Есаулов Максим. Недетские игры

   – Как дела? Я в порядке, спасибо. Я перезвоню тебе позже.
   Выбравшись на тротуар, Кальян сел в машину и скомандовал:
   – Так, поехали.
   – Куда?
   – Пока прямо.
   На Садовой возле Гостиного он приказал остановиться и ждать. Вышел, купил телефонную карточку и, найдя таксофон, набрал длинный заграничный номер. Разговор опять пошел на английском:
   – Хэлло, Джонни! Нет, ждать опасно, товар надо отправлять сразу… Название корабля я скажу, когда они выйдут в нейтральные воды… Слишком много желающих заполучить этот груз. Помолись, Джонни. Помолись. Второго такого случая у нас в жизни не будет. Бай!
   Повесив трубку, Кальян с довольным видом ухмыльнулся.
   Они познакомились в Афганистане. Джонни был агентом британской разведки, работавшим под журналистской легендой, и угодил в яму к «непримиримым», которым было без разницы, за кого требовать выкуп. После годичного плена за англичанина заплатили, и он вернулся домой, Кальян же еще долго продолжал свою восточную одиссею.
   Пять лет назад они случайно встретились в Москве и поняли, что могут быть полезны друг другу. Несколько совместных операций принесли обоим какую-то прибыль, а главное, укрепили во взаимном доверии. Захват тысячи килограммов таджикского героина должен был стать главным делом их жизни. После этого оба собирались податься в теплые страны и зажить в свое удовольствие.
   Подключив ФСБ, Кальян обеспечил беспрепятственный транзит груза через Россию. На последнем этапе планировалось пустить госбезопасность по ложному следу, а героин отбить у охраны и погрузить не на голландский корабль, а на другой, названия которого никто, кроме Кальяна, не знал. Прибытие корабля в нужный порт, разгрузку и сбыт героина контролировал уже англичанин. Кальяну не было смысла обманывать Джонни, потому что без его помощи он бы не смог продать такое количество героина. Англичанин же знал, что если он кинет русского друга, тот немедленно сообщит таджикам с голландцами, кто завладел ценным грузом. После этого если и удастся пожить в теплых странах, то очень недолго. Найдут, где бы ни спрятался.

***

   Шилов вышел из подъезда, посмотрел вверх. Юли у окна не было. Она давно перестала его провожать, даже если не спала, когда он уходил на работу. Сегодня и дверь не пошла закрывать. Устроилась на диване с телефоном и, набирая чей-то номер, только помахала рукой. Так прощаются в конце рабочего дня коллеги в каком-нибудь офисе.
   Ну и ладно…
   Направляясь к «Фольксвагену», Шилов достал ключи и нажал кнопочку на брелоке. Выключаясь, сигнализация пискнула четыре раза, а не два – значит, ночью срабатывала. Случайно, или кто-то пытался залезть? Двери как будто целые, колеса на месте…
   В машине кто-то был. Кто-то крупный полулежал на заднем сиденье и зашевелился при приближении Шилова. Ни хрена себе! Рука потянулась за пистолетом, но в этот момент сидевший в «Фольксвагене» человек распахнул дверь и высунулся наружу.
   Это был Джексон. Видок у него был еще тот…
   – Ну у тебя и рожа, Шарапов! Тебя что, всю ночь убивали?
   – Поговорить надо. – Джексон подвинулся, и Роман сел рядом с ним.
   – Это не меня убивали. Это я убивал. И это не смешно.
   – Спокойно, Женя. Рассказывай.
   – Мне бы сперва кофейку. Или водки.
   Шилов пересел за руль. Выехал со двора, через два квартала остановился у круглосуточного бистро.
   – Пошли?
   Джексон кивнул и тяжело выбрался из «Фольксвагена».
   – Как ты его, кстати, открыл? – спросил Шилов, запирая двери.
   – Молча, Рома, молча. По сравнению с мировой революцией это такая херня…
   Шилов мысленно матюгнулся. Вопрос про машину был действительно не самый своевременный и удачный.
   В бистро они взяли кофе, двести граммов водки и пиво. Кофе пил Шилов. Джексон – вперемешку все остальное.
   Рассказ не был долгим.
   – Рома, понимаешь, у меня выхода другого не было!
   – Не переживай. Кальян просто так убирать не будет. Наверняка урода какого-то замочил.
   – Ствол у него был. В руке держал.
   – Вот видишь, считай, самозащита. Злодея завалил.
   – Узнать бы, кого.
   – Будет сводка – узнаем. Кальян прибираться не будет, ему для шантажа нужен труп и уголовное дело. Адрес помнишь?
   – Примерно. Может, найду, может, нет. Темно было. Да и я…
   – Не нравишься ты мне, Жека. Давай, бери себя в руки. О деле думай.
   Джексон поднял кружку с пивом, сделал несколько смачных глотков.
   – Думать не могу. Ты скажи, я сделаю.
   – Ждать ценных указаний от Кальяна. И продолжать запой.
   – С запоем проблем не возникнет… А вот Кальян – хрен его поймешь, Рома. Он не так прост, каким кажется. Он на два фронта играет. И нигде правил не соблюдает.
   Джексон допил пиво и раздраженно отодвинул пустую кружку:
   – Знаешь, Рома, все-таки тошно у меня на душе…
   – Это потому, что душа есть. Не боись, Жека. Помнишь, как в песне: «Бог обещал нам простить все сполна, когда закончится война».
   – А она, ты думаешь, кончится?
   Приехав на работу, Роман быстро провел совещание и остался в кабинете один. Сидел, курил. Иногда смотрел на портрет Соловьева в траурной рамке. Иногда брал чистый лист и принимался рисовать какие-то схемы, обозначая взаимоотношения фигурантов, имеющиеся доказательства и возможные мероприятия. Схемы оставались незавершенными. Шилов рвал бумагу и снова задумывался.
   Вошел Громов:
   – Здорово. Дай закурить.
   – Вы же бросили, Юрий Сергеевич.
   – Бросишь тут с вами… Ага, спасибо.
   – Как там с моей «наружкой»?
   – Уже работают. Установят твою дамочку, так что не переживай. Доложат лично мне. Ну а ты давай выкладывай.
   – Про что?
   – Про военных, про Кальяна, про Василевского. Про все.
   – Мне б кто доложил. Одни осколки. – Шилов потер подбородок. – Вы же письмо Ремезова читали…
   – Хочешь сказать, что, кроме того письма, у тебя ничего больше нет?
   – Я же говорю, одни осколки. Получается так, что эти трое ребят сбежали из части, не желая выполнять приказы командиров, которые поставили «мокрухи» на поток. Их убивают, причем в случае со «скорой» работает взрывник, который работал еще с Карташовым. Умеет же эта паскуда машины взрывать… – Шилов посмотрел на фотографию Соловьева.
   – А Бажанов здесь при чем?
   – Полагаю, что покойный Карташов замыкался на него в Москве. К тому же Бажанов бывший гэрэушник и может быть связан с военными.
   – Подробнее, Рома, подробнее.
   – Юрий Сергеич, я, и правда еще не во всем разобрался. – Шилов невольно покосился на горку разорванных бумаг с незавершенными схемами. – Чувств много, а ясной картины никакой.
   – Я тут в Москву еду, на доклад к замминистра. Постарайся перед этим перейти от чувств к мыслям. Ты же, в конце концов, руководитель.
   – Это-то и мешает, – вздохнул Роман.
   Только Громов ушел, как появился Егоров. На «сходке» его не было, он прямо из дома поехал в больницу навестить Василевского.
   – Ну чего, как там Ленька?
   – Получше. Коньяку требует.
   – Значит, скоро поправится. Он ничего нового не вспомнил? Может, эта баба ему все-таки что-то сказала?
   Егоров отрицательно покачал головой:
   – Никакой конкретики. Все то же самое, что мы от местных пьяниц узнали. Но, я думаю, она могла что-то сказать. Поэтому ее и спровадили на Урал. Только зачем было на Леньку нападать? Хотели нас предупредить, чтоб не совались?
   – Вряд ли. Узнали, что он мент, и психанули. Эксцесс исполнителя. Может, этих «разбойников» командиры сами уже наказали. Не удивлюсь, если ствол и ксиву подкинут.
   – Хорошо бы, если б так…

***

   Деревянный дом Прапора занимал участок возле дороги на самой окраине Гатчины. Дом не отличался архитектурным изяществом, но был, что называется, справным – каким и положено быть у хозяина, много лет отслужившего на тыловых и хозяйственных должностях.
   Доедая завтрак, Прапор привычно грызся с женой. Повод для ругани был, правда, нетипичным – за десять лет супружеской жизни им еще не доводилось попадать в такой переплет между бандитами и ментами. Зато все остальное – аргументы, оскорбления и угрозы – использовались многократно.
   – Зря мы во все это ввязались.
   – Лучше бы я сидел, да?
   – Лучше бы я тебя вообще никогда не встречала.
   – Это уж точно. И где тогда мои глаза были?
   – Олеженьку жалко. За что ему достался такой отец?
   – Молчи, дура.
   – Нет, ты мне скажи, ты о сыне подумал, когда…
   – Нина, ради бога, не выводи. Вот чего ты от меня сейчас хочешь услышать?
   – Хочу услышать, как мы жить дальше будем. Со службы уволили, под статьей ходишь…
   – Из этого дурдома давно пора было увольняться. Что я, места на гражданке не найду?
   – А что ты делать умеешь?
   – Федор обещал пристроить.
   – Да у него таких придурков, как ты, пруд пруди. Очень ему еще один нужен! Вот получим деньги, я Олега заберу и уеду.
   – Ну-ну… Куда ты, на хрен, денешься?
   Ругань могла бы продолжаться и дальше, но поджимало время: Нине пора было вести сына в садик, а потом ехать на работу. С гордо поднятой головой она вышла из кухни, позвала Олега и вскоре хлопнула дверью, не попрощавшись с супругом.
   Прапор усмехнулся, достал из кармана засаленную бумажку с номером телефона и, вслух проговаривая цифры, позвонил:
   – Алло, Федор? Здравия желаю, это Михаил. – Прапор сделал короткую паузу и откашлялся – как ему казалось, солидно, а на самом деле до неприличия подобострастно. – Как там насчет денег? А если на очной ставке он меня застрелит? Ладно, только все бабки мне. С женой я сам разберусь.
   Не успел он положить трубку, как в дверь позвонили.
   – Опять, что ли, ключи забыла? – Прапор допил чай и пошел открывать.
   Открыл и сразу получил удар в глаз, от которого пролетел половину прихожей и шлепнулся на пол.
   Спокойно, по-деловому, в дом вошли Паша, Молчун, Лютый и Топорков. Паша присел на корточки, остальные встали вокруг Прапора полукругом. Ошалело помотав головой, Прапор попробовал встать – и получил от Паши такой тычок в грудь, что перехватило дыхание.
   – Я пожалуюсь в УСБ!
   Никто не ответил. Молчун достал пистолет и начал присоединять к нему глушитель. У Прапора расширились глаза, когда он разглядел, что это не табельный «ПМ», а ободранный, многократно бывавший в деле «ТТ».
   – Я в прокуратуру напишу, – следя за тем, как глушитель накручивается на ствол, неуверенно пригрозил Прапор.
   Топорков стал надевать резиновые перчатки. И тоже молча.
   Такого быть не могло.
   Такое бывало в книгах и фильмах, но чтобы в жизни… Да они что?..
   – Я вас всех посажу на хрен, – сказал Прапор, не слыша своего голоса.
   Молчун звонко передернул затвор.
   Топорков протянул к нему руку:
   – Дай, моя очередь.
   – Не ври, ты в прошлый раз был.
   – А может, по-тихому? – Лютый вытянул из кармана удавку со свинцовыми грузиками на концах.
   Прапор закрыл глаза.
   Когда открыл, картина не изменилась.
   – Хватит, он мой, – сказал Паша, и Молчун подал ему пистолет:
   – С этим трудно поспорить.
   Паша приставил ствол ко лбу Прапора и взвел курок. Негромкий щелчок отозвался в голове Прапора взорвавшейся бомбой.
   – Гриша, включи телевизор погромче, – попросил Паша, и Лютый уверенно проскользнул мимо лежащего Прапора в кухню, где бормотал маленький «Грюндик».
   Прапор заорал. Разинул пасть и закричал что есть мочи:
   – А-а-а, спасите, а-а-а!!!
   Паша двинул Прапору в солнечное сплетение, отчего тот задохнулся и орать перестал, потом воткнул ему в рот ствол.
   – Гриша, я же просил! Ты чего, в кнопках разобраться не можешь?
   Звук телевизора стал нарастать. Диктор что-то бубнил про политику.
   – Заканчивай, Паша. Нам еще по второму адресу ехать, – напомнил Молчун.
   Кричать Прапор не мог, но завыть у него получилось.
   В то же время, как он ни был раздавлен страхом, но полностью соображать не перестал. Догадаться, что это спектакль и что всерьез убивать его не собираются, он не смог, слишком уж натурально все было разыграно. Но почувствовал, что можно попробовать сторговаться. Он ведь занимался этим всегда и везде, может, и сейчас выгорит?
   Вместо слов получилось мычание, сопровождаемое клацаньем зубов по железу, но Паша проявил интерес, вытащил изо рта Прапора пистолет и наклонился пониже, прислушиваясь.
   – Меня заставили, я не хотел! – выпалил Прапор, тараща глаза. – Он сказал, что убьет меня, если не соглашусь.
   – Кто?
   – Федор!
   – Какой Федор?
   – Прахов фамилия, Кальяном зовут. Да его все знают! Он у Шахида был боссом. У него, наверное, и гранатометы, которых вы не нашли.
   – На хрена они ему?
   – Я… Я не знаю!
   – Что он готовит?
   – Не знаю! Но могу узнать, я попробую!
   – Сколько он тебе заплатил?
   – Восемь штук баксов. Обещал восемь, пока дал половину, сказал, остальное после очной ставки отдаст.
   – Дешево же ты себя ценишь, урод!
   Паша посмотрел на Молчуна с Топорковым:
   – Ну и чего с ним делать теперь?
   Молчун дернул плечами: дескать, смотрите сами, но лично я бы решение не стал менять. А Топорков в раздумье покачал головой:
   – Может, он живой нам сгодится!
   – Да! – Прапор обрадовался, увидев союзника. – Я… Я все… Все, что хотите!
   – Чего от тебя можно хотеть? – Паша брезгливо ткнул его пистолетом в лицо. – Один геморрой только… А сдохнешь – и все проблемы решатся.
   – Не надо, у меня сын маленький.
   – Тоже мне, папаша нашелся! – Паша посмотрел на Лютого, стоявшего в дверном проеме кухни. – Ты как считаешь?
   – Пусть признанку напишет. А там поглядим.
   – Слышал, урод?
   – Я… Я все напишу!
   – Ну, тогда живи пока.
   Лютый и Топорков отвели Прапора в комнату. Посадили за стол, дали бумагу, прицепили наручником к ножке стола. Прапор торопливо схватил авторучку:
   – На чье имя писать?
   – Прокурору города Санкт-Петербурга.
   – Ага… И… И с чего начинать?
   – С начала. Как гранатометы украл, кому и как их продал, – велел Топорков, но Лютый остановил:
   – Он так до вечера не закончит. Давай с последнего эпизода, как он Николай Иваныча оговорил.
   Паша и Молчун вышли на улицу.
   – Вроде получилось.
   – Сплюнь! – Паша постучал по деревянным перилам крыльца.
   Минут десять они постояли, потом Молчун раздавил окурок и со словами:
   – Пойду посмотрю, что этот писатель родил, – скрылся в доме.
   Идея наехать на Прапора принадлежала Паше. Лютый его не поддержал:
   – Ты в своем СОБРе привык головой стены ломать, а оперу головой думать надо, – однако, когда Молчун и Топорков одобрили план, согласился: – Ладно, поехали.
   Всю дорогу Паша переживал. Вдруг Прапор свинтил неизвестно куда, и объявится только на очную ставку? Вдруг он окажется тверже, чем они думают? Или начнет отстреливаться из ворованных гранатометов?
   А получилось вон как классно!
   Паша представлял реакцию отца, когда ему станет известно, что дело рассыпалось. Конечно, он поворчит, поругает за самодеятельность – как же без этого? Но не сможет теперь говорить, что сын годится только дела подшивать и на задержаниях руки выкручивать.
   С бумагой в руке из дома вышел довольный Молчун:
   – Готово! Исповедь лжесвидетеля.
   – Ну-ка, дай посмотреть.
   Паша пробежал глазами текст. Прапор написал очень сжато, но в целом понятно. Ничего, в прокуратуре его допросят как следует. Так даже лучше: никто не скажет потом, что опера выбили показания.
   – Ну, чего? – Паша убрал бумагу в карман. – Надо брать его и везти. По дороге позвоним Голицыну, пусть готовится. Заводи машину, мы его сейчас…
   Из дома донеслись крик и звон разбитого стекла. Молчун замер, недоуменно прислушиваясь. Паша оттолкнул его, взлетел на крыльцо и бросился по коридору в комнату, в которую отвели Прапора.
   Прапора в комнате не было, Топорков, зажимая разбитый нос, смотрел в разбитое окно, и лицо его отражало какую-то детскую обиду.
   С улицы долетел крик Лютого:
   – Стой, сука! Стой, стрелять буду!
   – Я ему наручники начал снимать, а он меня локтем ударил и рыбкой в окно сиганул, – в голосе Топоркова звучала та же несуразная обида. – Лютый за ним прыгнул. Может, догонит?
   Тяжело дыша, Лютый появился под окном. Хрустнули осколки стекла. Лютый посмотрел вниз, переступил. Убрал в кобуру пистолет:
   – Дохлый номер! Он тут, зараза, все закоулки знает.
   Паша с такой злостью посмотрел на Топоркова, что тот попятился и, продолжая зажимать нос, прогнусавил:
   – Ну извини! Я ж не специально.
   – Потому что в спортзал надо ходить, а не по автосалонам шататься!
   – Ладно, всяко бывает, – сказал Молчун примирительно. – Куда он денется? Поймаем! И «чистуха» его у нас осталась. Поехали в прокуратуру.
   Паша сплюнул на пол и, поддав ногой опрокинутый стул, вышел из комнаты.

21

   – Вить, съезди на Благодатную.
   – Съезжу. А чего там?
   – Запись надо снять с цифровика. В смысле, с диктофона.
   – О, блин, я такой техникой и пользоваться-то не умею.
   – Так объясню…
   Как только Егоров ушел, в кабинет зашла Ольга:
   – Роман Георгиевич, вы просили сводки посмотреть.
   – Ага. Есть чего-нибудь?
   – Труп неизвестного мужчины лет пятидесяти. Четыре огнестрельных в грудь. – Ольга положила перед Романом на стол компьютерную распечатку. – Я позвонила медику, который выезжал. Он говорит, что у убитого очень характерные мозоли на кончиках пальцев. Такие бывают у скалолазов.
   – У скалолазов? Так-так-так… Умница ты моя! Скажи, а лицо у него целое?
   – Да, там только огнестрельные в грудь. Наши четыре гильзы от «ТТ».
   – Значит, так: раздобудь фотографии трупа, те, где лицо, и покажи мальчику – сыну портовика. Он видел какого-то скалолаза из окна. Может, опознает?
   Ольга улыбнулась:
   – Вы гений, Роман Георгиевич.
   – Не забудь сказать об этом проверяющим из Москвы…
   Откинувшись на спинку стула и сцепив руки на затылке, Роман довольно усмехнулся и подумал: «Джексон будет очень рад».
   Пока Шилов разговаривал с Ольгой, Прапор дозвонился до Кальяна и срывающимся голосом сообщил о налете убоповцев.
   Кальян был в машине, ехал с тремя бойцами с деловой встречи по поводу одного бизнес-проекта, который неформально курировал. На фоне тонны таджикского героина этот проект был такой мелочевкой, что жаль было тратить время. Но если бы Кальян сейчас отвалил в сторону, его бы не поняли, так что он битый час отстаивал свои интересы, успешно заставляя партнеров идти на уступки.
   С этих никчемных переговоров, состоявшихся на территории промзоны «Парнас», он заспешил на другой конец города, в Московский район, где должна была произойти еще одна встреча, теперь уже действительно важная.
   Тут и позвонил Прапор.
   Кальян выслушал его с пониманием.
   – Говоришь, наехали внаглую? Не ссы, братан, мы своих в беде не бросаем. Молодец, что соскочил. Где тебя подхватить?.. Жди. Заодно и бабки получишь.
   Закончив разговор с Прапором, он приказал водителю остановиться и вышел из джипа, позвав с собой одного из бойцов.
   В машину он вернулся один, а получивший важное задание боец стал ловить тачку.

***

   У администратора зала игровых автоматов Лемехова день с самого начала не задался.
   Позвонил сменщик Валера и попросил подменить. В последнее время, после того как хозяин уволил двух администраторов, подмены не практиковались, и Лемехов обоснованно возмутился:
   – Ты чего? Мне двое суток здесь париться? И еще завтра?
   – Завтра я за тебя выйду. Понимаешь, мне сегодняшний день вот так нужен.
   – Весь график на фиг собьем.
   – Не собьем, я тоже два дня отработаю. Ну выручай!
   Поворчав, Лемехов сдался. В конце концов, когда хозяин наймет еще двоих сменщиков, неизвестно, а ему самому тоже может потребоваться отгул. Так что пусть Валера будет должен. Лемехов любил должников – когда речь шла, естественно, не о деньгах.
   Зашел местный участковый. Он часто приходил поиграть перед работой, и Лемехов бесплатно давал ему десяток жетонов. Обычно участковый все быстро просаживал и, кляня невезуху, топал на развод в свое отделение. В этот раз ему подфартило, он сорвал две месячные зарплаты и ушел, пообещав вечером опять заглянуть.
   Это было плохой приметой для Лемехова. Он давно заметил, что если первый утренний посетитель выигрывает – а такое редко, но случалось, – то лично для него, Лемехова, день складывается неудачно. А везунчиком оказался еще и мент, которого приходилось, сжав зубы, подкармливать дармовыми жетонами. Стало быть, день предстоит нефартовым вдвойне.
   В полдень с неожиданной ревизией заявился хозяин. Обнаружив пару недочетов, он закатил такую истерику, как будто пропал сейф с месячной выручкой. Приказав до вечера все исправить, хозяин уехал. Но, как и участковый, обещал вернуться.
   А вскоре после него появился Румын.
   Лемехов его сперва не узнал. Во-первых, усы. Когда успел отрастить? Бутафорские, что ли, приклеил? Во-вторых, шмотки. Румын всегда одевался неброско, но в добротные вещи. Теперь же на нем была какая-то затрапезная курточка, джинсы с оттянутыми коленями и грубые башмаки. Прямо работяга со стройки, нелегальный гастарбайтер из братской Молдовы.
   Его появление Лемехов прозевал. В зале поднабралось народа: студенческая компания, военный курсант… Напоминающий персонажа из телевизионного «Маски-шоу» Заяц с всклокоченной шевелюрой и рыжими бакенбардами. Симпатичная пухленькая блондинка, которая не умела играть и просила объяснить правила. Лемехов объяснял, она охала и не понимала. Лемехов думал: снять ее, что ли? Или лучше не пробовать, раз день невезучий? Или снять?…

 
Спиной почувствовав острый взгляд, Лемехов обернулся.
Сперва не узнал…
А потом душа ушла в пятки.
Ну какого лешего он приперся?!
 

   – Санек! – негромко крикнул Румын, и администратор, мгновенно позабыв про блондинку, на ватных ногах подошел к бывшему однокласснику, проклиная и «майора Чернова» из спецотдела по борьбе с терроризмом, и своего сменщика, которому именно сегодня приспичило отдохнуть.
   Вчера, немного успокоившись после разговора с «майором» и поразмыслив, Лемехов решил, что Румын не придет. Он наверняка знает, что его ищут, и не появится. Утром родилась новая мысль: может, его уже повязали на квартире этой девушки Александры?
   Они обменялись рукопожатиями. Ладонь Лемехова была такой же недееспособной, как ноги: ни раньше, ни позже, а именно в момент приветствия он с ужасом догадался, что Румын вырвался из засады и, догадавшись, кто сдал «спецотделу» адрес подруги, пришел отомстить.
   – Как дела? – спросил одноклассник, и Лемехову стоило страшных усилий взять себя в руки и ответить более-менее естественным голосом:
   – Все нормально.
   Администратор осторожно перевел дух. Похоже, Румын ни из какой засады не вырывался и о мщении не помышляет Просто зашел, как много раз заходил прежде. Поиграет немного и свалит по своим румынским делам. Может, попросит воспользоваться телефоном – это тоже случалось, Румын экономил и без нужды мобилой не пользовался.
   Он и попросил:
   – Позвонить можно?
   Не чувствуя, как дрожат губы и дергаются глаза, Лемехов расплылся в улыбке:
   – Конечно, о чем разговор? Пошли.
   Впереди одноклассника он прошел в администраторскую, кивнул на стол с телефоном:
   – Звони…
   Румын схватил его за плечо, развернул, коленом ударил в пах и железными пальцами сдавил горло. Толкнул, прижимая к стене, и, страшно заглядывая в глаза Лемехову своим единственным бешеным глазом, тихо спросил:
   – Говоришь, все нормально?
   – Толя, ты чего? – прохрипел Лемехов, трясясь мелкой дрожью от пальцев ног до макушки.
   – Думаешь, я не вижу? Кто меня спрашивал? Ну, говори быстро, а то…
   Лемехов рассказал почти все. Утаил только про Александру. Утаил потому, что был твердо уверен: за выдачу адреса Румын его тут же убьет. Такая вера придала сил, и вранье проскочило.
   Выслушав, Румын его отпустил. Сел за стол и задумался, время от времени глядя на мающегося у стены администратора.
   Чувствуя, как одноклассника терзают сомнения, Лемехов приложил руку к груди:
   – Они сказали позвонить, когда ты придешь, про детали для «мерса» спросить. Как я мог отказаться? Но я бы тебя предупредил, честное слово!
   – Развели тебя, как лоха. Была бы это Контора – мне бы давно ласты крутили. А он тебе даже ксиву не показал. Правильно?
   – Н-не показал, правильно…
   – И ты перед случайным фраером в штаны наложил?
   – Н-наложил. А кто это был, ты не знаешь случайно?
   – Да мало ли кому я на пятки наступаю!
   Лемехов согласно покивал головой и, замолчав, принялся ждать решения одноклассника. Но терпения хватило ненадолго, Румын молчал, и Лемехов осмелился задать вопрос:
   – Толя! Толь, чего мы теперь делать-то будем?
   Прозвучавший ответ вполне устроил администратора.
   – Что я скажу, то ты и сделаешь.

***

   – Опять подставил меня? – Вопреки прозвучавшим словам, Громов почему-то казался довольным и, подойдя к столу Шилова, положил только что полученную от группы наружного наблюдения справку.
   – В смысле? – спросил Роман, не глядя на бумагу.
   – Установил слежку за работником прокуратуры. Да за это схлопотать можно неслабо! Ты почитай, почитай, что там написано. А улыбаться будешь потом…
   Шилов прочитал и вздохнул: