— За этим дело не станет, — сказал король. — Граф, ты будешь удовлетворен… Сударыня, — продолжал он, обращаясь к королеве, которая казалась мраморным изваянием среди всех этих лиц, покрасневших от вина, — сударыня, возьмите бутылку и налейте всем этим господам, которых мучит жажда.
   Изабелла, ни слова не говоря, взяла бутылку и начала обходить с нею столы.
   Будь за королевским столом человек, в котором сохранилась хоть капля чести, он был бы проникнут почтительным состраданием к этой женщине, подвергавшейся таким незаслуженным унижениям. Но кого не было — того не было, и каждый раз, как королева наполняла бокал, поднимался всеобщий взрыв хохота.
   Кастельмелор последним протянул свой стакан. В ту минуту, как королева наливала его, он вдруг поднялся и поцеловал ее в щеку.
   Альфонс громко захохотал.
   Королева сделалась бледнее смерти. Она была кротка и даже слаба, но на этот раз ее гордость была возмущена.
   Она выпрямилась и сделала шаг назад.
   — Вы подлец, — сказала она. — Если бы Бог дал мне в мужья мужчину, то я просила бы у него не вашей жизни, а чтобы с вами обошлись, как вы того заслуживаете, чтобы палач наказал вас кнутом на лиссабонской площади!
   Сказав это, она медленно вышла.
   — Что, граф, — сказал король, — тебе порядочно досталось.
   — А ваше величество публично оскорбили, — отвечал Кастельмелор, скрывая свою ненависть под видом шутки.
   — Тебя… палач… кнутом! Это очень забавно.
   — Если бы Бог дал мне в мужья мужчину!.. — прошептал Кастельмелор.
   — Матерь Божия! Это правда, она сказала это! — вскричал король. — Я — не мужчина!.. Черт возьми! Я покажу ей, что я мужчина! Горе ей! Приведите ее ко мне!

Глава XXIV. КОРОЛЕВА

   И так как никто не двигался, то король повторил с возрастающим гневом:
   — Приведите ее ко мне! Говорю я вам, притащите ее сюда сию же минуту!
   — Для чего? — холодно спросил Кастельмелор.
   — Чтобы я доказал ей, что я мужчина! — закричал король, глаза которого налились кровью.
   В то же время он выхватил свой кинжал и, скрежеща зубами, так сильно ударил им в стол, что пробил дубовую доску насквозь.
   Но это усилие совершенно истощило его, и он бессильно опустился в кресло.
   — Кастельмелор, — сказал он, — иди сейчас в ее комнату и убей ее.
   — Сеньоры, — сказал Кастельмелор вместо того, чтобы повиноваться, — оставьте нас одних, его величество желает переговорить со мной наедине.
   Собрание бросило взгляд сожаления на недопитые стаканы, но приказывал не король, а Кастельмелор, поэтому надо было повиноваться.
   — Ваше величество, — продолжал граф, когда все вышли, — позвольте мне заметить, что вы заходите слишком далеко. Маркиз де Санда — в Лиссабоне, и вместе с ним приехал француз, снабженный, без сомнения, полномочиями своего повелителя. Португалия не в состоянии бороться с Францией.
   — Ты уже давно надоедал мне! — вскричал, зевая, король.
   — Ваше величество, моя обязанность…
   — Послушай, поди приведи сюда ушедших придворных и не возвращайся, ты сегодня не в духе.
   — Еще одно слово, ваше величество…
   — Ну! — с досадой сказал король.
   — Позволите ли вы мне сделать, что я захочу?
   — Конечно. По поводу чего?
   — Королева…
   — Королева! — перебил король, уже забывший сцену за ужином. — Что ты мне толкуешь про королеву?
   — Она оскорбила ваше величество.
   — В самом деле? Впрочем… это возможно. Ну хорошо, возьми ее и делай с ней, что хочешь, ступай!
   Граф тотчас же вышел.
   Со времени своего возвышения Кастельмелор уже значительно уменьшил права рыцарей Небесного Свода, которых даже переселил из дворца в казармы, но тем не менее он был уверен в их преданности, благодаря Асканио Макароне, которого сделал их начальником и который выражал ему неограниченную преданность.
   Оставив короля, Кастельмелор, послал за Асканио.
   Презренный падуанец получил приказание выбрать десять наименее церемонных рыцарей Небесного Свода. Эти десятеро должны были в час ночи спрятаться на улице около монастыря Благочестия, где королева обыкновенно присутствовала на богослужении.
   Как мы уже сказали, это было накануне Рождества, так что, по всей вероятности, королева должна была отправиться на полунощную службу. Кастельмелор, имевший большой интерес удалить ее от двора, с радостью ухватился за этот случай, чтобы приступить к плану, который должен был привести к исполнению его желаний.
   Макароне был человек аккуратный и попросил два раза повторить приказание, наконец, он вполне проникся своею ролью, которая состояла в том, чтобы похитить королеву и отвезти ее в укрепленный замок Сур в провинции Тра-ос-Монтес.
   Королева, ничего не подозревая и больше чем когда-либо ища утешения в религии, оставила в полночь дворец и отправилась в монастырь в карете. В час служба окончилась, и королева снова села в карету.
   Едва застучали колеса, навстречу лошадям бросилось десять человек. Макароне подошел к карете, отворил дверцу и заглянул внутрь.
   — Сударыня, — сказал он, любезно кланяясь, — мне поручено проводить вас в вашу летнюю резиденцию. Угодно вам ехать одной или взять с собой двух прелестных ваших спутниц.
   Королева хотела спросить, что это значит, но не успела.
   Вероятно, о ней кто-то постоянно заботился, и, вероятно, этот кто-то имел хороших осведомителей в казармах рыцарей Небесного Свода. В ту минуту, как Макароне оканчивал свою речь вторичным поклоном, на другом конце улицы послышался стук лошадиных копыт.
   — В путь! — приказал прекрасный падуанец, мгновенно изменяя тон.
   — Кто вы? Куда вы меня везете? — возмутилась королева.
   Стук копыт быстро приближался. Ехало всего двое, что успокоило Макароне, но один из всадников, сидевший на крепкой андалузской лошади, походил на Голиафа, что заставило Макароне вновь насторожиться.
   — Что здесь такое? — спросил отрывистым и надменным голосом меньший всадник, одетый в богатый костюм. — Почему вы останавливали эту карету, дураки?
   Высокий всадник, одетый в ливрею темного цвета, не сказал ничего, но вытащил из ножен почтенных размеров шпагу.
   Едва заслышав голос первого всадника, королева вздрогнула. Она высунула голову из кареты, но не сказала ни слова.
   — Проезжайте вашей дорогой, сеньоры, — отвечал падуанец, — и не путайтесь не в свое дело.
   Всадник в роскошном костюме ничего не ответил, но взмахнул рукой, выхватил шпагу, и у падуанца искры посыпались из глаз. В то же время всадник дал шпоры лошади, сбил с ног Асканио и бросился на остальных. Великан, сопровождавший его, тоже не остался позади. Он поднял пять или шесть раз свою тяжелую шпагу, после чего вложил ее в ножны, потому что врагов больше не осталось.
   Только один падуанец прикинулся убитым, чтобы подглядеть, с кем он имел дело, но великан сделал вид, что хочет смять его копытами своей лошади, тогда наш бедный друг, рискуя заставить затрястись в гробах своих знаменитых предков, бросился бежать со всех ног. Итак, незнакомцы остались победителями. Лакей стоял в отдалении, тогда как господин подъехал к карете.
   — Государыня, — сказал он, — вы не можете возвратиться во дворец короля. Может быть, вы также не доверяете незнакомому человеку…
   — Я вас знаю, сеньор, — перебила королева, голос которой дрожал от волнения.
   Потом она прибавила едва слышным голосом:
   — Я доверяю вам более, чем кому бы то ни было на свете, дон Симон Васконселлос.
   Всадник поклонился в знак благодарности.
   — В таком случае, — сказал он, — я попрошу, ваше величество, следовать за мной. Я предложу вам на эту ночь убежище, какое может предложить дворянин, завтра же у вас будет другое, более безопасное.
   Карета покатилась в сопровождении Васконселлоса и Балтазара.

Глава XXV. ОТЕЛЬ СУЗА

   Через некоторое время королева выходила из экипажа перед отелем Суза.
   — Уже давно, — печально сказал Васконселлос, — этот дом, носящий имя моих предков, стоит необитаем. Мой брат живет во дворце, я сам скрываюсь в скромном жилище. Войдите, государыня, я могу сказать, что это благородное жилище, потому что оно видело пятнадцать поколений Суза, а Кастельмелор не был в нем с тех пор, как опозорил себя званием фаворита.
   Изабелла вышла из кареты и пошла через двор, поросший травой, опираясь на руку Васконселлоса. Она дрожала, дыхание ее было тяжело и прерывисто. Васконселлос шел твердым шагом. Поднявшись на верхнюю ступень крыльца, он остановился.
   — Ваше величество, — сказал он, — если вы позволите, то я войду вместе с вами, если же нет, то буду снаружи караулить вас.
   — Пойдемте, — прошептала королева.
   Они переступили порог и прошли длинную анфиладу комнат, прежде чем дойти до той залы, в которой мы прежде видели собравшимся все семейство Сузы. Ничто не изменилось, все было по-прежнему: старинные портреты, кресло с гербом, которое всегда занимала донна Химена, и стул с высокой спинкой черного дерева, на котором когда-то сидела Инесса Кадаваль.
   Васконселлос провел рукой по лбу, как бы желая изгнать тяжелые воспоминания.
   Он отворил одну дверь и указал на комнату со старинной мебелью, очень роскошною, в которой стояла большая кровать с балдахином, на красных бархатных подушках которой был вышит золотом Браганский крест.
   — В то время, когда имя Сузы было еще не запятнано, — сказал он, — короли ночевали в этой комнате. Это будет ваша комната на сегодняшнюю ночь… Спите спокойно, я буду стеречь ваш сон.
   Он поклонился и сделал шаг к дверям.
   — Останьтесь, — сказала королева.
   Васконселлос побледнел, но сейчас же остановился.
   — Сеньоры, — продолжала королева, обращаясь к своим спутницам, — оставьте нас.
   Две дамы удалились. Королева и Васконселлос остались одни.
   В зале горела только одна лампа. Ее слабый свет едва рассеивал мрак и оставлял совершенно неосвещенными углы комнаты. Только там и сям блестела позолота.
   Королева стояла у дверей спальни, Васконселлос, опустив глаза, стоял посреди залы.
   Одно мгновение королева простояла в нерешимости, грудь ее неровно поднималась, щеки то бледнели, то краснели. Но она вдруг оправилась и, выпрямившись, взглянула прямо в лицо Васконселлосу.
   — Сеньор, — сказал она, — придвиньте мне кресло. Подойдите и выслушайте меня. Помните ли вы о вашем пребывании при французском дворе?
   — Да, помню, — отвечал Васконселлос.
   — Вы были несчастливы, сеньор. Я… О! Я тогда была очень счастлива!.. Я вас увидела, мои первые страдания начались от вас, потому что я вас полюбила. Не перебивайте меня, сеньор. Для вас я приехала в Португалию. Какое мне было дело до трона? Я думала… Я была безумна! Мне показалось, что я заметила любовь в одном из ваших взглядов. Я надеялась… Сеньор, я сама разбила мою жизнь, но сделала это ради вас.
   Васконселлос опустился на колени, закрыв лицо дрожащими руками.
   Королева говорила твердым, но тихим, как бы задыхающимся голосом; лицо ее выражало спокойствие отчаяния.
   — Я приехала сюда, — продолжала она, — но вместо обещанных почестей, я встретила оскорбления и унижения; моя прежняя жизнь была одним бесконечным праздником, теперь же я привыкла к слезам; я желала уединения, чтобы молиться Богу, но меня, женщину и королеву, втолкнули в грязные, отвратительные оргии, которые сумасшедший устраивает со своими лакеями, и у меня нет никого, кто бы утешил меня! Никого, кто бы защитил меня!
   — Государыня! — воскликнул Васконселлос. — Сжальтесь надо мной.
   — Сжалиться над вами, сеньор? — повторила королева. — Иногда, действительно, мне было жаль вас, потому что вы меня любите; я уже давно знаю это.
   — Государыня… — начал было Васконселлос.
   — О! Я могу говорить с вами таким образом, — сказала Изабелла с печальной улыбкой. — Вы любите меня, я это знаю, но я знаю также, что между нами есть непреодолимое препятствие, непонятное для меня, но вместе с тем непобедимое; которого вы не хотите или, может быть, не можете переступить… Васконселлос, вы считали себя хорошо замаскированным, когда издали заботились обо мне, и для исполнения долга принимали такие предосторожности, как будто совершали преступление! Но я вас видела, я угадывала вас, и если я до сих пор еще не умерла среди этого постыдного двора, то только потому, что чувствовала вас около себя и хотела жить для того, чтобы со временем отблагодарить вас и сказать вам, прежде чем покинуть этот свет: я вас любила, дон Симон, я вас люблю теперь и кроме вас буду любить одного Бога.
   Васконселлос приложил руку к сердцу и глухо застонал.
   Изабелла не ошиблась, он любил ее всею силой постоянно подавляемой страсти; это была любовь без признаний, обожание без надежды, преклонение.
   В эту минуту он готов был тысячу раз пожертвовать жизнью, только чтобы сделать ее счастливой, и ее слова жгли его.
   — Благодарю, — прошептал он, складывая руки, — благодарю!.. Но сжальтесь! Вы не знаете связывающих меня цепей. Я душой и телом принадлежу королю… А вы — королева!
   Изабелла встала.
   — Я не жена королю, — просто сказала она.
   Она не покраснела, произнося эти слова, не опустила глаз. В ее голосе и движениях было спокойное достоинство.
   Васконселлос, в свою очередь, встал и даже не старался скрыть своего глубочайшего удивления.
   — Здесь так же, как и в Версале, — продолжала Изабелла, — я все та же девица Изабелла Немур-Савойская.
   Наступило минутное молчание.
   — Дон Симон, — снова заговорила королева, — моя рука принадлежит мне, сердце вам, но моя жизнь принадлежит Богу… В тиши монастыря я буду молиться за вас, моего доброго и злого гения. Удалитесь.
   Она величественным жестом указала на дверь.
   Растерянный Васконселлос не двигался; вместо того, чтобы повиноваться, он протянул руки и опустился на колени.
   Но в эту самую минуту погасавшая лампа вспыхнула красноватым светом. Взгляд Васконселлоса упал на кресло черного дерева, где он так часто видел Инессу, внимательно взиравшую на него.
   Он быстро поднялся и, опустив голову, вышел, не сказав ни слова.
   Королева взглядом проследила за ним до порога.
   — Боже мой! — прошептала она. — Дай мне силы не любить его больше.
   На следующее утро обещание Васконселлоса относительно покровительства исполнилось.
   Рано утром экипаж маркиза де Санда остановился перед отелем Суза, из него вышел виконт де Фосез, приехавший в Португалию с депешей Людовика XIV и имевший полномочие представлять в Лиссабоне особу короля. Виконт имел короткий разговор с королевой и сейчас же отправился к Альфонсу VI.
   Оскорбление, сделанное королеве, было очевидно, его даже не старались отрицать. Требование французского посланника было справедливо и предъявлено так решительно, что его не пробовали отклонить.
   В полдень королева оставила отель Суза и в сопровождении маркиза де Санда и де Фосеза отправилась во дворец Хабрегас, который приготовили к ее принятию. Над главным подъездом дворца развевалось белое знамя, в середине которого был голубой герб с тремя золотыми лилиями.
   — Вот на ближайшее время ваша защита, государыня, — сказал де Фосез, — вы находитесь под покровительством Франции.
   На мгновенье Изабелла почувствовала гордость, увидя это белое знамя, которому всюду сопутствовали победы. За великим именем своей родины она почувствовала себя в безопасности.
   Но мысли ее вскоре приняли свое прежнее течение. С самого утра она ожидала Васконселлоса, но он не показывался. Накануне она хотела поговорить с ним, чтобы сказать ему последнее «прости». Теперь она снова хотела видеть его, чтобы поблагодарить, так как угадывала, что это неожиданная защита была делом его рук.
   Васконселлос не появлялся. В минуту увлечения он обрадовался, видя королеву свободною от всяких уз, он обрадовался, найдя в ней снова девицу Немур-Савойскую, думая в своем энтузиазме, что главное препятствие между ними исчезло. Но размышление разубедило его. Он понял, что в будущем положение его нисколько не изменялось. Для всякого другого Изабелла могла быть свободна, но для него она всегда оставалась женщиной, занимавшей место на троне рядом с Альфонсом.
   Васконселлос принадлежал королю, он ни на минуту не забыл клятвы, данной у постели умирающего отца, и он исполнял ее с тем большей строгостью, что Кастельмелор забыл о ней. А любить королеву — не значило ли громко объявить себя врагом короля?!
   Изабелла любила его, она сказала ему это. Теперь, когда для нее миновала всякая опасность, мысль окончить дни в монастыре должна была уничтожиться сама собою. Васконселлос был живой человек: происшедшая накануне сцена совершенно истощила его силы, он чувствовал себя неспособным устоять еще раз против подобного соблазна. Опасаясь своей слабости, он предпочел бежать, и решил не видеться больше с королевой.
   Ночью он отправился предупредить де Фосеза и маркиза де Санда, который был особенно предан королеве, а сам исчез.
   Де Фосез поместил королеву в Хабрегасе. Затем был собран совет из маркиза де Санди, нескольких португальских грандов, бывших во вражде со двором, и духовенство. Результатом этого съезда была отправка нарочного с депешею к его святейшеству папе Клименту XI.
   Вместе с этим посланным поехал Виейра да Сильва, духовник королевы, в сопровождении Луи Сузы и депутата от инквизиции Эммануэль Магалаенс, которым было дано полномочие просить расторжения брака Изабеллы с королем дон Алфонсом.
   С этого времени положение Изабеллы совершенно и во всех отношениях изменилось. У нее образовалась целая партия. Высшее дворянство и духовенство сделали себе знамя из ее имени; но она не хотела вмешиваться в политические интриги и вела во дворце очень замкнутую жизнь, счастливая, что избавилась от подчинения постыдным фантазиям Альфонса.
   Оставляя Лиссабон, де Фосез обещал Изабелле прислать двух французских фрейлин. Вскоре, действительно, приехали две прелестные девушки, сестры Мария и Габриель де Соль, дочери старого дворянина из Орлеана. Две сестры стали верными подругами королевы. Они любили ее от всей души, потому что она была несчастлива и добра. Их живой и остроумный разговор доставлял королеве немало приятных часов.
   Инфант дон Педро начал часто посещать Изабеллу. Это был красивый и благородный молодой человек, кроткий и, может быть, слишком мягкий характер которого хранил на себе следы долгой опеки, под которою он жил. Он был скромен с женщинами и бесстрашен перед опасностью. Дурное обхождение, которое он переносил при дворе не уменьшило его привязанности к брату, но он глубоко ненавидел Кастельмелора, позволившего себе один раз поднять против него шпагу. Как все скрытные люди, он был склонен к ревности, подозрителен и злопамятен; но все эти недостатки, окупаемые многочисленными достоинствами, ускользали от королевы, которая обращалась с ним как с братом и сделала его своим поверенным.
   Изабелла не могла не заметить любви инфанта, которая сквозила в каждом его движении, но, не будучи в состоянии отвечать на нее, она делала вид, что не замечает ее. Это была наивная и почтительная любовь, любовь пажа к своей королеве, чистая и преданная. Локон волос ее мог привести в восторг дона Педро, как в средние века рыцарь был счастлив одним позволением носить цвети своей дамы.
   Но в то же время это была любовь чрезвычайно ревнивая. Ревность проницательна и идет прямо к цели. Дон Педро уже давно понял, что сердце Изабеллы несвободно, и его подозрения сразу напали на верный путь. Имя Васконселлоса заставляло его бледнеть, и он почти так же ненавидел его, как и Кастельмелора.
   Несмотря на это, в поведении Васконселлоса ничто не выдавало этой ревности. В течение целого года, который Изабелла прожила в Хабрегасе, Васконселлос виделся с нею всего два раза, да и то только при особенно важных обстоятельствах: первый раз он передал ей, что один негодяй из ее слуг предлагал Кастельмелору отравить ее, отчего, однако, фаворит отказался; второй раз он принес ей известие из Рима относительно ее развода. Вообще казалось, что он имел средство знать прежде всех все, что касалось королевы. Несмотря на это, он не жил в Лиссабоне, по крайней мере, никто никогда не видел его там, и его лакей, Балтазар, поступил на службу, к лорду Ричарду Фэнсгоу.
   Инфант досадовал на эту осведомленность Васконселлоса обо всем, что касалось королевы; в особенности его приводило в отчаяние то впечатление, которое производили на королеву эти посещения. Она постоянно говорила о Васконселлосе: то со странной сдержанностью и каким-то таинственным страхом, то с неблагоразумным энтузиазмом, то с меланхолической нежностью.
   Поэтому дон Педро угадывал в нем соперника, и если скрывал свою ненависть, то лишь потому, что боялся оскорбить Изабеллу.
   Бросив взгляд на предшествующие события, мы станем продолжать наш рассказ с той минуты, как монах вышел из дворца Кастельмелора.
   Было около семи часов вечера. Королева полулежала на кушетке, около нее сидели Мария и Габриель де Соль, вышивая. Инфант дон Педро сидел на табурете и, аккомпанируя на португальской гитаре, пел французскую песню, которую выучил, вероятно, для того, чтобы понравиться Изабелле. Слушая его, она облокотилась на руку головой и мечтала.
   — Не знакома ли тебе эта песня? — спросила шепотом Габриель свою сестру Марию.
   У Марии были слезы на глазах.
   — Что такое? — спросила королева.
   — Это воспоминание, ваше величество, — сказала весело Габриель. — Песня, которую так хорошо поет его высочество принц инфант, очень хорошо знакома Марии.
   — Вот как! — сказала, улыбаясь королева. — А откуда она знает эту песню?
   — Наш кузен, Рожер де Люс, очень часто пел ее.
   — Не плачь Мария, — сказала, вздыхая, королева, — когда-нибудь мы возвратим тебе Францию и твоего кузена… Не все могут льстить себя сладкою надеждою снова увидать тех, кого любят. Перестаньте петь, прошу вас, брат.
   Королева называла таким образом инфанта. Он сейчас же положил гитару и подошел к королеве.
   — Не получили ли вы неприятных известий из Рима? — спросил он. — Вы кажетесь сегодня печальнее обыкновенного.
   Изабелла не отвечала.
   «Она мечтает о нем, — догадался принц, — всегда, всегда о нем!»
   — Что же вы ничего не говорите, брат! — вскричала вдруг королева с принужденной веселостью. — Неужели вы не знаете какой-нибудь веселой истории, которая могла бы развлечь бедных затворниц.
   Девицы де Соль придвинулись ближе, чтобы лучше слышать. Принц, со своей стороны, делал отчаянные усилия найти что-нибудь в своей памяти, но не нашел ничего, как это всегда бывает с застенчивыми людьми.
   — Будьте внимательны, мои милые, — говорила между тем Изабелла, — его высочество расскажет нам историю.
   Но этот совет был совершенно излишним; сестры и без того уже глядели на инфанта с нетерпением и любопытством.
   — Увы! — сказал инфант, лицо которого выражало полнейшее отчаяние. — Я ничего не знаю и не умею сочинять рассказов.
   Сказав это, он опустил глаза и принялся вертеть в руках шляпу, точно какой-нибудь деревенский щеголь, истощивший все свое красноречие. Взглянув на него, кроткая Мария невольно почувствовала сострадание, но Габриель не могла удержаться от улыбки. Между тем королева снова погрузилась в задумчивость.
   — Тем не менее, — продолжал инфант, на которого улыбка Габриель произвела то же действие, что и удар шпор на чистокровную лошадь, — близ нас происходят такие вещи, которые похожи на сказку… Слышали ли вы когда-нибудь о неком монахе?
   — Монахе? — рассеяно повторила Изабелла.
   — Монах? — повторили сестры, вздрогнув.
   — О монахе, — продолжал инфант, — о человеке, известном под одним именем: «монах», в городе, в котором пятьдесят монастырей; о человеке, лица которого никто не видел; о человеке, вид которого останавливает безумного моего брата; голос которого заставляет дрожать изменника Кастельмелора; и рука которого расточает так много благодеяний, что они смягчают гнев Божий, висящий над Португалией.
   — Вы в первый раз говорите нам об этом человеке, брат, — заметила королева.
   — Да, действительно в первый раз… Почему? Я и сам не знаю, ведь он имеет право на мою привязанность и уважение.
   — Как? — неосторожно вскричала Габриель де Соль. — Вы знакомы с ним?
   — Почему вы об этом спрашиваете, дитя мое? — с удивлением сказала королева.
   — Потому, что монах такой таинственный и опасный человек! Я слышала, как офицеры вашего величества говорили о нем. Они дрожали, произнося его имя.
   Все замолчали. Инфант, казалось, задумался, в свою очередь.
   — Однажды… — продолжала молодая девушка. — Но я не знаю, должна ли я говорить это вашему величеству?
   — Говорите, моя милая, я женщина и любопытна.
   — Однажды… Это было в монастыре Эсперанс, куда ваше величество, будучи сами больны, послали меня к обедне, тогда как сестра осталась с вами. Среди обедни я почувствовала, что кто-то взял меня за руку, и я чуть не умерла от страха, увидя около себя монаха, лицо которого было скрыто громадным капюшоном. Я вспомнила разговор офицеров и узнала монаха.
   — Он дотронулся до твоей руки нечаянно?
   — Он дотронулся до моей руки для того, чтобы привлечь мое внимание. «Дитя, — сказал он мне, — небо дало тебе благородную задачу заботиться о ней, утешать и любить ее!.. Ты будешь награждена как здесь, так: и там, если свято исполнишь свою обязанность».
   — Он тебе сказал это? — прошептала королева.