— Но, может быть, ваше величество пробовали разузнать… — начала графиня.
   Она замолчала. Королева пристально глядела на нее, в ее взгляде выражалось отчаяние и смущение.
   — Я не осмелилась! — прошептала она с усилием. — Я так его люблю! К тому же это неправда, я убеждена в этом… Браганская кровь заставляет биться только благородные сердца! Клеветники лгут!
   Донна Луиза произнесла эти слова разбитым голосом. В большом волнении она закрыла глаза и откинулась назад. Графиня и ее воспитанница тотчас же бросились к ней.
   — Оставьте, — сказала королева, — тот не падает в обморок, кто уже давно привык к страданиям. Простите, графиня, что я опечалила вас, так же, как и этого бедного ребенка… Но эта ложь так ужасна! Я не верю им, я не хочу им верить. Чтобы я поверила, надо чтобы кто-нибудь, вроде тебя, Химена, пришел сказать мне, что сын мой злоупотребил званием короля и дворянина и запятнал свою честь! Тогда… но ты никогда не скажешь этого, не так ли?
   — Не дай Бог!
   — Нет, потому что тебе, Химена, я поверила бы и умерла.
   Наступило продолжительное молчание.
   Графиня, охваченная почтительным состраданием, не смела прервать задумчивости своей повелительницы. Наконец последняя как бы пробудилась от сна и заговорила, стараясь улыбнуться:
   — В самом деле, моя дорогая, — сказала она, обращаясь к Инессе, — мы вам оказали очень мрачный прием… Графиня, ваша воспитанница прелестна, и я вам очень благодарна, что вы привезли ее ко двору короля, моего сына. Как ни высоко ее происхождение, мы постараемся найти ей подходящую партию.
   Инесса, милое личико которой было покрыто краской смущения, побледнела, услышав последние слова королевы.
   — Что это значит? — спросила королева. — Сеньорита чем-то опечалена, уж не желает ли она поступить в монастырь?
   — Ваше величество, — вмешалась графиня, — Инесса Кадоваль — невеста моего младшего сына.
   — В добрый час! Не сказала ли я сейчас, что ей найдется подходящая партия? Кадоваль и Васконселлос! Трудно найти две более благородные фамилии… Но старший Суза?
   — Старший мой сын, государыня, дон Луи граф Кастельмелор и что еще важнее, он имеет честь быть вашим крестником. У другого нет ничего, и донна Инесса полюбила его.
   — Граф Кастельмелор! Это важный титул, Химена, никогда ни один изменник не носил его… У моего Луи благородное сердце, не так ли?
   — Я надеюсь, государыня.
   — Счастливая мать! — сказала королева, вздыхая.
   Эти слова снова возвратили ей всю ее озабоченность, и прежде, чем она снова заговорила, монастырский колокол зазвонил к вечерне, и все три дамы отправились в капеллу.
   Легко угадать о чем просила Бога в этот вечер донна Луиза Гусман, но Бог не исполнил ее молитвы. Альфонс Португальский слишком повиновался своему фавориту, чтобы вовремя раскаяться.

Глава IV. ТАВЕРНА АЛЬКАНТАРА

   Ночь спускалась над Лиссабоном, и огни в домах начали мало-помалу гаснуть. Небо было покрыто тучами. Кроме редких фонарей, несмотря на королевский эдикт, горевших перед домами зажиточных граждан, и нескольких свеч перед иконами Мадонны, город был погружен в глубочайший мрак.
   Обыкновенно в этот час улицы были пусты, разве какие-нибудь редкие отважные мошенники решались вступать в конкуренцию с королевским корпусом. Но в этот вечер со всех сторон группы горожан под покровом темноты стекались к одному месту. Все хранили глубочайшее молчание. Они шли поспешно, останавливаясь время от времени, чтобы прислушаться, потом снова продолжали путь, не оборачивая головы и тщательно скрывая лица под капюшонами своих широких плащей.
   Все шли вверх по набережной Таго.
   По мере того, как ночные путники приближались к предместью Алькантара, число их увеличивалось, и вскоре образовалась настоящая процессия. Но чем больше людей появлялось на улицах, тем больше они, казалось, принимали предосторожностей. На перекрестках, встречаясь, два человека сначала проходили один мимо другого, не говоря ни слова, но потом окольными путями соединялись и вместе продолжали свой путь.
   Последним домом предместья было длинное и низкое здание, выстроенное из камня и служившее прежде манежем. В описываемое нами время этот манеж был снят Мигуэлем Озорио, который занимался продажей французских вин придворным. Последние, действительно, поневоле должны были проходить мимо его дома каждый раз, когда отправлялись в увеселительный дворец Алькантара, обычную резиденцию Альфонса VI, и всякий раз, когда это случалось, трактирщик мог рассчитывать на наживу. Поэтому Мигуэль, по крайней мере по наружности, был преданным слугой Конти и всех близких к особе короля. Он говорил, что никогда еще Португалия не видела такого славного царствования.
   Несмотря на это, Мигуэль вовсе не отказывался продавать свое вино и недовольным. Напротив, временами, когда он был уверен, что ни один дон или лакей дона не слышит его, он вдруг изменял манеры и говорил очень трогательные вещи про печальное положение лиссабонцев. Он тогда выставлял Конти нищим выскочкой, к которому его кружева и бархат шли так же, как корове седло; называл Конти гангреной Португалии, и день, когда страна от него избавится, должен считаться самым счастливым ее днем.
   Если Мигуэль вдруг прекращал свои вольнодумные речи, то это служило верным признаком, что он издали почуял шляпу с пером или вышитый камзол. Чтобы быть справедливыми, мы должны сказать, что никогда ни один трактирщик в мире не имел такого тонкого чутья.
   Перед домом Мигуэля собравшиеся вместе несколько человек останавливались, дотрагивались до руки хозяина, сидевшего на пороге, говорили шепотом какое-то слово и проходили. Следующие делали то же самое, и вскоре громадная общая зала была набита битком.
   В то же самое время в одной из опустевших улиц нижнего города один человек ходил взад и вперед, точно заблудился в мрачном лабиринте, называвшемся дворянским кварталом, по причине отсутствия лавок и большому количеству отелей. Сзади него, на некотором расстоянии, другой человек тщательно отслеживал его движения. Когда первый останавливался, второй делал то же самое, когда первый поворачивал назад, второй спешил спрятаться в какие-нибудь ворота и пропускал незнакомца, чтобы затем снова начать следовать за ним.
   «Темно, точно в пропасти, — думал первый. — С тех пор, как я десять лет тому назад, еще ребенком оставил Лиссабон, все изменилось, я не узнаю дорогу. Хоть бы мошенник какой-нибудь в обмен на мой кошелек взялся указать мне путь».
   «Мой юный друг, — думал другой, — вы напрасно кидаетесь то туда, то сюда, я поклялся себе, что вы будете мне стоить четыреста пистолей, а я изменяю только тем клятвам, которые даю другим».
   До сих пор суконщик Симон, которого читатель, вероятно, уже узнал из слов Асканио Макароне, не обращал внимания на присутствие последнего, но повернувшись неожиданно, он вдруг очутился нос к носу с падуанцем.
   — Скажите, это дорога в таверну Алькантара? — спросил он.
   — Я иду туда, — ответил Макароне, изменив голос.
   — В таком случае, если вам угодно, кавалер, пойдемте вместе.
   — Очень рад, кавалер, так как я убежден, что вы дворянин. Я тоже, а вежливость требует не отказывать дворянам друг другу во взаимных услугах.
   — Я держусь того же мнения.
   Симон произнес эти слова очень сухо и, надвинув капюшон на лицо, ускорил шаги. Макароне тоже зашагал быстрее.
   Падуанец был человеком между тридцатью пятью и сорока годами, высокий и худой, но хорошо сложенный. Его мускулистое тело заставляло думать, что природа создала его, дабы он стал акробатом. Он шел театральной походкой, кутаясь в свой плащ и часто прикладывая руку к эфесу шпаги.
   Симон был мал ростом, как почти все португальцы, но его легкая, упругая походка и ширина плеч доказывали, что маленький рост в нем не есть признак слабости.
   Время от времени падуанец поглядывал на него. Он уже стал было прикидывать, сколько Конти заплатит за хороший удар ножом, направленный куда следует, в этого дерзкого незнакомца, но, заметив у Симона хорошую рапиру, он успокоился.
   — К чему убивать его? — говорил себе Макароне. — Он не узнал меня. Если он войдет в таверну, то я войду вместе с ним; если его не пустят, я пойду за ним до самого его жилища, а определив дом проживания, нетрудно узнать и имя человека.
   Тем временем они подошли к окраине предместья, таверна Алькантара была перед ними. Она имела мрачный вид, ни в одном окне не было огня. Хозяин, Мигуэль Озорио, по-прежнему сидел на пороге, куря сигаретку, с обычной невозмутимостью португальцев.
   — Вот, — сказал падуанец, указывая на таверну. — Вы войдете?
   — Да.
   — Вы, значит, знаете пароль?
   — Нет, а вы?
   — О! Я не нуждаюсь в пароле. Вы сейчас увидите. Мигуэль, мошенник! Что у тебя ныне в большой зале?
   — Мошенник? — вскричал Мигуэль, не подавая вида, что он узнал голос Макароне. — Кто осмеливается назвать негодяем придворного трактирщика? Держу пари, что это какой-нибудь купец из верхнего города! Убирайся, мужик, я принимаю только дворян!
   — Отлично, отлично, Мигуэль, и так как к тебе пожаловали именно дворяне, то ты приготовишь нам ужин в большой зале. Иди!
   Сказав это, Макароне схватил Озорио за плечи, развернув, оттолкнул и зашагал по коридору. Но в ту минуту, когда он хотел переступить порог залы, сильная рука схватила его и, в свою очередь, заставила сделать точно такой же разворот, только толчок был гораздо сильнее, так что Макароне отлетел в другой конец коридора.
   — До свидания, кавалер Асканио Макароне дель Аквамонда, — прозвучал насмешливый голос суконщика. — Подождите меня здесь, если вам угодно, дверь на улицу я запер, сейчас закрою и дверь в залу.
   Симон действительно вошел в залу и запер за собой дверь.
   Макароне поднялся совершенно разбитый, он по очереди ощупал все свои члены, чтобы убедиться, не сломано ли что-нибудь.
   — Он меня узнал! — проворчал падуанец. — Слава Богу, что мне не пришло в голову напасть на этого сумасшедшего. У него геркулесовская сила, и впредь я постараюсь следить за ним на приличном расстоянии. А пока посмотрим, правду ли он сказал про двери.
   Асканио попробовал отворить наружную дверь, она была заперта. Что касается двери в залу, то он не осмелился даже дотронуться до ее ручки, но, осторожно подойдя к ней, приложил ухо к замочной скважине, желая послушать разговор в зале. Но напрасно, из зала доносился только сильный шум происходивший от множества голосов, разговаривающих меж собой.
   «Какая досада! — думал Асканио. — Не будь эта проклятая дверь заперта, я взял бы у Мигуэля лошадь, и через час все эти господа, включая и моего молодчика, были бы в дворцовой тюрьме».
   К счастью для граждан Лиссабона, Симону еще раньше пришла в голову та же мысль, и тяжелый ключ от входной двери лежал у него в кармане.
   В ту минуту, как Симон вошел в залу, где собрались все цехи Лиссабона, разговор был так оживлен, что никто не обратил внимания на вошедшего. Он пробрался через толпу и уселся в первом ряду против стола, за которым сидел один Гаспар Орта-Ваз, старшина цеха бочаров и президент собрания.
   Собрание было, как мы уже сказали, очень многочисленным. Старшины различных цехов сидели в первом ряду вокруг председателя. За ними расположились хозяева больших мастерских, а сзади них мелкие торговцы и мастеровые. Симон, по неведению, уселся между старшинами и перекинул свой плащ на руку. Он не походил по костюму на дворянина, но был одет как зажиточный горожанин. На нем был толстый суконный кафтан, на груди висела толстая золотая цепь.
   Оглядевшись вокруг и увидев длинные седые бороды, Симон хотел перейти на задние ряды, но было уже поздно. Дорога, которую он пробил себе, сильно работая локтями, уже заполнилась людьми, шум начал мало-помалу стихать, поэтому он остался на месте, только надвинул шляпу на глаза.
   — Дети мои! — громко призывал президент Гаспар, которому забыли дать колокольчик. — Дети, выслушайте старшин!
   — Смерть придворным слугам! — отзывались хором мастеровые и мелкие торговцы. — Смерть сыну мясника!
   — Конечно, кончено, но помолчите немного, — уговаривал несчастный Орта-Ваз. — Я совсем охрип, и если так будет продолжаться, я не смогу больше говорить.
   Симон слушал и качал головой.
   «Неужели я должен рассчитывать на этих болтливых детей и бессильных стариков, — спрашивал он себя, — для исполнения обязанности, которую покойный отец завещал мне на смертном одре? Впрочем, у меня нет выбора, подожду. Да будет на все воля Божия!»
   — Друзья мои и сограждане, — начал снова Орта-Ваз, поймав на лету минуту затишья в зале, — всем известно, что в праздник Святого Антуана, патрона нашего города, мне минуло семьдесят три года. Вот уже одиннадцать лет и семь месяцев как я имею честь быть старшиной цеха бочаров. Это что-нибудь да значит, дети мои, когда человек может сказать, как я: я имею то-то и то-то, и кроме того я могу проживать в день пять дукатов, поэтому я имею право…
   — Что же это такое! — раздался вдруг хор раздраженных голосов, — неужели нас хотят лишить слова, потому что мы бедны?
   — Или нас призвали сюда для того, чтобы заменить тиранию шпаги тиранией кошелька.
   — Клянусь святым Мартыном!
   — Клянусь святым Рафаэлем! Вы старый безумец, Гаспар Орта-Ваз, несмотря на ваш лысый череп и на ваши пять дукатов, которые вы можете проживать каждый день!
   Старый бочар поднялся, несколько раз ударил в ладоши, требуя тишины, вероятно для того, чтобы взять назад или объяснить свои слова. Но все было напрасно, волнение вместо того, чтобы уменьшаться нарастало, и скоро измученный старик бессильно опустился в кресло.
   Только тогда все замолчали, и один из старшин подошел к старику, вероятно, чтобы заменить его.
   — Дайте говорить Балтазару! — раздался тем временем громовой голос из последних рядов толпы. — Балтазар выведет вас из затруднения.
   — Кто этот Балтазар? — спросил президент.
   — Это — Балтазар! — отвечал тот же голос.
   — Отлично сказано! Браво! — раздалось со всех сторон.
   Громкий взрыв смеха потряс стены залы.
   Справедливо говорят, что нет ничего легче, как заставить всякое общественное собрание перейти от ярости к веселью и наоборот.
   — Подойти сюда и говори, — сказал президент.
   В ту же минуту в толпе началось сильное движение, и к столу президента подошел гигант, тесня все на своем пути.
   — Вот, — сказал он, становясь на эстраду, — вот вам и Балтазар!
   — Браво, Балтазар! — раздалось со всех сторон.
   — Что же касается того, что я имею вам сказать, — продолжал великан, — то это не длинно и не хитро. Сейчас говорили о Конти, о сыне мясника, как его называли. Это правда, потому что я сам мясник и служил у его отца, который умер от горя, видя что сыновья не хотят заниматься его ремеслом… Славным ремеслом, дети мои!
   — К делу, — сказал президент.
   — Хорошо. Дело идет о том, чтобы убить кого-то, не так ли? И я нахожу, что это отлично придумано; Конти негодяй, но король — сумасшедший. После Конти будет другой фаворит.
   — Он прав! — раздалось несколько голосов.
   — Мы убьем и этого другого, — продолжал Балтазар, — но после него будет третий, и так без конца. Самое простое, было бы убить короля.
   В зале вдруг водворилось гробовое молчание.
   — Негодяй! — вскричал Симон, соскочив со своего места, — как ты смеешь говорить об убийстве короля!
   — Почему же нет? — спокойно спросил Балтазар.
   — Клянусь именем Суза! Это слово будет твоим последним словом! — с негодованием вскричал молодой человек.
   И он бросился на гиганта, потрясая шпагой.
   — Измена! Измена! — закричали со всех сторон. — Это придворный шпион! Смерть ему, смерть!
   Симон в одно мгновение был окружен и обезоружен.
   — Он клялся именем Суза, — говорили самые возбужденные, — это вероятно, лакей графа Кастальмелора, приехавшего вчера днем в Лиссабон, этого красавца, первый визит которого был к Конти.
   — Это ложь, — попытался возразить Симон, — граф Кастальмелор благородный португалец, который ненавидит и презирает Конти так же, как и вы…
   Но на собрании было много поставщиков Конти, так как иной купец очень спокойно может утром давать примеривать сапоги тому, чьей головы он будет требовать вечером, и некоторые из этих людей видели Луи Васконселлос-Суза, графа Кастельмелора утром у фаворита, о чем они не преминули засвидетельствовать. Это обстоятельство еще более увеличило опасность, угрожавшую Симону; его смерть была, казалось, предрешена.
   — Дело мастера боится, — сказал один подмастерье, — поэтому роль исполнителя приговора по праву принадлежит Балтазару.
   Старшины потеряли всякую власть над раздраженными людьми. Да и, кроме того, весьма сомнительно, чтобы они очень сильно желали спасти человека, который на другой день мог предать их головы во власть палача, поэтому они оставались пассивными зрителями этой сцены. А большинство с восторгом приняли предложение подмастерья.
   Балтазар был героем дня и, сам того не добиваясь, приобрел еще большую популярность. Симона притащили к мяснику, и подмастерье, подав ему шпагу несчастного молодого человека, сделал призывный жест.
   Мясник понял жест и вторично произнес свое равнодушное: почему же нет?! Затем, схватив шпагу, осмотрел лезвие, кивнул в знак того, что инструмент кажется ему пригодным, и встал в удобную для своего дела позу. Державшие Симона отступили немного назад, мясник поднял шпагу.
   В эту минуту Симон гордо выпрямился и взглянул прямо в лицо своему палачу.
   Балтазар выпустил оружие и начал протирать глаза.
   — Это другое дело, — пробормотал он, — совсем другое дело.
   — Что с ним такое? — раздались голоса в толпе, рассчитывавшей на казнь и не думавшей отказаться от нее.
   — А вот такое, — отвечал Балтазар, — это совсем другое дело.
   — Подними шпагу, Диего, — сказал чей-то голос, — и сделай свое дело.
   — Этот человек умеет резать только баранов: он боится!
   Двое или трое человек подошли, чтобы взять у него оружие, но Балтазар опередил их: став между ними и Симоном, он начал размахивать шпагой так, что перед ним скоро образовался пустой круг.
   — Ведь я же вам говорю, что это совсем другое дело, — повторил он с невозмутимым спокойствием… — Слушайте: если вы хотите, чтобы я непременно отрубил кому-то голову, то найдите кого-нибудь другого. Эта же — голова храбреца: никто не тронет на ней ни одного волоска: ни я, ни вы!
   — Ты, значит, его знаешь? — спросил один из собравшихся.
   — Знаю ли я его? Да и нет… Но ведь вы сами сейчас восхищались мною, не зная меня.
   — Ты за него отвечаешь?
   — О, что касается до этого, то отвечаю головой!
   — Как его зовут?
   — Не знаю.
   — Этот человек смеется над нами, — заговорили старшины, которые с ужасом подумали о завтрашнем дне. — Он сговорился с этим незнакомцем, и оба они агенты Конти.
   — Это совершенная истина! — прошептал Гаспар Орта-Ваз. — Сегодня утром я встретил этого молодца на площади в обществе одного королевского «хвастуна».
   — Нет более сомнения! Надо во чтобы то ни стало овладеть 1 обоими.
   Услышав это, Балтазар принял угрожающую позу.
   — Возьми свою шпагу, юноша, — сказал он Симону, — потому что я знаю, ты умеешь владеть ею. У меня есть мой нож… Двое против тысячи — это не много, но это бывает. Берегись!
   Горожане ободряли друг друга напасть на этих двоих людей, но никто не хотел подать тому пример. Решительное выражение лица Симона еще более увеличивало робость собрания.
   — Ну, господа, — сказал Балтазар по прошествии нескольких минут, — я вижу, что вам так же мало хочется начинать, как и нам. Постараемся понять друг друга. Хотите, я вам расскажу одну историю? Это поможет вам убить время, и ваши жены будут думать, что вы сегодня ночью сделали хоть что-нибудь. Моя история совсем новая, она случилась только сегодня утром. Вы и я, мы играли в ней роли; я — роль жертвы, вы — роль трусливых и безобидных зрителей, то есть вашу обычную роль. Что же касается роли героя, то я сейчас скажу вам, кто взял ее на себя.
   Вы знаете, что сегодня утром Конти приказал трубить всем трубам королевского патруля, чтобы вызвать вас на площадь и среди белого дня насмеяться над вами. Те из вас, у кого страх не отнял зрение, могли видеть, как фаворит ударил эфесом своей шпаги несчастного, который не мог отомстить за себя… Видели ли вы это?
   — Да.
   — Этот несчастный страдал. Тогда, на глазах Конти, к нему подошел человек и подал ему платок, чтобы он мог вытереть кровь и перевязать рану.
   — Этот человек храбрец, — сказал один из старшин, — потому что он пренебрег гневом фаворита, а гнев фаворита — это смерть. Кто этот человек?
   — Вы сейчас узнаете это. Что касается трубача, то это был я… О! Успокойтесь. Что вам за дело до того, кем я был утром. Теперь я мясник и весь к вашим услугам. К тому же я вижу здесь портного Конти, его обойщика, его оружейника, почему же вы должны доверять мне меньше, чем этим людям? Конти хорошо им платит, мне же он платил дурно. Ненавидя его, они неблагодарны, тогда как я, поступая таким образом, совершенно прав, но не будем на этом останавливаться.
   Когда фаворит, прочитав свой оскорбительный указ, собрался удалиться, вы расступились, чтобы дать ему дорогу, как стадо баранов, о которых вы сейчас говорили. Никто не пошевелился, только один человек загородил ему дорогу, и когда выскочка хотел, по своему обыкновению, поднять на него руку, то незнакомец показал себя. Вы видели, как он ударил по лицу фаворита, вы все слышали, как он сказал: «Вот тебе сын мясника ответ граждан Лиссабона!» Как вы думаете, может ли шпион Конти сказать такие слова и поступить таким образом?
   — Нет! нет! — послышалось со всех сторон. — Тот, кто ударил Конти от имени граждан Лиссабона, тот истинный португалец. Его имя?
   — Я уже вам сказал, что не знаю его. Но что нам за дело до его имени? Тот, кто пренебрег гневом Конти, чтобы помочь бедному трубачу, тот, кто ударил фаворита среди его телохранителей, этот человек здесь, и вот он!
   Мясник указал на Симона.
   — Это правда, — сказал один мастеровой, — я его узнаю.
   Тогда все принялись повторять:
   — Я его узнаю… я тоже… я тоже…
   — Я вам говорил, кум, — прошептал Гаспар Орта-Ваз на ухо своему соседу, — что я где-то видел этого незнакомца.
   — Вы утверждали, — возразил сосед, — что видели его в обществе солдата королевского корпуса?..
   — Я это утверждал?.. Я начинаю стариться, кум.
   — А теперь, — продолжал Болтазар, — позвольте мне сказать последнее слово. Вы нуждаетесь в бесстрашном предводителе: этот юноша доказал свою неустрашимость, пусть же он будет нашим предводителем.
   Всеобщий восторг встретил эти слова. Ни один голос не возражал. Вся молодежь почувствовала восхищение этим отважным незнакомцем, а старики были очень рады стряхнуть с себя бремя ответственности.
   Орта-Ваз, снова вступив в свою роль президента, захлопал в ладоши и потребовал молчания.
   — Незнакомец, — сказал он, — ты вполне заслужил нашу благодарность. Мы бы желали узнать имя нашего защитника.
   — Симон, — отвечал он.
   — Хорошо, дон Симон, хочешь ты быть нашим предводителем?
   — Может быть. Но прежде я скажу мои условия. Прежде же всего, я должен протянуть руку моему спасителю.
   Балтазар поднял свою громадную руку, чтобы схватить руку молодого человека, но последний сделал шаг назад.
   — Пока еще нет, — сказал он. — Ты произнес слова, от которых должен отказаться, если хочешь быть моим другом.
   — Все, что вам угодно, господин Симон, — сказал Балтазар покорным тоном, — я готов на все.
   — Ты предложил убить Альфонса Португальского, теперь же ты поклянись защищать его.
   — Почему бы нет? — прошептал великан, затем вскричал своим громовым голосом: — Клянусь!
   — В добрый час! Теперь вот моя рука, благодарю тебя.
   Балтазар схватил руку Симона и вместо того, чтобы пожать, поспешно поднес ее к губам. Симон с удивлением поглядел на него.
   — Успокойтесь, — прошептал Балтазар, — я вас не знаю, но в ту минуту, когда вам понадобится человек, готовый умереть за вас, то вспомните о Балтазаре.
   В это же время он вынул спрятанный на груди платок Симона, разорванный и запятнанный кровью.
   — Вот этим, — прошептал он, — вы купили меня, всего с душой и телом. Эй вы, пропустите Балтазара!
   Сказав это, он снова начал работать локтями и возвратился на свое прежнее место среди горожан.
   — Теперь я обращаюсь к вам, господа, — сказал Симон собранию. — Вот мой девиз: «Борьба против Конти! Уважение к королевской Браганской крови!» Согласны ли вы на это?
   Наступило минутное колебание.
   — Мы уважаем и любим королевское семейство, — заговорил наконец один старшина, — но ведь ветви обрубают для того, чтобы само дерево было крепче… Альфонс VI не способен управлять.
   — Альфонс VI наш законный государь! — громовым голосом вскричал Симон. — Изменники злоупотребляют его молодостью, мы должны освободить его, а не восставать против него. Вражда к Конти и любовь к королевскому дому!
   — Пожалуй, мы пощадим короля.
   — Этого недостаточно; вы будете защищать его, я так хочу!
   — Пожалуй, мы будем защищать его.
   — В таком случае я буду вашим предводителем.
   Собрание сейчас же приняло более серьезный оборот. Было решено, что каждый горожанин тайно запасется оружием, и вместе с тем для каждого квартала были выбраны начальники и офицеры. День уже начинался, когда Симон дал сигнал расходиться по домам.