Капрал снова пожал плечами:
   – Его невозможно одолеть в бою. – И властным тоном добавил: – Подчиняйтесь или уходите! Впрочем, я считаю, что выбора у вас нет. Я ваш главарь, и я приказываю вам подчиниться!
   Откровенно говоря, он был бы сильно раздосадован их уходом, так как это очень уменьшило бы шансы на успех. И Жандри решил подстегнуть их самолюбие. Поэтому он сказал:
   – В моей банде трусы не нужны. Я не потерплю колебаний! Итак, вы готовы?
   – Ладно, – ответили они. – Там, наверху, мы разберемся, что нам делать.
   – Тогда вперед, если вы не хотите, чтобы вас сочли предателями. – А затем он закончил: – Девушку я беру на себя. И чтобы никто к ней не притрагивался!
   Кит снял лампу с крюка, и пятеро мужчин, стараясь ступать как можно тише, стали подниматься по лестнице.
   Готье Жандри шел впереди, закрывая своим телом свет лампы, которую нес за ним Грюэль. Затем шли Палафокс и двое остальных. Каждый держал наготове шпагу. Поднявшись наверх, они остановились и прислушались. Повсюду стояла мертвая тишина. Дом был большой, и множество дверей выходило в коридор, казавшийся бесконечным. Все они, похоже, были закрыты только на щеколду. Но какая из них нужна им? Если бы кто-нибудь сейчас подсказал Жандри, где именно спит Лагардер, он был бы весьма признателен этому человеку, ибо отлично понимал, что время работает против него и его сторонников. Однако помочь ему было некому, кроме разве что служанки, а она, наверное, давно уже спала в объятиях счастливого Паспуаля. Да и кто может поручиться за слово женщины, особенно когда ей приходится идти против своих чувств ради выполнения долга или совершения преступления? Она, правда, предупредила, что в ее комнатку ведет деревянная лестница, но эти сведения пригодиться не могли, ибо она была сейчас не одна, а с Паспуалем.
   Жандри снова прислушался, и на этот раз услышал скрежет ключа, поворачивающегося в замке. Стало быть, Амабль спал и, более того, был заперт на два оборота.
   В коридор выскользнула одетая, но босая женщина, и молча указала пальцем на одну из дверей.
   – А мадемуазель де Невер? – спросил Жандри.
   – Обе девушки спят в самом конце коридора, но они заперлись, и замок довольно надежный.
   Грюэль, улыбаясь, расправил могучие плечи. Какой замок устоит против такого тарана?
   – Ну что ж, удачи, – прошептала служанка. – Я потом отыщу вас.
   Она спустилась вниз, в залу, и стала ощупью отыскивать дверь. Вдруг дрожь пробежала по ее телу: она споткнулась о труп.
   Женщина повернула назад, думая выбраться в окно. Но вдруг в темноте ее схватили чьи-то железные руки.
   – Это ты, Хасинта? – спросили у нее очень тихо.
   – Да, пустите меня.
   Ставень приоткрылся, луна осветила лицо коварной, и она увидела направленный на нее взгляд.
   – Ты лжешь, – сказал Кокардас, успевший уже очнуться и теперь с такой силой сжимавший ее запястья, что легко мог бы их сломать. – Что происходит? Ты сообщница этих убийц?
   – Пощадите! – простонала она, не осмеливаясь, однако, кричать. Но гасконец не слушал ее. Он испугался, что все уже кончено, и что убийцы привели в исполнение свои черные замыслы.
   Как долго он пролежал на полу, недвижимый, бессильный? Этого он не знал, и рычание слетело с его губ. Он отшвырнул служанку, и та, ударившись головой об угол стола, упала. По ее лбу ниточкой струилась кровь.
   Кокардас же, мучимый тревогой, но, надеясь, что еще не слишком поздно, подобрал свою шпагу и испустил крик, который потряс весь дом, заставил содрогнуться стены, наполнил собой все пространство от фундамента до самой крыши и прозвучал, как величественный раскат грома:
   – Лагардер! Лагардер!
   Услышав его, Жандри побледнел; лампа закачалась в руке Кита; Ив де Жюган и его товарищ почувствовали, что их руки сами собой сжимаются на эфесе шпаг, и только один человек не повел бровью: англичанин Палафокс. Флегматичный, как и все представители его нации, он был наготове; его лицо казалось абсолютно неподвижным.
   – Высади дверь, – велел Готье Киту, – и рази наповал!
   Великан поставил свой фонарь на пол и бросился вперед. Раздался треск дерева и звяканье упавших замков, во все стороны полетели щепки – и бандиты ринулись в образовавшийся проем. Мягкий лунный свет лился в комнату из открытого окна; возле него стоял граф Лагардер, полуодетый, со шпагой в руке, и не возмутимо ждал убийц. Первый из них одним прыжком подскочил к графу и скрестил с ним шпагу. Но звон стали смолк почти в ту же минуту: Палафокс рухнул с раскроенным лбом; вслед за этим перед Лагардером сверкнул клинок Ива де Жюгана. Граф тут же выбил у него рапиру, причем с такой силой, что она полетела за окно, со свистом рассекая воздух.
   – Убирайся, мальчишка, – сказал Лагардер, – я с детьми не воюю.
   В коридорах захлопали двери. Фонарь, опрокинутый чьей-то ногой, погас. Откуда-то сверху – не с неба ли? – доносился резкий голос Паспуаля, сопровождавшийся грохотом кулаков в дверь, не желавшую открываться. Шаверни вбежал было в комнату, но сильные руки обезоружили его, швырнули наземь и связали раньше, чем он смог оказать сопротивление.
   Навай напал на Жандри, но тот отскочил в сторону; шпага Навая воткнулась в деревянный брус и сломалась.
   Лагардер остался лицом к лицу с четырьмя головорезами, которые не осмеливались приблизиться к нему и только беспомощно размахивали клинками. Это зрелище казалось графу забавным. Лагардер прекрасно знал, что ему стоит сделать лишь шаг, чтобы поразить любого из них; но у него родилось подозрение, что эти трусы того гляди пустятся наутек: они уже искали глазами лестницу.
   Вдруг раздался пронзительный крик, и в конце коридора мелькнул белый силуэт: то Аврора бежала к Лагардеру, протягивая к нему руки:
   – Анри! Анри!
   Граф побледнел. Ее могли убить прежде, чем она до него доберется.
   Но добежать девушка не успела. Готье Жандри схватил ее в охапку, поднял и понес к лестнице.
   – Уходим! – закричал он. – Я ее держу.
   Госпожа де Невер испустила душераздирающий вопль и упала бы навзничь, если бы Флор не поддержала ее. В страшном грохоте тяжелых шагов слышался испуганный крик Авроры:
   – Анри! Анри! Спаси меня!
   Спрыгнув на пол нижней залы, Жандри злорадно засмеялся. Ему оставалось только выскочить в окно со своей добычей – живым выкупом Гонзага. Он, конечно, видел, что Лагардер настигает его, но он чувствовал себя в безопасности: его спину прикрывали Кит и еще двое других. Все они готовы были умереть, лишь бы сам Жандри вырвался со своей ношей на свободу.
   Однако смех Готье быстро прервался. Его горло сжали, будто в тисках; он поспешил выпустить потерявшую сознание Аврору, которую подхватили чьи-то руки, и одним прыжком выскочил в окно. Остальные бандиты последовали его примеру с такой быстротой, что получили от Кокардаса лишь один удар шпаги на всех.
   «Подарок» достался Киту, который оказался самым неповоротливым и поплатился раной в плечо. Так гасконец расквитался с мерзавцем за полученный недавно удар головой в живот.
   Появилась Хасинта со свечой в руке, и Лагардер принял на руки бедняжку Аврору, бледную и похолодевшую. Он быстро поднялся наверх и поручил свою невесту заботам доньи Крус.
   Навай развязал Шаверни, а Лагардер пожал руку Кокардасу.
   – Пресвятая Матерь Божья! – говорил последний. – Они хорошо все подготовили. Если бы я вовремя не проснулся, им, наверное, удалось бы…
   Потом он вдруг опустил голову, не решаясь взглянуть Анри в глаза.
   – Прости, дружище, – прошептал он. – Если бы я столько не пил сегодня, они бы и на порог не ступили.
   – Кто это? – спросил граф, заметив тело Морда, распростертое на пороге.
   А, это мой негодяй-ученик, – ответил Кокардас, – я его учил выделывать всякие там па и прыжки, пока он прямиком на тот свет не запрыгнул.
   Объяснения мэтра позволили найти разгадку этой истории и восстановить ход событий.
   – Надеюсь, мы их теперь не скоро увидим, – медленно сказал Анри. – Тем более, что мы уедем сегодня же.
   – Мне показалось, что их было только четверо, – заметил гасконец.
   Навай многозначительно приложил палец ко лбу и коротко сказал:
   – Пятый уже на небесах.
   – Вот и отлично, дружище! Мы не теряли времени даром нынче ночью! Так, а что же стряслось с Амаблем? Мы тут дрались, и совсем забыли о нем.
   Все переглянулись.
   – Где Паспуаль?
   – Я здесь, – смущенно ответил голос сверху. – Меня заперли, пришлось двери выламывать. Только что освободился.
   – Боже мой, кого я вижу? Кто это?! Ах ты, черт меня раздери, что же с тобой приключилось?
   – Не знаю, ничего не знаю… Видно, выпил я лишнего, – сбивчиво бормотал нормандец, потом запутался окончательно и умолк.
   – Ад и дьявол! – сурово произнес Кокардас. – Нечего было так напиваться! И бутылки, и женщины – это ты, пожалуй, лишку хватил…
   Тут Паспуаль вдруг заметил служанку, лежавшую под столом, и побледнел.
   – Она что… тоже умерла? – испуганно спросил он.
   Нормандец торопливо опустился на колени и приподнял ей голову. Лицо предательницы было искажено страдальческой гримасой, и у Кокардаса не хватило духу поминать о ее гнусном поступке.

VII
ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Роль, которую во всем этом деле сыграла байонка, должна была остаться в тайне – такое решение приняли Кокардас и Паспуаль. Эта женщина только что поступила в харчевню и нуждалась в деньгах. Никакого приработка ей не подворачивалось, и она согласилась на предложение Жандри; вероятно, она уступила еще и из страха перед бандой головорезов. Она была по-своему честна и постаралась тщательно выполнить все обещания, которые дала Жандри, вплоть до того, что заперла Амабля в своей комнате! Сделала она это не без некоторых внутренних колебаний. Хоть байонка и была некрасивой толстухой, однако все же оставалась женщиной. Привычная к грубым любезностям матросни, она не любила быть неблагодарной. Амабль держался с ней ласково и мягко; так что ей и впрямь пришлось совершить особое усилие над собой, чтобы запереть нормандца; впрочем, она, может быть, утешалась мыслью, что ее любовник не примет участия в предстоящих событиях и останется в живых. Вот почему, увидев Амабля, склонившегося над ней и заботливо отиравшего кровь с ее лба, она ощутила глубокую благодарность и раскаяние и горько разрыдалась.
   К счастью, рана оказалась легкой. Немного холодной воды – и кровь остановилась. Скоро байонка была уже на ногах и жалась к Паспуалю, дрожа под рассерженными взглядами Кокардаса. В нормандце она видела свою единственную защиту.
   – Ладно, – буркнул гасконец, обращаясь к Паспуалю, – обо всех этих делах мы поговорим после. Смотри, день уже занимается. Хорошо бы, дурная твоя голова, убрать отсюда тех, кому здесь не место!
   Амабль чувствовал, что сейчас не самый подходящий момент для возражений. Он был слишком смущен и выказывал полную готовность повиноваться своему другу, лишь бы тот не упоминал о позоре, постигшем любвеобильного и увлекающегося нормандца.
   – Конечно-конечно, любезнейший Кокардас, но что же нам делать с этими телами?
   – Силы небесные! Это же проще простого! Тут вокруг полно всяких улочек, отнесем их на любую. Положим поживописнее – вот стража и решит, что они убили друг друга на дуэли.
   – Но вас могут увидеть, – робко заметила служанка.
   – А тебе-то что до этого? – проворчал Кокардас.
   – Я не хочу… не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось. Скажите же ему, господин Паспуаль…
   Господин Паспуаль послушался бы совета доброй женщины, однако, к сожалению, именно в этот момент ему изменило красноречие, так что он предпочел во всем согласиться с гасконцем.
   – Я знаю одно место, хорошее место, – продолжала байонка. – Вас никто не увидит… Да и они будут спать спокойно…
   – Ведите нас, мы согласны… правда ведь, Кокардас? – робко сказал нормандец.
   – Хм! Ну это еще как посмотреть! Покажи-ка нам это место!
   – Там в саду есть огромная яма. Надо их туда опустить, и никому и в голову не придет заглядывать в нее.
   – Ну, взяли! – воскликнул Кокардас, берясь за руки Морда, и Паспуаль поспешно схватил мертвеца за ноги. – А ты посвети нам, – добавил гасконец, обращаясь к служанке.
   Через некоторое время послышался глухой шум: то падало в бездну, наталкиваясь на камни, мертвое тело.
   – А что там, на дне? – спросил Кокардас.
   – Не знаю… может, другие трупы, – ответила женщина.
   – Силы небесные! Будто нарочно выкопали, – сказал гасконец. – Как ты считаешь, уютно ему там будет? Однако нельзя оставлять его одного, пошли за вторым, а то Морду не с кем будет перекинуться словечком.
   В те времена никто не чувствовал угрызений совести, убив противника в открытом бою, тем более, если этими противниками были такие висельники, как Морд и Палафокс. И уж конечно, у победителей не возникало желания оплакивать свои жертвы.
   Кокардас, будучи истинным сыном своего века и человеком, часто глядевшим в лицо смерти, не испытывал ни малейшего почтения к павшему врагу: недаром он столь презирал его живым. Так что, вероятно, не стоило удивляться спокойствию гасконца. Он подошел к Палафоксу, валявшемуся посреди коридора, (Лагардер поспешил вышвырнуть его прочь из своей комнаты), взвалил труп на плечи и вспомнил ту ночь, когда они с лысеньким тащили на себе пьяного Барбаншуа; впрочем тот был потяжелее и не такой противный.
   С заупокойными молитвами было покончено; служанка, не дожидаясь приказа, принялась мыть окровавленные плиты пола, а Кокардас вернулся к своим бутылкам. С его точки зрения, все кончилось как нельзя лучше. Только он раскрыл рот, чтобы кликнуть предательницу-байонку и хорошенько отругать ее, как женщина сама бросилась ему в ноги, умоляя о прощении; разразившись слезами, она откровенно рассказала обо всем, что произошло между нею и Жандри.
   Впрочем, служанка, не колеблясь, скрыла кое-что из того, что касалось Паспуаля (да и найдется ли на свете женщина, ни разу не солгавшая?). Прибегнув к десятку уловок, она стремилась доказать, будто запирала Паспуаля только ради спасения его драгоценной жизни: ведь ожидалась такая грозная битва! Амабль плавал в океане блаженства; гасконец же не собирался верить этим россказням.
   – Черт возьми! – возмущенно сказал он. – Коли так, барышня, то и заперлась бы с ним вместе! Кстати, зачем ты пробиралась к окну, да еще назвавшись хозяйкой?
   – Я была как безумная, – ответила байонка. – Я просто сбежала, не хотела видеть этих ужасов, в которых была отчасти повинна. Вы меня наказали, и это было справедливо. Но я раскаиваюсь, так простите же меня!
   Влюбленный нормандец не выдержал. Он схватил толстушку в объятия и прижал к своей тощей груди, не обращая ни малейшего внимания на издевательские реплики Кокардаса. Тогда гасконец, иронически ухмыляясь, обратился к своим верным подружкам-бутылкам и принялся сосредоточенно поглощать их содержимое.
   Итак, решено было хранить молчание по поводу соучастия байонки, тем более что через несколько часов маленький отряд должен был уехать. И Паспуаль, объявив о прощении, запечатлел нежнейший поцелуй на ее могучем затылке.
   – Давай-давай, – ухмыльнулся Кокардас, – предавайся удовольствиям! Подумаешь, ерунда какая: оставил пост, не пришел на помощь друзьям, и чуть не допустил похищения мадемуазель де Невер и смерти Лагардера! Все это мелочи в сравнении с прелестями твоей толстухи!
   – Да, это правда, – покаянно прошептал Паспуаль. – Но ведь ничего же ни случилось, слава Богу; у нас даже стало двумя врагами меньше, а я… я был так счастлив… целый час!
   Но тут появилась Хасинта и прервала нежные излияния влюбленного нормандца, отправив раскаявшуюся служанку к горшкам и сковородкам. Басконку можно было сравнить с капитаном, желавшим никогда не покидать мостик: недаром она поднялась с первыми лучами зари.
   Скоро в залу вошли Лагардер, Шаверни, Навай и дамы. Аврора была немного бледна; принцесса тоже еще не до конца оправилась от пережитого ночью волнения; и только отважная Флор по обыкновению улыбалась.
   – Когда же кончатся наши злоключения, Анри? – спросила Аврора. – Я начала было чувствовать себя увереннее, мне даже показалось, что я стала сильнее… Но сейчас я снова боюсь.
   – Все уже позади, дитя мое. Через час мы уедем отсюда и быстрее ветра помчимся в Париж.
   – Почему? Значит, нам есть, кого остерегаться?
   Граф наклонился и прошептал ей на ухо:
   – Нет, но в конце пути нас ждет счастье.
   – Ты прав, – с улыбкой призналась она. – Тогда поторопимся. Когда бы мы ни прибыли, нам все равно не удастся приехать слишком рано.
   Шаверни и Флор думали в точности то же самое, но об этом говорили только их взгляды. Словом, из всех присутствующих лишь один с радостью задержался бы на денек, а то и на недельку: это был бедняга Паспуаль, которому прошедшую ночь, верно, суждено было вспоминать всю оставшуюся жизнь. Все уже собрались в дорогу, и только нормандец куда-то исчез. Кокардасу пришлось отправиться на поиски и самым жестоким образом вырвать его из объятий чувствительной толстушки.
   – Ну, где он опять застрял? – спросил Шаверни.
   Бедный Амабль покраснел до ушей и нечленораздельно пробормотал что-то в свое оправдание.
   – Дружище влюбился до безумия, – ответил Кокардас. – Знаете ли, господин маркиз, с кем поведешься… Он, верно, с вас взял пример. Но вот загадка: как этот худой нормандский баран может нравиться прекрасному полу?
   – Так я и раскрою тебе мой секрет, – буркнул нормандец. – Как же, охота была!
   – Браво, Паспуаль! – воскликнул Шаверни. – Да здравствует любовь, во славу Божию! И если найдешь себе башмак по ноге…
   – За башмаком дело не станет, – хитро улыбнулся нормандец, – так что как только господин граф мне позволит, я тут же посватаюсь.
   – Неужто ты женишься, дурная твоя голова? А с беднягой Кокардасом что будет?
   – Тоже женишься…
   – Кто, я?! Да никогда! Да разрази меня гром! Да сохрани меня Господь! Женитьба – это не для меня. Чтоб я отказался от вина, Петронильи и веселых девчонок?!
   – Твоя Петронилья рано или поздно уйдет на покой, а тогда и от бутылки придется отказаться.
   – От бутылки? Ни за что! А где вино, там и юбки, это уж как водится.
   Пока длился этот забавный разговор, кавалькада тронулась в путь, и скоро колокольни и крепостные стены Байонны превратились в несколько черных пятнышек на горизонте.
   Хасинта временно оставила свой предназначенный для продажи дом на попечение служанки. Теперь ей взгрустнулось, и она бросила прощальный взгляд на родное гнездо. Глаза ее увлажнились, подбородок задрожал. Но тут госпожа де Невер и Аврора взяли ее за руки, а Флор обняла и поцеловала, и басконка улыбнулась, откинулась на подушки кареты и устремила взгляд вперед, туда, где ждал их Париж.
   Впереди экипажа ехал Навай, по бокам – граф и маркиз. Сзади скакали оба мастера фехтования.
   …Несколько дней пути прошли спокойно. Никакие мало-мальски серьезные события не задержали отряд. Лагардер и его друзья торопились. В городах они останавливались лишь для того, чтобы подкрепиться и отдохнуть; Готье Жандри и его зловещие сообщники не появлялись. Они, вероятно, последовали совету Лагардера и решили держаться от него подальше.
   Единственная серьезная задержка случилась в Шартре: только лишь кавалькада въехала в его пределы, как губернатор де Фловиль приказал немедленно закрыть городские ворота. Он даже выслал навстречу гонца, пригласившего графа де Лагардера и его спутников в ратушу.
   Гонцом оказалась госпожа Льебо; сам губернатор в сопровождении начальника городской полиции мэтра Амбруаза Льебо явился почти тотчас же, и Анри пришлось подчиниться.
   Прекрасные глаза Мелани Льебо заблистали от радости при виде Лагардера и затуманились печалью при расставании с ним, однако это обстоятельство не помешало нежной красавице засвидетельствовать свои лучшие чувства обеим девушкам.
   Когда городские ворота вновь распахнулись, чтобы пропустить путников, прощальные поцелуи и объятия задержали их еще на четверть часа; последние слова были: «До скорой встречи!»
   Дело в том, что господин де Фловиль обещал побывать на свадьбах Авроры и Флор, а госпожа Мелани даже прикидывала, какие платья захватит с собой в Париж, чтобы блистать в них на обеих церемониях. Одно лишь омрачало ее радость: с нее взяли обещание, что вместе со своими дорожными сундуками она привезет и своего дражайшего супруга мэтра Амбруаза.
   Распрощавшись с восторженной Мелани, Аврора сказала своему жениху:
   – Это, конечно, замечательно – чувствовать, что все вокруг тебя любят и что это из-за вас, мой Анри! Но только что с нами будет, если каждый встречный станет домогаться вашей дружбы?
   – Я дарю ее далеко не всем, – засмеялся граф, – а те, кому я друг, будут счастливы сложить свою преданность к ногам моей жены.
   – А что за добро вы сделали этим людям? – спросил Шаверни.
   – Вы хотите сказать, что они для меня сделали? Губернатор предоставил мне дом, лошадей, кредит, а эта горожанка, которую вы только что видели… У нее возвышенная душа, она подарила мне свое сердце. Прекрасный подарок, не правда ли?
   Маленькая кавалькада быстро продвигалась вперед: еще один день, еще несколько часов – и Лагардер счастливым и гордым вернется в Париж, который оставил когда-то в унынии и отчаянии.
   Вдруг Аврора де Невер громко вскрикнула от радости: вдали показался величественный силуэт Собора Парижской богоматери. Торжественно зазвучали колокола, как бы приветствуя путников. Пожалуй, только их перезвон и ознаменовал возвращение в столицу тех, кто столько страдал и так любил.

VIII
АУДИЕНЦИЯ В ПАЛЕ-РОЯЛЕ

   У регента Франции была короткая память, и о тех, кто на некоторое время удалялся от двора, он с легкостью забывал. Он спокойно позволил бы своим лучшим друзьям поседеть в каменных мешках Бастилии, если бы ему своевременно не напомнили, что их посадили туда всего на неделю в наказание за какую-то мелкую провинность. Но когда друзья были возвращены ко двору, он стремился загладить свою забывчивость многочисленными благодеяниями.
   Таким образом, имена герцогини де Невер, ее дочери и Лагардера давным-давно изгладились из его памяти, поэтому неудивительно, что его высочество очень удивился, когда однажды вечером какой-то незнакомец, сумевший обмануть бдительность дворцовой стражи, с удивительным хладнокровием подал ему конверт, скрепленный печатью с гербом Невера.
   Филипп Орлеанский сперва отпрянул, подав знак командиру охраны, но, когда гвардейцы приблизились к экзотического вида гонцу, собираясь вышвырнуть его вон, принц внезапно узнал герб покойного герцога и приказал солдатам удалиться. Затем он быстро взломал черные восковые печати.
   Было около десяти часов вечера, и регент находился в превосходном настроении. Он как раз собирался сесть в карету, чтобы отправиться в Сен-Клу. Госпожа де Тенсен вместе с кардиналом Дюбуа затеяли там возрождение некоего старинного праздника – как в угоду его королевскому величеству, так и для собственного удовольствия.
   Мы не станем задерживаться на описании тех оргий, которые должны были состояться в окрестностях Парижа. Помимо госпожи де Тенсен и кардинала, в празднествах хотели принять участие многие придворные дамы, причем самые красивые, молодые и доступные. Для особой пикантности в Сен-Клу обещали доставить с завязанными глазами нескольких воспитанниц пансиона мадемуазель Филтон. Нечего и говорить, что галантные кавалеры ожидались на празднике не в меньшем количестве.
   Филипп Орлеанский предвкушал нынче ночью многочисленные забавы, так что немудрено, что он пребывал в благодушном настроении и велел не трогать незнакомца.
   Тот был без шпаги. Почтительно сняв берет, он звонким голосом произнес:
   – Госпожа де Гонзага-Невер поручила мне передать это письмо в собственные руки вашего высочества!
   Кардинал Дюбуа поспешил вмешаться.
   – Что надо этому наглецу?! – крикнул он.
   – Выполнить полученный приказ, – ответил посланец. – Моя миссия окончена, монсеньор, позвольте пожелать вам всего хорошего.
   Он отвесил поклон, надел берет на голову и, повернувшись на каблуках, собрался уходить.
   – Разрази меня гром! – воскликнул регент, которого немало веселили оригинальные манеры незнакомца. – Ты мог бы, по меньшей мере, подождать нашего ответа, дружище.
   – Здесь не может быть ответа, монсеньор. Я прочел это письмо раньше вас.
   Филипп Орлеанский пристально уставился на собеседника и, внезапно улыбнувшись, сказал:
   – Господин де Лагардер, ваша привычка переодеваться и неожиданно появляться невесть откуда весьма утомительна, ей-богу! В данном случае не было ни малейшей необходимости маскироваться, чтобы добраться до нас: вам стоило только назваться – и вас немедленно провели бы ко мне!
   К великому удивлению придворных, человек, к которому обратился регент Франции, нимало не заботясь об этикете, разразился раскатистым смехом.
   – Я – Лагардер?! – воскликнул он. – Ваше высочество мне льстит, но – прошу меня простить – заблуждается, ибо между мной и графом такое же расстояние, как между регентом Франции и лейтенантом его гвардии… Меня зовут Антонио Лаго, я из страны басков и приехал сюда прямо из Байонны. И если господин де Лагардер и дал мне прочитать это письмо в присутствии госпожи де Невер и мадемуазель Авроры, то лишь для того, чтобы я мог повторить его слово в слово вашему высочеству, если само послание до вас не дойдет.