Страница:
— Через двадцать минут он отдаст приказ обыскать дом; к тому времени вы должны уйти через заднюю дверь.
— Мы должны принять милость этого?.. — спросил Джо.
— Да, — горячо перебила его Джинни. — Ты примешь ее ради Джоан и маленького Джо, который три недели назад был на пороге смерти. Твоей жене отчаянно нужна твоя поддержка. Разве она недостаточно вынесла, чтобы ты так бросался жизнью из-за какого-то закоснелого понятия гордости?
— Ты видела мою жену? — уставился на нее Джо.
— Да, и лечила твоего сына от тифа. — Она сердито посмотрела на него. — Идите, ради Бога. Никто не ждет от вас благодарности или извинений. Я только прошу вас взять то, что вам предлагают, и с пользой применить это. — Потом она посмотрела на Эдмунда, державшего свой документ. — Я бы попросила прощения, друг мой, если бы считала, что есть за что прощать. Но я оставалась верной королю и стране. То, что происходит между мною и Алексом Маршаллом, не имеет никакого отношения к войне, хотя война не может не затрагивать нас.
— Что ты будешь делать? — спросил Эдмунд. — Ты сорвала планы генерала. Даст ли он тебе свободно уйти?
Джинни покачала головой. Она не скажет Эдмунду о сделке.
— Я остаюсь с ним, Эдмунд. Я не знаю, каковы его намерения, но это моя судьба, и я принимаю ее.
— Это не похоже на тебя, — нахмурился Эдмунд. — Тебе не свойственно так уступать.
Он был прав, но она действительно смирилась со своей судьбой. За последние недели ей пришлось принимать столько мучительных решений, что сама мысль, что теперь все будет решаться за нее, принесла ей облегчение. Может быть, Алекс возьмет ее жизнь в буквальном смысле, как шпиона мятежников в своем стане. Может, он оставит ее пленницей в замке Ноттингем, может… Но какой смысл гадать? Он сделает то, что сделает.
— Ну, тогда прощай. — Эдмунд протянул ей руку. — Мы больше не встретимся.
— Да, наверно, не встретимся. — Она взяла его руку, и сердце ее разрывалось от этого холодного, отчужденного прощания. — Бог тебе в помощь, Эдмунд.
— И тебе, кузина. — Он отпустил ее руку и направился к двери, но потом вдруг резко обернулся и тоскливо воскликнул: — Проклятие, Джинни! Мне все равно, чья ты любовница. Ты всегда была честной, и я не верю, что ты смогла бы стать иной. — Он протянул к ней руки, и Джинни кинулась в его объятия, а Джо и Кит тихо покинули галерею.
— Ты должен идти, Эдмунд, — тихо всхлипывая, сказала Джинни. — Двадцать минут уже почти истекли, и Алекс не станет медлить. — С огромным усилием она выдавила из себя улыбку и, привстав на цыпочки, поцеловала его в уголок рта. — Эта война обязательно кончится, милый. Кто знает, как сложится наша судьба? Пока мы живы и здоровы, всегда есть надежда, что когда-нибудь мы снова найдем друг друга.
— Да. — Он согласился с ней, потому что слишком больно было отрицать это. Еще раз пожав ей руку, он вышел.
Джинни оставалась в галерее еще несколько минут, пока не убедилась, что слезы ее высохли. Потом вышла из дома. Ее появление стало сигналом солдатам обыскать дом. Подчиняясь приказу генерала, она подошла и встала рядом с ним. Он не сказал ей ни слова, и Джинни не ощущала в нем никакого тепла. Выражение его лица было суровым, взгляд — жестким; он держался рядом с ней очень прямо, так, что даже рукав его не касался ее руки.
Глава 21
— Мы должны принять милость этого?.. — спросил Джо.
— Да, — горячо перебила его Джинни. — Ты примешь ее ради Джоан и маленького Джо, который три недели назад был на пороге смерти. Твоей жене отчаянно нужна твоя поддержка. Разве она недостаточно вынесла, чтобы ты так бросался жизнью из-за какого-то закоснелого понятия гордости?
— Ты видела мою жену? — уставился на нее Джо.
— Да, и лечила твоего сына от тифа. — Она сердито посмотрела на него. — Идите, ради Бога. Никто не ждет от вас благодарности или извинений. Я только прошу вас взять то, что вам предлагают, и с пользой применить это. — Потом она посмотрела на Эдмунда, державшего свой документ. — Я бы попросила прощения, друг мой, если бы считала, что есть за что прощать. Но я оставалась верной королю и стране. То, что происходит между мною и Алексом Маршаллом, не имеет никакого отношения к войне, хотя война не может не затрагивать нас.
— Что ты будешь делать? — спросил Эдмунд. — Ты сорвала планы генерала. Даст ли он тебе свободно уйти?
Джинни покачала головой. Она не скажет Эдмунду о сделке.
— Я остаюсь с ним, Эдмунд. Я не знаю, каковы его намерения, но это моя судьба, и я принимаю ее.
— Это не похоже на тебя, — нахмурился Эдмунд. — Тебе не свойственно так уступать.
Он был прав, но она действительно смирилась со своей судьбой. За последние недели ей пришлось принимать столько мучительных решений, что сама мысль, что теперь все будет решаться за нее, принесла ей облегчение. Может быть, Алекс возьмет ее жизнь в буквальном смысле, как шпиона мятежников в своем стане. Может, он оставит ее пленницей в замке Ноттингем, может… Но какой смысл гадать? Он сделает то, что сделает.
— Ну, тогда прощай. — Эдмунд протянул ей руку. — Мы больше не встретимся.
— Да, наверно, не встретимся. — Она взяла его руку, и сердце ее разрывалось от этого холодного, отчужденного прощания. — Бог тебе в помощь, Эдмунд.
— И тебе, кузина. — Он отпустил ее руку и направился к двери, но потом вдруг резко обернулся и тоскливо воскликнул: — Проклятие, Джинни! Мне все равно, чья ты любовница. Ты всегда была честной, и я не верю, что ты смогла бы стать иной. — Он протянул к ней руки, и Джинни кинулась в его объятия, а Джо и Кит тихо покинули галерею.
— Ты должен идти, Эдмунд, — тихо всхлипывая, сказала Джинни. — Двадцать минут уже почти истекли, и Алекс не станет медлить. — С огромным усилием она выдавила из себя улыбку и, привстав на цыпочки, поцеловала его в уголок рта. — Эта война обязательно кончится, милый. Кто знает, как сложится наша судьба? Пока мы живы и здоровы, всегда есть надежда, что когда-нибудь мы снова найдем друг друга.
— Да. — Он согласился с ней, потому что слишком больно было отрицать это. Еще раз пожав ей руку, он вышел.
Джинни оставалась в галерее еще несколько минут, пока не убедилась, что слезы ее высохли. Потом вышла из дома. Ее появление стало сигналом солдатам обыскать дом. Подчиняясь приказу генерала, она подошла и встала рядом с ним. Он не сказал ей ни слова, и Джинни не ощущала в нем никакого тепла. Выражение его лица было суровым, взгляд — жестким; он держался рядом с ней очень прямо, так, что даже рукав его не касался ее руки.
Глава 21
На этот раз Алекс связал ей руки за спиной, и она пошла рядом с его стременем (против чего раньше так возражала), а всадники подстроились под заданный ею темп. Сейчас Джинни уже не испытывала чувства унижения. Она была шпионкой мятежников, об этом знали все, и даже друзья избегали ее взгляда, предпочитая не смотреть в ее сторону. Сама она шла с опущенной головой, но лишь потому, что нужно было обходить ямы и камни, из-за которых она вполне могла упасть, не сумев удержать равновесия.
Дикон кипел от злости каждый раз, когда смотрел на генерала, сурового и непоколебимого, устремившего взгляд прямо перед собой, будто он даже не замечал Джинни, шедшей рядом. Дикону было все равно, что она сделала; он знал, что для такого наказания должны быть очень веские причины, но то, что генерал относится к ней, как к обычной пленнице, наполняло Дикона безудержным гневом. Она шла уже два часа, солнце стояло высоко; тем не менее спокойное достоинство исходило от стройной фигурки, и Дикон, хотя и смирился давным-давно с тем, что она недосягаема для него, изнемогал от любви, которая могла найти выражение лишь в служении ей.
Алекс тоже переживал, но ничто не отражалось на его лице. Его раздирали сомнения. Она предала его, навсегда оставила бы ради Эдмунда Вернея. Но так ли это? Ему ведь известно, насколько глубока ее симпатия… нет, любовь к кузену. А теперь он знал, что эта любовь настолько серьезна, что оказалась важнее, чем ее любовь и верность ему. Он всегда отдавал себе отчет в том, что она может идти к своей цели в ущерб его делу. И теперь она просто сослужила службу и своему делу, и кузену. Каким-то образом она узнала о Грэнтли-Мэнор. Разве может он винить ее за то, что она сделала? Ведь она предупреждала: как только представится возможность… Нужно винить себя за то, что ослабил охрану. Он наивно решил, что опасность уменьшилась, что у Джинни и так хватает забот. Она оставила его в дураках, это уж точно. Но больше это не повторится, теперь, когда она вверила ему свою жизнь в обмен на безопасность кузена. Но будь все проклято! Он хотел, чтобы ее жизнь, ее верность были отданы ему добровольно, а не как часть сделки. Ведь она, возможно, считает, что купила жизнь кузена слишком дорогой ценой. Джинни упрямо продолжала переставлять ноги, запрещая себе думать о том, что не спала уже сутки, — от этой мысли только накатывала усталость. Но сапоги ее, казалось, были налиты свинцом, и она замедлила шаг. Когда она отстала, Алекс придержал коня, и остальные вынуждены были поступить гак же, чтобы не обогнать генерала и его пленницу. Ее нога попала в выбоину на дороге, и она, не сумев удержаться, упала на колени. Дикон, не взглянув на командира, мгновенно слетел с коня.
— Джинни, вы ушиблись? — Он помог ей подняться. — Вы должны поехать на моем коне. А я пойду пешком.
— Вы не сделаете этого, лейтенант, — холодно произнес Алекс. Дикон резко повернулся, упрямо сжав губы, и глаза его встретились с ледяным взглядом, который все же заставил его смириться. Алекс медленно кивнул. — А теперь можете развязать ей руки.
Дикон даже не стал пытаться распутать узел. Он быстро вытащил нож и разрезал веревку. Джинни пробормотала слова благодарности, встряхнув затекшими руками.
— Иди сюда. — Алекс протянул ей руку. — Дикон, подсади ее.
Джинни подала Алексу руку, почувствовав, как его пальцы крепко сомкнулись вокруг ее запястья, поставила ногу на ладонь Дикона и вскочила на коня. И поскольку она была в бриджах, ей не нужно было сидеть боком, прислонясь к груди Алекса. Она сидела прямо, будто ехала одна.
Ничем не сдерживаемый, конный отряд прибавил шаг и уже через час прибыл в Ноттингем. Джинни оставили в гостинице вместе с Джоном, которому было ведено присматривать за ней вплоть до дальнейших распоряжений. Алекс и его кавалеристы отправились к замку сообщить коменданту Ньютону о результатах ночной вылазки. Джинни гадала, насколько правдив будет его рассказ. Наверное, не настолько, чтобы выдать ее, иначе зачем бы ее оставили в гостинице, а не отвезли в замок? Она слишком устала, чтобы задаваться вопросами, и, извинившись перед Диконом, отправилась в комнату, которую занимала накануне. Ее вещи лежали там, где она их оставила. Может, если она ляжет спать и заснет, то потом, когда проснется, все эти неприятности уйдут в небытие, где им и место…
Спустя час Алекс вошел в комнату. У него был крайне неприятный разговор с комендантом Ньютоном: он был вынужден признаться в неудаче ночной операции, на которую возлагал большие надежды. Кроме того, ему пришлось скрыть правду от злорадствующего коменданта, поскольку сообщение о роли Джинни в этом деле было бы равносильно разоблачению ее как шпионки, и вряд ли он смог бы найти убедительные доводы, чтобы спасти ее от наказания. Гордость и достоинство Алекса сильно страдали. Его любви и доверию был нанесен сокрушительный удар, и сейчас Алекс пребывал в растерянности и недоумении. Он убил полдня на тщетные поиски, он и его кавалерия провели бессонную ночь. А виновница всех этих неприятностей и горестей спала как ребенок; одна обнаженная рука покоилась поверх одеяла, роскошные каштановые волосы рассыпались по подушке, густые ресницы полумесяцем лежали на бледных щеках.
— Проснись, Джинни! — Он грубо тряхнул ее за голое плечо, и, когда она застонала и перекатилась на другую подушку, он сорвал с нее покрывало, стараясь не думать о свернувшемся калачиком теле, таком мягком, нежном и манящем. Джинни упорно цеплялась за остатки сна, пока что-то холодное и мокрое не начало царапать ей лицо. Она пришла в себя, вздрогнув от такого жестокого пробуждения. Ее даже затошнило от того, что ее так внезапно вырвали из глубин сна. Недоумевая, она посмотрела в нависшее над ней негодующее лицо. Она еще не успела собраться с силами, и глаза ее наполнились слезами жалости к самой себе.
Боль и отчаяние оказались теми углями, которые разожгли костер гнева Алекса. Он не хотел видеть ее слез.
— Как ты смеешь спать? — разбушевался он. — Я и так потерял из-за тебя полдня. По твоей милости пятьдесят человек провели бессонную ночь и не отдохнут до самого вечера. — Он сдернул ее с постели. — Мы выступаем через пять минут, и если ты хочешь ехать, как леди Годива1, пусть так и будет. — С этими словами он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Из-за столь грубого пробуждения у Джинни дрожали руки и колотилось сердце, она с трудом снова натягивала одежду. Мысли ее путались, она лишь чувствовала: ей так плохо, что, кажется, даже кожа болит. Спотыкаясь, она спустилась вниз, на ходу застегивая пуговицы на рубашке, в страхе от того, что может произойти, если она не явится через пять минут, как было приказано.
Джед поспешно прошел мимо Джинни, даже не успев поздороваться. Он вошел в ее комнату и через несколько секунд вышел с багажом. На улице Алекс, уже верхом на Буцефале, ждал, кипя от возмущения. Джен спокойно стояла рядом. Джинни вскочила в седло без посторонней помощи; Джед, сев на своего коня, уложил вещи Джинни у себя за спиной, и они втроем отправились к замку, где их ожидал полк, готовый к выступлению.
Следующие несколько дней оказались для всех просто мукой. К генералу страшно было подойти; он задал сумасшедший темп, следствием которого стали мозоли и нервозное перевозбуждение. Полк ни разу не разбил лагерь, потому что останавливались на привал слишком поздно вечером, когда все уже были без сил, и, кроме того, генерал решил, что нет времени сворачивать лагерь утром. Поэтому все спали в сараях или под открытым небом, ели только холодную пищу, так что всем до смерти надоели сухари, холодный бекон и маринованная селедка.
Джинни не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой грязной, а так как ни разу не появилась возможность помыться и постирать одежду и бессмысленно было надевать чистое белье, имевшееся в запасе, на грязное тело, она оставила попытки выглядеть аккуратной и спала в той же одежде, в которой ехала несколько дней. Она решила, что от нее пахнет не хуже, чем от остальных, да и вообще, наверно, она единственная, кто обращает на это внимание.
Алекс заговаривал с ней лишь для того, чтобы приказать что-то, или орал на нее, когда она якобы мешалась под ногами. Но так он обращался со всеми, поэтому Джинни не чувствовала, что его гнев направлен против нее одной. Однако ей становилось все грустнее и грустнее. Она знала, что именно она виновата в таком настроении Алекса, а, следовательно, и в страданиях всех остальных. Несколько раз она пыталась заговорить с ним об этом, но он безжалостно прерывал ее и уходил. Она начала гадать, дает ли ему какое-то удовлетворение заключенная между ними сделка? Алекс, безусловно, не выглядел счастливым, но, может, он получал какое-то извращенное удовольствие, наказывая ее ледяным безразличием и необычным для него пренебрежением к благополучию других, что, как ему было известно, непременно расстраивало ее.
Джинни, стиснув зубы, занималась своими обычными делами. Тяготы похода стали сказываться на людях, и во время кратких привалов многим требовалась ее помощь. Она стала подниматься до рассвета, отправлялась в поля за травами для снадобий, но всегда в сопровождении Джеда. Поначалу и он не знал, как быть с жутким настроением генерала. Он лишь сказал Джинни, что такое уже случалось раньше, и, хотя сейчас Алекс чертовски невозможен, в конце концов, он успокоится.
— А пока из-за него должен страдать весь полк, — возразила Джинни. — Это несправедливо, а ведь генерал гордится своим чувством справедливости, так?
Джед фыркнул.
— Если он должен наказать меня, я с готовностью приму это наказание. Я нанесла ему глубокую обиду, знаю. — Джинни грустно улыбнулась. — Я бы загладила свою вину, если бы он позволил, но он меня даже близко не подпускает.
— Этого мрачного настроения у него все боялись, еще когда он был мальчишкой, — задумчиво сказал Джед, опуская пучок мяты в ее корзинку. — Его матушка, святая душа — пусть земля ей будет пухом! — готова была на все, лишь бы он не злился, не разрешала ни братьям, ни вообще кому-нибудь тревожить его. А может, и стоило бы потревожить.
Джинни присела на корточки и внимательно посмотрела в обветренное морщинистое лицо денщика.
— Ты хочешь сказать, что кто-то должен не побояться его мрачного настроения и даже показать, что не боится его?
Джед пожал плечами.
— Сдается мне, что всегда ждешь того, что всегда получал. Генерал уже привык, что люди в испуге разбегаются, когда он такой злой, а сам не знает, что тут делать. Не может он просто перестать злиться, так? Когда все так и трясутся от страха.
— Ты говоришь о нем, будто он совершенно испорченный мальчишка, который закатил жуткий скандал, а теперь не знает, как ему быть, — сказала Джинни со смехом.
— Может, так оно и есть, — лаконично ответил Джед. — Лучше нам вернуться, госпожа. Вы ведь не хотите снова расстроить генерала, заставив весь полк ждать вас, а? — Он подмигнул, и Джинни засмеялась, сразу почувствовав себя гораздо лучше.
В шесть часов после тяжелого жаркого августовского дня Джинни наконец увидела то, чего ждала, — широкую чистую реку, протекавшую между обширными зелеными лугами, обрамленную широкими дубами и медно-красным буком. Она послала Джен вперед, туда, где, опережая средние ряды шагов на десять, в одиночестве ехал Алекс.
— Генерал, я думаю, мы должны остановиться здесь на ночлег, — сказала она без всякого вступления.
Алекс посмотрел на нее с изумлением:
— Что?
— Я думаю, мы должны остановиться здесь на ночлег, — повторила она спокойно. — Тут есть вода для купания и приготовления пищи, и если мы сейчас сделаем привал, солдаты смогут разжечь костры и приготовить горячий ужин.
— И с каких это пор ты командуешь этим полком? — холодно поинтересовался он, насмешливо сжав губы.
— С тех пор, как его генерал, похоже, забыл о необходимости заботиться о здоровье своих людей, — находчиво ответила она. — Они мучаются от волдырей и мозолей, потому что у них нет времени проветрить обувь и постирать чулки. У них потертости от ходьбы в латах в таком сумасшедшем темпе, который ты задал. Один привал не задержит надолго, а солдаты, благодаря отдыху, утром пойдут быстрее. И, кроме того, — торопливо продолжала она, видя его минутную растерянность, — от меня дурно пахнет, и если я не искупаюсь и не переоденусь в ближайшие полчаса, то не смогу выносить даже собственную компанию, не говоря уже о твоей. — Повернувшись, она заявила: — Полковник Бонхэм, генерал сказал, что мы можем остановиться на привал и разбить лагерь у реки.
Алексу ничего не оставалось делать — не мог же он устроить публичное препирательство с этой возмутительной женщиной, которая только что выбила у него почву из-под ног. Он кивнул полковнику, но вид его был таким же мрачным, если не хуже. Джинни вздернула подбородок. Она собиралась добиться от него реакции до наступления утра — любой ценой. Страшный скандал, каким бы отвратительным он ни был, все же лучше, чем эта холодная пустота, и генералу Маршаллу давно пора понять, что по крайней мере один человек не боится его гнева.
Солдаты, отпущенные на отдых, вели себя, как дети, которых выпустили из класса: сбросив сапоги, бродили по воде с радостными возгласами, осыпая фонтаном брызг пыльные головы и одежду. Быстрее чем обычно были установлены палатки и разожжены костры; вскоре аромат готовящейся пищи потянулся вместе с дымом над лугом, и звуки пения заполнили вечерний воздух.
Палатки офицеров были поставлены так же быстро, генеральская, по указанию Джеда, немного в стороне. Джинни немедленно завладела ею, не дожидаясь разрешения законного владельца, который, судя по предыдущим ночам, будет спать один под открытым небом. Она нашла свой драгоценный кусок мыла, полотенце и чистое белье и, завернув все это в платье из зеленого ситца, вышла из палатки и направилась к реке.
— Вирджиния! — прогремел голос Алекса, остановивший ее, едва она успела сделать три шага. Замерев, она, не поворачиваясь, сказала в воздух перед собой:
— Да, генерал. Что я могу сделать для вас?
— Ты куда это собралась? — Он направился к ней, понизив голос из-за находившихся рядом людей, которые изо всех сил старались сделать вид, что ничего не происходит.
— Иду купаться в реке. Я же говорила тебе.
— А я говорю, что ты не пойдешь.
— Это почему же? — сердито спросила Джинни, опять двинувшись к реке.
— Сейчас же вернись!
— Нет, — бросила она через плечо, — только после купания.
Нагнав ее, Алекс схватил за плечо и оттащил под деревья, подальше от любопытных глаз.
— Ты не можешь купаться в реке. Чтобы остаться одной, придется отойти довольно далеко, а я не разрешу тебе уйти без сопровождения, ты это знаешь. Джед принесет воды в палатку; придется довольствоваться этим.
— Этого недостаточно, — воскликнула она с негодованием. — Мне нужно вымыть голову, и я вымоюсь как следует. — Она попыталась выдернуть руку из его цепких пальцев. — Отпусти меня. Я до смерти устала от твоего жуткого характера и несправедливости. Плохо уже то, что ты своей властью заставляешь страдать так много людей, так ты еще используешь эту власть, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. Когда искупаюсь, я приготовлю для тебя настой, чтобы очистить твой желудок от желчи! — Алекс настолько опешил от ее решительности, что ослабил хватку, и Джинни, вырвавшись, пошла прочь, не позволяя себе бежать, зная, что если он захочет остановить ее, то легко сделает это, ведь сила на его стороне.
Алекс смотрел, как она вышла из зарослей к лагерю, подумал было о том, чтобы заставить ее сделать так, как хочет он, но потом отверг эту мысль как недостойную. Никто не разговаривал с ним в подобном тоне с детства, и вместе с негодованием в нем зашевелилось еще какое-то чувство, о котором он не хотел сейчас думать. Раз она настроена купаться, ему придется проводить ее. Неделю назад он только бы и мечтал об этом удовольствии и, скорее всего, искупался бы вместе с нею. Но сейчас он настолько запутался в своих чувствах, что никак не мог позволить себе потерять остатки здравомыслия, поддавшись манящей красоте ее тела.
Он стремительно последовал за ней, нагнав в тот момент, когда она достигла изгиба реки. Джинни остановилась и огляделась, не обращая внимания на провожатого и пытаясь решить, подходит ли это место для ее цели.
— Это еще недостаточно далеко, — твердо сказал ей Алекс. — Мы пойдем к следующему повороту реки.
— Если ты собираешься меня охранять, то я не вижу разницы в том, как далеко отойду, — сказала Джинни с намеренной дерзостью.
Губы Алекса поджались, но он не попался на эту уловку и хранил надменное молчание, пока они шли к следующему повороту реки, за которым показался небольшой каменистый пляж, понравившийся Джинни. Алекс улегся на спину на берегу, намеренно устремив взгляд в небо, пока она сбрасывала одежду со вздохом облегчения и отвращения одновременно, настолько ее платье было пропитано потом и пылью. Джинни вскользь посмотрела на неподвижную фигуру, потом пожала плечами, сказав себе, что чувствует себя слишком грязной, чтобы желать привлечь его внимание. Расправив плечи, она решительно направилась к воде и осторожно попробовала ее кончиками пальцев. Вода была холодной, намного холоднее, чем в южных реках ее родины.
Алекс повернул голову, наблюдая за ней из-под полуопущенных век. Он не хотел делать этого, но почему-то не мог устоять. Джинни вытащила шпильки из волос, расправила спутавшиеся пряди, вытянулась в струнку — ее спина была великолепна, узкая и прямая. Глаза Маршалла жадно скользили по ее телу, задержавшись на тонкой талии, на изящной округлости ягодиц Его руки сжались, мысленно обхватывая эту округлость, потом распрямились, словно гладя ее стройные бедра, затем скользнули вниз, в мягкую ямочку под коленом. Она всегда извивалась в неге, когда его язык касался этого чувствительного места. Алекс улыбнулся и, забыв, что не собирался наблюдать за этой нимфой во время ее омовения, повернулся на бок, подперев голову рукой, и смотрел на нее с нескрываемым удовольствием.
Джинни забрела в воду по пояс, и у нее дух захватило от студеной воды. Не в силах терпеть это медленное погружение, она бросилась в воду и, вынырнув, ахнула и затрясла мокрыми волосами. Алекс тихонько засмеялся.
Она по-прежнему стояла к нему спиной и потому не знала, что за ней наблюдают. Хорошенько намылив голову и тело, она снова окунулась, и теперь вода уже не казалась ей очень холодной — она была бодрящей. Держа в руке бесценный кусочек мыла, Джинни поплыла к дальнему берегу, рассекая воду сильными гребками опытного пловца. Алекс следил за очертаниями белого тела под водой, довольно улыбаясь. У противоположного берега она перевернулась, удерживаясь на плаву ленивыми движениями ног. Холмики ее грудей, заострившиеся от холодной воды, четко вырисовывались на фоне водной глади.
«Нет, это просто пытка — наблюдать за ней», — думал Алекс, ощущая приятное томление в теле. И он вдруг понял, почему не хотел поддаваться ее чарам во время этого купания. Да, он жаждет ее тела, но это лишь еще больше запутает его. Алекс снова лег на спину. Почему она покинула его? Что он сделал, разве он заслужил это? Да, у них была неприятная стычка из-за раненого заключенного. Джинни вела себя неосмотрительно в присутствии этого чертова коменданта, а Алекс ответил ей в своей обычной в последнее время манере — нетерпеливо, как надоедливой особе. Но раньше они мирились, слегка уступив друг другу. Теперь же она не только выдала его планы врагу, но и собиралась бежать с врагом! В какой-то степени он мог понять, почему она кинулась спасать Эдмунда, и он легко бы простил ее, вернись она и расскажи ему все. Но он не мог ни понять, ни простить того, что, придя на помощь Эдмунду, она решила связать с ним свою судьбу, как в то утро на берегу залива Алум. Если бы его братья не оказались там, если бы не решили устроить ему засаду и если бы Эдмунд не остался с ними, она бы потом бежала вместе с ними, а он обнаружил бы ее отсутствие, только вернувшись ни с чем в замок Ноттингем. Он даже не знал бы, куда она пропала. Он не нашел бы Эдмунда и не понял бы этой связи. Как безнадежно! Ему просто не дано понять ее.
Джинни вышла из воды, явно расстроенная тем, что ее провожатый даже не сдвинулся с места, уставившись в совершенно неинтересное небо. Взяв полотенце, она решительно направилась к нему. Алекс лежал неподвижно, пока она не тряхнула головой, перебросив волосы вперед и окатив его фонтаном брызг.
— Черт тебя побери, Джинни, — Алекс сел, отряхивая рубашку. — Я весь мокрый. О чем ты только думаешь?
— Только о том, что вам не мешало бы помыться, сэр, — ответила она. — Если вы сами не решаетесь, я должна уговорить вас. — Джинни засмеялась и снова встряхнула волосами над ним. — Я даже одолжу вам мыло.
— Прекрати, — взревел Алекс, хватая ее за лодыжку. — Я не настроен играть в игры.
— Конечно, ты настроен только дуться, злиться и портить жизнь всем остальным, — возразила она, слегка ударяя его в бок свободной ногой.
— Не смей разговаривать со мной в таком тоне, Вирджиния Кортни. — Алекс отпустил ее ногу и вскочил. Его рука коснулась ее груди, и он отпрянул как ошпаренный. — Сейчас же оденься.
Джинни медленно покачала головой.
— Только после того, как ты согласишься поговорить о том, почему так мучаешься и мучаешь других. — Широко расставив ноги, она уперлась руками в бока и расправила плечи, так что ее грудь вызывающе выгнулась, подбородок поднялся.
Алекс резко вдохнул. Он была так чертовски хороша, а его возбужденное тело пульсировало от желания, хотя его раненая гордость не позволяла уступить этому желанию.
— Оденься, — повторил он с достойным похвалы спокойствием. — Нам не о чем говорить, и ты не можешь стоять совершенно голая посреди поля.
— А вот и могу, — заявила Вирджиния с полнейшей невозмутимостью.
— Ты хочешь, чтобы я отлупил тебя? — спросил он, делая к ней угрожающий шаг.
Джинни не отступила и, прищурившись, провела кончиком языка по губам.
Дикон кипел от злости каждый раз, когда смотрел на генерала, сурового и непоколебимого, устремившего взгляд прямо перед собой, будто он даже не замечал Джинни, шедшей рядом. Дикону было все равно, что она сделала; он знал, что для такого наказания должны быть очень веские причины, но то, что генерал относится к ней, как к обычной пленнице, наполняло Дикона безудержным гневом. Она шла уже два часа, солнце стояло высоко; тем не менее спокойное достоинство исходило от стройной фигурки, и Дикон, хотя и смирился давным-давно с тем, что она недосягаема для него, изнемогал от любви, которая могла найти выражение лишь в служении ей.
Алекс тоже переживал, но ничто не отражалось на его лице. Его раздирали сомнения. Она предала его, навсегда оставила бы ради Эдмунда Вернея. Но так ли это? Ему ведь известно, насколько глубока ее симпатия… нет, любовь к кузену. А теперь он знал, что эта любовь настолько серьезна, что оказалась важнее, чем ее любовь и верность ему. Он всегда отдавал себе отчет в том, что она может идти к своей цели в ущерб его делу. И теперь она просто сослужила службу и своему делу, и кузену. Каким-то образом она узнала о Грэнтли-Мэнор. Разве может он винить ее за то, что она сделала? Ведь она предупреждала: как только представится возможность… Нужно винить себя за то, что ослабил охрану. Он наивно решил, что опасность уменьшилась, что у Джинни и так хватает забот. Она оставила его в дураках, это уж точно. Но больше это не повторится, теперь, когда она вверила ему свою жизнь в обмен на безопасность кузена. Но будь все проклято! Он хотел, чтобы ее жизнь, ее верность были отданы ему добровольно, а не как часть сделки. Ведь она, возможно, считает, что купила жизнь кузена слишком дорогой ценой. Джинни упрямо продолжала переставлять ноги, запрещая себе думать о том, что не спала уже сутки, — от этой мысли только накатывала усталость. Но сапоги ее, казалось, были налиты свинцом, и она замедлила шаг. Когда она отстала, Алекс придержал коня, и остальные вынуждены были поступить гак же, чтобы не обогнать генерала и его пленницу. Ее нога попала в выбоину на дороге, и она, не сумев удержаться, упала на колени. Дикон, не взглянув на командира, мгновенно слетел с коня.
— Джинни, вы ушиблись? — Он помог ей подняться. — Вы должны поехать на моем коне. А я пойду пешком.
— Вы не сделаете этого, лейтенант, — холодно произнес Алекс. Дикон резко повернулся, упрямо сжав губы, и глаза его встретились с ледяным взглядом, который все же заставил его смириться. Алекс медленно кивнул. — А теперь можете развязать ей руки.
Дикон даже не стал пытаться распутать узел. Он быстро вытащил нож и разрезал веревку. Джинни пробормотала слова благодарности, встряхнув затекшими руками.
— Иди сюда. — Алекс протянул ей руку. — Дикон, подсади ее.
Джинни подала Алексу руку, почувствовав, как его пальцы крепко сомкнулись вокруг ее запястья, поставила ногу на ладонь Дикона и вскочила на коня. И поскольку она была в бриджах, ей не нужно было сидеть боком, прислонясь к груди Алекса. Она сидела прямо, будто ехала одна.
Ничем не сдерживаемый, конный отряд прибавил шаг и уже через час прибыл в Ноттингем. Джинни оставили в гостинице вместе с Джоном, которому было ведено присматривать за ней вплоть до дальнейших распоряжений. Алекс и его кавалеристы отправились к замку сообщить коменданту Ньютону о результатах ночной вылазки. Джинни гадала, насколько правдив будет его рассказ. Наверное, не настолько, чтобы выдать ее, иначе зачем бы ее оставили в гостинице, а не отвезли в замок? Она слишком устала, чтобы задаваться вопросами, и, извинившись перед Диконом, отправилась в комнату, которую занимала накануне. Ее вещи лежали там, где она их оставила. Может, если она ляжет спать и заснет, то потом, когда проснется, все эти неприятности уйдут в небытие, где им и место…
Спустя час Алекс вошел в комнату. У него был крайне неприятный разговор с комендантом Ньютоном: он был вынужден признаться в неудаче ночной операции, на которую возлагал большие надежды. Кроме того, ему пришлось скрыть правду от злорадствующего коменданта, поскольку сообщение о роли Джинни в этом деле было бы равносильно разоблачению ее как шпионки, и вряд ли он смог бы найти убедительные доводы, чтобы спасти ее от наказания. Гордость и достоинство Алекса сильно страдали. Его любви и доверию был нанесен сокрушительный удар, и сейчас Алекс пребывал в растерянности и недоумении. Он убил полдня на тщетные поиски, он и его кавалерия провели бессонную ночь. А виновница всех этих неприятностей и горестей спала как ребенок; одна обнаженная рука покоилась поверх одеяла, роскошные каштановые волосы рассыпались по подушке, густые ресницы полумесяцем лежали на бледных щеках.
— Проснись, Джинни! — Он грубо тряхнул ее за голое плечо, и, когда она застонала и перекатилась на другую подушку, он сорвал с нее покрывало, стараясь не думать о свернувшемся калачиком теле, таком мягком, нежном и манящем. Джинни упорно цеплялась за остатки сна, пока что-то холодное и мокрое не начало царапать ей лицо. Она пришла в себя, вздрогнув от такого жестокого пробуждения. Ее даже затошнило от того, что ее так внезапно вырвали из глубин сна. Недоумевая, она посмотрела в нависшее над ней негодующее лицо. Она еще не успела собраться с силами, и глаза ее наполнились слезами жалости к самой себе.
Боль и отчаяние оказались теми углями, которые разожгли костер гнева Алекса. Он не хотел видеть ее слез.
— Как ты смеешь спать? — разбушевался он. — Я и так потерял из-за тебя полдня. По твоей милости пятьдесят человек провели бессонную ночь и не отдохнут до самого вечера. — Он сдернул ее с постели. — Мы выступаем через пять минут, и если ты хочешь ехать, как леди Годива1, пусть так и будет. — С этими словами он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Из-за столь грубого пробуждения у Джинни дрожали руки и колотилось сердце, она с трудом снова натягивала одежду. Мысли ее путались, она лишь чувствовала: ей так плохо, что, кажется, даже кожа болит. Спотыкаясь, она спустилась вниз, на ходу застегивая пуговицы на рубашке, в страхе от того, что может произойти, если она не явится через пять минут, как было приказано.
Джед поспешно прошел мимо Джинни, даже не успев поздороваться. Он вошел в ее комнату и через несколько секунд вышел с багажом. На улице Алекс, уже верхом на Буцефале, ждал, кипя от возмущения. Джен спокойно стояла рядом. Джинни вскочила в седло без посторонней помощи; Джед, сев на своего коня, уложил вещи Джинни у себя за спиной, и они втроем отправились к замку, где их ожидал полк, готовый к выступлению.
Следующие несколько дней оказались для всех просто мукой. К генералу страшно было подойти; он задал сумасшедший темп, следствием которого стали мозоли и нервозное перевозбуждение. Полк ни разу не разбил лагерь, потому что останавливались на привал слишком поздно вечером, когда все уже были без сил, и, кроме того, генерал решил, что нет времени сворачивать лагерь утром. Поэтому все спали в сараях или под открытым небом, ели только холодную пищу, так что всем до смерти надоели сухари, холодный бекон и маринованная селедка.
Джинни не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой грязной, а так как ни разу не появилась возможность помыться и постирать одежду и бессмысленно было надевать чистое белье, имевшееся в запасе, на грязное тело, она оставила попытки выглядеть аккуратной и спала в той же одежде, в которой ехала несколько дней. Она решила, что от нее пахнет не хуже, чем от остальных, да и вообще, наверно, она единственная, кто обращает на это внимание.
Алекс заговаривал с ней лишь для того, чтобы приказать что-то, или орал на нее, когда она якобы мешалась под ногами. Но так он обращался со всеми, поэтому Джинни не чувствовала, что его гнев направлен против нее одной. Однако ей становилось все грустнее и грустнее. Она знала, что именно она виновата в таком настроении Алекса, а, следовательно, и в страданиях всех остальных. Несколько раз она пыталась заговорить с ним об этом, но он безжалостно прерывал ее и уходил. Она начала гадать, дает ли ему какое-то удовлетворение заключенная между ними сделка? Алекс, безусловно, не выглядел счастливым, но, может, он получал какое-то извращенное удовольствие, наказывая ее ледяным безразличием и необычным для него пренебрежением к благополучию других, что, как ему было известно, непременно расстраивало ее.
Джинни, стиснув зубы, занималась своими обычными делами. Тяготы похода стали сказываться на людях, и во время кратких привалов многим требовалась ее помощь. Она стала подниматься до рассвета, отправлялась в поля за травами для снадобий, но всегда в сопровождении Джеда. Поначалу и он не знал, как быть с жутким настроением генерала. Он лишь сказал Джинни, что такое уже случалось раньше, и, хотя сейчас Алекс чертовски невозможен, в конце концов, он успокоится.
— А пока из-за него должен страдать весь полк, — возразила Джинни. — Это несправедливо, а ведь генерал гордится своим чувством справедливости, так?
Джед фыркнул.
— Если он должен наказать меня, я с готовностью приму это наказание. Я нанесла ему глубокую обиду, знаю. — Джинни грустно улыбнулась. — Я бы загладила свою вину, если бы он позволил, но он меня даже близко не подпускает.
— Этого мрачного настроения у него все боялись, еще когда он был мальчишкой, — задумчиво сказал Джед, опуская пучок мяты в ее корзинку. — Его матушка, святая душа — пусть земля ей будет пухом! — готова была на все, лишь бы он не злился, не разрешала ни братьям, ни вообще кому-нибудь тревожить его. А может, и стоило бы потревожить.
Джинни присела на корточки и внимательно посмотрела в обветренное морщинистое лицо денщика.
— Ты хочешь сказать, что кто-то должен не побояться его мрачного настроения и даже показать, что не боится его?
Джед пожал плечами.
— Сдается мне, что всегда ждешь того, что всегда получал. Генерал уже привык, что люди в испуге разбегаются, когда он такой злой, а сам не знает, что тут делать. Не может он просто перестать злиться, так? Когда все так и трясутся от страха.
— Ты говоришь о нем, будто он совершенно испорченный мальчишка, который закатил жуткий скандал, а теперь не знает, как ему быть, — сказала Джинни со смехом.
— Может, так оно и есть, — лаконично ответил Джед. — Лучше нам вернуться, госпожа. Вы ведь не хотите снова расстроить генерала, заставив весь полк ждать вас, а? — Он подмигнул, и Джинни засмеялась, сразу почувствовав себя гораздо лучше.
В шесть часов после тяжелого жаркого августовского дня Джинни наконец увидела то, чего ждала, — широкую чистую реку, протекавшую между обширными зелеными лугами, обрамленную широкими дубами и медно-красным буком. Она послала Джен вперед, туда, где, опережая средние ряды шагов на десять, в одиночестве ехал Алекс.
— Генерал, я думаю, мы должны остановиться здесь на ночлег, — сказала она без всякого вступления.
Алекс посмотрел на нее с изумлением:
— Что?
— Я думаю, мы должны остановиться здесь на ночлег, — повторила она спокойно. — Тут есть вода для купания и приготовления пищи, и если мы сейчас сделаем привал, солдаты смогут разжечь костры и приготовить горячий ужин.
— И с каких это пор ты командуешь этим полком? — холодно поинтересовался он, насмешливо сжав губы.
— С тех пор, как его генерал, похоже, забыл о необходимости заботиться о здоровье своих людей, — находчиво ответила она. — Они мучаются от волдырей и мозолей, потому что у них нет времени проветрить обувь и постирать чулки. У них потертости от ходьбы в латах в таком сумасшедшем темпе, который ты задал. Один привал не задержит надолго, а солдаты, благодаря отдыху, утром пойдут быстрее. И, кроме того, — торопливо продолжала она, видя его минутную растерянность, — от меня дурно пахнет, и если я не искупаюсь и не переоденусь в ближайшие полчаса, то не смогу выносить даже собственную компанию, не говоря уже о твоей. — Повернувшись, она заявила: — Полковник Бонхэм, генерал сказал, что мы можем остановиться на привал и разбить лагерь у реки.
Алексу ничего не оставалось делать — не мог же он устроить публичное препирательство с этой возмутительной женщиной, которая только что выбила у него почву из-под ног. Он кивнул полковнику, но вид его был таким же мрачным, если не хуже. Джинни вздернула подбородок. Она собиралась добиться от него реакции до наступления утра — любой ценой. Страшный скандал, каким бы отвратительным он ни был, все же лучше, чем эта холодная пустота, и генералу Маршаллу давно пора понять, что по крайней мере один человек не боится его гнева.
Солдаты, отпущенные на отдых, вели себя, как дети, которых выпустили из класса: сбросив сапоги, бродили по воде с радостными возгласами, осыпая фонтаном брызг пыльные головы и одежду. Быстрее чем обычно были установлены палатки и разожжены костры; вскоре аромат готовящейся пищи потянулся вместе с дымом над лугом, и звуки пения заполнили вечерний воздух.
Палатки офицеров были поставлены так же быстро, генеральская, по указанию Джеда, немного в стороне. Джинни немедленно завладела ею, не дожидаясь разрешения законного владельца, который, судя по предыдущим ночам, будет спать один под открытым небом. Она нашла свой драгоценный кусок мыла, полотенце и чистое белье и, завернув все это в платье из зеленого ситца, вышла из палатки и направилась к реке.
— Вирджиния! — прогремел голос Алекса, остановивший ее, едва она успела сделать три шага. Замерев, она, не поворачиваясь, сказала в воздух перед собой:
— Да, генерал. Что я могу сделать для вас?
— Ты куда это собралась? — Он направился к ней, понизив голос из-за находившихся рядом людей, которые изо всех сил старались сделать вид, что ничего не происходит.
— Иду купаться в реке. Я же говорила тебе.
— А я говорю, что ты не пойдешь.
— Это почему же? — сердито спросила Джинни, опять двинувшись к реке.
— Сейчас же вернись!
— Нет, — бросила она через плечо, — только после купания.
Нагнав ее, Алекс схватил за плечо и оттащил под деревья, подальше от любопытных глаз.
— Ты не можешь купаться в реке. Чтобы остаться одной, придется отойти довольно далеко, а я не разрешу тебе уйти без сопровождения, ты это знаешь. Джед принесет воды в палатку; придется довольствоваться этим.
— Этого недостаточно, — воскликнула она с негодованием. — Мне нужно вымыть голову, и я вымоюсь как следует. — Она попыталась выдернуть руку из его цепких пальцев. — Отпусти меня. Я до смерти устала от твоего жуткого характера и несправедливости. Плохо уже то, что ты своей властью заставляешь страдать так много людей, так ты еще используешь эту власть, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. Когда искупаюсь, я приготовлю для тебя настой, чтобы очистить твой желудок от желчи! — Алекс настолько опешил от ее решительности, что ослабил хватку, и Джинни, вырвавшись, пошла прочь, не позволяя себе бежать, зная, что если он захочет остановить ее, то легко сделает это, ведь сила на его стороне.
Алекс смотрел, как она вышла из зарослей к лагерю, подумал было о том, чтобы заставить ее сделать так, как хочет он, но потом отверг эту мысль как недостойную. Никто не разговаривал с ним в подобном тоне с детства, и вместе с негодованием в нем зашевелилось еще какое-то чувство, о котором он не хотел сейчас думать. Раз она настроена купаться, ему придется проводить ее. Неделю назад он только бы и мечтал об этом удовольствии и, скорее всего, искупался бы вместе с нею. Но сейчас он настолько запутался в своих чувствах, что никак не мог позволить себе потерять остатки здравомыслия, поддавшись манящей красоте ее тела.
Он стремительно последовал за ней, нагнав в тот момент, когда она достигла изгиба реки. Джинни остановилась и огляделась, не обращая внимания на провожатого и пытаясь решить, подходит ли это место для ее цели.
— Это еще недостаточно далеко, — твердо сказал ей Алекс. — Мы пойдем к следующему повороту реки.
— Если ты собираешься меня охранять, то я не вижу разницы в том, как далеко отойду, — сказала Джинни с намеренной дерзостью.
Губы Алекса поджались, но он не попался на эту уловку и хранил надменное молчание, пока они шли к следующему повороту реки, за которым показался небольшой каменистый пляж, понравившийся Джинни. Алекс улегся на спину на берегу, намеренно устремив взгляд в небо, пока она сбрасывала одежду со вздохом облегчения и отвращения одновременно, настолько ее платье было пропитано потом и пылью. Джинни вскользь посмотрела на неподвижную фигуру, потом пожала плечами, сказав себе, что чувствует себя слишком грязной, чтобы желать привлечь его внимание. Расправив плечи, она решительно направилась к воде и осторожно попробовала ее кончиками пальцев. Вода была холодной, намного холоднее, чем в южных реках ее родины.
Алекс повернул голову, наблюдая за ней из-под полуопущенных век. Он не хотел делать этого, но почему-то не мог устоять. Джинни вытащила шпильки из волос, расправила спутавшиеся пряди, вытянулась в струнку — ее спина была великолепна, узкая и прямая. Глаза Маршалла жадно скользили по ее телу, задержавшись на тонкой талии, на изящной округлости ягодиц Его руки сжались, мысленно обхватывая эту округлость, потом распрямились, словно гладя ее стройные бедра, затем скользнули вниз, в мягкую ямочку под коленом. Она всегда извивалась в неге, когда его язык касался этого чувствительного места. Алекс улыбнулся и, забыв, что не собирался наблюдать за этой нимфой во время ее омовения, повернулся на бок, подперев голову рукой, и смотрел на нее с нескрываемым удовольствием.
Джинни забрела в воду по пояс, и у нее дух захватило от студеной воды. Не в силах терпеть это медленное погружение, она бросилась в воду и, вынырнув, ахнула и затрясла мокрыми волосами. Алекс тихонько засмеялся.
Она по-прежнему стояла к нему спиной и потому не знала, что за ней наблюдают. Хорошенько намылив голову и тело, она снова окунулась, и теперь вода уже не казалась ей очень холодной — она была бодрящей. Держа в руке бесценный кусочек мыла, Джинни поплыла к дальнему берегу, рассекая воду сильными гребками опытного пловца. Алекс следил за очертаниями белого тела под водой, довольно улыбаясь. У противоположного берега она перевернулась, удерживаясь на плаву ленивыми движениями ног. Холмики ее грудей, заострившиеся от холодной воды, четко вырисовывались на фоне водной глади.
«Нет, это просто пытка — наблюдать за ней», — думал Алекс, ощущая приятное томление в теле. И он вдруг понял, почему не хотел поддаваться ее чарам во время этого купания. Да, он жаждет ее тела, но это лишь еще больше запутает его. Алекс снова лег на спину. Почему она покинула его? Что он сделал, разве он заслужил это? Да, у них была неприятная стычка из-за раненого заключенного. Джинни вела себя неосмотрительно в присутствии этого чертова коменданта, а Алекс ответил ей в своей обычной в последнее время манере — нетерпеливо, как надоедливой особе. Но раньше они мирились, слегка уступив друг другу. Теперь же она не только выдала его планы врагу, но и собиралась бежать с врагом! В какой-то степени он мог понять, почему она кинулась спасать Эдмунда, и он легко бы простил ее, вернись она и расскажи ему все. Но он не мог ни понять, ни простить того, что, придя на помощь Эдмунду, она решила связать с ним свою судьбу, как в то утро на берегу залива Алум. Если бы его братья не оказались там, если бы не решили устроить ему засаду и если бы Эдмунд не остался с ними, она бы потом бежала вместе с ними, а он обнаружил бы ее отсутствие, только вернувшись ни с чем в замок Ноттингем. Он даже не знал бы, куда она пропала. Он не нашел бы Эдмунда и не понял бы этой связи. Как безнадежно! Ему просто не дано понять ее.
Джинни вышла из воды, явно расстроенная тем, что ее провожатый даже не сдвинулся с места, уставившись в совершенно неинтересное небо. Взяв полотенце, она решительно направилась к нему. Алекс лежал неподвижно, пока она не тряхнула головой, перебросив волосы вперед и окатив его фонтаном брызг.
— Черт тебя побери, Джинни, — Алекс сел, отряхивая рубашку. — Я весь мокрый. О чем ты только думаешь?
— Только о том, что вам не мешало бы помыться, сэр, — ответила она. — Если вы сами не решаетесь, я должна уговорить вас. — Джинни засмеялась и снова встряхнула волосами над ним. — Я даже одолжу вам мыло.
— Прекрати, — взревел Алекс, хватая ее за лодыжку. — Я не настроен играть в игры.
— Конечно, ты настроен только дуться, злиться и портить жизнь всем остальным, — возразила она, слегка ударяя его в бок свободной ногой.
— Не смей разговаривать со мной в таком тоне, Вирджиния Кортни. — Алекс отпустил ее ногу и вскочил. Его рука коснулась ее груди, и он отпрянул как ошпаренный. — Сейчас же оденься.
Джинни медленно покачала головой.
— Только после того, как ты согласишься поговорить о том, почему так мучаешься и мучаешь других. — Широко расставив ноги, она уперлась руками в бока и расправила плечи, так что ее грудь вызывающе выгнулась, подбородок поднялся.
Алекс резко вдохнул. Он была так чертовски хороша, а его возбужденное тело пульсировало от желания, хотя его раненая гордость не позволяла уступить этому желанию.
— Оденься, — повторил он с достойным похвалы спокойствием. — Нам не о чем говорить, и ты не можешь стоять совершенно голая посреди поля.
— А вот и могу, — заявила Вирджиния с полнейшей невозмутимостью.
— Ты хочешь, чтобы я отлупил тебя? — спросил он, делая к ней угрожающий шаг.
Джинни не отступила и, прищурившись, провела кончиком языка по губам.