Евгений Николаевич Черных
Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур
Введение
Степной пояс: геоэкология, системы жизнеобеспечения, культуры
Трагический тринадцатый
Тринадцатый век в сознании множества народов Евразийского материка предстал как один из самых кровавых и трагичных во всей долгой истории крупнейшего континента нашей планеты. Ключевым событием этого времени, конечно же, явились молниеносные и всесокрушающие нашествия степняков – стремительных монгольских всадников-кочевников. Всего за несколько десятилетий территория их завоеваний покрыла такие пространства, что все произошедшее не просто удивляло, но и потрясало неправдоподобием гигантского охвата. Воля покоренных степными всадниками прочно сложившихся и казавшихся несокрушимыми государств будто бы по мистическому мановению оказалась повергнутой буквально в паралич. Порой возникало впечатление, что некоторые из подобного рода социальных объединений даже не пытались сколько-нибудь активно сопротивляться.
В долгой исторической памяти тех народов, которые не только в научной, но даже в популярной беллетристике привычно относят к разряду «цивилизованных», обыкновенно всплывают картины прошлого, обильно окрашенные кровью и мраком тотальных разрушений. Подобными воспоминаниями наполнены не только письменные источники, но также изустные сказы и эпические предания.
«Кто эти исчадия? Откуда явились эти нелюди? Из каких пустынных глубин? Не из диковинной ли и проклятой Богом страны Тартар? Говорят, что эти дьявольские создания питаются мертвечиной и изъясняются на никому неведомом языке. Только за тяжкие грехи наши мог Господь наслать на нас эту адскую напасть». Примерно такими смятенными загадками в XIII столетии мучились многие властители христианской Европы вплоть до крайнего европейского запада – Британских островов. Сходные стенания слышались в те времена и по множеству областей Азии.
Однако, как это нередко случается, страшные трагедии по прошествии некоторого времени могли обернуться даже неким позитивом. Кровавый ужас XIII века привел в одном, но очень важном аспекте именно к похожему результату. Тогда в понимании ряда представителей интеллектуальной элиты подчиненных монголами стран стало пробуждаться осознание громадности евразийского мира. Сам мир как будто несоразмерно раздвинулся, стал более прозрачным и понятным; и это повело к формированию нового взгляда на окружающий мир, к иным принципам ориентации и оценок.
Вспомним, к примеру, видного перса Рашид-ад-дина, первого везира при дворе ильханов – монгольских завоевателей и властителей Ирана; заметим при этом, что кроме своего незаурядного придворного статуса его, бесспорно, можно относить также и к разряду выдающихся историографов Средневековья. Вот как – уже в самом начале XIV века – представлял себе этот персидский историк, по сути, заново открывшийся перед ним гигантский мир:
«Прежде всего, надлежит знать, что в каждом поясе земли существует отличное друг от друга население, одно оседлое, другое кочевое. Особенно в той области или стране, где есть луга, много трав, в местностях, удаленных от предместий городов и от селений, много бывает кочевников, – что мы наблюдаем в пределах Ирана и во владении арабов, где есть безводные пустыни с травою; такая земля подходящая для верблюдов, потому что они поедают много травы, а воды потребляют мало. По этой причине племена и кланы арабов устроили по всем степям и долинам места своих кочевок от пределов Запада до крайнего побережья Индийского океана в количестве большем, чем это требовала численность народа. Точно так же народы, которых с древнейших времен и до наших дней называли и называют тюрками, обитали в степных пространствах,… известных под именем Могулистана (страны монголов),… кои явились смежными с (Великой) Китайской стеной… Благодаря своей силе, могуществу, власти и завоеваниям, они распространились по всем областям Китая, Индии, Кашмира, Ирана, Византии, Сирии и Египта, подчинив себе большую часть государств населенной части мира» [Рашид-ад-дин I: 73–74].
Вполне возможно, что именно у Рашид-ад-дина впервые отчетливо прозвучало понятие «пояс земли», и это стало созвучным тому, что уже в настоящее время многие вкладывают в термин «Степной пояс Евразии», запутанной истории которого и будет посвящено большинство разделов нашей книги. Однако прежде чем перейти к более детальному рассмотрению того, что мы вкладываем в это понятие, вспомним о распределении по евразийским просторам различных экологических зон и взаимосвязи с ними разнообразных человеческих культур.
В долгой исторической памяти тех народов, которые не только в научной, но даже в популярной беллетристике привычно относят к разряду «цивилизованных», обыкновенно всплывают картины прошлого, обильно окрашенные кровью и мраком тотальных разрушений. Подобными воспоминаниями наполнены не только письменные источники, но также изустные сказы и эпические предания.
«Кто эти исчадия? Откуда явились эти нелюди? Из каких пустынных глубин? Не из диковинной ли и проклятой Богом страны Тартар? Говорят, что эти дьявольские создания питаются мертвечиной и изъясняются на никому неведомом языке. Только за тяжкие грехи наши мог Господь наслать на нас эту адскую напасть». Примерно такими смятенными загадками в XIII столетии мучились многие властители христианской Европы вплоть до крайнего европейского запада – Британских островов. Сходные стенания слышались в те времена и по множеству областей Азии.
Однако, как это нередко случается, страшные трагедии по прошествии некоторого времени могли обернуться даже неким позитивом. Кровавый ужас XIII века привел в одном, но очень важном аспекте именно к похожему результату. Тогда в понимании ряда представителей интеллектуальной элиты подчиненных монголами стран стало пробуждаться осознание громадности евразийского мира. Сам мир как будто несоразмерно раздвинулся, стал более прозрачным и понятным; и это повело к формированию нового взгляда на окружающий мир, к иным принципам ориентации и оценок.
Вспомним, к примеру, видного перса Рашид-ад-дина, первого везира при дворе ильханов – монгольских завоевателей и властителей Ирана; заметим при этом, что кроме своего незаурядного придворного статуса его, бесспорно, можно относить также и к разряду выдающихся историографов Средневековья. Вот как – уже в самом начале XIV века – представлял себе этот персидский историк, по сути, заново открывшийся перед ним гигантский мир:
«Прежде всего, надлежит знать, что в каждом поясе земли существует отличное друг от друга население, одно оседлое, другое кочевое. Особенно в той области или стране, где есть луга, много трав, в местностях, удаленных от предместий городов и от селений, много бывает кочевников, – что мы наблюдаем в пределах Ирана и во владении арабов, где есть безводные пустыни с травою; такая земля подходящая для верблюдов, потому что они поедают много травы, а воды потребляют мало. По этой причине племена и кланы арабов устроили по всем степям и долинам места своих кочевок от пределов Запада до крайнего побережья Индийского океана в количестве большем, чем это требовала численность народа. Точно так же народы, которых с древнейших времен и до наших дней называли и называют тюрками, обитали в степных пространствах,… известных под именем Могулистана (страны монголов),… кои явились смежными с (Великой) Китайской стеной… Благодаря своей силе, могуществу, власти и завоеваниям, они распространились по всем областям Китая, Индии, Кашмира, Ирана, Византии, Сирии и Египта, подчинив себе большую часть государств населенной части мира» [Рашид-ад-дин I: 73–74].
Вполне возможно, что именно у Рашид-ад-дина впервые отчетливо прозвучало понятие «пояс земли», и это стало созвучным тому, что уже в настоящее время многие вкладывают в термин «Степной пояс Евразии», запутанной истории которого и будет посвящено большинство разделов нашей книги. Однако прежде чем перейти к более детальному рассмотрению того, что мы вкладываем в это понятие, вспомним о распределении по евразийским просторам различных экологических зон и взаимосвязи с ними разнообразных человеческих культур.
Геоэкология, культуры и модели жизнеобеспечения
Не подлежит ни малейшему сомнению та уже давно и банально звучащая истина, что важнейшие черты различных культур в огромной степени и зачастую предельно жестко зависели от тех геолого-географических условий, в которых оказывались разнообразные человеческие сообщества. Утверждение это, по существу, является ныне уже постулатом, причем весьма древним. Ведь еще в V веке до н. э. «отец истории» Геродот писал, повествуя о стиле жизни кочевых скифов, столь отличном от образа жизни народов оседлых, привычного историку: «Этой особенности скифов, конечно, благоприятствует их земля…».
В настоящее время подобное междисциплинарное направление нередко именуют геоэкологией. К сожалению, трактовка и понимание данной науки и поныне далеко не всегда отличается четкими и – даже в среде специалистов – достаточно согласованными формулировками. Однако для нас наиболее привлекательным является тот ее аспект, что нацелен на изучение «пространственно-временных закономерностей взаимодействия природы и общества», если следовать некоторым определениям энциклопедического характера.
Поясним также, что мы вкладываем в понятие «культура». Этот термин будет встречаться на страницах нашей книги постоянно, и читатель должен знать, что его содержание весьма существенно отличается от той трактовки, которая преобладает, например, в современных средствах массовой информации. Культура – термин чрезвычайно емкий: под ним понимается способ существования некоего отдельного социума. Принятое здесь представление о культуре охватывает практически все аспекты повседневного бытия любого социального организма. В эту структуру включается и социальное устройство общества, и характер материального производства, и технология его производств, и язык, а также господствующее в обществе мировоззрение или же система идеологических установок, равно как и характер выражения последних и т. д.
Наиболее существенным, пожалуй, в этом ряду, – собственно, даже исходным, «первичным», определяющим – фактором бытия любой культуры служат, конечно же, методы или же технология добычи и производства пищи. В данной сфере, как правило, различают несколько генеральных технологических моделей: собирательство, охоту, рыболовство, земледелие и скотоводство. Первые три модели обыкновенно объединяют в общее понятие «добыча пищи», а последние две, то есть земледелие и скотоводство, – в «производство пищи». Безусловно также, что добыча пищи являет собой наиболее архаичный комплекс технологий, по сути восходящий еще к животному миру. Производство пищи – это уже совершенно новый этап общественного развития. При этом наиболее важным и определяющим в данном аспекте являлось безусловное господство в конкретной культуре какой-то одной модели жизнеобеспечения или же их родственной комбинации; прочие модели, естественно, также могли иметь место, но по своему значению они являлись «спутниками» второго и даже третьего планов.
Так, скажем, в глухой западносибирской тайге в древности (да и не только в древности) оказывались практически нереальными занятия скотоводством или же земледелием. Природа здесь по преимуществу предоставляла человеку условия лишь для охоты и рыболовства. Земледелие же могло процветать лишь на тех землях, где имелись в наличии достаточно плодородные почвы вкупе с водными источниками. И наоборот, засушливая степь с ее резко континентальным климатом весьма мало пригодна для вызревания злаков и получения сколько-нибудь устойчивых урожаев. Эти регионы не только считались, но считаются и поныне – когда технологический уровень современных культур совершенно несопоставим с древним – зоной рискованного земледелия
В «степном поясе» успехов можно было добиться лишь с помощью животноводства. Крупный и мелкий рогатый скот у степняков был в состоянии сам добывать себе пищу, даже зимой. На долю человека, в основном, приходилась задача регулирования повседневной жизни стада, его численности, ухода за ним, перегонки стад на более обильные пастбища и т. п. При таких условиях животноводческая культура могла вполне успешно существовать и существовала за счет тесного симбиоза человека и одомашненных животных.
В настоящее время подобное междисциплинарное направление нередко именуют геоэкологией. К сожалению, трактовка и понимание данной науки и поныне далеко не всегда отличается четкими и – даже в среде специалистов – достаточно согласованными формулировками. Однако для нас наиболее привлекательным является тот ее аспект, что нацелен на изучение «пространственно-временных закономерностей взаимодействия природы и общества», если следовать некоторым определениям энциклопедического характера.
Поясним также, что мы вкладываем в понятие «культура». Этот термин будет встречаться на страницах нашей книги постоянно, и читатель должен знать, что его содержание весьма существенно отличается от той трактовки, которая преобладает, например, в современных средствах массовой информации. Культура – термин чрезвычайно емкий: под ним понимается способ существования некоего отдельного социума. Принятое здесь представление о культуре охватывает практически все аспекты повседневного бытия любого социального организма. В эту структуру включается и социальное устройство общества, и характер материального производства, и технология его производств, и язык, а также господствующее в обществе мировоззрение или же система идеологических установок, равно как и характер выражения последних и т. д.
Наиболее существенным, пожалуй, в этом ряду, – собственно, даже исходным, «первичным», определяющим – фактором бытия любой культуры служат, конечно же, методы или же технология добычи и производства пищи. В данной сфере, как правило, различают несколько генеральных технологических моделей: собирательство, охоту, рыболовство, земледелие и скотоводство. Первые три модели обыкновенно объединяют в общее понятие «добыча пищи», а последние две, то есть земледелие и скотоводство, – в «производство пищи». Безусловно также, что добыча пищи являет собой наиболее архаичный комплекс технологий, по сути восходящий еще к животному миру. Производство пищи – это уже совершенно новый этап общественного развития. При этом наиболее важным и определяющим в данном аспекте являлось безусловное господство в конкретной культуре какой-то одной модели жизнеобеспечения или же их родственной комбинации; прочие модели, естественно, также могли иметь место, но по своему значению они являлись «спутниками» второго и даже третьего планов.
Так, скажем, в глухой западносибирской тайге в древности (да и не только в древности) оказывались практически нереальными занятия скотоводством или же земледелием. Природа здесь по преимуществу предоставляла человеку условия лишь для охоты и рыболовства. Земледелие же могло процветать лишь на тех землях, где имелись в наличии достаточно плодородные почвы вкупе с водными источниками. И наоборот, засушливая степь с ее резко континентальным климатом весьма мало пригодна для вызревания злаков и получения сколько-нибудь устойчивых урожаев. Эти регионы не только считались, но считаются и поныне – когда технологический уровень современных культур совершенно несопоставим с древним – зоной рискованного земледелия
В «степном поясе» успехов можно было добиться лишь с помощью животноводства. Крупный и мелкий рогатый скот у степняков был в состоянии сам добывать себе пищу, даже зимой. На долю человека, в основном, приходилась задача регулирования повседневной жизни стада, его численности, ухода за ним, перегонки стад на более обильные пастбища и т. п. При таких условиях животноводческая культура могла вполне успешно существовать и существовала за счет тесного симбиоза человека и одомашненных животных.
География моделей жизнеобеспечения
Теперь обратимся к публикуемой здесь карте Евразии (рис. В.1). На ней намечены границы между двумя основными группами моделей жизнеобеспечения, то есть культурами с доминированием добычи пищи, а также ее производством. Карта отражает картину, соответствующую примерно II тыс. до н. э., когда на пространствах Евразийского материка приближалась к своему финалу Эпоха Раннего Металла или же – при более четком определении – поздний бронзовый век. Приводимые на карте границы достаточно схематичны хотя бы по причине того, что территориальные рамки культурных сообществ с господством той или иной модели далеко не всегда предстают перед исследователем во вполне определенном и устойчивом виде. Нередко колебания и сдвиги разнородных культур при смене исторических эпох могли достигать заметных величин. Кроме того, не всегда надежными казались имеющиеся у нас сведения о господстве какой-то определенной модели жизнеобеспечения в ряде регионов континента.
Рис. В. 1. Ареалы основных геоэкологических зон Евразии и господствующих моделей жизнеобеспечения культур:
1 – лесная и тундровые зоны; ареалы культур собирателей, охотников и рыболовов; 1а – ареал культур оленеводов; 2 – Степной пояс (от Черного до Желтого морей); ареал кочевого и полукочевого скотоводства; 2а – земледельческие (оазисные) культуры в скотоводческих ареалах; 3 – зоны господства оседлых земледельческих культур; За – скотоводческие культуры в ареалах земледельческих культур; 4 – подгорные зоны; смешанный тип моделей жизнеобеспечения; 5 – высокогорные зоны; неопределенный (смешанный) тип моделей жизнеобеспечения
Общая площадь материковой суши Евразии близка к 52 млн. кв. км. Культуры, строившие стратегию своего жизнеобеспечения по преимуществу на «добыче пищи», оккупировали в конце бронзового века пространства до 15–17 млн. кв. км. (рис. В.1, 1, 1а). Культуры же с технологией «производства пищи» занимали территорию почти в два раза большую: примерно на 26–28 млн. кв. км. (рис. В.1, 2, 2а, 3, За). Прочие сообщества, строившие свое жизнеобеспечение на не вполне определенных моделях (высокогорные и прочие), распространялись по ареалам общей площадью до 4–6 млн. кв. км. (рис. В.1, 4, 5).
Наряду с этим наблюдались весьма примечательные вариации и отклонения от основных или же господствующих типов жизнеобеспечения. Например, среди культур, заселявших северные таежные и тундровые пространства Евразии, хорошо известны кочевые или полукочевые сообщества оленеводов. Последние в некоторых чертах повторяли ту модель кочевого скотоводства, что господствовала в собственно Степном поясе. Повтор в данном случае как бы усиливал свое звучание даже за счет сочетания скотоводства с охотой, к которой были столь привержены как степные, так и тундровые номады. Однако все прочие признаки сопоставляемых здесь культур разительно отличались.
Культуры степных кочевых скотоводов могли широко вклиниваться в зоны господства земледельческих культур, оккупируя те экологические ниши, что оказывались мало пригодными для выращивания культурных растений (об этом – мы помним – писал еще Рашид-ад-дин). И наоборот, земледельческие оазисы были нередко вкраплены в зоны господства номадов (рис. В.1, 2а, За).
Рис. В. 1. Ареалы основных геоэкологических зон Евразии и господствующих моделей жизнеобеспечения культур:
1 – лесная и тундровые зоны; ареалы культур собирателей, охотников и рыболовов; 1а – ареал культур оленеводов; 2 – Степной пояс (от Черного до Желтого морей); ареал кочевого и полукочевого скотоводства; 2а – земледельческие (оазисные) культуры в скотоводческих ареалах; 3 – зоны господства оседлых земледельческих культур; За – скотоводческие культуры в ареалах земледельческих культур; 4 – подгорные зоны; смешанный тип моделей жизнеобеспечения; 5 – высокогорные зоны; неопределенный (смешанный) тип моделей жизнеобеспечения
Общая площадь материковой суши Евразии близка к 52 млн. кв. км. Культуры, строившие стратегию своего жизнеобеспечения по преимуществу на «добыче пищи», оккупировали в конце бронзового века пространства до 15–17 млн. кв. км. (рис. В.1, 1, 1а). Культуры же с технологией «производства пищи» занимали территорию почти в два раза большую: примерно на 26–28 млн. кв. км. (рис. В.1, 2, 2а, 3, За). Прочие сообщества, строившие свое жизнеобеспечение на не вполне определенных моделях (высокогорные и прочие), распространялись по ареалам общей площадью до 4–6 млн. кв. км. (рис. В.1, 4, 5).
Наряду с этим наблюдались весьма примечательные вариации и отклонения от основных или же господствующих типов жизнеобеспечения. Например, среди культур, заселявших северные таежные и тундровые пространства Евразии, хорошо известны кочевые или полукочевые сообщества оленеводов. Последние в некоторых чертах повторяли ту модель кочевого скотоводства, что господствовала в собственно Степном поясе. Повтор в данном случае как бы усиливал свое звучание даже за счет сочетания скотоводства с охотой, к которой были столь привержены как степные, так и тундровые номады. Однако все прочие признаки сопоставляемых здесь культур разительно отличались.
Культуры степных кочевых скотоводов могли широко вклиниваться в зоны господства земледельческих культур, оккупируя те экологические ниши, что оказывались мало пригодными для выращивания культурных растений (об этом – мы помним – писал еще Рашид-ад-дин). И наоборот, земледельческие оазисы были нередко вкраплены в зоны господства номадов (рис. В.1, 2а, За).
Евразийский континент: членение по широте и долготе
Вновь обратимся к нашей карте (рис. В.1) и к феномену широтного распределения геоэкологических зон по Евразийскому материку и тесно связанных с ними совокупностей важнейших моделей жизнеобеспечения культур континента: с этих позиций публикуемая карта весьма показательна. На всей гигантской восьмитысячекилометровой протяженности границ пастушеские культуры Степного пояса весьма жестко изолировали более северные лесные культуры с архаичными моделями «добычи пищи» от развитых земледельческих культур или же цивилизаций южной зоны континента. Население лесной и даже тундровой зон являло собой едва ли не вечный и зависимый от степняков тыл. Сравнительно ощутимые контакты между оседлыми земледельческими народами и лесными популяциями становились возможными, кажется, лишь на крайних – восточном и западном – флангах Степного пояса. На западе то был ареал Балтики и Фенно-Скандии; на востоке – Маньчжурии и российского Приморья.
В той позиции, каковой предстает долготное распределение ареалов важнейших моделей жизнеобеспечения в исторической реальности (рис. В.1), собственно Европейский материк оказывается очень похожим на огромный, крайне западный, с крайне причудливой линией морских и океанских рубежей полуостров. Пожалуй, его хочется назвать даже Европейским мега-полуостровом или же – что точнее – субконтинентом, как бы прикрепленным с востока к неохватному массиву Евразийского континента. Гранью его «спайки» с базовым телом материка служит линия между Балтийским и Черным морями (здесь, конечно же, приходит на ум старинный и столь знаменитый путь «из варяг в греки»). Та же часть Европы, которая по традиции именуется Восточной, по всей видимости, никак не вычленяется – и вряд ли должна вычленяться – из своего евразийского тела. В любом случае, водораздельный рубеж между Балтикой и Причерноморьем представляется намного более логичным с точки зрения и географической, и геоэкологической, нежели традиционная – по Уральским горам и реке Уралу, а также по крайне расплывчатой Манычской впадине – граница. Подмеченная особенность кажется весьма существенной, и мы не раз вспомним о ней далее уже при обсуждении различного рода взаимосвязей между культурами Запада и Востока.
В той позиции, каковой предстает долготное распределение ареалов важнейших моделей жизнеобеспечения в исторической реальности (рис. В.1), собственно Европейский материк оказывается очень похожим на огромный, крайне западный, с крайне причудливой линией морских и океанских рубежей полуостров. Пожалуй, его хочется назвать даже Европейским мега-полуостровом или же – что точнее – субконтинентом, как бы прикрепленным с востока к неохватному массиву Евразийского континента. Гранью его «спайки» с базовым телом материка служит линия между Балтийским и Черным морями (здесь, конечно же, приходит на ум старинный и столь знаменитый путь «из варяг в греки»). Та же часть Европы, которая по традиции именуется Восточной, по всей видимости, никак не вычленяется – и вряд ли должна вычленяться – из своего евразийского тела. В любом случае, водораздельный рубеж между Балтикой и Причерноморьем представляется намного более логичным с точки зрения и географической, и геоэкологической, нежели традиционная – по Уральским горам и реке Уралу, а также по крайне расплывчатой Манычской впадине – граница. Подмеченная особенность кажется весьма существенной, и мы не раз вспомним о ней далее уже при обсуждении различного рода взаимосвязей между культурами Запада и Востока.
Геоэкология Степного пояса
Поскольку наше основное внимание будет сосредоточено на культурах Великого Степного пояса Евразии, следует более детально ознакомиться с геоэкологическими характеристиками данного пояса и важнейшими деталями его структуры.
Степной пояс Евразии протянулся от Черного моря на западе вплоть до Желтого моря на Дальнем Востоке. Его тотальная протяженность с запада на восток близка, как уже говорилось, к восьми тысячам километров, а общий территориальный охват достигает также восьми, но уже миллионов квадратных километров. Его основными, базовыми чертами служат прежде всего ландшафтно-экологические признаки: 1) отсутствие или же явно подчиненная доля лесного покрова при полном господстве покрова травянистого; 2) континентальный или же резко континентальный аридный (засушливый) климат с жарким летом и морозной зимою; 3) простирание по умеренным широтам Евразийского материка.
Понятие «Степной пояс» должно восприниматься как относительно условное: по существу, перед нами весьма сложный экологический феномен. Важнейшей причиной принятого здесь наименования послужило то, что протяженная степная полоса в этом поясе занимает центральную, как бы осевую линию. Сама степь на всем необъятном широтном протяжении предстает перед наблюдателем в облике весьма и весьма разнообразном. Такой вывод вполне очевиден не только в процессе сопоставления основных элементов растительного покрова, но, пожалуй, различия бросаются в глаза еще более выпукло даже при простом наблюдении за геоморфологическими особенностями различных регионов. Степь может открывать себя либо в виде абсолютно плоской равнины, подобной, скажем, пейзажам Северного Прикаспия; или же мы попадаем в степь горную, характерную, например, для огромного монгольского ареала. По всей видимости, именно эта разноликость явилась причиной неожиданного множества определений – что же такое степь?
С севера к степям в большинстве регионов примыкает обширная полоса лесостепей. Уже из самого определения следует, что в лесостепи заметно нарастает доля древесного покрова. Проводить же между степью и лесостепью отчетливо выраженную и четко маркированную границу практически не реально, – столь туманна она и неопределенна. Аналогичный вывод следует и в отношении южных приграничных полос Степного пояса. Здесь в ряде регионов – от Северного Каспия вплоть до восточного фланга всей полосы – к степи подступают полупустыни и пустыни. Границы между степью и полупустыней также выглядят крайне размытыми. Столь же расплывчаты и туманны критерии различий между полупустыней и пустыней.
Рис. В. 2. Восточный ареал Степного пояса и Джунгарские ворота
Контуры основных ареалов охвата Степного пояса «правильными» очертаниям отнюдь не отличаются. Даже беглый взгляд на карты (рис. В.1 и В.2) позволяет различить в самом поясе как бы две «половины» – западную (или западноевразийскую) и восточную (или восточноевразийскую). Граница между ними выражена весьма четко и вряд ли может быть подвергнута сомнению: это знаменитые Джунгарские ворота. Их отражение на карте (рис. В.2) предстает в виде резко суженного перехвата, своеобразного «гирла» (об этих воротах более детально мы поведем речь ниже). Территориальные охваты обеих частей примерно равны: в пределах 3,8–4,2 млн. кв. км. Восточноевразийская «половина» предстает более однородной по овальному контуру абриса ее пространственного охвата (исключая юго-западный «отросток» пустыни Такла-Макан). В западноевразийской же «половине» также заметен, – хотя и далеко не столь явно, – некий раздел между восточноевропейской частью, а также западноазиатским регионом (рис. В.2). Последняя по площади существенно превосходит восточноевропейскую (1,5 против 2,5 млн. кв. км.), а их граница маркирована своеобразной «перемычкой» между отрогами Южного Урала, а также Мугоджарами, вплоть до северных берегов Каспийского моря.
Степной пояс Евразии протянулся от Черного моря на западе вплоть до Желтого моря на Дальнем Востоке. Его тотальная протяженность с запада на восток близка, как уже говорилось, к восьми тысячам километров, а общий территориальный охват достигает также восьми, но уже миллионов квадратных километров. Его основными, базовыми чертами служат прежде всего ландшафтно-экологические признаки: 1) отсутствие или же явно подчиненная доля лесного покрова при полном господстве покрова травянистого; 2) континентальный или же резко континентальный аридный (засушливый) климат с жарким летом и морозной зимою; 3) простирание по умеренным широтам Евразийского материка.
Понятие «Степной пояс» должно восприниматься как относительно условное: по существу, перед нами весьма сложный экологический феномен. Важнейшей причиной принятого здесь наименования послужило то, что протяженная степная полоса в этом поясе занимает центральную, как бы осевую линию. Сама степь на всем необъятном широтном протяжении предстает перед наблюдателем в облике весьма и весьма разнообразном. Такой вывод вполне очевиден не только в процессе сопоставления основных элементов растительного покрова, но, пожалуй, различия бросаются в глаза еще более выпукло даже при простом наблюдении за геоморфологическими особенностями различных регионов. Степь может открывать себя либо в виде абсолютно плоской равнины, подобной, скажем, пейзажам Северного Прикаспия; или же мы попадаем в степь горную, характерную, например, для огромного монгольского ареала. По всей видимости, именно эта разноликость явилась причиной неожиданного множества определений – что же такое степь?
С севера к степям в большинстве регионов примыкает обширная полоса лесостепей. Уже из самого определения следует, что в лесостепи заметно нарастает доля древесного покрова. Проводить же между степью и лесостепью отчетливо выраженную и четко маркированную границу практически не реально, – столь туманна она и неопределенна. Аналогичный вывод следует и в отношении южных приграничных полос Степного пояса. Здесь в ряде регионов – от Северного Каспия вплоть до восточного фланга всей полосы – к степи подступают полупустыни и пустыни. Границы между степью и полупустыней также выглядят крайне размытыми. Столь же расплывчаты и туманны критерии различий между полупустыней и пустыней.
Рис. В. 2. Восточный ареал Степного пояса и Джунгарские ворота
Контуры основных ареалов охвата Степного пояса «правильными» очертаниям отнюдь не отличаются. Даже беглый взгляд на карты (рис. В.1 и В.2) позволяет различить в самом поясе как бы две «половины» – западную (или западноевразийскую) и восточную (или восточноевразийскую). Граница между ними выражена весьма четко и вряд ли может быть подвергнута сомнению: это знаменитые Джунгарские ворота. Их отражение на карте (рис. В.2) предстает в виде резко суженного перехвата, своеобразного «гирла» (об этих воротах более детально мы поведем речь ниже). Территориальные охваты обеих частей примерно равны: в пределах 3,8–4,2 млн. кв. км. Восточноевразийская «половина» предстает более однородной по овальному контуру абриса ее пространственного охвата (исключая юго-западный «отросток» пустыни Такла-Макан). В западноевразийской же «половине» также заметен, – хотя и далеко не столь явно, – некий раздел между восточноевропейской частью, а также западноазиатским регионом (рис. В.2). Последняя по площади существенно превосходит восточноевропейскую (1,5 против 2,5 млн. кв. км.), а их граница маркирована своеобразной «перемычкой» между отрогами Южного Урала, а также Мугоджарами, вплоть до северных берегов Каспийского моря.
Западноевразийская половина пояса и ее границы
Край западной зоны Степного пояса начинает проявлять себя уже в бассейне Нижнего Подунавья. Здесь относительно узкая полоса степи вплотную прилегает к северо-западному побережью Черного моря, следует вдоль его побережья, заходит в Крым, потом по периметру огибает море Азовское. Морские границы сменяются мощным и трудно преодолимым валом Главного Кавказа. Лишь у побережья Каспийского моря «стена» гор как бы отступает на запад: здесь намечается знаменитый Дербентский проход, который и служил долгие тысячелетия наиболее удобным путем для мирных или немирных контактов различных народов севера и юга. Крутые изгибы берегов Каспия вновь предельно ясно очерчивают южную грань Степного пояса. К юго-восточному побережью этого огромного и в древности называемого Хвалынским моря-озера близко подходит хребет Копетдага. Хотя эта горная система и не в состоянии сравниться с мощью Кавказа, однако и здесь граница между захватыващим пустыню Каракумы Степным поясом и более южными регионами, с зелеными оазисами Иранских нагорий, также выглядит вполне определенной (рис. В.5).
Вслед за Копетдагом – и опять-таки с юга – Степной пояс резко ограничивают трудно преодолимые громады горной системы Памиро-Тяныпаня. Их запутанные хребты и высокогорья внезапно разворачиваются и резко «ныряют» к югу, к Гиндукушу. Затем, затейливым кольцом огибая обширную пустыню Такла-Макан, горные цепи Куэньлуня и Алтынтага почти без заметных прогибов сливаются с Тибетом и Гималаями.
Полезно будет подчеркнуть еще раз, что западноевразийской части Степного пояса присущи весьма четко выраженные южные границы. Последние определены либо морскими побережьями, либо протяженными громадами молодых горных хребтов, которые в геологической науке обычно именуют Альпийско-Гималайским подвижным поясом. В противоположность южным границам пояса, границы северные – в его западном ареале – весьма расплывчаты и проходят (за исключением неширокой полосы Урала) по четко выраженным низменным областям. Сами же эти грани должны как будто уже по основному определению быть связанными с кромкой лесной (таежной) полосы Евразии. Однако и в этом случае различия между лесостепью и лесом по всему их протяженному фронту выражены совсем не столь отчетливо в сравнении с южными окраинами западноевразийской половины Степного пояса.
Рис. В.З. Степи западного ареала пояса отличаются более спокойным рельефом, мягким климатом и растительным покровом (Южное Приуралье)
Рис. В.4. Каракумы. Барханы в этой пустыне встречаются не столь уж часто; преобладают солончаковые равнины
Рис. В. 5. Каракумы. Солончаковые равнины внезапно и резко прерываются гарными цепями Копетдага. Так очень жестко в этом ареале очерчивается южная грань Степного пояса
Горная монгольская степь и Джунгарские ворота
Повторим, что границей между западноазиатской и восточноевразийской половинами Степного пояса служили Джунгарские ворота. Сама Джунгария являла собой не что иное, как своеобразный и глубокий «прогиб», или же, согласно принятой в геологической науке терминологии, геосинклиналь, – с одной стороны, между молодыми складчатыми системами Альпийско-Гималайского подвижного пояса – Памиро-Тяныпанем, Гиндукушем и Гималаями (рис. В.2), а с другой, уже с гораздо более «старой» по своему геологическому возрасту горной системой Саяно-Алтая.
Рис. В.6. Степи восточного ареала отличаются от западных своим рельефом (горная степь Центральной Монголии)
Джунгарская геосинклиналь оказалась очень удобной для передвижений многочисленных групп кочевников вместе со своими стадами. Сам «прогиб» как бы разделял на две части невысокий хребет Тарбагатай. К западу от Тарбагатая путь кажется менее «комфортным», хотя он и выводил кочевников довольно близко к знаменитому озеру Балхаш. Более комфортным выглядел восточный проход. Здесь, прижимаясь к горам Алтая, по какому-то странному и мало объяснимому обстоятельству, уже в ареале весьма неприветливых горных джунгарских пустынь, зарождались истоки великой сибирской реки Иртыш (тамошнее наименование – Кара-Иртыш).
Немного севернее, уже параллельно лесистым склонам Русского Алтая, долина Иртыша и связанных с его долиной озер становилась намного более приветливой и желанной для скотоводов (рис. В.9). Отсюда, вдоль этой речной долины, начинался долгий, более чем четырехтысячекилометровый путь к необъятным пространствам Великой Западносибирской равнины.
Рис. В. 7. Климат в восточном ареале великого пояса намного более суров, нежели на западе. Центральная Монголия: снежный буран в степи в середине августа. Такая погода не столь уж редкостна в этом полупустынном регионе Центральной Азии
Рис. В.8. Джунгарские ворота; на заднем плане хребты Монгольского Алтая
Восточноевразийская часть гигантского Степного пояса весьма ощутимо отличается от западной. По существу, это уже горная степь (ср. рис. В.З – В. 5 и В.6 – В. 14), и ее ландшафт в большинстве регионов совсем не сходен с тем, что характерен для областей, расположенных к западу от Джунгарских ворот. Резко континентальный характер климата выражен здесь гораздо более ощутимо, а почвы несравненно менее плодородны. И хотя в сравнении с западом восточная часть Степного пояса покрывает более южные широты, влияние севера здесь намного более ощутимо: ведь зона вечной мерзлоты опускается в этом регионе едва ли не до пустынных пространств Гоби (рис. В.7).
Рис. В. 9 Джунгарские ворота, лесистая долина Кара-Иртыша. Вдоль и близ этой долины проходил наиболее удобный для кочевников с их стадами путь, связывавший восток и запад Степного пояса [Google]
Рис. В. 10. К Джунгарским воротам с запада подступают трудно проходимые хребты Тянь-Шаня. Этот путь вряд ли был привлекательным для номадов с их огромными стадами животных [Google]
Рис. В. 11. Горы, песчаные барханы и глинисто– солончаковые равнины между склонами хребтов (Монгольский Алтай)
Рис. В. 12. Южная Гоби с ее каменистыми холмами. Группа деревьев теснится к едва заметному источнику воды; здесь находился колодец разрушенного ламаистского монастыря
Вслед за Копетдагом – и опять-таки с юга – Степной пояс резко ограничивают трудно преодолимые громады горной системы Памиро-Тяныпаня. Их запутанные хребты и высокогорья внезапно разворачиваются и резко «ныряют» к югу, к Гиндукушу. Затем, затейливым кольцом огибая обширную пустыню Такла-Макан, горные цепи Куэньлуня и Алтынтага почти без заметных прогибов сливаются с Тибетом и Гималаями.
Полезно будет подчеркнуть еще раз, что западноевразийской части Степного пояса присущи весьма четко выраженные южные границы. Последние определены либо морскими побережьями, либо протяженными громадами молодых горных хребтов, которые в геологической науке обычно именуют Альпийско-Гималайским подвижным поясом. В противоположность южным границам пояса, границы северные – в его западном ареале – весьма расплывчаты и проходят (за исключением неширокой полосы Урала) по четко выраженным низменным областям. Сами же эти грани должны как будто уже по основному определению быть связанными с кромкой лесной (таежной) полосы Евразии. Однако и в этом случае различия между лесостепью и лесом по всему их протяженному фронту выражены совсем не столь отчетливо в сравнении с южными окраинами западноевразийской половины Степного пояса.
Рис. В.З. Степи западного ареала пояса отличаются более спокойным рельефом, мягким климатом и растительным покровом (Южное Приуралье)
Рис. В.4. Каракумы. Барханы в этой пустыне встречаются не столь уж часто; преобладают солончаковые равнины
Рис. В. 5. Каракумы. Солончаковые равнины внезапно и резко прерываются гарными цепями Копетдага. Так очень жестко в этом ареале очерчивается южная грань Степного пояса
Горная монгольская степь и Джунгарские ворота
Повторим, что границей между западноазиатской и восточноевразийской половинами Степного пояса служили Джунгарские ворота. Сама Джунгария являла собой не что иное, как своеобразный и глубокий «прогиб», или же, согласно принятой в геологической науке терминологии, геосинклиналь, – с одной стороны, между молодыми складчатыми системами Альпийско-Гималайского подвижного пояса – Памиро-Тяныпанем, Гиндукушем и Гималаями (рис. В.2), а с другой, уже с гораздо более «старой» по своему геологическому возрасту горной системой Саяно-Алтая.
Рис. В.6. Степи восточного ареала отличаются от западных своим рельефом (горная степь Центральной Монголии)
Джунгарская геосинклиналь оказалась очень удобной для передвижений многочисленных групп кочевников вместе со своими стадами. Сам «прогиб» как бы разделял на две части невысокий хребет Тарбагатай. К западу от Тарбагатая путь кажется менее «комфортным», хотя он и выводил кочевников довольно близко к знаменитому озеру Балхаш. Более комфортным выглядел восточный проход. Здесь, прижимаясь к горам Алтая, по какому-то странному и мало объяснимому обстоятельству, уже в ареале весьма неприветливых горных джунгарских пустынь, зарождались истоки великой сибирской реки Иртыш (тамошнее наименование – Кара-Иртыш).
Немного севернее, уже параллельно лесистым склонам Русского Алтая, долина Иртыша и связанных с его долиной озер становилась намного более приветливой и желанной для скотоводов (рис. В.9). Отсюда, вдоль этой речной долины, начинался долгий, более чем четырехтысячекилометровый путь к необъятным пространствам Великой Западносибирской равнины.
Рис. В. 7. Климат в восточном ареале великого пояса намного более суров, нежели на западе. Центральная Монголия: снежный буран в степи в середине августа. Такая погода не столь уж редкостна в этом полупустынном регионе Центральной Азии
Рис. В.8. Джунгарские ворота; на заднем плане хребты Монгольского Алтая
Восточноевразийская часть гигантского Степного пояса весьма ощутимо отличается от западной. По существу, это уже горная степь (ср. рис. В.З – В. 5 и В.6 – В. 14), и ее ландшафт в большинстве регионов совсем не сходен с тем, что характерен для областей, расположенных к западу от Джунгарских ворот. Резко континентальный характер климата выражен здесь гораздо более ощутимо, а почвы несравненно менее плодородны. И хотя в сравнении с западом восточная часть Степного пояса покрывает более южные широты, влияние севера здесь намного более ощутимо: ведь зона вечной мерзлоты опускается в этом регионе едва ли не до пустынных пространств Гоби (рис. В.7).
Рис. В. 9 Джунгарские ворота, лесистая долина Кара-Иртыша. Вдоль и близ этой долины проходил наиболее удобный для кочевников с их стадами путь, связывавший восток и запад Степного пояса [Google]
Рис. В. 10. К Джунгарским воротам с запада подступают трудно проходимые хребты Тянь-Шаня. Этот путь вряд ли был привлекательным для номадов с их огромными стадами животных [Google]
Рис. В. 11. Горы, песчаные барханы и глинисто– солончаковые равнины между склонами хребтов (Монгольский Алтай)
Рис. В. 12. Южная Гоби с ее каменистыми холмами. Группа деревьев теснится к едва заметному источнику воды; здесь находился колодец разрушенного ламаистского монастыря