Страница:
Малярия, это наказание Господне, свирепствовавшая в феодальном поместье Каэтани, сильно осложняла его обитателям жизнь, но хозяева не предпринимали ничего для борьбы с ней. Донна Виттория коллекционировала скальпы, а ее ученый муж, дон Леоне, был всецело поглощен своей наукой. Малярия раз и навсегда исчезла после осушения болот и превращения всех земель в пахотные, что было сделано по личной инициативе Муссолини. Не всякий диктатор может похвастаться столь чистой страницей в темной книге своей биографии!
Я поцеловал донне Виттории руку, чем несказанно удивил ее – наверное, потому, что она была уверена, что все немцы щелкают каблуками и кланяются в пояс. Старый, но надменный лакей с лицом, на которое наложила свой отпечаток малярия, предложил мне виски с таким видом, будто оказывает мне великую честь.
Мимоходом представив меня двум другим игрокам в бридж, донна Виттория затащила меня в библиотеку, где не было сказано ни слова о бридже. Она извлекла из ящика пухлую пачку листов, исписанных от руки, и сунула ее мне в руки, произнеся при этом: «Это мои мемуары о старой Европе».
Она заговорила о моих связях с издателями, о моих переводах и моей работе над биографией кардинала Фарнезе. Как многие гранд-дамы старой Европы, в отличие от так называемых гранд-дам нынешнего времени, она была весьма сведущим и умелым собеседником. Ее манера вести разговор была одновременно невыносимой и притягательной. Она принялась расспрашивать меня о Гитлере и его помощниках, выразив надежду, что встретится с ними, если они приедут в Рим, дав мне понять, что, какими бы неприятными они ей ни показались, они все-таки заслуживают места в ее коллекции знаменитостей. Мне пришлось разочаровать ее, так же как я разочаровал Боккини, чье имя тоже было упомянуто:
– Che simpatico signore. E uno dei nostri, un vero peccato che fa quel mestiere.[6]
В то время я никак не мог понять, почему она назвала его человеком своего круга. Впрочем, позже я понял почему, а также обнаружил, что его профессия была совершенно неприемлема для нее и ее класса.
Потом, словно капризная мадам Помпадур, быстро охладевшая к своему мимолетному фавориту, она потеряла ко мне всякий интерес. Мне было велено прочитать ее мемуары и как можно скорее получить контракт на перевод и издание с каким-нибудь немецким издательством. Кроме того, она желала получить гонорар за свою работу, ибо уже устала от благотворительности. Сколько получу за свой перевод я, ее совершенно не интересовало. Подозвав кивком пострадавшего от малярии лакея, она величественным жестом протянула мне руку для поцелуя. Мы распрощались по-английски, как и полагалось по правилам ее салона.
Игроки в бридж не обратили на меня никакого внимания, как и я на них. Колонны Театро Марчелло напомнили мне о царственной даме Древнего мира, которая, наверное, много раз сидела здесь и смотрела представление. Ливия, жена императора Августа, доставившая ему много неприятных минут, могла бы быть сестрой донны Виттории.
Усевшись на скамью на Форуме, стоявшую в тени, я углубился в чтение воспоминаний этой римской матроны из рода Колонна. Как и следовало ожидать, в них царила страшная путаница. Тем не менее они представляли живую картину умиравшей или уже умершей Европы, и, если бы она позволила мне распорядиться ими по своему усмотрению, я сумел бы сделать из них милое собрание зарисовок, отражающих мир, который с такой чарующей непринужденностью покончил с собой в 1914 году.
Плодом моих трудов стала книга, озаглавленная «Виттория Сермонета, воспоминания о Старой Европе». Она вышла уже давно и сейчас вряд ли кого заинтересует, учитывая равнодушие большинства читателей к этому вопросу. Однако я рекомендую полистать ее литературным гурманам и обещаю, что их старания будут вознаграждены. Необычные вечера, маскарады, служба при дворе королевы с 1903 года в качестве фрейлины, охота на лис в Кампанье – все это трансформировалось в мемуарах герцогини в красочную хронику светской жизни того времени.
«Мое первое дежурство при дворе случилось во время официального визита немецкого императора, приехавшего в Рим со своим сыном, наследником престола. Кто из нас мог подумать тогда, что всего через несколько лет разразится Большая война! Те яркие весенние римские денечки были праздничными и веселыми. Его величество король вместе со своей свитой приехал на вокзал, улицы, по которым ехал кортеж, были украшены лавровыми венками, а на каждом доме висели итальянские и немецкие флаги.
Королева, окруженная группой молодых очаровательных фрейлин, одетых в яркие элегантные платья, ожидала гостей в королевском дворце в так называемом Кирасирском зале. У каждой из нас на голубой ленте, прикрепленной к левому плечу, красовался бриллиантовый шифр с инициалами королевы. Все мы в то счастливое время были веселы и беспечны. Я хорошо помню, как королева просила нас во время торжественного приема не смеяться и сохранять серьезность. Боюсь, что сегодня в таких просьбах уже не было бы нужды.
Император приехал в Рим с впечатляющей свитой из офицеров. Когда они поднимались по большой лестнице королевского дворца, слышалось звяканье сабель и звон шпор. Выше среднего роста, все они были великолепны в своей белой форме, кирасах и серебряных шлемах, украшенных золотыми орлами. Один красивый молодой человек с очень светлыми волосами, шедший среди этих гигантов, выглядел истинным Лоэнгрином. Однако, сидя рядом с ним за столом, я, к своему огорчению, обнаружила, что он совсем не умеет вести легкую, непринужденную беседу. Все остальные были очень похожи на него, за исключением императора и наследника, которые болтали без умолку и уснащали свой разговор шутками и остроумными замечаниями. Поэтому среди персон самого высшего ранга во время этого официального визита царила самая непринужденная атмосфера.
Я также участвовала в большом приеме, устроенном в Капитолии моим дядей Просперо Колонной, который в ту пору был мэром Рима. Три капитолийских дворца были соединены по этому случаю временными галереями, украшенными великолепными гобеленами. Благодаря этому люди могли переходить из одного музея в другой и бродить по ярко освещенным залам, заполненным шедеврами греческого и римского искусства.
Мой дядя, который взял на себя роль гида, провел нас в небольшой зал, в котором стояла Венера Капитолийская. Знаменитая статуя купалась в лучах мягкого розового света, который, казалось, каким-то чудесным способом наполнил ее жизнью.
– С разрешения вашего императорского величества, – сказал дядя, – я хотел бы представить вам мою официальную жену.
Император разразился понимающим смехом.
На следующий день в Квиринале был устроен банкет, на котором речи и тосты произносились в удивительно сердечной атмосфере. Император говорил по-немецки звучными фразами, из которых я мало что поняла, но заключительные слова были произнесены на хорошем итальянском:
– Поднимаю бокал за прекрасное итальянское солнце и за процветание замечательного итальянского народа.
Все было окрашено в розовые тона. Кто из нас мог в те дни представить, что разразится война?»
Почти тридцать лет спустя донне Виттории Колонне выпала честь присутствовать на другом большом обеде в том же самом королевском дворце в своей прежней роли ее величества. На этот раз почетными гостями, вместо веселого кайзера и его жизнерадостного сына, были Адольф Гитлер и его спутники. Разумеется, новые кавалеры, не имевшие серебряных шлемов и явившиеся на обед в мрачных черных и коричневых формах, не доставили герцогине столько удовольствия, сколько прежние. Единственным утешением, с ее точки зрения, было то, что во главе стола сидел его величество король Виктор-Эммануил III. Заключив договор с императором Вильгельмом II, он предложил сделать то же самое и коричневому диктатору. Один из его тостов прозвучал так:
– Шлю самые теплые пожелания вашему народу, фюрер, так много сделавшему для развития в Европе цивилизации и созидательной энергии, который вы столь решительно ведете к славному будущему.
Другой был произнесен канцлером Гитлером, на этот раз целиком по-немецки:
– Наша взаимная дружба является не только залогом безопасности наших народов, но также гарантирует всеобщий мир. Думая об этом, я поднимаю бокал и пью за процветание вашего королевского и императорского величества, ее величества королевы-императрицы и всего королевского дома, а также за успехи и процветание всей великой итальянской нации.
Год спустя началась война, а через пять лет Виктор-Эммануил тайно бежал из Рима, опасаясь мести своего союзника по оси, Адольфа Гитлера. Его бегство нанесло итальянской монархии такой же смертельный удар, какой отъезд Вильгельма II в пульмановском вагоне в Голландию в свое время нанес немецкой концепции монархии. Уезжая, Виктор-Эммануил, должно быть, вспоминал банкет 4 мая 1938 года, на котором обе стороны клялись в вечной верности друг другу – кто знает? Я уверен только в одном – донне Виттории не удалось вновь пережить маленькое эротическое приключение, которое выпало на ее долю во время визита кайзера и его наследника: «Наследник с самого приезда в Рим самым невинным образом ухаживал за мной. На описываемом вечере, проходя мимо меня, он прошептал: «Весь вечер в моем шлеме пролежала роза, которую мне очень хочется подарить вам. Не кажется ли вам, что сейчас самый подходящий для этого момент? Пожалуйста, возьмите ее побыстрее, только, ради бога, сделайте так, чтобы мой отец ничего не заметил!» Роза перешла в мои руки, и никто этого не увидел».
Рудольфу Гессу, который в качестве заместителя фюрера и рейхсканцлера был в 1938 году равен по положению наследнику престола, конечно же и в голову не пришло спрятать под своей фуражкой розу, чтобы вручить ее донне Виттории. Жаль, что она не описала более поздний период своей жизни. Ее салоны в Театро Марчелло сделались одним из двух главных центров антинемецкой пропаганды в Риме, и не было такой грязной или глупой сплетни, выдуманной или основанной на реальных событиях, которая не повторялась бы здесь с веселой развязностью. Она умерла в Лондоне несколько лет назад, глубокой старухой – типичная представительница той эпохи, которая сошла в могилу гораздо раньше ее, под звуки пистолетных выстрелов в Сараеве.
Другим автором, который нанял меня в качестве переводчика, был еще один представитель старой доброй Европы. После солдата и великосветской дамы ко мне обратился дипломат высокого ранга. Граф Луиджи Альдовранди-Марескотти, чьи воспоминания о 1914–1919 годах были переданы мне для перевода, начал свою карьеру в 1914 году в качестве советника итальянского посольства в Вене. Его карьера достигла своего пика в апреле – июне 1919 года на мирных переговорах в Париже, в которых он участвовал в качестве главного личного секретаря министра иностранных дел, барона Соннино. Он также принимал участие в Межсоюзнической миссии западных стран, которая вела переговоры с царским режимом, когда он был уже на грани гибели. Очарование его мемуаров заключалось в живых и элегантных портретах знаменитых людей, пути которых пересеклись с дорогой графа.
Der Krieg der Diplomaten,[7] как было названо немецкое издание книги Альдовранди, можно порекомендовать всем тем, кто хочет ознакомиться с макиавеллиевскими приемами и методами итальянской дипломатии. Переводя этот труд, я выслушал несколько незабываемых лекций его автора, которые были не только весьма содержательными и интересными, но и изобличали в нем пылкого патриота своей страны.
Как один миг пролетели годы, наполненные переводческой работой, из которой я извлек много полезных уроков, общением с теми, кто записал свои воспоминания о столь различных мирах, и обработкой и компиляцией материалов о жизни Фарнезе, собранных мною в Риме, Парме и Неаполе, годы, прошедшие со времени моего возвращения с берегов залива Парфеноне.
В «белом» посольстве на Квиринале господин фон Хассель тщетно пытался скрыть под формой бригадефюрера NSKK свою неприязнь и презрение к новому режиму Германии. Однако в очаровательном оазисе «черного» посольства, которое представляло Германию в Ватикане, не наблюдалось ничего подобного. Вилла Бонапарте была в свое время резиденцией любимой сестры Наполеона, Паолины, о чем свидетельствовали статуя корсиканца в полный рост, установленная в вестибюле, и изображение полуголой богини, облаченной в платье эпохи Директории, украшавшее потолок. Диего фон Берген был назначен на пост посла в Ватикане сразу же после Первой мировой войны, и если считать дипломатию искусством умолчания и умения понимать тончайшие оттенки слов, то он был primus inter pares[8] среди кардиналов папского двора и других дипломатических представителей, аккредитованных при его святейшестве. Конечно, Бергену было легче, чем его коллеге фон Хасселю, которому все время приходилось лавировать между национал-социализмом и фашизмом, зато ему очень сильно мешала та ненависть, которую Гитлер и его ближайшие советники испытывали к церкви. Я до сих пор считаю Бергена моим наставником в политико-дипломатических делах. Благодаря нашей общей любви к искусству и литературе XVI века, великим знатоком которых он был, он интересовался моей деятельностью, выходившей за рамки привычной социальной жизни посольства. Один или два вечера в месяц посол принимал меня в своем личном кабинете, стены которого были заставлены шкафами с бесценными пергаментными инкунабулами (первопечатными книгами, изданными до 1501 года) из его личной коллекции. Дворецкий приносил выдержанный портвейн, и дон Диего, унаследовавший от своей матери испанскую кровь, рассказывал мне о своей дипломатической карьере, которая на столько лет приковала его к Риму. И пока звучал его тихий голос, высокие деревья в парке, в котором Паолина Боргезе-Бонапарт решала совсем иные проблемы, мягко шелестели своими листьями под дуновением понентино, морского бриза, приносящего в испепеленный солнцем город вечернюю прохладу.
Дон Диего говорил о Винкельмане, Грегоровиусе и своих предшественниках в Ватикане, представлявших здесь королевскую Пруссию, – в частности, о Курде фон Шлё-цере, чья прославленная книга Römische Briefe («Римские письма») в наши дни, подобно многим другим произведениям, совершенно забыта, – словно они были его старыми добрыми друзьями. Он рассказывал о них не так, как профессор Куртиус – «какими я их считаю, какими я их вижу», – а описывал, какими они были в действительности. Он поведал мне о своей яростной борьбе с князем фон Бюловом, который после войны жил недалеко от посольства на своей величественной вилле Мальта. Именно Берген своими тайными интригами не допустил, чтобы величайший византиец при дворе кайзера после отставки Бетмана-Гольвега стал во второй раз канцлером. Ни в одной из опубликованных исторических работ я не прочитал того, что сообщил мне во время этих бесед Берген, – о камарилье, окружавшей кайзера, Эйленбургах, Гольш-тейнах и Харденах, поскольку, в отличие от многих менее значительных политических фигур, фон Берген не оставил мемуаров для потомков.
От старого дипломата, среди старинных книг и аромата выдержанного портвейна, я узнал подробности еще одного очень поучительного исторического эпизода – переговорах о конкордате 1933 года, в которые Гитлер вступил из соображений престижа, а Ватикан – по необходимости. Фон Берген не принимал в них никакого участия, понимая, что Берлин ведет двойную игру и что его личное участие неизбежно приведет к тому, что курия перестанет ему доверять. Он предоставил возможность вести переговоры Францу фон Папену, этому донкихоту немецкой истории, и монсеньору Каасу, злополучному могильщику Центристской партии Германии.
Диего фон Бергену очень помогала в выполнении сложных обязанностей жена Вера. Она была дочерью советника фон Дирксена, чья красивая роскошная вилла на Маргаретенштрассе была одним из самых знаменитых и часто посещаемых мест берлинского дворцового общества во времена правления Вильгельма II.
Роскошные приемные залы виллы Дирксена украшали шедевры итальянского Высокого Возрождения, приобретенные под руководством Вильгельма фон Боде, правящего короля берлинского художественного мира. Хозяин дома был личным другом кайзера, который любил встречаться в его доме со своими ближайшими помощниками во время частных обедов. Нередко на них появлялся и адмирал Тирпиц, обладавший впечатляющей бородой и не менее впечатляющим даром убеждения, которому слишком часто удавалось привлечь все внимание кайзера к себе и своим опасным планам расширения военно-морского флота.
Другим осколком императорской эпохи был Государственный секретарь Ричард фон Кюльман, чей блестящий дар общения можно было часто наблюдать в тесном кругу, когда он в более поздние годы гостил у посольской четы в Риме. К сожалению, его гораздо больше интересовали красивые женщины, изысканные обеды и свои собственные коллекции произведений искусства, чем политика.
Вера фон Берген была прирожденной женой посла, главным образом потому, что никто никогда не замечал, чтобы она выпячивала себя. С решимостью породистого скакуна, которого не остановит никакое препятствие, привычное или непривычное, она храбро подписывала приглашения людям из всех слоев общества и всех политических ориентаций. И хотя все предсказывали неизбежный скандал, ее вечера всегда проходили без сучка без задоринки. Надо признать, что члены Святого колледжа и высшая ватиканская аристократия приходили в изумление, обнаружив, что на вечер приглашены люди, которых они, в отличие от себя, считали вовсе недостойными такого приглашения, но, когда их изумление проходило, они испытывали огромное удовольствие от общения с ними.
Я до сих пор вспоминаю один случай, совершенно не соответствующий теме моей книги, который, однако, прекрасно иллюстрирует дипломатический талант Веры фон Берген.
После того как в феврале 1943 года граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини, был уволен из министерства внутренних дел, его назначили послом Италии при Святом престоле, то есть он получил пост, для которого любой из сорока пяти миллионов его сограждан подходил гораздо лучше, чем он. Умная жена Чиано Эдда, полная кипучей энергии, любимая дочь Муссолини, стала женой посла в Ватикане, и на долю фрау фон Берген, как дуайена дипломатического корпуса, аккредитованного при папе, выпала странная обязанность представить ее своим коллегам женского пола и дамам «черной» аристократии. Эдда Чиано-Муссолини до этого привыкла вести такую жизнь, какую диктовали ей ее личные вкусы и наклонности. Ее приемы в доме на Виа Анджело Секки отличались гостеприимством и весельем – на них никому не было скучно. Зато чайные приемы в Ватикане, на одном из которых должен был состояться дебют Эдды, отнюдь не славились этим. Жены послов и посланников давно уже лишились очарования юности, а дамы высшего света вовсе не собирались отказываться ради Эдды Чиано от своего высокомерия.
Фрау фон Берген обратилась ко мне за советом. Я уже много раз встречался с ее почетной гостьей и потому предложил пригласить ее на чай и коктейли (я никогда не видел, чтобы дочь Муссолини пила чай – ни с молоком или без него, ни с лимоном). Я также предложил ей пригласить на коктейли и нескольких мужчин из высших кругов аристократии. И хотя мои предложения поначалу вызвали возражения, как нарушающие протокол, в конце концов фрау фон Берген согласилась.
И вот наступила торжественная минута. Прием состоялся ярким майским днем, когда солнце грело уже по-летнему. Пели птицы, а в саду, когда-то принадлежавшем Паолине Боргезе, которая обожала приемы, дававшиеся в честь ее брата-императора, били фонтаны. Появились жены дипломатов, принцессы, герцогини и графини. Все они, за исключением нескольких дам, были одеты весьма мрачно – преобладали черные, серые и фиолетовые тона. Все надели перчатки, и платья у большинства из них были закрытые. Поприветствовав хозяйку с той долей теплоты, которая была отпущена им природой, они разбрелись по желтому салону, просторной комнате, украшенной прекрасными работами Перуджино. Помимо сотрудников посольства и двух или трех молодых князей, работавших в министерстве иностранных дел, я был здесь единственным мужчиной, не принадлежавшим к высшему свету. Гости, явившиеся в строго назначенное время, с четверть часа бродили по залу, в то время как в другой комнате медленно замерзали кувшины с коктейлями.
И тут, словно дыхание весны, в салон ворвалась Эдда, облаченная в платье, в каком могла бы явиться на этот прием Паолина. У нее не было перчаток, а на ногах красовались золотые босоножки, только что вошедшие в моду. За этим последовал ритуал, достойный двора Филиппа II Испанского, – фрау Берген представила ее собравшимся. Жены послов и светские дамы внимательно изучали вновь прибывшую, на мгновение задержав взгляд на золотых босоножках и украшениях в современном стиле, которые резко контрастировали с гораздо более дорогими, но такими старомодными украшениями других дам. Лицо Эдды слегка посветлело, когда она увидела меня, а когда я прошептал ей, что вскоре будут поданы коктейли, она заметно приободрилась.
Большинству был подан чай с молоком и лимоном, а почетная гостья получила коктейль. Эдда с достоинством сидела справа от хозяйки – мне было хорошо видно, что ей не по себе. Вокруг нее восседали дамы света и княгини. Однако это продолжалось недолго – фрау фон Берген подозвала меня и поручила показать Эдде Чиано виллу Бонапарта, которую все другие гости давно уже хорошо знали. На лице Эдды отразилось облегчение, и мы отправились в поход. Я рассказал ей об очаровательной и легкомысленной сестре Наполеона, показал богиню Директории, изображенную на потолке, и знаменитую коллекцию миниатюр, которые наша хозяйка унаследовала от своих родителей. Эдда выпила еще несколько коктейлей, а другие мужчины тоже присоединились к нам. Мы очень весело и интересно провели полчаса.
Эдда вернулась к дамам веселая и освеженная. Она, как и ее отец, могла, когда хотела, уделить внимание всем – друзьям и врагам, сторонникам и оппонентам. В сопровождении фрау фон Берген она переходила от одной группы к другой, внимательно выслушивая то, что опытная дуайена шептала ей на ухо, прежде чем подойти к следующей группе. Эдда была скромна, учтива и любезна со всеми. Она оживленно поделилась своими впечатлениями об аудиенции у его святейшества, восхищалась его жестами и благородной красотой его рук. Она разыграла прекрасное представление в духе Муссолини, и гостьи, затянутые в черное, серое и фиолетовое, с живым одобрением слушали ее рассказ.
Время пролетело быстро. На сад уже опускались сумерки, когда дочь диктатора с грациозным поклоном покинула хозяйку и гостей. Мне выпала честь проводить ее до машины. Она оглядела окутанный полумраком майского вечера сад и повернулась ко мне:
– Andato bevone, nevvero, dottore?[9]
Я заверил ее, что это истинная правда, подумав, уже не в первый раз, что из многих жен получились бы гораздо лучшие дипломаты, чем из их мужей. Вернувшись в Желтый салон, я увидел, что гости расходятся. Во время прощания говорили в основном об Эдде, и фрау фон Берген получила множество комплиментов по поводу успеха ее дебютантки. Итак, она выиграла еще одну дипломатическую скачку с препятствиями – а жена посла должна знать, как управлять лошадью!
Тем временем немецко-итальянские отношения значительно улучшились, особенно после разведывательной поездки Боккини. Теперь, когда всемогущий шеф итальянской полиции, подобно Фуше, беспрепятственно обследовал местность, решил попробовать счастья лидер итальянской молодежи. Дон Артуро тоже захотел приложить к этому руку. Однажды, после ряда, как мне казалось, ни к чему не обязывающих приглашений в министерство внутренних дел, меня представили необыкновенно красивому мужчине, единственным недостатком которого было отсутствие волос. Именно такими я в школьные годы представлял себе преторианских гвардейцев римских императоров. Когда я узнал его поближе, то понял, что он и вправду был самым настоящим преторианцем – не блиставшим умом, но верным и смелым человеком. Его звали Ренато Риччи, а друзья прозвали il Silenzioso – Молчаливый. Он был достаточно умен, чтобы заслужить это прозвище, и, кроме того, работал помощником Государственного секретаря в министерстве национального образования и был президентом Балиллы, итальянской молодежной организации – иными словами, он был для Муссолини тем же, кем Ширах для Гитлера, поскольку ему подчинялось все движение молодых фашистов.
Пока шеф полиции занимался своими делами, мы с Риччи долго разговаривали. Молодежь и полиция… Это была сильная комбинация, хотя я не мог понять, какое имею к ней отношение. Впрочем, все выяснилось очень быстро. Риччи и двадцать два молодых офицера со всей Италии должны были между 24 апреля и 3 мая посетить Германию в качестве гостей Бальдура фон Шираха, лидера гитлерюгенда. В свое время я вынужден был признаться дону Артуро, что ничего не знаю о синьоре Гиммлере, а теперь я сообщил Риччи, что не знаю господина фон Шираха, но имею некоторое представление о гитлерюгенде и его филиалах в Италии, поскольку в них состояли молодые немцы, жившие в этой стране. Вместо того чтобы напяливать на себя форму бригаде-фюрера NSKK, Диего фон Берген внес свой вклад в дело нацизма, отдав часть парка, прилегающего к вилле Бонапарта, в распоряжение римского гитлерюгенда. Здесь возникло нечто вроде клуба, который, к счастью, совсем не был похож на аналогичные организации Третьего рейха. Его возглавлял человек, владевший шикарным маленьким спортивным «мерседесом», на котором он любил вместе с девушками из своей секции совершать романтические путешествия в Римскую Кампанью – я уверен, что в самой Германии лидеры гитлерюгенда этим не занимались. А поскольку он не знал ни слова по-итальянски, то пригласил меня присоединиться к своему «персоналу». Благодаря этому я избавился от дальнейших контактов с партийной организацией в Риме, которую возглавил опасный человек, получивший в детстве садистское воспитание и теперь отыгрывавшийся на своих подчиненных.
Я поцеловал донне Виттории руку, чем несказанно удивил ее – наверное, потому, что она была уверена, что все немцы щелкают каблуками и кланяются в пояс. Старый, но надменный лакей с лицом, на которое наложила свой отпечаток малярия, предложил мне виски с таким видом, будто оказывает мне великую честь.
Мимоходом представив меня двум другим игрокам в бридж, донна Виттория затащила меня в библиотеку, где не было сказано ни слова о бридже. Она извлекла из ящика пухлую пачку листов, исписанных от руки, и сунула ее мне в руки, произнеся при этом: «Это мои мемуары о старой Европе».
Она заговорила о моих связях с издателями, о моих переводах и моей работе над биографией кардинала Фарнезе. Как многие гранд-дамы старой Европы, в отличие от так называемых гранд-дам нынешнего времени, она была весьма сведущим и умелым собеседником. Ее манера вести разговор была одновременно невыносимой и притягательной. Она принялась расспрашивать меня о Гитлере и его помощниках, выразив надежду, что встретится с ними, если они приедут в Рим, дав мне понять, что, какими бы неприятными они ей ни показались, они все-таки заслуживают места в ее коллекции знаменитостей. Мне пришлось разочаровать ее, так же как я разочаровал Боккини, чье имя тоже было упомянуто:
– Che simpatico signore. E uno dei nostri, un vero peccato che fa quel mestiere.[6]
В то время я никак не мог понять, почему она назвала его человеком своего круга. Впрочем, позже я понял почему, а также обнаружил, что его профессия была совершенно неприемлема для нее и ее класса.
Потом, словно капризная мадам Помпадур, быстро охладевшая к своему мимолетному фавориту, она потеряла ко мне всякий интерес. Мне было велено прочитать ее мемуары и как можно скорее получить контракт на перевод и издание с каким-нибудь немецким издательством. Кроме того, она желала получить гонорар за свою работу, ибо уже устала от благотворительности. Сколько получу за свой перевод я, ее совершенно не интересовало. Подозвав кивком пострадавшего от малярии лакея, она величественным жестом протянула мне руку для поцелуя. Мы распрощались по-английски, как и полагалось по правилам ее салона.
Игроки в бридж не обратили на меня никакого внимания, как и я на них. Колонны Театро Марчелло напомнили мне о царственной даме Древнего мира, которая, наверное, много раз сидела здесь и смотрела представление. Ливия, жена императора Августа, доставившая ему много неприятных минут, могла бы быть сестрой донны Виттории.
Усевшись на скамью на Форуме, стоявшую в тени, я углубился в чтение воспоминаний этой римской матроны из рода Колонна. Как и следовало ожидать, в них царила страшная путаница. Тем не менее они представляли живую картину умиравшей или уже умершей Европы, и, если бы она позволила мне распорядиться ими по своему усмотрению, я сумел бы сделать из них милое собрание зарисовок, отражающих мир, который с такой чарующей непринужденностью покончил с собой в 1914 году.
Плодом моих трудов стала книга, озаглавленная «Виттория Сермонета, воспоминания о Старой Европе». Она вышла уже давно и сейчас вряд ли кого заинтересует, учитывая равнодушие большинства читателей к этому вопросу. Однако я рекомендую полистать ее литературным гурманам и обещаю, что их старания будут вознаграждены. Необычные вечера, маскарады, служба при дворе королевы с 1903 года в качестве фрейлины, охота на лис в Кампанье – все это трансформировалось в мемуарах герцогини в красочную хронику светской жизни того времени.
«Мое первое дежурство при дворе случилось во время официального визита немецкого императора, приехавшего в Рим со своим сыном, наследником престола. Кто из нас мог подумать тогда, что всего через несколько лет разразится Большая война! Те яркие весенние римские денечки были праздничными и веселыми. Его величество король вместе со своей свитой приехал на вокзал, улицы, по которым ехал кортеж, были украшены лавровыми венками, а на каждом доме висели итальянские и немецкие флаги.
Королева, окруженная группой молодых очаровательных фрейлин, одетых в яркие элегантные платья, ожидала гостей в королевском дворце в так называемом Кирасирском зале. У каждой из нас на голубой ленте, прикрепленной к левому плечу, красовался бриллиантовый шифр с инициалами королевы. Все мы в то счастливое время были веселы и беспечны. Я хорошо помню, как королева просила нас во время торжественного приема не смеяться и сохранять серьезность. Боюсь, что сегодня в таких просьбах уже не было бы нужды.
Император приехал в Рим с впечатляющей свитой из офицеров. Когда они поднимались по большой лестнице королевского дворца, слышалось звяканье сабель и звон шпор. Выше среднего роста, все они были великолепны в своей белой форме, кирасах и серебряных шлемах, украшенных золотыми орлами. Один красивый молодой человек с очень светлыми волосами, шедший среди этих гигантов, выглядел истинным Лоэнгрином. Однако, сидя рядом с ним за столом, я, к своему огорчению, обнаружила, что он совсем не умеет вести легкую, непринужденную беседу. Все остальные были очень похожи на него, за исключением императора и наследника, которые болтали без умолку и уснащали свой разговор шутками и остроумными замечаниями. Поэтому среди персон самого высшего ранга во время этого официального визита царила самая непринужденная атмосфера.
Я также участвовала в большом приеме, устроенном в Капитолии моим дядей Просперо Колонной, который в ту пору был мэром Рима. Три капитолийских дворца были соединены по этому случаю временными галереями, украшенными великолепными гобеленами. Благодаря этому люди могли переходить из одного музея в другой и бродить по ярко освещенным залам, заполненным шедеврами греческого и римского искусства.
Мой дядя, который взял на себя роль гида, провел нас в небольшой зал, в котором стояла Венера Капитолийская. Знаменитая статуя купалась в лучах мягкого розового света, который, казалось, каким-то чудесным способом наполнил ее жизнью.
– С разрешения вашего императорского величества, – сказал дядя, – я хотел бы представить вам мою официальную жену.
Император разразился понимающим смехом.
На следующий день в Квиринале был устроен банкет, на котором речи и тосты произносились в удивительно сердечной атмосфере. Император говорил по-немецки звучными фразами, из которых я мало что поняла, но заключительные слова были произнесены на хорошем итальянском:
– Поднимаю бокал за прекрасное итальянское солнце и за процветание замечательного итальянского народа.
Все было окрашено в розовые тона. Кто из нас мог в те дни представить, что разразится война?»
Почти тридцать лет спустя донне Виттории Колонне выпала честь присутствовать на другом большом обеде в том же самом королевском дворце в своей прежней роли ее величества. На этот раз почетными гостями, вместо веселого кайзера и его жизнерадостного сына, были Адольф Гитлер и его спутники. Разумеется, новые кавалеры, не имевшие серебряных шлемов и явившиеся на обед в мрачных черных и коричневых формах, не доставили герцогине столько удовольствия, сколько прежние. Единственным утешением, с ее точки зрения, было то, что во главе стола сидел его величество король Виктор-Эммануил III. Заключив договор с императором Вильгельмом II, он предложил сделать то же самое и коричневому диктатору. Один из его тостов прозвучал так:
– Шлю самые теплые пожелания вашему народу, фюрер, так много сделавшему для развития в Европе цивилизации и созидательной энергии, который вы столь решительно ведете к славному будущему.
Другой был произнесен канцлером Гитлером, на этот раз целиком по-немецки:
– Наша взаимная дружба является не только залогом безопасности наших народов, но также гарантирует всеобщий мир. Думая об этом, я поднимаю бокал и пью за процветание вашего королевского и императорского величества, ее величества королевы-императрицы и всего королевского дома, а также за успехи и процветание всей великой итальянской нации.
Год спустя началась война, а через пять лет Виктор-Эммануил тайно бежал из Рима, опасаясь мести своего союзника по оси, Адольфа Гитлера. Его бегство нанесло итальянской монархии такой же смертельный удар, какой отъезд Вильгельма II в пульмановском вагоне в Голландию в свое время нанес немецкой концепции монархии. Уезжая, Виктор-Эммануил, должно быть, вспоминал банкет 4 мая 1938 года, на котором обе стороны клялись в вечной верности друг другу – кто знает? Я уверен только в одном – донне Виттории не удалось вновь пережить маленькое эротическое приключение, которое выпало на ее долю во время визита кайзера и его наследника: «Наследник с самого приезда в Рим самым невинным образом ухаживал за мной. На описываемом вечере, проходя мимо меня, он прошептал: «Весь вечер в моем шлеме пролежала роза, которую мне очень хочется подарить вам. Не кажется ли вам, что сейчас самый подходящий для этого момент? Пожалуйста, возьмите ее побыстрее, только, ради бога, сделайте так, чтобы мой отец ничего не заметил!» Роза перешла в мои руки, и никто этого не увидел».
Рудольфу Гессу, который в качестве заместителя фюрера и рейхсканцлера был в 1938 году равен по положению наследнику престола, конечно же и в голову не пришло спрятать под своей фуражкой розу, чтобы вручить ее донне Виттории. Жаль, что она не описала более поздний период своей жизни. Ее салоны в Театро Марчелло сделались одним из двух главных центров антинемецкой пропаганды в Риме, и не было такой грязной или глупой сплетни, выдуманной или основанной на реальных событиях, которая не повторялась бы здесь с веселой развязностью. Она умерла в Лондоне несколько лет назад, глубокой старухой – типичная представительница той эпохи, которая сошла в могилу гораздо раньше ее, под звуки пистолетных выстрелов в Сараеве.
Другим автором, который нанял меня в качестве переводчика, был еще один представитель старой доброй Европы. После солдата и великосветской дамы ко мне обратился дипломат высокого ранга. Граф Луиджи Альдовранди-Марескотти, чьи воспоминания о 1914–1919 годах были переданы мне для перевода, начал свою карьеру в 1914 году в качестве советника итальянского посольства в Вене. Его карьера достигла своего пика в апреле – июне 1919 года на мирных переговорах в Париже, в которых он участвовал в качестве главного личного секретаря министра иностранных дел, барона Соннино. Он также принимал участие в Межсоюзнической миссии западных стран, которая вела переговоры с царским режимом, когда он был уже на грани гибели. Очарование его мемуаров заключалось в живых и элегантных портретах знаменитых людей, пути которых пересеклись с дорогой графа.
Der Krieg der Diplomaten,[7] как было названо немецкое издание книги Альдовранди, можно порекомендовать всем тем, кто хочет ознакомиться с макиавеллиевскими приемами и методами итальянской дипломатии. Переводя этот труд, я выслушал несколько незабываемых лекций его автора, которые были не только весьма содержательными и интересными, но и изобличали в нем пылкого патриота своей страны.
Как один миг пролетели годы, наполненные переводческой работой, из которой я извлек много полезных уроков, общением с теми, кто записал свои воспоминания о столь различных мирах, и обработкой и компиляцией материалов о жизни Фарнезе, собранных мною в Риме, Парме и Неаполе, годы, прошедшие со времени моего возвращения с берегов залива Парфеноне.
В «белом» посольстве на Квиринале господин фон Хассель тщетно пытался скрыть под формой бригадефюрера NSKK свою неприязнь и презрение к новому режиму Германии. Однако в очаровательном оазисе «черного» посольства, которое представляло Германию в Ватикане, не наблюдалось ничего подобного. Вилла Бонапарте была в свое время резиденцией любимой сестры Наполеона, Паолины, о чем свидетельствовали статуя корсиканца в полный рост, установленная в вестибюле, и изображение полуголой богини, облаченной в платье эпохи Директории, украшавшее потолок. Диего фон Берген был назначен на пост посла в Ватикане сразу же после Первой мировой войны, и если считать дипломатию искусством умолчания и умения понимать тончайшие оттенки слов, то он был primus inter pares[8] среди кардиналов папского двора и других дипломатических представителей, аккредитованных при его святейшестве. Конечно, Бергену было легче, чем его коллеге фон Хасселю, которому все время приходилось лавировать между национал-социализмом и фашизмом, зато ему очень сильно мешала та ненависть, которую Гитлер и его ближайшие советники испытывали к церкви. Я до сих пор считаю Бергена моим наставником в политико-дипломатических делах. Благодаря нашей общей любви к искусству и литературе XVI века, великим знатоком которых он был, он интересовался моей деятельностью, выходившей за рамки привычной социальной жизни посольства. Один или два вечера в месяц посол принимал меня в своем личном кабинете, стены которого были заставлены шкафами с бесценными пергаментными инкунабулами (первопечатными книгами, изданными до 1501 года) из его личной коллекции. Дворецкий приносил выдержанный портвейн, и дон Диего, унаследовавший от своей матери испанскую кровь, рассказывал мне о своей дипломатической карьере, которая на столько лет приковала его к Риму. И пока звучал его тихий голос, высокие деревья в парке, в котором Паолина Боргезе-Бонапарт решала совсем иные проблемы, мягко шелестели своими листьями под дуновением понентино, морского бриза, приносящего в испепеленный солнцем город вечернюю прохладу.
Дон Диего говорил о Винкельмане, Грегоровиусе и своих предшественниках в Ватикане, представлявших здесь королевскую Пруссию, – в частности, о Курде фон Шлё-цере, чья прославленная книга Römische Briefe («Римские письма») в наши дни, подобно многим другим произведениям, совершенно забыта, – словно они были его старыми добрыми друзьями. Он рассказывал о них не так, как профессор Куртиус – «какими я их считаю, какими я их вижу», – а описывал, какими они были в действительности. Он поведал мне о своей яростной борьбе с князем фон Бюловом, который после войны жил недалеко от посольства на своей величественной вилле Мальта. Именно Берген своими тайными интригами не допустил, чтобы величайший византиец при дворе кайзера после отставки Бетмана-Гольвега стал во второй раз канцлером. Ни в одной из опубликованных исторических работ я не прочитал того, что сообщил мне во время этих бесед Берген, – о камарилье, окружавшей кайзера, Эйленбургах, Гольш-тейнах и Харденах, поскольку, в отличие от многих менее значительных политических фигур, фон Берген не оставил мемуаров для потомков.
От старого дипломата, среди старинных книг и аромата выдержанного портвейна, я узнал подробности еще одного очень поучительного исторического эпизода – переговорах о конкордате 1933 года, в которые Гитлер вступил из соображений престижа, а Ватикан – по необходимости. Фон Берген не принимал в них никакого участия, понимая, что Берлин ведет двойную игру и что его личное участие неизбежно приведет к тому, что курия перестанет ему доверять. Он предоставил возможность вести переговоры Францу фон Папену, этому донкихоту немецкой истории, и монсеньору Каасу, злополучному могильщику Центристской партии Германии.
Диего фон Бергену очень помогала в выполнении сложных обязанностей жена Вера. Она была дочерью советника фон Дирксена, чья красивая роскошная вилла на Маргаретенштрассе была одним из самых знаменитых и часто посещаемых мест берлинского дворцового общества во времена правления Вильгельма II.
Роскошные приемные залы виллы Дирксена украшали шедевры итальянского Высокого Возрождения, приобретенные под руководством Вильгельма фон Боде, правящего короля берлинского художественного мира. Хозяин дома был личным другом кайзера, который любил встречаться в его доме со своими ближайшими помощниками во время частных обедов. Нередко на них появлялся и адмирал Тирпиц, обладавший впечатляющей бородой и не менее впечатляющим даром убеждения, которому слишком часто удавалось привлечь все внимание кайзера к себе и своим опасным планам расширения военно-морского флота.
Другим осколком императорской эпохи был Государственный секретарь Ричард фон Кюльман, чей блестящий дар общения можно было часто наблюдать в тесном кругу, когда он в более поздние годы гостил у посольской четы в Риме. К сожалению, его гораздо больше интересовали красивые женщины, изысканные обеды и свои собственные коллекции произведений искусства, чем политика.
Вера фон Берген была прирожденной женой посла, главным образом потому, что никто никогда не замечал, чтобы она выпячивала себя. С решимостью породистого скакуна, которого не остановит никакое препятствие, привычное или непривычное, она храбро подписывала приглашения людям из всех слоев общества и всех политических ориентаций. И хотя все предсказывали неизбежный скандал, ее вечера всегда проходили без сучка без задоринки. Надо признать, что члены Святого колледжа и высшая ватиканская аристократия приходили в изумление, обнаружив, что на вечер приглашены люди, которых они, в отличие от себя, считали вовсе недостойными такого приглашения, но, когда их изумление проходило, они испытывали огромное удовольствие от общения с ними.
Я до сих пор вспоминаю один случай, совершенно не соответствующий теме моей книги, который, однако, прекрасно иллюстрирует дипломатический талант Веры фон Берген.
После того как в феврале 1943 года граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини, был уволен из министерства внутренних дел, его назначили послом Италии при Святом престоле, то есть он получил пост, для которого любой из сорока пяти миллионов его сограждан подходил гораздо лучше, чем он. Умная жена Чиано Эдда, полная кипучей энергии, любимая дочь Муссолини, стала женой посла в Ватикане, и на долю фрау фон Берген, как дуайена дипломатического корпуса, аккредитованного при папе, выпала странная обязанность представить ее своим коллегам женского пола и дамам «черной» аристократии. Эдда Чиано-Муссолини до этого привыкла вести такую жизнь, какую диктовали ей ее личные вкусы и наклонности. Ее приемы в доме на Виа Анджело Секки отличались гостеприимством и весельем – на них никому не было скучно. Зато чайные приемы в Ватикане, на одном из которых должен был состояться дебют Эдды, отнюдь не славились этим. Жены послов и посланников давно уже лишились очарования юности, а дамы высшего света вовсе не собирались отказываться ради Эдды Чиано от своего высокомерия.
Фрау фон Берген обратилась ко мне за советом. Я уже много раз встречался с ее почетной гостьей и потому предложил пригласить ее на чай и коктейли (я никогда не видел, чтобы дочь Муссолини пила чай – ни с молоком или без него, ни с лимоном). Я также предложил ей пригласить на коктейли и нескольких мужчин из высших кругов аристократии. И хотя мои предложения поначалу вызвали возражения, как нарушающие протокол, в конце концов фрау фон Берген согласилась.
И вот наступила торжественная минута. Прием состоялся ярким майским днем, когда солнце грело уже по-летнему. Пели птицы, а в саду, когда-то принадлежавшем Паолине Боргезе, которая обожала приемы, дававшиеся в честь ее брата-императора, били фонтаны. Появились жены дипломатов, принцессы, герцогини и графини. Все они, за исключением нескольких дам, были одеты весьма мрачно – преобладали черные, серые и фиолетовые тона. Все надели перчатки, и платья у большинства из них были закрытые. Поприветствовав хозяйку с той долей теплоты, которая была отпущена им природой, они разбрелись по желтому салону, просторной комнате, украшенной прекрасными работами Перуджино. Помимо сотрудников посольства и двух или трех молодых князей, работавших в министерстве иностранных дел, я был здесь единственным мужчиной, не принадлежавшим к высшему свету. Гости, явившиеся в строго назначенное время, с четверть часа бродили по залу, в то время как в другой комнате медленно замерзали кувшины с коктейлями.
И тут, словно дыхание весны, в салон ворвалась Эдда, облаченная в платье, в каком могла бы явиться на этот прием Паолина. У нее не было перчаток, а на ногах красовались золотые босоножки, только что вошедшие в моду. За этим последовал ритуал, достойный двора Филиппа II Испанского, – фрау Берген представила ее собравшимся. Жены послов и светские дамы внимательно изучали вновь прибывшую, на мгновение задержав взгляд на золотых босоножках и украшениях в современном стиле, которые резко контрастировали с гораздо более дорогими, но такими старомодными украшениями других дам. Лицо Эдды слегка посветлело, когда она увидела меня, а когда я прошептал ей, что вскоре будут поданы коктейли, она заметно приободрилась.
Большинству был подан чай с молоком и лимоном, а почетная гостья получила коктейль. Эдда с достоинством сидела справа от хозяйки – мне было хорошо видно, что ей не по себе. Вокруг нее восседали дамы света и княгини. Однако это продолжалось недолго – фрау фон Берген подозвала меня и поручила показать Эдде Чиано виллу Бонапарта, которую все другие гости давно уже хорошо знали. На лице Эдды отразилось облегчение, и мы отправились в поход. Я рассказал ей об очаровательной и легкомысленной сестре Наполеона, показал богиню Директории, изображенную на потолке, и знаменитую коллекцию миниатюр, которые наша хозяйка унаследовала от своих родителей. Эдда выпила еще несколько коктейлей, а другие мужчины тоже присоединились к нам. Мы очень весело и интересно провели полчаса.
Эдда вернулась к дамам веселая и освеженная. Она, как и ее отец, могла, когда хотела, уделить внимание всем – друзьям и врагам, сторонникам и оппонентам. В сопровождении фрау фон Берген она переходила от одной группы к другой, внимательно выслушивая то, что опытная дуайена шептала ей на ухо, прежде чем подойти к следующей группе. Эдда была скромна, учтива и любезна со всеми. Она оживленно поделилась своими впечатлениями об аудиенции у его святейшества, восхищалась его жестами и благородной красотой его рук. Она разыграла прекрасное представление в духе Муссолини, и гостьи, затянутые в черное, серое и фиолетовое, с живым одобрением слушали ее рассказ.
Время пролетело быстро. На сад уже опускались сумерки, когда дочь диктатора с грациозным поклоном покинула хозяйку и гостей. Мне выпала честь проводить ее до машины. Она оглядела окутанный полумраком майского вечера сад и повернулась ко мне:
– Andato bevone, nevvero, dottore?[9]
Я заверил ее, что это истинная правда, подумав, уже не в первый раз, что из многих жен получились бы гораздо лучшие дипломаты, чем из их мужей. Вернувшись в Желтый салон, я увидел, что гости расходятся. Во время прощания говорили в основном об Эдде, и фрау фон Берген получила множество комплиментов по поводу успеха ее дебютантки. Итак, она выиграла еще одну дипломатическую скачку с препятствиями – а жена посла должна знать, как управлять лошадью!
Тем временем немецко-итальянские отношения значительно улучшились, особенно после разведывательной поездки Боккини. Теперь, когда всемогущий шеф итальянской полиции, подобно Фуше, беспрепятственно обследовал местность, решил попробовать счастья лидер итальянской молодежи. Дон Артуро тоже захотел приложить к этому руку. Однажды, после ряда, как мне казалось, ни к чему не обязывающих приглашений в министерство внутренних дел, меня представили необыкновенно красивому мужчине, единственным недостатком которого было отсутствие волос. Именно такими я в школьные годы представлял себе преторианских гвардейцев римских императоров. Когда я узнал его поближе, то понял, что он и вправду был самым настоящим преторианцем – не блиставшим умом, но верным и смелым человеком. Его звали Ренато Риччи, а друзья прозвали il Silenzioso – Молчаливый. Он был достаточно умен, чтобы заслужить это прозвище, и, кроме того, работал помощником Государственного секретаря в министерстве национального образования и был президентом Балиллы, итальянской молодежной организации – иными словами, он был для Муссолини тем же, кем Ширах для Гитлера, поскольку ему подчинялось все движение молодых фашистов.
Пока шеф полиции занимался своими делами, мы с Риччи долго разговаривали. Молодежь и полиция… Это была сильная комбинация, хотя я не мог понять, какое имею к ней отношение. Впрочем, все выяснилось очень быстро. Риччи и двадцать два молодых офицера со всей Италии должны были между 24 апреля и 3 мая посетить Германию в качестве гостей Бальдура фон Шираха, лидера гитлерюгенда. В свое время я вынужден был признаться дону Артуро, что ничего не знаю о синьоре Гиммлере, а теперь я сообщил Риччи, что не знаю господина фон Шираха, но имею некоторое представление о гитлерюгенде и его филиалах в Италии, поскольку в них состояли молодые немцы, жившие в этой стране. Вместо того чтобы напяливать на себя форму бригаде-фюрера NSKK, Диего фон Берген внес свой вклад в дело нацизма, отдав часть парка, прилегающего к вилле Бонапарта, в распоряжение римского гитлерюгенда. Здесь возникло нечто вроде клуба, который, к счастью, совсем не был похож на аналогичные организации Третьего рейха. Его возглавлял человек, владевший шикарным маленьким спортивным «мерседесом», на котором он любил вместе с девушками из своей секции совершать романтические путешествия в Римскую Кампанью – я уверен, что в самой Германии лидеры гитлерюгенда этим не занимались. А поскольку он не знал ни слова по-итальянски, то пригласил меня присоединиться к своему «персоналу». Благодаря этому я избавился от дальнейших контактов с партийной организацией в Риме, которую возглавил опасный человек, получивший в детстве садистское воспитание и теперь отыгрывавшийся на своих подчиненных.