Страница:
Подошел Стас, ведя железнодорожника.
– На каком пути стоял московский поезд? – спросил Клыч.
– На этом самом, где мы стоим.
– Так… А на коляске к станции кто-нибудь подъезжал, когда московский здесь стоял?
– Кому же подъезжать? У нас и у мельника коляски нет. У нас в Клебани народ небогатый, знаете.
– А в деревнях есть коляски на дутых шинах?
– В селах? Может, и есть. У нас по уезду торговые села. Возницыно вот или другие…
– Значит, вы не видели коляски на дутых шинах?
– Нет.
– Вы давали отправление московскому?
– Да.
– И всех, кто был на станции, разглядели?
– Да кого тут разглядывать. Два калеки, три дворняги…
– Пошли в Совет, – приказал Клыч. – Климов, сгружай Потапыча. Скажи мотористу: пусть едет.
Глава IX
Глава X
– На каком пути стоял московский поезд? – спросил Клыч.
– На этом самом, где мы стоим.
– Так… А на коляске к станции кто-нибудь подъезжал, когда московский здесь стоял?
– Кому же подъезжать? У нас и у мельника коляски нет. У нас в Клебани народ небогатый, знаете.
– А в деревнях есть коляски на дутых шинах?
– В селах? Может, и есть. У нас по уезду торговые села. Возницыно вот или другие…
– Значит, вы не видели коляски на дутых шинах?
– Нет.
– Вы давали отправление московскому?
– Да.
– И всех, кто был на станции, разглядели?
– Да кого тут разглядывать. Два калеки, три дворняги…
– Пошли в Совет, – приказал Клыч. – Климов, сгружай Потапыча. Скажи мотористу: пусть едет.
Глава IX
Через полчаса на сельсоветской линейке они уже рысили по пыльному проселку, с двух сторон стиснутому подступившими к самому кювету березами и осинами. Лес гудел вокруг. Сумерки сгущались. Возница, изредка оборачиваясь к седокам, жаловался:
– Нету порядку. Середь ночи вызывают в Совет, говорят: вези! А куда? А может, у меня нету никакой моей возможности? А?
– Ты, дядя, вези. Потом поговорим, – отвечал Клыч. Остальные помалкивали. Минут через сорок услыхали лай собак, потом замелькали огоньки.
– Решетовка, – сказал возница, оборачиваясь. – Дальше я вас, ребята, ни в жисть не повезу. Никакой такой моей возможности нету.
Проехали первую избу за глухим забором. Она стояла у самого леса. Сквозь дощатую ограду не было ничего видно. Потом избы пошли гуще, кое-где палисаднички, кое-где вообще никакой ограды. Сады были не у всех. Но седо, видать, не бедное – много железных и цинковых крыш. У церкви остановились. Рядом с ней над небольшим домиком реял по ветру флаг.
– Совет, – сказал возница. – Так я возвертаюсь, граждане товарищи.
– Вот что, дядя, – внушительно сказал Клыч и сунул к самому лицу возницы удостоверение. – Сиди тут тихо и дуй в сопелку. Ежели исчезнешь, я тебя из гроба выну, понял?
Бородка мужика взъехала наверх, и он затряс головой:
– За что томите, граждане начальники? Отпуститя!
– Может, и отпустим, – сказал Клыч и спрыгнул с подводы, – а ты жди. И чтоб никакой ини-циа-тивы.
Климов и Стас тоже слезли с подводы, приморенный Потапыч дремал, привалясь к спине возницы.
– Мой трудовой день на етом считаю законченным, – кричал тощий человек в солдатской рубахе и фуражке, когда они вошли в Совет, – Будут тут все приезжать и командовать. Я при исполнении служебных обязанностей и не потерплю!
– Слушай, браток, – сказал Клыч. – Ты сядь! А то неудобно. Я вроде гость – а ты власть, я сижу – а ты стоишь!
Председатель грохнул о стол кулаком и сел.
– Михеич! – крикнул он. – Волоки лампу!
Сторож, согнутый длинный старик, внес керосиновую лампу. Выплыли из мрака стены с плакатами и заклеенные газетами углы.
– Почитай наши корки, – протянул Клыч председателю удостоверения.
Тот взял, прочитал, потом отодвинул в сторону и заулыбался:
– Другое дело. Теперя понятно. Раз служба такая, вас и носит по ночам, черти полосатые. – Он закрутил головой. – Скажи пожалуйста, и мы, значит, под ваш прицел попали?
– Скажи мне, председатель, – Клыч внимательно присматривался к нему, – у вас в селе есть у кого-нибудь коляска на дутых шинах?
Председатель поерзал па стуле, наморщил лоб.
– Откуда? У меня тут особо больших богатеев нету. Может, из Возницына кто? Там у них и Королев Сила Васильич – мукомол и прасол на три губернии, там и Ванюхин – кирпичный завод имеет. У тех точно есть коляски. У нас нету.
– Утром никто по деревне в такой коляске не проезжал?
– Не видал. Вот, может, Михеич знает? Михеич, не видал: утром у нас никто на екипаже по деревне не прокатывал? Чтобы дутые шины?
Михеич долго думал. Его худое солдатское лицо с длинными седыми усами было почти величаво.
– Так что, – сказал он, – за мое, значит, дежурство при вверенном… етом… значит… долге службы… не видал. Я днем бабку свою, зверя неистового, прости и помилуй, царица небесная, чтоб ей три раза лопнуть и кишков не собрать, ее, значит, милостивицу, навещал. Так что не приметил.
– Вот, – развел руками председатель, – нету у нас колясок.
Клыч внимательно следил за ним. На лице председателя лежала тень от козырька, глаза он все время водил в сторону.
– Скажи-ка мне, председатель, – Клыч придвинулся вместе со стулом к окну, – много у вас по селу Аграфен будет?
Председатель заерзал на месте, потом забарабанил пальцами по столу.
– А чего Аграфены? – спросил он с недоумением. – Ну есть. Так что?
– Есть у тебя в селе Аграфена, чтоб не местная, пришлая была и чтобы к ней посторонние люди из города ездили?
Председатель забеспокоился:
– Село, понимаешь, товарищ, торговое. Тут много людей к нашим ездит.
– Ето, тово-етого, они про енто говорят, – забубнил Михеич, – ето про крайнюю, что на околице поселилась… Что, тово-етого, Ваньки Макарова дом летошний год укупила. Про ее, точно. К ей из городу ездють.
– Про Груздеву нешто? – поразмыслил председатель. – Ну тут я ни при чем. Дом при купле мы ей оформили. Документы в порядке были. Мы тут ни причем.
– Кто, дедок, навещает-то ее? – спросил Клыч. – Людей-то этих видел?
– А нешто нет? – сказал Михеич. – Как я при сполнении своего, значит… тово… етого… я всех видел. Как же без етого.
– Какие из себя люди-то? – допытывался Клыч.
– Обнаковенные, – равнодушно ответил Михеич, почесывая затылок, – один навроде лысый. Побрит весь. Здоровый мужик. Молчит все. А при ем рыжый давеча приезжал – соплей перешибешь. Разряженный. Видать, при торговле состоит.
Теперь все трое стояли. Клыч натягивал кепку, ощупывая в кармане кольт. Климова пробрал озноб. Стас был белее стены.
– Веди! – приказал Клыч председателю. – И гляди, никому ни слова!
Председатель, захваченный их возбуждением, только ошалело пялился на приезжих. Потапыча и возницу будить не стали.
Они быстро прошагали всю деревню и подошли к тому одинокому дому, на который они обратили внимание при въезде. За серым высоким забором было тихо.
– Постучишь, скажешь: насчет налога! – наставлял вполголоса Клыч председателя. – Климов, заходи с тылу. Ильин, со мной!
Климов пошел вдоль забора, щупая рукой занозистые сучковатые доски. Может, где есть щель. Слышно было, как в ворота застучали. Издалека откликнулась собака, но со двора не раздалось ни звука. Стук усилился. По-прежнему ответа не было, Климов ухватился за острые клинья забора, подтянулся, забросил вверх ноги и спрыгнул во двор. Окна дома были темны. У риги и клети никого. Он прошагал по двору, чувствуя дикое напряжение, исходящее от темных молчаливых стекол, за которыми чудились револьверные стволы. Ни звука. Он поднялся на крыльцо и тут вздохнул облегченно. Огромный замок висел на двери. Он спрыгнул с крыльца, подбежал и открыл створ калитки. Клыч и Стас ворвались во двор.
– Кто в доме? – спросил Клыч, поводя дулом кольта.
– Замок! – сказал Климов.
Все трое направились к дверям. Клыч попробовал замок, йотом досадливо зажмурился:
– Пока такой оторвешь, сто потов сойдет, – посмотрел на председателя: – Выстрел далеко слышен?
Тот пощупал замок, бодрость к нему постепенно возвращалась.
– На мой ответ! – махнул он рукой, залез в карман, вынул браунинг, снял предохранитель и выстрелил в скважину. Замок раскрылся. Все прислушались. Собаки залились гуще. Но уже через минуту все успокоилось.
– Айда, – сказал Клыч и снял замок. – Еще один понятой нужен, да ты его потом приведешь.
– Приведем! – пробормотал председатель. Зубы у него щелкали, весь он подрагивал, но вид имел геройский.
Клыч чиркнул спичкой, толкнул дверь, и они вошли в сени.
Дрожащий огонек выхватил из тьмы пустоту пола, голые доски антресолей.
– Светите там! – приказал Клыч.
Председатель чиркнул спичкой, тотчас же зажег какую-то бумагу Стас. Клыч толкнул видную теперь дверь, и они один за другим вошли в горницу. Пламя дрожало и срывалось. В огромной пустоте комнаты метались тени, отблески огня ложились на отполированные долгим служением лавки у стен, на выскобленный стол. Клыч позвал Стаса и шагнул в кухню. Они повозились там с минуту. Председатель судорожно жег перегоревшие спички, косноязычно матерился, держался рядом с Климовым, не отходя ни на шаг. Когда гасла спичка, Климова охватывала жуть. Из темных углов, от высокого потолка полз страх. Только возня товарищей на кухне успокаивала. Изба была огромная, а комната одна да кухня за перегородкой. Бумага на кухне погасла. Кто-то вышел в комнату. Председатель подрагивающими руками никак не мог зажечь спичку.
– Эй, власть, – сказал в темноте Клыч. – Вот что, браток: вали сейчас к себе, гони сюда нашего, что на подводе остался, да возьми с собой двух свидетелей и тоже сюда.
– Иду! – председатель ринулся к двери, на ходу сшибая табуреты.
– Вы нашему там его имущество помогите донести! – крикнул вслед Клыч.
Стукнула дверь.
Клыч опять зажег спичку и стал осматривать углы.
– Что, навек они отсюда убрались? – вслух спросил Клыч. – Даже керасиновую лампу не оставили?
Действительно, дом был пуст, как после грабежа, только после грабежа не остается такого благоустройства. А тут лавки стояли по стенам, табуреты у стола – все словно в ожидании гостей.
– Порядок любят, черти! – ругнулся Клыч.
Вдруг все застыли. Какой-то звук, неизвестно откуда дошедший, стегнул по нервам. С минуту все молчали.
Климов вдруг почувствовал тяжелый запах, стоявший в избе.
– Показалось? – шепотом спросил Стас. – Вроде кто-то шепнул что?
– Молчи! – приказал Клыч. Они застыли, как стояли, по углам. Теперь уже все чувствовали тяжелый, удушливый запах.
Звук повторился. Он был низок и непонятен.
– А ведь стонет! – пробормотал Клыч. – Стонет кто-то!
Снова донесся звук. Это был какой-то хрип.
– Внизу! – шепнул Стас. – Где тут подпол?
Клыч зажег спичку и заходил, нагнувшись, всматриваясь в доски. Стас, а за ним Климов шарили на кухне.
– Кольцо! – сказал Климов
В углу к доске было приделано медное кольцо. Он рванул его, тяжелая плаха поднялась, и сразу их обдало духом сырой земли и еще тем же удушливым запахом, что стоял в горнице. Стас опустил руку в подпол, но там лежали какие-то тюки, слизью поблескивала близкая стена – и только. Вдруг прямо в уши им ударил стон. Он шел откуда-то от тюков.
– Свети! – приказал Климов, отстранил Стаса и спрыгнул вниз. Подпол был глубокий, выше человеческого роста. Климов подскользнулся, но устоял. Стас зажег наверху спичку и вытянул руку как можно ниже. Климов шагнул, и под ногой что-то загудело. Он протянул руку и уперся в округлый холодный металл. Сверху спрыгнул Клыч, Стас менял спички. Клыч зажег свою. Климов подошел вплотную к какой-то баррикаде. Стальной блеск ударил в глаза. Подсвечивая спичкой, придвинулся Клыч, взглянул и выругался:
– Куркулье поганое!
В несколько рядов в половину человеческого роста стояли надраенные, вставленные одна в одну кастрюли, ушаты, ведра. Отдельно, сложенные строго один на другой, лежали подносы. Опять долетел стон. Он шел откуда-то совсем рядом. Клыч зажег очередную спичку и прошел вперед. За ним, осторожно ступая, двигался Климов. Стас наверху раскурил, наконец, найденную где-то головню и спрыгнул к ним. Теперь отблески пламени заплясали на стенах, высветили груду жестяной посуды, потом Стас продвинулся к остальным, и все они остановились. Под каким-то рядном угадывалось человеческое тело, рядом, прикрытое мешками, лежало второе. Стас высоко поднял головню. Рука у него дрожала. Клыч отплюнулся, присел перед рядном и сбросил его. Мертво блеснул остекленевший глаз. Лицо, залитое сукровицей, было искажено. Седые волосы разметаны и перемешаны с темными засохшими комьями крови.
– Шварц, – сказал Клыч.
Опять донесся стон.
Клыч перешел ко второму, смахнул мешки. Раскинув руки, перед ними лежал низкорослый широкоплечий человек в сером костюме, в сорочке с галстуком, на груди темнели три больших пятна. На меловом лице сверкал пот, изо рта изредка вылетал хрип.
– Федуленко, – сказал Клыч, – скорее всего он. Давай за водой! – толкнул он Стаса в плечо. Стас позвал:
– Климов! Помоги вылезти!
Климов подошел, прихватил Стаса за ноги и поднял. Тот ухватился за края отверстия, вылез, ушел. Через минуту нагнулся вниз, светя спичкой, другой рукой передал Климову ковш с водой. Климов шагнул и вдруг остановился. Удушье стиснуло горло, голова кружилась. Он с трудом пересилил себя и, обойдя баррикаду кастрюль, подошел к Клычу, тот стоял над Федуленко, светил головней.
– Шварцу они голову раздробили. А этому три пули в грудь вогнали – что-то новое… Он снова присел над раненым. – Подними его голову и дай хлебнуть.
Климов помочил платок, положил его на лоб Федуленко, – даже через платок чувствовался жар. Опять закружилась голова от прежнего запаха. И тут только Климов понял, что это запах крови. Федуленко что-то забормотал. Климов поднес ковш к его губам, пролил в рот несколько капель воды. Раненый забормотал громче, приоткрыл глаза. Они сверкали сумасшедшими огоньками.
– Добить пришли! – шептал он. – Добивай! Давай! Большего не стою! – Он вдруг дернулся, но тело не подчинилось, он разинул рот, и все лицо его исказилось судорогой. – Бей! – шепотом крикнул он. – Чего ждешь?
Вылезающие из орбит глаза его с диким выражением ужаса и странной радости смотрели на Климова. Тот отпрянул. Клыч приблизил горящую головню к лицу Федуленко.
– Успокойтесь, – сказал он, – мы из розыска. Слышь? – Он присел и склонился над самым лицом раненого. – Федуленко, не бойся ничего. Мы из розыска.
Раненый закрыл глаза и минуту лежал молча, потом веки его затрепетали. Он всмотрелся в склоненные над ним лица и опять закрыл глаза. Лицо его окаменело. Клыч переглянулся с Климовым. Подошел Стас.
– Слушайте, – прошептал Федуленко, – мне тянуть недолго. Все скажу… – Он опять закрыл глаза. – Если вы эту тварь, Кота и всю его компанию… прихватите… я отомщен… буду… – Он облизал губы. Климов прижал к его рту ковш, и тот жадно втянул в себя воду, в груди его захрипело. Клыч поддержал раненому голову, и он пил долго, медленно, пока не выпил полковша. Клыч отпустил его голову, и Федуленко зашептал: – Связался я с Котом давно… из-за семьи… У меня дочь и жена в Архангельске… Мечтали уехать за границу… Денег не было. Тут меня и застукал Красавец… Они за Шварцем давно следили… Договорились со мной насчет магазина… А старик словно чувствовал… Вдруг вывез все ценные вещицы… Куда… неизвестно… Тогда решили ждать… А тут… эти бриллианты привезли оправить… Кот знал… Я сказал … Договорились… Я до Клебани должен был его оглушить… Завернуть в портьеру… Они подъедут на шарабане… Я спускаю окно, просовываю им его… Он им живой был нужен… Они прихватывают меня, а потом делимся…
– Мог бы и в одиночку, – не сдержал ярости Клыч. – Со стариком сам бы справился.
– Не хотел руки пачкать, – шептал Федуленко, не раскрывая глаз. – Да и… Если б я его убил в купе и скрылся, меня б искали…
– И так вас искали бы! – сказал Клыч.
– Не хотелось руки пачкать, – пробормотал Федуленко и облизал губы.
– Где сейчас Кот и остальные?..
– Решили выехать, как стемнеет… в город… а там в Москву… На возы все уложили. Потом сюда спустились… Шварца пытали… Про всех зажиточных людей города… Какое у кого состояние… Где держат деньги… Потом старика пристукнули… Потом Красавец подходит ко мне и смеется… В долю, говорит, хочешь?.. Я сразу понял… А он выстрелил, и все… Они думали, убили. Да я и сам думал… Они знают, что вы на них вышли…
Наверху затопали сапоги. Раздался говор. Клыч ринулся к отверстию:
– Климов, подсади!
Когда Стас и Климов вылезли из подпола, Клыч отдавал последние указания:
– Значит, лошадей нам самых хороших, пусть хозяева хоть волком воют. Раненого и труп в Клебань. Нашего человека тоже доставишь в город.
– Один здесь остаюсь? – тоскливо спрашивал Потапыч.
– Один! – ответил Клыч. – Тут, старичок, надо тебе все осмотреть. Завтра увидимся.
– Да чего так спешите-то? – уговаривал председатель. – Тут без вас и не разберемся…
– На войне был? – спросил Клыч. – Так вот, считай, друг, что опять тебя война зацепила. Гони подводу! И лошадей самых лучших!
– Слушаюсь! – председатель выбежал.
– Товарищ начальник, – сказал Потапыч, провожая их, – я вас очень прошу: берегите себя и этих молодых людей. Знаете, если с ними, что-нибудь случится… – Он махнул рукой и вернулся в дом.
– Нету порядку. Середь ночи вызывают в Совет, говорят: вези! А куда? А может, у меня нету никакой моей возможности? А?
– Ты, дядя, вези. Потом поговорим, – отвечал Клыч. Остальные помалкивали. Минут через сорок услыхали лай собак, потом замелькали огоньки.
– Решетовка, – сказал возница, оборачиваясь. – Дальше я вас, ребята, ни в жисть не повезу. Никакой такой моей возможности нету.
Проехали первую избу за глухим забором. Она стояла у самого леса. Сквозь дощатую ограду не было ничего видно. Потом избы пошли гуще, кое-где палисаднички, кое-где вообще никакой ограды. Сады были не у всех. Но седо, видать, не бедное – много железных и цинковых крыш. У церкви остановились. Рядом с ней над небольшим домиком реял по ветру флаг.
– Совет, – сказал возница. – Так я возвертаюсь, граждане товарищи.
– Вот что, дядя, – внушительно сказал Клыч и сунул к самому лицу возницы удостоверение. – Сиди тут тихо и дуй в сопелку. Ежели исчезнешь, я тебя из гроба выну, понял?
Бородка мужика взъехала наверх, и он затряс головой:
– За что томите, граждане начальники? Отпуститя!
– Может, и отпустим, – сказал Клыч и спрыгнул с подводы, – а ты жди. И чтоб никакой ини-циа-тивы.
Климов и Стас тоже слезли с подводы, приморенный Потапыч дремал, привалясь к спине возницы.
– Мой трудовой день на етом считаю законченным, – кричал тощий человек в солдатской рубахе и фуражке, когда они вошли в Совет, – Будут тут все приезжать и командовать. Я при исполнении служебных обязанностей и не потерплю!
– Слушай, браток, – сказал Клыч. – Ты сядь! А то неудобно. Я вроде гость – а ты власть, я сижу – а ты стоишь!
Председатель грохнул о стол кулаком и сел.
– Михеич! – крикнул он. – Волоки лампу!
Сторож, согнутый длинный старик, внес керосиновую лампу. Выплыли из мрака стены с плакатами и заклеенные газетами углы.
– Почитай наши корки, – протянул Клыч председателю удостоверения.
Тот взял, прочитал, потом отодвинул в сторону и заулыбался:
– Другое дело. Теперя понятно. Раз служба такая, вас и носит по ночам, черти полосатые. – Он закрутил головой. – Скажи пожалуйста, и мы, значит, под ваш прицел попали?
– Скажи мне, председатель, – Клыч внимательно присматривался к нему, – у вас в селе есть у кого-нибудь коляска на дутых шинах?
Председатель поерзал па стуле, наморщил лоб.
– Откуда? У меня тут особо больших богатеев нету. Может, из Возницына кто? Там у них и Королев Сила Васильич – мукомол и прасол на три губернии, там и Ванюхин – кирпичный завод имеет. У тех точно есть коляски. У нас нету.
– Утром никто по деревне в такой коляске не проезжал?
– Не видал. Вот, может, Михеич знает? Михеич, не видал: утром у нас никто на екипаже по деревне не прокатывал? Чтобы дутые шины?
Михеич долго думал. Его худое солдатское лицо с длинными седыми усами было почти величаво.
– Так что, – сказал он, – за мое, значит, дежурство при вверенном… етом… значит… долге службы… не видал. Я днем бабку свою, зверя неистового, прости и помилуй, царица небесная, чтоб ей три раза лопнуть и кишков не собрать, ее, значит, милостивицу, навещал. Так что не приметил.
– Вот, – развел руками председатель, – нету у нас колясок.
Клыч внимательно следил за ним. На лице председателя лежала тень от козырька, глаза он все время водил в сторону.
– Скажи-ка мне, председатель, – Клыч придвинулся вместе со стулом к окну, – много у вас по селу Аграфен будет?
Председатель заерзал на месте, потом забарабанил пальцами по столу.
– А чего Аграфены? – спросил он с недоумением. – Ну есть. Так что?
– Есть у тебя в селе Аграфена, чтоб не местная, пришлая была и чтобы к ней посторонние люди из города ездили?
Председатель забеспокоился:
– Село, понимаешь, товарищ, торговое. Тут много людей к нашим ездит.
– Ето, тово-етого, они про енто говорят, – забубнил Михеич, – ето про крайнюю, что на околице поселилась… Что, тово-етого, Ваньки Макарова дом летошний год укупила. Про ее, точно. К ей из городу ездють.
– Про Груздеву нешто? – поразмыслил председатель. – Ну тут я ни при чем. Дом при купле мы ей оформили. Документы в порядке были. Мы тут ни причем.
– Кто, дедок, навещает-то ее? – спросил Клыч. – Людей-то этих видел?
– А нешто нет? – сказал Михеич. – Как я при сполнении своего, значит… тово… етого… я всех видел. Как же без етого.
– Какие из себя люди-то? – допытывался Клыч.
– Обнаковенные, – равнодушно ответил Михеич, почесывая затылок, – один навроде лысый. Побрит весь. Здоровый мужик. Молчит все. А при ем рыжый давеча приезжал – соплей перешибешь. Разряженный. Видать, при торговле состоит.
Теперь все трое стояли. Клыч натягивал кепку, ощупывая в кармане кольт. Климова пробрал озноб. Стас был белее стены.
– Веди! – приказал Клыч председателю. – И гляди, никому ни слова!
Председатель, захваченный их возбуждением, только ошалело пялился на приезжих. Потапыча и возницу будить не стали.
Они быстро прошагали всю деревню и подошли к тому одинокому дому, на который они обратили внимание при въезде. За серым высоким забором было тихо.
– Постучишь, скажешь: насчет налога! – наставлял вполголоса Клыч председателя. – Климов, заходи с тылу. Ильин, со мной!
Климов пошел вдоль забора, щупая рукой занозистые сучковатые доски. Может, где есть щель. Слышно было, как в ворота застучали. Издалека откликнулась собака, но со двора не раздалось ни звука. Стук усилился. По-прежнему ответа не было, Климов ухватился за острые клинья забора, подтянулся, забросил вверх ноги и спрыгнул во двор. Окна дома были темны. У риги и клети никого. Он прошагал по двору, чувствуя дикое напряжение, исходящее от темных молчаливых стекол, за которыми чудились револьверные стволы. Ни звука. Он поднялся на крыльцо и тут вздохнул облегченно. Огромный замок висел на двери. Он спрыгнул с крыльца, подбежал и открыл створ калитки. Клыч и Стас ворвались во двор.
– Кто в доме? – спросил Клыч, поводя дулом кольта.
– Замок! – сказал Климов.
Все трое направились к дверям. Клыч попробовал замок, йотом досадливо зажмурился:
– Пока такой оторвешь, сто потов сойдет, – посмотрел на председателя: – Выстрел далеко слышен?
Тот пощупал замок, бодрость к нему постепенно возвращалась.
– На мой ответ! – махнул он рукой, залез в карман, вынул браунинг, снял предохранитель и выстрелил в скважину. Замок раскрылся. Все прислушались. Собаки залились гуще. Но уже через минуту все успокоилось.
– Айда, – сказал Клыч и снял замок. – Еще один понятой нужен, да ты его потом приведешь.
– Приведем! – пробормотал председатель. Зубы у него щелкали, весь он подрагивал, но вид имел геройский.
Клыч чиркнул спичкой, толкнул дверь, и они вошли в сени.
Дрожащий огонек выхватил из тьмы пустоту пола, голые доски антресолей.
– Светите там! – приказал Клыч.
Председатель чиркнул спичкой, тотчас же зажег какую-то бумагу Стас. Клыч толкнул видную теперь дверь, и они один за другим вошли в горницу. Пламя дрожало и срывалось. В огромной пустоте комнаты метались тени, отблески огня ложились на отполированные долгим служением лавки у стен, на выскобленный стол. Клыч позвал Стаса и шагнул в кухню. Они повозились там с минуту. Председатель судорожно жег перегоревшие спички, косноязычно матерился, держался рядом с Климовым, не отходя ни на шаг. Когда гасла спичка, Климова охватывала жуть. Из темных углов, от высокого потолка полз страх. Только возня товарищей на кухне успокаивала. Изба была огромная, а комната одна да кухня за перегородкой. Бумага на кухне погасла. Кто-то вышел в комнату. Председатель подрагивающими руками никак не мог зажечь спичку.
– Эй, власть, – сказал в темноте Клыч. – Вот что, браток: вали сейчас к себе, гони сюда нашего, что на подводе остался, да возьми с собой двух свидетелей и тоже сюда.
– Иду! – председатель ринулся к двери, на ходу сшибая табуреты.
– Вы нашему там его имущество помогите донести! – крикнул вслед Клыч.
Стукнула дверь.
Клыч опять зажег спичку и стал осматривать углы.
– Что, навек они отсюда убрались? – вслух спросил Клыч. – Даже керасиновую лампу не оставили?
Действительно, дом был пуст, как после грабежа, только после грабежа не остается такого благоустройства. А тут лавки стояли по стенам, табуреты у стола – все словно в ожидании гостей.
– Порядок любят, черти! – ругнулся Клыч.
Вдруг все застыли. Какой-то звук, неизвестно откуда дошедший, стегнул по нервам. С минуту все молчали.
Климов вдруг почувствовал тяжелый запах, стоявший в избе.
– Показалось? – шепотом спросил Стас. – Вроде кто-то шепнул что?
– Молчи! – приказал Клыч. Они застыли, как стояли, по углам. Теперь уже все чувствовали тяжелый, удушливый запах.
Звук повторился. Он был низок и непонятен.
– А ведь стонет! – пробормотал Клыч. – Стонет кто-то!
Снова донесся звук. Это был какой-то хрип.
– Внизу! – шепнул Стас. – Где тут подпол?
Клыч зажег спичку и заходил, нагнувшись, всматриваясь в доски. Стас, а за ним Климов шарили на кухне.
– Кольцо! – сказал Климов
В углу к доске было приделано медное кольцо. Он рванул его, тяжелая плаха поднялась, и сразу их обдало духом сырой земли и еще тем же удушливым запахом, что стоял в горнице. Стас опустил руку в подпол, но там лежали какие-то тюки, слизью поблескивала близкая стена – и только. Вдруг прямо в уши им ударил стон. Он шел откуда-то от тюков.
– Свети! – приказал Климов, отстранил Стаса и спрыгнул вниз. Подпол был глубокий, выше человеческого роста. Климов подскользнулся, но устоял. Стас зажег наверху спичку и вытянул руку как можно ниже. Климов шагнул, и под ногой что-то загудело. Он протянул руку и уперся в округлый холодный металл. Сверху спрыгнул Клыч, Стас менял спички. Клыч зажег свою. Климов подошел вплотную к какой-то баррикаде. Стальной блеск ударил в глаза. Подсвечивая спичкой, придвинулся Клыч, взглянул и выругался:
– Куркулье поганое!
В несколько рядов в половину человеческого роста стояли надраенные, вставленные одна в одну кастрюли, ушаты, ведра. Отдельно, сложенные строго один на другой, лежали подносы. Опять долетел стон. Он шел откуда-то совсем рядом. Клыч зажег очередную спичку и прошел вперед. За ним, осторожно ступая, двигался Климов. Стас наверху раскурил, наконец, найденную где-то головню и спрыгнул к ним. Теперь отблески пламени заплясали на стенах, высветили груду жестяной посуды, потом Стас продвинулся к остальным, и все они остановились. Под каким-то рядном угадывалось человеческое тело, рядом, прикрытое мешками, лежало второе. Стас высоко поднял головню. Рука у него дрожала. Клыч отплюнулся, присел перед рядном и сбросил его. Мертво блеснул остекленевший глаз. Лицо, залитое сукровицей, было искажено. Седые волосы разметаны и перемешаны с темными засохшими комьями крови.
– Шварц, – сказал Клыч.
Опять донесся стон.
Клыч перешел ко второму, смахнул мешки. Раскинув руки, перед ними лежал низкорослый широкоплечий человек в сером костюме, в сорочке с галстуком, на груди темнели три больших пятна. На меловом лице сверкал пот, изо рта изредка вылетал хрип.
– Федуленко, – сказал Клыч, – скорее всего он. Давай за водой! – толкнул он Стаса в плечо. Стас позвал:
– Климов! Помоги вылезти!
Климов подошел, прихватил Стаса за ноги и поднял. Тот ухватился за края отверстия, вылез, ушел. Через минуту нагнулся вниз, светя спичкой, другой рукой передал Климову ковш с водой. Климов шагнул и вдруг остановился. Удушье стиснуло горло, голова кружилась. Он с трудом пересилил себя и, обойдя баррикаду кастрюль, подошел к Клычу, тот стоял над Федуленко, светил головней.
– Шварцу они голову раздробили. А этому три пули в грудь вогнали – что-то новое… Он снова присел над раненым. – Подними его голову и дай хлебнуть.
Климов помочил платок, положил его на лоб Федуленко, – даже через платок чувствовался жар. Опять закружилась голова от прежнего запаха. И тут только Климов понял, что это запах крови. Федуленко что-то забормотал. Климов поднес ковш к его губам, пролил в рот несколько капель воды. Раненый забормотал громче, приоткрыл глаза. Они сверкали сумасшедшими огоньками.
– Добить пришли! – шептал он. – Добивай! Давай! Большего не стою! – Он вдруг дернулся, но тело не подчинилось, он разинул рот, и все лицо его исказилось судорогой. – Бей! – шепотом крикнул он. – Чего ждешь?
Вылезающие из орбит глаза его с диким выражением ужаса и странной радости смотрели на Климова. Тот отпрянул. Клыч приблизил горящую головню к лицу Федуленко.
– Успокойтесь, – сказал он, – мы из розыска. Слышь? – Он присел и склонился над самым лицом раненого. – Федуленко, не бойся ничего. Мы из розыска.
Раненый закрыл глаза и минуту лежал молча, потом веки его затрепетали. Он всмотрелся в склоненные над ним лица и опять закрыл глаза. Лицо его окаменело. Клыч переглянулся с Климовым. Подошел Стас.
– Слушайте, – прошептал Федуленко, – мне тянуть недолго. Все скажу… – Он опять закрыл глаза. – Если вы эту тварь, Кота и всю его компанию… прихватите… я отомщен… буду… – Он облизал губы. Климов прижал к его рту ковш, и тот жадно втянул в себя воду, в груди его захрипело. Клыч поддержал раненому голову, и он пил долго, медленно, пока не выпил полковша. Клыч отпустил его голову, и Федуленко зашептал: – Связался я с Котом давно… из-за семьи… У меня дочь и жена в Архангельске… Мечтали уехать за границу… Денег не было. Тут меня и застукал Красавец… Они за Шварцем давно следили… Договорились со мной насчет магазина… А старик словно чувствовал… Вдруг вывез все ценные вещицы… Куда… неизвестно… Тогда решили ждать… А тут… эти бриллианты привезли оправить… Кот знал… Я сказал … Договорились… Я до Клебани должен был его оглушить… Завернуть в портьеру… Они подъедут на шарабане… Я спускаю окно, просовываю им его… Он им живой был нужен… Они прихватывают меня, а потом делимся…
– Мог бы и в одиночку, – не сдержал ярости Клыч. – Со стариком сам бы справился.
– Не хотел руки пачкать, – шептал Федуленко, не раскрывая глаз. – Да и… Если б я его убил в купе и скрылся, меня б искали…
– И так вас искали бы! – сказал Клыч.
– Не хотелось руки пачкать, – пробормотал Федуленко и облизал губы.
– Где сейчас Кот и остальные?..
– Решили выехать, как стемнеет… в город… а там в Москву… На возы все уложили. Потом сюда спустились… Шварца пытали… Про всех зажиточных людей города… Какое у кого состояние… Где держат деньги… Потом старика пристукнули… Потом Красавец подходит ко мне и смеется… В долю, говорит, хочешь?.. Я сразу понял… А он выстрелил, и все… Они думали, убили. Да я и сам думал… Они знают, что вы на них вышли…
Наверху затопали сапоги. Раздался говор. Клыч ринулся к отверстию:
– Климов, подсади!
Когда Стас и Климов вылезли из подпола, Клыч отдавал последние указания:
– Значит, лошадей нам самых хороших, пусть хозяева хоть волком воют. Раненого и труп в Клебань. Нашего человека тоже доставишь в город.
– Один здесь остаюсь? – тоскливо спрашивал Потапыч.
– Один! – ответил Клыч. – Тут, старичок, надо тебе все осмотреть. Завтра увидимся.
– Да чего так спешите-то? – уговаривал председатель. – Тут без вас и не разберемся…
– На войне был? – спросил Клыч. – Так вот, считай, друг, что опять тебя война зацепила. Гони подводу! И лошадей самых лучших!
– Слушаюсь! – председатель выбежал.
– Товарищ начальник, – сказал Потапыч, провожая их, – я вас очень прошу: берегите себя и этих молодых людей. Знаете, если с ними, что-нибудь случится… – Он махнул рукой и вернулся в дом.
Глава X
… Уже полчаса они неслись по вечерней дороге. Промчались через Возницыно. Стас хотел было расспросить местных мужиков, не видели ли они проезжавший экипаж на дутых шинах, но Клыч не позволил.
– Газу! – кричал он, молотя по широкой спине возчика. – Наддай!
Мужик отругивался, но нахлестывал и без того шедших в полный мах коней. Линейка под ними кряхтела и стонала. До города оставалось километров восемнадцать. По вычислению Клыча, тяжело нагруженный шарабан должен был ехать не торопясь, и на таком ходу они могли настигнуть его километрах в пяти-четырех от города. Мужик-возчик ворчал.
– Ему что! Ему давай! – оборачивал он к ним бритое лицо с пышными усами. – А мне – лошади-то не казенные. Свои. С чего мне их уродовать, али навар какой буду иметь?
– Будет и навар, – шипел сквозь зубы Клыч. – Гони! Все будет, только нахлестывай ты своих кляч, матери твоей утроба!
– Какие энто клячи? – негодовал возчик, щелкая кнутом и обжигая им спины откормленных крепеньких саврасок. – Ты таких кляч у других поищи! На киевской ярмарке покупал, на отборном зерне кормленные!
Светлая лента дороги, четко выделяясь посреди темных стен леса, извилисто улетала вперед. Опять показалось село. Снова пронеслись без остановки, вызывая неистовство собак. У трактира стояли какие-то подводы. Клыч послал Стаса осмотреть их и публику в трактире, тот вернулся через несколько минут: тех, кого искали, тут не было.
Опять тарахтела и тряслась всеми частями прочная российская линейка. Стас стискивал зубы. Климов, сам возбужденный до того, что, когда начал было говорить, заикался, чувствовал спиной дрожь близкого Стасова тела. Азарт погони и опасности натягивал нервы.
Вот уже остались позади леса. Впереди, очень еще далеко, замаячили бесчисленные огни. По ровным их рядам угадывались улицы. Но этот четкий порядок был перемешан массой других огоньков. До города оставалось километров пять. Лошади стали уставать. В ответ на удары только тихонько ржали. Мужик-возчик взбунтовался. Натянув вожжи, он приостановил лошадей.
– Я вам животных мучить не дам! – сказал он решительно. – Хочь стреляй, хочь что! А то уселись – вона! Гони! А мне на их пахать! Возить! Они кормилицы.
Клыч, поняв, что тут приказом не возьмешь, сменил тактику.
– Друг, – просил он, прикладывая к сердцу убеждающую ладонь. – Ты такое дело сделаешь – вся Россия тебе поклонится.
– На кой мне ейные поклоны, – бормотал возчик. – Заплатил бы червонными, тады посмотрел бы еще!
– Три червонца дам! – решительно сказал Клыч. – Гони, мужицкая ты моя колдобина, гони, серость ты разнесчастная! Гони!
Возчик оглянулся, всмотрелся в жесткое лицо Клыча и погнал.
Пошли какие-то строения, за ними начиналось поле. На крайнем доме электрическая лампочка освещала вывеску «Постоялый двор Бархатнова».
– Стой! – скомандовал Клыч. – Давайте, ребята, оба. Пошарьте там внимательнее, поглядите.
Стас и Климов спрыгнули с телеги, стремительно кинулись к входной двери.
Климов завернул во двор. Стас вошел в помещение. Во дворе мирно жевали овес лошади, стояло несколько подвод. Климов подошел поближе, вгляделся. Два огромных воза обтянутых брезентом, приткнулись у самых ворот, лошади из них были выпряжены. Остальные подводы не привлекали внимания, на одной были навалены дрова, на другой сено. Лошадей не было. Оглобли торчали вверх. У конюшни светились огоньки самокруток, разговаривали мужики. Климов подошел к упакованным возам, попробовал поднять брезент. Он был плотно затянут веревками. Но край брезентах треском поддался. Он пошарил рукой, нарвался на что-то мягкое. Перины, что ли? Приподнял повыше брезент – верно, перины: на них спрессованно давила какая-то мануфактура. Он встал на колесо, пощупал вверху. Какие-то пальто, манто, накидки, костюмы. Купец переселяется, что ли?
Он соскочил с колеса, еще раз прошелся по двору. Шарабана на дутых шинах не было. Даже если он завезен в этот вот сарай, его было бы видно. Ничего там не стоит. Шагах в пятнадцати лениво судачили мужские голоса.
– Как королевна сидит, – говорил один, – а посмотришь – ни кожи ни рожи.
– А добра-то, добра, – вторил ему другой. – Я давеча брезент задрал, а там и сундуки, и чего только нет. И посуда, пра слово, царская…
– Лихая, скажу, баба! По нонешним временам да с таким богатством ночью разъезжать…
– А ты тех-то не видал? – у конюшни перешли на шепот.
Нет, шарабана не было. Климов вышел из ворот, на дороге светлой шерстью выделялись лошади. От взошедшей луны силуэты сидевших на телеге были четко вырисованы в лунном сумраке. Стас был уже на подводе.
– Что? – спросил Клыч. – Никого не обнаружили?
– Шарабана нет, – сказал Климов.
– Газу! – крикнул Клыч.
Савраски рванулись. Отдохнувшие лошади резко взяли с места. Огни приближались.
– Сидит какая-то бабенка, – рассказывал Стас. – Хозяин перед ней расстилается, а из углов такие рыла смотрят, что дрожь берет. Как можно сейчас женщине одной ездить?
«Возы, обтянутые брезентом, барахло… – что-то смутно заворочалось в мозгу Климова. Он вспомнил пустую, как нутро гитары, избу Аграфены. – Да разве они могли вывести все на шарабане?»
– А в городе мы его упустим! – вдруг хлопнул по колену Клыч. – Прозевали гада!
– Стоп! – скомандовал Климов и дернул за плечо возчика. – Да стой ты!
– Ошалел? – повернулся к нему Клыч.
– Товарищ начальник! – Климов чувствовал, что глазами своими он мог бы прожечь железо. – Товарищ начальник! Надо обязательно взять эту женщину.
– Ты что? – Клыч пощупал его голову. – Береги, браток, здоровье. От таких переживаний и рехнуться легко.
– Трогать, что ли? – спросил возница.
– Возвращаемся! – приказал Климов. – Товарищ начальник, мы их нагнали. Они на постоялом. Это их возы, – и он, торопясь, рассказал, что обнаружил под брезентом. Клыч секунду раздумывал, потом приказал повертывать. Возчик уже не гнал лошадей. Они не торопясь катили по дороге. Навстречу им тоже двигалось что-то. Клыч всмотрелся. Два высоких воза медленно вырастали из темноты. Когда до них осталось шагов пятнадцать, Климов, не дожидаясь команды, спрыгнул с телеги и побежал навстречу. Первым возом правила женщина в платке.
– Аграфсна Ивановна? – спросил он.
– До днесь Дмитриевной была, – ответила женщина и наклонилась с воза. – От Алексея Иваныча?
– От него, – вдохновенно согласился Климов.
– Ай чего передать послал?
– Встретить просил.
– Ничего, добралась почти. Где сам-то?
– Там, куда собирался.
– Ну и слава богу, – сказала она, – а это кто? – голос ее дрогнул. – Кто энти-то идут?
– Свои, – сказал Климов. – А вас-то куда прикажете сопроводить?
– Как куда? – в голосе женщины зазвенела тревога. – Ай он вам не сказал? Да вы кто будете? – сорвалась она на крик. – Я с постоялого-то без его воли снялась!
Клыч что-то приказал шепотом Стасу, тот пропал во тьме.
– Слезайте, Аграфена Дмитриевна! – сказал Климов. – Угрозыск!
Женщина ударила по лошадям, они рванули, но Клыч одним прыжком оказался впереди и повис на поводьях. Климов сдернул женщину с воза.
– Легавые! – крикнула она тоненько и замолкла.
Климов поднял ее на ноги. Она была небольшая, щуплая, но жилистая. На бледном лице сверкали испуганные глаза.
Подошел Стас.
– Второй воз привязан, – сказал он. – На возах – никого.
Клыч в раздумье остановился перед пленницей.
– Как ее обыскивать? – сказал он. – Баба, поди. – Он обошел ее вокруг. Женщина уставилась под ноги, глаз не поднимала.
– Оружие имеешь? – спросил Клыч.
– Отродясь не носила! – ответила Аграфена глухим голосом и перекрестилась.
– И муженек не носил? – усмехнулся Клыч.
– Ему бог судья, – женщина подняла глаза. – Я тут непричастная.
Луна опрокинула их тени на пыльную полосу дороги. Тени возов и лошадей казались чудовищно огромными. Звякали мундштуками кони.
– Что ж он тебя бросил тут одну ночью, муженек твой? – допрашивал Клыч.
– Не бросил. Завтра велел ехать, спозаранку, а я вот вечером решилась.
– Ослушалась самого Кота?
– Так страховито на постоялом-то, – сказала женщина и поежилась. – Мужики смотрят, по возам шарят.
– Что ж, не знал он этого? – спросил Клыч. – Возы-то с двухэтажный дом.
– Так хозяин-то знакомый, он ему меня на руки сдал.
– А сам куда же?
Женщина промолчала.
– Аграфена, – сказал Клыч, – ты в молчанку не играй. Кровопийце твоему решка приходит. Мы сегодня весь город подымем, а его возьмем. Тогда наравне отвечать придется.
Женщина молчала. Климов стоял к ней вплотную и чувствовал, что она дрожит.
– Газу! – кричал он, молотя по широкой спине возчика. – Наддай!
Мужик отругивался, но нахлестывал и без того шедших в полный мах коней. Линейка под ними кряхтела и стонала. До города оставалось километров восемнадцать. По вычислению Клыча, тяжело нагруженный шарабан должен был ехать не торопясь, и на таком ходу они могли настигнуть его километрах в пяти-четырех от города. Мужик-возчик ворчал.
– Ему что! Ему давай! – оборачивал он к ним бритое лицо с пышными усами. – А мне – лошади-то не казенные. Свои. С чего мне их уродовать, али навар какой буду иметь?
– Будет и навар, – шипел сквозь зубы Клыч. – Гони! Все будет, только нахлестывай ты своих кляч, матери твоей утроба!
– Какие энто клячи? – негодовал возчик, щелкая кнутом и обжигая им спины откормленных крепеньких саврасок. – Ты таких кляч у других поищи! На киевской ярмарке покупал, на отборном зерне кормленные!
Светлая лента дороги, четко выделяясь посреди темных стен леса, извилисто улетала вперед. Опять показалось село. Снова пронеслись без остановки, вызывая неистовство собак. У трактира стояли какие-то подводы. Клыч послал Стаса осмотреть их и публику в трактире, тот вернулся через несколько минут: тех, кого искали, тут не было.
Опять тарахтела и тряслась всеми частями прочная российская линейка. Стас стискивал зубы. Климов, сам возбужденный до того, что, когда начал было говорить, заикался, чувствовал спиной дрожь близкого Стасова тела. Азарт погони и опасности натягивал нервы.
Вот уже остались позади леса. Впереди, очень еще далеко, замаячили бесчисленные огни. По ровным их рядам угадывались улицы. Но этот четкий порядок был перемешан массой других огоньков. До города оставалось километров пять. Лошади стали уставать. В ответ на удары только тихонько ржали. Мужик-возчик взбунтовался. Натянув вожжи, он приостановил лошадей.
– Я вам животных мучить не дам! – сказал он решительно. – Хочь стреляй, хочь что! А то уселись – вона! Гони! А мне на их пахать! Возить! Они кормилицы.
Клыч, поняв, что тут приказом не возьмешь, сменил тактику.
– Друг, – просил он, прикладывая к сердцу убеждающую ладонь. – Ты такое дело сделаешь – вся Россия тебе поклонится.
– На кой мне ейные поклоны, – бормотал возчик. – Заплатил бы червонными, тады посмотрел бы еще!
– Три червонца дам! – решительно сказал Клыч. – Гони, мужицкая ты моя колдобина, гони, серость ты разнесчастная! Гони!
Возчик оглянулся, всмотрелся в жесткое лицо Клыча и погнал.
Пошли какие-то строения, за ними начиналось поле. На крайнем доме электрическая лампочка освещала вывеску «Постоялый двор Бархатнова».
– Стой! – скомандовал Клыч. – Давайте, ребята, оба. Пошарьте там внимательнее, поглядите.
Стас и Климов спрыгнули с телеги, стремительно кинулись к входной двери.
Климов завернул во двор. Стас вошел в помещение. Во дворе мирно жевали овес лошади, стояло несколько подвод. Климов подошел поближе, вгляделся. Два огромных воза обтянутых брезентом, приткнулись у самых ворот, лошади из них были выпряжены. Остальные подводы не привлекали внимания, на одной были навалены дрова, на другой сено. Лошадей не было. Оглобли торчали вверх. У конюшни светились огоньки самокруток, разговаривали мужики. Климов подошел к упакованным возам, попробовал поднять брезент. Он был плотно затянут веревками. Но край брезентах треском поддался. Он пошарил рукой, нарвался на что-то мягкое. Перины, что ли? Приподнял повыше брезент – верно, перины: на них спрессованно давила какая-то мануфактура. Он встал на колесо, пощупал вверху. Какие-то пальто, манто, накидки, костюмы. Купец переселяется, что ли?
Он соскочил с колеса, еще раз прошелся по двору. Шарабана на дутых шинах не было. Даже если он завезен в этот вот сарай, его было бы видно. Ничего там не стоит. Шагах в пятнадцати лениво судачили мужские голоса.
– Как королевна сидит, – говорил один, – а посмотришь – ни кожи ни рожи.
– А добра-то, добра, – вторил ему другой. – Я давеча брезент задрал, а там и сундуки, и чего только нет. И посуда, пра слово, царская…
– Лихая, скажу, баба! По нонешним временам да с таким богатством ночью разъезжать…
– А ты тех-то не видал? – у конюшни перешли на шепот.
Нет, шарабана не было. Климов вышел из ворот, на дороге светлой шерстью выделялись лошади. От взошедшей луны силуэты сидевших на телеге были четко вырисованы в лунном сумраке. Стас был уже на подводе.
– Что? – спросил Клыч. – Никого не обнаружили?
– Шарабана нет, – сказал Климов.
– Газу! – крикнул Клыч.
Савраски рванулись. Отдохнувшие лошади резко взяли с места. Огни приближались.
– Сидит какая-то бабенка, – рассказывал Стас. – Хозяин перед ней расстилается, а из углов такие рыла смотрят, что дрожь берет. Как можно сейчас женщине одной ездить?
«Возы, обтянутые брезентом, барахло… – что-то смутно заворочалось в мозгу Климова. Он вспомнил пустую, как нутро гитары, избу Аграфены. – Да разве они могли вывести все на шарабане?»
– А в городе мы его упустим! – вдруг хлопнул по колену Клыч. – Прозевали гада!
– Стоп! – скомандовал Климов и дернул за плечо возчика. – Да стой ты!
– Ошалел? – повернулся к нему Клыч.
– Товарищ начальник! – Климов чувствовал, что глазами своими он мог бы прожечь железо. – Товарищ начальник! Надо обязательно взять эту женщину.
– Ты что? – Клыч пощупал его голову. – Береги, браток, здоровье. От таких переживаний и рехнуться легко.
– Трогать, что ли? – спросил возница.
– Возвращаемся! – приказал Климов. – Товарищ начальник, мы их нагнали. Они на постоялом. Это их возы, – и он, торопясь, рассказал, что обнаружил под брезентом. Клыч секунду раздумывал, потом приказал повертывать. Возчик уже не гнал лошадей. Они не торопясь катили по дороге. Навстречу им тоже двигалось что-то. Клыч всмотрелся. Два высоких воза медленно вырастали из темноты. Когда до них осталось шагов пятнадцать, Климов, не дожидаясь команды, спрыгнул с телеги и побежал навстречу. Первым возом правила женщина в платке.
– Аграфсна Ивановна? – спросил он.
– До днесь Дмитриевной была, – ответила женщина и наклонилась с воза. – От Алексея Иваныча?
– От него, – вдохновенно согласился Климов.
– Ай чего передать послал?
– Встретить просил.
– Ничего, добралась почти. Где сам-то?
– Там, куда собирался.
– Ну и слава богу, – сказала она, – а это кто? – голос ее дрогнул. – Кто энти-то идут?
– Свои, – сказал Климов. – А вас-то куда прикажете сопроводить?
– Как куда? – в голосе женщины зазвенела тревога. – Ай он вам не сказал? Да вы кто будете? – сорвалась она на крик. – Я с постоялого-то без его воли снялась!
Клыч что-то приказал шепотом Стасу, тот пропал во тьме.
– Слезайте, Аграфена Дмитриевна! – сказал Климов. – Угрозыск!
Женщина ударила по лошадям, они рванули, но Клыч одним прыжком оказался впереди и повис на поводьях. Климов сдернул женщину с воза.
– Легавые! – крикнула она тоненько и замолкла.
Климов поднял ее на ноги. Она была небольшая, щуплая, но жилистая. На бледном лице сверкали испуганные глаза.
Подошел Стас.
– Второй воз привязан, – сказал он. – На возах – никого.
Клыч в раздумье остановился перед пленницей.
– Как ее обыскивать? – сказал он. – Баба, поди. – Он обошел ее вокруг. Женщина уставилась под ноги, глаз не поднимала.
– Оружие имеешь? – спросил Клыч.
– Отродясь не носила! – ответила Аграфена глухим голосом и перекрестилась.
– И муженек не носил? – усмехнулся Клыч.
– Ему бог судья, – женщина подняла глаза. – Я тут непричастная.
Луна опрокинула их тени на пыльную полосу дороги. Тени возов и лошадей казались чудовищно огромными. Звякали мундштуками кони.
– Что ж он тебя бросил тут одну ночью, муженек твой? – допрашивал Клыч.
– Не бросил. Завтра велел ехать, спозаранку, а я вот вечером решилась.
– Ослушалась самого Кота?
– Так страховито на постоялом-то, – сказала женщина и поежилась. – Мужики смотрят, по возам шарят.
– Что ж, не знал он этого? – спросил Клыч. – Возы-то с двухэтажный дом.
– Так хозяин-то знакомый, он ему меня на руки сдал.
– А сам куда же?
Женщина промолчала.
– Аграфена, – сказал Клыч, – ты в молчанку не играй. Кровопийце твоему решка приходит. Мы сегодня весь город подымем, а его возьмем. Тогда наравне отвечать придется.
Женщина молчала. Климов стоял к ней вплотную и чувствовал, что она дрожит.