустого пространства над воткнутыми в гальку прутиками. Брошенные туда камешки исправно исчезали на середине полета, но проем оставался мертвым: почему-то никого не пропуская на эту сторону.
– Может, случилось что? – в который раз спросил капитан, машинально поправляя на плече ремень пулемета.
Чебриков снова не ответил: нечего было отвечать.
– Слушай, Петр, может, я схожу туда?
– Сиди... Подождем еще полчаса.
– Может, там на них напали, а вся «тяжелая артиллерия» здесь, у нас.
– Кто напал-то?
– А фиг его знает.
Граф отвернулся и принялся смотреть на блещущую мириадами искр поверхность безымянной реки. Метрах в ста возвышался огромный утес, у могучей груди которого поток поворачивал куда-то, судя по солнцу, на восток. Очередной безлюдный мир...
Умиротворяющая тишина, солнечные отблески на воде, беззаботный щебет каких-то птичек действовали настолько гипнотически, что глаза слипались сами собой. Даже Князь, вжатый коленом в галечный берег, вроде бы задремал.
Кто это там идет по мелководью, расплескивая сапогами фонтаны брызг? Солнце светит прямо в глаза, не разобрать... Пусть подойдет поближе. Взять на прицел? Лень... Смертельная лень... Даже рук поднимать не хочется, не то что передергивать затвор. Может, этот человек и не опасен совсем. Конечно, не опасен! Вон как доверчиво идет, руки пустые, улыбается... Улыбается? Что-то знакомое в его силуэте, походке... Да это же Сергей Владимирович! Берестов! Откуда он здесь? Он же... А что это у него в руках? Шаляпин! Жив бродяга!
Уже не обращая внимания на зашевелившегося Кавардовского, Петр Андреевич вскочил на ноги и припустил, скользя на гальке, навстречу дорогой его сердцу парочке...
– Владимирыч! Шаляпин!
Вдруг шедший навстречу Берестов остановился и предостерегающе замахал свободной рукой графу, предупреждая о чем-то за его спиной. Кот тоже весь на-пружинился, сверкая глазами... Что там?
Князь...
Опять?!.. Кавардовский, снова каким-то образом исхитрившийся развязаться, уже успел подхватить забытый ротмистром на радостях автомат и теперь неторопливо, словно в замедленной киносъемке, черный зрачок разворачивается в сторону чудесным образом появившихся друзей. Где же Николай, спит он, что ли?..
Клюнув носом, граф вскинулся и очумело, как и любой другой спросонья, начал озираться вокруг. Естественно, никаких Берестова с Шаляпиным здесь не было: откуда им взяться в этих безлюдных местах? Стоп! И Николая тоже нет! А что это там белеет возле прутиков-ограждений?
Вскочив с Князя, что-то недовольно заворчавшего, Чебриков кинулся к непонятному белому пятну.
На вырванном из записной книжки листке в клетку, придавленном камнем, крупным почерком капитана значилось:
«Петр Андреевич, не обессудь, ждать не могу, иду к нашим. Бог даст вернусь. Коля».
Камешки по-прежнему легко пропадали в бездонном омуте межпространственного перехода, но назад не вылетел ни один.
Сколько же он спал? Солнце если и сдвинулось, ненамного... По часам выходило: минут двадцать.
Откуда-то из глубин амуниции, навьюченной на ротмистра, давно уже доносился какой-то надоедливый писк, сливающийся в полузабытую мелодию... Напоминальник, что ли?.. Отключить на фиг, как Коля бывало говаривал, отвлекает...
А что же это он раззвонился-то вдруг?
Не веря себе, граф, словно капустные листья, разворошил многочисленные одежки и вытянул на свет божий приборчик, исправно мигавший зеленым огоньком.
«На вашем счету осталось всего три рубля пятьдесят восемь с половиной копеек. Возможный срок отключения от сети – шесть дней. Рекомендуемая сумма предварительной оплаты...»
Не может быть! Не должно так быть! Пройти столько миров, столько пережить вместе с друзьями, выжить несмотря ни на что, чтобы оказаться здесь, в родном мире, в одиночку, чтобы потерять всех спутников на последнем шаге?! Госпо-о-ди!!!
Швырнув ни в чем не повинный приборчик на землю, ротмистр рухнул на колени перед мертвым проемом и сжал лицо ладонями.
– Что, легавый, не пофартило? – раздался сзади лающий смех, но обернуться не было сил...
Поправив автомат и закинув за спину рюкзак, Чебриков распутал ремешки, стягивавшие лодыжки Кавардовского, и без особенной злобы, но чувствительно пнул его ботинком в бок.
– Вставай, сволочь.
Князь, словно не был ранен и измотан переходом, перетек в сидячее положение, оскалил зубы и отрывисто выговорил, словно плюнул в лицо ротмистру:
– А вы... нахватались плебейских привычек в этом путешествии... ваше сиятельство!..
Глядя в наглые смеющиеся глаза подонка и убийцы, Петру Андреевичу как никогда хотелось сейчас чуть-чуть усилить нажатие указательного пальца на полированную сталь спускового крючка автомата, чтобы все двенадцать пуль, остававшиеся сейчас в магазине, вылетев одной очередью, не миновали этого ухмыляющегося лица, которое, наверное, будет видеться теперь в кошмарах до самого смертного часа.
Палец уже сам собой наливался тяжестью на нагретом металле, и отвести его стоило немалых усилий. Видимо заметив старуху-смерть, ухмыльнувшуюся ему беззубым ртом из глаз ротмистра, убийца осекся, а улыбка на лице его стала какой-то неуверенной.
– Э-э-э, господин ротмистр! Полегче... Вам же нужно меня беречь как зеницу ока... Как же правосудие, позвольте?
Граф, пристально глядя в глаза преступнику, бесстрастно проговорил:
– У вас устаревшие сведения, Кавардовский. Насколько мне известно, непосредственно перед тем, как я вышел на ваш след, награда за вас была повышена вдвое, причем речь шла отнюдь не о поимке...
Отмечая, как увядает с каждым его словом улыбка Князя, Петр Андреевич продолжил с каким-то незнакомым, палаческим, садистским удовольствием:
– Награда, дорогой мой (дорогой в буквальном смысле этого слова), была объявлена за голову некого Кавардовского, живого, но буде невозможно его взять живым...
Убийца совсем сник, видимо лихорадочно просчитывая свои шансы.
– Замечу, что «голова», это только термин юриспруденции. Правосудию будет достаточно предъявить всего лишь оба ваших, Георгий Викентьевич, глазных яблока для сличения рисунка сетчатки с имеющимися эталонами да кисть правой руки... Что же вы так побледнели, милейший? Неужели вам дурно? Вам, не раз проделывавшему подобные кунштюки с вашими жертвами?
Еще одним пинком заставив Кавардовского упасть плашмя, граф словно невзначай положил ладонь на рукоять меча.
– А знаете, я вас пощажу! Я не буду убивать вас, князь. Ведь требуемое можно изъять, так сказать, и у живого человека. Вас это радует, Кавардовский?
Убийца проворно, как огромное насекомое, отползал от ротмистра, отталкиваясь от скользкой гальки ногами, а на лице его читался уже настоящий ужас.
– Да вы... Вы с ума сошли, Чебриков!.. Вы спятили!..
– Ничего я не спятил! – Граф по пятам шел за Кавардовским, поглаживая рукоять «Дюрандаля». – Глаза во фляжке с водкой отлично сохранятся хоть год. Кисть... Для верности обе кисти... Подсушим на солнце, мумифицируем... А вы гуляйте себе, Георгий Викентьевич...
Только загнав ополоумевшего от страха Князя в реку, Чебриков устало остановился и, брезгливо глядя на потерявшего человеческий облик «сверхчеловека», проговорил:
– Выползайте на сушу, вы... земноводное... Я пошутил...
«Господа (зачеркнуто)... Друзья (зачеркнуто)... Ребята! Потерпите чуть-чуть. Я вернусь...»
Девочка, не переставая всхлипывать, упрямо вырвала руку у большого дяди и все-таки прикоснулась к слипшейся шерсти.
Склонившиеся над смертным одром путешественники ожидали всего: судороги, крика боли, агонии, смерти, но только не того, что произошло.
Кот снова приоткрыл глаз и вдруг лизнул гладившую его детскую ручку...
– Он мурлычет, – прошептал не верящий своим глазам ротмистр.
Еще несколько минут, и кот оказался на руках девочки, ловко запеленавшей его в тот же лоскут ткани, на котором он лежал, и теперь баюкавшей, словно куклу.
– Он спит... – прошептала Дилия. – Ему хорошо... – И тут же выдала: – Вы же торопитесь? Вам нужно идти. А кисоньку оставьте мне. Она поправится – не волнуйтесь!..
Спутники переглянулись. Голос девочки был таким убедительным, а глаза сияли такой неподдельной чистотой, что хотелось верить во все, что она говорит.
В конце концов ее вмешательство решало проблему. И ротмистр понял немой вопрос товарищей.
– Да, девочка, – с трудом проговорил он, поднимаясь с колен. – Возьми котика себе. Только заботься о нем. А если... – Голос Чебрикова предательски дрогнул, и он отвернулся, играя желваками.
– Конечно! Я его вылечу, дяденьки! Точно-точно! И мама моя поможет, и папа, и бабушка! Ну я пойду? А то меня ждут...
– Иди, Дилия, до свидания...
Девочка, бережно прижимая к себе спеленатого кота, отбежала на несколько шагов и, обернувшись, прощально вскинула вверх ладошку:
– До свидания!.. Не волнуйтесь за котика!..
Внезапно ее заволокло дымкой, взявшейся ниоткуда, а когда через несколько секунд та развеялась, на поляне никого, кроме путешественников, уже не оказалось. Лишь распрямлялись примятые стебельки травы в том месте, которое только что покинула девчушка.
– Да-а-а, – протянул Жорка, задумчиво чеша в затылке, где в пышной шевелюре торчал на манер орлиного пера цветочек, воткнутый мимоходом девочкой. – При таких их способностях и технике не удивлюсь, что Шаляпин поправится и нас еще догонит.
– Кого «их»? – Николай изумленно ощупывал голову, уже совершенно не болевшую.
– Ну... местных жителей... Она же говорила: «Папа, мама, бабушка»...
Алан простер руки к солнцу и с благоговением на лице протянул:
– Ма-а-ай-я!..
– Ты прав. – Ротмистр, снова бодрый и собранный, решительно швырнул меч, которому так и не пришлось сыграть мрачную роль избавителя, в ножны. – Что-то такое – не от мира сего – в ней присутствует. По коням, господа?
* * *
– Вот он! – Ротмистр обвел глазами остатки небольшого отряда, в изнеможении повалившиеся на траву, обрывавшуюся у полоски галечного берега близ поваленного дерева. На карте это место было помечено синим кружочком со стрелкой, напоминающим астрологический знак Марса (он же биологическо-медицин-кий символ самца или, если хотите, мужчины).На ставшую за прошедшие месяцы рутинной операцию по определению границ перехода ушло всего несколько минут: брошенные камешки уже на третьем десятке стали исчезать в «никуда», ясно очерчивая незримую черту. Судя по размерам, ворота были приличные: в проем вполне вошел бы большегрузный автомобиль, и, вполне возможно, постоянно действующие. К сожалению, убедиться в этом стопроцентно можно было только эмпирическим путем. Увы, ни опытного «миропроходца» Берестова, ни Шаляпина с путешественниками уже не было.
Последняя потеря была еще свежа в памяти, несмотря на без малого месяц, пролетевший с той поры. Хотя... Теплилась надежда на лучшее.
Торопиться было некуда, и Чебриков скомандовал привал.
Набирались сил для броска в очередной неизвестный мир примерно полтора часа, перекусив, отдохнув, перевязав раненых и пополнив запасы пресной воды – бог знает в какие дебри закинут их эти ворота, с виду такие безопасные и устойчивые.
Что переход устойчивый, выяснили между делом, время от времени кидая камешки в его зев, для удобства обозначенный воткнутыми в галечный берег ивовыми прутиками.
Последним накормили связанного по рукам и ногам Кавардовского, злобно вращавшего налитыми кровью глазами и опасно, словно дикий зверь, щелкавшего челюстями в непосредственной близости от милосердных рук. Доверять этой многоликой и коварной твари после всего происшедшего никто не собирался, наплевав на все правила содержания пленных. Хотя какой он там пленный...
– Ну что, вперед?..
Вопрос был скорее риторическим, так как отряд уже построился согласно заведенному порядку, а на покрытых разводами грязи и пота лицах не читалось ничего, кроме усталости.
– Я пошел, – буднично сообщил Чебриков, проверяя в последний раз верный автомат (жаль, патронов «на одну заварку» осталось!) и слегка высвобождая из ножен «Дюрандаль». – Следующим, на четвертой сотне, проталкивайте Князя, затем Николай... Остальные – произвольно, Алан прикрывает.
Молчаливый, как всегда, бывший храмовый послушник согласно кивнул, поправил перевязь с дротиками и, отступив на пару шагов, принялся озирать окрестные холмы.
Все как обычно... Перекрестившись напоследок, Петр Андреевич, поглаживая подушечкой пальца спусковой крючок «АКСУ», шагнул в никуда...
* * *
Солнце палило, словно в пустыне, хотя в нескольких шагах по галечнику весело журчала говорливая речка, а противоположный берег манил прозрачным, уже подернутым ранним осенним золотом березняком.– Припекает, – лениво процедил Николай, швыряя очередной камешек.
Ротмистр не ответил, да Александров и не ждал ответа, отпустив замечание так, в пространство.
Вот уже второй час они сидели втроем (вернее, сидели только Николай и Чебриков, а Кавардовский лежал лицом вниз, придавленный коленом ротмистра), не сводя глаз с пустого пространства над воткнутыми в гальку прутиками. Брошенные туда камешки исправно исчезали на середине полета, но проем оставался мертвым: почему-то никого не пропуская на эту сторону.
– Может, случилось что? – в который раз спросил капитан, машинально поправляя на плече ремень пулемета.
Чебриков снова не ответил: нечего было отвечать.
– Слушай, Петр, может, я схожу туда?
– Сиди... Подождем еще полчаса.
– Может, там на них напали, а вся «тяжелая артиллерия» здесь, у нас.
– Кто напал-то?
– А фиг его знает.
Граф отвернулся и принялся смотреть на блещущую мириадами искр поверхность безымянной реки. Метрах в ста возвышался огромный утес, у могучей груди которого поток поворачивал куда-то, судя по солнцу, на восток. Очередной безлюдный мир...
Умиротворяющая тишина, солнечные отблески на воде, беззаботный щебет каких-то птичек действовали настолько гипнотически, что глаза слипались сами собой. Даже Князь, вжатый коленом в галечный берег, вроде бы задремал.
Кто это там идет по мелководью, расплескивая сапогами фонтаны брызг? Солнце светит прямо в глаза, не разобрать... Пусть подойдет поближе. Взять на прицел? Лень... Смертельная лень... Даже рук поднимать не хочется, не то что передергивать затвор. Может, этот человек и не опасен совсем. Конечно, не опасен! Вон как доверчиво идет, руки пустые, улыбается... Улыбается? Что-то знакомое в его силуэте, походке... Да это же Сергей Владимирович! Берестов! Откуда он здесь? Он же... А что это у него в руках? Шаляпин! Жив бродяга!
Уже не обращая внимания на зашевелившегося Кавардовского, Петр Андреевич вскочил на ноги и припустил, скользя на гальке, навстречу дорогой его сердцу парочке...
– Владимирыч! Шаляпин!
Вдруг шедший навстречу Берестов остановился и предостерегающе замахал свободной рукой графу, предупреждая о чем-то за его спиной. Кот тоже весь на-пружинился, сверкая глазами... Что там?
Князь...
Опять?!.. Кавардовский, снова каким-то образом исхитрившийся развязаться, уже успел подхватить забытый ротмистром на радостях автомат и теперь неторопливо, словно в замедленной киносъемке, черный зрачок разворачивается в сторону чудесным образом появившихся друзей. Где же Николай, спит он, что ли?..
Клюнув носом, граф вскинулся и очумело, как и любой другой спросонья, начал озираться вокруг. Естественно, никаких Берестова с Шаляпиным здесь не было: откуда им взяться в этих безлюдных местах? Стоп! И Николая тоже нет! А что это там белеет возле прутиков-ограждений?
Вскочив с Князя, что-то недовольно заворчавшего, Чебриков кинулся к непонятному белому пятну.
На вырванном из записной книжки листке в клетку, придавленном камнем, крупным почерком капитана значилось:
«Петр Андреевич, не обессудь, ждать не могу, иду к нашим. Бог даст вернусь. Коля».
Камешки по-прежнему легко пропадали в бездонном омуте межпространственного перехода, но назад не вылетел ни один.
Сколько же он спал? Солнце если и сдвинулось, ненамного... По часам выходило: минут двадцать.
Откуда-то из глубин амуниции, навьюченной на ротмистра, давно уже доносился какой-то надоедливый писк, сливающийся в полузабытую мелодию... Напоминальник, что ли?.. Отключить на фиг, как Коля бывало говаривал, отвлекает...
А что же это он раззвонился-то вдруг?
Не веря себе, граф, словно капустные листья, разворошил многочисленные одежки и вытянул на свет божий приборчик, исправно мигавший зеленым огоньком.
«На вашем счету осталось всего три рубля пятьдесят восемь с половиной копеек. Возможный срок отключения от сети – шесть дней. Рекомендуемая сумма предварительной оплаты...»
Не может быть! Не должно так быть! Пройти столько миров, столько пережить вместе с друзьями, выжить несмотря ни на что, чтобы оказаться здесь, в родном мире, в одиночку, чтобы потерять всех спутников на последнем шаге?! Госпо-о-ди!!!
Швырнув ни в чем не повинный приборчик на землю, ротмистр рухнул на колени перед мертвым проемом и сжал лицо ладонями.
– Что, легавый, не пофартило? – раздался сзади лающий смех, но обернуться не было сил...
* * *
Солнце уже опускалось, зацепившись краем за утес на повороте безымянной реки, когда ротмистр поднялся и деловито начал собираться в путь.Поправив автомат и закинув за спину рюкзак, Чебриков распутал ремешки, стягивавшие лодыжки Кавардовского, и без особенной злобы, но чувствительно пнул его ботинком в бок.
– Вставай, сволочь.
Князь, словно не был ранен и измотан переходом, перетек в сидячее положение, оскалил зубы и отрывисто выговорил, словно плюнул в лицо ротмистру:
– А вы... нахватались плебейских привычек в этом путешествии... ваше сиятельство!..
Глядя в наглые смеющиеся глаза подонка и убийцы, Петру Андреевичу как никогда хотелось сейчас чуть-чуть усилить нажатие указательного пальца на полированную сталь спускового крючка автомата, чтобы все двенадцать пуль, остававшиеся сейчас в магазине, вылетев одной очередью, не миновали этого ухмыляющегося лица, которое, наверное, будет видеться теперь в кошмарах до самого смертного часа.
Палец уже сам собой наливался тяжестью на нагретом металле, и отвести его стоило немалых усилий. Видимо заметив старуху-смерть, ухмыльнувшуюся ему беззубым ртом из глаз ротмистра, убийца осекся, а улыбка на лице его стала какой-то неуверенной.
– Э-э-э, господин ротмистр! Полегче... Вам же нужно меня беречь как зеницу ока... Как же правосудие, позвольте?
Граф, пристально глядя в глаза преступнику, бесстрастно проговорил:
– У вас устаревшие сведения, Кавардовский. Насколько мне известно, непосредственно перед тем, как я вышел на ваш след, награда за вас была повышена вдвое, причем речь шла отнюдь не о поимке...
Отмечая, как увядает с каждым его словом улыбка Князя, Петр Андреевич продолжил с каким-то незнакомым, палаческим, садистским удовольствием:
– Награда, дорогой мой (дорогой в буквальном смысле этого слова), была объявлена за голову некого Кавардовского, живого, но буде невозможно его взять живым...
Убийца совсем сник, видимо лихорадочно просчитывая свои шансы.
– Замечу, что «голова», это только термин юриспруденции. Правосудию будет достаточно предъявить всего лишь оба ваших, Георгий Викентьевич, глазных яблока для сличения рисунка сетчатки с имеющимися эталонами да кисть правой руки... Что же вы так побледнели, милейший? Неужели вам дурно? Вам, не раз проделывавшему подобные кунштюки с вашими жертвами?
Еще одним пинком заставив Кавардовского упасть плашмя, граф словно невзначай положил ладонь на рукоять меча.
– А знаете, я вас пощажу! Я не буду убивать вас, князь. Ведь требуемое можно изъять, так сказать, и у живого человека. Вас это радует, Кавардовский?
Убийца проворно, как огромное насекомое, отползал от ротмистра, отталкиваясь от скользкой гальки ногами, а на лице его читался уже настоящий ужас.
– Да вы... Вы с ума сошли, Чебриков!.. Вы спятили!..
– Ничего я не спятил! – Граф по пятам шел за Кавардовским, поглаживая рукоять «Дюрандаля». – Глаза во фляжке с водкой отлично сохранятся хоть год. Кисть... Для верности обе кисти... Подсушим на солнце, мумифицируем... А вы гуляйте себе, Георгий Викентьевич...
Только загнав ополоумевшего от страха Князя в реку, Чебриков устало остановился и, брезгливо глядя на потерявшего человеческий облик «сверхчеловека», проговорил:
– Выползайте на сушу, вы... земноводное... Я пошутил...
* * *
Багровый закат долго еще озарял силуэты двух далеко-далеко бредущих путников и трепещущий на вечернем ветерке, словно флажок, белый листок бумаги, наколотый на прутик...«Господа (зачеркнуто)... Друзья (зачеркнуто)... Ребята! Потерпите чуть-чуть. Я вернусь...»