Фэйзер Джейн. Безжалостное обольщение

Глава 15

   Был полдень, когда Сайлас вошел в каюту, держа в руках «паспорт» Женевьевы, дающий право выхода во внешний мир, — просто скроенное, аккуратно сшитое платье, ничем, кроме тонкой ткани, не напоминавшее рубашку Доминика. Он протянул платье и, увидев искреннюю радость Женевьевы, услышав горячие комплименты и благодарность, позволил себе даже удовлетворенно улыбнуться, отчего его обычно абсолютно бесстрастное лицо оживилось.
   — Думаю, в качестве кушака можно использовать один из шарфов месье, — сказал он, подходя к платяному шкафу и перебирая аккуратную стопку ярких шарфов. — Вот этот будет в самый раз. — И вручил Женевьеве большой квадратный шелковый лоскут бирюзового цвета. — Когда будете готовы, я провожу вас на мостик, но больше никуда, — грозно добавил он, стрельнув предупреждающим взглядом.
   — А мне больше никуда и не надо, — ответила Женевьева со всем возможным в данной ситуации достоинством.
   Между тем это была чистая правда. От самой мысли о том, что придется подняться на палубу и встретиться с матросами, которые знали ее как юнгу в те ужасные три дня, у нее свело живот.
   Сайлас лишь хмыкнул в ответ и оставил ее переодеваться. К счастью, Сайлас предусмотрительно принял в расчет отсутствие нижней юбки и сделал платье достаточно пышным, а также вырезал кусок из спинки рубашки и соорудил двойную вставку спереди, сузил и укоротил рукава. Другую рубашку он использовал для того, чтобы удлинить платье, так что теперь оно доходило до щиколоток. Бирюзовый шарф, сложенный в широкую ленту, оказался поясом. Женевьева попробовала подвязать его высоко, под грудью, в модном имперском стиле, но поняла, что платье для этого слишком широкое, и повязала его на талии. Туфли, в которых она сюда прибыла, не подходили к женскому наряду, но при такой теплой погоде можно ходить и босиком. К тому же ей нравилось ощущение свободы и «нереспектабельности», которое давало отсутствие чулок и туфель.
   И все же, когда она в конце концов вышла на палубу, сердце у нее билось учащенно. Женевьева всячески старалась не встретиться взглядом ни с кем из матросов, занятых своими обычными делами. Пока она взбиралась по трапу на мостик, где Доминик, как обычно, стоял позади штурвального, ветер растрепал шапочку коротко остриженных волос и взъерошил челку. Капитан пристально всматривался в горизонт через подзорную трубу и не сразу заметил «юнгу». Потом, не отрываясь от подзорной трубы, положил руку Женевьеве на плечо, а она склонила голову ему на грудь с легким вздохом радости. У нее было твердое убеждение, что ее место именно здесь, рядом с Домиником.
   Почувствовав аромат кофе и горячего хлеба, Женевьева со стыдом обнаружила, что у нее разыгрался волчий аппетит, хотя она уже позавтракала. Помощник повара поднялся на мостик, ловко балансируя подносом, который держал на одной ладони. Женевьева смущенно отвернулась, сделав вид, что полностью поглощена созерцанием плоской синей поверхности моря. Обнимавшей ее рукой Доминик ощутил, как она напряглась, и, оторвавшись от подзорной трубы, увидел, что Женевьева старательно любуется морским пейзажем. Он ободряюще подмигнул ей, но ничего не сказал, просто жестом указал парню поставить поднос на пол. Тот выполнил приказание, но продолжал исподтишка разглядывать фигурку в белом платье, и ход его мыслей откровенно отражался на лице: мало кто ожидал, что бывший юнга целым и невредимым появится рядом с хозяином на капитанском мостике.
   — Проголодалась? — спросил Доминик, поворачивая Женевьеву лицом к себе.
   — Умираю от голода, — ответила она, прикладывая ладони к пылающим щекам. — Знаю, что я это заслужила, но чувствую себя страшно неловко.
   — Ты это преодолеешь, — беззаботно заверил он. — Если не сделаешь еще чего-нибудь, что привлечет к тебе всеобщее внимание, матросы перестанут тобой интересоваться.
   — Надеюсь. — Скрестив ноги, она села на пол перед подносом, на котором лежали горячий хрустящий хлеб, сыр, салат-латук, помидоры и оливки. Стояли здесь также кофейник и графин с вином. Женевьева с удивлением обнаружила, что чувство неловкости вовсе не умерило ее аппетита. Возможно, просто сказывался двухдневный пост.
   — Куда мы плывем? — впервые после примирения она осмелилась задать этот вопрос и теперь ждала, ответит ли Доминик.
   Он отломил кусок хлеба, положил большой кусок сыра и с минуту сосредоточенно жевал, пока не решил, что теперь уже ничего не случится, если гостья узнает правду.
   — В Гондурас.
   — Зачем? — Женевьева удивленно вскинула брови. — Разве там подходящее место для пиратских вылазок?
   — Не совсем, — усмехнулся капер. — Пиратством, та chere^[2], удобнее заниматься в открытых морях, как можно дальше от берега.
   — Тогда почему Гондурас?
   Доминик осушил бокал, поднялся на ноги, протянул ей руку и помог встать.
   Женевьева последовала за ним на главную палубу, слишком заинтригованная, чтобы обращать внимание на любопытные взгляды. Там у задраенного люка Доминик остановился, кивком подозвал двух матросов и велел одному принести фонарь, а другому поднять крышку.
   — Садись на край, а я спущусь вниз и сниму тебя. — Женевьева сделала как было велено, потом почувствовала, как ее талию обхватили сильные руки, и в следующий момент, пролетев по воздуху, очутилась в темноте рядом с Домиником. Доминик принял протянутый матросом фонарь и осветил мрак «пещеры» — по переборкам заплясали причудливые тени.
   Женевьева обвела взглядом упаковочные клети, заколоченные и стоявшие впритык друг к другу. Были здесь и деревянные бочки, скрепленные металлическими обручами, а когда глаза Женевьевы привыкли к темноте, она различила продолговатые округлости пушки. Озадаченная, она посмотрела на Доминика. Тот лишь едва заметно улыбался, но грустная насмешка таилась в глубине его бирюзовых глаз. И Женевьева могла поклясться, что скорее всего это была насмешка над самим собой.
   — Я не понимаю, — сказала она. — Что в этих клетях? И зачем здесь пушка?
   Чтобы ответить на ее вопрос, капер подошел к одной из клетей, вытащил из-за пояса нож и поддел гвозди. Женевьева стояла рядом и, затаив дыхание, ожидала, когда он откроет крышку. Мушкеты и карабины были сложены в клети аккуратными штабелями и мрачно мерцали в тусклом свете фонаря — зловещие, до блеска отполированные, хорошо смазанные орудия смерти. Женевьева вздрогнула:
   — И так во всех? — Она обвела рукой остальные клети.
   — Да, — спокойно подтвердил Доминик. — Там либо оружие, либо амуниция. А в бочках — порох. И еще здесь три тяжелые пушки.
   — Ты везешь все это в Гондурас?
   Доминик утвердительно кивнул.
   Прищурившись, он пристально наблюдал за ее реакцией и — Женевьева понимала это — ожидал, спросит ли она, почему капер это делает. Женевьева вспомнила: несколько недель назад отец беседовал на задней террасе Трианона с двумя высокопоставленными горожанами, а она, по своему обычному любопытству, прошмыгнула в кабинет, чтобы послушать, о чем говорят взрослые. Услышанное тогда показалось ей малопонятным: мужчины рассуждали о борьбе гондурасцев против испанских хозяев и о выгоде, которую может дать свержение испанского владычества, о торговых и политических привилегиях, которые предоставит им в знак благодарности освобожденное население.
   — Чтобы помочь тамошней революции? — спросила Женевьева, и Доминик еще раз утвердительно кивнул. — Значит, ты веришь, что она благо для народа?
   Тут он рассмеялся:
   — Благо или бедствие — это ни в малейшей степени не волнует меня, Женевьева. Я просто выполняю работу, за которую мне и моим пиратам хорошо платят. И это единственное, что меня интересует.
   — Но это эгоистично!
   — Моя дорогая девочка, как ты думаешь, чем руководствуются те, кто купил все это оружие и платит мне за его доставку? Идеологией? — Поскольку она ничего не ответила, Доминик продолжил:
   — Нет, алчностью — вот так, просто и ясно. Жаждой власти, жаждой выгоды. А среди хаоса нетрудно получить и то и другое. Значит, сначала нужно устроить хаос.
   — Это ужасно, — прошептала Женевьева. — Спровоцировать и оплатить войну во имя таких целей?!
   — Я не собираюсь защищать этих людей, — беззаботно объяснил Доминик, — но я такой же соглашатель, как и твой отец, а в таком случае почему я должен играть честнее за счет своего кармана?
   — Папа тоже этим занимается? — Ответ был ей известен и без подтверждения.
   — Да, кое в чем твой отец не прочь посотрудничать с пиратами, — заметил Доминик с сарказмом. — Но меня по крайней мере не обвинишь в лицемерии.
   Женевьева почувствовала острую необходимость подняться на палубу и поскорее глотнуть свежего воздуха. Значит, пиратство — вовсе не такое романтичное, пленительное, отчаянно веселое занятие, каким она его себе представляла? Оно оказалось грязной, опасной и бессовестной игрой в деньги и человеческие жизни.
   Но что заставило Доминика Делакруа стать капером? Такому человеку не может быть безразлично то, каким способом он зарабатывает деньги! Впрочем, в одном капер прав — в лицемерии его не упрекнешь. Видимо, именно поэтому Доминик и показал ей свой груз. Подобная демонстрация производит большее впечатление, чем просто рассказ.
   — Почему ты стал пиратом? — вопрос вырвался сам собой. Доминик слегка пожал плечами:
   — Я думал, ты поняла. Разве мы оба не считаем, что такая жизнь устраивает того, кто не желает подчиняться условностям общества?
   Почему-то показалось, что он чего-то недоговаривает, но в настоящий момент едва ли был шанс узнать больше. Они вернулись к люку и поднялись на палубу. Доминик отправился на мостик, Женевьева, подавленная, последовала за ним. Ей казалось, что свет померк вокруг.
   — Хочешь попробовать вести корабль? — вдруг предложил Доминик, чтобы отвлечь девушку от удручающих размышлений.
   — А можно? — Желто-карие глаза снова загорелись. — Это не опасно?
   — Миниатюрной фее трудно причинить ущерб «Танцовщице», — рассмеялся Делакруа, подводя ее к штурвалу, и рулевой, повинуясь едва заметному жесту, отступил назад, хотя от удивления у него чуть глаза на лоб не полезли. — Положи руки на штурвал, вот так. — Стоя у нее за спиной, Доминик сам положил ее руки на спицы штурвала и, накрыв своими ладонями, легонько прижал к гладкому и теплому дереву; когда Женевьева, расставив ноги и чуть ссутулившись, обрела устойчивость на качающемся мостике, капитан сделал шаг назад. — Теперь держи руль крепко и веди корабль прямо по курсу. Если позволишь штурвалу хоть чуть-чуть подняться, главный парус опадет. Чувствуешь ветер, который дует тебе, в правую щеку? — И легко, словно перышком, коснулся ее правой щеки, но даже от такого прикосновения по спине Женевьевы пробежали мурашки. — Ты должна видеть верхний край штурвала у кончика своего носа. Поняла?
   — Поняла, — ответила Женевьева и сосредоточилась на ответственном задании.
   Она то и дело переводила взгляд со штурвала на главный парус, который казался столь же огромным, сколь огромной была ее ответственность за то, чтобы он оставался наполненным ветром и чтобы корабль — благодаря ей — легко скользил по воде. Никогда еще Женевьеве не доверяли ничего столь важного — от сознания такого невероятного доверия она даже закусила нижнюю губу. Взгляд стал напряженным, обычно безмятежный лоб пересекла глубокая морщина.
   Улыбнувшись, Доминик закурил сигару. Он твердо, как скала, стоял на поднимавшемся и опускавшемся мостике, тело его раскачивалось в такт движению корабля, он улыбался и всматривался в горизонт. Минут через десять капитан сказал:
   — Похоже, мы открыли еще один ваш талант, мадемуазель Женевьева. — И после ее ироничного «Да?" констатировал:
   — Ты, оказывается, можешь вести корабль. — И ушел, оставив ее за старшего.
   Почувствовав уверенность, Женевьева немного расслабилась и вдруг поняла, какое это восхитительное ощущение. Ей дела не было до матросов, глазевших на нового штурвального и время от времени шепотом отпускавших неодобрительные замечания. Присутствие женщины на корабле само по себе плохо, а уж женщина за штурвалом!.. Но когда выяснилось, что ничего ужасного не происходит, что маленькая женщины в развевающемся на ветру платье, со взъерошенными волосами спокойно и твердо несет вахту, словно рождена для капитанского мостика, настроение команды переменилось.
   Это не обычная представительница женского рода, ни одна женщина не смогла бы бросить вызов месье и устоять против его гнева, причем дважды — случай, когда она взобралась на мачту, еще не забылся. И ни одна женщина не выдержала бы три дня на нижней палубе. А Женевьева выдержала и даже не проронила ни единого слова жалобы. Какова бы ни была причина, заставившая ее пойти на это, эта женщина, несомненно, добилась своего.
   Но тут случилось нечто, что не оставило уже ни времени, ни возможности рассуждать далее на столь увлекательную тему.
   — Прямо по курсу земля! — закричал впередсмотрящий, и на главной палубе послышались радостные возгласы.
   Женевьева напряженно всмотрелась вдаль. Ей удалось различить на горизонте лишь какое-то пятно.
   — Куба, — сказал Доминик, неожиданно появляясь рядом. — До наступления темноты нам нужно пройти через Юкатанский пролив, тогда удастся под покровом ночи незаметно подплыть к Гондурасу.
   — Парус впереди по левому борту! — донесся взволнованный крик с топ-мачты, и вся команда дружно бросилась на левую палубу.
   Рулевой оттолкнул Женевьеву, которая, надо признать, с облегчением уступила ему штурвал. Доминик впился в подзорную трубу.
   — Эй, на топ-мачте, что видно?! — гаркнул он.
   — Военный корабль, месье! — прокричал в ответ наблюдатель. — Двухмачтовый.
   — Проклятие! — тихо выругался Доминик. — Попытаются обойти нас и отрезать от пролива. И они никогда не плавают в одиночку. Сигнальщик, сообщить на все корабли: рассредоточиться и окружить — три корабля слева, четыре справа. — Пока сигнальщик передавал приказ, Доминик стоял и, почесывая подбородок, рассуждал сам с собой, но вроде бы и обращался к Женевьеве:
   — Один корабль не сможет сражаться одновременно со всеми, к тому же у нас преимущество внезапности. Единственное, чего британцы не ожидают, что мы, не меняя курса, пойдем прямо на них. — И, взглянув на Женевьеву, приказал:
   — Тебе лучше спуститься вниз.
   — Пожалуйста, позволь мне остаться, — взмолилась она, — Я не буду мешать, обещаю, и ведь пока нет никакой опасности, правда?
   — Пока нет Хорошо, можешь остаться на палубе до тех пор, пока…
   — Парус впереди по правому борту! — снова закричал впередсмотрящий. — И еще один!
   Три военных корабля с пушками, возможно, по восемнадцать с бортов, разнесут в клочья пиратские суда, на каждом из которых было всего лишь по девять двадцатифунтовых пушек. Пиратские суда рассчитаны более на внезапное поведение и скорость, чем на боевую мощь. Повернуть назад и на всех парусах идти к Флоридскому проливу? Проплыть вдоль северо-восточного побережья Кубы вниз и — через Наветренный, пролив — в Карибское море, а оттуда — в Гондурас? Но это удлинит путь на несколько дней. Однако флотилию можно и разделить.
   Женевьева как зачарованная наблюдала за Домиником. Во всей его фигуре безошибочно угадывались напряжение, настороженность, готовность встретить опасность, а главное — стремление найти наилучшее решение, чтобы избежать прямого столкновения.
   — Сигнальщик! — снова крикнул он, но тише, чем прежде, словно продолжал размышлять. — Семафорь-»Всем кораблям подойти на расстояние трех узлов к головному кораблю противника. «Алюэтте» и «Пике» следовать к Флоридскому проливу. «Колумбу», «Ласточке» и «Лебедю» — в залив Кампече. «Чайка» и «Танцовщица» пройдут прямо через англичан. Встречаемся в Пунта-Горда».
   — А почему «Чайка» и «Танцовщица» должны сами идти в пасть акулы? — поинтересовалась Женевьева.
   — Если мы прорвемся сквозь них и ветер не переменится, то помчимся на всех парусах, а на свете нет корабля, особенно в тяжеловесном флоте Его Величества, который мог бы обогнать при попутном ветре «Чайку» или «Танцовщицу». — Доминик увидел лишь любопытство и возбуждение на ее лице; ни тени недовольства или страха. — Менять курс для кораблей их габаритов и водоизмещения — сложная и длительная процедура. Увидев, что мы идем прямо на них, британцы придут в замешательство. — Доминик зловеще ухмыльнулся. — Подумают, что мы либо сумасшедшие, либо слепые. Но все равно будут продолжать идти нам навстречу. Когда мы разделимся на три группы, им придется выбирать, за какой гнаться, и совершить необходимый маневр, чтобы изменить курс. Но к тому времени когда «тяжеловесам» это удастся, мы будем уже далеко.
   — Но предположим, что противник откроет огонь по «Чайке» и «Танцовщице». — Женевьева нахмурилась — Не окажутся ли наши фрегаты прямо на линии огня?
   — Да, фея, боюсь, что окажутся. — Доминик ущипнул ее за щеку и весело, от души рассмеялся. — Пара пробоин, и мы пойдем ко дну, но, повторяю, я рассчитываю на фактор внезапности. Им понадобится время, чтобы выкатить орудия, а поскольку британцам даже представить себе невозможно, что два маленьких фрегата посмеют бросить вызов такой военной мощи, они не будут готовы.
   — А если будут? Он затянулся сигарой и медленно выпустил дым.
   — Будем рассчитывать на удачу, внезапность и рисковать, фея.
   Она согласно кивнула, трезво оценив степень риска и хорошо понимая, почему пират принял именно такое решение. Два судна подвергались очень большому риску, зато остальные наверняка благополучно придут в пункт назначения. К тому же эти два корабля овеют себя неслыханной славой. Еще утром, ожидая, когда ей сошьют одежду, Женевьева изучала карту и представляла себе теперь расположение здешних морей, поэтому хорошо понимала, что только у двух из семи кораблей путь в Пунта-Горда окажется существенно более долгим — у тех, что пойдут через Наветренный пролив. Те же, что отправятся в залив Кампече, смогут попытаться еще раз прошмыгнуть через Юкатанский пролив, а те два, что пойдут прямо через канал, окажутся в Карибском море уже к полуночи.
   — Всем занять места по боевому расписанию, — отдал Доминик приказ боцману, — зарядить ружья, выкатить орудия.
   Казалось, он начисто забыл о Женевьеве, и она молила Бога, чтобы эта рассеянность продолжалась и дальше. Осторожно отойдя от капитана, она пробралась на самый дальний край мостика, откуда могла наблюдать за тем, что происходило на главной палубе. Если она будет вести себя очень тихо и незаметно, вероятно, ей удастся остаться наверху и увидеть, как сработает смелый план Делакруа.
   Темные полотнища британских парусов, казалось, наполненные не ветром, а угрозой, неумолимо приближались, но и пиратские корабли неуклонно следовали вперед, пока вдруг, без всякого предупреждения строй их не рассыпался. В этот момент они были еще вне досягаемости английских пушек. Два корабля заложили лево руля, три — право, а два храбро устремились навстречу врагу.
   Женевьева с восторженным интересом наблюдала за тем, как слаженно, словно единый организм, действует экипаж, выполняя четкие указания капитана. Но вот, когда стало ясно, что головной корабль британцев намерен сразиться именно с ними, Доминик взревел:
   — Поворот через фордевинд!
   И «Танцовщица», повергнув британцев в полное изумление, опасно накренилась на левый борт и… сделала резкий поворот.
   Однако британцы быстро пришли в себя. Их корабль находился достаточно близко, чтобы Женевьева смогла прочесть название, выведенное на корме, — «Старательный». Как раз в этот момент прямо у нее над головой раздался чудовищный, оглушительный треск — это пролетел снаряд, разорвавшийся прямо у правого борта «Танцовщицы» и поднявший мощный фонтан брызг.
   — Крепить паруса! — приказал Доминик; голос его звучал так же ровно и спокойно, как если бы корабль шел по Миссисипи. — Руль на борт!
   "Танцовщица» снова заложила резкий вираж, корма высоко поднялась, вокруг носа вскипела белая пена. Снова раздался дикий треск, и на сей раз ядро упало в нескольких футах от того места, где притаилась Женевьева. Никто, казалось, не обратил на это внимания, а она с ужасом наблюдала, как из образовавшегося отверстия повалил дым и маленькие огненные ручейки побежали по деревянному настилу. Женевьева вспомнила о пожарном ведре под лестницей и, низко пригнувшись, побежала за ним. Чугунное ведро, наполненное морской водой, было неподъемно тяжелым, но Женевьева все-таки сумела опрокинуть его на лижущие деревянный настил языки пламени. Раздалось шипение, и остался лишь дым.
   Услышав странный звук, Доминик обернулся и увидел, как Женевьева с ведром снова бежит к насосу на главной палубе. Он уже хотел приказать ей спуститься вниз, но передумал. Судя по тому, что она быстро сообразила, как потушить огонь, ей нетрудно будет о себе позаботиться, а ему сейчас лишняя пара рук не помешает.
   Похоже, «Танцовщица» приняла бой на себя. А тем временем «Чайка», как и остальные корабли, была уже на свободе и на всех парусах неслась к Юкатанскому проливу. Если удастся сманеврировать так, чтобы в «Танцовщицу» больше не попали, она очень скоро догонит «Чайку». Доминик скомандовал, и корабль снова резко развернулся, причем на всех парусах. Вцепившись в поручень и буквально повиснув на нем, Женевьева с ужасом, завороженно смотрела в бездонную клубящуюся зеленую бездну, куда вот-вот готова была погрузиться «Танцовщица». Казалось, что на такой скорости фрегат неизбежно зароется носом в бурлящую воду и стрелой воткнется в морское дно.
   Но легкий корабль безукоризненно повиновался рулю. Его капитан не ошибся, рассчитав, что «Танцовщица» устоит и снова заскользит, запляшет, как ей и положено, по водной поверхности, оставив в недоумении «Старательного», неуклюже пытающегося сменить курс и погнаться за ней.
   — Еще пара часов — и можно будет убрать часть парусов, — чрезвычайно довольный, сказал Доминик, появляясь за спиной у Женевьевы.
   — А что с другими? — спросила она. — Все случилось так быстро, что я не успела ничего понять.
   — Нам противостоял только один корабль, стало быть, два других разделились и бросились в погоню за остальными нашими судами. Но британцы их не поймают. — И подозвал боцмана:
   — Есть раненые, боцман?
   — Ничего серьезного, месье. Осколками ядра легко задело несколько человек в кормовом отсеке.
   — Повреждения?
   — Только два попадания. Одно здесь… — боцман указал на дыру в полу юта, — и одно на корме. Ничего такого, что нельзя быстро залатать.
   — Однако мог случиться пожар, — задумчиво оглядывая обгоревшие черные доски на палубе, сказал Доминик, — если бы не нашелся кое-кто, кто быстро соображает. — От его улыбки Женевьева зарделась: в конце концов, она здесь не так уж бесполезна. — Но это вовсе не значит, что тебе следовало оставаться на палубе, — добавил капитан.
   — Но ты не отдавал мне приказа идти вниз. — напомнила Женевьева.
   — А ты воспользовалась моей занятостью, — парировал Доминик, доставая из кармана носовой платок и слюнявя уголок. — Ты похожа на трубочиста. — Он стер пятна сажи с ее лица. — Платье тоже испачкано. Тебе придется просить Сайласа выстирать его.
   — Но тогда я должна буду оставаться в постели, пока оно не высохнет, — запротестовала Женевьева. — Это несправедливо! В награду за мою борьбу с огнем…
   — Нет? — Его брови вопросительно поднялись, взгляд стал дразнящим. — Я бы сказал, что это в большей степени зависит от того, что ты собираешься делать в постели. Или ты не рассчитывала на компанию?
   — Я думала, ты будешь занят своими делами здесь. — В ее глазах мелькнула озорная искорка.
   — Несколько часов здесь обойдутся и без меня. Почему бы тебе не отправиться прямо в каюту, не отдать платье Сайласу и не лечь в постель? Я присоединюсь к тебе через несколько минут.
   — Да, месье, — сказала она, отдавая честь, как юнга. — Как прикажет месье.
   Ухмыльнувшись, Женевьева быстро ретировалась. Сайлас отчитал ее за испачканное платье, словно она была школьницей и порвала свой воскресный наряд, лазая по деревьям. Было ясно, что ее подвиг с пожарным ведром не казался матросу достаточным основанием для надругательства над его портновским искусством.
 
   До Пунта-Горда они добрались утром на четвертый день пути, и Доминик почти сразу сошел на берег. Женевьева умоляла взять ее с собой, но тщетно. Он не поддавался ни на лесть, ни на надутые губки, ни на вызывающую задиристость и терпеливо, не повышая голоса, как умел, когда было нужно, безоговорочно отвечал отказом на все ее просьбы. И это спокойствие бесило Женевьеву едва ли не больше, чем сам отказ, но продолжать докучать ему было так же бессмысленно, как биться головой о стену, поэтому пришлось смириться с тем, что она останется на корабле и ей придется лишь с тоской вглядываться в маленькую рыбацкую деревушку на берегу.
   Место казалось абсолютно безобидным: домики, дремлющие под солнцем, перед ними возятся в пыли детишки, женщины с непокрытыми головами несут корзины, полные рыбы, на берегу — гибкие, загорелые рыбаки… Над деревней витал дух нищеты — полуразвалившиеся лачуги, судя по всему, единственный пыльный проселок, и нигде никаких следов присутствия испанских властей, которым скорее всего было наплевать на столь ничтожный «прыщик» на поверхности земли.