Евгеньевна Огнева. Барон-дракон

   Можно паковать чемоданы и покупать обратный билет. Простить врага? Они их всех простит и ныне, и присно, и вовеки веков, и в мать и в перемать!
   В захламленном дворике он присел на ящик, откинулся спиной на стену и закрыл глаза. Пусть все тут провалится, скоро он отсюда отчалит. Ему дела нет до людей, до их обид и кодексов. Домой!
   А уж там он разберется…
   — Шо, жиджяра, попался! - визгнул рядом Худорожкин голос.
   Вадим открыл глаза. Мелкого в кости склочного хохла напрочь загораживала широкая фигура
   Михася. Мужик стоял напружинившись, согнув не по росту длинные руки в дугу. Один вид напугает вшивого антелегента до усеру. Рука-коромысло потянулась к Вадимовой шее.
   До чего же вовремя! Андраг взялся за эту, походившую на небольшое бревно, конечность и потянул на себя. Может, Михась и пытался предотвратить, летевшие на физиономию неприятности, но как-то не получилось. Оной физиономией он в стену и впечатался. И как только что Худорожка, мгновенно скис. Ушибся, не иначе. Андраг вдобавок придавил ему шею клещастым захватом.
   Придавил и замер, не последует ли сигнал от Следящих? Нет. Жаль, но и это - в копилку. Глядишь, зачтется по сумме очков.
   — Я тебя на первый раз прощаю. Понял? - он грубо тряхнул оппонента. - Понял?
   Тот подал таки признаки жизни, завозился. Вадим приотпустил хватку. Михась кивнул, бумкнув головой о стену.
   — Молодец. Понятливый.
   Худорожку к тому времени сдуло, как и не было. Вадим не стал дожидаться, пока Михась полностью оклемается, встал и пошел со двора. Назрела необходимость, остаться в полном одиночестве.
   Все последующее время он в том одиночестве и пребывал. С бригадниками связывали, разве, спорадические пьянки. И то, он держался на отшибе. Выпьет, посидит немного с остальными и идет себе в тишину на край островка.
   Построить бы себе тут хатку, да поселиться вдалеке от человеческой гнилоты, оставив незаметный для чужого глаза проход, чтобы те, кто был ему интересен, кого он еще хотел видеть, могли к нему пробираться. Захотят, не захотят - их дело. Он и один проживет.
   Себе-то не ври, ехидно влез Андраг. Тебе плевать на признание и авторитет. Тебе безразличны деньги и слава. Ты можешь обходится малым - привык. Но тебе никогда не обойтись без женщины.
   Природа, мать ее! Она свое возьмет, и станет дракон Старой крови по ночам вылезать из своего укрытия, чтобы,- как выразилась бабка, - тырить женщин по округе.
   А что! Населю ими остров, осную новое государство. Бабы пусть пашут, дикоросы собирают: шишки, грибы-ягоды; охотятся, а я стану охранять их покой. В начале каждого месяца - известно - разборки. Заживем!
   Не зря Ваниль хвостиком тянулся за хозяином, не зря полдня тянул на одной ноте грустную песнь про аванс. Босс сломался. Аванс перепал таки полуголодной бригаде. Тут же обнаружились добровольцы, ехать за провизией и конечно водкой. Худорожке с Михасем бригада в доверии решительно отказала. Поехал тот же Ваниль, прихватив с собой тихого, непьющего, работящего, и до щепетильности честного таджика Амона.
   Или превращаюсь в алкоголика, который пробку понюхал и готов, или водка оказалась паленой, вяло мыслил Вадим. И выпил-то всего-ничего, а как развезло. Надо было поесть. Но в глотку ничего не лезло. Сказывалось напряжение. Уже несколько дней Ангарский оставался настороже.
   Теремок складывали из гладко отесанных бревен в три поверха или, как принято называть в современном строительстве - этажа. Перекрытие настелили накануне, установили подъемник и с утра в среду начали поднимать последние венцы. Бригадники не плохо приработались за прошедшие два месяца. Работа спорилась. Вадиму даже нравилось. Он весь вкладывался в физическое напряжение, когда не надо ни о чем думать, когда есть простые команды и простые действия.
   Торец бревна просвистел буквально в сантиметре от его головы. Сработало шестое чувство,
   Вадим успел пригнуться. Бревно впечаталось в незакрепленную шкантами стену и разворочало ее до самого основания. Снизу закричали. Он встал на четвереньки и прополз за нижними венцами, чтобы вылезти с другой стороны площадки. Никто не видел его в месте аварии. Он затаился за переборкой и стал наблюдать. Первым на площадку влетел Худорожка. Ух как он рыскал! Носом землю рыл, на брюхо лег, чтобы заглянуть под завал, в который превратилась стена. Сквозь щель в переборке Вадим разглядел его озадаченное лицо.
   Все работы на тот день свернули. Зацепило бригадира. Как смогли, оказали ему первую помощь, вызвали по рации машину и отправили в город. Михася, стоявшего у рычагов подъемника, примерно наказали лишением дневного заработка. На том и успокоились. Подумаешь, три венца разнесло. Их вывели на следующий день.
   Ангарский со своей версией происходящего не выступал. Зачем? Сам разберется. Хотя и разбираться, в сущности, не надо. Так ясно - Михась и Худорожка. И мотив ясен, и генезис, и принципы исполнения.
   Хорошо бы заглянуть им в черепки. Только и остальные развернутся перед внутренним взором:
   Ваниль, Амон, Кочергин, вернувшийся на следующий день с перевязанной рукой бригадир. И хлынет поток: чужие воспоминания, чужие, примитивные заботы и желания. Зачем ему, дракону
   Старой крови вникать? Ему же и так все ясно! Он не станет наказывать. Он пощадит. Судьба или
   Следящие не зря посылают ему шанс. Всего делов-то - продержаться две недели до конца стройки.
   И уйти. Тогда есть большая вероятность, что задание ему зачтут. Это вам не хама на улице отпустить, это вам покушение на мою драгоценную жизнь случилось. Просто обязаны, зачесть очко и - свободен.
   Вадим спал вполглаза, все время озирался и даже перестал уходить на свой краешек вселенной для ежевечерних медитаций; сидел со всеми, постоянно находился в толпе, в гуще. Попробуй, достать его тут два мстительных хохла - фиг получится.
   Выпили они качественно. Считай, первый раз с начала стройки удалось по настоящему оттянуться. Они и оттягивались. Все кроме Амона. Тот не пил по соображениям веры. Остальные пили по соображениям полного и безоговорочного неверия практически ни во что. Так решил для себя Ангарский и примкнул. Неудачно, как оказалось. Его повело с первого стакана. Он уполз в недостроенную баньку, улегся там на куче сена и задремал.
   За стенкой говорили. Спросонья Вадим не сразу разобрал кто, а когда разобрал, весь обратился в слух.
   — Да як же ж я его достану? - ныл Худорожка.
   — Как хочешь, но чтобы достал, - отвечал Михась без всякого акцента. В бригаде привыкли, что он почти всегда молчит, а когда говорит, не разберешь и половины исковерканных суржиком слов.
   — Вин же ж сторожится. С глаз не сходит. Все у куче.
   — Вымани.
   — Не пойдет он за мной.
   — Придумай чем приманить, чтобы пошел.
   — Так пусть же ж себе уезжает. На что он тебе?
   — Урою суку! Кишки на гвозди развешаю. Язык галстуком пущу.
   — А як поймают? Тут же ж не Абхазия. Сховаться некуда. Болотина кругом.
   — Заткнись. Про Абхазию ни кому не говорил?
   — Да кому оно надо?
   — Этот не пытал?
   — Ни. А ты ж с ним там встречался?
   — Было дело.
   С Вадима разом слетел хмель. Тошнота и та куда-то пропала. Он напрягся, готовый вскочить, и тут же замер, затаился, опасаясь дышать в полную силу. Он мог бы поклясться, что никогда раньше не встречал Михася…
   Всему свое время, всему свое место и назначение. Всему!
   Андраг раскрылся слушая Мир. И…
   Горело сено в амбаре. Горело вокруг. Горели деревянные перила и рамы в окнах дома. Гасан за ноги подтаскивал труп бомжа к двум другим, уже готовым к сожжению. Перемазанный копотью
   Вадим, с такой же закопченной Гресиме на руках скрылся за воротами…
   Михась, сидел недалеко, лица видел отчетливо. Он знал всех убитых по именам. И не только. С тем, которого притащил Гасан, что-то такое было связано… Андраг отмахнулся: дальше, дальше.
   Уткнувшись головой в скошенную траву, он продирался сквозь сумбур чужих пьяных мыслей.
   Пока не наткнулся!
   Это были более поздние воспоминания, по времени совсем недавние. Лето, наверное, прошлого года. Солнце. Усушенное до треска травяное пространство с выступающими камнями - пустырь, костер из мелких кривых сучков и старой камеры и… Гасан! Они его распяли, прибили гвоздями к твердой земле и пытали. Их было четверо. В стороне кучей лежал кто-то уже убитый. Гасан был еще жив. Одетый в комуфляж, в черной по брови косынке Михась, вспорол ему живот и тащил оттуда кишку, зацепив изогнутой крючком проволокой. Рот Гасану разрезали до ушей, половые органы валялись рядом. Они не пытали его о чем-то конкретном, они его просто мучили.
   Просто мучили! Зачем он подался в Абхазию?! Он же прекрасно устроился на Российской стороне. Нужда заставила? Теперь не узнаешь, да и не важно.
   Теперь все не важно. Нет больше огромного, сильного, светлого человека, который мог позвонить в любое время суток, в любое время года, в любое время жизни и сказать: "Ты мне нужен".
   Вадим застонал. Двое за тонкой переборкой вскочили и кинулись смотреть, кто это там притаился. Когда они прибежали, Ангарский стоял на четвереньках. Его рвало.
   — Що, жидяра, нажрался? - визгнул Худорожка, подскочил и ударил ногой вподдых. Вадима подбросило. От боли потемнело в глазах. Из полета он вернулся носом вниз на заблеванную солому.
   Теперь к нему придвинулся Михась, и уже сгреб за куртку на спине, приноравливаясь поудобнее ухватить шею, когда рядом обозначились многие голоса.
   Короткая разборка прошла мимо Вадима. Он лежал, стараясь отдышаться. Мат стоял такой, комары и те сгинули, ушли от греха. Худорожке, кажется, прилетело пару раз. Михася трогать поопасились, но от недвижного Вадима отогнали.
   Спасибо, мужики, это вы вовремя. Я сейчас оклемаюсь и пойду. Я совсем пойду. Мне НАДО.
   Хрен с ней, с аккордной зарплатой. Переживу. Пойду я. Пешочком по отсыпке два часа до бетонки, там кто-нибудь подберет. Нравы тут старые, денег за подвоз не спрашивают. Мне главное уйти. Мне

НАДО.

   Он непрерывно что-то себе твердил, проговаривая слова чуть ни по слогам. Необходимо было забить собственный мысленный эфир, иначе с маниакальной четкостью перед глазами вставал распятый Гасан. Замучить, а не просто убить, как убивают по необходимости… Убить сладко… А-а а-а!
   — Ваниль, - голос едва повиновался, - Мне в больницу надо.
   — Он тебе что-нибудь повредил?
   — Болит внутри, - не соврал Вадим. Действительно болело. Внутри болела душа.
   — Зачем пешком? Рация есть. Скорую помощ вызовем.
   Ваниль двинулся в сторону вагончика, но не прошел и двух шагов, как его перехватил бригадир:
   — Стой, Ванилька, нельзя скорую.
   — А если человек помрет? - возмутился непонятливый татарин.
   — Меня хозяин за прошлый вызов чуть со света не сжил и предупредил: еще инцидент, и он наши деньги надвое поделит. Вторая половина пойдет в оплату за медицину.
   Ваниль встал на месте. Лицо из решительного сделалось нейтральным. Дойдет Вадимка. Он мужик крепкий. И не хромает даже. Дойдет.
   — Ты в городе сразу в больницу иди, - напутствовал он Ангарского.
   В старую, порядком уже истрепавшуюся сумку полетело барахло. Легонькая сумка, с такой и болящий справится. Оповещенные уже о запрете на мед вызовы, а главное о каре за них, бригадники, кто безразлично, а кто и злорадно поглядывали в сторону, молча собирающегося товарища. Ангарский застегнул молнию на сумке, и, ссутулившись, двинулся из вагончика. Проходя мимо стола, захватил непочатую бутылку и сунул ее в карман. Народ не возмутился.
   Узкая песчаная отсыпка змеилась, пропадая впереди между низкорослых болотных сосенок. Кое где вровень с их куцыми темными кронами вставал рогоз. Пушились его черные бархатные верхушки. Осень. Стайка чахлых осинок по колено утонула в собственной облетевшей листве.
   Сквозь сплошную кудель мха просвечивали капли клюквы.
   На дом Гасана тогда напала, оказывается, не шайка бомжей. Они были разведкой боевиков.
   Наемники. Ни одного грузина. Двое с западной Украины, один эстонец, двое русских. Михась - наемник, воюющий за деньги, но главное, за право убивать себеподобных - командир - единственный остался жив. Он потом выследил Гасана, выманил его в Абхазию и…
   Подходящая гривка нашлась километрах в трех от строительства. Вадим перепрыгнул мочажину, заполненную черной болотной водой, по валежнику залез на склон, сел, а потом и лег между корнями кедра. С дороги не видно. На комаров он не обращал внимания. Не холодно. Не голодно.
   Тихо. Оставалось, просто ждать.
   Отсыпку на плоской гривке, которой предстояло стать дачей крутого мена, делали по образу и подобию месторождения: расчистили середину и подняли, вбухав триста примерно магирусов песка; от весенних вод опаясали песчаным же валом. По периметру остались сосны, кустарник, трава, изумрудный мох - кусочек первозданной тайги. Сама по себе такая отсыпка с подъездной дорогой могла потянуть тысяч на тридцать долларов. Когда на ней встанет трехэтажный теремок с полнм автономным обеспечением, а дорожку закатают в асфальт - на все сто. Красиво заживет упитанный мен, если не посадят или не отстреляют.
   На краю отсыпки у, спрессованного в камень, песчаного бархана притулился дощатый сарайчик вертикальной конструкции. Из жилого вагона к нему то и дело курсировали насельники. В основном немыслимыми траекториями. Водки, все-таки, парни привезли достаточно. Мало кто доходил до заветной цели, отливали по дороге. Некоторые все же добирались, однако зайти внутрь никто не сподобился. Журчали вокруг.
   Вот еще двое бредут. Один вихляется из стороны в сторону. Другой ступает как шагающий экскаватор. Ручищи ковшами. Голос урчит низко, утробно:
   — Завтра сядешь на рацию, обзвонишь все больницы в городе и узнаешь, что с ним стало, когда обратно отпустят. Понял?
   Грабка вовремя метнулась в сторону и придержала, споткнувшегося Худорожку.
   — Понял?
   — Да кто ж меня к рации пустит?
   — Подольстись к бригадиру.
   — Да як же ж?
   — Придумай. И дурика мне тут не строй. Иначе я тебя самого в мох закатаю, не хуже чем в асфальт. Скажешь, мол, опасаюсь, за здоровье сотоварища. Вгорячах пнул. Раскаиваюсь.
   — Не поверят.
   — Твое дело сказать. Денег пообещай с получки.
   — Михасю…
   — Худорожка. Сука, бля! - донеслось от вагончика. - Пидор, последнюю бутылку утащил.
   Оттуда в сторону заговорщиков двинулись двое.
   — Точно? - угрожающе пророкотал Михась.
   — Так я ж хотел на завтра… похмелиться…
   — Иди, отдай!
   — Да як же ж…
   Михась коротко ткнул Худорожку кулаком. Тот охнул, качнулся, раззявил было рот закричать, но Михась прикрыл ему пасть ладонью как лопатой.
   — Иди отдай. Ко мне больше не подходи. Завтра все сделаешь, как я тебе сказал. Узнаем, когда долинный возвращается, подкараулим на дороге. А пискнешь кому, и тебя за ним отправлю.
   Мелкий мужичонка несколько раз икнул, привыкая к воздуху, развернулся и потрюхал в сторону разъяренных бригадников. Михась двинулся к дощатой конструкции, первым за весь вечер растворил дверь и взгромоздился над очком.
   Худорожку всосало в освещенную дверь вагончика. Дверь закрылась.
   А нам света и не надо. Андраг, терпеливо, прождавший своего часа за кромкой отсыпки, одним прыжком выметнулся на эту сторону. Ой же ж, Михасю, хиба ж ты дверь то не запер? Знал бы так и припер чем тяжелым с той стороны. А так сидишь себе, нужду справляешь.
   Андраг ждал, слившись с темнотой. За дверью завозились. Михась, кряхтя, распрямился. Штаны натягивает.
   Не успел. Дверь перед носом бывшего наемника бесшумно распахнулась. В следующее мгновение на шее сомкнулись железные пальцы. Андраг придавил - выключить на некоторое время, а не убить. Убивать он его будет вдалеке от людей, там, откуда не долетят крики. Придавил, легко взвалил на плечи и опять же прыжком выметнулся за край площадки, к лесу, к болоту, за кусты, вниз в топкий мшаник, потом по кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам. Зря, что ли он сюда хаживал чуть ни каждый вечер? Нашел себе тропочку, никакой следопыт не допетрит.
   Уф. Михась зашевелился в пределах веревок, открыл глаза, но ничего не увидел. Темны осенние северные ночи, не хуже южных. К тому же сегодня тучки на небе, ни луны, ни звезд. И дождичек вот-вот начнется. Это нам наруку.
   Андраг видел в темноте не хуже чем днем. Рожа наемника налилась кровью. Он рыпнгулся было заорать, но рот тут же забило куском мха с землей. Михась замотал головой. Он не понимал!
   — Гасана помнишь? - тихо спросил Андраг. - Если забыл, я тебе напомню: рыжий такой, веселый. Он был моим другом.
   Белки глаз у Михася чуть поблескивали. Не промахнешься. Замучить его тут как он Гасана?
   Голову обнесло горячим. Пальцы сами рванулись к этим белкам и провалились в склизлое и теплое. Михась взвыв утробой, закрутился на месте. Андраг отпустил. Пусть боль дойдет, пусть первее боли дойдет страх. Чтобы понял, как мучились его жертвы.
   В следующую минуту Андраг сам схватился за голову. В ней, разрывая изнутри, зазвенело.
   Зуммер, ввинчивался в мозг не звуком - болью. Непрерывный, страшный телефон, чуть было не заставил внутренности вывернуться наизнанку. Но горячий вал, охвативший затылок тут же и отпустил.
   Ему подали сигнал. Его предупредили. Он должен внять.
   Он должен!
   Вадим мотнул головой, раз, еще раз, вытряхивая из нее остатки предупреждающего сигнала, пока не затихло окончательно; повернулся к Михасю, взял его голову в захват и рванул вверх и вбок. Под руками захрустело как в камнедробилке. Тело Михася мгновенно обмякло. Вадим буквально пальцами ощутил, как из него истекла жизнь.
   Не по-осеннему густой дождь смыл следы. Топь упокоила тело наемника. Мох распрямился, трава встала стеной. Не было никакого Михася. Не тащил тут Андраг тело своего врага.
   Утром он выбрался к бетонке. За ночь дождь принимался дважды. Вадим вымок до нитки, потом успел чуть обсохнуть. Даже помылся в канавке у дороги. Потом опять дождь. Ночь завершилась густым холодным туманом. Вадим пробирался по нему едва переставляя ноги. Но не останавливался. Движение происходило как бы помимо него, само по себе. С дороги не собьешься.
   Шаг вправо, шаг влево - канавы с водой. Впереди непроглядность.
   Пригодилась бутылка, которую он нагло сгреб со стола, уходя со стройки. Он ее высосал, как только за спиной послышалось гудение мотора. КРАЗ шел медленно, крался в тумане. На счастье
   Вадим вышел на относительно свободный от тумана пятачок. КРАЗ затормозил. Ангарский кое-как влез во внутрь и плюхнулся на сидение.
   — До города подвезешь? - промямлил заплетающимся языком.
   — До двадцптьчетверки. Оттуда сам добирайся.
   — Давай.
   Глаза закрылись, он провалился в темноту.
   Молодая тетка, торгующая с лотка дешевой обувкой, косилась на Вадима, подозревая в нехорошем. Лоток развернулся возле телефона автомата, отгородив, его от страждущих общения граждан. Пошатывающийся грязный патлатый мужик шагнул через картонные обувные коробки к аппарату, не спросив разрешения. Тетка гавкнула, обозвала пьянью. Он не обратил внимания. А когда она попыталась его толкнуть обернулся и глухо, страшно посмотрел. Да пусть звонит! Пусть подольше звонит. Сейчас придет Вагиф. Где только его носит? Вечно его нет, когда нужен. Вагиф ему…
   — Марго, это - я.
   — Ты где?!
   — Звоню из универсама.
   — Я сейчас приеду.
   И бросила трубку. Вадим будто наяву увидел ее порывистые, нервные движения: сорвалась с места, схватила пальто, ключи от машины. Приедет. Собственно, он и не сомневался. Она, конечно, могла устроить спектакль, поводить его как рыбку. Не стала. Знакомое теплое чувство поднималось внутри. Приедет Марго, и все станет хорошо и спокойно. Только она умела создавать вокруг него изолирующий, мягкий внутри кокон. Сейчас самое время, отгородиться от происходящего и уйти в покой постели. Чем дальше от людей, тем лучше. Не видеть, не понимать, не вникать, и не дай
   Высокое Небо, не проницать в их гнилые души.
   — Пачему тут стоишь? Тавар уронил! Да. - Низкорослый брюнет в штанах пузырями и такой же пузырястой кожаной куртке нарисовался прям посередине мысли. Коровьи глаза светились некоторой злостью на человека, посягнувшего на его угол. Был бы индивид в нормальном прикиде,
   Вагиф сто бы раз подумал держать форс перед Нинкой или нет. А тут - не поймешь, не то работяга, не то вообще бич. И пошел, на обидчика, изображая крутой восточный гнев.
   В следующую секунду его буквально смело. На пол с прилавка брякнулась пара тяжелых как литейные башмаки кроссовок. Пустые коробки расскочились на пол магазина.
   Марго в совершенно ослепительной, немыслимой шубке, в коротюсенькой юбочке - девочка, девочкой - кинулась Вадиму на шею.
   — Где ты был!? Я с ума сходила, обыскала весь город. Где ты был!? - маленькие кулачки замолотили его по спине. Марго всхлипывала и смеялась. Ее макушка едва доставала Вадиму до подбородка. Он смотрел поверх. Теперь возмущалась продавщица, на что хозяин лотка никак не реагировал, - такая "шуба" может вообще твою торговлишку прикрыть, - цыкнул даже на свою подружку и без дальнейших выяснений пропустил парочку вовсояси.
   Марго неистовствовала. Она соскучилась. Она сходила с ума: зацеловала его с ног до макушки, искусала, обвила, обволокла своим телом - не выпустит больше. Не выпустит! И он ей в который раз доказывал, что тоже скучал. Да и в самом деле скучал. Приподнимал ее легкую как пушинку и дразнил, только касаясь, только щекоча, лаская, пока она не начинала кричать. Потом выгибалась дугой - на, возьми. Ну, возьми же! И он брал.
   Только к утру, когда оба устали, уже засыпая, Вадим пробормотал:
   — Можно попросить тебя об одной малости?
   — Все, что хочешь.
   — Если станут спрашивать, когда я вернулся, скажи - утром двенадцатого.
   — У тебя неприятности? - голос Марго был совсем не сонный. Вадим струдом разлепил веки.
   Подруга смотрела тревожно. Испугалась за него, маленькая.
   — Чепуха. Это, чтобы меня не дергали… чтобы нас не дергали.
   — Ты мне потом все расскажешь?
   — Да.

Глава 3

   Пятница. Пусть скорее наступит пятница. Типа: пусть скорее грянет буря. Пусть скорее настанут вечер, покой, одиночество. Чиж, подлец, в динамике с утра подзуживает: "Сегодня точно напьюсь…" И я напьюсь. Мне положено.
   Вадим давно уже полюбил пятничные вечера. Марго на протяжении всех пяти лет, что они были вместе, в этот день отправлялась на дачу. По пятницам Васюковы принимали гостей. Марго надлежало играть роль хозяйки. Она периодически намекала Вадиму, как ей это надоело, как она устала. Однажды, - в который уже раз, - разговор зашел об их совместном отъезде. Она тогда была в особенно плохом настроении. Муж устроил скандал по поводу ее поведения и втянул в него, приехавших на каникулы детей. До младшего, кажется не дошло, зато старшая все поняла и выразила матери свое неудовольствие. Марго плакала, расписывая подробности.
   — Разводись, - предложил Вадим.
   — Разведусь, - всхлипнула Марго.
   — Уедем.
   — Разведусь, - зло повторила Марго и укатила, обеспечивать пятничное суаре.
   Редко теперь поднимавший голову дракон встрепенулся. С него опали чуть ли не все серебряные чешуйки. Вадим невесело усмехнулся. Дракон положил голову на лапы и прикрыл глаза. Задремал.
   Сначала Андраг ждал: вот-вот грянет очередной сигнал. Не последнюю роль в ожидании играли его отношения с Маргаритой. Он к ней привязался, на столько, что в иные моменты не представлял себя вне ее жизни. Потом приходило трезвое понимание: нет. А быт тем временем затягивал, теплилась, возгоралась и затухала их карманная фирмочка. Жизнь обставлялась необходимыми вещами. Происходили даже отпуска, в которые он уезжал к родителям. Марго сама покупала ему билеты. Обязательно в оба конца. И он возвращаясь, опять принимался за работу, перемежая ее качественными загулами, которые доводили близкую женщину до белого каления, но конца их отношениям положить так и не смогли. Она, в конце концов, притерпелась и смотрела на его пьянку, как на необходимое зло. Вадим, таким образом, жил. Андраг все больше дремал. Но вполне комфортно.
   Офис, он же Вадимово место жительства, сверху донизу и вдоль и поперек загромождала оргтехника. Такая сложилась в этом году конъюнктура. В начале года Ангарский предложил перепрофилирование деятельности, Маргарита быстро все просчитав, согласилась. В запарке нахватали кроме нужного, всякого барахла. Теперь бы избавиться. Вадим походя пнул коробку с монитором, которая углом вылезла в дверной проем. Мешала, сволочь. Руки заняты. В каждой по полторашке пива из круглосуточного магазинчика на углу. Хоть всю ночь бегай, добавляйся. А собственно так оно и будет. Выпьет, что принес, пойдет по ночному холодку за следующей порцией, а захочет и водки купит. Но водка, это на долго - дня на два, на три. Жди тогда скандала с непременными упреками. Однако он привык, она привыкла, даже немногие, знакомые, кто к ним был вхож, в основном подруги Марго, и те привыкли.
   Телевизор, установленный на те же коробки, тихо лаял в углу. Вадим звука не добавлял. Зачем?
   Ничего нового оттуда ему не сообщат. К спорту он был равнодушен. Политика его тоже не интересовала. Разве, изредка прорвется на экран какой-нибудь приличный фильм. Хотя на старой колымаге, выпуска времен перестройки и ускорения, лица угадывались уже с некоторым трудом. Да и программ всего три. Марго тихо радовалась, когда обнаружила узость телевизионного доступа.