Громов продолжал говорить:
   – У тебя копия кассеты осталась?
   – Конечно.
   – Не наломай дров. Через пару дней я вернусь, и мы все спокойно обсудим. Понял меня?
   – Да.
   – Тогда пока все.
   Громов отключился, но Роман продолжал держать трубку прижатой к уху и изображать заинтересованное внимание, благо Бажанов стоял далеко и не мог услышать коротких гудков.
   -ОНА НЕ УЕХАЛА.
   Не успела? Ее перехватили по дороге? Она соврала про земляков, чтобы он не беспокоился, а на самом деле и не собиралась никуда ехать?
   – Мне не нравится твоя фамилия. Она какая-то холодная и острая. Тебе бы подошло что-нибудь дворянское. Например, Шереметьев. Арнольд Шереметьев.
   – Можно, я останусь тем, кто я есть?
   – Можно. Мы все остаемся теми, кто мы есть.
   Вот и все…
   Генерал Бажанов стоял к Роману спиной. Сшитый на заказ китель обтягивал широкие плечи, блестело золото погон. Он лично не допрашивал и не убивал. Он распорядился, и ему доложили об исполнении. А теперь он пришел получить информацию, чтобы его мокроделы могли закончить зачистку.
   Хорошо, что не пошел в управление кадров. Зажрался генерал, ох, зажрался. Расслабился. Перестал думать. Давно ему рожу не чистили, вон он и поверил в собственную непогрешимость…
   …Шилов положил трубку и бесшумно поднялся. Генерал продолжал стоять, как стоял, и не заметил, что Роман подошел сзади. Коротко замахнувшись, Шилов ударил ребром ладони по шее, и генерал тяжело упал к его ногам.
   Стас и Егоров все поняли. Стас бросился запирать дверь, Егоров достал наручники и моток скотча. Липкой лентой генералу замотали лицо, лишив возможности слышать, видеть и говорить, и опутали щиколотки. На запястьях сцепили «браслеты».
   После этого Бажанова положили к стене позади стола Шилова. Егоров остался его караулить, а Роман со Стасом уехали, предварительно поставив в известность дежурного, что их не будет до вечера.
   Время пролетело быстро. Один раз позвонили из дежурки:
   – Роман Георгиевич, генерала Бажанова не могут найти. Не знаете, где он может быть?
   – Понятия не имею. Наверное, в сауне с девочками.
   Вечером, когда главк опустел, Шилов и Скрябин вернулись. Бажанов неподвижно лежал у стены, Егоров сидел за столом, положив перед собой резиновую дубинку:
   – Пришлось его успокоить.
   Из главка Бажанова вынесли через запасной выход. Роман отвлек постового, и Егоров со Скрябиным незаметно пронесли тело. Утрамбовали в багажник «Фольксвагена» и поехали.
   На выезде из города их тормознули гаишник. Шилов показал ксиву:
   – Привет, коллеги! Случилось чего?
   – Случилось. Генерал один из Москвы потерялся. Приказано досматривать все машины. Может, его похитила мафия!
   – Эт-то точно! Нас досматривать будете?
   – Проезжайте.
   В лесу с генерала сняли «браслеты» и скотч, и принялись бить. Он катался в грязи, скулил, плакал, просил пощады. Предлагал денег. Много денег. Миллион долларов. Два миллиона. Три. И никто ничего не узнает! Он всем расскажет, что в пьяном виде стал жертвой грабителей…
   Он рассказал, как убивали Тигренка. Кто убивал, как, где, почему.
   Рассказывал и просил, чтобы его пощадили. Говорил, что он не хотел трогать бабу. Не хотел! Но куда было деваться? Жизнь такая, не ты – значит, тебя.
   Шилов перерезал ему горло и столкнул в овраг.
   – Надо было часы с него снять, – сказал Стас, – а то потом опознают, как Карташова… .. Роман положил на аппарат трубку и потер лоб.
   Генерал Бажанов стоял к Роману спиной. Сшитый на заказ китель обтягивал широкие плечи, блестело золото погон.
   Жаль!
   Промелькнувшие в воображении сцены были не только справедливы – они были вполне выполнимы.
   А может?..
   Услышав, что разговор закончен, Бажанов повернулся и подошел к столу Романа.
   – Так о чем вы, товарищ генерал? – спросил Шилов.
   – Опер, Шереметьев Арнольд.
   – Есть такой. Вернее, был. Уволился, сейчас нам помогает как внештатный сотрудник.
   – Справочку мне на него составьте, быстренько. Адрес, телефон… В общем, все по полной.
   – Есть, товарищ генерал.
   Бажанов ушел.
   – Кто такой Шереметьев? – Спросил недоуменно Егоров.
   – Ты «Секреты Лос-Анджелеса» смотрел?
   – Нет.
   – Там Кевин Спейси детектива играет. Перед тем как его застрелили, он назвал своему убийце – начальнику полиции города – фамилию человека, от которого якобы получил информацию. Фамилия была вымышленной, и когда начальник полиции начал искать этого человека, напарник Спейси все понял.
   – Так кто такой Шереметьев?
   – Они убили Тигренка. Это я виноват… – Обхватив голову, Роман замолчал, глядя в стол.
   Егоров и Скрябин переглянулись. Стас негромко позвал:
   – Рома! Что делать-то будем?
   Шилов поднял голову. Глаза у него были совсем больными.
   – Нужен левый адрес. Там мы с ними и встретимся.

***

   Сидя в машине, Роман думал, что смерть Вики он себе никогда не простит.
   Угадав его мысли, Скрябин тихо сказал:
   – Что случилось, того не изменишь. Но в наших силах сделать так, чтобы ее гибель не была бесполезной.
   Шилов дернул щекой. Развивать эту тему ему не хотелось. Как было сказано в одной книге: «Я сам похороню своих мертвых».
   Они сидели втроем с Егоровым в машине, во дворе дома. Фрол и Сапожников ждали в квартире. Для организации полноценной засады требовалось больше людей, но взять было некого. Заказывать СОБР не стали из опасений, что Бажанов об этом может узнать. По тем же причинам отказались от помощи коллег из главка. А искать, пользуясь личными связями, надежных людей в райуправлениях было некогда. Как только передали Бажанову справку на Шереметьева, так сразу и выставились под адрес.
   Адрес предложил Егоров. Многокомнатная квартира в старом доме на Краснопутиловской принадлежала одному коммерсанту, который некогда, еще в бытность Егорова тюремным опером, арестовывался за кидалово. Коммерсанта ждали в пресловутой сто пятой камере, населенной реальными пацанами, которые бы выдоили его подчистую, заставив отдать припрятанные наличные деньги и переоформить собственность на их оставшихся на свободе друзей, но Егоров взял барыгу под крыло и оградил от бандитского беспредела, определив его на постой в хату с человеческими порядками. В тюрьме коммерсант пробыл недолго. Большинство обвинений отвалилось еще на стадии следствия, а по тем, которые дошли до суда, он получил по отсиженному – восемь месяцев. Освободившись, Егорова не забывал. Звал к себе на работу консультантом по безопасности, поздравлял с праздниками, оказывал спонсорскую помощь отделу и всегда предлагал обращаться, если что-то потребуется. В сферу интересов предпринимателя входил вторичный рынок жилья, и поэтому стоило только Егорову заикнуться, что им для операции требуется квартира, как он предложил несколько адресов. Выбрали Краснопутиловскую. Во-первых, расположение дома отвечало требованиям засады, во-вторых, ни по каким базам данных невозможно было быстро проверить, кому принадлежит квартира, и кто в ней живет. При этом на самом деле она пустовала в ожидании покупателя, но имела все внешние признаки используемого жилья.
   – Не факт, что они сегодня заявятся, – сказал Стас, пытаясь разговором отвлечь Шилова от мрачных мыслей.
   Сидевший сзади Егоров пихнул его в спину: тоже мне, психолог, нашел, что сказать!
   Но Шилов спокойно ответил:
   – У них времени нет. Поставка срывается, груз уходит из рук из-за какого-то Шереметьева. Была бы у них ракета – они бы весь дом взорвали к чертовой матери, чтобы наверняка. Так что прискачут, как миленькие… Бл-лин, а этих-то как сюда занесло? Они нам сейчас всех распугают.
   Во двор дома неторопливо вкатился гаишный «Форд-эскорт».
   Заехал и встал, метрах в двадцати от «Фольксвагена», носом к нему. Через лобовое стекло были видны два инспектора в светоотражающих жилетах и форменных кепи.
   У водителя «Форда» зазвонил телефон. Нажав тормоз, он отцепил «трубку» от пояса и посмотрел на дисплей. Раздраженно скривился:
   – Опять ей что-то надо!
   – Кому? – спросил напарник.
   – Да Машке, чтоб она… Алло! Слушай, я на работе. Я занят. Все, не отвлекай меня, ясно?
   Дав отбой, он хотел продолжить движение, но напарник сказал:
   – Погоди. «Фольксваген» видишь? Там трое сидят. Не нравятся мне их рожи.
   – Менты, думаешь?
   – Не знаю. Сейчас проверим. – Инспектор вылез из «Форда» и, помахивая жезлом, направился к машине «убойщиков».
   Подойдя, привычно отдал честь и представился:
   – Старший лейтенант Павленко. Документы, пожалуйста.
   В принципе, уже и без документов инспектор видел, что пора сваливать. Это была явно засада, и десять против одного, что по их душу, а не на каких-нибудь квартирных воришек. Просто не знают точно, кого ждут, вот и сидят пока спокойно.
   Тот, который был за рулем, показал ксиву:
   – В чем дело, лейтенант?
   Мазнув по удостоверению взглядом, Павленко очень правдоподобно ответил:
   – Да угнали такую же ночью. Проверяем.
   – У нас здесь задание. Вы не могли бы отъехать куда-нибудь?
   – Хорошо.
   Типично по-гаишному посмотрев на номерной знак «Фольксвагена», Павленко неторопливо пошел к патрульной машине. У того, кто показывал ксиву – Павленко запомнил, что это начальник отдела Шилов, – звякнул сотовый телефон, и он нервно ответил:
   – Да, слушаю!
   «Дергаются, – мысленно усмехнулся Павленко. – А как бы задергались, если бы знали, кто мы такие. Хорошо, мы следов нигде не оставили. Так что ждите, мужики, ждите. Флаг вам в одно место. Только непонятно, кто же нас подставил. Генерал? Или его самого развели?»
   Павленко сел в машину, на вопросительный взгляд напарника ответил:
   – Короче, засада. Отъезжаем тихонечко и сваливаем, – после чего, положив полосатый жезл на торпеду, расстегнул кобуру. Шилов разговаривал с Ольгой, которая осталась в отделе:
   – Роман Георгиевич, есть новости по обходу дома девушки. Соседи видели, что вчера у подъезда долго стояла машина ГАИ…
   Шилов еще не успел осознать важность услышанного, как Егоров, приглядевшись к «Форду», удивленно спросил:
   – А чего это у них номера московские?
   Шилов бросил телефон и, поворачивая ключ зажигания, скомандовал:
   – Это они. Берем!
   Скрябин продублировал команду по рации, чтобы предупредить тех, кто находился в квартире.
   Фрол и Сапожников Скрябина поняли. Но его голос услышали и в «Форде», рация которого оказалась настроенной на ту же волну.
   «Форд», до этого медленно пятившийся, рванул в полную силу. Павленко высунулся из окна и навскидку сделал несколько выстрелов. Одна пуля чиркнула по крылу машины Романа, остальные ушли вбок и ниже.
   Егоров выпрыгнул из «Фольксвагена», встал на одно колено и, двумя руками держа пистолет, выстрелил по гаишной машине. Павленко ответил, но его водитель в этот момент начал разворот, и он опять не попал.
   Из двора можно было выехать только через одну арку, и Шилов, свернув влево, помчался вдоль стены дома, чтобы перекрыть выезд. «Форд» все еще разворачивался, Егоров на бегу стрелял по нему, Скрябин, опустив боковое стекло, тоже открыл огонь. От чьего-то попадания лобовое стекло «Форда» покрылось сетью трещин и стало мутным, но водитель все равно вдавил педаль газа и, с пробуксовкой сорвавшись с места, полетел к выезду из двора. Егоров выскочил прямо перед машиной и в упор расстрелял оставшиеся патроны. Увернуться он уже не успевал. Нос «Форда» ударил его по коленям, и Егоров, перелетев через мчащуюся машину, боком упал на асфальт.
   Ударив по тормозам, Шилов развернул «Фольксваген» и вдавил газ до упора.
   Машины полетели навстречу друг другу.
   Ширина дорожки позволяла разминуться машинам, но Шилов целился прямо в «Форд», и как только его водитель дергал рулем в ту или другую сторону, зеркально повторял маневр.
   Он шел на таран, и гаишник это почувствовал.
   В последний момент, когда казалось, что столкновение уже неизбежно, у него сдали нервы, и он инстинктивно выкрутил руль.
   Со всей дури «Форд» влепился в кирпичный угол трансформаторной будки. Сила удара была так велика, что капот смялся почти до середины, одно колесо сорвало с креплений, захлебнувшийся двигатель вылетел под машину, а мелкие части разбросало на много метров вокруг.
   Когда Стас и Роман подбежали к машине, живых в ней не оказалось. У Павленко было пулевое ранение в лоб, так что он скончался еще до удара о будку. А вот шофер погиб именно при ударе. Перелом ребер и травмы внутренних органов он бы еще, может быть, пережил, но страшной перегрузкой при столкновении разорвало шейные позвонки, и теперь, хотя спина была плотно прижата к сиденью, окровавленная голова неестественно, как у сломанной куклы, свешивалась к плечу.
   – Твою мать! Нам бы хоть одного взять! – Шилов запихнул в кобуру пистолет, развернулся, поискал глазами лежащего Егорова и крикнул: – Петрович, ты как? Живой?
   – Да я-то живой, только ноге, похоже, кранты!
   – Вызывай «скорую», – сказал Роман Стасу, а сам еще раз заглянул в искореженный «Форд»: – Теперь вы имеете право хранить молчание. А все, что вы делали и не делали, вашими корешами будет повешено на вас.

***

   Вечером Роман сидел во дворе дома Полковника и ждал, когда тот приедет со службы. Повезло вдвойне: ждать не пришлось долго, а Полковник не заставил водителя подъезжать к самому дому – из-за начавшегося ремонта детской площадки это было не очень удобно – и последний отрезок пути проделал пешком. Пока он шел, «Волга» с черными армейскими номерами уехала. Отлично: не будет свидетелей.
   – Степан Дмитриевич! – окликнул Роман.
   Раньше его видеть Шилову не приходилось. Он присмотрелся, прислушался к внутренним ощущениям. Определенно, Полковник вызывал уважение. Только как же он тогда влез в такое дерьмо?
   – Чем могу быть полезен?
   – Я думаю, мы можем быть полезны друг другу. Не желаете послушать вот эту кассету?
   Запись прослушали в машине Романа. Шилов не понял, узнал ли Полковник голос Кальяна, но то, что Бажанов был ему неплохо знаком, это точно.
   Прозвучала последняя фраза: «Комарики замучили?». Полковник сидел с каменным лицом. Шилов вынул кассету, вложил в футляр и протянул Полковнику:
   – Этой мой вам подарок.
   – Что вы хотите? – Полковник посмотрел на кассету, но брать пока не стал.
   – Справедливости.
   – Это забытое слово. А вы профессионал.
   – Идеалист, к несчастью. Погиб мой друг. В его смерти виновен человек, который взорвал «скорую помощь».
   – Это не мой человек.
   Шилов недоверчиво усмехнулся, и Полковник поправился:
   – Давно уже не мой.
   – Как его найти?
   Полковник долго молчал, глядя перед собой. Потом взял у Романа кассету и ответил:
   – Каждый четверг с пятнадцати до пятнадцати десяти он ждет в Румянцевском садике у Академии. Других способов связи с ним нет.
   Понять, говорит Полковник полную правду, или все-таки умолчал про «другие способы связи», Шилов не смог. Но в одном не усомнился: про Румянцевский садик он сказал правду.
   – Завтра как раз четверг.
   Полковник кивнул:
   – Он придет. Встреча у памятника.
   – Слово офицера?
   – Да.
   Не глядя на Шилова, Полковник открыл дверь и вышел.
   – Вас давно предали, – громко сказал ему вслед Роман.
   Полковник вернулся и наклонился к окну:
   – А вас – нет?

25

   Оставив охрану в восточном ресторане, Кальян сам сел за руль и привез Джексона на товарную станцию. Его здесь хорошо знали: завидев машину, вахтеры открывали ворота и пропускали, не спрашивая документов.
   Было утро. Рабочий день уже начался, но станция выглядела вымершей. Джексон никогда бы не подумал, что она такая огромная. «Тойота» долго петляла между каких-то складов, мастерских и административных строений и ехала вдоль путей. Наконец, остановились и вышли. Мало того, что вся станция казалась неживой, так это было ее самое мертвое место. Заросшие бурьяном рельсы уходили за горизонт, справа тянулся бетонный забор, слева была разгрузочная площадка с подъемными кранами и еще какими-то приспособлениями, названий которых Джексон не знал, а дальше – откровенно заброшенные амбары, грязные, ушедшие в землю, с выбитыми окнами и распахнутыми дверьми. Из одного амбара вышла тощая собака, посмотрела на людей, вильнула хвостом и затрусила куда-то вдоль рельсов.
   – Платформу и вагон с охраной загонят сюда, – сказал Кальян. – Мы будем ждать во-он там. Вы с напарником будете косить под принимающую сторону.
   – Пароль есть?
   – Все есть. Там, в охране, человек у меня. Подходите, говорите пароль и тихо всех убираете.
   – А как твоего человека узнать?
   – Я же сказал – всех убираете.
   Джексон пожал плечами:
   – Да мне по барабану. Сколько их?
   – Четверо.
   – Мой напарник – один из твоих нукеров?
   Кальян непонятно усмехнулся:
   – Скорее, из твоих.
   Впрочем, то, что он имел в виду, недолго оставалось загадкой. Раздались шаги, и из прохода между заброшенными амбарами вывернул Лютый. Он шел уверенно, держа руки в карманах и не глядя переступая через торчащие тут и там из земли железяки.
   Джексон не удивился.
   А вот у Лютого рожа вытянулась.
   Со спины он не узнал Джексона и с улыбкой поздоровался с Кальяном, а вот когда Джексон развернулся, Лютый вздрогнул…
   – Ты чего, блин, рехнулся?
   – Спокойно, Гриня! Все свои. – Кальян широко ухмыльнулся.
   – И давно?
   – Тихо, тихо! Мы не в ментовке, и я не на допросе.
   – Спасибо, что засветил.
   – Теперь уже все равно.
   – В каком смысле?
   – «Последнее дело комиссара Берлаха». Фильм такой был. Смотрел?
   – Нет.
   – Зря. А вот я в детстве тащился…
   – У меня детство было другое.
   – Тогда поговорим о старости. Помнишь, ты спрашивал, почему таджиков никто на наркоту не трясет? Я тоже задался этим вопросом…
   Джексон оставил их разговаривать и, делая вид, что изучает место предстоящей операции, неторопливо отошел в сторону.
   Место его, конечно, тоже интересовало. Но важнее было другое. После всего, что было здесь сказано, и до начала операции его из-под контроля не выпустят, и возможности связаться со своими не будет. Сейчас – единственный шанс.
   Незаметно достав телефон и держа его перед собой, чтобы оставшиеся сзади Кальян с Лютым не могли видеть, чем он занимается, Джексон стал набирать SMS-сообщение. Получалось медленно: Джексон почти никогда раньше их не писал и путался в кнопках.
   Ну, быстрее!
   Все, не успел.
   По шагам определив, что к нему торопится Кальян, Джексон отправил недописанное сообщение и нажатием кнопки стер набранный текст.
   Тут же рядом с ним остановился Кальян.
   – Кому звоним? – спросил он, глядя на телефон в руке Джексона.
   – Начальнику ГУВД. Медаль зарабатываю.
   Кальян понимающе усмехнулся. Но глаза при этом были серьезными. Очень серьезными.
   Подошел Лютый, встал рядом.
   – Да ладно, расслабьтесь. – Джексон небрежно подбросил телефон на ладони. – Бабе хочу позвонить. А то вечером не приду, она шум поднимет.
   – Это правильно, шум нам не нужен. Поэтому и не звони никому, ладно? И телефончик дай. – Кальян протянул руку.
   Ощущение было такое, что если Джексон не отдаст телефон, другой рукой Кальян выхватит пистолет и застрелит его. И что самое неприятное, ощущение было очень правдоподобным.
   Джексон тем не менее медлил.
   – Извини, больно ставка большая, – подчеркнуто терпеливо добавил Кальян.
   – Я тоже отдал, – сообщил Лютый. – Теперь меня точно с работы выгонят.
   – А она тебе нужна будет завтра, эта работа? – не отводя взгляда от Джексона, усмехнулся Кальян.
   – Дожить бы еще до завтра.
   Джексон положил на ладонь Кальяна мобильник, передернул плечами и пошел дальше осматривать место.
   Опыт тоскливо подсказывал, что от того, как много он сейчас сможет разглядеть и запомнить, вечером будет зависеть его жизнь.

***

   Дождавшись, когда жена уйдет на работу, Полковник взял в комнате магнитофон и заново прослушал кассету.
   – Степу Завьялова помнишь? – спрашивал Бажанов.
   – А то!
   – От Конторы груз он должен принять.
   – Не обрадовал. Его обыграть сложно. Он, поди, уже генерал?
   – Да полковник, командир части. Хватка уже не та, так что обыграешь. Я до МВД ему пару заказиков подкинул. Мол, штаб приказал. Так он за свой полковничий паек все сделал в лучшем виде…
   Не только Кальян помнил Полковника – Полковник тоже не забыл о нем. В Афгане Федя Прахов был одним из самых рисковых и самых удачливых командиров. В его подчинении был разведвзвод, которому давались самые опасные задания. При этом всегда говорилось: «Ну, Прахов не подведет! Прахов сделает!» Прахов и не подводил. Прахов делал. Ни у кого не получалось, а у него выходило. Причем выходило как-то играючи: с блестящим, превосходящим самые смелые ожидания, результатом и без серьезных потерь. Сам всегда возвращался, и ребят приводил.
   Пока однажды не вернулся. Из целого взвода, ушедшего на задание, через три дня вернулись только двое солдат. Взвод попал в засаду, после часа боя Прахов, потеряв половину личного состава, приказал отходить. Из-под огня выбрались только эти двое. Остальные – кто пропал без вести, кто погиб. Прахова тоже долго считали погибшим: солдаты видели, как он получил пулю в грудь и упал.
   Но через полгода узнали, что он жив и находится в плену. Велись какие-то переговоры об освобождении – Полковник не знал подробностей, но знал результат. С душманами не договорились, Прахов остался у них. Хотя возможность договориться вроде была: за него они требовали полевого командира не самого высокого ранга, к тому же давно выпотрошенного нашей разведкой и, соответственно, уже не представляющего интереса. Но по каким-то причинам этого командира предпочли расстрелять, а не пустить на обмен.
   После этого следы Прахова затерялись. Полковник был уверен, что душманы поступили с ним так же, как наши с их командиром. И очень удивился, узнав, что бывший взводный выжил в Афгане и в Пакистане и после шести лет плена вернулся на родину.
   Теперь, оказывается, он работает вместе с Бажановым…
   Хотя в записи не прозвучало подробностей, Полковник догадался, какие именно «пару заказиков» ему подкинул генерал.
   А ведь он действительно думал, что работает на страну.
   Когда он учился в военном училище, такое невозможно было представить. Но потом были Ливан, Мозамбик, Афганистан. Нагорный Карабах. Югославия. Была – и продолжается – Чечня. Все перевернулось с ног на голову. Армию предали. Полковник оставался одним из последних, кто верил, что так не может продолжаться до бесконечности. Когда-нибудь там, наверху, возьмутся за ум. Он верил, что это произойдет. Поэтому и не увольнялся на пенсию, хотя выслуга позволяла. Ждал. Хотел поучаствовать в возрождении. Иначе – жизнь прожита зря. Какой смысл в этой жизни, если все, во что он верил и чему служил, – втоптано в грязь, распродано и забыто.
   Когда старый друг Координатор передал ему первый скользкий приказ, он подумал: вот, началось. Государство должно защищаться не только от внешних врагов, но и от внутренних. И если МВД не в состоянии справиться, то надо заняться этим самим.
   Первым, кого исполнили, был крупный преступный авторитет. Потом – зарвавшийся сверх меры чиновник. Потом… Потом… Распоряжения шли регулярно.
   С каждым приказом Полковнику передавалось короткое досье на объект. Полковник ни разу не усомнился: заслуживает.
   И, грешным делом, удивлялся: мало приказов. После того что они со страной сделали, для выздоровления требуется не иглоукалывание, а хирургическая операция.
   Потом, правда, какие-то сомнения появились. Без фактов, все только на уровне интуиции. Полковник гнал сомнения от себя. Признать их правомерность было страшнее, чем заново оказаться в яме у мозамбикских повстанцев.
   И вот теперь – эта кассета.
   С одной стороны, что – кассета? Какая-то запись, неизвестно кем и неизвестно где сделанная. Может, вообще смонтированная.
   С другой – Полковник чувствовал, что это правда.
   Сомнения исчезли, все встало на свои места. Он работал не на страну, он обслуживал чьи-то шкурные интересы. Его руками и руками его бойцов кто-то решал свои деловые и финансовые проблемы.
   …Полковник выключил магнитофон, достал кассету. Позвонил дежурному:
   – Группам два, три и семь готовность – пятнадцать минут. Я выезжаю.
   – Есть! – прозвучал в ответ четкий голос дежурного.
   Полковник горько усмехнулся: он ничего не знает, счастливчик.
   Когда Полковник в коридоре надевал бушлат, в замке заскрежетал ключ и вошел сын, вернувшийся «с картошки»:
   – Привет, пап! Нам выходной дали.
   Полковник подумал: сын – это единственное, что ему удалось в жизни. А вот все остальное… Лучше бы он даже не начинал!
   Сын продолжал говорить:
   – Одна девчонка из Вологды приехала, я обещал ей Питер показать.
   Полковник вынул бумажник, в котором лежали тысяча шестьсот тридцать рублей. Взял три пятисотки, протянул сыну:
   – На, сводишь ее куда-нибудь.
   – Спасибо. – Сын одновременно обрадовался и удивился: его никогда не баловали деньгами. – Я хотел занимать.
   – Занимать у чужих – последнее дело. Лучше у меня спроси. Все, я побежал!
   Полковник открыл дверь.
   – Пап! Как на службе?
   Он не колебался с ответом: