Чрезвычайно раздвинулись рамки ойкумены: «…земля [монголов] расположена в той части Востока, в которой, как мы полагаем, восток соединяется с севером. К востоку же от них расположена земля китайцев, а также солангов [маньчжуров?], к югу земля сарацинов, к юго-западу расположена земля гуиров [уйгуров], с запада область найманов, с севера земля татар окружена морем-океаном. В одной своей части она чрезмерно гориста, в другой представляет равнину, но почти вся она смешана с [щебнем], редко глиниста, по большей части песчана» [Бичурин 2005: 239–240].
Монголы теперь уже не являли собой человекообразных чудищ: «Внешний вид [их] лиц отличается от всех других людей. Именно между глазами и между щеками они шире, чем у других людей, щеки же очень выдаются от скул; нос у них плоский и небольшой; глаза маленькие… В поясе они в общем тонки…, росту почти все невысокого. Борода очень маленькая… Одеяние же как у мужчин, так и у женщин сшито одинаковым образом… Кафтаны же носят из букарана, пурпура или балдахина… Они очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами, козами, лошадьми. Вьючного скота у них такое количество, какого нет и в целом мире; свиней и иных животных нет вовсе» [Бичурин 2005: 242].
У них особая религия: «Они веруют в единого бога, которого признают творцом всего видимого и невидимого… Однако они не чтут его молитвами или похвалами или каким-либо обрядом». У монголов нет понимания греха, подобного христианскому, однако существует масса обрядово-ритуальных запретов. Им присущи – естественно, с позиции христианской морали – нравы «как хорошие, так и нравы дурные» [Бичурин 2005: 245].
Невзирая на жестокий и надменный ответ Гуюк-хана, францисканцы свою миссию выполнили в целом успешно. Однако те же слова окажутся совершенно непригодными для оценки результатов посольства доминиканца Асцелина, направившегося к монголам через Малую Азию. Двигалась та группа монахов намного медленнее францисканцев и сумела лишь в конце мая 1247 года достичь ставки Байджу-нойона. Предводитель монгольских туменов располагался лагерем на территории Армении близ Сисиана. Подробный отчет об этом визите сохранился благодаря донесению в Рим Симона де Сент-Квентина. Его текст также весьма любопытен для нас.
Рис. 4.2. Татевский монастырь в районе Сисиана. В 1247 году почти наверняка его частыми «посетителями» бывали монгольские всадники туменов Байджу-нойона [Google, фото А. Авагяна]
С самого начала может поразить абсолютное неумение налаживать дипломатические контакты. Добравшись до ставки Байджу-нойона, доминиканцы пожелали видеть князя.
«Узнав об этом, сей предводитель, который восседал в своем шатре, облаченный в золоченые одежды, причем даже окружавшие его бароны были в шелковых одеяниях, роскошных и раззолоченных, послал к упомянутым братьям своего … главного советника, с несколькими своими баронами и переводчиками. Они же, предпослав церемонию приветствия, вопрошают братьев: «Чьи вы послы?». А брат Асцелин, главный посол господина Папы, отвечает за всех: «Я посол господина Папы, который у христиан по своему достоинству ставится выше любого человека, и они почитают его как отца и господина». При этих словах те, чрезвычайно возмутясь, сказали: «Как вы заносчивы, говоря, что Папа, господин ваш, выше любого человека. Неужели он не знает, что Хан – сын Бога? А поскольку нойон Байот [Байджу] и Боты поставлены им предводителями, постольку имена их известны всем и прославляются повсюду».
Брат Асцелин им отвечал: «Кто такой Хан и кто такой нойон Байот [Байджу] и Баты, господин Папа не знает и никогда их имен не слышал. Только одно он слышал от многих и об этом составил себе представление, что есть некий варварский народ, который именуется тартарами, уже давно переступивший рубежи Востока, который подчинил многие страны своему владычеству и, никого не щадя, истребил бесчисленное множество людей. И если бы он слышал хотя бы звук имени Хана и его предводителей, то какое-нибудь одно из имен в своем послании, которое мы доставили, он никоим образом не преминул бы написать».
Скандалы продолжались, и накал их возрастал. На вопрос о подарках Байджу-нойону – а это являлось по тогдашним понятиям непременным атрибутом любого посольства – доминиканцы поясняли: «Ничего в особенности от имени господина Папы мы ему не доставили, ведь он [Папа] и не имеет обыкновения посылать кому-либо подношения, неверному и незнакомому тем более, и даже напротив, верные его сыновья, а именно христиане, а также еще очень многие неверные часто присылают ему дары и доставляют подношения».
Монголы от этого свирепели: «Как вы можете, забыв стыд, появиться перед господином нашим для вручения посланий вашего господина с пустыми руками, тогда как никто из людей, сюда прибывающих, так по отношению к нему не поступает?»
Брат Асцелин упорствовал и, более того, убеждал монголов пройти обряд крещения; но ему в ответ:«Вы уговариваете, чтобы мы стали христианами и стали бы собаками, как и вы. Разве Папа ваш не собака, и вы все христиане не собаки?» На эти слова брату Асцелииу никак не удавалось ответить, поелику «… они всячески мешали ему ревом и криками, резкими и буйными».
Наконец, озлился уже сам Байджу-нойон: «…выслушав, как отвечали его [приближнным] и баронам с переводчиками, преисполнился негодования и, загоревшись яростью на братьев, трижды решительно приказал, чтобы их убили» [Юрченко: 88—111].
Нет, их, конечно, не обезглавили, иначе мы бы не могли иметь в руках сей любопытный документ. Согласитесь, однако, что перед нами совершенно невозможная ситуация: монголы завоевывают мир, а им – победителям – неизвестно откуда появившаяся жалкая кучка людей предлагает покаяться в смертных грехах и принять обряд неведомого им крещения… Думается, то были прискорбные издержки старых представлений католической верхушки об окружавшем их мире…
Де Рубрук и Марко Поло
Глава 5
Боль и ненависть
Мусульманский мир также прошел две стадии в своем отношении к степным захватчикам. От западно-католического эти фазы-стадии отличались, пожалуй, формами и стилем своих проявлений. На раннем этапе, завершившимся сокрушением государства хорезмшахов, возгласы боли и ненависти доминировали в писаниях исламских историков и очевидцев. По своему удивительному эмоциональному надрыву на первый план я бы выдвинул высокохудожественное произведение персидского историка Ибн ал-Насира:
«Несколько лет я противился сообщению этого события, считая его ужасным и чувствуя отвращение к изложению его: я приступал к нему и опять отступал. Кому же легко поведать миру о гибели ислама и мусульман, да кому приятно вспоминать об этом? О, чтобы матери моей не родить меня, чтобы мне умереть прежде этого и быть преданным вечному забвению! Хотя многие из друзей моих побуждали меня к начертанию этого события, но я приостанавливался. Потом, однако же, я сообразил, что неисполнение этого не принесет пользы. Пересказ этого дела заключает в себе воспоминание о великом событии и огромном несчастии, подобного которому не производили дни и ночи и которое охватило все создания, в особенности же мусульман.
Если бы кто сказал, что с тех пор, как Аллах Всемогущий и Всевышний создал человека, по настоящее время мир не испытывал [ничего] подобного, то он был бы прав: действительно, летописи не содержат ничего [сколько-нибудь] сходного и подходящего. Из событий, которые они описывают, самое ужасное то, что сделал Навуходоносор с израильтянами по части избиения их и разрушения Иерусалима. Но что такое Иерусалим в сравнении с теми странами, которые опустошили эти проклятые, где каждый город вдвое больше Иерусалима? И что такое израильтяне в сравнении с теми, которые их перебили! Ведь в одном [только] городе жителей, которых они избили, было больше, чем [всех] израильтян. Может быть, род людской не увидит [ничего] подобного этому событию до преставления света и исчезновения мира, за исключением разве Гога и Магога. Что касается Антихриста, то он ведь сжалится над теми, которые последовали за ним, и погубит лишь тех, которые станут сопротивляться ему; эти же, татары, ни над кем не сжалились, а избивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременных и умерщвляли зародыши. По истине, мы принадлежим Аллаху и возвратимся к нему; нет мощи и нет силы, как только у Аллаха Всевышнего и Великого]» [Юрченко: 155–156].
Обратим внимание лишь на одно, но очень существенное отличие текста персидского от католических. В декларациях христианских степные насильники в той или иной мере несут на себе черты некоего потустороннего мира, или даже странно-извращенного мира уродливых фантасмагорий. У персидских авторов в биологическом смысле действуют вполне реальные люди, однако они беспредельно жестоки и безжалостны.
Рис. 5.1. «Апофеоз войны» – знаменитая картина известного российского живописца В. В. Верещагина (1872 г.)
Вот, например, после того, как на земле Хорезма монголы захватили сопротивлявшийся им город Нишапур, «они отрубили головы убитых от их туловищ и сложили их в кучи, положив головы мужчин отдельно от голов женщин и детей… Мухи и волки пировали на груди садров; орлы на горных вершинах лакомились нежной женского плотью; грифы поедали шеи гурий».
Так описывал нишапурскую трагедию мусульманин Джувайни. Очень похожие картины рисует уже христианский клирик Смбат Спарапет в своем отчете о поездке в Каракорум в 1246 г. Он был отправлен в далекий и опасный путь царем Малой Армении. Предлагаемые им жутковато-мрачные картины, конечно, очень похожи, вот только оценка деяний крайне различается:
«Миновав многие страны, оставив позади Индию, мы прошли всю землю Бодак, на что потратили около двух месяцев пути. Я увидел там несколько городов, разрушенных татарами, величие и богатство которых неоценимы. Я видел некоторые из них за три дня пути и несколько удивительных гор, состоящих из груды костей тех, кого умертвили татары. И нам казалось, что, если бы Господь распорядился иначе и татары, которые таким образом уничтожили язычников, не пришли сюда, все эти народы были бы способны завоевать и заселить эти земли до моря» [Юрченко: 166].
Смбат Спарапет вряд ли мог предполагать, что за несколько лет до его «командировки» в монгольскую столицу такие же горы человеческих тел, но уже не мусульман, а его собратьев по христовой вере, оставили завоеватели в древнерусских городах. Отзвуки страшных трагедий всплывают даже в наши дни, и это, к примеру, приоткрыли для нас совсем недавние археологические раскопки в Ярославле (см. Приложение 2).
Вернемся, однако, вновь к Джувайни: примечательно, что именно сочинения этого персидского историка и администратора (монголы поручили ему даже управление Багдадом) обозначили второй этап отражения лика монгольских завоеваний в исламском мире. Поработив Персию, монголы основали там государство Иль-ханов (то есть «властителей народа»). Отныне придворные персидские историки и публицисты должны были пластаться ниц перед владыками и при этом воспевать их.
Еще об одной параллели с христианским миром. Многие мусульмане, как и их западные соседи, полагали, что монголы – это лишь всепобеждающий и карающий меч Высшего Божества – Аллаха, сокрушающий людей за их тяжкие грехи и пороки. Персидский историк и дипломат Рашид ад-дин, к примеру, вкладывал такие слова в уста самого Чингис-хана, обращенные к побежденным им народам:
«О люди, знайте, что вы совершили великие проступки, а ваши вельможи – предводители грехов. Бойтесь меня! Основываясь на чем, я говорю эти слова? Потому что я – кара Господня. Если бы с вашей [стороны] не были совершены великие грехи, великий Господь не ниспослал бы на ваши головы подобной кары!»
И в продолжение этого наблюдения слова другого перса Джамал ал-Карши:
«Может быть, они [монголы] одно из знамений конца Света? Может быть, Аллах дал им власть над людьми, заставив повиноваться им, благодаря чему смог сломать шеи персидских царей и укротил беспредельную власть румских кесарей. Они – победоносное племя Аллаха, захватывающее всё и всех на земле. Их ожидала победа везде, куда бы они ни направлялись… В бою ни одна армия не могла устоять перед ними, их стрелы не знали преград и точно попадали в цель…» [Юрченко: 277–278].
И наконец, еще одно исступленное восклицание того же Джувайни с бесподобным накалом пророческих страстей:
«Было нам передано одно божественное откровение, гласящее: «Те, что суть Мои всадники, ими отмщу Я мятежникам против меня», – и нет сомнения в том, что это указание на всадников Чингис-хана и на его народ» [Юрченко: 139].
Лесть обволакивающая
Монголы теперь уже не являли собой человекообразных чудищ: «Внешний вид [их] лиц отличается от всех других людей. Именно между глазами и между щеками они шире, чем у других людей, щеки же очень выдаются от скул; нос у них плоский и небольшой; глаза маленькие… В поясе они в общем тонки…, росту почти все невысокого. Борода очень маленькая… Одеяние же как у мужчин, так и у женщин сшито одинаковым образом… Кафтаны же носят из букарана, пурпура или балдахина… Они очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами, козами, лошадьми. Вьючного скота у них такое количество, какого нет и в целом мире; свиней и иных животных нет вовсе» [Бичурин 2005: 242].
У них особая религия: «Они веруют в единого бога, которого признают творцом всего видимого и невидимого… Однако они не чтут его молитвами или похвалами или каким-либо обрядом». У монголов нет понимания греха, подобного христианскому, однако существует масса обрядово-ритуальных запретов. Им присущи – естественно, с позиции христианской морали – нравы «как хорошие, так и нравы дурные» [Бичурин 2005: 245].
Невзирая на жестокий и надменный ответ Гуюк-хана, францисканцы свою миссию выполнили в целом успешно. Однако те же слова окажутся совершенно непригодными для оценки результатов посольства доминиканца Асцелина, направившегося к монголам через Малую Азию. Двигалась та группа монахов намного медленнее францисканцев и сумела лишь в конце мая 1247 года достичь ставки Байджу-нойона. Предводитель монгольских туменов располагался лагерем на территории Армении близ Сисиана. Подробный отчет об этом визите сохранился благодаря донесению в Рим Симона де Сент-Квентина. Его текст также весьма любопытен для нас.
Рис. 4.2. Татевский монастырь в районе Сисиана. В 1247 году почти наверняка его частыми «посетителями» бывали монгольские всадники туменов Байджу-нойона [Google, фото А. Авагяна]
С самого начала может поразить абсолютное неумение налаживать дипломатические контакты. Добравшись до ставки Байджу-нойона, доминиканцы пожелали видеть князя.
«Узнав об этом, сей предводитель, который восседал в своем шатре, облаченный в золоченые одежды, причем даже окружавшие его бароны были в шелковых одеяниях, роскошных и раззолоченных, послал к упомянутым братьям своего … главного советника, с несколькими своими баронами и переводчиками. Они же, предпослав церемонию приветствия, вопрошают братьев: «Чьи вы послы?». А брат Асцелин, главный посол господина Папы, отвечает за всех: «Я посол господина Папы, который у христиан по своему достоинству ставится выше любого человека, и они почитают его как отца и господина». При этих словах те, чрезвычайно возмутясь, сказали: «Как вы заносчивы, говоря, что Папа, господин ваш, выше любого человека. Неужели он не знает, что Хан – сын Бога? А поскольку нойон Байот [Байджу] и Боты поставлены им предводителями, постольку имена их известны всем и прославляются повсюду».
Брат Асцелин им отвечал: «Кто такой Хан и кто такой нойон Байот [Байджу] и Баты, господин Папа не знает и никогда их имен не слышал. Только одно он слышал от многих и об этом составил себе представление, что есть некий варварский народ, который именуется тартарами, уже давно переступивший рубежи Востока, который подчинил многие страны своему владычеству и, никого не щадя, истребил бесчисленное множество людей. И если бы он слышал хотя бы звук имени Хана и его предводителей, то какое-нибудь одно из имен в своем послании, которое мы доставили, он никоим образом не преминул бы написать».
Скандалы продолжались, и накал их возрастал. На вопрос о подарках Байджу-нойону – а это являлось по тогдашним понятиям непременным атрибутом любого посольства – доминиканцы поясняли: «Ничего в особенности от имени господина Папы мы ему не доставили, ведь он [Папа] и не имеет обыкновения посылать кому-либо подношения, неверному и незнакомому тем более, и даже напротив, верные его сыновья, а именно христиане, а также еще очень многие неверные часто присылают ему дары и доставляют подношения».
Монголы от этого свирепели: «Как вы можете, забыв стыд, появиться перед господином нашим для вручения посланий вашего господина с пустыми руками, тогда как никто из людей, сюда прибывающих, так по отношению к нему не поступает?»
Брат Асцелин упорствовал и, более того, убеждал монголов пройти обряд крещения; но ему в ответ:«Вы уговариваете, чтобы мы стали христианами и стали бы собаками, как и вы. Разве Папа ваш не собака, и вы все христиане не собаки?» На эти слова брату Асцелииу никак не удавалось ответить, поелику «… они всячески мешали ему ревом и криками, резкими и буйными».
Наконец, озлился уже сам Байджу-нойон: «…выслушав, как отвечали его [приближнным] и баронам с переводчиками, преисполнился негодования и, загоревшись яростью на братьев, трижды решительно приказал, чтобы их убили» [Юрченко: 88—111].
Нет, их, конечно, не обезглавили, иначе мы бы не могли иметь в руках сей любопытный документ. Согласитесь, однако, что перед нами совершенно невозможная ситуация: монголы завоевывают мир, а им – победителям – неизвестно откуда появившаяся жалкая кучка людей предлагает покаяться в смертных грехах и принять обряд неведомого им крещения… Думается, то были прискорбные издержки старых представлений католической верхушки об окружавшем их мире…
Де Рубрук и Марко Поло
Тем не менее контакты продолжались. Монгольские завоевания, как это ни покажется странным, послужили весьма своеобразным многотысячекилометровым «мостом», связующим между собой Восток и Запад.
Рис. 4.3. Таким представлялся Каракорум после рассказов о нем де Рубрука. Наверное, рисунок создавали на базе словесных описаний знаменитого путешественника. На переднем плане изображен легендарный серебряный фонтан, авторство которого приписывают некоему пленнику-французу [Груссе: 192–193]
По этому гигантскому мосту устремились на Восток наиболее отважные представители Запада. Упомянем лишь наиболее знаменитых из них.
Рис. 4.4. Вверху: так выглядели руины Каракорума в 1979 г. Внизу: Каракорум уже в первые годы XXI века – после начала реконструкции, вместе со знаменитой, высеченной в XIII столетии китайскими скульпторами и сохранившейся до наших дней каменной черепахой
В 1252 году францисканский монах фламандец Гийом де Рубрук «со товарищи» – братом Бартоломео из Кремоны и братом Андреем Лонжюмо – по поручению уже многократно упоминавшегося в книге Людовика IX отправляется в дальнее восточное странствие. Первым пунктом их остановки стал Константинополь, где они провели целый год. Затем в 1253 году Рубрук вместе со спутниками попадает в Золотую Орду, а затем уже зимой достигает Каракорума, – официальной столицы властителя монголов Менгу-хана или же Мунке (заметим при этом, что в своей столице степные владыки засиживаться особо не любили). Рубрука же этот «столичный град» крайне удивил своими жалкими размерами: «… за исключением дворца, он уступает даже пригороду святого Дионисия, а монастырь святого Дионисия стоит вдесятеро больше, чем этот дворец» [Бичурин 2005: 347].
Менгу-хан оказался сравнительно приветливым и не чинил никаких препятствий посланцам Запада. Вообще же Рубрука, равно как и других путешественников, в монгольских ставках не могло не охватывать крайнее удивление при столь явных признаках поразительной веротерпимости у степных завоевателей. В Каракоруме, писал он, «…находятся двенадцать кумирен различных народов, две мечети… и одна христианская церковь». Такого надругательства над истинной верой в католическом мире, конечно же, трудно было бы даже представить. На фоне этой религиозной толерантности дикое впечатление производит даже сегодня неистовая злоба, кипевшая между представителями двух соперничающих между собой главных религий Запада. Рубрук рассказывал, что христианский монах поднес брату Менгу-хана «….Арабукхе [Арик-Буке] свои плоды, которые тот принял; рядом с ним сидели два вельможи из двора самого хана, сарацины. Арабукха, зная про вражду, существующую между христианами и сарацинами, спросил у монаха, знает ли он упомянутых сарацин. Тот ответил: «Знаю, потому что они собаки; зачем держишь ты их возле себя?» Те возразили: «Зачем ты говоришь нам обидные речи, тогда как мы не говорим тебе никаких?» Монах сказал им: «Я говорю правду, и вы, и Магомет ваш – презренные псы». Тогда они начали отвечать богохульствами на Христа…» [Бичурин 2005: 350].
В 1255 году Рубрук вернулся в родные пенаты и отправил послание королю. В сравнении с документами Плано Карпини, его информация менее систематична: в его описаниях более любопытными являются, пожалуй, этнографические картинки и зарисовки. Однако, как и у посланцев Папы, в тексте встречается изрядное число фантастических сюжетов, как например, о покрытых волосами людях ростом всего с один локоть, у которых никогда не сгибаются ноги в коленях, отчего они не ходят, но прыгают и т. п.
Рис. 4.5. Вверху: семейство отважных купцов-путешественников братьев Поло у великого хана Хубилая в столице Китая Карабалыке (Пекине). Иллюстрация из «Книги о Великом хане» [Chronik: 319]. Внизу: Марко Поло. Книжная иллюстрация XV века
Гораздо более популярной для позднейших читателей предстает фигура венецианца Марко Поло. Его отец Николо и дядя Маффео около 1253 года отправились на восток, добрались до ставки верховного хана Хубилая и прослужили там 17 лет. В 1270 году братья вернулись в Венецию; однако уже на следующий год они замыслили новое путешествие к этим манящим своей экзотикой краям, но вместе с молодым Марко. Тот, в конце концов, и приобрел после своего возвращения из Китая статус весьма именитой персоны. Хубилай, перенесший свою столицу в Пекин и объявивший себя основателем монголо-китайской династии Юань, помнил семейство Поло и милостиво принял на службу их молодого отпрыска. При ханском дворе тот и пробыл долгих полтора десятилетия. В Венецию Марко Поло вернулся уже в возрасте сорока двух лет. Вскоре в разгоревшейся войне с Генуей он угодил в плен и в генуэзской тюрьме приступил к сочинению своей знаменитой книги. Сочинение это в сравнении, скажем, с более сухой и системной информацией Плано Карпини страдает множеством фантазий и абсолютно непроверенных сведений.
Однако наиболее важным результатом всех этих событий явилось то, что в непроходимых барьерах между скрытыми зонами тогдашней ойкумены обнаружились серьезные трещины и провалы, а XIII столетие в этом отношении становилось переломным для мировоззрения католического Запада.
Рис. 4.3. Таким представлялся Каракорум после рассказов о нем де Рубрука. Наверное, рисунок создавали на базе словесных описаний знаменитого путешественника. На переднем плане изображен легендарный серебряный фонтан, авторство которого приписывают некоему пленнику-французу [Груссе: 192–193]
По этому гигантскому мосту устремились на Восток наиболее отважные представители Запада. Упомянем лишь наиболее знаменитых из них.
Рис. 4.4. Вверху: так выглядели руины Каракорума в 1979 г. Внизу: Каракорум уже в первые годы XXI века – после начала реконструкции, вместе со знаменитой, высеченной в XIII столетии китайскими скульпторами и сохранившейся до наших дней каменной черепахой
В 1252 году францисканский монах фламандец Гийом де Рубрук «со товарищи» – братом Бартоломео из Кремоны и братом Андреем Лонжюмо – по поручению уже многократно упоминавшегося в книге Людовика IX отправляется в дальнее восточное странствие. Первым пунктом их остановки стал Константинополь, где они провели целый год. Затем в 1253 году Рубрук вместе со спутниками попадает в Золотую Орду, а затем уже зимой достигает Каракорума, – официальной столицы властителя монголов Менгу-хана или же Мунке (заметим при этом, что в своей столице степные владыки засиживаться особо не любили). Рубрука же этот «столичный град» крайне удивил своими жалкими размерами: «… за исключением дворца, он уступает даже пригороду святого Дионисия, а монастырь святого Дионисия стоит вдесятеро больше, чем этот дворец» [Бичурин 2005: 347].
Менгу-хан оказался сравнительно приветливым и не чинил никаких препятствий посланцам Запада. Вообще же Рубрука, равно как и других путешественников, в монгольских ставках не могло не охватывать крайнее удивление при столь явных признаках поразительной веротерпимости у степных завоевателей. В Каракоруме, писал он, «…находятся двенадцать кумирен различных народов, две мечети… и одна христианская церковь». Такого надругательства над истинной верой в католическом мире, конечно же, трудно было бы даже представить. На фоне этой религиозной толерантности дикое впечатление производит даже сегодня неистовая злоба, кипевшая между представителями двух соперничающих между собой главных религий Запада. Рубрук рассказывал, что христианский монах поднес брату Менгу-хана «….Арабукхе [Арик-Буке] свои плоды, которые тот принял; рядом с ним сидели два вельможи из двора самого хана, сарацины. Арабукха, зная про вражду, существующую между христианами и сарацинами, спросил у монаха, знает ли он упомянутых сарацин. Тот ответил: «Знаю, потому что они собаки; зачем держишь ты их возле себя?» Те возразили: «Зачем ты говоришь нам обидные речи, тогда как мы не говорим тебе никаких?» Монах сказал им: «Я говорю правду, и вы, и Магомет ваш – презренные псы». Тогда они начали отвечать богохульствами на Христа…» [Бичурин 2005: 350].
В 1255 году Рубрук вернулся в родные пенаты и отправил послание королю. В сравнении с документами Плано Карпини, его информация менее систематична: в его описаниях более любопытными являются, пожалуй, этнографические картинки и зарисовки. Однако, как и у посланцев Папы, в тексте встречается изрядное число фантастических сюжетов, как например, о покрытых волосами людях ростом всего с один локоть, у которых никогда не сгибаются ноги в коленях, отчего они не ходят, но прыгают и т. п.
Рис. 4.5. Вверху: семейство отважных купцов-путешественников братьев Поло у великого хана Хубилая в столице Китая Карабалыке (Пекине). Иллюстрация из «Книги о Великом хане» [Chronik: 319]. Внизу: Марко Поло. Книжная иллюстрация XV века
Гораздо более популярной для позднейших читателей предстает фигура венецианца Марко Поло. Его отец Николо и дядя Маффео около 1253 года отправились на восток, добрались до ставки верховного хана Хубилая и прослужили там 17 лет. В 1270 году братья вернулись в Венецию; однако уже на следующий год они замыслили новое путешествие к этим манящим своей экзотикой краям, но вместе с молодым Марко. Тот, в конце концов, и приобрел после своего возвращения из Китая статус весьма именитой персоны. Хубилай, перенесший свою столицу в Пекин и объявивший себя основателем монголо-китайской династии Юань, помнил семейство Поло и милостиво принял на службу их молодого отпрыска. При ханском дворе тот и пробыл долгих полтора десятилетия. В Венецию Марко Поло вернулся уже в возрасте сорока двух лет. Вскоре в разгоревшейся войне с Генуей он угодил в плен и в генуэзской тюрьме приступил к сочинению своей знаменитой книги. Сочинение это в сравнении, скажем, с более сухой и системной информацией Плано Карпини страдает множеством фантазий и абсолютно непроверенных сведений.
Однако наиболее важным результатом всех этих событий явилось то, что в непроходимых барьерах между скрытыми зонами тогдашней ойкумены обнаружились серьезные трещины и провалы, а XIII столетие в этом отношении становилось переломным для мировоззрения католического Запада.
Глава 5
Мир ислама и монголы
Боль и ненависть
Мусульманский мир также прошел две стадии в своем отношении к степным захватчикам. От западно-католического эти фазы-стадии отличались, пожалуй, формами и стилем своих проявлений. На раннем этапе, завершившимся сокрушением государства хорезмшахов, возгласы боли и ненависти доминировали в писаниях исламских историков и очевидцев. По своему удивительному эмоциональному надрыву на первый план я бы выдвинул высокохудожественное произведение персидского историка Ибн ал-Насира:
«Несколько лет я противился сообщению этого события, считая его ужасным и чувствуя отвращение к изложению его: я приступал к нему и опять отступал. Кому же легко поведать миру о гибели ислама и мусульман, да кому приятно вспоминать об этом? О, чтобы матери моей не родить меня, чтобы мне умереть прежде этого и быть преданным вечному забвению! Хотя многие из друзей моих побуждали меня к начертанию этого события, но я приостанавливался. Потом, однако же, я сообразил, что неисполнение этого не принесет пользы. Пересказ этого дела заключает в себе воспоминание о великом событии и огромном несчастии, подобного которому не производили дни и ночи и которое охватило все создания, в особенности же мусульман.
Если бы кто сказал, что с тех пор, как Аллах Всемогущий и Всевышний создал человека, по настоящее время мир не испытывал [ничего] подобного, то он был бы прав: действительно, летописи не содержат ничего [сколько-нибудь] сходного и подходящего. Из событий, которые они описывают, самое ужасное то, что сделал Навуходоносор с израильтянами по части избиения их и разрушения Иерусалима. Но что такое Иерусалим в сравнении с теми странами, которые опустошили эти проклятые, где каждый город вдвое больше Иерусалима? И что такое израильтяне в сравнении с теми, которые их перебили! Ведь в одном [только] городе жителей, которых они избили, было больше, чем [всех] израильтян. Может быть, род людской не увидит [ничего] подобного этому событию до преставления света и исчезновения мира, за исключением разве Гога и Магога. Что касается Антихриста, то он ведь сжалится над теми, которые последовали за ним, и погубит лишь тех, которые станут сопротивляться ему; эти же, татары, ни над кем не сжалились, а избивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременных и умерщвляли зародыши. По истине, мы принадлежим Аллаху и возвратимся к нему; нет мощи и нет силы, как только у Аллаха Всевышнего и Великого]» [Юрченко: 155–156].
Обратим внимание лишь на одно, но очень существенное отличие текста персидского от католических. В декларациях христианских степные насильники в той или иной мере несут на себе черты некоего потустороннего мира, или даже странно-извращенного мира уродливых фантасмагорий. У персидских авторов в биологическом смысле действуют вполне реальные люди, однако они беспредельно жестоки и безжалостны.
Рис. 5.1. «Апофеоз войны» – знаменитая картина известного российского живописца В. В. Верещагина (1872 г.)
Вот, например, после того, как на земле Хорезма монголы захватили сопротивлявшийся им город Нишапур, «они отрубили головы убитых от их туловищ и сложили их в кучи, положив головы мужчин отдельно от голов женщин и детей… Мухи и волки пировали на груди садров; орлы на горных вершинах лакомились нежной женского плотью; грифы поедали шеи гурий».
Так описывал нишапурскую трагедию мусульманин Джувайни. Очень похожие картины рисует уже христианский клирик Смбат Спарапет в своем отчете о поездке в Каракорум в 1246 г. Он был отправлен в далекий и опасный путь царем Малой Армении. Предлагаемые им жутковато-мрачные картины, конечно, очень похожи, вот только оценка деяний крайне различается:
«Миновав многие страны, оставив позади Индию, мы прошли всю землю Бодак, на что потратили около двух месяцев пути. Я увидел там несколько городов, разрушенных татарами, величие и богатство которых неоценимы. Я видел некоторые из них за три дня пути и несколько удивительных гор, состоящих из груды костей тех, кого умертвили татары. И нам казалось, что, если бы Господь распорядился иначе и татары, которые таким образом уничтожили язычников, не пришли сюда, все эти народы были бы способны завоевать и заселить эти земли до моря» [Юрченко: 166].
Смбат Спарапет вряд ли мог предполагать, что за несколько лет до его «командировки» в монгольскую столицу такие же горы человеческих тел, но уже не мусульман, а его собратьев по христовой вере, оставили завоеватели в древнерусских городах. Отзвуки страшных трагедий всплывают даже в наши дни, и это, к примеру, приоткрыли для нас совсем недавние археологические раскопки в Ярославле (см. Приложение 2).
Вернемся, однако, вновь к Джувайни: примечательно, что именно сочинения этого персидского историка и администратора (монголы поручили ему даже управление Багдадом) обозначили второй этап отражения лика монгольских завоеваний в исламском мире. Поработив Персию, монголы основали там государство Иль-ханов (то есть «властителей народа»). Отныне придворные персидские историки и публицисты должны были пластаться ниц перед владыками и при этом воспевать их.
Еще об одной параллели с христианским миром. Многие мусульмане, как и их западные соседи, полагали, что монголы – это лишь всепобеждающий и карающий меч Высшего Божества – Аллаха, сокрушающий людей за их тяжкие грехи и пороки. Персидский историк и дипломат Рашид ад-дин, к примеру, вкладывал такие слова в уста самого Чингис-хана, обращенные к побежденным им народам:
«О люди, знайте, что вы совершили великие проступки, а ваши вельможи – предводители грехов. Бойтесь меня! Основываясь на чем, я говорю эти слова? Потому что я – кара Господня. Если бы с вашей [стороны] не были совершены великие грехи, великий Господь не ниспослал бы на ваши головы подобной кары!»
И в продолжение этого наблюдения слова другого перса Джамал ал-Карши:
«Может быть, они [монголы] одно из знамений конца Света? Может быть, Аллах дал им власть над людьми, заставив повиноваться им, благодаря чему смог сломать шеи персидских царей и укротил беспредельную власть румских кесарей. Они – победоносное племя Аллаха, захватывающее всё и всех на земле. Их ожидала победа везде, куда бы они ни направлялись… В бою ни одна армия не могла устоять перед ними, их стрелы не знали преград и точно попадали в цель…» [Юрченко: 277–278].
И наконец, еще одно исступленное восклицание того же Джувайни с бесподобным накалом пророческих страстей:
«Было нам передано одно божественное откровение, гласящее: «Те, что суть Мои всадники, ими отмщу Я мятежникам против меня», – и нет сомнения в том, что это указание на всадников Чингис-хана и на его народ» [Юрченко: 139].
Лесть обволакивающая
Минули скоротечные годы, и в 1256 году внук Чингис-хана Хулагу-хан окончательно покорил Иран. С тех пор династии Иль-ханов стали носить имя хулагуидов, т. е. потомков и наследников Хулагу. Уже в 1258 году пал Багдад, который по глубочайшей вере арабов никогда не мог быть осквернен и омрачен кровью исламских властителей, – ведь там находился истинный центр мира, но не в Иерусалиме, как думали христиане.
«Багдад полон великолепием и величием. Это купол ислама и город мира, место скопления народа. Построил его Абу Джа'фар ал-Мансур… когда астролог бу-Наджиб, выбрал для этого подходящий момент… Говорят, он привел доказательства, что в сем городе не умрет ни один халиф… Пока не соберутся государи всей Вселенной, обложить Багдад невозможно. В такой огромный город не смогут ни войти без разрешения, ни выйти из него…» [Юрченко: 267].
Арабский астролог трагически ошибался. Хулагу взял «центр» исламского мира, пленил последнего арабского халифа из династии Абассидов аль-Мустасима и предал его смерти. «Хулагу завладел сокровищами халифа и нагрузил ими три тысячи шестьсот верблюдов, а лошадям, муллам и ослам не было счета» [Юрченко: 268].
Для мусульман падение Багдада стало великой трагедией, а армянские христиане, к примеру, и не желали скрывать своей радости:«Весь город… все это время был в государстве ненасытной пиявкой, высасывающей кровь всей вселенной. Нынче же… он должен был воздать за пролитую кровь и за содеянное зло, когда переполнилась мера грехов его перед всеведущим Богом, который воздает воистину справедливо, нелицеприятно и праведно. Так пресеклось грозное и буйное царство мусульманское, просуществовавшее 647лет» [Юрченко: 268].
К 1260 году фактически вся евразийская зона исламских культур оказалась под рукой монгольских ханов. Мусульмане не пропустили монгольские отряды на Африканский континент, и там от долины Нила вплоть до Атлантики они сохранили свое господство. На Пиренейском полуострове продолжались бесконечные баталии реконкисты католических королей. Тогда же в качестве единой Монгольскую мировую империю можно было считать уже номинально. Хулагу-хан лишь на словах признавал права на верховную власть кочевавшего где-то в далекой монгольской степи Менгу-хана с его столь же номинально-эфемерной имперской столицей Каракорумом. На самом же деле и он, и его наследники хулагуиды управлялись с громадной державой совершенно независимо от центра.
И с тех же пор мы наблюдаем резкие перемены в стиле жизнеописаний, сочинявшихся придворными иранскими хронистами и историографами. Трудно понять, как это зародилось: то ли инстинктивно, то ли по некоторым глубоко продуманным соображениям персидские деятели начали буквально обволакивать неслыханной лестью не только самих ильханов, но и всю историю дома чингизидов. Кажется, в этом отношении им было очень трудно подыскать достойных соперников. Вчитываясь в эти строки, порой не знаешь даже, кому же здесь отдать предпочтнение.
Рис 5.2. Хулагу-хан, основатель государства Ильханов в Иране. Персидское изображение
Конечно же, один из самых достойных претендентов на первенство в этом отношении – уже неплохо нам известный персидский историограф Рашид ад-дин, весьма важная персона при иранском дворе монгольских Ильханов. Вот начальные строки его знаменитой и «благословенной книги», которая заключает в себе «… историю государя – завоевателя мира, Чингиз-хана, его великих предков и славных его детей и рода… Книга была составлена …по повелению счастливого государя, Газан-хана, – да озарит Аллах его гробницу! И также в его счастливую эпоху, которая была предметом зависти и восхищения эпох Дария, Ардевана, Афридуна и Нуширвана… В этих вратах рая, царственный сокол души сего справедливого государя, внемля голосу – «о, душа, уверенная в своей участи, возвратись к своему господу довольной и удовлетворенной!» – и ответствуя – «слушаю!» – взлетел ввысь, покинув клетку благородного тела, и свил гнездо в чертогах рая, на высочайших райских стенах, в местопребывании олицетворенной вечности, у всемогуще повелителя. Так как его достоинство было выше достоинств мира, то его жилищем стало прибежище высочайшей святости. Каждое мгновение да изольются сотни тысяч приветствий от божественной истины на его душу!» [Рашид-ад-дин I: 41].
Но, пожалуй, даже более пронзительно звучат его почти небесные восторги в адрес вслед за упокоившимся Газан-ханом монарха-наследника. Ведь – о, счастье! – им стал «…величайший султан, благороднейший каан, царь царей ислама, повелитель человеческого рода, справедливейший ильхан, совершеннейший страж вселенной, правитель всех стран счастья, вместилище подробностей удачи, искусный наездник на ристалище поддержания веры, монарх царств распространения законности, установитель основ властвования, укрепляющий основы покорения стран, центр круга завоевания вселенной, центральная точка [царственного] владычества, лучшая часть прекрасных следствий творения, сущность основного содержания всех целей бытия разных видов и родов, расстилатель ковров безопасности и спокойствия, укрепитель основ ислама и веры, место проявления отличительных признаков пророческого шариата, источник чистой влаги предвечной милости, восход новолуния благоволений, всевышнего обладателя величия, отмеченный божественной поддержкой и благоволением, государь – прибежище веры, тень милости божества, – султан Мухаммед Худабандэ-хан».
Но временами даже экстатическому воспеванию царственного владыки для Рашид ад-дина рамки прозы становятся тесными, и его текст требует уже стихотворных высот:
Упоминавшийся в приводимых текстах Газан-хан являлся ключевой фигурой в истории ильханов-хулагуидов. Обволакивающая лесть персов сыграла решающую роль, и уже в 1295 году Газан-хан повелел всем свои подчиненным принять веру в Аллаха. Согласно Рашид ад-дину сам Аллах избрал хана в качестве «… одного из избранников божиих, ведающих верховной властью над странами и городами, [отчего и] предназначили ангельскую особу Газан-хана для излияния света наставления на путь истинной веры и божественного откровения…» [Рашид-ад-дин III: 162].
И вот в результате неустанных стараний некоторых особо доверенных мусульман-учителей Газан-хан «… по прозорливости и проницательности ума и рассудка в короткий срок познал [божественную истину]… и сказал: Воистину ислам есть вера твердая и ясная и обнимает собою все пользы духовные и мирские. Чудеса посланника [пророка Мухаммеда]… весьма восхитительны и искусны и признаки их истинности явны и очевидны на скрижалях времен. Нет сомнения, что непрерывное наблюдение за исполнением заповедей, предписаний веры, богоугодных деяний и прекрасных дел, к которым они призывают, соединяет с Богом. Что же касается поклонения идолам, то это чистая неспособность и весьма далека от разума и знания, а преклонение головы земно пред камнем есть чистое невежество и глупость со стороны трезвого и способного человека, и человеку, обладающему духом и разумом, представляется даже отвратительным при разумном рассмотрении» [Рашид-ад-дин III: 163].
«Багдад полон великолепием и величием. Это купол ислама и город мира, место скопления народа. Построил его Абу Джа'фар ал-Мансур… когда астролог бу-Наджиб, выбрал для этого подходящий момент… Говорят, он привел доказательства, что в сем городе не умрет ни один халиф… Пока не соберутся государи всей Вселенной, обложить Багдад невозможно. В такой огромный город не смогут ни войти без разрешения, ни выйти из него…» [Юрченко: 267].
Арабский астролог трагически ошибался. Хулагу взял «центр» исламского мира, пленил последнего арабского халифа из династии Абассидов аль-Мустасима и предал его смерти. «Хулагу завладел сокровищами халифа и нагрузил ими три тысячи шестьсот верблюдов, а лошадям, муллам и ослам не было счета» [Юрченко: 268].
Для мусульман падение Багдада стало великой трагедией, а армянские христиане, к примеру, и не желали скрывать своей радости:«Весь город… все это время был в государстве ненасытной пиявкой, высасывающей кровь всей вселенной. Нынче же… он должен был воздать за пролитую кровь и за содеянное зло, когда переполнилась мера грехов его перед всеведущим Богом, который воздает воистину справедливо, нелицеприятно и праведно. Так пресеклось грозное и буйное царство мусульманское, просуществовавшее 647лет» [Юрченко: 268].
К 1260 году фактически вся евразийская зона исламских культур оказалась под рукой монгольских ханов. Мусульмане не пропустили монгольские отряды на Африканский континент, и там от долины Нила вплоть до Атлантики они сохранили свое господство. На Пиренейском полуострове продолжались бесконечные баталии реконкисты католических королей. Тогда же в качестве единой Монгольскую мировую империю можно было считать уже номинально. Хулагу-хан лишь на словах признавал права на верховную власть кочевавшего где-то в далекой монгольской степи Менгу-хана с его столь же номинально-эфемерной имперской столицей Каракорумом. На самом же деле и он, и его наследники хулагуиды управлялись с громадной державой совершенно независимо от центра.
И с тех же пор мы наблюдаем резкие перемены в стиле жизнеописаний, сочинявшихся придворными иранскими хронистами и историографами. Трудно понять, как это зародилось: то ли инстинктивно, то ли по некоторым глубоко продуманным соображениям персидские деятели начали буквально обволакивать неслыханной лестью не только самих ильханов, но и всю историю дома чингизидов. Кажется, в этом отношении им было очень трудно подыскать достойных соперников. Вчитываясь в эти строки, порой не знаешь даже, кому же здесь отдать предпочтнение.
Рис 5.2. Хулагу-хан, основатель государства Ильханов в Иране. Персидское изображение
Конечно же, один из самых достойных претендентов на первенство в этом отношении – уже неплохо нам известный персидский историограф Рашид ад-дин, весьма важная персона при иранском дворе монгольских Ильханов. Вот начальные строки его знаменитой и «благословенной книги», которая заключает в себе «… историю государя – завоевателя мира, Чингиз-хана, его великих предков и славных его детей и рода… Книга была составлена …по повелению счастливого государя, Газан-хана, – да озарит Аллах его гробницу! И также в его счастливую эпоху, которая была предметом зависти и восхищения эпох Дария, Ардевана, Афридуна и Нуширвана… В этих вратах рая, царственный сокол души сего справедливого государя, внемля голосу – «о, душа, уверенная в своей участи, возвратись к своему господу довольной и удовлетворенной!» – и ответствуя – «слушаю!» – взлетел ввысь, покинув клетку благородного тела, и свил гнездо в чертогах рая, на высочайших райских стенах, в местопребывании олицетворенной вечности, у всемогуще повелителя. Так как его достоинство было выше достоинств мира, то его жилищем стало прибежище высочайшей святости. Каждое мгновение да изольются сотни тысяч приветствий от божественной истины на его душу!» [Рашид-ад-дин I: 41].
Но, пожалуй, даже более пронзительно звучат его почти небесные восторги в адрес вслед за упокоившимся Газан-ханом монарха-наследника. Ведь – о, счастье! – им стал «…величайший султан, благороднейший каан, царь царей ислама, повелитель человеческого рода, справедливейший ильхан, совершеннейший страж вселенной, правитель всех стран счастья, вместилище подробностей удачи, искусный наездник на ристалище поддержания веры, монарх царств распространения законности, установитель основ властвования, укрепляющий основы покорения стран, центр круга завоевания вселенной, центральная точка [царственного] владычества, лучшая часть прекрасных следствий творения, сущность основного содержания всех целей бытия разных видов и родов, расстилатель ковров безопасности и спокойствия, укрепитель основ ислама и веры, место проявления отличительных признаков пророческого шариата, источник чистой влаги предвечной милости, восход новолуния благоволений, всевышнего обладателя величия, отмеченный божественной поддержкой и благоволением, государь – прибежище веры, тень милости божества, – султан Мухаммед Худабандэ-хан».
Но временами даже экстатическому воспеванию царственного владыки для Рашид ад-дина рамки прозы становятся тесными, и его текст требует уже стихотворных высот:
Однако этот вдохновенный панегирик в адрес верховного ильхана спасти Рашид ад-дина не смог. Парадоксально, но в 1318 году его казнили («перерубили мечом пополам»), обвинив в отравлении столь вдохновенно воспетого им владыки Ольджайту-хана.
Тот мощный, как судьба, и распоряжающийся, как рок,
Тот, помышления которого высоки, как небо, и
Облик которого, как у ангела;
Тот, от земли и воды царства которого
Звезды на небесном своде
Являются лишь простым лучом и пылью.
[Рашид-ад-дин I: 42]
Упоминавшийся в приводимых текстах Газан-хан являлся ключевой фигурой в истории ильханов-хулагуидов. Обволакивающая лесть персов сыграла решающую роль, и уже в 1295 году Газан-хан повелел всем свои подчиненным принять веру в Аллаха. Согласно Рашид ад-дину сам Аллах избрал хана в качестве «… одного из избранников божиих, ведающих верховной властью над странами и городами, [отчего и] предназначили ангельскую особу Газан-хана для излияния света наставления на путь истинной веры и божественного откровения…» [Рашид-ад-дин III: 162].
И вот в результате неустанных стараний некоторых особо доверенных мусульман-учителей Газан-хан «… по прозорливости и проницательности ума и рассудка в короткий срок познал [божественную истину]… и сказал: Воистину ислам есть вера твердая и ясная и обнимает собою все пользы духовные и мирские. Чудеса посланника [пророка Мухаммеда]… весьма восхитительны и искусны и признаки их истинности явны и очевидны на скрижалях времен. Нет сомнения, что непрерывное наблюдение за исполнением заповедей, предписаний веры, богоугодных деяний и прекрасных дел, к которым они призывают, соединяет с Богом. Что же касается поклонения идолам, то это чистая неспособность и весьма далека от разума и знания, а преклонение головы земно пред камнем есть чистое невежество и глупость со стороны трезвого и способного человека, и человеку, обладающему духом и разумом, представляется даже отвратительным при разумном рассмотрении» [Рашид-ад-дин III: 163].