Фармер Филип Хосе. Мятеж

   Дункан наблюдал на экране у двери за тем, как ящик с телом Руиз водрузили на платформу фургона. Он даже успел заглянуть в фургон в тот момент, когда борт с одной стороны откинули, чтобы погрузить ящик. В фургоне уже лежал какой-то предмет, накрытый простыней. Дункан не сомневался: это тело Изимова, также упакованное в положении эмбриона. Когда фургон вернется в штаб транспортного бюро — если он, конечно, направляется туда — труп Изимова переложат в ящик, в котором находится тело Руиз. Ему было безразлично, куда поедет этот ящик затем. И своих проблем более чем достаточно. Оставалось всего несколько часов до того, когда гэнки узнают об исчезновении Руиз и Изимова. После этого башня и особенно его этаж будут кишеть полицейскими. Сейчас, обдумывая всю цепочку последних событий, он не сомневался, что органики заинтересуются содержимым ящика и обязательно заявятся к нему для расспросов.
   Дункан просунул свою карточку в щель на панели управления. Произнеся положенные устные команды, он вызвал на экран запись визита транспортной команды. В записи было кое-что важное: его начальник ждет от Дункана понимания и предлагает прочитать дополнительные инструкции, занесенные в его карточку. Оказывается, один из членов организации, воспользовавшись карточкой, идентичной той, что была у Дункана, подал прошение о переезде в другую квартиру поближе к работе. Прошение было удовлетворено, и Дункану, прежде чем отправиться на работу, предстоял переезд.
   Видимо, кто-то из членов ВПТ, занимающий в правительстве довольно высокий пост, действовал этим утром оперативно. Наверняка дубликат карточки Дункана на всякий случай был у него под рукой. Возможно, резервные карточки были изготовлены на всех членов ВПТ. Этот человек, должно быть, сфабриковал дело таким образом, будто Дункан подал прошение еще в прошлый Вторник, и оно в тот же день было рассмотрено и удовлетворено.
   Итак, Гражданин Эндрю Вишну Бивольф, хотел он этого или нет, должен был срочно перебираться, а его личные вещи уже уехали на новую квартиру в том ящике, который сегодня утром забрали из его старой квартиры рабочие Бюро транспорта. Операция была продумана до мелочей. Рабочие должны пробыть в новой квартире столько времени, сколько необходимо для разгрузки. Затем ящик, в котором по-прежнему будут находиться тела Руиз и Изимова, отвезут на один из правительственных складов. Для самого Дункана этот план создавал некоторую проблему. Ему предстояло каким-то образом перевезти личные вещи или избавиться от них.
   Кэбтэб уже собирался уходить, но Дункан попросил его немного задержаться и помочь ему. Забрав вещи из шкафа и ванной, они уложили их в два больших спортивных рюкзака. Пришлось еще вымыть посуду и сложить ее в кухонный шкаф. На улице уже было оживленно. Люди спешили на работу. Автобусом оба доехали до новой квартиры Дункана. На карточку Дункана уже записали другой код, позволяющий открыть дверь. Старый код сегодня же уничтожат и в банке данных.
   Кэбтэб опустил рюкзак на пол.
   — Тебе надо осмотреть квартиру, — сказал Дункан. — Запомни планировку. Никогда не знаешь, что может пригодиться завтра.
   Кэбтэб, недовольно бурча, не спеша прошелся по комнатам. Дункан бросил вещи в шкаф для личных принадлежностей — успеется разложить их по полкам.
   Деревянные детали интерьера и мебель в квартире были лимонно-желтого цвета, который, очевидно, предпочитал жилец Понедельника. Дункану пришлось поработать с панелью управления, чтобы выбрать тот цвет, который нравился ему. Экраны на стенах замерли, ему предстояло самому выбрать картинки — неподвижные или движущиеся, — которые он хотел бы видеть в своем интерьере. Не устланный коврами пол имитировал дуб, но лишь поворотом рукоятки на пульте Дункан мог выбрать, например, лаковое покрытие. Оформление комнаты по своему вкусу было делом простым, если, конечно, человек знал, чего он хочет.
   Креслам, столам и диванам тоже можно было быстро придать желаемый цвет, однако для изменения их формы требовалось не менее получаса, а перед переходом в стоунер им следовало придать прежнюю форму — для жителя следующего дня. Дункан редко утруждал себя подобными операциями, хотя определенно отдавал предпочтение хрупкой изысканности неоалбанской мебели.
   Французские окна гостиной открывались на балкон. Вид отсюда оказался столь же прекрасен, как и из окон его старой квартиры, разве что изменился угол обзора. В целом единственное преимущество новой квартиры действительно было в ее близости к месту его работы. Если бы, мотивируя этим свое желание, Дункан сам попросил о смене жилья, ему наверняка пришлось бы ждать не менее полусубгода. Получить на блюдечке то, о чем ему даже не приходило в голову хлопотать, — не подтверждается ли еще раз наблюдение Дункана: в этом обществе связи помогают добиться обычно недоступного. Так было всегда, во все времена и у всех народов.
   — Прощай, — сказал Кэбтэб. — Прими мое благословение, сын мой.
   — Спасибо, падре. Встретимся в Спортере, если ничто не помешает мне.
   — Благословляю твою мужскую жизнь тоже.
   Дункан задержался немного, чтобы взглянуть сквозь окошки в стоунерах на лица людей, с которыми ему выпало делить квартиру и с которыми никогда не доведется говорить. Затем он поспешил в Бюро.
   Следующая стадия его работы заключалась в провесе корреляции коэффициентов СЦ шахматистов, актеров телевидения и инженеров-электроников. Занимаясь этим, он часто поглядывал на настенные экраны новостей. Пора было уходить, а сообщений о Руиз и Изимове не было. Это, по внутреннему ощущению Дункана, ничего не значило. Наверно, органики просто попридержали эти новости. Наверно.
   После побега из Института Такахаши вся жизнь его представляла постоянное преодоление полосы препятствий — всех этих «наверно»,«вероятно» и «если», внезапно возникающих из темноты. Он почти ничего не знал о той организации, ради которой должен был, если понадобится, умереть. А ведь не выполни он должным образом какой-нибудь приказ, его запросто могли убить. Мрачность и неопределенность — вот два слова, вполне пригодные для описания ситуации, в которой он оказался.
   Дункан напрягся. Приближалась еще одна неопределенная, а возможно, и опасная ситуация. Человек, который только что разговаривал с одним из его коллег по работе, направлялся в его сторону. Дункан не знал, что думает незнакомец и каковы его намерения, но в одном он не сомневался: это органик. Хотя он и был одет в гражданскую одежду, мужчину окружал холодный, жесткий нимб превосходства и отстраненности. Это легкое, прозрачное облачко не видел никто, кроме преступников со стажем и самих гэнков.
   «Надо быть милосердным, — подумал Дункан. Отчасти их вид можно объяснить необходимостью самообороны».
   В представлении граждан типичный органик выглядит настороженным, подозрительным, циничным, всегда готовым отразить нападение. Хотя по статистике они очень редко сталкиваются с реальной физической или словесной угрозой. Большинство людей боится их. И есть за что.
   Дункан поднялся из-за стола. Мужчина немного ниже его ростом, но с массивной мускулатурой, приближался к нему. Остановившись у края круглого стола Дункана, незнакомец произнес равнодушным голосом:
   — Гражданин Эндрю Вишну Бивольф?
   — Да, — кивая ответил Дункан.
   Мужчина приподнял карточку на зеленой цепочке, обвивавшей его колонноподобную шею:
   — Роудс Теренс Эверчак, детектив-сержант первого класса из Бюро внутренней иммиграции. Желаете проверить мою карточку в компьютере?
   — Нет необходимости, — сказал Дункан улыбаясь. Широкое, красное лицо Эверчака осталось неподвижным.
   — У меня к вам несколько вопросов.
   Дункан решил играть роль благопослушного гражданина.
   — Да, я весь внимание. О чем же вы хотите спросить меня?
   Ответа не последовало, впрочем, он и не ждал его.
   Эверчак вытащил листок с печатным текстом из нагрудного кармана просторной, зеленой, с золотой отделкой накидки. Посмотрев на листок, он сказал:
   — У меня здесь копия вашего запроса, переданного в Бюро транспорта с просьбой перевезти один ящик с личными вещами со старой квартиры на новую. Имеется также прошение о переезде на другую квартиру и соответствующее разрешение. Есть данные проверки факта переезда в квартиру по новому адресу и доставки туда ваших личных вещей. Действительно ли вещи доставили вам в указанное здесь время? Может быть, имело место отступление от графика или вещи не доставили вовсе?
   — Точно по графику, и я в самом деле переехал на новую квартиру по адресу Эверхоупфул Курсвэй, 421, — ответил Дункан. — Какие-нибудь проблемы, сержант?
   — В таком случае, — сказал Эверчак, глядя прямо в глаза Дункана, — что было в тех мешках, которые вы с гражданином Иеремия Скандерберг Вардом перенесли с вашей старой квартиры в квартиру по новому адресу?
   Дункан ожидал расспросов о содержимом ящика, но, хорошо зная органиков, понимал, что гэнк может неожиданно ввернуть на первый взгляд совершенно незначащий вопрос. Он улыбнулся.
   — Все мои вещи не поместились в ящик, поэтому что осталось, я сложил в два рюкзака.
   — Почему вы не попросили рабочих Бюро транспорта прихватить и эти мешки?
   — Я допустил ошибку. В заказе я назвал только один ящик. Если бы я попросил рабочих захватить рюкзаки, мне пришлось бы оформить еще один заказ. Тогда вещи приехали бы в следующий Вторник. Вы же знаете, что такое бюрократия. Все канцелярские проволочки…
   — Вы критикуете правительство?
   — Да, конечно, — запросто произнес Дункан. — Это мое право и моя обязанность. Это — демократия. Вы отрицаете это право и долг?
   — Конечно, нет, — сказал Эверчак. — У меня нет подобных намерений. Почему вы решили пригласить Гражданина Варда помочь вам нести рюкзаки?
   — Я не смог бы сам нести два сразу.
   — Вы не поняли меня, — сказал органик. — Почему вы выбрали именно Гражданина Варда?
   — Он хороший товарищ. Думаете так просто найти желающих помочь с переездом в столь ранний час?
   — Вам известно, что Гражданин Вард религиозен?
   — Конечно, — ответил Дункан, передернув плечами. — Но он не состоит на правительственной службе. Исповедовать религию — это его право.
   — И несмотря на это вы поддерживаете с ним доверительные дружеские отношения?
   — Я не религиозен, — сказал Дункан. — И вам это известно. Вы же проверили данные, зафиксированные в моей карточке.
   — Вы были знакомы с ним в Нью-Джерси?
   — Вы знаете, что это так.
   «Сейчас, — подумал Дункан, — как раз время для совершенно неожиданного, обескураживающего вопроса. Это их любимый прием».
   — Что произошло с Руиз и Изимовым?
   Дункан постарался придать себе вид изумленного человека.
   — С кем? — переспросил он.
   — С детектив-сержантом сыскной службы Хатшепсут Эндрюс Руиз и Гражданином Ибрагимом Омаром Изимовым! — резко бросил Эверчак.
   — Не знаю. Вы говорите… с ними что-то произошло? Не понимаю, о чем речь. Никогда не слышал о Руиз, хотя знаю, что Ибрагим Изимов содержит магазин на противоположной стороне перехода, напротив Спортера. — Он сделал паузу, а затем уточнил: — Спортер — это таверна.
   Будто Эверчак и без него этого не знал.
   — Вы утверждаете, что вам неизвестно, что с ними произошло?
   — Я же сказал. Мне неизвестно, что вообще что-то произошло! Ну, сержант! Может быть, объясните, что все это значит?
   — Вы согласны пройти тест истины?
   — Конечно, — с готовностью согласился Дункан. Он вытянул руки ладонями вверх. — Мне нечего скрывать. Не понимаю, почему вы пристаете ко мне со всем этим, но если вы действительно думаете, что я в чем-то виноват, можете опылять меня чем хотите. Хотя бы здесь и сейчас. Я отказываюсь от своего права подвергнуться допросу в полицейском участке в присутствии адвоката и официальных лиц.
   Эверчак даже не попросил его повторить эти слова в магнитофон. Все необходимое для записи, без сомнения, находилось у него в кармане.
   Теперь наступил критический момент для самого Эверчака. Если органик думает, что Дункан блефует, он наверняка прибегнет к помощи тумана. Если же он просто пытался взять Дункана на пушку, не имея обоснованных подозрений, то вряд ли станет теперь возиться с ним.
   — Это просто обычный допрос, — сказал Эверчак. — Мы ведем следствие.
   — Понимаю, но все-таки предлагаю, чтобы вы проверили меня туманом. Я не хочу, чтобы на мне оставалось даже отдаленное подозрение. На сегодня я уже закончил свою работу, так что времени предостаточно. Давайте приступим сейчас же. Это же недолго.
   — Очень разумное, достойное уважения отношение к своему долгу, гражданин Бивольф, — сказал Эверчак. — Но у меня, к сожалению, нет лишнего времени.
   — А что все-таки произошло с этими двумя? — спросил Дункан.
   Эверчак молча повернулся и пошел прочь.

20

   В пять часов вечера Дункан вошел в Спортер. Пробравшись между маленькими столиками, он заметил Кэбтэба и Сник, сидевших в отдельной кабинке. Они посмотрели на него мельком снизу вверх, поздоровались, а затем продолжили свой оживленный спор. Дункан нажал кнопку на столе, чтобы сообщить о себе служащим ресторана.
   Падре сделал большой глоток из огромного каменного кубка и поставил его на стол.
   — Нет, дорогая моя Дженни, я совершенно не согласен, хотя я убежденный сторонник религии и благодаря этому нахожусь в довольно необычном положении. Но необычное оно только на первый взгляд. Я придерживаюсь той точки зрения, что политика, которую правительство проводит в наше время в отношении религиозных людей, недостаточно сурова. Свирепые репрессии и преследования религиозных людей искореняют лицемеров и ханжей, людей, которые становятся приверженцами той или иной религии только потому, что они выросли в религиозной среде или просто стремятся принадлежать к какой-то социальной группе. Репрессии и преследования позволяют отделить зерно от плевел. В тяжелых, невыносимых условиях остается только чистое зерно, золото, очищенное при переплавке от окалины, остаются поистине преданные, готовые дорого платить за свою веру. Такие люди готовы страдать за веру и тем выразить свое преклонение перед Богом.
   — Что-то я не вижу, как вы со всех ног мчитесь на распятие, — ядовито заметила Сник.
   — Это оттого, что правительство не оставляет ни малейшего шанса почувствовать настоящую жертвенность. Оно коварно. Не запрещает отправлять религиозные обряды, но объявляет их чем-то вроде преклонения перед сверхъестественным, не делая различия между религией и астрологией, верой в то, что Земля плоская, или в чудодейственность заклинаний. Вы можете поклоняться Богу, но собираться для этого в церкви запрещено. Уцелевшие церкви превращают в музеи или используют для светских мероприятий, а верующие, кто бы они ни были — христиане, иудеи, мусульмане или буддисты — должны собираться в гимнастических залах или в других зданиях, которые оказываются свободными от светских дел. Уличным проповедникам разрешается выступать перед паствой только вне зданий и лишь в специально отведенных местах — не дольше пятнадцати минут. После этого посланец Божий обязан переместить свои импровизированные подмостки в другой, разрешенный для проповедей район.
   — Мне это известно, — сказала Сник. — Но вы уходите от главной темы. Ваше упорствование в мысли, что власти должны запретить любую религиозную деятельность, в чем бы она ни состояла, просто абсурдно. Решись правительство на такую меру, оно потеряло бы право называть себя истинно демократическим и либеральным. Поэтому-то оно и не запрещает вероисповедания, хотя и смотрит на религию с неодобрением. Подобная политика причиняет массу неудобств, отнюдь не воодушевляет. Это так. И конечно, школьников учат воспринимать религию как явление абсурдное и иррациональное.
   Кэбтэб еще отхлебнул пива и икнул.
   — А ты что думаешь, Эндрю? — спросил он.
   Дункан слушал их вполуха, не сводя глаз с экрана, на котором представлялись цифры с результатами референдума. Народ подавляющим большинством высказался за то, чтобы на время эксперимента полностью отменить слежку, сохранив только меры, абсолютно необходимые для обеспечения общественного порядка. Дункан был удивлен. Если верна его теория о том, что правительство подтасовывает результаты выборов, то почему официальные данные говорят в пользу отмены наблюдения?
   — Не знаю и знать не хочу, — ответил он. — Сегодняшние порядки кажутся мне превосходными. Никто не страдает, а религиозные организации не имеют никакого влияния в правительстве. Существует четкая граница между государством и религией. Хватит об этом. У меня есть для вас нечто важное.
   Когда он закончил рассказ о визите Эверчака, Сник сказала:
   — Мне кажется, дело вполне обычное, хотя трудно быть уверенными до конца. В любом случае мы ничего не можем с этим поделать. Вам следует быть еще более осторожным.
   — Да, только кого надо остерегаться, — заметил Дункан, — органиков или ВПТ? Разве вы не видите, какие последствия может иметь история с Изимовым? Если мы будем представлять для ВПТ опасность или просто там решат, что иметь дело с нами рискованно, они уберут нас с такой же легкостью, с какой вы стряхиваете крошки печенья со своей юбки.
   — По-другому и быть не может, — сказала Пантея. — Это вполне логично. Положение ВПТ настолько шатко. Они не могут рисковать из-за одного слабого, не уверенного в себе человека.
   — Господи, Пантея, неужели это не беспокоит вас?
   Сник пригубила шерри.
   — Да. Но я знала, на что иду, когда давала клятву. И вы тоже.
   Дункан сделал глоток бурбона.
   — Да ничего вы не знали. Никто из нас не знал. Мы не имели ни малейшего представления о принципах ВПТ. Знали только, что они выступают против правительства. А это весьма неопределенная позиция. Каковы конечные цели? Какое правительство они сами хотят установить? Каковы шансы ВПТ свергнуть тех, кто у власти? Размеры организации? А если это всего лишь группа сопляков, играющих в повстанцев? Или она действительно многочисленна и сильна?
   Дункан еще глотнул бурбона, поставил стакан.
   — Я по-настоящему устал бродить впотьмах, обдирая свою шкуру.
   Сник не успела ответить. В таверне поднялся невероятный шум, все вскочили, с криками и воплями хлопая в ладоши — на экране появились свежие новости. На мониторе плыл текст новых правил и законов. В правом верхнем углу экранов сменялись лица дикторов, читавших текст. Голоса их были не слышны: крики посетителей таверны заглушали все.
   Дункан склонился над столом, приблизив лицо к Кэбтэбу и Сник.
   — Не понимаю, какого черта они так радуются? — громко сказал он.
   — Видите ли, спутники будут следить за людьми только, когда они на улицах, на мостах или в лодках! Как будто внутри башен мало понатыкано мониторов! Почему не отменили слежку в таких городах, как Манхэттен? Это что-то да значит! Там все просматривается со спутников!
   — По всей видимости, правительство проявляет осторожность и, если эксперимент удастся, его распространят и на открытые города? — сказала Сник.
   — Им не нужен успех эксперимента, — нахмурился Дункан.
   Сник воздела руки:
   — Что будет? Неужели эти люди превратятся в обезьян?
   — Если эти крикуны зайдут слишком далеко, я сам заткну им глотки, — прорычал Кэбтэб. Странно звучали подобные угрозы из уст обычно спокойного, уравновешенного падре. Дункан подумают, что гиганта, наверно, просто раздражают эти обезьяньи вопли и прыганье обитателей таверны.
   Дункан снова посмотрел на экран. Всем гражданам вменялось в обязанность получить распечатку текста с указом о «новом порядке», внимательнейшим образом изучить его и вести себя соответственно. Надо будет сделать это по приходе домой, заметил Дункан про себя. Можно не сомневаться, что, как и всегда в подобных случаях, примерно тринадцать процентов граждан не выполнят распоряжение властей. Проводимая уже почти две тысячи облет правительственная кампания по обработке взрослого населения, призванная внушить людям необходимость понимания политики властей и полного энтузиазма в отношении к ней, так и не дала сколь-нибудь заметных результатов. О ее совершенном провале говорил хотя бы тот факт, что по статистике число людей, рождающихся политически индифферентными, нисколько не уменьшилось. Лишь небольшое число людей было аполитично по философским соображениям. Остальные аполитичны генетически. Правительственные чиновники в тайне были рады этому обстоятельству, хотя публично призывали потенциальных избирателей к общественной активности. На самом же деле наличие в обществе большого числа ППГ (политически пассивных граждан) значительно облегчало правительству протаскивание своей программы.
   — Мне не стоило бы даже мысленно употреблять столь грубые и унижающие достоинство людей слова, — согласился Кэбтэб. — Никто не имеет права на подобные обобщения, даже тот, кто, как я, рожден делать общие выводы. Не следовало мне так говорить, хотя в словах этих, боюсь, есть доля истины и немалая. Но если бы это и было полной правдой, не должен я так выражаться. Мне надо было молиться за заблудших грубых людей, за этих ослов, осмелившихся называться разумными людьми. Ну, а я-то сам разве лучше их хоть в каком-нибудь отношении? Я разбрасываю не камни. Нет. Я разбрасываю грязь, но грязь не может причинить боли и легко отмывается. Я…
   — Думаю, мне пора домой, — сказала Сник, поднимаясь. — Подобные разговоры ни к чему не ведут. Мне просто скучно. Я устала, и у меня болит голова. Вы что-то говорили про грязь, падре. У меня такое чувство, что я увязла в грязи. Хуже того, я провалилась в нее по самую шею.
   — Жаль, — сказал Дункан. — А я-то хотел познакомиться с вашим новым любовником.
   Он тут же пожалел о сказанном, как-то само вырвалось.
   Пантея Сник удивилась.
   — У меня нет любовника — ни старого, ни нового. Но вам-то какое до этого дело?
   — Но вы сказали…
   — Я сказала?.. А, понимаю, о чем вы. Я сказала, что я не одна в квартире. Но он не любовник, просто был у меня в гостях. Вы что, ревнуете? — улыбнулась Сник.
   Дункан открыл было рот, инстинктивно собираясь отвергнуть ее догадку, но, судорожно сжав горло, подавил в себе первый порыв.
   — Да, ревную.
   — Не хотите ли вы сказать, что влюблены в меня?
   Сник не выглядела удивленной, скорее эта мысль сама поспешно облеклась в слова…
   — Да, влюблен.
   Она глотнула воздух.
   — Я не знала… вы никогда не показывали… ни единого знака…
   — Теперь вы знаете.
   — Ради Бога! — громко прервал их Кэбтэб. — Ну кто же так ухаживает? В таком месте… шум, толпа… разве такой должна быть романтическая сцена, разве здесь можно признаваться в любви?
   — Не смущайтесь, падре, — сказала Сник. — Уж так случилось. Я даже рада, что это произошло здесь, когда мы не наедине.
   — Почему же? — спросил Дункан.
   Положив руки на стол. Сник наклонилась к Дункану.
   — Потому, что здесь легче сказать то, что я должна сказать. Сожалею, Эндрю, но… в самом деле, вы мне нравитесь, я преклоняюсь перед вами. В некотором смысле, вы — мой герой. Вы же вытащили меня из этого идиотского склада, спасли, вернули меня к жизни. Но…
   — Вы не любите меня.
   — Я чувствую к вам симпатию, это несомненно.
   Она выпрямилась.
   — Но это все. Я не люблю вас. У меня нет к вам влечения, страсти. Не хочу причинять вам боль, но что я могу с этим поделать. Вот так. Это честный ответ.
   — Благодарю вас, — сказал он, удивляясь, что голос его звучит твердо. Слава Богу, внутренняя дрожь не выдала его.
   — Что-нибудь изменится в наших отношениях? — спросила она. — Мы же все-таки работаем вместе… Вы не возненавидите меня?
   — Я немного ошеломлен… плохо соображаю, — ответил Дункан. — Не знаю, что чувствую. Для меня это удар, хотя я понимаю, что это глупо. У меня не было никаких оснований ожидать, что и вы будете испытывать ко мне подобные же чувства. Ведь вы ни разу не проявили ничего такого — ни словом, ни жестом… Нет, конечно у меня нет к вам ненависти. Я казню себя, вы просто представить себе не можете, как сильно я терзаюсь, что открылся вам в своей любви. Надо было мне подождать более подходящего случая.
   — Мне тоже очень жаль, но вряд ли это что-либо изменило бы.
   Сник потрепала его по руке и направилась к выходу. Он не смотрел на нее и сидел, уткнувшись в стол.
   — Могу ли я тебе чем-нибудь помочь? — тихо произнес Кэбтэб.
   — Да, — еще тише ответил Дункан. — Оставь меня одного.
   — Надеюсь, ты не собираешься напиться, а потом угодить в какую-нибудь историю? Помни, тебе нельзя привлекать внимание шпиков.
   Дункан встал.
   — Нет, я иду домой. Не знаю, чем займусь, просто не хочу, чтобы кто-нибудь сейчас видел меня.
   В голосе падре прозвучала тревога.
   — Не думаешь ли ты покончить с собой?
   Дункан рассмеялся, едва сдержав спазм в горле — предвестник рыдания.
   — Нет! Клянусь Богом! Что за чушь! Разве я когда-либо давал повод подумать, что способен на такое?
   — Для твоей души наступила темная ночь. Поверь мне, со мной случалось такое. Если бы я только мог помочь тебе…
   — Увидимся завтра, — сказал Дункан. Он направился к выходу. Падре ошибался. Душа Дункана не утонула в беспросветной ночи. Внутри него разлился яркий, хоть и искаженный болью, свет, словно лучи его изгибались под разными углами вокруг него. И свет этот, ослепительно яркий, был еще и холодный, очень холодный.