Выполнив фактически все заветы Чингис-хана Субутай и Джебе повернули свои тумены к основным силам монголов, остававшимся до тех пор в Средней Азии. К 1225 году все Чингизово воинство, нагруженное невиданными по богатству трофеями, вернулось в родные края.
Рис. 2.7. Схематическая карта завоевательно-разведывательных походов туменов Джебе и Субутая
Конечно, досконально выверенный путь отрядов Субутая и Джебе прочертить довольно трудно (рис. 2.7). Однако тотальная протяженность этого до чрезвычайности извилистого и сложного маршрута, стартовавшего из бассейна Зеравшана в Средней Азии, вплоть до их возвращения к исходной области, вряд ли может быть короче 12–13 тысяч километров. Если же присовокупить к ним еще примерно пять тысяч километров, что проделали они в 1225 году от Средней Азии до родных берегов Онона и Керулена, то выходит, что за три или же четыре года конная рать обоих полководцев сумела преодолеть с боями – порой очень тяжелыми – до 18 тысяч километров!
Хрестоматийное восхищение, как обычно, вызывали и вызывают доныне походы Александра Македонского. Фаланги великого полководца IV в. до н. э. преодолели примерно 20 тысяч километров, но за 10 лет (334–323 и. до н. э.). Здесь же почти такой же путь, но всего лишь за промежуток времени в три раза более сжатый! Нынешнее наше наблюдение стало любопытным отзвуком несравненно более ранних высказываний, к примеру, упоминавшегося нами выше персидского историка Джувайни. Тот писал свои сочинения уже при дворе подвластных Монгольской империи иранских иль-ханов, отчего его труды и наполнены верноподданническими чувствами по отношению к новым хозяевам:
«…если бы Александр [Македонский], имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингис-хана, то учился бы у него хитрости и мудрости и не находил бы лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему» [Юрченко: 139].
Но вот другой персидский историк ал-Насир: тот сочинял свою историю еще до окончательного покорения Персии монголами. Поэтому он поминает походы Александра Македонского, но уже в совершенно ином тоне:
«Ведь Александр [Великий], относительно которого летописцы согласны, что он был владыкою мира, [и тот] не овладел им с такой скоростью, а завоевывал его около 10 лет, и никого не избивал, а довольствовался изъявлением людьми покорности. Эти же в продолжение года овладели большей, лучшей, наиболее возделанной и населенной частью земли, да праведнейшими по характеру и образу жизни людьми на земле» [Юрченко: 156].
Всеохватная Великая империя
Кентавры с баллистами
Глава 3
Монгольская половина Евразии
Микроскопический полигон
Рис. 2.7. Схематическая карта завоевательно-разведывательных походов туменов Джебе и Субутая
Конечно, досконально выверенный путь отрядов Субутая и Джебе прочертить довольно трудно (рис. 2.7). Однако тотальная протяженность этого до чрезвычайности извилистого и сложного маршрута, стартовавшего из бассейна Зеравшана в Средней Азии, вплоть до их возвращения к исходной области, вряд ли может быть короче 12–13 тысяч километров. Если же присовокупить к ним еще примерно пять тысяч километров, что проделали они в 1225 году от Средней Азии до родных берегов Онона и Керулена, то выходит, что за три или же четыре года конная рать обоих полководцев сумела преодолеть с боями – порой очень тяжелыми – до 18 тысяч километров!
Хрестоматийное восхищение, как обычно, вызывали и вызывают доныне походы Александра Македонского. Фаланги великого полководца IV в. до н. э. преодолели примерно 20 тысяч километров, но за 10 лет (334–323 и. до н. э.). Здесь же почти такой же путь, но всего лишь за промежуток времени в три раза более сжатый! Нынешнее наше наблюдение стало любопытным отзвуком несравненно более ранних высказываний, к примеру, упоминавшегося нами выше персидского историка Джувайни. Тот писал свои сочинения уже при дворе подвластных Монгольской империи иранских иль-ханов, отчего его труды и наполнены верноподданническими чувствами по отношению к новым хозяевам:
«…если бы Александр [Македонский], имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингис-хана, то учился бы у него хитрости и мудрости и не находил бы лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему» [Юрченко: 139].
Но вот другой персидский историк ал-Насир: тот сочинял свою историю еще до окончательного покорения Персии монголами. Поэтому он поминает походы Александра Македонского, но уже в совершенно ином тоне:
«Ведь Александр [Великий], относительно которого летописцы согласны, что он был владыкою мира, [и тот] не овладел им с такой скоростью, а завоевывал его около 10 лет, и никого не избивал, а довольствовался изъявлением людьми покорности. Эти же в продолжение года овладели большей, лучшей, наиболее возделанной и населенной частью земли, да праведнейшими по характеру и образу жизни людьми на земле» [Юрченко: 156].
Всеохватная Великая империя
Различные источники сообщают, что Чингис-хан отличался любознательностью. По всей вероятности, придворные льстецы в какой-то момент поведали ему об Александре Македонском, а также, что он в своих деяниях далеко превзошел Искандера – величайшего завоевателя давно прошедших времен. И было бы совсем нелепо ожидать от Чингис-хана при этом некоей кокетливой застенчивости, – это абсолютно несходно с его нравом. Характер великого хана проявлялся не только в его жесточайших приказах об уничтожении всех несогласных склониться перед его волей.
Рис. 2.8. Конный табун в среднеазиатской полупустыне. Для меня всегда оставалось не совсем понятным: как в такой густой, неодолимой для взора тонкой лессовой пыли могли ориентироваться в своей бешеной скачке – наступавшие или же отступавшие – вооруженные всадники?
И это отнюдь не было проявлением подсознательного, бездумного инстинкта зарвавшегося варвара: постулаты своих моральных устоев он был в состоянии формулировать столь же твердо.
Рис. 2.9. Монгольские всадники преследуют мусульманских. Персидская миниатюра [Chronik: 315]
Если верить Рашид ад-дину, то вот, к примеру, представление Чингисхана об истинном счастье, которое он выразил в одной из бесед со своими сыновьями и внуками:
«Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами; в том, чтобы сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, в том, чтобы превратить животы его прекрасных супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розово-цветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать» [Рашид-ад– дин II: 265].
Выражено все настолько определенно, что можно и не комментировать.
Чингис-хану, мечтавшему получить от Неба-Тенгри кроме всех благ еще и дар бессмертия, тем не менее пришлось покинуть этот мир в 1227 году. Ко времени его кончины полностью подчиненные монгольским властителям азиатские пространства покрывали примерно 10 млн. кв. км. Поскольку мы предпочитаем вести отсчет монгольских завоеваний с 1206 года, то выходит, что всего лишь за два десятилетия монголам удалось покорить области, равные тем, на которые мусульманским воинам в VII–VIII веках потребовалась сотня лет. И в этом отношении «монгольский феномен» также полностью затмил своих предшественников. Однако, темп завоеваний тогда только еще набирал силу.
Рис. 2.10. Чингис-хан на троне. Персидская миниатюра [Chronik: 311]
Понятно, что Чингис-ханом двигала не только жажда вкусить счастья в полном унижении врагов. Несравненно более величественная идея мировой империи созрела уже в голове Чингис-хана. Вершины славы великий хан достиг уже к началу 20-х годов ХШ столетия или же к своему шестидесятилетию. Именно тогда его все чаще и чаще стала томить мысль о возможности избежать смертного часа, испив «эликсир бессмертия». Кто-то посоветовал Чингис-хану обратить внимание на одного знаменитого даосского монаха и философа: якобы семидесятидвухлетний китаец Чань-Чунь знал рецепт этого эликсира. Приверженный аскезе монах отказался от пышного эскорта и был доставлен из района Пекина в ставку Чингис-хана под Самарканд. Немалый путь в «десять тысяч ли» он проделал за восемь месяцев и потом полгода ждал, пока властитель вспомнит о нем.
– Святой муж, какое у тебя имеется средство для вечной жизни? – задал вопрос Чингис-хан.
– Есть средство хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия, – отвечал Чань-Чунь.
Диалог этот нам любопытен по той причине, что философ не устрашился гнева великого хана, а хан не прогневался, и между ними завязалось даже некое подобие доверительных дружеских отношений. Сохранилось, к примеру, весьма примечательное письмо Чингис-хана приглянувшемуся владыке мыслителю, в котором хан поведал тому о некоторых своих сокровенных мыслях:
«Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища. В семь лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не оттого, что у меня есть какие-либо доблести, а оттого, что у Цзинь [Китая] правление не постоянно, я получил от Неба помощь и достиг престола. На юге Суны, на севере Хой хе, на востоке Ся, на западе варвары – все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен наших – Шань юй… За непокорность государей я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов» [Юрченко, Аксенов: 344–345].
Рис. 2.11. Угэдей, сын Чингис-хана и после него первый великий хан Монгольской империи. Китайское изображение [Груссе: 192–193]
Чингисовы потомки – а после его кончины великим или верховным ханом монголов провозглашен Угэдей – подхватили и развили эту идею всеохватной мировой империи. К началу 30-х годов XIII столетия мысль эта прочно угнездилась в головах монгольские вождей. Они открыто возвестили, что равных им в этом мире не сыскать и что под силу им теперь овладеть всей вселенной. При этом вполне понятно, что о самой вселенной представления у необоримых в те поры завоевателей были самые смутные. Тогда же в рядах кочевой элиты эта идея стала приобретать каноны, присущие религиозным системам: мировое господство монголам было предопределено самим благословенным и всеохватным Небом-Тенгри. Первовоплотителем воли Неба явился, конечно же, Чингис-хан. Фигура и имя земного демиурга нового мира предстали теперь символом и опорой этой высшей воли. Прямые наследники Чингиса также должны были наделяться почти божественной властью, во всяком случае, становиться ее непосредственными выразителями. Так, например, объявил о себе новый верховный властитель монголов Гуюк-хан:
«По повелению Бога живого, Чингис-хан, возлюбленный и почитаемый сын Бога, говорит: как Бог, вознесенный надо всем, есть бессмертный Бог, так на земле лишь один господин – Чингис-хан. Хотим, чтобы эти слова дошли до слуха всех повсеместно, в провинциях, нам покорных и в провинциях, против нас восстающих» [Юрченко: 111].
Великий курултай 1235 года решил отрядить монгольских воинов во все концы мира, остававшегося, по существу, им неведомым: в Южный Китай, Корею и Индо-Китай, в мусульманскую Месопотамию, наконец, в христианскую Европу. Так, Рашид ад-дин записывал:
«Благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Боту, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в область русских, булар, маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали».
Рис. 2.12. Хубилай – внук Чингис-хана, последний великий хан Монгольской мировой империи. Китайское изображение [Wikipedia]
Думается, что в нашей книге нет особого смысла сколько-нибудь подробно описывать эту волну великих монгольских завоеваний. Напомним лишь о некоторых ее этапах. Внук Чингис-хана Бату-хан возглавил поход на Запад. В 1237 году его соединения прошлись истребительным валом по городам древней Руси: 1237 год – Рязань; 1238 год – Владимир и Москва; 1240 год – Киев. В следующем году конница Бату-хана выкатилась в бассейн Дуная. Гибли в битвах воины венгров, поляков, хорватов. Финальный рывок, и Бату-хан уже мог любоваться голубой красотой Адриатики. Однако пышные в своей красоте окрестности Сплита и Дубровника оказались самой западной точкой монгольских нашествий. Отсюда воинство Бату-хана повернуло назад, на восток. В конце 1241 года завершил свое земное существование великий хан Угэдей. В центре необъятной Монгольской империи начинаются понятные волнения в связи со сменой фигуры основного лидера. Наступил период первого «междуцарствия». Впрочем, подобная ситуация становилась вполне обычной для любых победителей, когда те начинали раздел доставшегося им наследства.
Рис. 12.13. Такими чудовищами, пожирателями людских трупов представлялись монгольские завоеватели в среде западноевропейского «образованного» общества [Груссе: 96–97]
Примерно такую же картину можно было наблюдать и в 1260 году, во время кончины следующего великого хана – Менгу. Тогда его брат Хулагу-хан, как сообщал Рашид-ад-дин, «…с огромной ратью устремился из Турана в Иран, и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср [Египет] тоже был бы присоединен к прочим странам».
Кажется, что к 1260–1270 годам территориальные рамки Монгольской – самой обширной в мировой истории – сухопутной империи достигли своего максимума, покрывая фантастическую площадь. Наконец, великий хан Хубилай перенес столицу империи в Пекин (Карабалык) и основал новую монголо-китайскую династию Юань. Последняя просуществовала в Китае 88 лет вплоть до 1368 года. Уже тогда Монгольскую империю – как-то очень быстро дряхлевшую и постепенно погружавшуюся в небытие – сдавили тиски сильнейших кризисов.
Рис. 2.8. Конный табун в среднеазиатской полупустыне. Для меня всегда оставалось не совсем понятным: как в такой густой, неодолимой для взора тонкой лессовой пыли могли ориентироваться в своей бешеной скачке – наступавшие или же отступавшие – вооруженные всадники?
И это отнюдь не было проявлением подсознательного, бездумного инстинкта зарвавшегося варвара: постулаты своих моральных устоев он был в состоянии формулировать столь же твердо.
Рис. 2.9. Монгольские всадники преследуют мусульманских. Персидская миниатюра [Chronik: 315]
Если верить Рашид ад-дину, то вот, к примеру, представление Чингисхана об истинном счастье, которое он выразил в одной из бесед со своими сыновьями и внуками:
«Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами; в том, чтобы сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, в том, чтобы превратить животы его прекрасных супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розово-цветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать» [Рашид-ад– дин II: 265].
Выражено все настолько определенно, что можно и не комментировать.
Чингис-хану, мечтавшему получить от Неба-Тенгри кроме всех благ еще и дар бессмертия, тем не менее пришлось покинуть этот мир в 1227 году. Ко времени его кончины полностью подчиненные монгольским властителям азиатские пространства покрывали примерно 10 млн. кв. км. Поскольку мы предпочитаем вести отсчет монгольских завоеваний с 1206 года, то выходит, что всего лишь за два десятилетия монголам удалось покорить области, равные тем, на которые мусульманским воинам в VII–VIII веках потребовалась сотня лет. И в этом отношении «монгольский феномен» также полностью затмил своих предшественников. Однако, темп завоеваний тогда только еще набирал силу.
Рис. 2.10. Чингис-хан на троне. Персидская миниатюра [Chronik: 311]
Понятно, что Чингис-ханом двигала не только жажда вкусить счастья в полном унижении врагов. Несравненно более величественная идея мировой империи созрела уже в голове Чингис-хана. Вершины славы великий хан достиг уже к началу 20-х годов ХШ столетия или же к своему шестидесятилетию. Именно тогда его все чаще и чаще стала томить мысль о возможности избежать смертного часа, испив «эликсир бессмертия». Кто-то посоветовал Чингис-хану обратить внимание на одного знаменитого даосского монаха и философа: якобы семидесятидвухлетний китаец Чань-Чунь знал рецепт этого эликсира. Приверженный аскезе монах отказался от пышного эскорта и был доставлен из района Пекина в ставку Чингис-хана под Самарканд. Немалый путь в «десять тысяч ли» он проделал за восемь месяцев и потом полгода ждал, пока властитель вспомнит о нем.
– Святой муж, какое у тебя имеется средство для вечной жизни? – задал вопрос Чингис-хан.
– Есть средство хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия, – отвечал Чань-Чунь.
Диалог этот нам любопытен по той причине, что философ не устрашился гнева великого хана, а хан не прогневался, и между ними завязалось даже некое подобие доверительных дружеских отношений. Сохранилось, к примеру, весьма примечательное письмо Чингис-хана приглянувшемуся владыке мыслителю, в котором хан поведал тому о некоторых своих сокровенных мыслях:
«Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища. В семь лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не оттого, что у меня есть какие-либо доблести, а оттого, что у Цзинь [Китая] правление не постоянно, я получил от Неба помощь и достиг престола. На юге Суны, на севере Хой хе, на востоке Ся, на западе варвары – все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен наших – Шань юй… За непокорность государей я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов» [Юрченко, Аксенов: 344–345].
Рис. 2.11. Угэдей, сын Чингис-хана и после него первый великий хан Монгольской империи. Китайское изображение [Груссе: 192–193]
Чингисовы потомки – а после его кончины великим или верховным ханом монголов провозглашен Угэдей – подхватили и развили эту идею всеохватной мировой империи. К началу 30-х годов XIII столетия мысль эта прочно угнездилась в головах монгольские вождей. Они открыто возвестили, что равных им в этом мире не сыскать и что под силу им теперь овладеть всей вселенной. При этом вполне понятно, что о самой вселенной представления у необоримых в те поры завоевателей были самые смутные. Тогда же в рядах кочевой элиты эта идея стала приобретать каноны, присущие религиозным системам: мировое господство монголам было предопределено самим благословенным и всеохватным Небом-Тенгри. Первовоплотителем воли Неба явился, конечно же, Чингис-хан. Фигура и имя земного демиурга нового мира предстали теперь символом и опорой этой высшей воли. Прямые наследники Чингиса также должны были наделяться почти божественной властью, во всяком случае, становиться ее непосредственными выразителями. Так, например, объявил о себе новый верховный властитель монголов Гуюк-хан:
«По повелению Бога живого, Чингис-хан, возлюбленный и почитаемый сын Бога, говорит: как Бог, вознесенный надо всем, есть бессмертный Бог, так на земле лишь один господин – Чингис-хан. Хотим, чтобы эти слова дошли до слуха всех повсеместно, в провинциях, нам покорных и в провинциях, против нас восстающих» [Юрченко: 111].
Великий курултай 1235 года решил отрядить монгольских воинов во все концы мира, остававшегося, по существу, им неведомым: в Южный Китай, Корею и Индо-Китай, в мусульманскую Месопотамию, наконец, в христианскую Европу. Так, Рашид ад-дин записывал:
«Благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Боту, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в область русских, булар, маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали».
Рис. 2.12. Хубилай – внук Чингис-хана, последний великий хан Монгольской мировой империи. Китайское изображение [Wikipedia]
Думается, что в нашей книге нет особого смысла сколько-нибудь подробно описывать эту волну великих монгольских завоеваний. Напомним лишь о некоторых ее этапах. Внук Чингис-хана Бату-хан возглавил поход на Запад. В 1237 году его соединения прошлись истребительным валом по городам древней Руси: 1237 год – Рязань; 1238 год – Владимир и Москва; 1240 год – Киев. В следующем году конница Бату-хана выкатилась в бассейн Дуная. Гибли в битвах воины венгров, поляков, хорватов. Финальный рывок, и Бату-хан уже мог любоваться голубой красотой Адриатики. Однако пышные в своей красоте окрестности Сплита и Дубровника оказались самой западной точкой монгольских нашествий. Отсюда воинство Бату-хана повернуло назад, на восток. В конце 1241 года завершил свое земное существование великий хан Угэдей. В центре необъятной Монгольской империи начинаются понятные волнения в связи со сменой фигуры основного лидера. Наступил период первого «междуцарствия». Впрочем, подобная ситуация становилась вполне обычной для любых победителей, когда те начинали раздел доставшегося им наследства.
Рис. 12.13. Такими чудовищами, пожирателями людских трупов представлялись монгольские завоеватели в среде западноевропейского «образованного» общества [Груссе: 96–97]
Примерно такую же картину можно было наблюдать и в 1260 году, во время кончины следующего великого хана – Менгу. Тогда его брат Хулагу-хан, как сообщал Рашид-ад-дин, «…с огромной ратью устремился из Турана в Иран, и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср [Египет] тоже был бы присоединен к прочим странам».
Кажется, что к 1260–1270 годам территориальные рамки Монгольской – самой обширной в мировой истории – сухопутной империи достигли своего максимума, покрывая фантастическую площадь. Наконец, великий хан Хубилай перенес столицу империи в Пекин (Карабалык) и основал новую монголо-китайскую династию Юань. Последняя просуществовала в Китае 88 лет вплоть до 1368 года. Уже тогда Монгольскую империю – как-то очень быстро дряхлевшую и постепенно погружавшуюся в небытие – сдавили тиски сильнейших кризисов.
Кентавры с баллистами
Что же помогало монгольским ратям одерживать их бесконечные победы над самыми разнообразными врагами? Безусловно, что самым главным средством, приводившим к изумляющим мир военным успехам, у монголов являлась их неповторимая конница. По всей вероятности, монгольские всадники могли казаться чужеродным для них народам некими кентаврами, когда всадник представал перед ними как бы полностью слитым с конем. И это не удивляет, поскольку монгол-кочевник вплоть до нынешнего дня садится на лошадь, когда еще только-только привыкает к пешему хождению. Невысокие и не весьма изящные по внешнему виду степные лошади, верно служившие монголам, отличались удивительной выносливостью и неприхотливостью. Кроме всего, в реальности никогда конный монгол не мог отправляться в дальний поход, не подготовив себе в запас одного или двух коней, пригодных для таких странствий.
Строгая и четкая организация отличала их воинские подразделения: десяток – сотня – тысяча – тумен (десять тысяч) воинов. Дисциплина и взаимовыручка были безукоризненны: это отмечали все их враги. Трусость и бегство с поля боя карались нещадно.
У монголов были выработаны собственные и многократно проверенные тактические приемы боя. Быстро налететь, осыпать градом стрел, расстроить сомкнутые ряды противника, затем быстро умчаться, заманивая врагов в засаду. Завлекать противника мнимым бегством служило одним из самых любимых и эффективных тактических приемов. Причем порой такое притворное отступление могло длиться очень долго – несколько дней, покрывая бегом сотни километров. При этом вспомним хотя бы столь злополучную для русских князей битву при Калке, когда монголы увлекали русско-полоцкие рати к этой степной речонке от Днепра, проскакав не менее 600 км!
Рис. 2.14. Монголы становятся всадниками едва ли не на первом году своей жизни. Этот мальчуган еще не может ходить самостоятельно, но уже очень скоро его повседневная жизнь будет тесно связана с лошадью
Однако о монгольских конных ратях читатель, я уверен, знает уже многое. В гораздо меньшей степени нам ведомы приемы монголов при осаде и взятии городов, – а ведь им удалось взять штурмом и разрушить огромное, даже трудно учитываемое число крепостей в самых разнообразных областях Евразии. Не может не поразить здесь, пожалуй, также и то, что в этом отношении кочевники оказались удивительно способными учениками воинской науки тех оседлых народов, которые в течение долгих столетий отрабатывали методы осады и разрушения могучих крепостных сооружений. Сверх этого монголам удавалось вносить заметные модификации как в конструкцию осадных орудий, так и в способы их применения. Вот, к примеру, описание самими китайцами осады в 1232 году Субутай-нойоном города Лоян – столицы царства Цзинь («Гин» – у Н. Я. Бичурина):
«Баллисты, употребляемые монголами, были иного вида [в сравнении с китайскими]. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста [имеется в виду внешняя стена, уже захваченная монголами]. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись со внутренней городской стеной. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева размножались от ударов, то покрывали их калом лошадиным, смешанным с пшеничной мякиной, и сверх того обвивали сетями, веревками, канатами, тюфяками, Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты, и где был нанесен удар, там по горячести не можно было вдруг помогать… Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал 150 ли. На том валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен пристен, в котором стояло около 100 человек караульных» [Бичурин-2005: 134].
Однако мне кажется, что наиболее неожиданным для нас явится сообщение, что в этой войне применялись пороховые бомбы или же «огненные баллисты, …которые поражали, подобно грому небесному. Для этого брали чугунные горшки, наполняли порохом и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжень-тьхянь-лэй (т. е. потрясающий небо гром). Когда баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому и слышен был почти за 100 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню. Монголы еще делали будочки из воловьих кож и в них, подойдя к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представили способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжень-тьхянь-лэй, которые, достиими выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьей. Еще, кроме этого, употребляли летающие огненные копья [судя по всему, ракеты], которые пускали, воспламеняя порох, сжигали за 10 от себя шагов. Монголы только двух этих вещей боялись» [Бичурин-2005: 135].
Правда, Н. Я. Бичурин не приводит сведений, что монголы также имели в своем арсенале пороховые снаряды. Однако при их стремлении использовать в войнах все новшества исключать такую вероятность вряд ли имеет смысл. И еще об одном: огненный бой с помощью громовых и все сжигающих пороховых горшков и ракет явился провозвестником огнестрельного оружия. Напомним, однако, что в католических странах Западной Европы первые огненные жерла заявили о себе лишь столетие спустя описанной здесь осады Лояна Субутай-нойоном.
Строгая и четкая организация отличала их воинские подразделения: десяток – сотня – тысяча – тумен (десять тысяч) воинов. Дисциплина и взаимовыручка были безукоризненны: это отмечали все их враги. Трусость и бегство с поля боя карались нещадно.
У монголов были выработаны собственные и многократно проверенные тактические приемы боя. Быстро налететь, осыпать градом стрел, расстроить сомкнутые ряды противника, затем быстро умчаться, заманивая врагов в засаду. Завлекать противника мнимым бегством служило одним из самых любимых и эффективных тактических приемов. Причем порой такое притворное отступление могло длиться очень долго – несколько дней, покрывая бегом сотни километров. При этом вспомним хотя бы столь злополучную для русских князей битву при Калке, когда монголы увлекали русско-полоцкие рати к этой степной речонке от Днепра, проскакав не менее 600 км!
Рис. 2.14. Монголы становятся всадниками едва ли не на первом году своей жизни. Этот мальчуган еще не может ходить самостоятельно, но уже очень скоро его повседневная жизнь будет тесно связана с лошадью
Однако о монгольских конных ратях читатель, я уверен, знает уже многое. В гораздо меньшей степени нам ведомы приемы монголов при осаде и взятии городов, – а ведь им удалось взять штурмом и разрушить огромное, даже трудно учитываемое число крепостей в самых разнообразных областях Евразии. Не может не поразить здесь, пожалуй, также и то, что в этом отношении кочевники оказались удивительно способными учениками воинской науки тех оседлых народов, которые в течение долгих столетий отрабатывали методы осады и разрушения могучих крепостных сооружений. Сверх этого монголам удавалось вносить заметные модификации как в конструкцию осадных орудий, так и в способы их применения. Вот, к примеру, описание самими китайцами осады в 1232 году Субутай-нойоном города Лоян – столицы царства Цзинь («Гин» – у Н. Я. Бичурина):
«Баллисты, употребляемые монголами, были иного вида [в сравнении с китайскими]. Они разбивали жерновые камни или каменные катки на два и на три куска, и в таком виде употребляли их. Баллисты были строены из бамбука, и на каждом углу стены городской поставлено их было до ста [имеется в виду внешняя стена, уже захваченная монголами]. Стреляли из верхних и нижних попеременно, и ни днем, ни ночью не переставали. В несколько дней груды камней сравнялись со внутренней городской стеной. Отбойные машины на стене городской построены были из огромного строевого леса, взятого из старых дворцов. Как скоро дерева размножались от ударов, то покрывали их калом лошадиным, смешанным с пшеничной мякиной, и сверх того обвивали сетями, веревками, канатами, тюфяками, Висячие дощатые щиты снаружи обиты были воловьими кожами. Монгольские войска употребили огненные баллисты, и где был нанесен удар, там по горячести не можно было вдруг помогать… Монгольские войска сделали за городским рвом земляной вал, который в окружности содержал 150 ли. На том валу были амбразуры и башни. Ров и в глубину и в ширину имел около 10 футов. На каждом пространстве от 30 до 40 шагов был построен пристен, в котором стояло около 100 человек караульных» [Бичурин-2005: 134].
Однако мне кажется, что наиболее неожиданным для нас явится сообщение, что в этой войне применялись пороховые бомбы или же «огненные баллисты, …которые поражали, подобно грому небесному. Для этого брали чугунные горшки, наполняли порохом и зажигали огнем. Сии горшки назывались чжень-тьхянь-лэй (т. е. потрясающий небо гром). Когда баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподоблялся грому и слышен был почти за 100 ли. Сии горшки сжигали на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню. Монголы еще делали будочки из воловьих кож и в них, подойдя к стене городской, пробивали в ней углубление, могущее вместить одного человека, которому со стены городской никак нельзя было вредить. Некоторые представили способ, чтоб спускать со стены городской на железной цепи горшки чжень-тьхянь-лэй, которые, достиими выкопанного углубления, испускали огонь, совершенно истреблявший человека и с кожею воловьей. Еще, кроме этого, употребляли летающие огненные копья [судя по всему, ракеты], которые пускали, воспламеняя порох, сжигали за 10 от себя шагов. Монголы только двух этих вещей боялись» [Бичурин-2005: 135].
Правда, Н. Я. Бичурин не приводит сведений, что монголы также имели в своем арсенале пороховые снаряды. Однако при их стремлении использовать в войнах все новшества исключать такую вероятность вряд ли имеет смысл. И еще об одном: огненный бой с помощью громовых и все сжигающих пороховых горшков и ракет явился провозвестником огнестрельного оружия. Напомним, однако, что в католических странах Западной Европы первые огненные жерла заявили о себе лишь столетие спустя описанной здесь осады Лояна Субутай-нойоном.
Глава 3
Картина мира полвека спустя
Монгольская половина Евразии
К 70-м годам XIII столетия полувековой наступательный порыв монголов иссяк, и картина евразийского мира на некоторое время стабилизировалась. Публикуемая здесь карта (рис. 3.1) отражает на этот период лишь самые общие черты целостного полотна евразийского мира, поскольку излишняя детализация способна помешать основным целям нашего изложения.
Под властью монгольских ханов к этому времени оказалось не менее половины пространств суши всего Евразийской материка, или же около 27–30 миллионов квадратных километров из 52-х миллионов всей суши континента (рис. 3.1). По существу же их владения охватывали, конечно же, существенно большую часть всех значимых культур и социальных объединений Евразии: ведь тогда мало кто – включая и монгольских властителей – испытывал пристальный интерес к обществам таежной, северной зоны. В лесах обитали разрозненные племена охотников и рыболовов, которые, естественно, не были в состоянии составить какую-либо заметную конкуренцию или же оказать сколь-нибудь значительное сопротивление народам Степного пояса. В таежных аборигенах, промышлявших по преимуществу охотой, усматривали, скорее всего, лишь поставщиков ценных и нужных номадам мехов.
Мусульманский мир, арабские халифаты, а затем уже и сельджукские султанаты претерпели в результате восточных нашествий, конечно же, самый существенный урон. Монголы овладели восточными, наиболее богатыми областями исламских сообществ – Ираном, Месопотамией и некоторыми другими, так что под их господством оказалось пространство, равное примерно пяти миллионам квадратных километров. На противоположном, западном фланге их господства – Пиренейском полуострове – католические короли и герцоги продолжали систематически вытеснять мавров к южному побережью полуострова; и под властью исламских владык на этом полуострове оставалась пока что лишь его жемчужина – Андалусия. За пределами иберийских земель под рукою исламских властителей находились довольно мало привлекательные по своей природной скудости области полупустынной и пустынной Северной Африки да их арабская колыбель – Аравийский полуостров. Исключение в этом ряду составлял, пожалуй, лишь один богатый Египет, который монголы так и не смогли оккупировать. Однако власть арабских мусульман по-прежнему распространялась на пространствах около 6 млн. кв. км. (рис. 3.1).
Рис. 3.1. Схематическая карта ареалов четырех блоков основных враждующих между собой сообществ во второй половине XIII столетия:
1 – христианские католические государственные объединения; 2 – Византийская империя и христианские православные княжества; 3 – исламские (арабские) государственные объединения; 4 – Монгольская империя чингизидов с контуром границ Степного пояса; 5 – королевство крестоносцев.
Примечание: границы ареалов отображены на карте намеренно расплывчато, что соответствовало исторической реальности; в центре ареала Монгольской империи различаются контуры Степного пояса
Христианский мир также понес немалый урон. Однако в его границах самые тяжкие испытания ожидали те княжества, где доминировали церкви различных восточных толкований христовой веры, как католических так и православных. Удары пришлись по преимуществу на армянские, грузинские, сирийские, а также древнерусские православные общины. Тем не менее под рукой Византии и родственных ей по вероисповеданию княжеств оставались территории до одного миллиона квадратных километров.
Католический мир, напротив, сохранил свои позиции, а в чем-то даже сумел их заметно усилить. При этом понятно, что незыблемость католических владений в значительной мере обеспечивал весьма необычный симбиоз восточных жертв монгольского нашествия, или же своеобразная «исламо-православная подушка безопасности». Разнохарактерные государственные объединения с господством католических канонов веры распространялись по ареалу примерно 3–5 млн. кв. км (рис. 3.1).
Поэтому при взгляде на карту может легко показаться, что ко второй половине XIII века монгольские верховные правители до известной степени имели немалое право провозглашать себя истинными властителями всего мира – по крайней мере, того, каковой им в те поры грезился: «Силою Бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце и, кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа Бога там никто ничего не может сделать» [Юрченко: 85].
Под властью монгольских ханов к этому времени оказалось не менее половины пространств суши всего Евразийской материка, или же около 27–30 миллионов квадратных километров из 52-х миллионов всей суши континента (рис. 3.1). По существу же их владения охватывали, конечно же, существенно большую часть всех значимых культур и социальных объединений Евразии: ведь тогда мало кто – включая и монгольских властителей – испытывал пристальный интерес к обществам таежной, северной зоны. В лесах обитали разрозненные племена охотников и рыболовов, которые, естественно, не были в состоянии составить какую-либо заметную конкуренцию или же оказать сколь-нибудь значительное сопротивление народам Степного пояса. В таежных аборигенах, промышлявших по преимуществу охотой, усматривали, скорее всего, лишь поставщиков ценных и нужных номадам мехов.
Мусульманский мир, арабские халифаты, а затем уже и сельджукские султанаты претерпели в результате восточных нашествий, конечно же, самый существенный урон. Монголы овладели восточными, наиболее богатыми областями исламских сообществ – Ираном, Месопотамией и некоторыми другими, так что под их господством оказалось пространство, равное примерно пяти миллионам квадратных километров. На противоположном, западном фланге их господства – Пиренейском полуострове – католические короли и герцоги продолжали систематически вытеснять мавров к южному побережью полуострова; и под властью исламских владык на этом полуострове оставалась пока что лишь его жемчужина – Андалусия. За пределами иберийских земель под рукою исламских властителей находились довольно мало привлекательные по своей природной скудости области полупустынной и пустынной Северной Африки да их арабская колыбель – Аравийский полуостров. Исключение в этом ряду составлял, пожалуй, лишь один богатый Египет, который монголы так и не смогли оккупировать. Однако власть арабских мусульман по-прежнему распространялась на пространствах около 6 млн. кв. км. (рис. 3.1).
Рис. 3.1. Схематическая карта ареалов четырех блоков основных враждующих между собой сообществ во второй половине XIII столетия:
1 – христианские католические государственные объединения; 2 – Византийская империя и христианские православные княжества; 3 – исламские (арабские) государственные объединения; 4 – Монгольская империя чингизидов с контуром границ Степного пояса; 5 – королевство крестоносцев.
Примечание: границы ареалов отображены на карте намеренно расплывчато, что соответствовало исторической реальности; в центре ареала Монгольской империи различаются контуры Степного пояса
Христианский мир также понес немалый урон. Однако в его границах самые тяжкие испытания ожидали те княжества, где доминировали церкви различных восточных толкований христовой веры, как католических так и православных. Удары пришлись по преимуществу на армянские, грузинские, сирийские, а также древнерусские православные общины. Тем не менее под рукой Византии и родственных ей по вероисповеданию княжеств оставались территории до одного миллиона квадратных километров.
Католический мир, напротив, сохранил свои позиции, а в чем-то даже сумел их заметно усилить. При этом понятно, что незыблемость католических владений в значительной мере обеспечивал весьма необычный симбиоз восточных жертв монгольского нашествия, или же своеобразная «исламо-православная подушка безопасности». Разнохарактерные государственные объединения с господством католических канонов веры распространялись по ареалу примерно 3–5 млн. кв. км (рис. 3.1).
Поэтому при взгляде на карту может легко показаться, что ко второй половине XIII века монгольские верховные правители до известной степени имели немалое право провозглашать себя истинными властителями всего мира – по крайней мере, того, каковой им в те поры грезился: «Силою Бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце и, кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа Бога там никто ничего не может сделать» [Юрченко: 85].
Микроскопический полигон
Пожалуй, в это трагичное для огромного большинства евразийских народов время весьма странно представала бесконечно длинная череда кровопролитных битв между христианами (в первую очередь, католиками) и мусульманами. Конечно, в этих бесчисленных схватках лишь длившаяся уже более пяти столетий испанская реконкиста выглядела сравнительно понятной и последовательной. Ведь там против мавров сражались потомки вестготов, в свое время столь сильно униженные мусульманами на полях брани Иберийского полуострова, и их томила вполне понятная жажда реванша. На фоне этого бесчисленные сражения на крохотном пятачке Святой Земли кажутся довольно странными: ведь длились они не менее полутора столетий. Среди громад социально-религиозных объединений важнейших борющихся евразийских противников государство крестоносцев по своему территориальному охвату предстает комически ничтожным (рис. 3.1). Ведь даже в пору своего максимального успеха его площадь не превышала 80—100 тысяч кв. км.
Это довольно бесплодное, но весьма кровавое противостояние породило в европейской традиции великое число эпических – как прозаических так и поэтических – шедевров, а также пространную череду героических образов! Подразумеваем же мы здесь, прежде всего, те битвы, что на фоне прочих гигантских евразийских социо-тектонических сдвигов XIII столетия кажутся ныне весьма мало значимыми.
Однако что же все-таки заставляло католических вождей в таких условиях безумно долго и в общем-то – по большому счету – весьма безрезультатно биться с приверженцами Аллаха на каменистых и бесплодных холмах Палестины? И это удивляет тем более, поскольку в 1238 году ко двору Людовика IX, которого за его беспримерный католический фанатизм папский клир посмертно объявил Святым, прибыло исламское посольство. Целью мусульманских легатов являлся крайне желанный для них договор о совместном отпоре «диким ордам человекоподобных тварей». Однако, ничего дельного из этих переговоров не последовало. Более того, уже позднее, в начале 50-х годов, удрученный обидами, нанесенными ему сарацинами в седьмом крестовом походе, Людовик IX инициировал крайне тяжкое и выглядевшее весьма сомнительным по ожидавшимся результатам многотысячекилометровое путешествие монаха Гийома де Рубрука в ставку великого хана Хулагу. Королем овладел наивный расчет договориться с могущественным монгольским властителем о комбинированном, двойном – с востока и запада – ударе по мусульманам, этим извечным и столь ненавистным врагам христиан. В ответ же великий хан предложил французскому монарху признать его власть и присягнуть на верность.
Это довольно бесплодное, но весьма кровавое противостояние породило в европейской традиции великое число эпических – как прозаических так и поэтических – шедевров, а также пространную череду героических образов! Подразумеваем же мы здесь, прежде всего, те битвы, что на фоне прочих гигантских евразийских социо-тектонических сдвигов XIII столетия кажутся ныне весьма мало значимыми.
Однако что же все-таки заставляло католических вождей в таких условиях безумно долго и в общем-то – по большому счету – весьма безрезультатно биться с приверженцами Аллаха на каменистых и бесплодных холмах Палестины? И это удивляет тем более, поскольку в 1238 году ко двору Людовика IX, которого за его беспримерный католический фанатизм папский клир посмертно объявил Святым, прибыло исламское посольство. Целью мусульманских легатов являлся крайне желанный для них договор о совместном отпоре «диким ордам человекоподобных тварей». Однако, ничего дельного из этих переговоров не последовало. Более того, уже позднее, в начале 50-х годов, удрученный обидами, нанесенными ему сарацинами в седьмом крестовом походе, Людовик IX инициировал крайне тяжкое и выглядевшее весьма сомнительным по ожидавшимся результатам многотысячекилометровое путешествие монаха Гийома де Рубрука в ставку великого хана Хулагу. Королем овладел наивный расчет договориться с могущественным монгольским властителем о комбинированном, двойном – с востока и запада – ударе по мусульманам, этим извечным и столь ненавистным врагам христиан. В ответ же великий хан предложил французскому монарху признать его власть и присягнуть на верность.