Феваль Поль. Королевский фаворит

   — Ты будешь повешен, — повторил король… — Но что же мы будем сегодня делать?
   — Вчера из Испании привели четырех быков.
   — Браво! — вскричал Альфонс, хлопая в ладоши. — Вот и занятие на день. А вечер?
   — Ваше величество уже давно не охотились.
   — Браво, еще раз браво!.. Слышите, господа? Сегодня вечером будет большая охота в моем королевском лесу Лиссабон, где чащу заменяют большие каменные дома, а дичь — горожане и хорошенькие горожанки. Одеваться!.. Это будет отличный день… Чтобы ни случилось, Конти, ты будешь повешен, но пока мы позволяем поцеловать нашу королевскую руку. А где этот шутник-граф?
   Кастельмелор сделал шаг к постели короля.
   — На эту ночь мы назначаем тебя нашим обер-егермейстером.
   При этих словах едва заметная улыбка мелькнула на губах Конти.
   — Клянусь моими благородными предками, — пробормотал он, — этот новый обер-егермейстер, конечно, не догадывается, за какой дичью он будет охотиться сегодня вечером! Позвольте мне заметить, ваше величество, — продолжал он вслух, — что граф не принадлежит к числу рыцарей Небесного Свода и по правилам…
   — Все равно! — перебил король. — Его посвящение будет перед охотой, и это будет только еще одной лишней забавой.
   Альфонс кончал свой туалет. Конти вышел на минуту и сейчас же возвратился с королевской печатью и листом пергамента. Король подписался и приложил печать; едва ли он думал о том, как его фаворит хочет употребить этот бланк. Четыре испанских быка, пародии на прежнее посвящение в рыцари, ночная поездка — все это вместе слишком занимало его, так что он потерял и тот небольшой рассудок, которым наделила его природа.

Глава XI. АСКАНИО МАКАРОНЕ ДЕЛЬ АКВАМОНДА

   Измученный волнениями предыдущего дня, дон Симон Васконселлос спал крепким сном. Когда он проснулся, солнце уже давно взошло. Он открыл глаза и в первую минуту подумал, что все еще спит.
   Над его головой были черные, грязные балки, сквозь дыру в потолке виднелось небо. Вокруг него на полу находились предметы, вполне способные возбудить изумление человека, воспитанного среди почти царского великолепия. Грубый деревянный стол был уставлен глиняными горшками и остатками грубого ужина, в десяти шагах от Симона висели на гвозде кожаный передник, запачканный кровью, и большой нож.
   — Где я? — прошептал Суза, протирая глаза.
   — Вы у вашего преданного слуги, сеньор, — раздался грубый голос Балтазара, и тот появился в поле зрения Симона, — а его величество дон Альфонс, в своем дворце, едва ли может сказать это о ком-либо из своих приближенных.
   Симон сделал усилие, чтобы припомнить все происшедшее, и мало-помалу вспомнил все события прошлого дня.
   — Так это не сон, — с горечью сказал он, — вот убежище, оставленное мне Кастельмелором.
   — Дай Бог, чтобы он не сделал еще худшего.
   — Да… Донна Инесса, не так ли? О! Я должен ее видеть, должен знать…
   — Успокойтесь; вы получите о ней сведения, не выходя отсюда. Вчера вечером я ходил в отель и узнал, что ваша благородная мать отправила без всякого ответа Антунеца и его свиту. Ваша невеста даже не знает, до чего дошла подлость вашего брата.
   — Пусть она никогда не узнает этого! — вскричал Симон. — Пусть никто на свете не знает этого, слышишь ты!
   — Сеньор, — отвечал Балтазар, — один человек уже знает это… донна Химена Суза знает, что у нее остался только один сын.
   — Бог свидетель, я хотел избавить ее от этого горя, — сказал Васконселлос. — Но время идет, Балтазар, а никто не заботится о моей невесте; я хочу выйти отсюда.
   — Как вам угодно, но вы останетесь.
   — Не думаешь ли ты удержать меня силой!
   — Почему бы нет? — флегматично отвечал Балтазар.
   — Это уже слишком! — вскричал Васконселлос. — Ты оказал мне услугу, я это знаю и очень благодарен тебе; но держать меня пленником…
   — Пленником! — перебил Балтазар. — Вы нашли верное слово. Прежде чем выйти отсюда, вам надо будет убить меня.
   — Слушай, — с нетерпением сказал Симон, — вчера ты употребил против меня силу, но твое намерение было доброе, сегодня же…
   — Сегодня я опять поступаю с добрым намерением, и если будет необходимо употребить силу, то я буду принужден употребить ее. Но прежде я попробую вас убить.
   Он сложил руки на груди и продолжал:
   — Разве я вам не говорил, что люблю вас, как моего повелителя и сына? Для моего повелителя я могу умереть, для сына я должен все обдумать и быть благоразумным. Разве вы не верите моей преданности?
   — Я верю, — отвечал молодой человек, стараясь скрыть свое волнение под видом неудовольствия, — твоя привязанность велика, но она деспотична и…
   — И я не хочу, чтобы слуги фаворита овладели вами, как легкой добычей! Да, это правда… Но вы сами, дон Симон, неужели вы так свободны от всяких обязанностей, что имеете право из-за пустого каприза ставить на карту вашу свободу? Разве вы не клялись уничтожить изменника, который делает из нашего короля деспота?
   — Ни слова против короля! — повелительно вскричал Васконселлос. — Но ты прав, я поклялся, это обязательство сильнее твоих просьб и насилий; я остаюсь!
   — Давно бы так! Я оставлю на сегодня мой мясницкий передник и надену мою прежнюю форму трубача королевского патруля. Будьте покойны, если устраивается какая-нибудь новая гадость против вас или против донны Инессы Кадаваль, я буду начеку и сделаю все, что возможно, чтобы расстроить ее.
   Балтазар собрался уйти.
   — Что делают лиссабонские граждане? — вдруг спросил Симон.
   — Они ожидают ваших приказаний.
   — Можно ли рассчитывать на них?
   — До известной степени — да.
   — Храбры ли они?
   — Если их будет десять против одного, то они будут трусить, но, однако, нападут.
   Васконселлос задумался.
   — Я изгнанник, — сказал он после небольшого молчания. — Я желал бы повиноваться приказу короля, но я принес клятву и хочу также исполнить ее. Пусть лиссабонские граждане будут готовы; если они мне помогут, то сегодня ночью они избавятся от тирана, который бесчестит и оскверняет имя своего повелителя… Согласен ли ты отнести мое приказание начальникам кварталов?
   — С удовольствием.
   Симон вынул записную книжку и написал несколько записок, которые передал Балтазару.
   — Теперь до свидания, — сказал последний. — Я предвижу, что мой день не пропадет даром и спешу начать его.
   Едва выйдя из дома, Балтазар заметил невдалеке Асканио Макароне.
   Последний также увидал его, и обоим пришла в голову схожая мысль.
   « Вот человек, который мне сейчас нужен!» — сказал себе каждый.
   Балтазар действительно искал какого-нибудь придворного лакея, привыкшего для себя или для своих господ принимать участие во всевозможных придворных интригах, так как ему надо было выяснить, что теперь делается при дворе, чтобы знать, наверное, какая опасность может угрожать Васконселлосу и донне Инессе. Асканио Макароне, со своей стороны, искал человека сильного и бесстрашного, способного на все. И каждый из них не мог найти лучшей кандидатуры.
   Итальянец продолжал идти вперед с самым равнодушным видом, подняв нос кверху и сдвинув шляпу на ухо; он напевал какую-то песню и, казалось, думал обо всем, о чем угодно, только не о том, чтобы подойти к Балтазару.
   Последний поклонился ему, проходя мимо, как военный своему товарищу, и продолжал путь.
   — Э! — вскричал падуанец. — Ты, кажется, трубач Балтазар?
   — Он самый, сеньор Асканио.
   — Впрочем, тебя нетрудно было и не узнать! Тебя так давно не видно!
   — Третьего дня я был на большой площади, — сказал Балтазар, показывая на щеке след от удара шпаги фаворита.
   — И эта царапина заставила тебя просидеть два дня дома? Черт возьми! Не получили ли вы наследства, дон Балтазар, что можете лениться таким образом?
   — А что случилось в это время во дворце? — спросил вместо ответа Балтазар.
   Падуанец ударил себя по карману, в котором зазвенело золото.
   — Случилось многое, очень многое! — отвечал он.
   — Расскажите-ка, что такое?
   — А вот погляди-ка! — сказал падуанец, вытаскивая из кармана десятка два пистолей.
   — Золото! — сказал Балтазар. — Вы, должно быть, много работали, чтобы получить все это.
   — О!.. Пустяки!.. Я немного услужил Винтимилю, который в награду за это, дал мне возможность начать жить сообразно моему происхождению… А ты все по-прежнему бедствуешь?
   — У меня есть пять реалов, сеньор Асканио, но я должен шесть.
   — Я знал что такое реал, но теперь забыл, хочешь заработать пять золотых?
   — Я никогда не знал, что такое золотой, но узнаю; конечно, хочу!
   — Даже не спрашивая, что надо за это сделать?
   — Сколько это составит?
   — Двадцать пистолей.
   — Хорошо, я согласен, не спрашивая.
   — Вот что хорошо сказано! — вскричал, смеясь, Макароне.
   Балтазар сохранял невозмутимую серьезность. Он был прост и не умел хитрить, но в данном случае его хладнокровие давало ему преимущество над болтливым и неосторожным итальянцем. С самого начала разговора он угадал, что у Асканио в голове какой-то проект, наверняка касающийся Симона.
   Асканио не рассчитывал преуспеть так скоро, он знал Балтазара и часто смеялся над тем, что называл его предрассудками, тем не менее недоверие закралось в его душу. Человек глубоко испорченный, он не мог удивляться чужой испорченности. Но этот легкий успех заставил его подумать, и он решил, что Балтазар был не так прост, как казался, и до сих пор скрывал свою игру. Это только увеличило его уважение к нему.
   — Я хотел бы поймать тебя на слове, и, завязав тебе глаза, как это делают в романах, отвести туда, где тебе придется действовать. Но это невозможно, я должен сказать тебе, в чем дело. Есть одна молодая сеньорита, по имени Инесса Кадаваль… Слушай хорошенько. Она хороша собой, — продолжал Асканио, — лучше Афродиты, выходящей из морской пены. Она чиста и невинна… Я хочу похитить ее.
   — Ты хочешь похитить ее? — холодно повторил Балтазар.
   Итальянец покрутил усы с самым дерзким видом.
   — Мой милый, — сказал он, — я тебе плачу, не говори мне» ты «. Да, я хочу похитить ее.
   — А! — сказал Балтазар. — И я…
   — Именно, ты… Согласен ли ты на это?
   — Почему же нет?
   Произнеся эти слова со своим обычным спокойствием, Балтазар взглянул на Асканио. Вероятно, в этом взгляде было что-то такое, что не понравилось прекрасному падуанцу, потому что он сделал шаг назад и посмотрел на трубача с подозрением.
   — Хочешь задаток? — спросил он.
   — Конечно; но я хочу также разъяснений. Надо сказать или все, или ничего, сеньор Асканио, середины нет. Вы начали, так уже кончайте.
   — Я надеюсь, что ты не воображаешь, чтобы я назвал тебе имя?..
   — Напротив; приятно знать, для кого работаешь.
   — Я сам этого не знаю.
   — В таком случае, сеньор Асканио, я пойду во дворец к дону Луи Суза, графу Кастельмелору и скажу ему, что один падуанец, лакей Конти, предполагает похитить ту самую женщину, которую этот же Конти обещал ему в жены вчера в беседке Аполлона.
   — Как! — пробормотал Макароне вне себя от изумления. — Ты знаешь это?
   — Не думаете ли вы, что Конти, чтобы оправдать себя, велит повесить того падуанца, о котором я говорю, и что бедный Балтазар получит в награду побольше, чем двадцать пистолей?
   — Я дам тебе сорок.
   Балтазар удержался от презрительного восклицания, которое вертелось у него на языке, и просто отвечал:
   — Ну, сеньор Асканио, против ваших аргументов ничего не возразишь. Куда надо мне отправиться?
   « А, так это он хотел поторговаться «, — подумал итальянец, у которого точно свалился с сердца тяжелый камень.
   — Место еще не определено, — прибавил он вслух, — но это должно произойти сегодня, во время королевской охоты.
   — А! Сегодня будет королевская охота? — медленно проговорил Балтазар. — Я был не разумен, полагая, что Конти может осмелиться напасть сам для своих интересов на такой благородный дом. Имя жертвы, золото, которое рассыпают не жалея, все это достаточно говорить, что лицо более важное… Я знаю, что хотел знать, сеньор Асканио; сегодня вечером мы поработаем вместе.
   Лицо падуанца приняло двусмысленное выражение.
   — Ты долго размышлял, — сказал он.
   — Не все ли равно! Все-таки я кончил тем, что угадал! До вечера сеньор; вы можете рассчитывать на меня.
   Сказав это, Балтазар хотел уйти, рассчитывая, что для предупреждения зла, ему довольно сказать только одно слово графине, но падуанец схватил его за руку.
   — Стой! — сказал он. — Ты слишком хорошо знаешь, где найти Кастельмелора, чтобы я мог отпустить тебя сегодня хоть на один шаг.
   Он вынул свисток и свистнул. Почти в ту же минуту показались с обоих концов улицы рыцари Небесного Свода.
   — Я принял эти предосторожности не против тебя, мой милый, — продолжал Макароне, — я ожидал здесь одного молодого дворянина, за которым шпионы Конти проследили до этой улицы, и которого я взялся арестовать. Симона Васконселлоса, того самого, который оскорбил Конти, ты его знаешь?
   — Знаю… Но разве ты хочешь удерживать меня пленником?
   — Да, нечто в этом роде, до сегодняшнего вечера, чтобы Кастельмелор не бросился между нами и своей невестой.
   Одно мгновение Балтазар хотел сопротивляться, но воспоминание о Симоне остановило его.
   « Я буду раздавлен их численностью, — подумал он, — и погибну, не спася его!»
   — Не бойся ничего, — продолжал между тем Асканио, — мы сделаем твой плен очень приятным. Вместо тюрьмы, ты будешь в казармах королевского патруля, и если тебе будет угодно, то для развлечения я пришлю туда твою жену.
   — Что же, — сказал беззаботным тоном Балтазар, — день невелик, а хорошее вино тоже имеет свою цену. Я следую за вами, сеньор Асканио.
   Итальянец привел своего пленника во дворец и сдержал обещание… Балтазару было дано отличное вино, и к нему прислали его жену.
   Нельзя предвидеть всего, и прекрасный падуанец забыл запретить жене Балтазара оставлять дворец. Поэтому она вскоре отправилась в Лиссабон с письмом к Васконселлосу и начальникам кварталов, а также с запиской к донне Химене, графине Кастальмелор.
   Первой заботой Асканио, по прибытии во дворец, было, чтобы доложили о нем Конти, который приказал сейчас же впустить его.
   — Ваше превосходительство, — спросил падуанец, — исполнили ли вы вашу часть работы? Будет ли у нас сегодня королевская охота?
   — Разве Альфонс когда-нибудь не соглашался на подобное предложение? Но ты, сделал ли ты все, что надо?
   — Я сделал больше, чем мог надеяться. Я нашел человека, который один вырвет добычу у десяти и сумеет отстоять ее. Это сфинкс, а не человек. Вы увидите его в деле. Среди замешательства донна Инесса исчезнет. Человек, который ее увезет, будет не похитителем, а освободителем, который отведет ее под могущественное покровительство вашего превосходительства…
   — Это отлично придумано! — вскричал Конти. — Я угадываю твой план!
   — И самое меньшее, что она может сделать в знак благодарности к своему великодушному избавителю, который не будет ничего требовать, а только почтительно намекнет о своей страсти…
   — Это отдать ему свою руку.
   — Итак, позвольте мне вас поздравить, герцог Кадаваль! — напыщенно вскричал падуанец.
   — Я принимаю твое предсказание, и ты не будешь раскаиваться, что помог мне.
   Асканио ушел с радостью в сердце, видя себя богатым и знатным благодаря фавориту.
   Когда итальянец вышел, Конти также начал размышлять. Вот каков был результат этих размышлений:
   — Этот авантюрист, — прошептал он, — терпим только при крайней необходимости! Когда я буду герцогом Кадаваль, я отправлю его в Бразилию, если не найду ему места в тюрьмах Лимуейро. Это дело решенное.

Глава XII. РЫЦАРИ НЕБЕСНОГО СВОДА

   Во дворце Алькантары была обширная зала, которая при жизни короля Иоанна IV служила для совещаний министров, в особо важных случаях. Со времени регентства, эти собрания происходили под председательством королевы-матери во дворце Хабрегасе, а зала, о которой мы говорили, получила другое назначение. Она служила для якобы торжественных, на деле же просто шутовских собраний рыцарей Небесного Свода.
   Никто не знал совершенно определенно, кому обязан был своим основанием этот шутовской орден, членами которого были как король и его придворные, так и последний солдат патруля. Может быть, Конти, для развлечения короля, задумал церемонию так, чтобы принятие каждого нового члена носило торжественно-театральный характер.
   « Твердые „, или пехотинцы принимались на собрании своих товарищей;“ хвастуны «, или кавалеристы принимались только когда в сборе были и те и другие, а дворяне должны были, кроме того, иметь благородного крестного отца и принимались в присутствии высших сановников ордена и депутации из простых рыцарей. Альфонс был по праву гроссмейстером ордена, но настоящим главой этой многочисленной толпы, ужаса мирных жителей Лиссабона, был Конти; что касается до командоров и других сановников, то они состояли из небольшого числа природных аристократов, которые, по слабости или честолюбию согласились играть роль в этой недостойной потехе, остальные же были мещане, превращенные, вроде Винтимиля, в дворян.
   Не без отвращения беремся мы за перо, чтобы описать читателю эту постыдную пародию на вещь действительно благородную и прекрасную — на рыцарство; но это описание необходимо для дополнения картины двора Альфонса, к тому же оно послужит для объяснения некоторых частей нашего рассказа.
   Комедия началась в комнате короля. С наступлением ночи, в то мгновение, как зажгли огонь, все придворные мгновенно сорвали с себя украшавшие их грудь ордена. Сам Альфонс снял с себя орденские знаки Христа и золотого руна. Один из придворных надел ему на шею цепь, сверкавшую драгоценными каменьями и состоявшую из пятиконечных звезд, соединенных полумесяцами.
   По этому сигналу на всех появились ордена в форме звезды, увенчанной полумесяцем, с обращенными вверх рогами. Герольд, одетый в ночной костюм патруля, описанный нами в начале этого рассказа, поднял голубое знамя, усеянное такими же звездами и полумесяцами и сказал:
   — Рыцари Звезд и Полумесяца, солнце побеждено. Мир принадлежит вам!
   — Как ты это находишь, граф? — спросил шепотом Альфонс у Кастельмелора, который, как новый рыцарь, стоял у королевского кресла.
   — Это прекрасное зрелище и остроумная аллегория!
   — Идея принадлежит мне, но это еще что! Смотри, что будет дальше.
   При этих словах король встал. Этот горе-повелитель, не умевший быть серьезным на троне, напускал на себя для этих шутовских забав неуместную и театральную важность.
   — Хотя это не первая и не последняя победа, которую мы одерживаем над нашим соперником, солнцем, — сказал он торжественно, — тем не менее мы испытываем радость. Теперь, когда мир принадлежит нам, нам надо управлять им благоразумно, и мы отправимся в залу наших избирателей.
   Придворные образовали колонну, а король пошел впереди торжественным шагом, опираясь на руку Кастельмелора. Герольд потрясал перед ним знаменем.
   На первой ступени лестницы король остановился.
   — Господа, — сказал он, — не видал ли кто-нибудь из вас моего дорогого Конти?
   Никто не отвечал.
   — Потому что, — продолжал Альфонс, — граф в совершенстве заменяет его. Я положительно не понимаю, почему Конти не велел его убить?..
   — Эту оплошность можно еще исправить, — тихо произнес младший Кастро.
   — Слышишь, граф? Это очень забавно. На твоем месте я поблагодарил бы Кастро за его замечание.
   Дойдя до дверей описанной уже нами залы, он выпустил руку Кастельмелора.
   — Граф, — сказал он, — по нашим правилам вы должны остаться здесь. Вас введут, когда настанет время.
   Альфонс вошел в залу в сопровождении своей свиты, и Кастельмелор вдруг очутился в глубочайшей темноте: двери залы затворились за вошедшими.
   Одно мгновение граф почувствовал неопределенное беспокойство, его сердце сильно забилось, когда он почувствовал, что две сильные руки схватили его руки и держали как в железных тисках.
   — Изменник! Лжец! — произнес около него чей-то голос.
   Граф сделал усилие, чтобы освободиться, но руки, удерживавшие его, были, очевидно, наделены громадной силой. Он сдержал себя, думая, что это испытание, составляющее часть смешной церемонии, в которой он должен был играть свою роль.
   — Твой брат страдает, — продолжал тот же голос, — твоя мать плачет, твой отец видит твои поступки и проклинает тебя… А богатство Инессы ускользает от тебя!
   — Кто ты? — вскричал смущенный и взволнованный Кастельмелор.
   — Я тот, чей кинжал чуть не покончил с тобой в беседке Аполлона. Теперь, как и тогда, твоя жизнь в моих руках, и кроме того ты совершил новые проступки, достойные моего мщения… Не дрожи так, Кастельмелор. Теперь, как и тогда, я пощажу твою жизнь. Бедный безумец! Ты назначил плату за измену своему брату, и у тебя похищают похищенное тобой.
   — Кто бы ты не был, объяснись!
   — Сегодня вечером, когда ты довершишь свое бесчестие и звезда позора засверкает на твоей груди, постарайся незаметно скрыться и пойди в дом твоих отцов, и ты увидишь в твоей ли еще власти женщина, титул и богатство которой соблазнили тебя.
   — Инессу похитили! — вскричал Луи в сильном волнении.
   — Нет еще, и ты можешь ее спасти.
   — Пусть введут просителя! — раздался в зале голос Герольда.
   — Скорее! — заторопился Кастельмелор. — Как спасти ее? Что надо для этого сделать?
   — Оставь дворец, отправься сейчас же в отель Суза.
   — Открой же двери! — снова раздался голос герольда.
   — Иди! Еще есть время.
   Кастельмелор колебался.
   — Иди же! — повторил голос.
   — Я тебе не верю, — прошептал граф, — докажи мне…
   В замке главной двери с шумом повернулся ключ, и она сейчас же открылась.
   Приемная наполнилась светом. Кастельмелор увидел стоявшего около него Балтазара, выпрямившегося во весь рост и с презрением указывавшего ему на дверь.
   — Иди, — сказал он. — Другой позаботится вместо тебя о невесте Васконселлоса.
   Трубачи затрубили, и два рыцаря Небесного Свода подошли к Кастельмелору, который вошел в залу, бледный и взволнованный. Балтазар также вошел, так как на нем был костюм королевских рыцарей Небесного Свода. Асканио, стоявший в первом ряду депутации, сделал ему знак дружелюбного покровительства.
   Трудно представить себе что-нибудь роскошнее залы, в которую был введен Кастельмелор. Альфонс, несмотря на полнейшее различие в нравах, кажется нам несколько похожим на доброго Ренэ Анжуйского. Как и у него, у Альфонса был врожденный артистический вкус. Он горячо покровительствовал бедным художникам, живущим в то время в Лиссабоне и выказал замечательный вкус при восстановлении старых португальских памятников. Его музыканты были с большими затратами собраны со всех частей Европы. Наконец, Альфонс, точно так же, как и Ренэ, сочинял стихи. Едва ли стоит прибавлять, что он лучше бы поступил, если бы воздержался от этого.
   Как бы то ни было, но когда дело касалось артистических вещей, Альфонс делался другим человеком. Слишком беззаботный, чтобы думать о расходах, он бросал золото полными горстями и не останавливался перед исполнением самых дорогих планов.
   Зала, в которой собрались рыцари Небесного Свода, казалась в самом деле дворцом бога ночи. Потолок в виде купола представлял собою небо, усеянное звездами, а над самым королевским троном, слабо освещенный транспарант представлял громадный полумесяц. Знаки ордена блистали повсюду на обоях из светло-голубого бархата, мебель и ковер точно так же были ими покрыты. Все эти звезды, при свете пяти люстр и множества канделябров, сверкали ослепительным блеском.
   В глубине залы бархатный занавес закрывал нишу, в которой стояли Венера и Бахус. Этот занавес поднимался только в торжественных случаях.
   Некоторое время Альфонс наслаждался удивлением Кастельмелора при виде такого великолепия, потом, облокотясь на спинку кресла, стоявшего на возвышении, он сказал:
   — Подойдите сюда, сеньор граф, мы предупредили Конти, чтобы он был вашим крестным отцом… Но как он бледен! Наверное, этот забавник боялся в приемной, где мы оставили его в темноте…
   Всеобщий взрыв смеха был ответом на эти слова. Кастельмелор покраснел от негодования и не отвечал.
   — Но, — продолжал король, — наш дорогой Винтимиль начинает принимать замашки коронованной особы и заставляет ждать себя. Кто из вас, господа, хочет заменить его.
   Никто не пошевелился, так все боялись гнева фаворита. Но когда король повторил свой вопрос, из толпы вышел один простой рыцарь и подошел к подножию эстрады.
   — Я закадычный друг дорогого сеньора Конти-Винтимиля и с удовольствием заменю его, — сказал он.
   — Как вас зовут, мой друг? — спросил король.
   — Асканио Макароне дель Аквамонда, ваше величество, готовый служить вам на суше и на море против мавров, точно так же, как и против христиан, и готовый проткнуть себя насквозь своей собственной шпагой, чтобы показать тысячную долю своей преданности к величайшему монарху в свете.
   Прекрасный падуанец произнес эту тираду не переводя дух.
   — Вот забавный оригинал, — сказал Альфонс. — Граф, согласен ты взять себе в крестные отцы этого человека?
   — Дворянин ли он? — пробормотал Кастельмелор.
   — Да простят вам, дон Луи Суза, мои благородные предки этот вопрос! — вскричал падуанец, поднимая глаза к небу. — Мой предок взял в плен Франсуа французского в сражении при Павии.