Страница:
– Как дела, дружище?
– Благодарю вас… не знаю.
– Ну, ничего, может быть, ты обретешь себя сегодня.
– Я… я не могу обрести себя… и никогда не смогу, – прозвучало в ответ. Интонация и взгляд парня являли саму безнадежность.
Шриг покачал головой.
– Нечего, нечего хоронить себя раньше смерти, приятель! Наверняка все ты вспомнишь, и скорее всего в ближайшие дни. Садись-ка, посидишь с нами у камелька, отведаешь этого божественного нектара. Располагайся, будь как дома.
– Благодарю вас… лучше я пойду…
– Э-э, что это ты, дружище?
– Вы, наверное, опять станете задавать вопросы… просить, чтобы я вспомнил. А мне, когда пытаюсь, становится хуже… совсем нехорошо. Мне страшно… Поэтому позвольте мне лучше пойти поработать… Там остались еще немытые стаканы и подносы, и…
– Нет, нет, приятель, довольно на сегодня. Никакой работы! Присаживайся к огню. А что касается вопросов, ей-Богу, я не буду тебя мучить – провалиться мне на этом месте, если буду. Мы тут с Диком как раз говорили о тебе. Оказывается, ты весьма ловко орудуешь со счетами или, так сказать, с цифирью. Все эти фунты, шиллинги, фартинги и пенсы тебе нипочем – не то что нашему капралу – верно, Дик?
– И сравнивать нельзя! – подтвердил капрал, окутанный табачным дымом.
– И даже якобы подсчеты тебе нравятся? Вроде бы это занятие идет тебе на пользу… так сказать, как молоко грудному младенцу. Или нет?
– Числа помогают мне отвлечься, не вспоминать… что надо все вспомнить.
– Вот и отлично! А раз так, коль скоро тебе это по душе, не взять ли тебе на себя запись и проверку всех наших счетов? А мы, конечно, стали бы платить тебе раз в неделю за работу. Дик, ты со мной согласен?
– Ясное дело, Джаспер, всей душой!
– Нет, нет! – закричал юноша, вжимаясь в кресло. – Не надо денег!.. Не надо мне платить!.. Я не хочу никаких денег…
– Господи, помилуй! – воскликнул Шриг, моргая.
– Я ненавижу деньги!
– Чудно’! – пробормотал сыщик. – Удивительный ты человек. Нечасто встретишь подобное отношение к деньгам. Пожалуй, даже весьма нечасто!
– Очень прошу, не платите… Что мне делать с деньгами?
– Ну и вопрос! Тратить их или копить, а то – раздать…
– Спасибо вам, спасибо, но лучше… я обойдусь без них. Деньги приносят одни несчастья и страдания… Вокруг них всегда зло…
– Не смею отрицать, приятель. Но, несмотря на их зловредность, большинство людей прискорбно падки на эту заразу. Да-а, деньги, женщины и месть или, если угодно, возмездие – вот главные мотивы всех убийств и всех когда-либо совершенных преступлений! А кстати, об убийствах. Дик, ты спрашивал о деревне.
– Разве? – откликнулся капрал, удивленно воззрившись на друга.
– В деревне все прекрасно: травка зеленеет, пташки распевают и ягнята блеют – этакая сельская идиллия, просто душа радуется! Ты спрашивал, что там интересного, в той местности, что достопримечательного? В том графстве, скажу я тебе, Дик, на редкость приятный ландшафт. Холмы этакие пологие, зеленые и тянутся все вверх и вверх, хоть их и называют «Даунз»[1]. Ну не забавно ли, что верх назвали низом? Мне это непонятно, хоть убей. А впрочем, ладно, пусть себе зовутся «Даунз». Ты спрашиваешь, где это? – продолжал Шриг, выбивая трубку о каблук и поглядывая вскользь на согбенную фигуру в кресле у камина. – Где все эти так называемые спуски, которые на самом деле подъемы, с беспечными ягнятами, спрашиваешь ты. Я отвечаю: в Сассексе… Эге, приятель, тебя снова что-то беспокоит? – внезапно спросил он, ибо молодой человек еще сильнее вжался в кресло, обхватил руками забинтованную голову, и не то стон, не то вздох сорвался с его дрожащих губ:
– Сассекс!
– Что с тобой?
– Нет, ничего, ничего… Я только на мгновение подумал… Мне показалось… Но я не могу… не могу вспомнить.
– И не мучь себя, не нужно! – посоветовал Шриг, отечески похлопывая его по дрожащему плечу. – На чем бишь мы остановились, Дик? А, речь шла о Сассексе! И за каким, ты спросишь, лешим меня понесло в Сассекс, в этот пастушеский рай? Я отвечу: по делу об убийстве. Да, Дик, убийство из-за денег, такие вот дела. Правда, само убийство этого молодого джентльмена, сэра Дэвида Лоринга, произо…
– Дэвид… Лоринг?!
Безымянный в мгновение ока очутился на ногах, чуть не свалив загромыхавшее кресло. Он оторопело уставился на Шрига широко открытыми глазами, откинув забинтованную голову, и бледное лицо его, как и сутулая фигура, разом преобразилось.
– Дэвид Лоринг?
На щеках вспыхнул румянец, а трепещущие ноздри и расширенные зрачки были столь выразительны, что Шриг и Роу сами несколько опешили. Но в следующую же секунду длинные руки парня стали бессмысленно дергаться, хватать трясущимися пальцами пустоту, голова свесилась на грудь, и он, зажмурив глаза, издал уже знакомый, полный страдания и безысходности стон.
– О-о… Боже… не могу… Я не могу!.. – И молодой человек снова упал в кресло, сотрясаемый беззвучными рыданиями.
Шриг мигом очутился рядом и, обняв за плечи, поднес к его губам стакан.
– Глотни-ка, парень! Выпей это! – велел он.
У капрала, в немом изумлении наблюдавшего описанную сцену, даже трубка вывалилась изо рта и грохнулась на пол. Никто не обратил на нее внимания.
– Ну как, тебе лучше, дружище?
– Благодарю вас… все в порядке… кажется.
– С чего это ты так разволновался?
– Нет, ничего… Мне показалось… Как будто пелена упала… Но… только на мгновение… Я не знаю, что это было.
– А может быть, тебе знакомо это имя – Дэвид Лоринг?
– Нет!.. Или да… Не знаю… Я не помню…
– Ну, это имя не из тех, которые легко забыть. Дэвид Лоринг… Так звали молодого джентльмена, наследника большого состояния, который сел однажды на корабль, плывший к нам на Остров[2] из Вирджинии – это в Америке… Оный молодой джентльмен собирался в Лоринг-Чейз – прекрасное обширное поместье в Сассексе, одном из южных графств… Дэвид Лоринг из Чарлстона, в Вирджинии, который направлялся в Лоринг-Чейз, в Сассексе, и так туда и не добрался… Подумай!
Мертвенно-бледная полоска лба ниже марлевой повязки покрылась капельками пота, пальцы яростно впились в бинты, глаза застыли в одной точке. Всю силу воли парень вложил в отчаянную попытку воскресить забрезжившее было воспоминание. В комнате повисла напряженная тишина. Шриг и Роу сочувственно и выжидательно смотрели на несчастного. Внезапно тягостное молчание разорвали стон и детские всхлипы.
– Нет, не могу я, не могу! Не спрашивайте меня… мне плохо! Простите… я пойду… прилягу…
– И хорошо, и правильно сделаешь, – с готовностью согласился Шриг. – А то все работаешь, отдыха себе не даешь. Спокойной ночи, дружище, и выспись как следует! – С этими словами Шриг ободряюще стиснул его вялую руку и, проводив до двери, стоял, глядя вслед неуклюжей фигуре, пока она не скрылась, шаркая, за поворотом в узкий коридор.
– Эх, бедолага! – воскликнул капрал, прислушиваясь к доносившимся с лестницы звукам неуверенной, спотыкающейся походки. – Чего ты добиваешься от него, Джаспер?
Сыщик достал щипцами из огня тлеющий уголек и, раскурив от него новую трубку, ответил:
– Понимаешь ли, Дик, я не могу рассказать тебе всего, иначе ты бы весьма-а удивился! Ах, если бы я мог посвятить тебя в свои соображения! Ты был бы просто поражен. Только вот с доказательствами у меня загвоздка, черт бы их побрал, поэтому я не скажу ни слова. Разве что об одном: узнав о том убийстве, я спросил себя: кому оно выгодно? Что послужило мотивом? Понимаешь, Дик? Отлично! Но – черт меня побери! – не успел я придумать великолепнейшую версию, как появление мистера Ничегонепомнящего не оставляет от нее камня на камне. Или, так сказать, самым безжалостным образом разбивает все мои умопостроения. Я в тупике, Дик, в полной растерянности; моя великолепная теория рухнула… И виной всему чересчур длинные мизинцы, которым полагается быть короче остальных пальцев! Этакая незадача, Дик, и ничего тут не поделаешь.
– Понятно, Джаспер, – сказал капрал, приглаживая свои ухоженные бакенбарды металлическим крючком, и покачал красивой головой. – Хотя, признаться, я не уловил, что за камни ты имеешь в виду… ну просто ни бум-бум!
– Я и не предполагал, что ты поймешь, Дик… А теперь, мой друг, что ты скажешь насчет того, чтобы повторить твой «Бесподобный», прежде чем мы отправимся на боковую?
– С превеликим удовольствием, Джаспер! – обрадовался капрал, поднимаясь. – Но, возвращаясь к этому бедному малому… Его речь, Джаспер. Он как-то странно говорит. А на иностранца не похож, совсем даже не похож. Только я никогда прежде не слышал такого говора, как у него.
– Дик, ты не бывал в Америке?
– Не доводилось, а что?
– Ничего, Дик, ничего… Возьму-ка я еще кружок лимона.
– Благодарю вас… не знаю.
– Ну, ничего, может быть, ты обретешь себя сегодня.
– Я… я не могу обрести себя… и никогда не смогу, – прозвучало в ответ. Интонация и взгляд парня являли саму безнадежность.
Шриг покачал головой.
– Нечего, нечего хоронить себя раньше смерти, приятель! Наверняка все ты вспомнишь, и скорее всего в ближайшие дни. Садись-ка, посидишь с нами у камелька, отведаешь этого божественного нектара. Располагайся, будь как дома.
– Благодарю вас… лучше я пойду…
– Э-э, что это ты, дружище?
– Вы, наверное, опять станете задавать вопросы… просить, чтобы я вспомнил. А мне, когда пытаюсь, становится хуже… совсем нехорошо. Мне страшно… Поэтому позвольте мне лучше пойти поработать… Там остались еще немытые стаканы и подносы, и…
– Нет, нет, приятель, довольно на сегодня. Никакой работы! Присаживайся к огню. А что касается вопросов, ей-Богу, я не буду тебя мучить – провалиться мне на этом месте, если буду. Мы тут с Диком как раз говорили о тебе. Оказывается, ты весьма ловко орудуешь со счетами или, так сказать, с цифирью. Все эти фунты, шиллинги, фартинги и пенсы тебе нипочем – не то что нашему капралу – верно, Дик?
– И сравнивать нельзя! – подтвердил капрал, окутанный табачным дымом.
– И даже якобы подсчеты тебе нравятся? Вроде бы это занятие идет тебе на пользу… так сказать, как молоко грудному младенцу. Или нет?
– Числа помогают мне отвлечься, не вспоминать… что надо все вспомнить.
– Вот и отлично! А раз так, коль скоро тебе это по душе, не взять ли тебе на себя запись и проверку всех наших счетов? А мы, конечно, стали бы платить тебе раз в неделю за работу. Дик, ты со мной согласен?
– Ясное дело, Джаспер, всей душой!
– Нет, нет! – закричал юноша, вжимаясь в кресло. – Не надо денег!.. Не надо мне платить!.. Я не хочу никаких денег…
– Господи, помилуй! – воскликнул Шриг, моргая.
– Я ненавижу деньги!
– Чудно’! – пробормотал сыщик. – Удивительный ты человек. Нечасто встретишь подобное отношение к деньгам. Пожалуй, даже весьма нечасто!
– Очень прошу, не платите… Что мне делать с деньгами?
– Ну и вопрос! Тратить их или копить, а то – раздать…
– Спасибо вам, спасибо, но лучше… я обойдусь без них. Деньги приносят одни несчастья и страдания… Вокруг них всегда зло…
– Не смею отрицать, приятель. Но, несмотря на их зловредность, большинство людей прискорбно падки на эту заразу. Да-а, деньги, женщины и месть или, если угодно, возмездие – вот главные мотивы всех убийств и всех когда-либо совершенных преступлений! А кстати, об убийствах. Дик, ты спрашивал о деревне.
– Разве? – откликнулся капрал, удивленно воззрившись на друга.
– В деревне все прекрасно: травка зеленеет, пташки распевают и ягнята блеют – этакая сельская идиллия, просто душа радуется! Ты спрашивал, что там интересного, в той местности, что достопримечательного? В том графстве, скажу я тебе, Дик, на редкость приятный ландшафт. Холмы этакие пологие, зеленые и тянутся все вверх и вверх, хоть их и называют «Даунз»[1]. Ну не забавно ли, что верх назвали низом? Мне это непонятно, хоть убей. А впрочем, ладно, пусть себе зовутся «Даунз». Ты спрашиваешь, где это? – продолжал Шриг, выбивая трубку о каблук и поглядывая вскользь на согбенную фигуру в кресле у камина. – Где все эти так называемые спуски, которые на самом деле подъемы, с беспечными ягнятами, спрашиваешь ты. Я отвечаю: в Сассексе… Эге, приятель, тебя снова что-то беспокоит? – внезапно спросил он, ибо молодой человек еще сильнее вжался в кресло, обхватил руками забинтованную голову, и не то стон, не то вздох сорвался с его дрожащих губ:
– Сассекс!
– Что с тобой?
– Нет, ничего, ничего… Я только на мгновение подумал… Мне показалось… Но я не могу… не могу вспомнить.
– И не мучь себя, не нужно! – посоветовал Шриг, отечески похлопывая его по дрожащему плечу. – На чем бишь мы остановились, Дик? А, речь шла о Сассексе! И за каким, ты спросишь, лешим меня понесло в Сассекс, в этот пастушеский рай? Я отвечу: по делу об убийстве. Да, Дик, убийство из-за денег, такие вот дела. Правда, само убийство этого молодого джентльмена, сэра Дэвида Лоринга, произо…
– Дэвид… Лоринг?!
Безымянный в мгновение ока очутился на ногах, чуть не свалив загромыхавшее кресло. Он оторопело уставился на Шрига широко открытыми глазами, откинув забинтованную голову, и бледное лицо его, как и сутулая фигура, разом преобразилось.
– Дэвид Лоринг?
На щеках вспыхнул румянец, а трепещущие ноздри и расширенные зрачки были столь выразительны, что Шриг и Роу сами несколько опешили. Но в следующую же секунду длинные руки парня стали бессмысленно дергаться, хватать трясущимися пальцами пустоту, голова свесилась на грудь, и он, зажмурив глаза, издал уже знакомый, полный страдания и безысходности стон.
– О-о… Боже… не могу… Я не могу!.. – И молодой человек снова упал в кресло, сотрясаемый беззвучными рыданиями.
Шриг мигом очутился рядом и, обняв за плечи, поднес к его губам стакан.
– Глотни-ка, парень! Выпей это! – велел он.
У капрала, в немом изумлении наблюдавшего описанную сцену, даже трубка вывалилась изо рта и грохнулась на пол. Никто не обратил на нее внимания.
– Ну как, тебе лучше, дружище?
– Благодарю вас… все в порядке… кажется.
– С чего это ты так разволновался?
– Нет, ничего… Мне показалось… Как будто пелена упала… Но… только на мгновение… Я не знаю, что это было.
– А может быть, тебе знакомо это имя – Дэвид Лоринг?
– Нет!.. Или да… Не знаю… Я не помню…
– Ну, это имя не из тех, которые легко забыть. Дэвид Лоринг… Так звали молодого джентльмена, наследника большого состояния, который сел однажды на корабль, плывший к нам на Остров[2] из Вирджинии – это в Америке… Оный молодой джентльмен собирался в Лоринг-Чейз – прекрасное обширное поместье в Сассексе, одном из южных графств… Дэвид Лоринг из Чарлстона, в Вирджинии, который направлялся в Лоринг-Чейз, в Сассексе, и так туда и не добрался… Подумай!
Мертвенно-бледная полоска лба ниже марлевой повязки покрылась капельками пота, пальцы яростно впились в бинты, глаза застыли в одной точке. Всю силу воли парень вложил в отчаянную попытку воскресить забрезжившее было воспоминание. В комнате повисла напряженная тишина. Шриг и Роу сочувственно и выжидательно смотрели на несчастного. Внезапно тягостное молчание разорвали стон и детские всхлипы.
– Нет, не могу я, не могу! Не спрашивайте меня… мне плохо! Простите… я пойду… прилягу…
– И хорошо, и правильно сделаешь, – с готовностью согласился Шриг. – А то все работаешь, отдыха себе не даешь. Спокойной ночи, дружище, и выспись как следует! – С этими словами Шриг ободряюще стиснул его вялую руку и, проводив до двери, стоял, глядя вслед неуклюжей фигуре, пока она не скрылась, шаркая, за поворотом в узкий коридор.
– Эх, бедолага! – воскликнул капрал, прислушиваясь к доносившимся с лестницы звукам неуверенной, спотыкающейся походки. – Чего ты добиваешься от него, Джаспер?
Сыщик достал щипцами из огня тлеющий уголек и, раскурив от него новую трубку, ответил:
– Понимаешь ли, Дик, я не могу рассказать тебе всего, иначе ты бы весьма-а удивился! Ах, если бы я мог посвятить тебя в свои соображения! Ты был бы просто поражен. Только вот с доказательствами у меня загвоздка, черт бы их побрал, поэтому я не скажу ни слова. Разве что об одном: узнав о том убийстве, я спросил себя: кому оно выгодно? Что послужило мотивом? Понимаешь, Дик? Отлично! Но – черт меня побери! – не успел я придумать великолепнейшую версию, как появление мистера Ничегонепомнящего не оставляет от нее камня на камне. Или, так сказать, самым безжалостным образом разбивает все мои умопостроения. Я в тупике, Дик, в полной растерянности; моя великолепная теория рухнула… И виной всему чересчур длинные мизинцы, которым полагается быть короче остальных пальцев! Этакая незадача, Дик, и ничего тут не поделаешь.
– Понятно, Джаспер, – сказал капрал, приглаживая свои ухоженные бакенбарды металлическим крючком, и покачал красивой головой. – Хотя, признаться, я не уловил, что за камни ты имеешь в виду… ну просто ни бум-бум!
– Я и не предполагал, что ты поймешь, Дик… А теперь, мой друг, что ты скажешь насчет того, чтобы повторить твой «Бесподобный», прежде чем мы отправимся на боковую?
– С превеликим удовольствием, Джаспер! – обрадовался капрал, поднимаясь. – Но, возвращаясь к этому бедному малому… Его речь, Джаспер. Он как-то странно говорит. А на иностранца не похож, совсем даже не похож. Только я никогда прежде не слышал такого говора, как у него.
– Дик, ты не бывал в Америке?
– Не доводилось, а что?
– Ничего, Дик, ничего… Возьму-ка я еще кружок лимона.
Глава VII,
в которой безымянный герой отправляется в путь
«Лоринг-Чейз… Сассекс…»
Он неподвижно сидел с ногами на постели и, уткнувшись подбородком в колени, глядел в одну точку широко открытыми глазами. Комната была погружена во мрак. Мистер Шриг с капралом Диком давно протопали наверх; далекие часы пробили полночь.
«Лоринг-Чейз, Сассекс!»
В сумятице, царившей в голове, среди обрывков мыслей и кошмаров, которые ворочались в сознании, мучительно, но тщетно силившемся пробиться сквозь стену окутавшего прошлое тумана, эти слова посеяли особенную тревогу. Они будили в памяти смутное движение неясных теней, вспышки образов из другого мира – мира, в котором существовала надежда, где жили честолюбивые устремления… где сам он был другим. Кто он? Что собой представляет? Как вышло, что он потерялся в этой страшной, полной невыразимых кошмаров мгле?
Невидимые часы пробили час, потом два и, наконец, три. Узкое окошко напротив кровати посерело, на востоке зажглась бледная полоска занимавшейся зари. Вздохнув, человек без прошлого поднял тяжелую голову, спустил ноги и, встав с постели, подкрался к окну. Прижимаясь лбом к стеклу, он долго вглядывался в расплывчатые очертания черепичных крыш и покосившихся труб, которые стояли, словно призраки, окутанные саваном стелющихся дымов.
«Лоринг-Чейз, Сассекс!»
Вдруг его сутулая спина выпрямилась, тусклые глаза загорелись. «Лоринг-Чейз, Сассекс!» Суметь бы туда попасть! Быть может, там он нашел бы ответ на все свои мучительные вопросы… Значит, надо добраться до этого места!
Он крадучись приблизился к двери, открыл ее бесшумно и застыл, напряженно прислушиваясь. Откуда-то неподалеку доносился протяжный храп, заглушенный одеялом. Медленно, с предельной осторожностью молодой человек пересек узкую площадку лестницы и начал спускаться по крутым ступенькам. Каждый скрип старых рассохшихся половиц заставлял его затаив дыхание останавливаться, но слышал он лишь стук своего сердца и отдаляющийся храп. Наконец, достигнув выхода и тихо сняв цепочки и задвижки, он шагнул в холодный предрассветный сумрак. Осторожно прикрыл дверь, боязливо огляделся, посмотрел на небо и заторопился прочь.
Он убегал все дальше и дальше, наугад по пустынным улицам, как вдруг, повернув за угол, испуганно отпрянул, чуть не налетев на караульную будку, в которой сонно посапывал нахохлившийся в своей шинели стражник.
Стражи порядка даже дремлют бдительно. Мгновенно пробудившись от звука шагов, караульный открыл глаза и хмуро прорычал:
– А ну-ка, ну-ка, иди сюда! Ты куда это несешься спозаранку?
– Будьте любезны, не могли бы вы указать мне дорогу в… Лоринг-Чейз, Сассекс?
– Сассекс?! – переспросил стражник, нахмурившись еще сильнее. – Ха, Сассекс! Что за вздор! Ты что, хочешь сказать, будто тебе прямо сейчас приспичило в твой Сассекс? – Он выскочил из будки и принялся, чтобы согреться, махать руками и приседать, притопывая на одном месте. Глаза его между тем с растущей подозрительностью разглядывали раннего прохожего.
– Что ты здесь делаешь? И почему у тебя на голове повязка? А?
– Меня ранили.
– Кто? Почему?
– Я… не знаю.
– Ага! А где твоя шляпа?
– Н-не помню…
– Так-так. И, конечно, не помнишь джентльмена, у которого стянул эту одежду?
– Это моя собственная одежда… я так думаю… Но, прошу вас, подскажите мне, как найти дорогу в Сассекс.
– Сассекс! – презрительно фыркнув, повторил караульный. – Глаза б на тебя не глядели! Сассекс, говоришь? Пьянчуга ты, гуляка, вот что я тебе подскажу. Ходят тут всякие ни свет ни заря… Путешественник!
– Благодарю вас, но куда мне все-таки идти?
– На все четыре стороны! Куда глаза глядят! И не приставай ко мне больше со своим Сассексом!
Робкий пешеход, встревоженный и совершенно сбитый с толку, вздохнул и покорно, печально морща лоб, ни с чем заторопился прочь.
Он понуро брел по пустынным темным улицам. Многолюдный Лондон спал вместе со всеми своими обитателями, которые в дневные часы, бывало, запруживали площади и тротуары так, что яблоку негде упасть. Но даже в эту рань до слуха одинокого прохожего доносился глухой, никогда не смолкающий шум грохочущих по булыжным мостовым повозок и телег, на которых окрестные крестьяне везли товар на рынок.
Великий город начинал неспешно пробуждаться. Из несметного множества труб, расчерчивая бурыми полосками светлеющее небо, поднимался ленивый дымок; распахивались двери; гулкие улицы наполнялись эхом от звука шагов, топота копыт и скрипа рессор – сначала редких, но по мере наступления рассвета сливавшихся в негромкий, но и неумолчный гул. Потом могучий город окончательно стряхнул с себя сон и во всю мочь загрохотал колесами экипажей, зазвенел копытами лошадей, закричал голосами возниц и кучеров, затопал каблуками и зашаркал подошвами.
Со всех сторон толкаемый, пихаемый куда-то спешащими людьми, ошеломленный и испуганный лондонскими толпами и шумом, в котором безрассудному герою слышался рев морского шторма, он, прижимаясь к стенам домов, весь дрожа – словом, вовсе не геройски, – кое-как продвигался вперед.
Никто не обращал на него ровным счетом никакого внимания. Редкие прохожие, к которым он осмеливался обратиться с вопросом о дороге, либо, смерив его недоуменным взглядом, неодобрительно качали головой, либо, что было хуже всего, принимались насмехаться и издевательски постукивать пальцем себе по лбу. В конце концов какой-то сжалившийся разносчик показал ему на юго-восток. Так неопытный путешественник добрался до Лондонского моста, где решил передохнуть. Склонившись над перилами, он долго смотрел на темные, мрачные воды реки. Плавное, равнодушное течение внушало смутный страх и притягивало, завораживая.
Долго стоял он и смотрел вниз, ни о чем не думая и не в силах оторваться от перил, борясь лишь с ужасом, сжимавшим внутренности, как вдруг чья-то рука схватила его за локоть. Молодой человек, вздрогнув, оглянулся. Перед ним стояла женщина, одетая в бедное, поношенное платье.
– Не смотри туда, – со страхом прошептала она. – Не смотри, или река заманит и не отпустит, как заманила уже многих… как чуть не заманила и меня. Не смотри на нее, парень! Жизнь не настолько тяжела, как порой кажется. Я знаю, о чем говорю, со мной ведь она тоже скверно обошлась. Ах, да что там – хуже, чем скверно. Во мне все умерло тогда, много лет назад… все добрые чувства… Но я не поддалась искушению, потому что подумала о матери… Она живет в деревне и думает, что жизнь моя наладилась. Я бросила ее, сбежала в Лондон, в этот рассадник зла. О Господи, как я его ненавижу!
– Почему же вы не вернетесь? – спросил он сочувственно. – Уехали бы назад, в деревню.
– Я не могу… Не смею. И никогда не посмею. Лондон не отпускает меня. И никогда не отпустит.
– Да, он крепко держит свою добычу. Слышите – рычит? Словно дикий зверь…
– Что вы сказали, молодой человек?
– Это звериный рык. Голос Зверя.
Женщина с опаской покосилась на него и покачала головой.
– Во всяком случае, прошу вас, не смотрите на воду! Не смотрите, иначе река возьмет вас, как чуть не забрала меня. А может быть, и заберет в конце концов. Уходите, бегите отсюда, пока есть силы.
– Да, – ответил он, – я как раз собирался в Сассекс.
Женщина тихо вскрикнула и спрятала лицо в видавшую виды шаль. Ее плечи задрожали.
– Почему вы плачете? Я сказал что-нибудь не то? – спросил обеспокоенный собеседник.
Она сдержала рыдания.
– Я родилась там, в Сассексе. И моя старушка мать до сих пор живет в Льюисе. У нее там крохотная мелочная лавка сразу за мостом. Зовут миссис Мартин… Я знаю, она до сих пор ночей не спит – все обо мне тревожится. Если вам, молодой человек, доведется оказаться в тех местах, может, заглянете к ней? Скажете, что ее Нэнси прекрасно устроилась и… вполне счастлива… – И она, уткнувшись лицом в шаль, опять заплакала. – Вы ведь не откажете бедной, несчастной женщине?
– Я непременно выполню вашу просьбу.
– Благослови вас Бог! Ну, идите же. Дорога туда долгая. Прощайте, желаю удачи, и пусть… пусть Господь будет к вам милосерден.
С последними словами она закуталась в свою шаль, слабо улыбнулась сквозь слезы и затерялась в толпе прохожих. А молодой человек, обратившись к зверем рыкающему городу спиной, зашагал навстречу неведомым приключениям.
«Лоринг-Чейз… Сассекс…»
Он неподвижно сидел с ногами на постели и, уткнувшись подбородком в колени, глядел в одну точку широко открытыми глазами. Комната была погружена во мрак. Мистер Шриг с капралом Диком давно протопали наверх; далекие часы пробили полночь.
«Лоринг-Чейз, Сассекс!»
В сумятице, царившей в голове, среди обрывков мыслей и кошмаров, которые ворочались в сознании, мучительно, но тщетно силившемся пробиться сквозь стену окутавшего прошлое тумана, эти слова посеяли особенную тревогу. Они будили в памяти смутное движение неясных теней, вспышки образов из другого мира – мира, в котором существовала надежда, где жили честолюбивые устремления… где сам он был другим. Кто он? Что собой представляет? Как вышло, что он потерялся в этой страшной, полной невыразимых кошмаров мгле?
Невидимые часы пробили час, потом два и, наконец, три. Узкое окошко напротив кровати посерело, на востоке зажглась бледная полоска занимавшейся зари. Вздохнув, человек без прошлого поднял тяжелую голову, спустил ноги и, встав с постели, подкрался к окну. Прижимаясь лбом к стеклу, он долго вглядывался в расплывчатые очертания черепичных крыш и покосившихся труб, которые стояли, словно призраки, окутанные саваном стелющихся дымов.
«Лоринг-Чейз, Сассекс!»
Вдруг его сутулая спина выпрямилась, тусклые глаза загорелись. «Лоринг-Чейз, Сассекс!» Суметь бы туда попасть! Быть может, там он нашел бы ответ на все свои мучительные вопросы… Значит, надо добраться до этого места!
Он крадучись приблизился к двери, открыл ее бесшумно и застыл, напряженно прислушиваясь. Откуда-то неподалеку доносился протяжный храп, заглушенный одеялом. Медленно, с предельной осторожностью молодой человек пересек узкую площадку лестницы и начал спускаться по крутым ступенькам. Каждый скрип старых рассохшихся половиц заставлял его затаив дыхание останавливаться, но слышал он лишь стук своего сердца и отдаляющийся храп. Наконец, достигнув выхода и тихо сняв цепочки и задвижки, он шагнул в холодный предрассветный сумрак. Осторожно прикрыл дверь, боязливо огляделся, посмотрел на небо и заторопился прочь.
Он убегал все дальше и дальше, наугад по пустынным улицам, как вдруг, повернув за угол, испуганно отпрянул, чуть не налетев на караульную будку, в которой сонно посапывал нахохлившийся в своей шинели стражник.
Стражи порядка даже дремлют бдительно. Мгновенно пробудившись от звука шагов, караульный открыл глаза и хмуро прорычал:
– А ну-ка, ну-ка, иди сюда! Ты куда это несешься спозаранку?
– Будьте любезны, не могли бы вы указать мне дорогу в… Лоринг-Чейз, Сассекс?
– Сассекс?! – переспросил стражник, нахмурившись еще сильнее. – Ха, Сассекс! Что за вздор! Ты что, хочешь сказать, будто тебе прямо сейчас приспичило в твой Сассекс? – Он выскочил из будки и принялся, чтобы согреться, махать руками и приседать, притопывая на одном месте. Глаза его между тем с растущей подозрительностью разглядывали раннего прохожего.
– Что ты здесь делаешь? И почему у тебя на голове повязка? А?
– Меня ранили.
– Кто? Почему?
– Я… не знаю.
– Ага! А где твоя шляпа?
– Н-не помню…
– Так-так. И, конечно, не помнишь джентльмена, у которого стянул эту одежду?
– Это моя собственная одежда… я так думаю… Но, прошу вас, подскажите мне, как найти дорогу в Сассекс.
– Сассекс! – презрительно фыркнув, повторил караульный. – Глаза б на тебя не глядели! Сассекс, говоришь? Пьянчуга ты, гуляка, вот что я тебе подскажу. Ходят тут всякие ни свет ни заря… Путешественник!
– Благодарю вас, но куда мне все-таки идти?
– На все четыре стороны! Куда глаза глядят! И не приставай ко мне больше со своим Сассексом!
Робкий пешеход, встревоженный и совершенно сбитый с толку, вздохнул и покорно, печально морща лоб, ни с чем заторопился прочь.
Он понуро брел по пустынным темным улицам. Многолюдный Лондон спал вместе со всеми своими обитателями, которые в дневные часы, бывало, запруживали площади и тротуары так, что яблоку негде упасть. Но даже в эту рань до слуха одинокого прохожего доносился глухой, никогда не смолкающий шум грохочущих по булыжным мостовым повозок и телег, на которых окрестные крестьяне везли товар на рынок.
Великий город начинал неспешно пробуждаться. Из несметного множества труб, расчерчивая бурыми полосками светлеющее небо, поднимался ленивый дымок; распахивались двери; гулкие улицы наполнялись эхом от звука шагов, топота копыт и скрипа рессор – сначала редких, но по мере наступления рассвета сливавшихся в негромкий, но и неумолчный гул. Потом могучий город окончательно стряхнул с себя сон и во всю мочь загрохотал колесами экипажей, зазвенел копытами лошадей, закричал голосами возниц и кучеров, затопал каблуками и зашаркал подошвами.
Со всех сторон толкаемый, пихаемый куда-то спешащими людьми, ошеломленный и испуганный лондонскими толпами и шумом, в котором безрассудному герою слышался рев морского шторма, он, прижимаясь к стенам домов, весь дрожа – словом, вовсе не геройски, – кое-как продвигался вперед.
Никто не обращал на него ровным счетом никакого внимания. Редкие прохожие, к которым он осмеливался обратиться с вопросом о дороге, либо, смерив его недоуменным взглядом, неодобрительно качали головой, либо, что было хуже всего, принимались насмехаться и издевательски постукивать пальцем себе по лбу. В конце концов какой-то сжалившийся разносчик показал ему на юго-восток. Так неопытный путешественник добрался до Лондонского моста, где решил передохнуть. Склонившись над перилами, он долго смотрел на темные, мрачные воды реки. Плавное, равнодушное течение внушало смутный страх и притягивало, завораживая.
Долго стоял он и смотрел вниз, ни о чем не думая и не в силах оторваться от перил, борясь лишь с ужасом, сжимавшим внутренности, как вдруг чья-то рука схватила его за локоть. Молодой человек, вздрогнув, оглянулся. Перед ним стояла женщина, одетая в бедное, поношенное платье.
– Не смотри туда, – со страхом прошептала она. – Не смотри, или река заманит и не отпустит, как заманила уже многих… как чуть не заманила и меня. Не смотри на нее, парень! Жизнь не настолько тяжела, как порой кажется. Я знаю, о чем говорю, со мной ведь она тоже скверно обошлась. Ах, да что там – хуже, чем скверно. Во мне все умерло тогда, много лет назад… все добрые чувства… Но я не поддалась искушению, потому что подумала о матери… Она живет в деревне и думает, что жизнь моя наладилась. Я бросила ее, сбежала в Лондон, в этот рассадник зла. О Господи, как я его ненавижу!
– Почему же вы не вернетесь? – спросил он сочувственно. – Уехали бы назад, в деревню.
– Я не могу… Не смею. И никогда не посмею. Лондон не отпускает меня. И никогда не отпустит.
– Да, он крепко держит свою добычу. Слышите – рычит? Словно дикий зверь…
– Что вы сказали, молодой человек?
– Это звериный рык. Голос Зверя.
Женщина с опаской покосилась на него и покачала головой.
– Во всяком случае, прошу вас, не смотрите на воду! Не смотрите, иначе река возьмет вас, как чуть не забрала меня. А может быть, и заберет в конце концов. Уходите, бегите отсюда, пока есть силы.
– Да, – ответил он, – я как раз собирался в Сассекс.
Женщина тихо вскрикнула и спрятала лицо в видавшую виды шаль. Ее плечи задрожали.
– Почему вы плачете? Я сказал что-нибудь не то? – спросил обеспокоенный собеседник.
Она сдержала рыдания.
– Я родилась там, в Сассексе. И моя старушка мать до сих пор живет в Льюисе. У нее там крохотная мелочная лавка сразу за мостом. Зовут миссис Мартин… Я знаю, она до сих пор ночей не спит – все обо мне тревожится. Если вам, молодой человек, доведется оказаться в тех местах, может, заглянете к ней? Скажете, что ее Нэнси прекрасно устроилась и… вполне счастлива… – И она, уткнувшись лицом в шаль, опять заплакала. – Вы ведь не откажете бедной, несчастной женщине?
– Я непременно выполню вашу просьбу.
– Благослови вас Бог! Ну, идите же. Дорога туда долгая. Прощайте, желаю удачи, и пусть… пусть Господь будет к вам милосерден.
С последними словами она закуталась в свою шаль, слабо улыбнулась сквозь слезы и затерялась в толпе прохожих. А молодой человек, обратившись к зверем рыкающему городу спиной, зашагал навстречу неведомым приключениям.
Глава VIII,
в которой мелькает образ некой особы
Неблагодарное и утомительное занятие – подробно рассказывать о скитаниях нашего безымянного странника, вынесенных им бесчисленных унижениях, дурном обращении, которому он подвергался, осыпаемый насмешками и оскорблениями бродяг и всякого сброда, с кем сталкивал его случай. Частенько оказывался он в роли безответной игрушки в жестоких забавах тупых невеж. Полное живописание всех его злоключений не вплело бы в ткань повествования сколь-нибудь ценных нитей, не обогатило бы узора. А потому ограничимся мимолетным взглядом на одинокого путника, решительно шагающего на юг, и увидим, как от восхода до заката, в пыль и зной, сквозь ветер и дождь, забираясь на ночлег в уединенные стога или под прикрытие густых живых изгородей, вечно голодный и усталый, он неуклонно приближается к цели. Заметим мельком, как шевелятся его губы, когда у каждого из встречных он неизменно спрашивает об одном и том же – о дороге в Лоринг-Чейз, что в Сассексе.
И после этого перенесемся в слепяще-знойный, безветренный полдень, когда несколькими неделями спустя отощавший, изнуренный путешественник, еле волоча ноги, свернул с раскаленной пыльной дороги под сень деревьев прохладной рощи. Его сразу обступил зеленый сумрак, слух наполнили безмятежные, отрадные звуки – шелест листьев, чистые птичьи трели и журчание ручья. Привлеченный этим последним, самым приятным из звуков, молодой человек, в надежде утолить жажду, мучившую его с самого утра, прибавил шагу и вскоре вышел к роднику. Прозрачная вода манила и искрилась в проникавших сквозь листву солнечных лучах.
Утомленный путник вдоволь напился, ополоснул лицо и блаженно растянулся на траве; на душу его снизошел покой. Подперев голову рукой и глядя на водяные блики, молодой человек задумался и вскоре под веселое журчание погрузился в сон.
Внезапно он проснулся. Его разбудил далекий женский крик и неистовый топот копыт. Он вскочил и, продравшись сквозь густой подлесок, выбрался на широкую сводчатую тропу. Прямо на него бешеным галопом неслась высокая сильная лошадь. Верхом на лошади, низко припав к ее загривку, сидела дама. Длинные рыжие волосы, выбившись из-под украшенной перьями шляпы, развевались за спиной; руки в перчатках крепко сжимали поводья. Не успел он разглядеть все это, как опять раздался тот же дикий, яростный крик, от которого рослая серая лошадь лишь прибавила прыти, перейдя в карьер. Животное неслось, разрывая лесную тишину глухой дробью тяжелых копыт – все ближе и ближе; вот уже можно было различить над взметывавшейся и опадавшей гривой прекрасное гневное лицо, плотно сжатые губы, бледные щеки и широко открытые глаза…
Молодой человек пригнулся и, когда лошадь поравнялась с ним, прыгнул, пытаясь ухватиться за уздечку, но промахнулся и был отброшен в сторону. Сознание успело зафиксировать удар и почему-то – пламя, которое, казалось, охватило весь его мозг…
Неблагодарное и утомительное занятие – подробно рассказывать о скитаниях нашего безымянного странника, вынесенных им бесчисленных унижениях, дурном обращении, которому он подвергался, осыпаемый насмешками и оскорблениями бродяг и всякого сброда, с кем сталкивал его случай. Частенько оказывался он в роли безответной игрушки в жестоких забавах тупых невеж. Полное живописание всех его злоключений не вплело бы в ткань повествования сколь-нибудь ценных нитей, не обогатило бы узора. А потому ограничимся мимолетным взглядом на одинокого путника, решительно шагающего на юг, и увидим, как от восхода до заката, в пыль и зной, сквозь ветер и дождь, забираясь на ночлег в уединенные стога или под прикрытие густых живых изгородей, вечно голодный и усталый, он неуклонно приближается к цели. Заметим мельком, как шевелятся его губы, когда у каждого из встречных он неизменно спрашивает об одном и том же – о дороге в Лоринг-Чейз, что в Сассексе.
И после этого перенесемся в слепяще-знойный, безветренный полдень, когда несколькими неделями спустя отощавший, изнуренный путешественник, еле волоча ноги, свернул с раскаленной пыльной дороги под сень деревьев прохладной рощи. Его сразу обступил зеленый сумрак, слух наполнили безмятежные, отрадные звуки – шелест листьев, чистые птичьи трели и журчание ручья. Привлеченный этим последним, самым приятным из звуков, молодой человек, в надежде утолить жажду, мучившую его с самого утра, прибавил шагу и вскоре вышел к роднику. Прозрачная вода манила и искрилась в проникавших сквозь листву солнечных лучах.
Утомленный путник вдоволь напился, ополоснул лицо и блаженно растянулся на траве; на душу его снизошел покой. Подперев голову рукой и глядя на водяные блики, молодой человек задумался и вскоре под веселое журчание погрузился в сон.
Внезапно он проснулся. Его разбудил далекий женский крик и неистовый топот копыт. Он вскочил и, продравшись сквозь густой подлесок, выбрался на широкую сводчатую тропу. Прямо на него бешеным галопом неслась высокая сильная лошадь. Верхом на лошади, низко припав к ее загривку, сидела дама. Длинные рыжие волосы, выбившись из-под украшенной перьями шляпы, развевались за спиной; руки в перчатках крепко сжимали поводья. Не успел он разглядеть все это, как опять раздался тот же дикий, яростный крик, от которого рослая серая лошадь лишь прибавила прыти, перейдя в карьер. Животное неслось, разрывая лесную тишину глухой дробью тяжелых копыт – все ближе и ближе; вот уже можно было различить над взметывавшейся и опадавшей гривой прекрасное гневное лицо, плотно сжатые губы, бледные щеки и широко открытые глаза…
Молодой человек пригнулся и, когда лошадь поравнялась с ним, прыгнул, пытаясь ухватиться за уздечку, но промахнулся и был отброшен в сторону. Сознание успело зафиксировать удар и почему-то – пламя, которое, казалось, охватило весь его мозг…
Глава IX,
в которой заметную роль играют снадобья Пибоди, странствующего эскулапа
– Ну-с, пора бы ему очнуться, – прозвучал в неимоверной дали чей-то скрипучий голос.
Путешественник вздохнул, попытался открыть глаза и, поняв, что сделать это непросто, остался лежать неподвижно.
– Ага, точно: ему лучше! – произнес тот же голос. – Живой – и то хорошо. Хм – или плохо? Кому я не дал уплатить Харону драхму? Достойному, хотя и бедному, малому или впавшему в ничтожество мошеннику? Пороку или Добродетели? Однако…
Тут предмету этих сомнений удалось наконец разлепить веки, а разлепив, увидеть склонившегося над ним обладателя скрипучего голоса. Круглые глаза на круглом же лице пристально глядели сквозь большие круглые очки в роговой оправе.
– Молодой человек, ваша отчаянная попытка совершить самоубийство провалилась, – мигнув совиными глазами, объявила сия персона. – Ваш акт felo-de-se не увенчался успехом по причине необычайной, экстраординарной твердости ваших костей. Да-с, лишь благодаря исключительной прочности черепной коробки, или, если угодно, котелка, и моей скромной особе вы все еще дышите этим живительным…
– Кто… Кто вы?
– Пибоди меня зовут, – последовал ответ. – Августус Артур Пибоди, специалист по мозолям, бородавкам, наростам, кашлю, простудам, коликам, мигреням и хандре. Я врачую как внутри, так и снаружи; нет на свете хвори и болячки, которую я не смог бы залечить, особенно мозоли! Нет, не мозольный оператор! Никаких парных ванн, никакого педикюра! Пибоди – обыкновенный лекарь, в силу некоторых обстоятельств пользующий бедняков. Утратив скромное, но обеспечивающее независимость состояние, он превратился во врачевателя мозолей. Вы спросите – вино? Нет! Женщины? О нет! Тому виною стали лошади, лошадки, благородные четвероногие. Я торгую пилюлями, снадобьями, патентованными мышеловками и мухобойками, а главное – средством от мозолей собственного…
– Простите, сэр, но, может быть, вы объясните, как я оказался здесь, в этом лесу?.. Я ведь ранен?
– Однако, молодой человек, вам это лучше знать! Вы сами все это затеяли, и вот вам результат. Правда, расположились вы, можно сказать, со всеми удобствами, а ваша контуженная голова моими стараниями тщательно промыта и отлично перевязана после того, как смазана превосходнейшим средством от мозолей…
– Как от мозолей?! – воскликнул, опешив, пациент. – Силы небесные!
– Лежите, лежите смирно, молодой человек, не делайте резких движений. Мое средство от мозолей лечит все. Это совершенно невинный сложный состав, состоящий в основном из аква пурэ[3] с небольшой добавкой того-другого-третьего… Но это мой секрет. Так что успокойтесь и не унывайте. Ну как, голова уже меньше кружится?
– Да, благодарю вас.
– Прекрасно. Вот вам и средство от мозолей! А что еще ощущаете? Голод?
– Зверский.
– Великолепно… И все это оно, собственноручное мое изобретение – ничегошеньки, кроме изрядного количества аква вульгарэ[4]… плюс маленькая тайна… Голова сильно болит?
– Раскалывается.
– Тоже в конечном счете неплохо. В противном случае вы были бы мертвее прошлогодней баранины…
– Кажется, я вспоминаю: здесь была… дама?
– Да, молодой человек, очень юная леди с надменной внешностью и горделивыми манерами, на которой, помимо прочего, была великолепнейшая шляпа с перьями. Да-с, целое состояние, украшенное перьями! «Он ранен – этот человек?» – спрашивает она меня, соизволив прервать свою бешеную скачку и вернуться. «Контужен, мадам, – отвечаю я, – и отчасти сотрясение мозгов!» – «Бедняга!» – говорит она, а я ей говорю: «Действительно, бедняга. Беднее некуда, мадам, судя по его виду!» – и показываю на вас… Да-с, молодой человек, я столь быстро и своевременно обратил ее внимание на ваш плачевный внешний вид, что она проявила великодушие и раскошелилась щедрее, чем я ожидал, – смотрите! Пять шиллингов – это вам, держите. Я по натуре человек честный – увы, ничего не могу с собой поделать. Да-с!
– Пять шиллингов? Мне? Но за что? – с большим усилием приняв сидячее положение, изумился бедный путешественник.
– Как же! За то, что сшибла вас, конечно. И это очень щедрое вознаграждение, учитывая, что виноваты целиком вы сами… – ответил мистер Пибоди, весь оказавшийся коротеньким и круглым, и протянул деньги. – Берите же!
Молодой человек подставил руку и, взяв монеты, бросил их через плечо в густые заросли.
– Провалиться мне на этом месте!.. – ахнул коротышка, замигав и тем еще усилив свое сходство с совой. – Чтоб я оглох, ослеп и онемел, если когда-нибудь наблюдал что-нибудь подобное! Пять шиллингов! Выбросить! Потерять! Чтобы никогда не найти! Проклятье! Что ж это делается, сэр, и кто вы и откуда, черт возьми, что запросто расшвыриваетесь деньгами – и немалыми – на удивление окрестным кроликам?
– Ну-с, пора бы ему очнуться, – прозвучал в неимоверной дали чей-то скрипучий голос.
Путешественник вздохнул, попытался открыть глаза и, поняв, что сделать это непросто, остался лежать неподвижно.
– Ага, точно: ему лучше! – произнес тот же голос. – Живой – и то хорошо. Хм – или плохо? Кому я не дал уплатить Харону драхму? Достойному, хотя и бедному, малому или впавшему в ничтожество мошеннику? Пороку или Добродетели? Однако…
Тут предмету этих сомнений удалось наконец разлепить веки, а разлепив, увидеть склонившегося над ним обладателя скрипучего голоса. Круглые глаза на круглом же лице пристально глядели сквозь большие круглые очки в роговой оправе.
– Молодой человек, ваша отчаянная попытка совершить самоубийство провалилась, – мигнув совиными глазами, объявила сия персона. – Ваш акт felo-de-se не увенчался успехом по причине необычайной, экстраординарной твердости ваших костей. Да-с, лишь благодаря исключительной прочности черепной коробки, или, если угодно, котелка, и моей скромной особе вы все еще дышите этим живительным…
– Кто… Кто вы?
– Пибоди меня зовут, – последовал ответ. – Августус Артур Пибоди, специалист по мозолям, бородавкам, наростам, кашлю, простудам, коликам, мигреням и хандре. Я врачую как внутри, так и снаружи; нет на свете хвори и болячки, которую я не смог бы залечить, особенно мозоли! Нет, не мозольный оператор! Никаких парных ванн, никакого педикюра! Пибоди – обыкновенный лекарь, в силу некоторых обстоятельств пользующий бедняков. Утратив скромное, но обеспечивающее независимость состояние, он превратился во врачевателя мозолей. Вы спросите – вино? Нет! Женщины? О нет! Тому виною стали лошади, лошадки, благородные четвероногие. Я торгую пилюлями, снадобьями, патентованными мышеловками и мухобойками, а главное – средством от мозолей собственного…
– Простите, сэр, но, может быть, вы объясните, как я оказался здесь, в этом лесу?.. Я ведь ранен?
– Однако, молодой человек, вам это лучше знать! Вы сами все это затеяли, и вот вам результат. Правда, расположились вы, можно сказать, со всеми удобствами, а ваша контуженная голова моими стараниями тщательно промыта и отлично перевязана после того, как смазана превосходнейшим средством от мозолей…
– Как от мозолей?! – воскликнул, опешив, пациент. – Силы небесные!
– Лежите, лежите смирно, молодой человек, не делайте резких движений. Мое средство от мозолей лечит все. Это совершенно невинный сложный состав, состоящий в основном из аква пурэ[3] с небольшой добавкой того-другого-третьего… Но это мой секрет. Так что успокойтесь и не унывайте. Ну как, голова уже меньше кружится?
– Да, благодарю вас.
– Прекрасно. Вот вам и средство от мозолей! А что еще ощущаете? Голод?
– Зверский.
– Великолепно… И все это оно, собственноручное мое изобретение – ничегошеньки, кроме изрядного количества аква вульгарэ[4]… плюс маленькая тайна… Голова сильно болит?
– Раскалывается.
– Тоже в конечном счете неплохо. В противном случае вы были бы мертвее прошлогодней баранины…
– Кажется, я вспоминаю: здесь была… дама?
– Да, молодой человек, очень юная леди с надменной внешностью и горделивыми манерами, на которой, помимо прочего, была великолепнейшая шляпа с перьями. Да-с, целое состояние, украшенное перьями! «Он ранен – этот человек?» – спрашивает она меня, соизволив прервать свою бешеную скачку и вернуться. «Контужен, мадам, – отвечаю я, – и отчасти сотрясение мозгов!» – «Бедняга!» – говорит она, а я ей говорю: «Действительно, бедняга. Беднее некуда, мадам, судя по его виду!» – и показываю на вас… Да-с, молодой человек, я столь быстро и своевременно обратил ее внимание на ваш плачевный внешний вид, что она проявила великодушие и раскошелилась щедрее, чем я ожидал, – смотрите! Пять шиллингов – это вам, держите. Я по натуре человек честный – увы, ничего не могу с собой поделать. Да-с!
– Пять шиллингов? Мне? Но за что? – с большим усилием приняв сидячее положение, изумился бедный путешественник.
– Как же! За то, что сшибла вас, конечно. И это очень щедрое вознаграждение, учитывая, что виноваты целиком вы сами… – ответил мистер Пибоди, весь оказавшийся коротеньким и круглым, и протянул деньги. – Берите же!
Молодой человек подставил руку и, взяв монеты, бросил их через плечо в густые заросли.
– Провалиться мне на этом месте!.. – ахнул коротышка, замигав и тем еще усилив свое сходство с совой. – Чтоб я оглох, ослеп и онемел, если когда-нибудь наблюдал что-нибудь подобное! Пять шиллингов! Выбросить! Потерять! Чтобы никогда не найти! Проклятье! Что ж это делается, сэр, и кто вы и откуда, черт возьми, что запросто расшвыриваетесь деньгами – и немалыми – на удивление окрестным кроликам?