Страница:
– Прибор мобильной связи «ПМС-97», он же в просторечии напоминальник, предназначенный для обычной и защищенной связи, выполняет дополнительно к основным ряд функций...
Внимали монотонному изложению, вероятно, давно и хорошо известной офицеру «с того света» инструкции молча, не перебивая, – этот действующий гипнотически монолог явился своего рода тайм-аутом, взятым принимающей стороной, в частности Александровым, чтобы осмыслить только что сказанное. Вслушиваясь не в технические термины и даже не в смысл сказанного, а в общий стиль, роднивший излагаемое сейчас с сотнями и тысячами инструкций, наставлений, приложений и тому подобного, изученного, прочитанного и просто пролистанного за долгие годы службы, Николай начинал понемногу верить странному гостю, хотя разум требовал – да что там требовал! – просто настаивал на обратном.
Неужели... Да нет: вранье или бред сумасшедшего! А может быть?.. Ничего не может! Не-воз-мож-но! Невозможно все это, и точка! Хотя документы, купюры...
Капитан посмотрел на стол, где словно для опознания были в идеальном порядке разложены: удостоверение, похоже пластиковое, с цветной фотографией серьезного военного в незнакомой форме, как две капли воды похожего на сидящего на стуле субъекта в застиранной футболке и коротковатых трениках; какие-то твердые карточки с рельефными многозначными номерами и незнакомыми названиями банков: «Российский Кредит», «Урал-Коммерц», «Империал-Банк»; огромные по сравнению с привычными банкноты тусклых, благородных цветов с двуглавыми орлами и портретами императоров или известных россиян – Пушкина, Ломоносова, Александра Невского; пригоршня монет различного металла и достоинства вплоть до крохотной латунной «1/2 копейки»; упомянутый уже приборчик, а главное – пистолет... Пистолет вроде бы «вальтер», но никогда ранее не виденный – с толстой рукоятью под обойму из двадцати пяти тупорылых патронов, с длинным, похожим на калашниковский, предохранителем, говорящим о возможности автоматической стрельбы, с вложенными в специальный кармашек добротной, из настоящей кожи кобуры трубчатым, с косыми щелями глушителем и небольшим цилиндриком, на поверку оказавшимся действующим лазерным прицелом! Оружие явно хорошо послужило, о чем свидетельствовала легкая потертость воронения на углах и мелкие, но заметные опытному глазу царапины и забоины, отполированный от частого применения спусковой крючок. Было оно никак не бутафорским или самодельным. Профессионалу все говорило о добротной заводской сборке изделия: и отделка поверхностей, и своеобразное изящество, если хотите – красота, и глубоко выбитый на щечке затвора семизначный номер. Ставила в тупик такая же глубокая надпись под номером: «ИМПЕРАТОРСКИЙ Тульский оружейный зав.» и дата: «1994 г.»...
С пистолетом в руках Александров обернулся к ротмистру:
– А?.. – начал он, но Чебриков тут же очутился рядом, мягко, но непреклонно, каким-то хитрым приемом, извлекая оружие из руки, выщелкивая из него обойму и снова вручая назад уже безопасным.
– Ну да... – безнадежно сообщил Николай кому-то невидимому в пространство. – Мы же профессионалы...
Николай, уже немного выпив, разгорячился и, отвечая графу, в такт постукивал вилкой по тарелке. Красный как рак Чебриков склонился к нему, словно собираясь бодаться, твердо отстаивая свою точку зрения.
– Все проказы Кавардовского в вашем городе ничего не стоят против того, что он натворил у нас! Если бы вы могли просмотреть хотя бы краткий перечень его «подвигов»...
– И все равно...
Жорка, молча переводивший красные, как у кролика, глаза с одного спорщика на другого, вдруг не выдержал и хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнули тарелки, а одна из рюмок, слава Бахусу, пустая, опрокинулась.
– Тихо!
Оба офицера, разом притихнув, словно нашкодившие дошколята, изумленно посмотрели на обычно мягкого и нерешительного Конькевича. Того, как говорится, несло:
– Что вы тут шкуру неубитого медведя делите, представители специальных служб? Вы его что, уже поймали, повязали этого Князя? Вон он, в прихожей на цепи сидит, людей пугает! Вы его найдите сначала! Он еще на свободе бегает, людей, словно курят, режет. Герои!
– А о вас, Петр Андреевич, – Жорка обернулся к смущенно возящему вилкой по тарелке ротмистру, – я лучшего мнения был. Зачем вам этот Кавардовский, если вы все равно не знаете, как из наших палестин выбраться? Что вы с ним будете делать: повесите на первом суку? Расстреляете из своего нагана?
– Из «вальтера», – сухо поправил Чебриков, уставясь в стол. – А вообще говоря, его участь будет решать суд присяжных. Я же только выполняю свой долг, следую присяге, данной...
– Чего ты взбеленился, Георгий? – неожиданно встал на сторону своего недавнего соперника по цеху Александров. – Видишь, человек за дело болеет?
– И ты бы помолчал, Николай! – напустился уже на другого представителя закона неугомонный нумизмат. – Тут думать нужно, как гостя домой вернуть, а ты заладил: «в нашей юрисдикции, в нашей юрисдикции»... Параллельный мир тоже в твоей юрисдикции? Подскажи тогда, как ему отсюда выбраться.
Настала очередь потупиться и Николаю.
Завладев общим вниманием, Конькевич продолжал:
– Князь этот, Кавардовский, подождет – никуда он не денется: ему точно так же домой не терпится. А вот что мы имеем относительно этой самой дороги домой?
Вся компания только что вернулась из садового товарищества «Ремонтник», в котором и находился так удививший Чебрикова в первый день его пребывания на «этом свете» домик-скворечник, в подвал которого выходил таинственный переход. К сожалению, никаких новых следов, кроме уже имевшихся, не добавилось, а за железной дверью по-прежнему находился никем не потревоженный глиняный пласт. Николай, захвативший в гараже моток толстой проволоки, импровизированным щупом проверил в нескольких местах – плотная, упруго сопротивлявшаяся проникновению металлического прута мерзлая глина ощущалась везде, без какого-либо намека на пустоту или скрытый ход. Видимо, хорошо знакомый с каверзным характером неведомого пути, Кавардовский не тратил лишнего времени на проверку. С одной стороны, слова ротмистра подтверждались, с другой – положение оставалось неопределенным.
Забрав на обратном пути почти весь нехитрый скарб Чебрикова (ощупав собственными руками бронежилет незнакомой конструкции и прочее снаряжение, Александров окончательно поверил в нездешнее происхождение гостя, хотя, материалист до мозга костей, отказывался верить в байку насчет параллельного мира до последнего), троица вернулась к Конькевичу, у которого было решено поселить Петра Андреевича на первое время. Кот Шаляпин, как известно, перебрался сам, неведомыми путями выяснив маршрут полюбившегося его дремучему сердцу человека. Два других двуногих тоже не вызывали отрицательных эмоций у пушистого бродяги, теперь сыто дремавшего на плетеном коврике, постеленном сердобольным Жоркой специально для него на холодный линолеум у газовой плиты...
– Так вот, дорога эта закрыта и по крайней мере в ближайшее время открываться не собирается. Что можно предпринять?
Глаза Жорки пьяно и радостно сияли, по всему было видно, что ему так и хочется по-детски заявить во всеуслышание: «А я знаю! Спросите меня!» Чебриков пожал плечами, а Николай решил подыграть другу:
– Ты что, другой ход на ту сторону знаешь? Жорка немного смутился:
– Ну, ход не ход, а человека, побывавшего на той стороне, возможно, знаю... Повторяю, возможно!
Жорка, не умеющий долго хранить секреты, тут же поведал заинтересованным слушателям (даже кот приоткрыл один глаз, явно прислушиваясь) историю о том, как прочел году в восемьдесят восьмом – восемьдесят девятом интересную статью в «Уральском искателе» об одном человеке, утверждавшем, что существуют параллельные миры, причем в одном из них он даже побывал. Горбачевская перестройка была временем, когда пышным цветом расцвели всякого рода паранаучные направления: уфология, экстрасенсорика, криптозоология... Энтузиасты с горящими глазами ловили с переменным успехом пресловутого снежного человека, искали (и, по их словам, находили!) Атлантиду, библиотеку Ивана Грозного, Тунгусский метеорит, Золотую Бабу и даже философский камень, контактировали с инопланетными, гуманоидными и не совсем, цивилизациями, иногда посещая между делом другие галактики, лечили наложением рук, а зачастую и просто так– словесным поносом, любые недуги человеческие от рака и СПИДа до насморка и безденежья... На короткую заметку Конькевич натолкнулся опять же благодаря своему хобби: колонку убористого текста сопровождала паршиво сделанная и еще хуже напечатанная фотография никогда доселе не виданной монеты!
– Я тогда уже подкованным специалистом был, ребята, – проникновенно вещал Жорка, между делом споро расплескивая по стопкам «аква виту». – Как-никак «Краузе» имел с семьсот пятидесятого по девятьсот восемьдесят пятый. Все основные типы монет мира там были перечислены и проиллюстрированы. Да я эту книгу словно Священное Писание вызубрил... (Молчу, господин ротмистр!) Так вот: не было там подобной монеты и страны, на ней указанной, не было! Судя по словам упертого нумизмата, на монете был изображен какой-то бегущий хищник – не то лев, не то леопард (кот при этих словах нервно дернул ухом), надпись латиницей «Бергланд», то есть «горная страна» по-немецки, и дата «1965». Фотография второй стороны, к сожалению, отсутствовала. В тексте коротко сообщалось, что автор, заблудившись в сильную пургу по дороге с зимней рыбалки, вышел к какому-то вполне европейскому городку с готической церковью и лепившимися друг к другу, словно ласточкины гнезда, несколькими десятками островерхих домиков.
Замерзавший рыбак, не соображая, где находится, ввалился в первую же открытую дверь, оказавшуюся дверью какого-то пустующего по причине непогоды кабака или трактира. Сердобольная хозяйка, пожалев странника, налила глиняную кружку горячего вина с пряностями, быстро приведшего его в чувство, угостила сосисками с тушеной капустой и даже, выпроваживая за дверь, когда метель чуть притихла, сунула в руку на прощание монетку, видимо посчитав незнакомца убогим или юродивым. Изъяснялась душевная трактирщица на совершенно незнакомом диалекте немецкого языка, который автор смутно помнил по школьной программе, но понять более-менее длинную фразу уже не мог, не то что объясниться. Отогревшегося рыбака вдруг обуяла такая тоска по дому, что он, не тратя времени на осмотр непонятно откуда возникшего городка, по своим же едва различимым следам кинулся обратно, торопясь, пока их окончательно не замело.
Автору повезло: он выбрался на берег знакомого водоема и смог различить в усилившемся снова снегопаде, усугубленном опускающимся вечером, освещенные окна домов... Одним словом, ему посчастливилось благополучно вернуться к своей жене, не находившей места из-за беспокойства за мужа. Однако ни на следующий день, когда установилась замечательная погода, ни в последующие отыскать загадочный немецкий городок, отсутствующий на карте, рыбаку не удалось.
Статья завершалась пространным редакторским комментарием, перечислявшим подобные случаи, зарегистрированные в разные времена, и завершавшимся утверждением, что автору удалось побывать в каком-то параллельном мире, попав туда неизвестно как, через некую «щель между пространствами».
Заинтересованный главным образом загадочной монетой, Конькевич не поленился съездить в Свердловск в редакцию «Уральского искателя» и переговорить с тем самым редактором. Редактор, веселый, смахивающий на классического геолога бородач в толстом свитере и протертых до белизны джинсах, долго хохотал над интересом хоревца, убеждая его, что статья – такая же липа, как тысячи других писем, еженедельно приходящих в адрес журнала от шизиков всякого рода, а опубликовали ее исключительно для привлечения интереса подписчиков к изданию. Однако конверт с обратным адресом рыбака-путешественника отыскался.
– И знаете, откуда это письмо пришло? – Жорка интригующе замолчал.
– Неужели из Хоревска? Неужели отсюда? – чуть не в один голос выдохнули оба офицера, подавшись вперед.
Конькевич загадочно улыбнулся и молча поднял свою стопку. Слушатели торопливо чокнулись с ним и, не ощутив вкуса, выпили.
– Короче, Склифосовский! – поторопил друга Александров, и ротмистр тоже поддержал его:
– Не тяните, господин Конькевич! Что за низкопробное фиглярство, право...
– Разве я тяну? – пожал плечами Жорка. – Вы оба не угадали, хотя общее направление вами выбрано верно. Автор, Берестов Сергей Владимирович, проживал в свое время в селе Ковригино.
– Где это? – нетерпеливо привстал Чебриков, припоминая, что название ему смутно знакомо.
– Да рядом тут, по дороге в Челябинск, возле водохранилища, – досадливо объяснил Николай, уловивший в словах Конькевича главное. – Почему проживал, Жорка? Не тяни, получишь у меня! – Капитанский кулак оказался прямо под носом нумизмата.
– Оставьте свои казарменные замашки, господин Александров! – Видимо, нахватавшийся манер у графа Георгий, задрав нос, указательным пальцем брезгливо отстранил кулак в сторону. – Я сказал, что сей индивидуум проживал потому, что я его уже не застал.
– Умер?!! – в один голос воскликнули капитан и ротмистр, между которыми в последнее время наблюдалась все большая слаженность.
– Нет, господа, опять не угадали. Элементарнейшим образом угодил в дурдом...
Пока письмо в редакцию «Уральского искателя» пылилось в столе «геолога», дожидаясь своего времени и очереди на публикацию, Сергей Владимирович, и сам непрерывно искавший дорогу к таинственному городку, и досаждавший властям своими росказнями о нем, исчерпал наконец их долготерпение и одетый в весьма неудобную одежку с завязывающимися за спиной рукавами, был препровожден санитарами в соседний Рождественск, славящийся своей психиатрической лечебницей.
– А дальше что?
– А дальше это событие как-то позабылось... Дела-то, помните, какие были? Простите еще раз, Петр Андреевич, вы этого помнить не можете.
– Может ли этот Берестов оказаться сейчас живым и на свободе? Жорка подумал:
– Вполне. Дело было в восемьдесят девятом, потом события девяносто первого, тем паче девяносто третьего... Дел у властей хватало с избытком, могли просто выгнать как не представляющего общественной опасности. Да что гадать? Сейчас прямо поедем туда и...
– Никто никуда не поедет, дорогие мои! – отрезал Николай. – Во-первых, уже пятый час утра, во-вторых, я выпивши за руль не сяду, в-третьих, если этот Берестов жив и дома – никуда он не денется до завтра. Вернее, уже до сегодня. Завтра у меня выходной, выспимся, и с утречка... А теперь: быстро все это завершаем, – он обвел широким жестом частично разоренный стол, – и на боковую...
Однако «утречком» поехать никуда не удалось...
12
Внимали монотонному изложению, вероятно, давно и хорошо известной офицеру «с того света» инструкции молча, не перебивая, – этот действующий гипнотически монолог явился своего рода тайм-аутом, взятым принимающей стороной, в частности Александровым, чтобы осмыслить только что сказанное. Вслушиваясь не в технические термины и даже не в смысл сказанного, а в общий стиль, роднивший излагаемое сейчас с сотнями и тысячами инструкций, наставлений, приложений и тому подобного, изученного, прочитанного и просто пролистанного за долгие годы службы, Николай начинал понемногу верить странному гостю, хотя разум требовал – да что там требовал! – просто настаивал на обратном.
Неужели... Да нет: вранье или бред сумасшедшего! А может быть?.. Ничего не может! Не-воз-мож-но! Невозможно все это, и точка! Хотя документы, купюры...
Капитан посмотрел на стол, где словно для опознания были в идеальном порядке разложены: удостоверение, похоже пластиковое, с цветной фотографией серьезного военного в незнакомой форме, как две капли воды похожего на сидящего на стуле субъекта в застиранной футболке и коротковатых трениках; какие-то твердые карточки с рельефными многозначными номерами и незнакомыми названиями банков: «Российский Кредит», «Урал-Коммерц», «Империал-Банк»; огромные по сравнению с привычными банкноты тусклых, благородных цветов с двуглавыми орлами и портретами императоров или известных россиян – Пушкина, Ломоносова, Александра Невского; пригоршня монет различного металла и достоинства вплоть до крохотной латунной «1/2 копейки»; упомянутый уже приборчик, а главное – пистолет... Пистолет вроде бы «вальтер», но никогда ранее не виденный – с толстой рукоятью под обойму из двадцати пяти тупорылых патронов, с длинным, похожим на калашниковский, предохранителем, говорящим о возможности автоматической стрельбы, с вложенными в специальный кармашек добротной, из настоящей кожи кобуры трубчатым, с косыми щелями глушителем и небольшим цилиндриком, на поверку оказавшимся действующим лазерным прицелом! Оружие явно хорошо послужило, о чем свидетельствовала легкая потертость воронения на углах и мелкие, но заметные опытному глазу царапины и забоины, отполированный от частого применения спусковой крючок. Было оно никак не бутафорским или самодельным. Профессионалу все говорило о добротной заводской сборке изделия: и отделка поверхностей, и своеобразное изящество, если хотите – красота, и глубоко выбитый на щечке затвора семизначный номер. Ставила в тупик такая же глубокая надпись под номером: «ИМПЕРАТОРСКИЙ Тульский оружейный зав.» и дата: «1994 г.»...
С пистолетом в руках Александров обернулся к ротмистру:
– А?.. – начал он, но Чебриков тут же очутился рядом, мягко, но непреклонно, каким-то хитрым приемом, извлекая оружие из руки, выщелкивая из него обойму и снова вручая назад уже безопасным.
– Ну да... – безнадежно сообщил Николай кому-то невидимому в пространство. – Мы же профессионалы...
* * *
– Я с вами не согласен, Петр Андреевич. Князь совершил несколько тяжких преступлений у нас, и поэтому он целиком и полностью находится в нашей юрисдикции.Николай, уже немного выпив, разгорячился и, отвечая графу, в такт постукивал вилкой по тарелке. Красный как рак Чебриков склонился к нему, словно собираясь бодаться, твердо отстаивая свою точку зрения.
– Все проказы Кавардовского в вашем городе ничего не стоят против того, что он натворил у нас! Если бы вы могли просмотреть хотя бы краткий перечень его «подвигов»...
– И все равно...
Жорка, молча переводивший красные, как у кролика, глаза с одного спорщика на другого, вдруг не выдержал и хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнули тарелки, а одна из рюмок, слава Бахусу, пустая, опрокинулась.
– Тихо!
Оба офицера, разом притихнув, словно нашкодившие дошколята, изумленно посмотрели на обычно мягкого и нерешительного Конькевича. Того, как говорится, несло:
– Что вы тут шкуру неубитого медведя делите, представители специальных служб? Вы его что, уже поймали, повязали этого Князя? Вон он, в прихожей на цепи сидит, людей пугает! Вы его найдите сначала! Он еще на свободе бегает, людей, словно курят, режет. Герои!
– А о вас, Петр Андреевич, – Жорка обернулся к смущенно возящему вилкой по тарелке ротмистру, – я лучшего мнения был. Зачем вам этот Кавардовский, если вы все равно не знаете, как из наших палестин выбраться? Что вы с ним будете делать: повесите на первом суку? Расстреляете из своего нагана?
– Из «вальтера», – сухо поправил Чебриков, уставясь в стол. – А вообще говоря, его участь будет решать суд присяжных. Я же только выполняю свой долг, следую присяге, данной...
– Чего ты взбеленился, Георгий? – неожиданно встал на сторону своего недавнего соперника по цеху Александров. – Видишь, человек за дело болеет?
– И ты бы помолчал, Николай! – напустился уже на другого представителя закона неугомонный нумизмат. – Тут думать нужно, как гостя домой вернуть, а ты заладил: «в нашей юрисдикции, в нашей юрисдикции»... Параллельный мир тоже в твоей юрисдикции? Подскажи тогда, как ему отсюда выбраться.
Настала очередь потупиться и Николаю.
Завладев общим вниманием, Конькевич продолжал:
– Князь этот, Кавардовский, подождет – никуда он не денется: ему точно так же домой не терпится. А вот что мы имеем относительно этой самой дороги домой?
Вся компания только что вернулась из садового товарищества «Ремонтник», в котором и находился так удививший Чебрикова в первый день его пребывания на «этом свете» домик-скворечник, в подвал которого выходил таинственный переход. К сожалению, никаких новых следов, кроме уже имевшихся, не добавилось, а за железной дверью по-прежнему находился никем не потревоженный глиняный пласт. Николай, захвативший в гараже моток толстой проволоки, импровизированным щупом проверил в нескольких местах – плотная, упруго сопротивлявшаяся проникновению металлического прута мерзлая глина ощущалась везде, без какого-либо намека на пустоту или скрытый ход. Видимо, хорошо знакомый с каверзным характером неведомого пути, Кавардовский не тратил лишнего времени на проверку. С одной стороны, слова ротмистра подтверждались, с другой – положение оставалось неопределенным.
Забрав на обратном пути почти весь нехитрый скарб Чебрикова (ощупав собственными руками бронежилет незнакомой конструкции и прочее снаряжение, Александров окончательно поверил в нездешнее происхождение гостя, хотя, материалист до мозга костей, отказывался верить в байку насчет параллельного мира до последнего), троица вернулась к Конькевичу, у которого было решено поселить Петра Андреевича на первое время. Кот Шаляпин, как известно, перебрался сам, неведомыми путями выяснив маршрут полюбившегося его дремучему сердцу человека. Два других двуногих тоже не вызывали отрицательных эмоций у пушистого бродяги, теперь сыто дремавшего на плетеном коврике, постеленном сердобольным Жоркой специально для него на холодный линолеум у газовой плиты...
– Так вот, дорога эта закрыта и по крайней мере в ближайшее время открываться не собирается. Что можно предпринять?
Глаза Жорки пьяно и радостно сияли, по всему было видно, что ему так и хочется по-детски заявить во всеуслышание: «А я знаю! Спросите меня!» Чебриков пожал плечами, а Николай решил подыграть другу:
– Ты что, другой ход на ту сторону знаешь? Жорка немного смутился:
– Ну, ход не ход, а человека, побывавшего на той стороне, возможно, знаю... Повторяю, возможно!
Жорка, не умеющий долго хранить секреты, тут же поведал заинтересованным слушателям (даже кот приоткрыл один глаз, явно прислушиваясь) историю о том, как прочел году в восемьдесят восьмом – восемьдесят девятом интересную статью в «Уральском искателе» об одном человеке, утверждавшем, что существуют параллельные миры, причем в одном из них он даже побывал. Горбачевская перестройка была временем, когда пышным цветом расцвели всякого рода паранаучные направления: уфология, экстрасенсорика, криптозоология... Энтузиасты с горящими глазами ловили с переменным успехом пресловутого снежного человека, искали (и, по их словам, находили!) Атлантиду, библиотеку Ивана Грозного, Тунгусский метеорит, Золотую Бабу и даже философский камень, контактировали с инопланетными, гуманоидными и не совсем, цивилизациями, иногда посещая между делом другие галактики, лечили наложением рук, а зачастую и просто так– словесным поносом, любые недуги человеческие от рака и СПИДа до насморка и безденежья... На короткую заметку Конькевич натолкнулся опять же благодаря своему хобби: колонку убористого текста сопровождала паршиво сделанная и еще хуже напечатанная фотография никогда доселе не виданной монеты!
– Я тогда уже подкованным специалистом был, ребята, – проникновенно вещал Жорка, между делом споро расплескивая по стопкам «аква виту». – Как-никак «Краузе» имел с семьсот пятидесятого по девятьсот восемьдесят пятый. Все основные типы монет мира там были перечислены и проиллюстрированы. Да я эту книгу словно Священное Писание вызубрил... (Молчу, господин ротмистр!) Так вот: не было там подобной монеты и страны, на ней указанной, не было! Судя по словам упертого нумизмата, на монете был изображен какой-то бегущий хищник – не то лев, не то леопард (кот при этих словах нервно дернул ухом), надпись латиницей «Бергланд», то есть «горная страна» по-немецки, и дата «1965». Фотография второй стороны, к сожалению, отсутствовала. В тексте коротко сообщалось, что автор, заблудившись в сильную пургу по дороге с зимней рыбалки, вышел к какому-то вполне европейскому городку с готической церковью и лепившимися друг к другу, словно ласточкины гнезда, несколькими десятками островерхих домиков.
Замерзавший рыбак, не соображая, где находится, ввалился в первую же открытую дверь, оказавшуюся дверью какого-то пустующего по причине непогоды кабака или трактира. Сердобольная хозяйка, пожалев странника, налила глиняную кружку горячего вина с пряностями, быстро приведшего его в чувство, угостила сосисками с тушеной капустой и даже, выпроваживая за дверь, когда метель чуть притихла, сунула в руку на прощание монетку, видимо посчитав незнакомца убогим или юродивым. Изъяснялась душевная трактирщица на совершенно незнакомом диалекте немецкого языка, который автор смутно помнил по школьной программе, но понять более-менее длинную фразу уже не мог, не то что объясниться. Отогревшегося рыбака вдруг обуяла такая тоска по дому, что он, не тратя времени на осмотр непонятно откуда возникшего городка, по своим же едва различимым следам кинулся обратно, торопясь, пока их окончательно не замело.
Автору повезло: он выбрался на берег знакомого водоема и смог различить в усилившемся снова снегопаде, усугубленном опускающимся вечером, освещенные окна домов... Одним словом, ему посчастливилось благополучно вернуться к своей жене, не находившей места из-за беспокойства за мужа. Однако ни на следующий день, когда установилась замечательная погода, ни в последующие отыскать загадочный немецкий городок, отсутствующий на карте, рыбаку не удалось.
Статья завершалась пространным редакторским комментарием, перечислявшим подобные случаи, зарегистрированные в разные времена, и завершавшимся утверждением, что автору удалось побывать в каком-то параллельном мире, попав туда неизвестно как, через некую «щель между пространствами».
Заинтересованный главным образом загадочной монетой, Конькевич не поленился съездить в Свердловск в редакцию «Уральского искателя» и переговорить с тем самым редактором. Редактор, веселый, смахивающий на классического геолога бородач в толстом свитере и протертых до белизны джинсах, долго хохотал над интересом хоревца, убеждая его, что статья – такая же липа, как тысячи других писем, еженедельно приходящих в адрес журнала от шизиков всякого рода, а опубликовали ее исключительно для привлечения интереса подписчиков к изданию. Однако конверт с обратным адресом рыбака-путешественника отыскался.
– И знаете, откуда это письмо пришло? – Жорка интригующе замолчал.
– Неужели из Хоревска? Неужели отсюда? – чуть не в один голос выдохнули оба офицера, подавшись вперед.
Конькевич загадочно улыбнулся и молча поднял свою стопку. Слушатели торопливо чокнулись с ним и, не ощутив вкуса, выпили.
– Короче, Склифосовский! – поторопил друга Александров, и ротмистр тоже поддержал его:
– Не тяните, господин Конькевич! Что за низкопробное фиглярство, право...
– Разве я тяну? – пожал плечами Жорка. – Вы оба не угадали, хотя общее направление вами выбрано верно. Автор, Берестов Сергей Владимирович, проживал в свое время в селе Ковригино.
– Где это? – нетерпеливо привстал Чебриков, припоминая, что название ему смутно знакомо.
– Да рядом тут, по дороге в Челябинск, возле водохранилища, – досадливо объяснил Николай, уловивший в словах Конькевича главное. – Почему проживал, Жорка? Не тяни, получишь у меня! – Капитанский кулак оказался прямо под носом нумизмата.
– Оставьте свои казарменные замашки, господин Александров! – Видимо, нахватавшийся манер у графа Георгий, задрав нос, указательным пальцем брезгливо отстранил кулак в сторону. – Я сказал, что сей индивидуум проживал потому, что я его уже не застал.
– Умер?!! – в один голос воскликнули капитан и ротмистр, между которыми в последнее время наблюдалась все большая слаженность.
– Нет, господа, опять не угадали. Элементарнейшим образом угодил в дурдом...
Пока письмо в редакцию «Уральского искателя» пылилось в столе «геолога», дожидаясь своего времени и очереди на публикацию, Сергей Владимирович, и сам непрерывно искавший дорогу к таинственному городку, и досаждавший властям своими росказнями о нем, исчерпал наконец их долготерпение и одетый в весьма неудобную одежку с завязывающимися за спиной рукавами, был препровожден санитарами в соседний Рождественск, славящийся своей психиатрической лечебницей.
– А дальше что?
– А дальше это событие как-то позабылось... Дела-то, помните, какие были? Простите еще раз, Петр Андреевич, вы этого помнить не можете.
– Может ли этот Берестов оказаться сейчас живым и на свободе? Жорка подумал:
– Вполне. Дело было в восемьдесят девятом, потом события девяносто первого, тем паче девяносто третьего... Дел у властей хватало с избытком, могли просто выгнать как не представляющего общественной опасности. Да что гадать? Сейчас прямо поедем туда и...
– Никто никуда не поедет, дорогие мои! – отрезал Николай. – Во-первых, уже пятый час утра, во-вторых, я выпивши за руль не сяду, в-третьих, если этот Берестов жив и дома – никуда он не денется до завтра. Вернее, уже до сегодня. Завтра у меня выходной, выспимся, и с утречка... А теперь: быстро все это завершаем, – он обвел широким жестом частично разоренный стол, – и на боковую...
Однако «утречком» поехать никуда не удалось...
12
– Как же ты дошел до жизни такой, Александров?
Каминский расхаживал по кабинету взад и вперед, словно тигр в клетке. Сегодня, видимо, по такому важному случаю он был в форме и при каждом повороте две большие серебряные звезды с погона бросали тусклый блик в глаза, вернее, в правый глаз перебинтованного Николая, сидевшего на табурете, словно арестованный.
Да, собственно, он и был арестованным.
Хлипкую Жоркину дверь, и так едва приткнутую на какую-то деревяшку после вечернего вторжения Александрова, омоновцы вынесли с легкостью пушинки незадолго до рассвета, примерно через час после того, как, наконец разобравшись с постелями, мужчины угомонились. Николая и Жорку, по гражданской привычке улегшихся спать раздевшимися, повязали сразу, ничего не понимающих спросонья и легкого хмелька, уложив лицами в пол и придавив сверху коваными подошвами ботинок. Чебриков же оказался более крепким орешком – нападавшим явно не по зубам.
Отговорившись привычкой, накрепко привязавшейся за последние две недели, он улегся по-спартански, полностью одетым, укрывшись курткой, по карманам которой перед отбоем аккуратно рассовал свои «экспонаты», сунув под подушку верный «вальтер» и поставив у импровизированной кровати (трех составленных вместе разнокалиберных стульев, для крепости связанных вместе бельевой веревкой) высокие ботинки. Шаляпин, видимо признавая привычку своего нового друга полезной и разумной, улегся у него на ногах, свернувшись в большой пушистый крендель.
Не тратя времени на выяснение обстановки, только завидев в квартире посторонних, ротмистр спрыгнул со стульев сразу в ботинки, словно в поговорке про русскую печь и валенки, с выхваченным из-под подушки пистолетом рванул к окну и, взмахнув в воздухе словно флагом своей курткой, вылетел вместе с роем стеклянных осколков во двор. За ним не менее ловко последовал верный кот, тоже, несомненно, имевший богатый жизненный опыт. Опешившие от такой наглости омоновцы открыли огонь по пустому уже оконному проему только спустя несколько секунд, когда шустрого прыгуна и след простыл.
Николай с болью в сердце услышал, как с улицы донесся чей-то вопль и сразу же, без остановки, несколько пистолетных выстрелов. Эх, посмотреть бы! Но твердый автоматный ствол гвоздем пришпиливал основание шеи к полу, а кисти рук постепенно немели, пережатые затянутыми от души дужками наручников.
По-волчьи взвыл двигатель какого-то автомобиля, но надежда на то, что Чебрикову удалось вырваться, тут же испарилась, когда, заглушая его, во дворе ударили слитные автоматные очереди, подкрепленные огнем из разбитого окна. Эх, ротмистр, ротмистр... Так и не доберешься ты, похоже, до своего дома...
– Коля... – донеслось слева, где лежал Жорка, но тут же последовал глухой звук удара, болезненный стон и новые удары...
Преодолев отчаянным усилием стальное нажатие, Николай вскинулся, чтобы увидеть на миг залитое кровью лицо друга, которого «месили» здоровяки в камуфляже, мстящие невиновному за свой промах, как это обычно бывает.
Через какое-то мгновение что-то показавшееся ударом кувалды обрушилось на капитана, вспышкой света, мясницким хрустом и каким-то сладковатым привкусом отдавшись в голове. Единственное из этого букета, чего не ощутил стремительно проваливавшийся в черноту Николай, была боль, оставшаяся по ту сторону реальности.
Николай продолжал молча созерцать портрет генсека на стене начальственного кабинета, явно требовавшей ремонта, ощупывая языком во рту слева два шатавшихся зуба. Интересно, корни целы или все-таки придется железные вставлять? Ребра – ерунда, и не такое бывало, вот с почкой, похоже, хуже... Отбили почку костоломы, дай им только случай кулаками помахать. Хотя били на этот раз вряд ли кулаками... Что там с Жоркой? Когда видел его в последний раз, он болтался у омоновцев в руках тряпичной куклой, а вместо лица наблюдалась сплошная кровавая маска. Да и много ли одним глазом разглядишь?
– Оглох, Николай?
Александров наконец оторвался от созерцания Лигачева и по-циклопьи уставился на начальника.
– Нет, Владислав Игоревич, не оглох. Хотя слышу плоховато – бугаи ваши изрядно постарались. Вы не подскажете, в чем меня обвиняют?
Каминский даже покрутил головой от такой наглости, непроизвольно, по своей манере переходя на иной, неприемлемый для печатного изложения язык:
– Не обвиняют, а подозревают, Коля, – проговорил он на нормальном русском языке, когда запасы ненормативного красноречия истощились. – Обвиняют не тебя... Пока... А вот твоего е... дружка Конькевича, еврея недоделанного, как раз обвиняют.
– В чем конкретно? – Холодный тон давался капитану с трудом, так как каждое произнесенное слово горячим гвоздем отдавалось в потревоженном мозгу. Откуда-то снизу поднималась тошнотворная волна, мутившая сознание, словно от стакана паршивого технического спирта, принятого натощак.
Подполковник как будто даже обрадовался вопросу:
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Дружок твой сердешный, Конькевич Георгий Геннадьевич, обвиняется в укрывательстве опасного преступника, совершившего ряд убийств, а также в соучастии в ограблении и убийстве известного тебе гражданина Пасечника. Пока – в соучастии. До тех пор, пока не будет доказано обратное. А про мелочь я и не говорю. Про незаконные валютные операции, например. Если эксперты по. найденным в квартире Конькевича при обыске монетам скажут «вах», то дружок твой только по этой одной статье пойдет по этапу. И надолго, если вообще лоб «зеленкой не намажут». Учитывая помощь скрывшемуся при задержании...
«Все-таки удалось ротмистру скрыться! Молодец! – сонной рыбой проплыло в одурманенном болью сознании. – Недооценивал я его. Настоящий профессионал!»
Каминский походил еще по кабинету, напоминая нахохлившегося марабу из какого-то детского мультфильма.
– Твоя роль в этом деле, Коля, и, соответственно, продолжение или завершение карьеры будут зависеть от той позиции, которую ты займешь. От сотрудничества с органами или наоборот... Да что я тебе рассказываю! Ты юрист и не первый год замужем. Сам прикинь, что тебе светит за сокрытие преступления и потворство. Если будешь хорошим мальчиком, мы даже закроем глаза на тот червонец, что ты припрятал при обыске на квартире Алехиной...
«Лукиченко, сука, настучал! – возникла в мозгу уверенная догадка. – То-то он, козел, лебезил, про монеты выспрашивал... Ах я, дурак набитый! Он же телефон тот проклятый на бумажке с монетами видел! Так вот почему нас накрыли. Поделом тебе, раззява! Ребят только вот жалко».
Вслух же Александров устало заявил:
– Все эти домыслы, товарищ подполковник, – сущий бред. Простите, но мне очень плохо. Поэтому прошу отпустить меня... Хотя бы в камеру. Или вызовите врача.
Каминский, внезапно взбеленившись, заорал:
– Я тебе сейчас вызову врача, п...!
Не слушая подполковничьих откровений, Николай бесстрастно, не вставая с табурета, слегка нагнулся и выложил на ковролин прямо под ноги начальника, опешившего от такого свинства, полупереваренные остатки ужина, съеденного несколько часов тому назад. Каминский даже задохнулся и на несколько минут потерял дар речи, а снова обретя его, схватился за трубку телефона:
– Неверовский? Вызови-ка ко мне в кабинет Наталью Павловну! И пусть свои причиндалы медицинские прихватит... Сейчас тебя, Николай, домой отвезут. Побудешь пока под домашним арестом, подумаешь о делах своих незавидных. И чтобы мне без глупостей: попробуешь отлучиться хоть на минуту – мигом запру!
– Можно? – В дверь, вежливо постучав, вошла фельдшер медсанчасти Наталья Павловна Нехаева, женщина добрая и бесконечно жалостливая.
Звонок трезвонил, не умолкая ни на секунду: от такой трели обычно добра не жди, но Дракон, побывавший за свою длинную жизнь во всяких передрягах, следовал вековечному закону российской тюрьмы из трех «не», поэтому открывал на любые звонки. Правда, принимая необходимые меры предосторожности.
За обитой стареньким дерматином дверью без глазка, незаметно для посторонних скрывавшей за своей невзрачной оболочкой надежный стальной лист, который не взял бы иной автоген, не говоря уже о хитром замке, обнаружилась одна из драконовских шестерок, обладавшая, впрочем, тянущим на более крупную масть потенциалом, – Гуня Тараторка.
Завидев недовольного патрона, парень затараторил, словно торопясь подтвердить свое меткое погоняло:
– Шеф этот с «рыжевьем» и другие менты ОМОН тоже только что каких-то повязали Серега Маленький видел он там у подъезда в старом «ушастом» сидел всю ночь как только они появились с другой стороны дома шухер был шмаляли из зингеров и шпалеров но Серый не пошел побоялся спалиться вывели двоих и в луноходы разные запихали как только увезли...
– Не части ты, Тараторка! – прикрикнул Дракон, отчаявшись разобраться в словесном потоке, выпаливаемом на одном дыхании, без каких-либо знаков препинания. – Реже говори, не на стрелке!
Из повторенного на меньшей скорости, но все равно на грани человеческого восприятия, Павел Михайлович в конце концов уяснил, что лейтенант, отправивший в Челябинск посылочку из двадцати пяти червонных с курьером, который уже надежно был спрятан на городской свалке с гарантией его ненахождения не менее года, участвовал в захвате каких-то людей, одному или нескольким из которых, несмотря на ОМОН, с боем удалось вырваться из капкана, а двоих арестованных, сильно избитых, увезли в Управление в разных патрульных «уазиках». На квартире, судя по свету в окнах, до десяти утра шел обыск, и стопроцентно была оставлена засада. Самым скверным оказалось то, что арест и обыск проводились в квартире именно того коллекционера монет, тесно связанного с покойным Пасечником, которого было решено после устранения последнего не трогать какое-то время, используя как приманку для других потенциальных левых фарцовщиков «рыжевьем».
Каминский расхаживал по кабинету взад и вперед, словно тигр в клетке. Сегодня, видимо, по такому важному случаю он был в форме и при каждом повороте две большие серебряные звезды с погона бросали тусклый блик в глаза, вернее, в правый глаз перебинтованного Николая, сидевшего на табурете, словно арестованный.
Да, собственно, он и был арестованным.
Хлипкую Жоркину дверь, и так едва приткнутую на какую-то деревяшку после вечернего вторжения Александрова, омоновцы вынесли с легкостью пушинки незадолго до рассвета, примерно через час после того, как, наконец разобравшись с постелями, мужчины угомонились. Николая и Жорку, по гражданской привычке улегшихся спать раздевшимися, повязали сразу, ничего не понимающих спросонья и легкого хмелька, уложив лицами в пол и придавив сверху коваными подошвами ботинок. Чебриков же оказался более крепким орешком – нападавшим явно не по зубам.
Отговорившись привычкой, накрепко привязавшейся за последние две недели, он улегся по-спартански, полностью одетым, укрывшись курткой, по карманам которой перед отбоем аккуратно рассовал свои «экспонаты», сунув под подушку верный «вальтер» и поставив у импровизированной кровати (трех составленных вместе разнокалиберных стульев, для крепости связанных вместе бельевой веревкой) высокие ботинки. Шаляпин, видимо признавая привычку своего нового друга полезной и разумной, улегся у него на ногах, свернувшись в большой пушистый крендель.
Не тратя времени на выяснение обстановки, только завидев в квартире посторонних, ротмистр спрыгнул со стульев сразу в ботинки, словно в поговорке про русскую печь и валенки, с выхваченным из-под подушки пистолетом рванул к окну и, взмахнув в воздухе словно флагом своей курткой, вылетел вместе с роем стеклянных осколков во двор. За ним не менее ловко последовал верный кот, тоже, несомненно, имевший богатый жизненный опыт. Опешившие от такой наглости омоновцы открыли огонь по пустому уже оконному проему только спустя несколько секунд, когда шустрого прыгуна и след простыл.
Николай с болью в сердце услышал, как с улицы донесся чей-то вопль и сразу же, без остановки, несколько пистолетных выстрелов. Эх, посмотреть бы! Но твердый автоматный ствол гвоздем пришпиливал основание шеи к полу, а кисти рук постепенно немели, пережатые затянутыми от души дужками наручников.
По-волчьи взвыл двигатель какого-то автомобиля, но надежда на то, что Чебрикову удалось вырваться, тут же испарилась, когда, заглушая его, во дворе ударили слитные автоматные очереди, подкрепленные огнем из разбитого окна. Эх, ротмистр, ротмистр... Так и не доберешься ты, похоже, до своего дома...
– Коля... – донеслось слева, где лежал Жорка, но тут же последовал глухой звук удара, болезненный стон и новые удары...
Преодолев отчаянным усилием стальное нажатие, Николай вскинулся, чтобы увидеть на миг залитое кровью лицо друга, которого «месили» здоровяки в камуфляже, мстящие невиновному за свой промах, как это обычно бывает.
Через какое-то мгновение что-то показавшееся ударом кувалды обрушилось на капитана, вспышкой света, мясницким хрустом и каким-то сладковатым привкусом отдавшись в голове. Единственное из этого букета, чего не ощутил стремительно проваливавшийся в черноту Николай, была боль, оставшаяся по ту сторону реальности.
* * *
– Чего молчишь, Александров?Николай продолжал молча созерцать портрет генсека на стене начальственного кабинета, явно требовавшей ремонта, ощупывая языком во рту слева два шатавшихся зуба. Интересно, корни целы или все-таки придется железные вставлять? Ребра – ерунда, и не такое бывало, вот с почкой, похоже, хуже... Отбили почку костоломы, дай им только случай кулаками помахать. Хотя били на этот раз вряд ли кулаками... Что там с Жоркой? Когда видел его в последний раз, он болтался у омоновцев в руках тряпичной куклой, а вместо лица наблюдалась сплошная кровавая маска. Да и много ли одним глазом разглядишь?
– Оглох, Николай?
Александров наконец оторвался от созерцания Лигачева и по-циклопьи уставился на начальника.
– Нет, Владислав Игоревич, не оглох. Хотя слышу плоховато – бугаи ваши изрядно постарались. Вы не подскажете, в чем меня обвиняют?
Каминский даже покрутил головой от такой наглости, непроизвольно, по своей манере переходя на иной, неприемлемый для печатного изложения язык:
– Не обвиняют, а подозревают, Коля, – проговорил он на нормальном русском языке, когда запасы ненормативного красноречия истощились. – Обвиняют не тебя... Пока... А вот твоего е... дружка Конькевича, еврея недоделанного, как раз обвиняют.
– В чем конкретно? – Холодный тон давался капитану с трудом, так как каждое произнесенное слово горячим гвоздем отдавалось в потревоженном мозгу. Откуда-то снизу поднималась тошнотворная волна, мутившая сознание, словно от стакана паршивого технического спирта, принятого натощак.
Подполковник как будто даже обрадовался вопросу:
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Дружок твой сердешный, Конькевич Георгий Геннадьевич, обвиняется в укрывательстве опасного преступника, совершившего ряд убийств, а также в соучастии в ограблении и убийстве известного тебе гражданина Пасечника. Пока – в соучастии. До тех пор, пока не будет доказано обратное. А про мелочь я и не говорю. Про незаконные валютные операции, например. Если эксперты по. найденным в квартире Конькевича при обыске монетам скажут «вах», то дружок твой только по этой одной статье пойдет по этапу. И надолго, если вообще лоб «зеленкой не намажут». Учитывая помощь скрывшемуся при задержании...
«Все-таки удалось ротмистру скрыться! Молодец! – сонной рыбой проплыло в одурманенном болью сознании. – Недооценивал я его. Настоящий профессионал!»
Каминский походил еще по кабинету, напоминая нахохлившегося марабу из какого-то детского мультфильма.
– Твоя роль в этом деле, Коля, и, соответственно, продолжение или завершение карьеры будут зависеть от той позиции, которую ты займешь. От сотрудничества с органами или наоборот... Да что я тебе рассказываю! Ты юрист и не первый год замужем. Сам прикинь, что тебе светит за сокрытие преступления и потворство. Если будешь хорошим мальчиком, мы даже закроем глаза на тот червонец, что ты припрятал при обыске на квартире Алехиной...
«Лукиченко, сука, настучал! – возникла в мозгу уверенная догадка. – То-то он, козел, лебезил, про монеты выспрашивал... Ах я, дурак набитый! Он же телефон тот проклятый на бумажке с монетами видел! Так вот почему нас накрыли. Поделом тебе, раззява! Ребят только вот жалко».
Вслух же Александров устало заявил:
– Все эти домыслы, товарищ подполковник, – сущий бред. Простите, но мне очень плохо. Поэтому прошу отпустить меня... Хотя бы в камеру. Или вызовите врача.
Каминский, внезапно взбеленившись, заорал:
– Я тебе сейчас вызову врача, п...!
Не слушая подполковничьих откровений, Николай бесстрастно, не вставая с табурета, слегка нагнулся и выложил на ковролин прямо под ноги начальника, опешившего от такого свинства, полупереваренные остатки ужина, съеденного несколько часов тому назад. Каминский даже задохнулся и на несколько минут потерял дар речи, а снова обретя его, схватился за трубку телефона:
– Неверовский? Вызови-ка ко мне в кабинет Наталью Павловну! И пусть свои причиндалы медицинские прихватит... Сейчас тебя, Николай, домой отвезут. Побудешь пока под домашним арестом, подумаешь о делах своих незавидных. И чтобы мне без глупостей: попробуешь отлучиться хоть на минуту – мигом запру!
– Можно? – В дверь, вежливо постучав, вошла фельдшер медсанчасти Наталья Павловна Нехаева, женщина добрая и бесконечно жалостливая.
* * *
Длинный звонок в дверь вырвал Дракона из сладкой дремы, в которую он, обычно поднимавшийся с рассветом, впадал сразу после завтрака, словно и впрямь был рептилией. Примерно минуту Павел Михайлович обдумывал, кого это могло принести в такую рань, особенно без предварительной договоренности. Телохранителей и прочей челяди в его скромной двухкомнатной квартирке на удице Энергетиков не бывало отродясь – старый вор больше всего в жизни ценил традиции и не желал уподобляться нынешним скороспелым «апельсинам», поэтому пришлось, хоть и нехотя, выбираться из кресла с уютным пледом и ковылять в прихожую. По дороге, повинуясь какому-то внутреннему позыву, Дракон сунул руку в узкую щель за шкафом и извлек потертого, видавшего виды «тотошку», тут же перекочевавшего за опояску стареньких пижамных брюк на спине.Звонок трезвонил, не умолкая ни на секунду: от такой трели обычно добра не жди, но Дракон, побывавший за свою длинную жизнь во всяких передрягах, следовал вековечному закону российской тюрьмы из трех «не», поэтому открывал на любые звонки. Правда, принимая необходимые меры предосторожности.
За обитой стареньким дерматином дверью без глазка, незаметно для посторонних скрывавшей за своей невзрачной оболочкой надежный стальной лист, который не взял бы иной автоген, не говоря уже о хитром замке, обнаружилась одна из драконовских шестерок, обладавшая, впрочем, тянущим на более крупную масть потенциалом, – Гуня Тараторка.
Завидев недовольного патрона, парень затараторил, словно торопясь подтвердить свое меткое погоняло:
– Шеф этот с «рыжевьем» и другие менты ОМОН тоже только что каких-то повязали Серега Маленький видел он там у подъезда в старом «ушастом» сидел всю ночь как только они появились с другой стороны дома шухер был шмаляли из зингеров и шпалеров но Серый не пошел побоялся спалиться вывели двоих и в луноходы разные запихали как только увезли...
– Не части ты, Тараторка! – прикрикнул Дракон, отчаявшись разобраться в словесном потоке, выпаливаемом на одном дыхании, без каких-либо знаков препинания. – Реже говори, не на стрелке!
Из повторенного на меньшей скорости, но все равно на грани человеческого восприятия, Павел Михайлович в конце концов уяснил, что лейтенант, отправивший в Челябинск посылочку из двадцати пяти червонных с курьером, который уже надежно был спрятан на городской свалке с гарантией его ненахождения не менее года, участвовал в захвате каких-то людей, одному или нескольким из которых, несмотря на ОМОН, с боем удалось вырваться из капкана, а двоих арестованных, сильно избитых, увезли в Управление в разных патрульных «уазиках». На квартире, судя по свету в окнах, до десяти утра шел обыск, и стопроцентно была оставлена засада. Самым скверным оказалось то, что арест и обыск проводились в квартире именно того коллекционера монет, тесно связанного с покойным Пасечником, которого было решено после устранения последнего не трогать какое-то время, используя как приманку для других потенциальных левых фарцовщиков «рыжевьем».