Фазлиахметов Фарид. Дерзость

   Единственное, что нам хотелось, - это быть вместе. А раз так, то надо попросить направить нас снова в распоряжение штаба 2-го Белорусского фронта, тогда на очередное задание мы сможем выйти в составе одной группы. Мы хорошо знали друг друга - достоинства, недостатки, сильные и слабые стороны каждого, были уверены один в другом. А такая уверенность особенно нужна для опасной, хотя и привычной работы за линией фронта.
   Я сказал - "опасной работы". Это, конечно, так. Но вот что интересно. Со временем у всех нас, разведчиков, выработалась своеобразная потребность в риске, риске во вражеском тылу, там где опасность подстерегает тебя на каждом шагу. Вот где ты можешь проявить себя! Здесь нужны и смелость, и осторожность, и хитрость, и трезвый расчет, большое мужество и терпение. Иначе ничего не сумеешь сделать и пропадешь ни за грош. Но зато разве можно с чем-либо сравнить то чувство гордости и радости, когда тебе удается перехитрить врага и выполнить поставленную задачу?
   Еще одно обстоятельство было притягательным в нашей службе самостоятельность. Приказы, распоряжения командования, то есть то, что надо сделать, - это закон, ты их принимаешь к исполнению, но ты волен в том, как это сделать, то есть в методах и способах выполнения задания. Если с умом, то и дело сделаешь, и уцелеешь, а нет - пеняй только на себя.
   Получив в Генштабе направление, на другой же день с Белорусского вокзала мы отправились в свою часть. Придется теперь лететь в Польшу или даже в Германию, это очевидно. Фронт стремительно откатывается на запад.
   Прощай, столица, прощай, Москва! Повезет, и мы снова вернемся к тебе, снова услышим бой Кремлевских курантов и ранним утром на восходе солнца с Большого Каменного моста увидим золоченые маковки кремлевских церквей, разноцветное сияние куполов собора Василия Блаженного.
   В начале сентября 1944 года мы прибыли в Щучин - небольшой городок на западе Белоруссии. Майор Медведовский встретил нас очень приветливо. Вскоре боевая группа была сформирована. Я был назначен командиром, Николай Макаревич моим заместителем и радистом, Николай Гришин радистом, Лемар Корзилов, Лева Никольский, Костя Арлетинов и Миша Козич стали бойцами группы.
   Николая Макаревича я хорошо знал по работе в Белоруссии, да и остальные ребята были с ним знакомы. Единственным среди нас неопытным в военном деле человеком был Миша Козич из Гродно, мобилизованный в армию после освобождения города.
   Сразу после приезда началась упорная систематическая учеба. Знакомились с историей и географией Польши и Германии. Узнали о создании народного Люблинского правительства и его декретах, о Лондонском правительстве Польши и его неприглядной роли в Варшавском восстании, о польских военных формированиях. Изучали польский и немецкий языки и, конечно же, совершенствовали боевую выучку.
   Тем временем наши войска успешно продвигались вперед. Вслед за наступающими частями переехал и штаб 2-го Белорусского фронта - сначала в Гродно, а затем в Белосток.
   К концу ноября группа была готова к выполнению задания, но погода стояла нелетная, а когда она установилась, случилось непредвиденное - я заболел.
   Появился насморк, озноб, болела голова. Мне казалось, что это обычная простуда, и, превозмогая все усиливающуюся слабость, я решил провести еще одно занятие. Отправились на окраину Белостока в песчаные карьеры, глухое и безлюдное место.
   Здесь радисты Гришин и Макаревич развернули рации, быстро связались друг с другом и так же быстро свернули аппаратуру. С радистами нам повезло, они были специалистами высшего класса с большим опытом работы в немецком тылу. Гришин мог передать в минуту 14 групп слов и 15 групп цифр, а Макаревич, соответственно - 14 и 12. Для нас это было немаловажным обстоятельством. Я, как командир, должен уметь составить до предела сжатую радиограмму, а радист быстро ее передать, настолько быстро, чтобы вражеские пеленгаторы не успели засечь место нашего расположения.
   Потом мы с ребятами потренировались в стрельбе из автоматов и пистолетов Причем отрабатывали молниеносное применение оружия - автоматизм в применении оружия, огневая уверенность очень нужны в нашем деле. Костя Арлетинов, этот очень живой, порывистый боец, стрелял навскидку, пожалуй, лучше всех.
   В конце занятия бросили по одной-две гранаты, и опять не так, как обычно, а с выдержкой: выдернул чеку, отпустил рычаг, и начинается отсчет... Граната разрывается в 15-20 шагах от тебя, на земле или в воздухе, - так, как тебе может понадобиться по обстоятельствам боя. Миша Козич обрадовал нас, показав в этом упражнении большое самообладание. Но ценность парня заключалась в другом - он владел польским и немецким языками, три года был на территории, оккупированной немцами, хорошо знал их повадки, сильные и слабые стороны.
   Отличная у нас сформировалась группа, дружная, всесторонне подготовленная к выполнению задания. Это вселяло уверенность, что мы оправдаем доверие командования.
   Занятие окончилось, мы вернулись на свою квартиру. И здесь мне стало хуже, настолько, что пришлось лечь в постель. Наша хозяйка, пожилая уже женщина, полька, подробно расспросила о моем самочувствии и, тоже, видно, решив, что я сильно простудился, отварила сухие стебли малины и напоила меня этим отваром. Я накрылся с головой одеялом и попытался заснуть. Не удалось. К вечеру мне стало хуже, а ночью я уже метался в бреду. Утром Медведовский привез врача. Когда тот закончил осмотр, Лева, заикаясь, как это обычно бывало с ним, когда он волновался, спросил:
   - Что с ним, доктор?
   - Воспаление легких, немедленно в госпиталь!
   - Товарищ майор, разрешите сопровождать, - в один голос обратились к Медведовскому мои товарищи, но места в машине оказалось только на двоих. Поехали Никольский и Арлетинов.
   По дороге в госпиталь Лева шепнул Косте: "Боюсь, придется лететь без него". Костя - он сидел впереди - повернулся к Медведовскому:
   - Товарищ майор, мы вместе прошли почти всю войну и хотим ее вместе закончить. Передайте генералу нашу просьбу - отложить полет до его выздоровления.
   С Медведовским можно было говорить запросто, по-товарищески. К этому располагал его мягкий, добродушный характер. Из-под сросшихся черных бровей всегда спокойно и приветливо смотрели большие миндалевидные глаза. Человек он был умный, хорошо разбирался в людях. Майор неопределенно хмыкнул, потом улыбнулся и сказал, что просьбу нашу поддержит.
   - Спасибо, товарищ майор, - с чувством произнес Лева, - а как только он выздоровеет, посылайте хоть к черту на рога.
   - Зачем же? Пошлем куда надо.
   В дороге я, видимо, снова потерял сознание и очнулся уже на носилках. Чьи-то руки заботливо подоткнули под меня одеяло. Я увидел лицо медсестры: ласковые, полные сочувствия глаза, тонко очерченные черные брови вразлет, нос с еле уловимой горбинкой, пухлые губы...
   Болезнь оказалась тяжелой, я часто впадал в беспамятство, а когда вновь приходил в себя, всегда встречал ее нежный взгляд. Три дня и три ночи она не отходила от моей постели, подносила лекарства, делала уколы. И болезнь стала отступать. Я уже не терял больше сознания, температура упала, дыхание стало ровным и глубоким, теперь я спал спокойным сном выздоравливающего человека.
   Силы ко мне быстро возвращались, ребята навещали часто. И с первого же их посещения я понял - генерал разрешил дожидаться моего выздоровления. Во всем теле еще была слабость, то и дело возвращались приступы головокружения, но я уже не мог больше оставаться в госпитальной палате, меня неудержимо тянуло к своим товарищам, к работе, и я попросил врача выписать меня.
   Близился к концу декабрь 1944 года. Наши войска успешно продвигались вперед. Советское командование готовило Восточно-Прусскую стратегическую наступательную операцию силами 2-го и 3-го Белорусских фронтов и левого крыла 1-го Прибалтийского фронта.
   В один из этих дней в штабе 2-го Белорусского фронта, находившемся в Белостоке, произошел разговор между начальником разведывательного отдела фронта генералом И. В. Виноградовым и нашим непосредственным начальником майором М. Г. Медведовским.
   Илья Васильевич Виноградов, склонившись над картой, снова и снова перечитывал названия населенных пунктов в полосе предстоящего наступления и приговаривал вполголоса:
   - Ясно... И здесь вполне ясно... Здесь тоже... А вот тут пока ясного мало. - И подчеркнул название города, стоявшего на пересечении железных и шоссейных дорог. Это был город Мышенец.
   Медведовский доложил, что группа для заброски в район Мышенца к вылету готова.
   - Возглавляет группу младший лейтенант Фазлиахметов, - сказал майор. Вызвать к вам?
   - Нет, пожалуй, я сам к ним схожу, - ответил генерал.
   Об этом разговоре я узнал гораздо позже. А тогда...
   Установилась хорошая погода, и как-то незаметно наступил день отлета. Группа собралась на прощальный ужин. Душой нашего небольшого общества, как всегда, был Костя Арлетинов. Его живые шутки, остроты, сопровождаемые комическими жестами и мимикой, поддерживали веселое настроение. Лева взял гитару, и под ее аккомпанемент мы спели несколько песен. А потом как-то сама собой наступила тишина. Торжественно и твердо прозвучал в ней голос майора Медведовского:
   - Слушай боевой приказ!
   Содержание приказа сводилось к следующему. Нам предстояло в ночь на 24 декабря 1944 года на самолете Ли-2 вылететь в тыл противника и на парашютах приземлиться на поляне в одном километре восточнее деревни Цык и в 10 километрах западнее города Мышенца. Задача: освещать работу узла шоссейных и железных дорог станции Мышенец, следить за расположением войск и боевой техники в районе действия группы, разведать систему оборонительных сооружений на границе Польши и Восточной Пруссии. Обратить особое внимание на переброску мотомеханизированных частей. Работу продолжать до прихода частей Красной Армии или до особого на то указания. Связь с Центром осуществлять при помощи раций, согласно программам, полученным Ногиным (Гришин) и Николаем (Макаревич).
   Радиограммы адресовать Хозяину, подписывать "Матросов". При неустановлении радиосвязи выслать связника.
   Сразу вспомнилось: Мышенец, Мышенецкая пуща входят в Цеханувский округ, присоединенный после оккупации Польши к Восточной Пруссии.
   Значит, действовать в Восточной Пруссии.
   Было уже далеко за полночь, когда группа на открытом грузовике выехала на аэродром. Стояла морозная светлая ночь. Доехали благополучно, спрыгнули с машины и зашли в жарко натопленный барак. Здесь подогнали и надели парашюты, укрепили вещевые мешки и оружие. Все это делалось спокойно, без суеты, как дело хорошо знакомое. Неожиданно в дверях появился генерал - Илья Васильевич Виноградов. Мы встали.
   Майор Медведовский доложил:
   - Товарищ генерал, группа к вылету во вражеский тыл готова!
   - А к выполнению задания?
   - Тем более, товарищ генерал, - ответил я. Илья Васильевич поздоровался со всеми за руку и сказал:
   - Там, куда вы летите, наших нет, вы первые. Наступление советских войск будет развиваться тем успешнее, чем больше мы будем знать о противнике: оборонительные рубежи, маневр войсками, резервы. Верю, не подкачаете!
   Генерал еще раз обменялся со всеми крепким рукопожатием, пожелал успехов и проводил нас к самолету. Мы по четыре человека сели друг против друга на металлические откидные сиденья возле пилотской кабины. Моторы взревели, машина плавно тронулась и покатилась по взлетной полосе. Самолет оторвался от земли, набирая высоту, сделал круг над затемненным городом и взял курс на запад.
   Разговаривать из-за шума двигателей было трудно, поэтому все молчали. Каждый думал о чем-то своем. У меня же из головы не выходил псевдоним, который выбрал для меня генерал. Мне вспомнилась первая встреча с ним на нашей квартире у гостеприимных поляков. В тот вечер мы отдыхали, слушали невесть как попавший к нам патефон и тихо подпевали:
   На позицию девушка
   Провожала бойца.
   В это-то время и появился генерал Виноградов. Все тут же вскочили со своих мест. Я шагнул вперед для доклада. Кто-то потянулся к патефону, чтобы снять пластинку. Но генерал остановил:
   - Не надо. Хорошо поет, послушаем. - Илья Васильевич повесил шинель и весело спросил: - Чайком угостите?
   И я, и мои товарищи думали, что генерал начнет проверять нас, экзаменовать. А он присел к столу, прислушался к песне и стал подпевать. Затем пили чай. Генерал расспрашивал про наших родных, близких...
   В тот вечер начальник разведывательного отдела фронта только один раз коснулся предстоящего нам задания. Он спросил меня:
   - Какой псевдоним выбрали?
   Я назвал теперь уже не помню какую фамилию с окончанием на "ский".
   - Не очень нравится, - сказал генерал. - Люблю, когда псевдоним у разведчика имеет какой-то смысл. А то недавно докладывает один товарищ: старший разведгруппы Щукарь. Нелепо! Так и видишь шолоховского деда, который в детстве на крючок попался. Вроде бы недобрый намек получается. Заменил! Я бы на вашем месте вот чью фамилию взял. - И генерал указал на висевший плакат с портретом Александра Матросова, подвиг которого был известен всей стране.
   Я признался, что сам ни за что не решился бы взять фамилию героя.
   - А ты решайся! - положив руку на мой погон, проговорил Илья Васильевич. Так и затвердим - Матросов. - И, круто меняя тему, обратился ко всем: Какие-либо личные просьбы, вопросы ко мне есть?
   Я решил спросить о судьбе Александра Чеклуева, с которым мы трижды забрасывались в тыл и о котором я уже больше месяца ничего не слышал.
   - Встревожился, значит? Это хорошо, что о товарищах думаешь. Все в порядке у твоего Чеклуева. Ведь это ему псевдоним Щукаря прочили. Заменили хорошим именем, и дела идут преотлично, - пошутил генерал. - Молодец твой Чеклуев! И в тебя верю, Матросов!
   "Люблю, когда псевдоним у разведчика имеет какой-то смысл", - эти слова генерала я не забыл. Матросов ценой своей жизни спас жизнь многих бойцов и обеспечил выполнение задачи, поставленной подразделению. Так и мы своими данными о противнике должны помочь командованию спланировать и провести операцию фронтового масштаба с наименьшими потерями.
   Думы, думы... Я прильнул к иллюминатору. Там, внизу, залитые лунным светом, просматривались запорошенные снегом поля и луга. Вдруг с земли густым роем в нашу сторону понеслись трассирующие пули Пилот начал кидать машину то в одну, то в другую сторону и сумел выйти из-под огня - линию фронта мы пересекли. До места десантирования осталось совсем немного. Пилот время от времени резко менял направление полета - на тот случай, если противник поднимет в воздух истребители. Наконец штурман подал команду: "Приготовиться!"
   Как положено, по этой команде цепляем к тросам, протянутым вдоль бортов самолета, карабины вытяжных фалов парашютов и становимся у открытых люков. Грузовой мешок подвинут к самому люку и даже немного высовывается наружу. Я становлюсь возле него у правого люка, Макаревич - у левого. За грузовым мешком прыгать опасно. Нельзя сразу - могут схлестнуться парашюты, в то же время и медлить опасно - не найдешь груз.
   Время 3 часа 30 минут. Команда: "Пошел!" Кричу ребятам что-то ободряющее и, выбросив грузовой мешок, ныряю вслед за ним в ночную бездну. После сильного рывка смотрю вверх. Все в порядке, купол раскрылся. Парашют осторожно, как бы нехотя несет меня к земле.
   Приземлился в заснеженном редколесье, рядом Лемар Корзилов. Помогаем друг другу освободиться от парашютных лямок, а это нелегко - руки окоченели. На условный сигнал отозвался еще кто-то. Кто? Подбегаю - это Миша Козич. Он лежит на боку, морщится от боли и потирает правую ногу. Помогаю ему подняться. Перелома, кажется, нет, но ступать на ногу Мише больно: очевидно, растяжение связок. Пришлось снять с него сапог и сделать тугую повязку. Продолжаем подавать условные сигналы. Появляются Лева Никольский и Николай Гришин. Через некоторое время выходит на поляну и Костя Арлетинов. Нет только Макаревича, не откликается.
   Пока кругом тихо, идет снег. Рядом накатанная дорога. Находим грузовой мешок, освобождаем его от парашюта. Макаревича все нет. Надо сориентироваться, где мы находимся. Посылаю Леву и Костю к строениям, которые темнеют поблизости. С остальными тем временем прячем парашюты в стогу сена. Снег пошел сильнее, падает крупными хлопьями.
   Вдруг тишину разрывает выстрел, и эхо разносит его по лесу. Возвращаются Лева и Костя. У Левы пробита ладонь правой руки.
   - Что случилось? - взволнованно спрашиваю Никольского.
   - Выстрелил, гад, из окна, когда я постучался.
   - Значит, немцы?
   - Нет, просто хозяин хутора немец, - сказал Миша, - им приказано стрелять без предупреждения. Давайте-ка скорее разбирать грузовой мешок.
   Часть содержимого грузового контейнера: боеприпасы, питание к рации разложили по вещевым мешкам, а остальное: часть продуктов, белье - спрятали в стогах сена. В это время послышался шум машин, который с каждой минутой становился все явственней. Машины шли с зажженными фарами.
   Пора уходить. По компасу напрямую идем на юг. Идти трудно, то и дело приходится перелезать через колючую проволоку, которой огорожены даже лесные делянки. Ясно, что здесь живут немцы, у них так принято, как говорит Миша Козич. Наконец выходим на лесную дорогу.
   Время четыре часа утра. На месте приземления, очевидно, орудуют немцы. В той стороне слышен треск автоматных очередей. До нас пули не долетают, но вспышки ракет, освещая все вокруг, создают ощущение незащищенности и тревоги. Ребята немножко нервничают. Успокаиваю их: "Видите, какой идет снег? Ни одна собака не возьмет след".
   Весь остаток этой зимней ночи идем не останавливаясь, петляем, запутываем следы на случай погони. Продвигаемся вперед осторожно, чтобы не нарваться на засаду. Я иду впереди по компасу. Пот льет ручьем, идти становится все труднее, груз за плечами, кажется, стал вдвое-втрое тяжелее. Хочется сбросить и шинель и телогрейку, но бросать ничего нельзя.
   Делаем очень короткие остановки, чтобы сверить местность с картой, прислушиваемся: нет ли погони, нет ли засады впереди. Никто из нас не забыл, как в Белоруссии погибли Геннадий Зелент, Леша Садовик, Тит Чупринский и другие славные наши товарищи. Засада - самое страшное, это не бой, это расстрел.
   Рассвет застал нас в молодом сосновом бору. Здесь пришлось остановиться. Дальше идти было некуда - впереди открытое поле. Вдоль опушки - санная дорога. Сняли вещевые мешки, оружие и в изнеможении попадали на снег. Отдышались. Умылись снегом. Нестерпимо хочется пить. Горячими ладонями спрессовываем в комочки белый пушистый снег и откусываем от них маленькие кусочки. Развязали вещмешки, достали сало, сухари, колбасу.
   - Ребята, может, перед завтраком по маленькой, - предложил Костя Арлетинов. - Оно как-то и веселей будет. - Потом сел на вещмешок, почесал за ухом и произнес, подмигнув Козичу: - Давай начнем с твоей фляги, Михаил, легче идти будет, а то ты у нас притомился что-то.
   Хлебнули из фляги по два-три глотка, потом поели всухомятку: разводить костер в этом мелколесье было опасно. Затем занялись содержимым вещмешков. Их надо было немного разгрузить. Белье, часть продовольствия и боеприпасов припрятать. За ними можно будет вернуться потом, когда в этом возникнет необходимость.
   Выставив охранение, решили вздремнуть. Ни снег, ни холод не могли помешать этому. Недолгим, однако, был наш сон. Наблюдатель Миша Козич услышал чужую речь и разбудил всех. Мы с оружием на изготовку притаились за деревьями. Гитлеровцы - их было человек десять - остановились примерно шагах в двадцати от нас. Лица бойцов побледнели - никому не хотелось вот так, в первый же день, ничего не успев сделать, ввязаться в бой, который неизвестно чем может закончиться.
   Миша Козич вслушивается в разговор немцев и шепотом переводит. "Один из них говорит, что без собак искать бесполезно. Второй с ним соглашается. Третий предлагает вернуться в часть".
   Остальные его дружно поддержали. Это мы поняли и без перевода. Снова заскрипел снег под ногами удалявшихся немцев. Пронесло...
   Но не прошло и десяти минут, как мы услышали конский топот и опять приготовились к бою. Из-за деревьев выбежала собака - обычная деревенская собака с загнутым баранкой хвостом. Костя, не выдержав напряжения, вскинул автомат.
   - Не стрелять, - тихо и внятно произнес я.
   Костя опустил оружие. Собака между тем, равнодушно взглянув на нас, подняла заднюю лапу, сделала метку и снова побежала к дороге. Мимо нас проехала крестьянская подвода.
   - Какая умная тварь, - вытирая пот со лба, заметил Лева, - даже не тявкнула.
   - Фашисты отучили, - мрачновато пошутил Миша.
   Дождавшись вечерних сумерек, Николай Гришин развернул рацию и вышел на связь. Покрутил рукоятки, отстучал позывные. Мы с волнением стали ожидать ответа. И вот наконец в наушниках отчетливо запищало.
   - Ну что, есть связь? - спросил я. Гришин только кивнул в ответ и стал передавать нашу первую радиограмму: "Приземлились благополучно. Хвоста нет. Не нашли Макаревича. Матросов".
   Ответ не заставил себя ждать: "Поздравляю с благополучным приземлением. Район трудный. Будьте предельно осторожны. Хозяин".
   - Ну, спасибо, Николай, хорошо сработал! - похлопал я его по плечу. В ответ он рассмеялся как обычно, далеко откинув назад голову с залысинами. Работал Гришин всегда с непокрытой головой.
   Поздно вечером мы вышли на дорогу, которая нам доставила столько беспокойства в течение дня. Она вывела нас к какому-то хутору. Сквозь щели закрытых ставен пробивался неяркий свет. Из дома доносились мужские и женские голоса.
   Лева с Костей осторожно постучали в ставни и подошли к двери. Из хаты вышел какой-то человек и спросил по-польски:
   - Кто тут?
   - Свои, - по-польски же ответил Миша.
   Поляк сделал пригласительный жест рукой, и мы зашли в дом. В охранении остались Никольский и Арлетинов.
   В хате чадно от огня лучин, комната полна молодежи: парни, девчата. Справляют рождество.
   - С праздником! - бодро и весело произносит Миша.
   - С праздником и вас, - недружно и тихо отвечают поляки.
   Молодежь торопливо освобождает места у стола. Садимся на лавку у стены. Сейчас не до еды и питья.
   Самое главное - установить, где же мы находимся. Достаю карту, разворачиваю ее и через Мишу обращаюсь к хозяину:
   - Что за хутор?
   Отвечает. Но на лице растерянность, глаза тревожно перебегают с одного бойца на другого. Миша без обиняков объясняет, что мы разведчики передовых частей Красной Армии, что скоро придут и регулярные войска. Он рассказывает о формировании в Советском Союзе польской армии, о ее успешных боевых действиях, о положении на фронтах и о близком освобождении польской земли от немецко-фашистских оккупантов.
   Поляки переглядываются, на лицах многих появляются радостные улыбки.
   Я нахожу на карте названный хутор. Отсюда до условленного запасного места встречи - там мы должны встретиться с Макаревичем - километров десять-пятнадцать.
   Охотно и подробно, перебивая друг друга, поляки отвечают на наши вопросы. Выяснили, что немецких войск поблизости немного, но жандармы бывают в каждой деревне, на каждом хуторе. Установили и следующее: деревня Фридрихсгофе, возле которой мы приземлились, - это совсем не то место, где должна была десантироваться группа. Правда, ошибка в расстоянии не очень большая километров сорок.
   Радовало, что поляки люто ненавидят оккупантов, одобряют мероприятия Польского комитета национального освобождения, его земельную реформу, с нетерпением ждут грядущих перемен у себя. Чувствовалось, что они будут не только лояльны к нам, но, пожалуй, станут помогать в нашей работе.
   Один из поляков высказал предположение, что мы те десантники, на ликвидацию которых утром выехали две роты гитлеровцев. Что ж, вполне вероятно. Настороженность, которая еще оставалась у поляков, исчезла полностью. Нас начали настойчиво угощать самогоном, а также солеными грибами, картошкой и прочей нехитрой закуской. Мы достали кисеты. И вот уже в тесной избе смешались запахи польского самосада и моршанской махорки. Девушек угостили шоколадом.
   Поели с аппетитом. Пить не стали. И без того глаза слипались. Теперь бы в самый раз заснуть богатырским сном, да нет, не можем мы себе такого позволить. Пора в дорогу.
   Вышли с хозяином во двор. Договорились, что он выполнит наше задание: узнает номера, численность и вооружение воинских частей в ближайших гарнизонах. Условившись об очередной встрече, покинули хутор.
   Стало теплее, опять пошел снег. Идем, как всегда, по компасу, время от времени сверяя местность по карте, идем бесшумно, соблюдая все меры предосторожности.
   Леву беспокоит рана. Миша Козич шагает, опираясь на палку. Все устали, ведь на исходе вторая бессонная ночь. Гришин тяжело дышит. Ему в походе достается больше других: рация и батареи питания к ней весят изрядно.
   Наконец вышли в условленный для встречи квадрат. Здесь надо ждать Макаревича.
   Бойцы расчистили от снега площадку в густом ельнике, наломали лапника для подстилки, набрали бересты, собрали хворост, развели огонь. У костра подсушились и решили немного поспать. Проснулись от холода. Времени было около шести часов утра.
   По карте в двух километрах от места нашего привала значилась небольшая деревушка. Решил, пока не рассвело, сходить туда. С собой взял Лемара и Мишу. Выйдя из леса, увидели низенькие, крытые соломой домишки. Над ними курился густой дымок. Зашли в крайнюю хату. Хозяйка была уже на ногах, возилась с печью. Дети еще спали. В доме бедно: мебели почти никакой нет, пол земляной. Негромко объяснили хозяйке, кто мы такие, и спросили, как называется деревня. Оказалось, что это та самая деревушка, что значится на карте. По нашей просьбе хозяйка рассказала о своих односельчанах, о том, кто и как относится к оккупантам. Выяснилось, что немцы-"снабженцы" бывают здесь редко, деревня бедная, взять нечего, однако жандармы наведываются почти каждый день. Гитлеровцев здесь ненавидят все, от мала до велика, и лишь лесник фольксдойче - связан с фашистами и его следует остерегаться. Спросили, не появлялся ли в деревне коренастый, невысокого роста, широкоплечий человек в русской шинели. "Нет, такой человек здесь не появлялся", - ответила женщина.