Феваль-Сын Поль. Кокардас и Паспуаль

   – Ну хорошо, бабушка Франсуаза, только ты исполни мою просьбу, а то не начищу лука.
   – Опять ты за свое? Ну, так о чем же мне попросить господина Лагардера?
   Мальчишка набрался духа и выпалил:
   – Чтобы он взял меня к себе на службу и позволил носить шпагу…
   Жан-Мари совсем не был уверен, что не получит за эту речь подзатыльников. Франсуаза не стала его бить, однако немедленно вскипела:
   – Это тебе-то шпагу, щенок ты этакий! Борода еще не пробивается, а туда же! Да что ты с ней делать-то будешь?
   – То, что подобает благородному человеку! – заявил Берришон.
   – Что ты сказал? Да ты и с вертелом в руках на улице появиться не посмеешь! Хочешь, чтоб тебя опять караул забрал? Что ж это такое, Господи Боже, ему еще и шпагу! Мне и то, внучек, шпага больше к лицу, чем тебе!
   Кухарка так разъярилась, что схватила метлу, ткнула пресловутую связку лука в лицо Жану-Мари и приказала:
   – Садись чистить – и посмей только пикнуть у меня!
   И Берришон покорно принялся за дело. Все мечты о славе развеялись в кухонном чаду. Юноша сидел в уголке и лил горькие слезы, – к счастью, он мог сам себя уверять, что это от лука. А не послушайся он – и получил бы тумаков, весьма позорных для будущего фехтовального мастера…
   Как вы понимаете, своим новым друзьям Жан-Мари не сказал ни слова, но все же набрался смелости обратиться с той же просьбой к Паспуалю. Нормандец засмеялся, потом задумался и сказал:
   – Мысль твоя хороша, мальчик, но надо немного обождать. Сейчас не время – вот вырастут у тебя усы, тогда и поговорим.
   Итак, Берришон и тут потерпел сокрушительное поражение. Но он не отчаялся. В голове сорванца созрел план решительных действий: он решил обратиться прямо к Авроре. «А если и она меня не поймет, – размышлял он, – так я и к самому графу пойду! Посмотрим, что больше к лицу Берришо-ну – вертел или шпага!»
   К несчастью для него, Лагардер внезапно уехал в тот самый момент, когда мальчишка совсем уже собрался с ним поговорить. Все планы рухнули – и Берришону в те часы, когда он не брал уроки у достойных фехтмейстеров, оставалось только заниматься унизительной работой на кухне… Чтобы избежать ее, он вновь принялся бродить по Парижу. В руках у него была палка – и он то и дело пронзал ею незримых врагов…
   И все же Жану-Мари Берришону было еще далеко до настоящего воина.

VII
СЛАДКИЙ МИНДАЛЬ

   Едва Лагардер уехал следом за мадемуазель де Монпансье, как напротив дома его невесты появился здоровый детина в лохмотьях. Он являлся туда несколько раз на дню, прохаживался по улице, то и дело посматривая на дверь особняка и на его окна. Без предлога все это показалось бы слишком подозрительным – и он придумал себе предлог. Он носил на шее лоток и продавал миндаль.
   Судя по отрепьям детины, торговля его шла плохо. Да и вообще было странно, что такой высокий и здоровый мужчина не выбрал себе другого, более подходящего занятия. Если бы его об этом спросили, он сказал бы, что тяжело ранен и сильно хромает. Впрочем, когда на него никто не смотрел, он не хромал вовсе.
   Итак, все считали его бедным хромым калекой, но сам он отнюдь не жаловался на подорванное здоровье и очень весело выкрикивал во весь голос:
   – А вот миндаль, сладкий миндаль! Кому поминдальничать?
   С этим кличем он обходил весь квартал, а потом садился на свою излюбленную тумбу, где и сидел целыми часами, расхваливая свой товар только тогда, когда кто-нибудь к нему приближался. Словом – жалкий бедняк, которого ни в чем нельзя было заподозрить.
   Так бы он и сидел на своей тумбе целую вечность, если бы Кокардас не заметил, что торговец слишком уж долго не сходит с места. Это обстоятельство показалось гасконцу достойным внимания.
   – Вот что, лысенький ты мой! – сказал он Паспуалю. – Тут рядом полно других тумб, все они каменные, и все одной высоты. Правильно?
   Амабля этот человек не интересовал нисколько.
   – Я полагаю, – сказал он, – что раз он выбрал именно эту тумбу, значит, у него есть на то причина.
   – Вот и надо будет, дружок, в следующий раз спросить у него, что это за причина такая!
   Но, едва завидев гасконца, продавец миндаля тут же исчезал, отчего подозрения Кокардаса только крепли.
   – Чем это моя физиономия ему так не нравится, дьявол меня раздери? Надо разобраться, что это за птица…
   – Не знаю, мой благородный друг, – отвечал Паспуаль. Он в тот день сильно грустил: только что его с позором прогнала Мадлен Жиро, старая кормилица Авроры. – Не знаю, но он, должно быть, немолод: волосы у него седые… и он как-то странно хромает.
   – Вот и пускай бы, голубь ты мой милый, хромал в другом месте!
   – Он нас сторонится – это подозрительно.
   – Еще бы не подозрительно! Недаром же он тут торчит целыми часами!
   – Да, недаром… Но как за ним проследить, коли он исчезает, как только нас увидит? Вероятно, он нас знает.
   – Ясное дело! Но может быть, он не знает Берришона? Вот малыш нам и поможет.
   – Хорошая мысль!
   – Дьявол меня раздери! Хорошо бы рассыпать ему его миндаль, да в придачу и поколотить!
   Два приятеля позвали Жана-Мари. Мальчишке весьма польстило их доверие и желание дать ему столь ответственное поручение.
   – Видишь ли, малыш, – пояснил ему гасконец, – или он просто так тут торчит, или он за нами шпионит, дьявол меня раздери!
   – Но если его спросить, – простодушно заметил Берришон, – он ведь правды не скажет.
   – Умница ты моя! Вот это рассуждение так рассуждение, ничего не скажешь!
   – Так ведь я еще не кончил…
   – Что ж, договаривай, – сказал Паспуаль. – Только имей в виду: будь похитрей да поосторожней. Он детина здоровый и, должно быть, сильный.
   Не будь Берришон полным невеждой, он мог бы возразить, что Давид некогда победил Голиафа. Впрочем, его все равно бы никто не понял: гасконец об этой истории и слыхом не слыхивал, а нормандец что-то когда-то слышал, но давно забыл.
   Жан-Мари приосанился и сказал:
   – Будь у меня шпага, как у вас, я бы десятерых таких побил!
   – Нет, малыш, драться с ним не надо. Ты только подгляди, что он там делает на своей тумбе, и скажи нам.
   – А уж мы свое дело сделаем, будь уверен!
   – А может, прогнать его? – спросил Берришон.
   – Это было бы лучше всего, – ответил брат Амабль. – А как ты хочешь его прогнать?
   – Уж положитесь на меня. Я не я буду, если через три дня он отсюда не исчезнет.
   После знаменитого случая на улице дю Шантр Берришон воздерживался от озорных проделок, однако внимательно подмечал все проказы своих приятелей-школяров и был готов при случае воспользоваться их опытом. Скажем к его чести, что и сам он легко смог бы изобрести нечто подобное. Мало того – Берришон с легкостью решился бы на любую проказу, ибо по характеру своему совсем не заботился, чем это может ему грозить.
   И вот у продавца миндаля появился незримый враг, докучавший ему, как мышь слону.
   Для начала Жан-Мари присел рядом с тумбой хромого продавца и сделал вид, будто сосредоточенно строгает тупым ножом какую-то веточку. Он даже не пошевельнулся, услышав рядом с собой крик:
   – Миндаль, миндаль, сладкий миндаль!
   Не обращая никакого внимания на мальчишку, продавец спокойно занял свое привычное место. Он и не заметил, как ему под зад подсунули большую лепешку свежего, наичернейшего вара. Недаром Берришон дружил с сапожниками!
   Наконец продавец увидел непривычного, соседа и спросил:
   – А ты, приятель, что тут делаешь?
   – Делаешь, делаешь!.. Что тут сделаешь таким-то ножом! – в сердцах ответил Жан-Мари, с досадой бросил палку в сторону и жадно поглядел на корзину с миндалем.
   Мальчишка был не вор, но лакомка. Очень уж ему хотелось сладкого миндаля!
   – Давно вы им торгуете? – спросил он. – А сюда часто приходите?
   – Давно ли торгую? Да недавно. Меня на последней войне в Испании ранило, вот я и не могу ходить; бывает, присяду здесь отдохнуть… Не купишь у меня миндаля?
   – Да на что же? У меня ни гроша в кармане нет.
   – А миндаль любишь?
   – Еще бы!
   – На, держи! Только зубы не сломай: твердый, как булыжник.
   – Спасибо вам большое, – сказал Берришон. – Пойду домой, поколю.
   И он ушел, небрежно сунув горсть миндаля в карман.
   Свернув за угол, Жан-Мари стал наблюдать за хромым продавцом, а тот наблюдал за домом.
   Наконец продавец попытался встать, но это ему не удалось. Представьте себе его ярость, когда он понял, что штаны его накрепко приклеились к тумбе. Хромой страшно выругался, однако это не помогло: чем крепче он ругался, тем крепче тумба держала штаны. В конце концов, ему удалось подняться, но штаны не оторвались вместе с ним от камня, а, напротив, со страшным треском оторвались от хозяина. Здоровый клок ткани так и остался на тумбе.
   Может быть, при других обстоятельствах продавец миндаля справился бы с этим непредвиденным затруднением как-нибудь иначе, но он слишком спешил: на горизонте показался Кокардас. Поэтому бедолага запахнул, как мог, свой потрепанный камзол и со всех ног пустился прочь. Он так и не понял, что произошло: заподозрил было мальчишку, но после решил, что сам виноват, – не посмотрел, куда садится.
   Объясним же, наконец, почему хромой продавец миндаля так боялся наших бретеров и в особенности Кокардаса. Дело в том, что это был не кто иной, как Кит, бывший солдат гвардии, ныне находившийся на службе у Гонзага и подчинявшийся непосредственно Готье Жандри. Он был переодет и загримирован до неузнаваемости.
   Жандри знал, что Лагардер уехал, но ему нужно было выведать, когда он вернется. Кроме того, принц не отказался, разумеется, от своего намерения при случае выкрасть из особняка Неверов Аврору.
   Так что Кокардас с Паспуалем насторожились не зря, хотя они и не узнали своего врага. Однако избавиться от нежеланного гостя наши бретеры могли только с помощью хитрого Берришона.
   Подросток в тот же вечер хорошенько вымыл тумбу.
   На другой день в обычное время явился Кит, который подошел к своему месту и громогласно заревел:
   – А вот миндаль, сладкий миндаль! Кому…
   Он не окончил: брошенное меткой рукой яблоко попало в самую корзину. Миндаль рассыпался по всей улице.
   И нигде ни души! Кит внимательно осмотрел все кругом – ничего! Все окна и двери закрыты. Даже не потрудившись подобрать товар, он с проклятьями ушел.
   Это было только начало его мук. Каждый раз, едва он садился на тумбу, в него что-то летело – не с одной стороны, так с другой. То с крыши градом посыпался лук, то откуда-то прямо на голову свалилась кошка и пребольно вцепилась в затылок, то в спину вдруг угодила целая миска со шпинатом. Но как мнимый хромой ни оглядывался – вокруг никого не было!
   Удерживать позицию представлялось невозможным, и все же Кит упрямо возвращался. Он уже не столько хотел выполнить свою задачу, сколько любой ценой отыскать и примерно наказать изводившего его негодяя.
   На самом деле найти его было легче легкого. Сидя на тумбе, Кит и впрямь никого не видел, но когда он, хромая и проклиная все на свете, уходил, ему навстречу всякий раз попадался Берришон. Силач подмигивал ему, однако маленький хитрец не обращал на Кита никакого внимания.
   Нельзя было утверждать наверняка, что во всем виноват именно мальчишка, но понятно было и то, что он здесь как-то замешан. Так что когда Кит вечером возвращался к Готье Жандри, чтобы вновь превратиться в вооруженного разбойника, его мысли постоянно занимал Жан-Мари Берришон.
   Как бы то ни было, Киту поручили выследить Лагардера, а значит, ему предстояло вытерпеть все неприятности.
   Берришон уже приходил в отчаяние. Что бы он ни делал, хромой торговец оставался на своем посту. Нужно было предпринять что-то новенькое. «Ну что ж, – решил, наконец, Жан-Мари, – была не была! Покажусь ему, а то и все расскажу. Он, конечно, взбесится – но пускай только попробует поймать!»
   С этими мыслями он отправился к наблюдательному посту отставного солдата.
   – Послушайте, – сказал паренек, – вы тут ничего не находили?
   – Ты это про что? – покосился на него торговец. – Я тут много чего странного да пакостного находил…
   – Вот оно как! Да я ищу кусок вару – нес знакомому сапожнику и обронил ненароком. Не тут ли на тумбе?
   – А ты его не нарочно сюда положил? – спросил Кит.
   – Ну да, я положил, а вы на него и сели. Я думал, в шутку.
   – А ты яблоки любишь?
   – Люблю, а что?
   – А лук репчатый?
   – Вот его терпеть не могу, да и кто же его любит?
   – А как насчет шпината?
   – Смотря как приготовить: если без масла, так и за окошко могу выкинуть.
   – Смотри ты! А кошками ты, случаем, не швыряешься?
   – Да вы почему спрашиваете? Вы что, все это на тумбе подобрали? Ну так я вам скажу: эта тумба непростая. Вы бы ее сменили от греха; вон у Воверского монастыря как раз есть подходящая.
   – Шел бы ты туда сам!
   – Что-то вы сегодня, дяденька, не в духе. Миндаля не дадите опять?
   – Миндаля ему! Говорю, зубы сломаешь! Пошел отсюда, сопляк!
   – Ты потише, балда здоровая, где хочу, там и хожу!
   Кит озверел от этих слов и быстро вскочил, но тут кто-то прошел мимо, и торговец почел за лучшее сесть на место. Чтобы скрыть злобу, он во всю мочь закричал:
   – Сладкий миндаль! Кому поминдальничать?
   – Все, наминдальничались! – отозвался Берришон и изо всех сил стукнул Кита кулаком по носу.
   – Ну, скотина, – взревел силач, – врешь, не уйдешь! Я уж тебя живым не отпущу!
   Однако Жан-Мари был уже далеко.
   Тогда началась жуткая погоня: медведь гнался за лисой.
   Временами Кит совсем было нагонял Берришона: кажется, протяни руку – и схватишь. Но мальчуган с громким хохотом уворачивался. Гигант бестолково тыкал рукой пустоту, а его противник обнаруживался далеко впереди.
   Мало того: Жан-Мари умудрялся все время подбрасывать преследователю какие-нибудь неприятные предметы – из-за двери или из-за угла он метал ему под ноги то палку, то какую-нибудь корзину. Великан растягивался во весь рост, вскакивал и с пеной на губах, ничего не видя и не слыша от бешенства, мчался дальше в погоню. Все невольно расступались перед ним. Зеваки хохотали, глядя, как этот детина пытается поймать мальчишку…
   Мало-помалу собралась целая толпа. Она бежала следом за здоровяком и радостно вопила при каждом новом его приключении.
   Кругами и петлями Жан-Мари заманивал преследователя к своему дому, чтобы при необходимости скрыться за его дверью. И вдруг, к великому восторгу публики, мальчишка обернулся к гиганту лицом. Сцена внезапно переменилась.
   Кит, добежав до угла, вдруг встал как вкопанный и даже немного отступил назад. Перед ним очутились три человека, двоих из которых он видеть вовсе не желал.
   Берришон, взяв под руки Кокардаса и Паспуаля, хихикал в ожидании продавца миндаля.
   – Черт подери! – воскликнул гасконец. – Чего этому дуболому от тебя надо?
   При звуке знакомого голоса охотник сам превратился в дичь. Он оглянулся, секунду подумал – и под улюлюканье толпы со всех ног помчался наутек.
   – Ад и дьявол! – гаркнул Кокардас. – Наконец-то я его узнал! Долгонько мы теперь не увидим, как Кит торгует миндалем!
   – Так это Кит! – воскликнул Паспуаль.
   – Держи его! Держи его! – закричал Берришон.
   И на его клич вся толпа с проклятьями бросилась вдогонку за отставным солдатом.
   – Топить его! Он хотел мальчишку убить! Топить!
   Вскоре Кита задержал караул, и пока великан с ним объяснялся, а публика обвиняла его во всех преступлениях разом, наши друзья преспокойно вернулись домой.

VIII
ПОСЛЕ ПИРА

   Через два дня после этого приключения два бретера отправились гулять в окрестности Лагранж-Бательер, где, как мы знаем, они познакомились с заведением «Клоповник» и с его славной хозяйкой.
   Кит, естественно, не появлялся больше перед особняком Неверов. Собственно, потому-то Кокардас с Паспуалем и решили, что имеют право отдохнуть.
   Мы уже сказали выше, что история умалчивает о том, как девицы из Оперы отблагодарили двух друзей. Но тот, кто на рассвете увидал бы, как Кокардас с Паспуалем под ручку направляются домой, и обмениваются при этом впечатлениями, получил бы истинное удовольствие.
   – Славная ночка, лысенький! – говорил гасконец.
   – Да, Кокардас, ночка знатная!
   – Ты точно сказал, приятель: знатная! Самим принцам впору!
   – Давай вспомним все сначала…
   – Сначала был хороший бой во всем правилам, и Петронилья моя недурно поработала… А сколько мы этих бандитов там уложили?
   – Не помню точно: пять или шесть… Негодяи, напали на женщин!
   – Думали попировать на дармовщинку, вот что я скажу!
   – А пир вышел не для них…
   – Да уж! Зато какое им в этом пиру вышло похмелье!
   – Эх, Кокардас, долго же еще у них будет болеть голова…
   – Сами виноваты, лысенький! А как тебе понравилась прогулка в карете с лучшими парижскими красавицами?
   – У нас в карете было, пожалуй, тесновато. На нас с мадемуазель Сидализой приходилось одно место – это я отлично помню.
   – Вот и у нас тоже! Даже еще лучше: у меня на одном колене сидела мадемуазель Нивель, а на другом – мадемуазель Флери. Ой, дьявол меня раздери, как было жарко и как хотелось выпить!
   – Ну а мне было не до выпивки.
   – Друг мой! – сурово произнес Кокардас-младщий. – Выпивка никогда ничему не мешает, запомни это! А ты заметил, как эти барышни хороши были за столом?
   – Да, они оказались еще милее, чем до обеда… Ты обратил внимание, Кокардас, какие у них были прохладные губки?
   – Просто они их все время мочили вином. Это я и сам умею не хуже!
   – Ты смеешь сравнивать свои губы с их устами?
   – А что тут такого, дружок? Вот ведь Нивель со мной целовалась – значит, для нее мой поцелуй – отрада, вот что я тебе скажу!
   – Но согласись, Кокардас: одно дело, когда меня целуешь ты, а совсем другое – когда Сидализа.
   – Просто от нее пахнет каким-нибудь персиком, а от меня – вином. А так никакой разницы.
   – Нет, Кокардас, ты не прав! Если ты так думаешь – ты недостоин поцелуя хорошенькой женщины!
   – Не сердись, лысенький! Главное, что мы с тобой славно выпили!
   – И славно любили… Я ног под собой не чую от любви!
   – Ну знаешь! Хороша любовь, после которой собственных ног и то не чуешь!
   – Да сказал бы нам кто на балу у регента, что все эти нимфы и богини раскроют нам объятья, что мы познаем с ними рай на земле, мы бы ни за что не поверили!
   – Хорошо, что мы вовремя успели, а то бы они как раз познали на земле ад! Нет, они перед нами еще в долгу, дьявол меня раздери!
   – Тебе, Кокардас, всегда мало. Ты бы меньше пил, тогда больше ценил бы блаженство.
   – Какое же блаженство без вина?
   – Ох! За такую награду я готов еще сто раз их спасать! – вздохнул нормандец.
   – И я готов, не спорю! Может, еще представится случай?
   – Увы! Два раза в жизни такой удачи не бывает! А который теперь час, Кокардас?
   – То ли очень рано, то ли совсем поздно, не разберешь. Звезд на небе не видно.
   – Все звезды остались в Опере…
   И вздох брата Амабля выразил всю полноту его сожаления об утраченном счастье. Счастья, столь совершенного, этому вечно влюбленному испытывать еще не доводилось. «Не сон ли это?» – думал он.
   И у нормандца, и у гасконца голова одинаково шла кругом, хотя и по разным причинам: у Кокардаса – от винных паров, у Паспуаля – от любви. Каждому свои радости в жизни!
   У двери дома они, наконец, окончательно опомнились.
   – Что-то скажет маркиз? – забеспокоился Паспуаль.
   – Ты лучше подумай, лысенький мой, что мы ему скажем! Об этом они еще даже не помышляли. Так трудно было получить увольнение, – но отчитаться в нем оказалось еще труднее.
   Начинался новый день. Обыватели распахивали ставни, лавочники отпирали двери, по улице повалил народ… А два бретера, так и не договорившись между собой, стояли перед особняком, как нашкодившие школьники, и не решались войти.
   Дверь подъезда приоткрылась, и показался Лаго. Баск уже приложил было руку к глазам – и вдруг увидел двух друзей прямо перед собой.
   – Эй, где вы были? – крикнул он им. – Господин де Шаверни еще час назад приказал отыскать вас. Он очень беспокоится.
   – Черт возьми! – ответил Кокардас. – Паспуаль, дружок, а ты о нем беспокоился?
   – Ничуть.
   – И я не беспокоился, надо же, какое совпадение!
   Антонио, не моргнув глазом, продолжал:
   – А мне велено отвести вас к нему, как только вы явитесь. Пошли, он ждет нас.
   Оба бретера озабоченно почесали за ухом, но так и не смогли придумать, что же отвечать маркизу.
   Шаверни был еще в постели (на время отсутствия Лагардера он поселился в особняке Неверов). Когда два приятеля вошли, маркиз просветлел лицом и обратился к ним:
   – А, вот и вы, господа! А я уж и не знал, где вас искать. Мне главное было удостовериться, что с вами ничего плохого не случилось.
   – Ничего – даже наоборот, вот что я скажу! – ответил ему Кокардас.
   – Вот как? И где же вы были всю ночь?
   – Два бретера молча переглянулись.
   – Вы видели своего врага?
   – Он вовсе не враг… – тихо и кротко отвечал нормандец.
   – Маленький маркиз лукаво улыбнулся:
   – Что-то вы, приятели, от меня хотите скрыть! Так вы его не искали? И ничего не видели?
   – Нет, как же ничего? – отвечал Паспуаль, и от воспоминаний на глаза его навернулись слезы.
   Маркиз, наконец, рассердился:
   – Ничего не понимаю! Что вы виляете, черт вас дери? Клещами из вас слова тянуть, что ли?
   – Вот уж этого не надо, маркиз, – сказал Кокардас, которому показалось, что он придумал, как помочь делу. – Малыш Паспуаль плохо выразился. Мы искали, да только не в той стороне.
   – Да говорите же толком, где вас носило!
   Маркиз догадывался, что случилось нечто необычное. Зная по опыту, что нормандец может мямлить без толку добрых полчаса и в результате так ничего и не сказать, он обратился прямо к Кокардасу. Тот был несдержанней на язык, да к тому же разгорячен недавними возлияниями.
   – Говори ты, – сказал ему Шаверни, – и, если не скажешь мне всей правды, вы не выйдете отсюда ни ночью, ни днем!
   – Так и быть, расскажу, – ответил гасконец. – Ну и посмеетесь же вы, черт побери!
   Паспуаль пребольно толкнул товарища в бок, но того уже понесло. Он тысячу раз в своей жизни болтал лишнее, но на этот-то раз ничего лишнего говорить не собирался.
   – Дело в том, – объяснил Кокардас, – что мы пошли в Лагранж-Бательер и попали там в Оперу.
   – Что ты несешь?
   – Истинную правду, дьявол меня раздери! Что ж с того, что Опера закрыта, как вы нам и говорили, – все равно барышни актерки шляются где ни попади, а Кокардасу с Паспуалем только того и надо! Эх, господин Шаверни, ну и представление мы видели!
   – Ты скажешь все-таки, в чем дело, или нет?
   С присущей ему витиеватостью гасконец, наконец, все объяснил. Он хохотал во все горло; посмеялся и Шаверни.
   – Ну, я гляжу, вы не скучали! – воскликнул он. – Только получается, что вы делали совсем не то, что надо.
   – Пожалуй, что так, – ответил Кокардас. – Ничего, нынче же мы исправимся.
   – Вы что, хотите каждую ночь гулять?
   – Вовсе не каждую, маркиз, – невозмутимо ответил Кокардас. – Но старые рубаки вроде нас привыкли спать через четверо суток на пятые. Если бы наш малыш был здесь, он бы вам то же сказал, я уверен!
   – То есть вы хотите, чтобы я отпустил вас на свободу?
   – Вот-вот, именно к этому я и клоню. Да и лысенький тоже спорить не будет! Будь у нас руки свободны…
   – Вы бы опять пошли в Оперу в Лагранж-Бательер? – недовольно спросил Шаверни.
   – Да нет, господин маркиз, хорошенького помаленьку…
   – Ох, помаленьку! – закатил глаза брат Паспуаль.
   – Хотя нет, господин Шаверни, – раздумчиво продолжал Кокардас. – Пожалуй, вы правду сказали, только я не сразу сообразил.
   – Правду?
   Гасконец решил раскрыть карты:
   – Мы непременно пойдем в Лагранж-Бательер, только совсем не в Оперу… хотя дамы там будут, наверняка будет.
   – Ну, так я и думал! – воскликнул Шаверни.
   Кокардас состроил презрительную мину:
   – Это все дела лысенького, меня это не касается… А пока он тешится, Кокардас-младший смотрит в оба. Раз мы не явились на свидание вчера, мы явимся туда сегодня, вот и все!
   – Мы дали слово… – пролепетал Паспуаль. Проказы последней ночи не заставили его забыть обещание, данное кабатчице.
   – Ну знаешь, брат Амабль! Юбки – смерть твоя! Впрочем, возле женщин всегда можно встретить того, кого, ищешь, и на этот раз нам непременно повезет!
   – Не нарвитесь только на шпагу, – заметил маркиз.
   – Это на нашу шпагу кто-нибудь нарвется! А тот, кто нарвется, очень даже может оказаться врагом Лагардера.
   – Так и быть – идите, куда хотите, только головы свои берегите.
   – Дьявол меня раздери! Если бы у всех людей головы на плечах держались так крепко, как у нас с лысеньким, давно бы все кладбища закрылись!
   Шаверни опять задремал. Два приятеля искренне радовались, что им не только прощено прошлое, но еще и дана свобода на будущее.
   – Ты, небось, и не думал, что нам так все сойдет?
   – Прекрасная вещь – красноречие, мой благородный друг!
   – Кому ты это говоришь? Не был бы я учителем фехтования, я бы стал оратором. Эти два ремесла сродни, ад и дьявол.
   С этими словами гасконец потащил своего неразлучного спутника на кухню к тетушке Франсуазе подкрепиться чашкой бульона. После всех перипетий прошедшей ночи подкрепиться им было необходимо.
   – Так, значит, вечером – договорились? – спросил Амабль.