Страница:
Молча постояли рядом с могилой, дали короткий залп-салют из автоматов и снова вышли к реке.
– Кто-то из наших, я думаю, остался жив, – предположил Хейниц. – Иначе, откуда бы сварогам знать, какие кресты нужно воздвигать на могиле?
– Дай-то, бог, – откликнулся Вешняк. – Только где они, живые? Не видать никого. Ни наших, ни горцев, ни этих… «южных» и «северных».
– Вот и хорошо, что не видать, – ворчливо заметил Майер. – А то спросили бы нас, где мы дели советника Карсса и принцессу Стану. И что бы мы ответили?
– Странно, – заметил Карл Хейниц. – Времени-то прошло, по большому счету, всего ничего, а кажется, будто этот бой был сто лет назад.
– События прессуются, – снисходительно пояснил Валерка Стихарь. – Так всегда бывает, когда много всего за короткое время происходит. Помню как-то до войны, в Ростове, решили мы отметить один праздник. Ну, натурально, пригласили знакомых девчонок, набрали «горючего» и…
– Все-таки, мы не на Пейане, – перебил его Велга, в десятый раз оглядывая близлежащие холмы. – Где горы? Помнится, на севере высились горы, а здесь их нет.
– Холмы точно пейанские, – авторитетно заявил Малышев. – Бурые. А были рыжие.
– А что показывает «компас»? – спросил Хейниц.
– Показывает, что нам туда. Вниз по реке.
– Значит, туда и пойдем, – решил Дитц. – Мы, насколько я понимаю, вообще в таком месте находимся, где все возможно. Шли себе, шли, и вдруг кто-то показал нам кусочек Пейаны. А дальше, глядишь, чего другое покажут.
– А зачем? – удивился Шнайдер?
– Что зачем?
– Зачем нам это показали?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Так ведь больше спросить-то не у кого, – объяснил Курт.
– Солдат не задает вопросы. Солдат выполняет приказы.
– А может… может, это предупреждение такое? – высказал неуверенное предположение Сергей Вешняк. – Я о могиле. Не ходите, мол, дальше, а то будете лежать в земле, как товарищи ваши.
– Отставить дурацкую мистику, сержант, – негромко приказал Велга. – И безосновательные опасения тоже отставить. Вперед. Посмотрим, что там дальше. Тем более, что пока мы не столкнулись ни с одной серьезной опасностью. Так, одни картинки. Мы что, маленькие дети, чтобы картинок бояться?
Дальше оказались все те же бурые, покрытые выжженной пейанской травой, холмы. Холмы эти в какой-то неуловимый момент сменились прежними, рыжими. И небо снова стало зеленым.
– Опаньки! – воскликнул Валерка. – Прощай, Пейана! Здравствуй, хрен знает что и сбоку бантик! Эй, а вон и Мишка снова к нам идет. Опять, наверное, сюрпризы впереди.
– Лишь бы не засада, – Велга остановился. – А сюрпризы… Я к ним даже уже как-то привык. Они мне уже, как родные – сюрпризы эти. Неинтересно мне теперь жить долго без этих сюрпризов…. Ну, Миша, что теперь?
– Вы бы сами посмотрели, товарищ лейтенант, – развел руками Малышев. – А то мне и объяснить-то трудно. Граница там. Граница между мирами, как я понимаю.
– Ничего не вижу, – объявил Валерка Стихарь. – Где?
– А вот давайте еще метров пятьсот пройдем, и увидите.
И они увидели.
Первым шел Малышев.
– Сейчас, – предупредил он. – Я тут на земле черту провел. Вот она. Сейчас…
Он сделал шаг и пропал.
И тут же появился снова спиной вперед.
– А что там, за чертой? – спросил Дитц. – Может, сразу предупредишь? А то, я гляжу, бледный ты какой-то.
– Да я и сам не знаю, предупреждать вас или нет, – Михаил почесал в затылке. – Откуда мне знать, может, это все морок и наваждение?
– Так-так-так, – заинтересованно протараторил Стихарь. – Хочешь, с первого раза угадаю?
– Попробуй, – усмехнулся Малышев, вытащил сигарету и обратился к Велге. – Разрешите закурить, товарищ лейтенант? А то ведь прямо до печенок пробирает, честное слово.
– Ладно, – подумав, согласился Велга. – Перекур. Но ты, Миша, меня заинтриговал. Что-то я раньше за тобой не замечал умения и желания загадки загадывать.
– Так это ж, разве я? – искренне удивился таежник. – Это жизнь наша такая…э-э…
– Особая, – подсказал Шнайдер.
– Вот именно. И загадочная.
Все, кроме Ани, закурили и уселись прямо на земле, возле проведенной Малышевым черты.
– Ну, Валера, – пихнул в бок ростовчанина Майер. – Давай, угадывай с первого раза, что нас там ждет. Раз уж вызвался.
Стихарь ответил не сразу, что с ним бывало крайне редко. Его живое, необычайно подвижное лицо как-то вдруг осунулось и постарело, а ярко-черные озорные глаза утратили лихой блеск и задор.
– Пошутить хотел, – сказал он глухо. – Да что-то расхотелось. Не знаю я, что там, и знать не хочу. Одного хочу. Скорее дойти до этого самого Замка, заложить бомбы и… гори оно все огнем!
– Эй, брось, разведка, не грусти! – всполошился рыжий Шнайдер. – Что бы там ни было, мы и не такое наверняка видали. Да, Миша?
– Нет, – вздохнул Малышев. – Такого мы не видали. Похожее – да. Но не такое. Ладно, это…как ее… интрига не удалась. Земля там, братцы. Наша с вами Земля. И наше с вами время, как я понял. Ну, то есть, не Анино, а наше. Наша война и даже, по-моему, лето сорок третьего.
Глава двадцать восьмая
Глава двадцать девятая
– Кто-то из наших, я думаю, остался жив, – предположил Хейниц. – Иначе, откуда бы сварогам знать, какие кресты нужно воздвигать на могиле?
– Дай-то, бог, – откликнулся Вешняк. – Только где они, живые? Не видать никого. Ни наших, ни горцев, ни этих… «южных» и «северных».
– Вот и хорошо, что не видать, – ворчливо заметил Майер. – А то спросили бы нас, где мы дели советника Карсса и принцессу Стану. И что бы мы ответили?
– Странно, – заметил Карл Хейниц. – Времени-то прошло, по большому счету, всего ничего, а кажется, будто этот бой был сто лет назад.
– События прессуются, – снисходительно пояснил Валерка Стихарь. – Так всегда бывает, когда много всего за короткое время происходит. Помню как-то до войны, в Ростове, решили мы отметить один праздник. Ну, натурально, пригласили знакомых девчонок, набрали «горючего» и…
– Все-таки, мы не на Пейане, – перебил его Велга, в десятый раз оглядывая близлежащие холмы. – Где горы? Помнится, на севере высились горы, а здесь их нет.
– Холмы точно пейанские, – авторитетно заявил Малышев. – Бурые. А были рыжие.
– А что показывает «компас»? – спросил Хейниц.
– Показывает, что нам туда. Вниз по реке.
– Значит, туда и пойдем, – решил Дитц. – Мы, насколько я понимаю, вообще в таком месте находимся, где все возможно. Шли себе, шли, и вдруг кто-то показал нам кусочек Пейаны. А дальше, глядишь, чего другое покажут.
– А зачем? – удивился Шнайдер?
– Что зачем?
– Зачем нам это показали?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Так ведь больше спросить-то не у кого, – объяснил Курт.
– Солдат не задает вопросы. Солдат выполняет приказы.
– А может… может, это предупреждение такое? – высказал неуверенное предположение Сергей Вешняк. – Я о могиле. Не ходите, мол, дальше, а то будете лежать в земле, как товарищи ваши.
– Отставить дурацкую мистику, сержант, – негромко приказал Велга. – И безосновательные опасения тоже отставить. Вперед. Посмотрим, что там дальше. Тем более, что пока мы не столкнулись ни с одной серьезной опасностью. Так, одни картинки. Мы что, маленькие дети, чтобы картинок бояться?
Дальше оказались все те же бурые, покрытые выжженной пейанской травой, холмы. Холмы эти в какой-то неуловимый момент сменились прежними, рыжими. И небо снова стало зеленым.
– Опаньки! – воскликнул Валерка. – Прощай, Пейана! Здравствуй, хрен знает что и сбоку бантик! Эй, а вон и Мишка снова к нам идет. Опять, наверное, сюрпризы впереди.
– Лишь бы не засада, – Велга остановился. – А сюрпризы… Я к ним даже уже как-то привык. Они мне уже, как родные – сюрпризы эти. Неинтересно мне теперь жить долго без этих сюрпризов…. Ну, Миша, что теперь?
– Вы бы сами посмотрели, товарищ лейтенант, – развел руками Малышев. – А то мне и объяснить-то трудно. Граница там. Граница между мирами, как я понимаю.
– Ничего не вижу, – объявил Валерка Стихарь. – Где?
– А вот давайте еще метров пятьсот пройдем, и увидите.
И они увидели.
Первым шел Малышев.
– Сейчас, – предупредил он. – Я тут на земле черту провел. Вот она. Сейчас…
Он сделал шаг и пропал.
И тут же появился снова спиной вперед.
– А что там, за чертой? – спросил Дитц. – Может, сразу предупредишь? А то, я гляжу, бледный ты какой-то.
– Да я и сам не знаю, предупреждать вас или нет, – Михаил почесал в затылке. – Откуда мне знать, может, это все морок и наваждение?
– Так-так-так, – заинтересованно протараторил Стихарь. – Хочешь, с первого раза угадаю?
– Попробуй, – усмехнулся Малышев, вытащил сигарету и обратился к Велге. – Разрешите закурить, товарищ лейтенант? А то ведь прямо до печенок пробирает, честное слово.
– Ладно, – подумав, согласился Велга. – Перекур. Но ты, Миша, меня заинтриговал. Что-то я раньше за тобой не замечал умения и желания загадки загадывать.
– Так это ж, разве я? – искренне удивился таежник. – Это жизнь наша такая…э-э…
– Особая, – подсказал Шнайдер.
– Вот именно. И загадочная.
Все, кроме Ани, закурили и уселись прямо на земле, возле проведенной Малышевым черты.
– Ну, Валера, – пихнул в бок ростовчанина Майер. – Давай, угадывай с первого раза, что нас там ждет. Раз уж вызвался.
Стихарь ответил не сразу, что с ним бывало крайне редко. Его живое, необычайно подвижное лицо как-то вдруг осунулось и постарело, а ярко-черные озорные глаза утратили лихой блеск и задор.
– Пошутить хотел, – сказал он глухо. – Да что-то расхотелось. Не знаю я, что там, и знать не хочу. Одного хочу. Скорее дойти до этого самого Замка, заложить бомбы и… гори оно все огнем!
– Эй, брось, разведка, не грусти! – всполошился рыжий Шнайдер. – Что бы там ни было, мы и не такое наверняка видали. Да, Миша?
– Нет, – вздохнул Малышев. – Такого мы не видали. Похожее – да. Но не такое. Ладно, это…как ее… интрига не удалась. Земля там, братцы. Наша с вами Земля. И наше с вами время, как я понял. Ну, то есть, не Анино, а наше. Наша война и даже, по-моему, лето сорок третьего.
Глава двадцать восьмая
Они шагнули за черту одновременно, вдевятером.
И одновременно же остановились, не находя сил оторвать глаза от панорамы, открывшейся перед ними.
Прямо под ногами начинался крутой склон холма, на вершине которого они стояли. Холм этот замыкал гряду холмов более низких, которые по широкой дуге уходили к горизонту. Напротив этой дуги расположилась другая гряда холмов, и получалось, что они смотрят вниз, в широкую и неглубокую долину, по которой протекал то ли широкий ручей, то ли узкая речка («И здесь речка», – бесстрастно отметил про себя Велга). Их лица были обращены к северу. Потому что слева погружалось в черную полосу дыма багровое солнце, и там был запад, а справа, далеко-далеко, горела какая-то деревня, и не страшные отсюда лепестки пламени ярко трепыхалось на фоне подступающей ночной мглы. Следовательно, там был восток. Непосредственно же перед ними, вся долина, склоны, вершины, обратные склоны холмов и все пространство за холмами – все было покрыто мертвыми русскими и немецкими танками и трупами солдат. Опытному (да и неопытному) человеку сразу становилось понятно, что еще несколько часов назад здесь шел страшный по своему накалу и беспощадности встречный бой. Именно встречный, потому что многие машины буквально сошлись лоб в лоб, да так и замерли в смертельных неразрывных объятьях.
И каких только танков здесь не было!
Старые знакомые еще с сорок первого года немецкие средние Pz-IV и Pz-III и легкие советские Т-70, «тридцатьчетверки» с 75-миллиметровыми пушками, КВ… Сорванные гусеницы и башни, искореженные борта, взломанная тяжелыми снарядами лобовая и бортовая броня. А вон и парочка грозных Pz-VI – «тигров» – с бессильно поникшими длинными стволами орудий, и Pz-V – «пантера» – со свороченной набок башней…. Некоторые машины, которым снаряды или противотанковые гранаты попали в двигательные отсеки, еще чадили невыгоревшей до конца соляркой и маслом.
И трупы. Трупы – везде. Танкисты и пехотинцы вперемешку. Мундиры, гимнастерки и комбинезоны. Вповалку друг на друге, ничком на почерневшей от копоти броне, под гусеницами, в ручье-речке и просто на земле-матушке. Еще совсем недавно живые, полные здоровья и бешеной ярости, а ныне – неподвижные и остывшие бывшие вместилища человеческих душ. Здесь никто не отступал и не сдавался. Здесь насмерть схлестнулись две непримиримые и равные силы, погасив друг друга навеки.
Уже почти полностью исчезнувшее за черным жирным дымом солнце, освещало жуткую картину кровавым тусклым светом, но света этого пока еще было достаточно, чтобы рассмотреть все до малейших подробностей.
Запах крови, сгоревшего пороха, бензина, масла и дизельного топлива густо наполнял долину, выплескивался за холмы, достигал ноздрей и, казалось, проникал в самый мозг.
– Ложись! – негромко скомандовал Дитц и первым скользнул на траву. Отряд машинально выполнил команду, и только Аню пришлось дернуть за ногу – девушка как будто одеревенела, подняв к лицу руки.
– Правильно, Хельмут, – одобрил Велга. – Не дай бог, заметят нас – хлопот не оберешься. Хотя, вроде, и замечать некому, а всякое бывает.
Он вытащил «компас» Распорядителя:
– Так. Нам туда, на север, вниз по ручью.
– Похоже, этот ручей течет сквозь все миры, – нервно хохотнул Шнайдер.
– На хрен ручей, – сплюнул в сторону Майер. – Что здесь было?
– По-моему, – внешне спокойно сказал Дитц, опуская бинокль, – здесь было именно то, что ожидало и нас, не выкради всех свароги.
– Ты… ты думаешь, мы в том же месте? – спросил Велга. – Под Курском?
– А ты вон туда погляди, на северо-запад. Видишь колокольню? Да не так, в бинокль.
Задымленная вечерняя даль в цейсовской оптике прыгнула навстречу, и Александр увидел холм и колокольню на холме. Очень знакомый холм и очень знакомую колокольню. Или похожую. Похожую на ту, которую они собирались занять на предмет устройства пункта корректировки артиллерийского огня. Тысячу лет назад.
– Да, ты прав, похоже мы снова в июле сорок третьего. И битва уже случилась.
– Или еще продолжается, – заметил Малышев. – Я слышу, что на юге идет бой.
– Да-а, – протянул Сергей Вешняк, – намолотили…. Я вообще такого никогда не видел. Даже в Сталинграде. Интересно, кто же победил?
– Здесь – никто, – сказал Дитц. – Помните сварогов? Именно этого они боялись. Равенства сил. И правильно делали. Вот и на этом поле, видно, победили и мы, и вы. И одновременно потерпели поражение.
– Это что же, – подала голос Аня, и голос у нее заметно дрожал. – Это такой была ваша война? Такой…такой страшной?
– Да, Анечка, – откликнулся Валерка Стихарь. – Именно такой. И она еще не закончилась. Нам еще долго воевать.
– Нам уже не воевать, – жестко сказал Майер. – Забыл, зачем мы здесь? Я – нет.
– Руди прав, – сказал Велга. – Большой соблазн прямо сейчас разбежаться по своим, да? Но – нельзя. Почему нельзя, рассказать?
– Да что там рассказывать, и так все ясно, – криво ухмыльнулся Валерка. – Во-первых, наши же нас и шлепнут, как только мы их найдем. Где, мол, были, что делали? Не помним, товарищи особый отдел. Контузия вышла. Как, у всех сразу? А это что за девка с вами? Так, так…. Все ясно: дезертиры. К стенке их. По законам военного времени. Взвод, по предателям Родины… Целься… пли! И все. Кончилось наше путешествие. Может, у камрадов не так, а у нас именно так и будет. Но и это не все. Откуда мы знаем, что это именно наша Земля? Насколько я понял, война была везде, на всех Землях. Может, это Анина Земля. Или та, с которой мы идем. Или вообще какая-то другая? А нас на этих Землях вообще в природе не существует. Даже при условии предъявления документов. А когда я говорил, что нам еще долго воевать, – Валерка покосился на Майера, – то имел в виду наши страны. Советский Союз и Германию. А вовсе не нас лично.
– Выкрутился, – усмехнулся Майер. – Молодец, Ростов.
– Стараемся, Гамбург, – Стихарь подмигнул пулеметчику лукавым черным глазом.
– Однако ночи ждать надо, – сказал Малышев. – Тем более, что она уже скоро. По свету идти опасно. А ночью мы проберемся до… э-э… следующей какой-нибудь границы. Чтобы мы, разведка, да скрытно не прошли!
– Так и сделаем, – кивнул Велга. – Дождемся полной темноты и – вперед. Хельмут, что скажешь?
– А что тут говорить? Правильное решение. Только когда пойдем, ни на что не отвлекаться. Там… там раненые могут быть. Я понимаю, что это жестоко, но на раненых у нас нет ни времени, ни сил. Ни на немцев, ни на русских. Все с этим согласны?
Согласны были все. Кроме Ани. Но ей пришлось тоже согласиться. Однако именно она удивила бывалых разведчиков, когда внизу, у ручья, вдруг остановилась и тихо сказала:
– Подождите минутку. Теперь надо сделать так.
Зачерпнула ладошкой влажную грязь у берега и стала мазать лицо. Черная широкая полоса на лоб, скулы и щеки, на нос, от крыльев носа – к вискам, на подбородок, под нижние веки…
Отряд в изумлении наблюдал, как лицо Ани исчезает, и только поблескивают чуть белки глаз.
– И вам советую сделать это же самое, – буднично сказала девушка, моя руки в ручье.
– Гениально! – прошептал Валерка Стихарь. – Мама дорогая, почему мы раньше до такого не додумались? Это же просто, как два пальца…. Ночная маскировка лица! Да и дневная тоже. Особенно, ежели в лесу. Правильно, оно же, лицо, мать его, белое, а так…
– Выполнять, – коротко приказал Дитц. – Молодец, Аня. Спасибо.
Сначала их позиции (правда, хорошо укрепленные, с окопами в полный профиль) изрядно помесила немецкая артиллерия, а потом, когда, наконец, бойцы поднялись с земли и глянули за бруствер… Из-за холмистого горизонта выкатывались танки. Много. Несметная сила немецких танков. Шли они в строгом шахматном порядке, и рокот их моторов казался рокотом неотвратимого рока.
Они не били из пушек на ходу.
Они просто накатывались лавиной.
Потом был бой. И его Семен Шерстов запомнил плохо. Он, вроде бы стрелял, отсекая пехоту, из своей «трехлинейки», а потом бежал куда-то на фланг – заменить второй номер у ротного «максима», а потом сам стрелял из этого же «максима» уже первым номером и безо всякого второго, потому что уже некому было стать вторым номером…
Потом танки прорвали оборону, и начался ад. Кто-то матерился, кто-то выл, кто-то швырял связку гранат под гусеницы «тигра», кто-то, шатаясь, со штыком наперевес, вставал навстречу немецким автоматчикам. Очередью из танкового пулемета Семену перебило обе ноги, еще одна пуля зацепила голову, и он упал без сознания на дно полузаваленного землей хода сообщения.
В себя Семен пришел под вечер. Пронзительно ныли обе голени, тупая боль плескалась в голове, хотелось пить. Фляга с водой оказалась там, где ей и положено быть – на ремне, и Семен первым делом напился. Сразу стало легче, и он занялся ногами. То, что кости перебиты, он понял сразу, как только попытался шевельнуть ногами. Хорошо, что рядом, буквально под рукой, оказался разбитый снарядный ящик, и Семен, зафиксировав, как учили, сломанные кости дощечками, туго перебинтовал ноги. Теперь можно было хотя бы ползти.
И он пополз.
Он полз на восток вечер, ночь, день, ночь и еще один день. Засыпал, просыпался, полз, терял сознание, приходил в себя и снова полз.
И ни разу за все это время ему не повстречался никто из живых.
Только мертвые.
Мертвые солдаты (наши и немецкие), мертвые лошади, мертвые грузовики, мотоциклы и танки. Много танков.
Только солнце и трава оставались живыми. Но солнце было слишком жарким и выжигало остатки сил, а трава побурела от крови и почернела от гари.
В ранце мертвого немца он нашел флягу с остатками шнапса, галеты и банку мясных консервов – это придало на время сил. Он еще забрал с трупа гитлеровца его автомат (свою «трехлинейку» найти там, на позициях роты так и не смог) и, вооруженный, продолжил свой медленный и мучительный путь. Но потом раны на ногах воспалились, и ему стало гораздо хуже. Однако он продолжал ползти. Потому что знал совершенно точно, что только так можно остаться в живых. Нужно выползти. Нужно выползти к своим. Похоронная команда появится на этих полях смерти еще не скоро.
Ночь, подумал Семен Шерстов, какая же это по счету? Неважно. Надо двигаться. Туда, вниз по склону, потому что он чует запах воды.
Снова танк на его дороге.
На этот раз немецкий Pz-III – его кургузую башню он узнает, наверное, и через сто лет. Если, конечно, проживет столько. Ладно, столько ему не надо. Дожить бы просто до конца войны, вернуться в родную деревню под Новосибирском к жене, двум сыновьям и маленькой дочурке…
Он обогнул танк с кормы, волоча за собой автомат…
Что это?
За последние трое суток его слух обострился. Когда глаза не находят ничего живого, то уши невольно стараются уловить любой шорох, который может быть напрямую связан с присутствием рядом человека.
Именно такой шорох его слух и поймал сейчас.
Тихо, очень тихо плеснула и булькнула вода в ручье.
Как будто камушек скатился в ручей вниз по склону.
Интересно, с чего бы это ему самому по себе катиться?
А это что? Короткий шепот? Или просто ночной ветерок пробежал по траве? Звякнуло что-то… Пустая автоматная гильза о гильзу? Снова шепот… Или это все только горячка от воспалившихся ран? Господи, как хочется пить! Там, дальше и ниже, – вода. Пусть не чистая, пополам с мазутом, соляркой, кровью и еще черт знает чем, но – вода…
Семен высунулся из-за покореженной кормы Pz-III, напряженно вглядываясь в ночь, затопившую неширокую долину, и тут же, как бы приходя ему на помощь, из-за мутной полосы дыма и гари выплыла ущербная, но довольно ясная луна.
И он увидел.
Девять почти неразличимых фигур двигались гуськом вдоль ручья. Почти неразличимых, потому что восемь из них были облачены в нечто переливчато-мерцающее под лунным светом так, что сами фигуры практически сливались с окружающим их воздухом и склоном холма напротив. И только одна фигура, заметно меньше ростом остальных, предпоследняя, была одета в нечто напоминающее темный комбинезон.
Люди. Живые. Только, вот, кто это? Наши или немцы? За плечами у них что-то вроде рюкзаков, на груди… Автоматы? И походка…. Где-то он уже видел такую походку. Да, точно! Именно так, мягко, скользящим шагом, и в тоже время быстро ходят фронтовые разведчики. Идут, словно катятся. Кто же это? Позвать бы надо, но вдруг это немцы? Уж больно странная на них маскировка. Такой он никогда не видел. Впрочем, откуда ему знать, какая у разведчиков бывает маскировка! Может быть, секретная разработка. Звать или не звать? Уйдут ведь – не догонишь…
И тут, шедший предпоследним разведчик, тот самый, невысокий, в обычном комбинезоне, повернул в его сторону лицо.
То, что случилось потом, Семен Шерстов, помнил всю оставшуюся жизнь. А жизнь его оказалась длинной. Дошел он до Вены, был ранен, и вернулся после Победы в родное село, в котором счастливо прожил до 1995 года, уснул и не проснулся в своей постели на девяносто втором году жизни, и с почетом был похоронен детьми, многочисленными внуками и правнуками.
А случилось вот что.
Лицо разведчика как будто отделилось от его невеликого тела и медленно поплыло в его, Семена сторону, постепенно вырастая в размерах. И когда оно приблизилось, он понял, что это лицо женщины. Точнее, девушки. Лицо было хитро измазано грязью, но оставалось прекрасным. И добрым. Оно заполнило собой все вокруг, и это было смешно и страшно. И хорошо, и непонятно. Куда бы не поворачивал Семен ошалевшую голову, всюду он видел перед собой это скуластое лицо с громадными зеленовато-карими глазами.
– Спи, солдат, – шевельнулись полные губы на этом лице. – Спи. Тебе надо поспать. А когда проснешься, жар спадет, и завтра ты встретишь своих. Спи, спи, солдат. Спи… спи… спи….
И Семен Шерстов уснул глубоким сном без сновидений. А когда проснулся, уже грело солнце, и болезненный нутряной жар ушел, казалось, сквозь траву прямо в землю. И сил заметно прибавилось. Он переполз долину и через три часа выполз к дороге, где его, измученного и счастливого, еще через час подобрал свежий маршевый советский пехотный батальон.
И одновременно же остановились, не находя сил оторвать глаза от панорамы, открывшейся перед ними.
Прямо под ногами начинался крутой склон холма, на вершине которого они стояли. Холм этот замыкал гряду холмов более низких, которые по широкой дуге уходили к горизонту. Напротив этой дуги расположилась другая гряда холмов, и получалось, что они смотрят вниз, в широкую и неглубокую долину, по которой протекал то ли широкий ручей, то ли узкая речка («И здесь речка», – бесстрастно отметил про себя Велга). Их лица были обращены к северу. Потому что слева погружалось в черную полосу дыма багровое солнце, и там был запад, а справа, далеко-далеко, горела какая-то деревня, и не страшные отсюда лепестки пламени ярко трепыхалось на фоне подступающей ночной мглы. Следовательно, там был восток. Непосредственно же перед ними, вся долина, склоны, вершины, обратные склоны холмов и все пространство за холмами – все было покрыто мертвыми русскими и немецкими танками и трупами солдат. Опытному (да и неопытному) человеку сразу становилось понятно, что еще несколько часов назад здесь шел страшный по своему накалу и беспощадности встречный бой. Именно встречный, потому что многие машины буквально сошлись лоб в лоб, да так и замерли в смертельных неразрывных объятьях.
И каких только танков здесь не было!
Старые знакомые еще с сорок первого года немецкие средние Pz-IV и Pz-III и легкие советские Т-70, «тридцатьчетверки» с 75-миллиметровыми пушками, КВ… Сорванные гусеницы и башни, искореженные борта, взломанная тяжелыми снарядами лобовая и бортовая броня. А вон и парочка грозных Pz-VI – «тигров» – с бессильно поникшими длинными стволами орудий, и Pz-V – «пантера» – со свороченной набок башней…. Некоторые машины, которым снаряды или противотанковые гранаты попали в двигательные отсеки, еще чадили невыгоревшей до конца соляркой и маслом.
И трупы. Трупы – везде. Танкисты и пехотинцы вперемешку. Мундиры, гимнастерки и комбинезоны. Вповалку друг на друге, ничком на почерневшей от копоти броне, под гусеницами, в ручье-речке и просто на земле-матушке. Еще совсем недавно живые, полные здоровья и бешеной ярости, а ныне – неподвижные и остывшие бывшие вместилища человеческих душ. Здесь никто не отступал и не сдавался. Здесь насмерть схлестнулись две непримиримые и равные силы, погасив друг друга навеки.
Уже почти полностью исчезнувшее за черным жирным дымом солнце, освещало жуткую картину кровавым тусклым светом, но света этого пока еще было достаточно, чтобы рассмотреть все до малейших подробностей.
Запах крови, сгоревшего пороха, бензина, масла и дизельного топлива густо наполнял долину, выплескивался за холмы, достигал ноздрей и, казалось, проникал в самый мозг.
– Ложись! – негромко скомандовал Дитц и первым скользнул на траву. Отряд машинально выполнил команду, и только Аню пришлось дернуть за ногу – девушка как будто одеревенела, подняв к лицу руки.
– Правильно, Хельмут, – одобрил Велга. – Не дай бог, заметят нас – хлопот не оберешься. Хотя, вроде, и замечать некому, а всякое бывает.
Он вытащил «компас» Распорядителя:
– Так. Нам туда, на север, вниз по ручью.
– Похоже, этот ручей течет сквозь все миры, – нервно хохотнул Шнайдер.
– На хрен ручей, – сплюнул в сторону Майер. – Что здесь было?
– По-моему, – внешне спокойно сказал Дитц, опуская бинокль, – здесь было именно то, что ожидало и нас, не выкради всех свароги.
– Ты… ты думаешь, мы в том же месте? – спросил Велга. – Под Курском?
– А ты вон туда погляди, на северо-запад. Видишь колокольню? Да не так, в бинокль.
Задымленная вечерняя даль в цейсовской оптике прыгнула навстречу, и Александр увидел холм и колокольню на холме. Очень знакомый холм и очень знакомую колокольню. Или похожую. Похожую на ту, которую они собирались занять на предмет устройства пункта корректировки артиллерийского огня. Тысячу лет назад.
– Да, ты прав, похоже мы снова в июле сорок третьего. И битва уже случилась.
– Или еще продолжается, – заметил Малышев. – Я слышу, что на юге идет бой.
– Да-а, – протянул Сергей Вешняк, – намолотили…. Я вообще такого никогда не видел. Даже в Сталинграде. Интересно, кто же победил?
– Здесь – никто, – сказал Дитц. – Помните сварогов? Именно этого они боялись. Равенства сил. И правильно делали. Вот и на этом поле, видно, победили и мы, и вы. И одновременно потерпели поражение.
– Это что же, – подала голос Аня, и голос у нее заметно дрожал. – Это такой была ваша война? Такой…такой страшной?
– Да, Анечка, – откликнулся Валерка Стихарь. – Именно такой. И она еще не закончилась. Нам еще долго воевать.
– Нам уже не воевать, – жестко сказал Майер. – Забыл, зачем мы здесь? Я – нет.
– Руди прав, – сказал Велга. – Большой соблазн прямо сейчас разбежаться по своим, да? Но – нельзя. Почему нельзя, рассказать?
– Да что там рассказывать, и так все ясно, – криво ухмыльнулся Валерка. – Во-первых, наши же нас и шлепнут, как только мы их найдем. Где, мол, были, что делали? Не помним, товарищи особый отдел. Контузия вышла. Как, у всех сразу? А это что за девка с вами? Так, так…. Все ясно: дезертиры. К стенке их. По законам военного времени. Взвод, по предателям Родины… Целься… пли! И все. Кончилось наше путешествие. Может, у камрадов не так, а у нас именно так и будет. Но и это не все. Откуда мы знаем, что это именно наша Земля? Насколько я понял, война была везде, на всех Землях. Может, это Анина Земля. Или та, с которой мы идем. Или вообще какая-то другая? А нас на этих Землях вообще в природе не существует. Даже при условии предъявления документов. А когда я говорил, что нам еще долго воевать, – Валерка покосился на Майера, – то имел в виду наши страны. Советский Союз и Германию. А вовсе не нас лично.
– Выкрутился, – усмехнулся Майер. – Молодец, Ростов.
– Стараемся, Гамбург, – Стихарь подмигнул пулеметчику лукавым черным глазом.
– Однако ночи ждать надо, – сказал Малышев. – Тем более, что она уже скоро. По свету идти опасно. А ночью мы проберемся до… э-э… следующей какой-нибудь границы. Чтобы мы, разведка, да скрытно не прошли!
– Так и сделаем, – кивнул Велга. – Дождемся полной темноты и – вперед. Хельмут, что скажешь?
– А что тут говорить? Правильное решение. Только когда пойдем, ни на что не отвлекаться. Там… там раненые могут быть. Я понимаю, что это жестоко, но на раненых у нас нет ни времени, ни сил. Ни на немцев, ни на русских. Все с этим согласны?
Согласны были все. Кроме Ани. Но ей пришлось тоже согласиться. Однако именно она удивила бывалых разведчиков, когда внизу, у ручья, вдруг остановилась и тихо сказала:
– Подождите минутку. Теперь надо сделать так.
Зачерпнула ладошкой влажную грязь у берега и стала мазать лицо. Черная широкая полоса на лоб, скулы и щеки, на нос, от крыльев носа – к вискам, на подбородок, под нижние веки…
Отряд в изумлении наблюдал, как лицо Ани исчезает, и только поблескивают чуть белки глаз.
– И вам советую сделать это же самое, – буднично сказала девушка, моя руки в ручье.
– Гениально! – прошептал Валерка Стихарь. – Мама дорогая, почему мы раньше до такого не додумались? Это же просто, как два пальца…. Ночная маскировка лица! Да и дневная тоже. Особенно, ежели в лесу. Правильно, оно же, лицо, мать его, белое, а так…
– Выполнять, – коротко приказал Дитц. – Молодец, Аня. Спасибо.
* * *
Кашевар второй роты первого батальона двести двадцать четвертого стрелкового полка Семен Шерстов очнулся от ночной прохлады. За последние сутки он уже раз восемь терял сознание, – сказывалась большая потеря крови, недоедание, а также практически полное отсутствие воды. Последний глоток из чужой, найденной (позавчера?) фляги он допил еще днем, и теперь снова очень хотелось пить, – раненное и уставшее тело требовало воды. Стрелковый полк, в котором служил Семен Шерстов, принял бой 10 июля, в первой половине дня. До этого дня Семену не приходилось непосредственно участвовать в боях (кашевар, он и есть кашевар), хотя хаживал он и под пулями, и под снарядами и бомбежки переживал. Сам не стрелял, это да. И трехлинейная винтовка его хоть и содержалась в отменном порядке, ни разу не ловила на мушку врага. Но в этот раз все обернулось по иному.Сначала их позиции (правда, хорошо укрепленные, с окопами в полный профиль) изрядно помесила немецкая артиллерия, а потом, когда, наконец, бойцы поднялись с земли и глянули за бруствер… Из-за холмистого горизонта выкатывались танки. Много. Несметная сила немецких танков. Шли они в строгом шахматном порядке, и рокот их моторов казался рокотом неотвратимого рока.
Они не били из пушек на ходу.
Они просто накатывались лавиной.
Потом был бой. И его Семен Шерстов запомнил плохо. Он, вроде бы стрелял, отсекая пехоту, из своей «трехлинейки», а потом бежал куда-то на фланг – заменить второй номер у ротного «максима», а потом сам стрелял из этого же «максима» уже первым номером и безо всякого второго, потому что уже некому было стать вторым номером…
Потом танки прорвали оборону, и начался ад. Кто-то матерился, кто-то выл, кто-то швырял связку гранат под гусеницы «тигра», кто-то, шатаясь, со штыком наперевес, вставал навстречу немецким автоматчикам. Очередью из танкового пулемета Семену перебило обе ноги, еще одна пуля зацепила голову, и он упал без сознания на дно полузаваленного землей хода сообщения.
В себя Семен пришел под вечер. Пронзительно ныли обе голени, тупая боль плескалась в голове, хотелось пить. Фляга с водой оказалась там, где ей и положено быть – на ремне, и Семен первым делом напился. Сразу стало легче, и он занялся ногами. То, что кости перебиты, он понял сразу, как только попытался шевельнуть ногами. Хорошо, что рядом, буквально под рукой, оказался разбитый снарядный ящик, и Семен, зафиксировав, как учили, сломанные кости дощечками, туго перебинтовал ноги. Теперь можно было хотя бы ползти.
И он пополз.
Он полз на восток вечер, ночь, день, ночь и еще один день. Засыпал, просыпался, полз, терял сознание, приходил в себя и снова полз.
И ни разу за все это время ему не повстречался никто из живых.
Только мертвые.
Мертвые солдаты (наши и немецкие), мертвые лошади, мертвые грузовики, мотоциклы и танки. Много танков.
Только солнце и трава оставались живыми. Но солнце было слишком жарким и выжигало остатки сил, а трава побурела от крови и почернела от гари.
В ранце мертвого немца он нашел флягу с остатками шнапса, галеты и банку мясных консервов – это придало на время сил. Он еще забрал с трупа гитлеровца его автомат (свою «трехлинейку» найти там, на позициях роты так и не смог) и, вооруженный, продолжил свой медленный и мучительный путь. Но потом раны на ногах воспалились, и ему стало гораздо хуже. Однако он продолжал ползти. Потому что знал совершенно точно, что только так можно остаться в живых. Нужно выползти. Нужно выползти к своим. Похоронная команда появится на этих полях смерти еще не скоро.
Ночь, подумал Семен Шерстов, какая же это по счету? Неважно. Надо двигаться. Туда, вниз по склону, потому что он чует запах воды.
Снова танк на его дороге.
На этот раз немецкий Pz-III – его кургузую башню он узнает, наверное, и через сто лет. Если, конечно, проживет столько. Ладно, столько ему не надо. Дожить бы просто до конца войны, вернуться в родную деревню под Новосибирском к жене, двум сыновьям и маленькой дочурке…
Он обогнул танк с кормы, волоча за собой автомат…
Что это?
За последние трое суток его слух обострился. Когда глаза не находят ничего живого, то уши невольно стараются уловить любой шорох, который может быть напрямую связан с присутствием рядом человека.
Именно такой шорох его слух и поймал сейчас.
Тихо, очень тихо плеснула и булькнула вода в ручье.
Как будто камушек скатился в ручей вниз по склону.
Интересно, с чего бы это ему самому по себе катиться?
А это что? Короткий шепот? Или просто ночной ветерок пробежал по траве? Звякнуло что-то… Пустая автоматная гильза о гильзу? Снова шепот… Или это все только горячка от воспалившихся ран? Господи, как хочется пить! Там, дальше и ниже, – вода. Пусть не чистая, пополам с мазутом, соляркой, кровью и еще черт знает чем, но – вода…
Семен высунулся из-за покореженной кормы Pz-III, напряженно вглядываясь в ночь, затопившую неширокую долину, и тут же, как бы приходя ему на помощь, из-за мутной полосы дыма и гари выплыла ущербная, но довольно ясная луна.
И он увидел.
Девять почти неразличимых фигур двигались гуськом вдоль ручья. Почти неразличимых, потому что восемь из них были облачены в нечто переливчато-мерцающее под лунным светом так, что сами фигуры практически сливались с окружающим их воздухом и склоном холма напротив. И только одна фигура, заметно меньше ростом остальных, предпоследняя, была одета в нечто напоминающее темный комбинезон.
Люди. Живые. Только, вот, кто это? Наши или немцы? За плечами у них что-то вроде рюкзаков, на груди… Автоматы? И походка…. Где-то он уже видел такую походку. Да, точно! Именно так, мягко, скользящим шагом, и в тоже время быстро ходят фронтовые разведчики. Идут, словно катятся. Кто же это? Позвать бы надо, но вдруг это немцы? Уж больно странная на них маскировка. Такой он никогда не видел. Впрочем, откуда ему знать, какая у разведчиков бывает маскировка! Может быть, секретная разработка. Звать или не звать? Уйдут ведь – не догонишь…
И тут, шедший предпоследним разведчик, тот самый, невысокий, в обычном комбинезоне, повернул в его сторону лицо.
То, что случилось потом, Семен Шерстов, помнил всю оставшуюся жизнь. А жизнь его оказалась длинной. Дошел он до Вены, был ранен, и вернулся после Победы в родное село, в котором счастливо прожил до 1995 года, уснул и не проснулся в своей постели на девяносто втором году жизни, и с почетом был похоронен детьми, многочисленными внуками и правнуками.
А случилось вот что.
Лицо разведчика как будто отделилось от его невеликого тела и медленно поплыло в его, Семена сторону, постепенно вырастая в размерах. И когда оно приблизилось, он понял, что это лицо женщины. Точнее, девушки. Лицо было хитро измазано грязью, но оставалось прекрасным. И добрым. Оно заполнило собой все вокруг, и это было смешно и страшно. И хорошо, и непонятно. Куда бы не поворачивал Семен ошалевшую голову, всюду он видел перед собой это скуластое лицо с громадными зеленовато-карими глазами.
– Спи, солдат, – шевельнулись полные губы на этом лице. – Спи. Тебе надо поспать. А когда проснешься, жар спадет, и завтра ты встретишь своих. Спи, спи, солдат. Спи… спи… спи….
И Семен Шерстов уснул глубоким сном без сновидений. А когда проснулся, уже грело солнце, и болезненный нутряной жар ушел, казалось, сквозь траву прямо в землю. И сил заметно прибавилось. Он переполз долину и через три часа выполз к дороге, где его, измученного и счастливого, еще через час подобрал свежий маршевый советский пехотный батальон.
Глава двадцать девятая
Тот, кто хоть раз ночью пересекал пешком поле, на котором пару суток назад шла битва, тот знает, что делать это гораздо страшнее, чем днем. Глаз быстро привыкает даже к самым жутким картинам. А ночная недосказанность, полутона, тени и намеки дают волю воображению. Которому иногда лучше эту самую волю не давать.
Однако они шли. Шли быстро и бесшумно, переступая через тела и обломки, огибая сгоревшие, подбитые и просто брошенные танки, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к ночным звукам. Им не встретились живые, а мертвые… Что ж, мертвых они видели слишком часто, чтобы обращать на них какое-то особое внимание.
Новую границу пересекли через два часа шестнадцать минут после начала движения.
Все было, как и в прошлый раз. Только что они были на Земле, и вот уже над головой снова зеленое небо без солнца, рыжие холмы по обе стороны, и широкий ручей слева.
Подвалила усталость. Не столько физическая, сколько нервная, вызванная последними часами.
– По-моему, пора поспать, – обратился Дитц к Велге. – Не знаю, как ты, а из меня сейчас будто воздух выпустили.
– Поддерживаю, – кивнул Александр и громко скомандовал:
– Привал!
На «ночлег» устроились в холмах и, отдохнув, двинулись дальше. А буквально через час на отряд было совершено нападение.
Первым врагов, как и положено, почуяла Аня. А заметил Малышев.
– Опасность! – звонко крикнула девушка и перебросила ремень автомата через голову.
Впереди короткими очередями заговорил автомат Михаила.
Отряд, передергивая на ходу затворы, молча перешел на бег.
И тут же навстречу им из-за поворота выскочил Михаил.
Таежник явно спешил, но следов паники в его движениях не наблюдалось.
– Таких мы никогда не видели! – крикнул он. – Чудо-юдо, ей богу! И прет на нас. Здоровое, бля! Старайтесь целиться ему по ногам. Ноги – слабое место. Я ему уже парочку прострелил, и оно теперь не такое шустрое, как вначале.
Отряд, как по команде, принял положение для стрельбы с колена, а Шнайдер и Стихарь на всякий случай взяли под прицел окрестные холмы.
– Как оно хоть выглядит? – сквозь зубы осведомился Велга.
– Долго рассказывать. Сами сейчас увидите…
И они увидели.
До поворота ручья было около сотни метров, и поэтому «чудо-юдо» удалось рассмотреть очень хорошо. Сквозь прорезь прицельной планки.
Было оно высотой с хороший пятиэтажный дом, и лучше всего охарактеризовал его, как только увидел, Валерка Стихарь, отчетливо и весело в наступившей изумленной тишине произнесший:
– … твою мать, это что еще за воздушный шарик на ножках?!
Именно на воздушный шар на ножках существо и походило больше всего. Раздутое, круглое, покрытое какими-то наростами и шипами, бороздами и длинными редкими пучками то ли волос, то ли шерсти, туловище, раскачиваясь из стороны в сторону на восьми трехсуставчатых, длиннющих, заметно сужающихся к земле ногах, медленно направлялось в их сторону. Две ноги из восьми явно хромали.
– Интересно, – задумчиво поинтересовался Майер, – где у него пасть?
И немедленно получил исчерпывающий ответ.
Прямо посередине шара-туловища распахнулась, утыканная мелкими острыми зубами красная воронка. Оттуда, с резким щелчком кнута, вылетел черный и тонкий, многометровый язык, а следом раздался визг.
Так визжит-скрипит мина, выпущенная из немецкого 158,5 миллиметрового шестиствольного миномета Nibelwerfer-41.
Солдаты машинально втянули головы в плечи и, не сговариваясь, открыли огонь по ногам чудища, стараясь попасть в суставы.
Результат не замедлил сказаться. 7,62 миллиметровая пуля в стальной оболочке, выпущенная из надежнейшего автомата Калашникова, имеет страшную разрушительную силу. Если попадает туда, куда надо. Эти пули попадали. Разведчики били даже не очередями, а одиночными, но били точно. Уже через десяток метров «чудо-юдо» остановилось, зашаталось, словно выхлебало пару бочек чистого спирта, издало еще один визг-скрип-рев и, подогнув свои многочисленные, раздробленные выстрелами, окровавленные колени, рухнуло поперек ручья.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – сделал краткий вывод Валерка. – Но мы его не убили. Только остановили.
– А нам больше и не надо, – сказал Велга. – Обойдем его по холмам.
– Оно мучается, – тихо заметила Аня. – Сначала оно было опасным и злым. А теперь мучается. Но… нет, оно все равно опасно. Я чувствую.
– За все надо платить, – пожал плечами Дитц. – Вот оно и заплатило.
– Мы его не трогали, – добавил Майер. – Шли себе вдоль ручейка, любовались окружающей природой, а тут…
– А в чем трудности? – удивился Малышев. Он уже выпрямился во весь рост, и автомат в его опущенной руке казался игрушечным. – Пристрелим – и никаких трудностей.
Однако они шли. Шли быстро и бесшумно, переступая через тела и обломки, огибая сгоревшие, подбитые и просто брошенные танки, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к ночным звукам. Им не встретились живые, а мертвые… Что ж, мертвых они видели слишком часто, чтобы обращать на них какое-то особое внимание.
Новую границу пересекли через два часа шестнадцать минут после начала движения.
Все было, как и в прошлый раз. Только что они были на Земле, и вот уже над головой снова зеленое небо без солнца, рыжие холмы по обе стороны, и широкий ручей слева.
Подвалила усталость. Не столько физическая, сколько нервная, вызванная последними часами.
– По-моему, пора поспать, – обратился Дитц к Велге. – Не знаю, как ты, а из меня сейчас будто воздух выпустили.
– Поддерживаю, – кивнул Александр и громко скомандовал:
– Привал!
На «ночлег» устроились в холмах и, отдохнув, двинулись дальше. А буквально через час на отряд было совершено нападение.
Первым врагов, как и положено, почуяла Аня. А заметил Малышев.
– Опасность! – звонко крикнула девушка и перебросила ремень автомата через голову.
Впереди короткими очередями заговорил автомат Михаила.
Отряд, передергивая на ходу затворы, молча перешел на бег.
И тут же навстречу им из-за поворота выскочил Михаил.
Таежник явно спешил, но следов паники в его движениях не наблюдалось.
– Таких мы никогда не видели! – крикнул он. – Чудо-юдо, ей богу! И прет на нас. Здоровое, бля! Старайтесь целиться ему по ногам. Ноги – слабое место. Я ему уже парочку прострелил, и оно теперь не такое шустрое, как вначале.
Отряд, как по команде, принял положение для стрельбы с колена, а Шнайдер и Стихарь на всякий случай взяли под прицел окрестные холмы.
– Как оно хоть выглядит? – сквозь зубы осведомился Велга.
– Долго рассказывать. Сами сейчас увидите…
И они увидели.
До поворота ручья было около сотни метров, и поэтому «чудо-юдо» удалось рассмотреть очень хорошо. Сквозь прорезь прицельной планки.
Было оно высотой с хороший пятиэтажный дом, и лучше всего охарактеризовал его, как только увидел, Валерка Стихарь, отчетливо и весело в наступившей изумленной тишине произнесший:
– … твою мать, это что еще за воздушный шарик на ножках?!
Именно на воздушный шар на ножках существо и походило больше всего. Раздутое, круглое, покрытое какими-то наростами и шипами, бороздами и длинными редкими пучками то ли волос, то ли шерсти, туловище, раскачиваясь из стороны в сторону на восьми трехсуставчатых, длиннющих, заметно сужающихся к земле ногах, медленно направлялось в их сторону. Две ноги из восьми явно хромали.
– Интересно, – задумчиво поинтересовался Майер, – где у него пасть?
И немедленно получил исчерпывающий ответ.
Прямо посередине шара-туловища распахнулась, утыканная мелкими острыми зубами красная воронка. Оттуда, с резким щелчком кнута, вылетел черный и тонкий, многометровый язык, а следом раздался визг.
Так визжит-скрипит мина, выпущенная из немецкого 158,5 миллиметрового шестиствольного миномета Nibelwerfer-41.
Солдаты машинально втянули головы в плечи и, не сговариваясь, открыли огонь по ногам чудища, стараясь попасть в суставы.
Результат не замедлил сказаться. 7,62 миллиметровая пуля в стальной оболочке, выпущенная из надежнейшего автомата Калашникова, имеет страшную разрушительную силу. Если попадает туда, куда надо. Эти пули попадали. Разведчики били даже не очередями, а одиночными, но били точно. Уже через десяток метров «чудо-юдо» остановилось, зашаталось, словно выхлебало пару бочек чистого спирта, издало еще один визг-скрип-рев и, подогнув свои многочисленные, раздробленные выстрелами, окровавленные колени, рухнуло поперек ручья.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – сделал краткий вывод Валерка. – Но мы его не убили. Только остановили.
– А нам больше и не надо, – сказал Велга. – Обойдем его по холмам.
– Оно мучается, – тихо заметила Аня. – Сначала оно было опасным и злым. А теперь мучается. Но… нет, оно все равно опасно. Я чувствую.
– За все надо платить, – пожал плечами Дитц. – Вот оно и заплатило.
– Мы его не трогали, – добавил Майер. – Шли себе вдоль ручейка, любовались окружающей природой, а тут…
– А в чем трудности? – удивился Малышев. Он уже выпрямился во весь рост, и автомат в его опущенной руке казался игрушечным. – Пристрелим – и никаких трудностей.