Страница:
Джейн Фэйзер
Возлюбленный враг
Часть первая. Когда дуют ветры
Глава 1
Они пришли на исходе дня. Их было около двухсот. Закатное солнце освещало круглые шлемы и латы, превращало концы стальных пик и алебард в полыхающие свечи. Около трети воинов ехали верхом, остальные шли пешим строем — безмолвная лавина, ровными рядами накатывающаяся на заросшие газоны, запустелую подъездную аллею и дорожки, которые вели к дому.
Она ожидала их, стоя в проеме парадной двери. Был теплый летний вечер 1648 года. Дом за ее спиной представлял собой особняк времен короля Якова I, построенный из мягкого, обветренного морскими ветрами камня. Классические карнизы и пилястры свидетельствовали о тех годах перед гражданской войной, когда английский джентльмен мог позволить побаловать себя такими занятиями, как архитектура и планирование ландшафта, и построить дом на века, чтобы тот утверждал его богатство и успех.
Отряд приближался, и стало заметно, что один человек ехал чуть впереди остальных. Ее опытный глаз сразу оценил и его коня — великолепного черного боевого коня с широким крупом в двадцать ладоней, — и то, как непринужденно всадник держался в седле. У него не было ни пики, ни мушкета, но рука в перчатке покоилась на рукоятке меча, висевшего у бедра. Другой рукой он держал поводья, вполне свободно, будто сидел на тихой, покорной кобыле.
Всадники остановились у подножия небольшого лестничного пролета, ведущего к парадной двери. Не двигаясь с места, женщина хранила молчание. Долгие минуты тишина нарушалась лишь ржанием лошади, звяканьем уздечки, когда лошадь вскидывала голову и била копытами о землю. Ряды мужчин в кожаных бриджах, шлемах и латах замерли, когда солнце нырнуло за мыс и растворилось в водах залива Алум.
Заход солнца как бы послужил сигналом, и восседавший на коне провозгласил:
— Волею парламента я нахожусь здесь, чтобы конфисковать все земли и имущество Джона Редферна с острова Уайт, чей ущерб правлению парламента доказан.
Фигура на крыльце лишь склонила голову. Что еще ей оставалось делать? Ведь за ее спиной не было армии с мушкетами, нацеленными на молчаливые ряды воинов, которые пришли, чтобы изгнать ее с земель, принадлежавших ей по праву рождения. Джинни всегда умело подмечала нелепое и смешное, из-за чего в более счастливые дни детства не раз попадала в беду. И сейчас весьма некстати оно снова проявилось: две сотни вооруженных мужчин против одной безоружной, беззащитной женщины. Губы ее изогнулись в усмешке.
За годы гражданской войны мужчина многое повидал. Он видел браваду, покорность, настоящее мужество, панический страх, но не мог припомнить ни разу усмешливого выражения на лице роялиста, когда армия нового образца приступала к выполнению указов парламента.
Он соскочил с коня и поднялся по ступеням, на ходу снимая перчатки.
— Ваше имя, госпожа?
— Это представление, сэр? Или допрос?
Ее серые глаза были такими же холодными, как воды Атлантического океана, бившиеся об Игольчатые скалы, стоявшие на страже этого водного пространства между островом Уайт и остальной частью Англии. «Она молода, — сказал он себе, — ей едва исполнилось двадцать. Высока для женщины, но стройная и гибкая, как ива». На ней было темно-синее платье из полотна ручной работы. Белый фартук подчеркивал узкую талию, которую он мог бы обхватить двумя руками. Золотистая кожа напоминала о летних днях, проведенных на воздухе. Он взглянул на ее спокойно сложенные руки и увидел тонкое золотое обручальное кольцо. Руки были такими же загорелыми, как и лицо, но кожа на них загрубела, что свидетельствовало о тяготах и лишениях.
Алекс Маршалл, младший сын графа Грэнтема, внезапно вспомнил о правилах приличия.
— Я полковник Александр Маршалл, госпожа.
— Это королевское имя неуместно для «круглоголового», полковник, — сказала она, не торопясь представиться в ответ.
Алекс Маршалл не испытывал угрызений совести, когда дело касалось кровавой битвы. Он не переживал, выполняя приказы парламента и арестовывая сторонников короля, конфискуя их поместья, лишая наследства их обитателей. Но никогда раньше, до сего момента, он не чувствовал ни малейшего желания обрушить весь свой гнев на женщину.
Ее серые глаза насмехались над ним, когда она присела в реверансе и произнесла:
— Вирджиния Кортни, полковник Я не могу оказать радушный прием вам и… — она указала на ряды воинов, — вашим подчиненным. Но с радостью поделюсь всем, чем располагаю.
Алекс чувствовал взгляд двухсот пар глаз, смотревших ему в спину, когда он стоял перед этой поразительной женщиной, которая насмехалась над ним каждым мягким движением и каждой искоркой в глазах, женщиной, которая оказала ему гостеприимство так, как радушная хозяйка предлагает путнику подкрепиться.
— Кто здесь с вами? — Фраза была произнесена резко и требовательно в попытке утвердить превосходство, которое обычно никем не оспаривалось.
— Да никто, полковник. Я совсем одна, — ответила она. — Вам нет нужды беспокоиться за безопасность ваших людей. На них никто не нападет. — Ее голос звучал нежно и мягко, несмотря на дерзкий вызов.
Джинни незаметно наблюдала за ним. Нужно быть осторожной и не слишком злить этого завоевателя, чтобы не поставить под угрозу других. Ей надо действовать очень тонко, чтобы достичь своей цели. «Ему, наверное, около тридцати», — решила она. Выглядел он очень представительно, насколько это было возможно в его ненавистной форме. Глаза сочетали в себе зеленовато-коричневые оттенки — не совсем карие, но близко к этому; брови — темно-коричневые, четко очерченные. Орлиный нос нависал над полными губами, которые сейчас вытянулись в тонкую линию. «Твердо сжатые челюсти говорят о бескомпромиссности натуры», — подумала Джинни, гадая, какого цвета могут оказаться его волосы, если он когда-нибудь снимет этот шлем. Одно она знала точно — они будут коротко подстрижены, как у всех «круглоголовых».
— Кем вы приходитесь Джону Редферну?
— Я его дочь, сэр.
— А где ваша мать?
— Уже шесть месяцев как она умерла. — Это была резкая констатация факта. — Вам, конечно, известно, что мой отец погиб три года назад в битве при Нейзби.
— А ваш муж? — Его глаза были устремлены на обручальное кольцо.
— Убит во время падения Оксфорда, — последовал такой же, лишенный эмоций, ответ.
— А где ваши слуги, госпожа Кортни? — Она вынуждала его к этому допросу, ставя в положение невоспитанного, жестокого человека, заставляющего одинокую вдову перечислять удары, которые нанесла ей война. Губы, вытянутые в тонкую полоску, еще больше сжались.
— Ушли. — Она пожала плечами, выказывая пренебрежение. — Нет смысла, полковник, поддерживать имение, дни которого сочтены. Я живу одна последние шесть месяцев. Если вы сомневаетесь в моих словах, то вам стоит лишь посмотреть вокруг. — Джинни указала на запущенные газоны, живые изгороди вокруг цветника, потерявшие свои прежние живописные очертания. Буйные побеги расползлись по зараставшим сорняками широким дорожкам, уничтожив аккуратные многоугольники и квадраты, которыми славился столь любимый ее матерью сад.
— Значит, с вами совсем никого нет? — Он уставился на нее недоверчиво.
— Разве я только что не сказала вам об этом, полковник? — Воинственный огонек появился в холодной глубине ее серых глаз. Алекс Маршалл понял, что она наслаждается ситуацией, бросая ему вызов на виду у всего отряда.
Полковнику, однако, это совсем не нравилось. Уже десять лет никто не оспаривал его авторитет, прямо или косвенно, и он не желал терпеть такую наглость, тем более от какой-то девчонки.
— Сколько вам лет? — вскипел он.
— Не думаю, что вас это касается, полковник — Неужели она переиграла? К сожалению, это иногда случалось, когда у нее кровь закипала от гнева или когда сама игра заслоняла собой цель. А сейчас — осторожно!
Она, однако, не успела последовать собственному совету. Полковник резко развернул ее и подтолкнул в дом, подальше от любопытных глаз. Холл был просторный и прохладный, стены искусно обиты панелями, потолок украшала лепнина. Широкая лестница с резными столбиками перил вела на верхние этажи. Но сейчас полковник не был склонен восхищаться окружавшей его красотой.
— Я задал вам вопрос, госпожа Кортни, и я получу ответ.
— А если я предпочту не отвечать вам?
— Тогда, девочка, вы узнаете, что я не тот человек, которому стоит бросать вызов. — Он говорил очень мягко.
Именно его мягкий голос убедил Джинни больше, чем рука, все еще обхватывавшая ее локоть, и раздражение в зеленовато-карих глазах. Решив, что она достаточно долго играла с огнем, Джинни небрежно пожала плечами и сказала:
— Девятнадцать, полковник.
— А почему вам разрешили оставаться здесь одной, без присмотра?
— В отсутствие моих родителей и мужа, сэр, я не намерена признавать никакой другой власти над собой, — холодно ответила Джинни.
— А что же семья вашего мужа? Ведь у вас должен быть опекун! Вы же несовершеннолетняя.
— Я не сказала, что у меня нет опекуна. — Она заговорила медленно, словно с недоразвитым ребенком. — Я лишь сказала, что нет такой власти, которую я готова признать над собой.
Приподняв длинными пальцами ее подбородок, он запрокинул ее лицо и внимательно стал рассматривать его. Захватывающее зрелище. Лицо, на котором сияли прекрасные глаза, показалось ему гораздо моложе, чем на первый взгляд.
— Дитя мое, боюсь, что ваши родители и муж, к сожалению, пренебрегали своими обязанностями. Для вас, судя по всему, не существует слова «нет».
Уязвленная Вирджиния попыталась вырваться из его рук, но пальцы на подбородке сжались еще сильнее. С минуту он удерживал ее, затем с усмешкой отпустил.
— Ведь очень неприятно, госпожа Кортни, когда вас выводят из себя? Пойдемте, я хочу осмотреть дом.
— Вы желаете осмотреть его, прежде чем позволите вашим людям все разграбить? — Она стремилась отомстить, и каждое ее слово было пропитано злостью.
На этот раз возмутился полковник. Он сделал шаг в ее сторону, но она не шелохнулась: ведь нельзя было показать, что ее колени дрожат.
— Мои люди не грабят, — прошипел он.
— Значит, тогда они являются исключением из правил, — смело произнесла она. — В наши дни слова «вандал» и «круглоголовый» равнозначны.
Конечно, это была правда, о чем полковник Маршалл глубоко сожалел. За последний год многие великолепные замки с их роскошным убранством познали на себе, что такое орудия, воинские пики и горящие факелы. Но его люди были отлично вымуштрованы и благоговели перед своим полковником, который наказывал за малейшие злоупотребления с устрашающей последовательностью.
— Можете быть уверены, госпожа Кортни, что и дом, и его убранство пострадают минимально, насколько это возможно в период оккупации, — жестко сказал он. — Я намерен сделать это место своей резиденцией на время пребывания на острове и буду рад, если вы мне покажете, какими удобствами располагает дом.
Вирджиния присела в реверансе и склонила голову.
— Я к вашим услугам, полковник. В доме всего двенадцать спален, включая мою. Конечно, есть еще комнаты слуг, но едва ли вы сможете разместить там всех своих людей.
Алекс снова уловил насмешливые нотки и с трудом сдержал себя. Момент его превосходства продлился недолго.
— Мои люди разобьют лагерь на газонах и в саду.
— Очень надеюсь, что они проявят уважение к кустам и фруктовым деревьям, — мило пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной.
Алекс смотрел на ее стройную прямую спину, на решительно развернутые плечи, на то, как вызывающе она держит голову, на которой блестящие каштановые косы уложены в аккуратную корону. К его ярости стало невольно примешиваться чувство восхищения и сильное любопытство. Что это за женщина, которая встречает противника мрачным юмором, а армию завоевателей — вызовом и иронией? Он испытывал огромное желание узнать это.
Пребывая в счастливом неведении о том, что такое желание было полностью на руку Вирджинии Кортни, он прошел к открытой парадной двери и зычным голосом отдал воинам команду разойтись. Затем в сопровождении хозяйки направился осматривать изысканный дом.
Кожаные ковры устилали полы столовой и гостиной; золотые шляпки гвоздей украшали стулья; несколько кресел, предназначенных для пожилых и почетных гостей, обиты зеленым бархатом. Это был дом, говоривший и о богатстве, и о вкусе английского джентльмена семнадцатого века. Вместо обычного стола здесь находился стол из массивного черного дуба с резными ножками, инкрустированные кровати и буфет были того же великолепного дерева. Картины в рамах висели на обшитых дубом стенах, и полковник узнал несколько полотен Рубенса и Ван Дейка. В глубоких проемах окон красовались мраморные скульптуры, умело расставленные так, чтобы они бросались в глаза. Но дух запустения уже ощущался в замершем вечернем воздухе, темнел пятнами на бронзовых и золотых украшениях, притаился в пыли на изгибах резной мебели, белесыми пыльными полосками застыл на складках бархатных занавесей.
— Одному человеку несколько сложно содержать такой дом в надлежащем порядке, — невольно произнесла Джинни в свое оправдание, смахивая фартуком пыль с небольшого столика.
— Совершенно согласен, госпожа, — поддержал он ее, отводя взгляд от легкого румянца смущения на загорелых щеках и от заблестевших глаз.
Алекс прятался от трагедии и пафоса гражданской войны за убеждением, что теперь на его земле больше не властвует деспотичная монархия Стюартов. Отныне только парламент, избранный народом, был здесь единственным голосом закона. Но этим летним вечером, на небольшом острове, отделенном от Англии, в пыли запустелого особняка, перед вызывающим блеском серых глаз великая цель несколько померкла, расколовшись на атомы человеческих страданий. Эта женщина потеряла отца в великой битве при Нейзби три года назад, когда армия Кромвеля одержала решительную победу над Карлом I и королевской армией под командованием его племянника, принца Руперта. Спустя год погиб ее муж, когда королевский штаб в Оксфорде сдался и король Карл I отдал себя в руки шотландцев, которые не меньше его не любили парламент. После своей победы парламентские армии осадили поместья тех роялистов, которые все еще поддерживали короля. Парламент обложил удушающими налогами непокорных, что вынудило их продать огромные пространства полей и лесов. В самых крайних случаях земли конфисковывались, владельцы лишались наследства. Однако этому отдаленному острову два года удавалось избежать подобной судьбы, до тех пор, пока король не счел необходимым осчастливить его своим присутствием. Выданный парламенту шотландцами, которые таким образом надеялись установить мир, он был схвачен армией и препровожден в Гемптон-Корт. Карл I слышал о недовольстве в армии, когда радикалы взяли верх над умеренными и даже возникла угроза его жизни, когда все чаще стали поговаривать о необходимости призвать его к ответу. В ноябре 1647 года он бежал из Гемптон-Корта и укрылся в замке Кэрисбрук, на острове Уайт, якобы в качестве гостя коменданта, полковника Хэммонда, который обнаружил, что его роялистские симпатии резко противоречат посту, который он занимал по распоряжению парламента.
Отряд полковника Маршалла был частью тех подкреплений, которые были направлены на остров Уайт. Им было поручено безжалостно расправляться со многими местными роялистами, сплотившимися вокруг короля, в момент, когда по всей Англии и Уэльсу прокатилась волна восстаний роялистов. Вторая за последние шесть лет гражданская война пришла и сюда, на землю, уже разорванную и опустошенную враждой.
Когда полковник Маршалл прибыл вечером в поместье Редфернов, чтобы осуществить приговор парламента, он не ожидал, что лишь осиротевшая, овдовевшая дочь владельца имения будет стоять между врагом и своим наследством. Присутствие здесь целого отряда казалось нелепым, а эта молодая беззащитная женщина заставляла его чувствовать себя позером и глупцом.
— Вы предоставите мне достаточно времени, чтобы забрать мои вещи? Или они тоже конфисковываются, полковник? — Сердце Джинни колотилось, когда она задавала этот самый важный для нее вопрос. Правильно ли она оценила его в первые мгновения? То парадоксальное сочетание непререкаемого авторитета командира, не терпящего возражений, и благородства дворянина, который не выбросит на улицу беззащитную женщину. Если она права, то он в силу этих сторон своего характера будет опекать ее, хотя бы некоторое время.
Джинни открыла тяжелую дверь в угловую комнату, окна которой выходили на противоположную фасаду сторону замка. Внешне это была комната девочки: на окнах и у кровати висели занавеси из канифаса, в углу стояла прялка, часть льна уже была спрядена и прочесана, на подоконнике сидела деревянная кукла в нарядной одежде. Набор черепаховых гребней лежал на туалетном столике. Открытые дверцы платяного шкафа выставляли напоказ ее скудный гардероб.
Решив пока не обращать внимания на сарказм, звучащий в голосе Джинни, Алекс направился к открытому окну, выходившему на океан. Дом стоял на скале над заливом Алум на западной оконечности острова Уайт. Небольшая лагуна славилась своими переменчивыми песками всех цветов радуги и стратегическим положением: здесь океан уступал место относительно спокойным водам пролива Те-Солент. В вечернем свете Игольчатые скалы казались добрыми, совсем не грозными, но только тем, кто не знал этих вод. Материковая часть Англии едва виднелась сквозь пять миль водной глади, побережье Франции, если король Карл наконец решится бежать окончательно, находилось в одном дне пути по морю.
— Вам нет необходимости забирать свои вещи, госпожа, вы по-прежнему будете занимать эти покои. — Приняв решение, полковник от вернулся от окна.
Джинни нахмурилась, хотя сердце ее учащенно забилось от радости. Она действительно правильно оценила его, но ей никак нельзя было выдавать себя, и она упрямо поджала губы.
— Прошу простить мою глупость, сэр, но я что-то вас не понимаю.
Алекс Маршалл вздохнул. Если он не ошибается, Вирджиния Кортни окажется весьма непростым приобретением.
— Тогда позвольте мне объяснить вам раз и навсегда. Поскольку никакого опекуна не видно, а вы являетесь несовершеннолетней, вдовой, вы переходите под опеку парламента.
— Пленная? — Ее брови поднялись. — Нет, полковник Вы не имеете права брать в плен гражданских лиц, а я никоим образом не оказывала вам сопротивления, так что едва ли меня можно назвать боевой единицей.
— Очень хорошо, — сказал он. — Если вы намерены так себя вести, то и я готов поступать по-своему. — Он подошел к ней, снова взял за подбородок, не обращая внимания на протестующий возглас. — Госпожа Кортни, властью, данной мне парламентом, помещаю вас под домашний арест. Вы являетесь единственным уцелевшим наследником мятежного Джона Редферна, чьи владения конфискованы, и я считаю неразумным отпускать вас на свободу. Ваши передвижения ограничены этим домом и ближайшими окрестностями поместья вплоть до момента, когда парламент примет иной указ.
«Вплоть до того момента, когда Алекс Маршалл примет иное решение», — мрачно подумала Джинни. Конечно, именно этого она и хотела. Но почему-то не погасло ее раздражение, не развеялось то странное чувство, которое она никак не могла понять. Чувство, которое, казалось, имело какое-то отношение к фигуре в латах, стоящей так близко, что их колени почти соприкасались, к теплой силе его пальцев, обхвативших ее подбородок, и к странному блеску в зеленовато-карих глазах. Ресницы Джинни затрепетали в попытке скрыть от пристального взгляда, изучавшего ее запрокинутое лицо, охватившие ее чувства.
— Кажется, полковник, у меня нет иного выбора, кроме необходимости смириться с моим положением. Остается только надеяться, что ваши солдаты тоже будут выполнять это решение.
— Вам нет необходимости опасаться, госпожа. — Алекс, снова утратив преимущество, говорил грубо. — Пока вы будете вести себя безупречно, мои люди не будут насильничать над женщиной, находящейся под моей защитой.
— Ну, тогда я должна поблагодарить за эту защиту, — мягко сказала она.
— Не искушайте меня, Вирджиния. — Гнев вспыхнул с новой силой, и, резко отпустив ее подбородок, Алекс отступил.
— Не припоминаю, чтобы я дала вам право называть меня по имени.
— В вашем положении речь не может идти о каких-либо правах, и советую вам понять это как можно быстрее, прежде чем иссякнет мое далеко не безграничное терпение.
Этот момент показался Джинни наиболее подходящим, чтобы уступить. Полковник был убежден в ее нежелании оставаться в доме под его защитой. И ей необходимо лишь время от времени проявлять характер, чтобы поддерживать эту убежденность.
— И как же будет осуществляться мое пленение, полковник? Считаюсь ли я достаточно опасной, чтобы держать меня под стражей? — Она снова попыталась бросить вызов.
Дернувшийся мускул на щеке полковника говорил о многом.
— Вы ограничите свои передвижения согласно моему приказу. Если нарушите его, вам будет запрещено покидать пределы дома. Понятно?
— Вполне, полковник. — Джинни изобразила нечто вроде реверанса. Для того чтобы завершить свое дело, ей не придется нарушать приказ. Больше всего она боялась, что захватчики заставят ее покинуть поместье. Но чем ближе она будет к дому, тем лучше. До тех пор, пока рана Эдмунда затянется и он сможет бежать. Тогда и она сможет бежать.
— Будет ли мне позволено заняться сейчас своими делами? — скромно спросила она. — Смеркается, и я должна закрыть кур, прежде чем лиса выйдет на охоту. Лошади тоже нуждаются в уходе, надо подоить корову, полить огород.
— Сколько у вас скота? — Алекс нахмурился на мгновение он забыл о своем раздражении. Перечисленное ею, скорее, вменялось в обязанности служанки, нежели дочери лорда. Ее, несомненно, учили шить и прясть, приготовлять лекарства из трав для домашних и делать фруктовые сиропы и вина из смородины, первоцвета и плодов самбука. Кроме того, ее непременно должны были научить прекрасно готовить и сохранять мясо на долгие зимние месяцы, запасать фрукты. Однако тяжелая работа на ферме никак не могла считаться подходящим занятием для леди большого поместья.
— Я оставила столько скота, сколько мне нужно. — Джинни пожала плечами, прекрасно понимая, чем вызван этот вопрос. — Две лошади, десяток кур, корова и свинья, которую я намеревалась зарезать, чтобы зимой было мясо. Местный фермер в обмен на аренду моего пастбища снабжает меня зерном. Оно идет на выпечку хлеба и корм скоту. Мне удалось сохранить огород, а в саду в этом году хороший урожай. Мне не грозит голод, полковник, при умелом ведении хозяйства.
Ну что за удивительная женщина!
— У вас много талантов, Вирджиния. Но я распоряжусь, чтобы один из моих воинов выполнял для вас эту работу. В обмен вы, может быть, сможете готовить еду для меня и моих офицеров. Нам уже до смерти надоела походная пища, а запасов провизии у нас много. — Он поймал себя на том, что улыбается ей, пытаясь вызвать участие, но тут же понял, что в данных обстоятельствах оно вряд ли уместно.
Его план, однако, не устраивал Вирджинию. Ей нужна была свобода передвижения в саду и конюшне, и ежедневные дела там служили бы хорошим прикрытием. Тем не менее она улыбнулась ему обезоруживающей, как она надеялась, улыбкой.
— Я буду счастлива готовить для вас, полковник, ведь я считаю вас своими гостями. Но я предпочла бы выполнять свои обязанности по-своему. Не понимаю, какие тут могут быть возражения с вашей стороны.
Алекс не мог высказать ни одного возражения за исключением того, что эта работа не для благородной дамы. Но Вирджиния Кортни являла собой необычный образец, да и сам он, пожалуй, одержал достаточно побед для одного дня. И потом, ее улыбке невозможно было противиться. Сначала она появилась в ее глазах, которые необыкновенно трогательно прищурились, потом в пухлых губах — они изогнулись, обнажив очень красивые белые зубы. Ее лицо утратило выражение холодной иронии. Теперь перед ним стояла полная жизни молодая женщина, прекрасно осознающая свое очарование и обладающая замечательным чувством юмора. Алекс Маршалл внезапно пожалел, что они не встретились раньше, при других обстоятельствах.
— Как вам будет угодно. — Голос его прозвучал резко, скрывая нежелательные для него мысли. — Однако прошу вас не забывать, что теперь вы находитесь в моем подчинении, и мои солдаты непременно напомнят вам, что я не терплю неповиновения. — Он повернулся на каблуках и вышел из спальни.
Джинни кивнула сама себе. У нее не было причин сомневаться в его словах. Единственно возможным поведением для нее была видимость полной покорности. Ибо если ей будет позволено свободно ходить по поместью, это приучит солдат к ее присутствию, к передвижениям, и она сможет продолжать заботиться об Эдмунде и Питере и сохранит тайну, от которой зависела жизнь каждого из них.
Быстро приняв решение, Джинни покинула комнату и пошла по галерее, тянувшейся вдоль трех сторон второго этажа, над нижним холлом. Она остановилась на минуту, укрывшись за резной колонной, чтобы посмотреть вниз. Люди, расхаживающие по ее дому, словно это была их собственность, — явно офицеры, судя по знакам различия. Шпоры на их сапогах позвякивали при движении, офицеры, похоже, составляли опись, и делали это организованно. Говорили они так же правильно, такими же хорошо поставленными голосами, как и их полковник.
Она ожидала их, стоя в проеме парадной двери. Был теплый летний вечер 1648 года. Дом за ее спиной представлял собой особняк времен короля Якова I, построенный из мягкого, обветренного морскими ветрами камня. Классические карнизы и пилястры свидетельствовали о тех годах перед гражданской войной, когда английский джентльмен мог позволить побаловать себя такими занятиями, как архитектура и планирование ландшафта, и построить дом на века, чтобы тот утверждал его богатство и успех.
Отряд приближался, и стало заметно, что один человек ехал чуть впереди остальных. Ее опытный глаз сразу оценил и его коня — великолепного черного боевого коня с широким крупом в двадцать ладоней, — и то, как непринужденно всадник держался в седле. У него не было ни пики, ни мушкета, но рука в перчатке покоилась на рукоятке меча, висевшего у бедра. Другой рукой он держал поводья, вполне свободно, будто сидел на тихой, покорной кобыле.
Всадники остановились у подножия небольшого лестничного пролета, ведущего к парадной двери. Не двигаясь с места, женщина хранила молчание. Долгие минуты тишина нарушалась лишь ржанием лошади, звяканьем уздечки, когда лошадь вскидывала голову и била копытами о землю. Ряды мужчин в кожаных бриджах, шлемах и латах замерли, когда солнце нырнуло за мыс и растворилось в водах залива Алум.
Заход солнца как бы послужил сигналом, и восседавший на коне провозгласил:
— Волею парламента я нахожусь здесь, чтобы конфисковать все земли и имущество Джона Редферна с острова Уайт, чей ущерб правлению парламента доказан.
Фигура на крыльце лишь склонила голову. Что еще ей оставалось делать? Ведь за ее спиной не было армии с мушкетами, нацеленными на молчаливые ряды воинов, которые пришли, чтобы изгнать ее с земель, принадлежавших ей по праву рождения. Джинни всегда умело подмечала нелепое и смешное, из-за чего в более счастливые дни детства не раз попадала в беду. И сейчас весьма некстати оно снова проявилось: две сотни вооруженных мужчин против одной безоружной, беззащитной женщины. Губы ее изогнулись в усмешке.
За годы гражданской войны мужчина многое повидал. Он видел браваду, покорность, настоящее мужество, панический страх, но не мог припомнить ни разу усмешливого выражения на лице роялиста, когда армия нового образца приступала к выполнению указов парламента.
Он соскочил с коня и поднялся по ступеням, на ходу снимая перчатки.
— Ваше имя, госпожа?
— Это представление, сэр? Или допрос?
Ее серые глаза были такими же холодными, как воды Атлантического океана, бившиеся об Игольчатые скалы, стоявшие на страже этого водного пространства между островом Уайт и остальной частью Англии. «Она молода, — сказал он себе, — ей едва исполнилось двадцать. Высока для женщины, но стройная и гибкая, как ива». На ней было темно-синее платье из полотна ручной работы. Белый фартук подчеркивал узкую талию, которую он мог бы обхватить двумя руками. Золотистая кожа напоминала о летних днях, проведенных на воздухе. Он взглянул на ее спокойно сложенные руки и увидел тонкое золотое обручальное кольцо. Руки были такими же загорелыми, как и лицо, но кожа на них загрубела, что свидетельствовало о тяготах и лишениях.
Алекс Маршалл, младший сын графа Грэнтема, внезапно вспомнил о правилах приличия.
— Я полковник Александр Маршалл, госпожа.
— Это королевское имя неуместно для «круглоголового», полковник, — сказала она, не торопясь представиться в ответ.
Алекс Маршалл не испытывал угрызений совести, когда дело касалось кровавой битвы. Он не переживал, выполняя приказы парламента и арестовывая сторонников короля, конфискуя их поместья, лишая наследства их обитателей. Но никогда раньше, до сего момента, он не чувствовал ни малейшего желания обрушить весь свой гнев на женщину.
Ее серые глаза насмехались над ним, когда она присела в реверансе и произнесла:
— Вирджиния Кортни, полковник Я не могу оказать радушный прием вам и… — она указала на ряды воинов, — вашим подчиненным. Но с радостью поделюсь всем, чем располагаю.
Алекс чувствовал взгляд двухсот пар глаз, смотревших ему в спину, когда он стоял перед этой поразительной женщиной, которая насмехалась над ним каждым мягким движением и каждой искоркой в глазах, женщиной, которая оказала ему гостеприимство так, как радушная хозяйка предлагает путнику подкрепиться.
— Кто здесь с вами? — Фраза была произнесена резко и требовательно в попытке утвердить превосходство, которое обычно никем не оспаривалось.
— Да никто, полковник. Я совсем одна, — ответила она. — Вам нет нужды беспокоиться за безопасность ваших людей. На них никто не нападет. — Ее голос звучал нежно и мягко, несмотря на дерзкий вызов.
Джинни незаметно наблюдала за ним. Нужно быть осторожной и не слишком злить этого завоевателя, чтобы не поставить под угрозу других. Ей надо действовать очень тонко, чтобы достичь своей цели. «Ему, наверное, около тридцати», — решила она. Выглядел он очень представительно, насколько это было возможно в его ненавистной форме. Глаза сочетали в себе зеленовато-коричневые оттенки — не совсем карие, но близко к этому; брови — темно-коричневые, четко очерченные. Орлиный нос нависал над полными губами, которые сейчас вытянулись в тонкую линию. «Твердо сжатые челюсти говорят о бескомпромиссности натуры», — подумала Джинни, гадая, какого цвета могут оказаться его волосы, если он когда-нибудь снимет этот шлем. Одно она знала точно — они будут коротко подстрижены, как у всех «круглоголовых».
— Кем вы приходитесь Джону Редферну?
— Я его дочь, сэр.
— А где ваша мать?
— Уже шесть месяцев как она умерла. — Это была резкая констатация факта. — Вам, конечно, известно, что мой отец погиб три года назад в битве при Нейзби.
— А ваш муж? — Его глаза были устремлены на обручальное кольцо.
— Убит во время падения Оксфорда, — последовал такой же, лишенный эмоций, ответ.
— А где ваши слуги, госпожа Кортни? — Она вынуждала его к этому допросу, ставя в положение невоспитанного, жестокого человека, заставляющего одинокую вдову перечислять удары, которые нанесла ей война. Губы, вытянутые в тонкую полоску, еще больше сжались.
— Ушли. — Она пожала плечами, выказывая пренебрежение. — Нет смысла, полковник, поддерживать имение, дни которого сочтены. Я живу одна последние шесть месяцев. Если вы сомневаетесь в моих словах, то вам стоит лишь посмотреть вокруг. — Джинни указала на запущенные газоны, живые изгороди вокруг цветника, потерявшие свои прежние живописные очертания. Буйные побеги расползлись по зараставшим сорняками широким дорожкам, уничтожив аккуратные многоугольники и квадраты, которыми славился столь любимый ее матерью сад.
— Значит, с вами совсем никого нет? — Он уставился на нее недоверчиво.
— Разве я только что не сказала вам об этом, полковник? — Воинственный огонек появился в холодной глубине ее серых глаз. Алекс Маршалл понял, что она наслаждается ситуацией, бросая ему вызов на виду у всего отряда.
Полковнику, однако, это совсем не нравилось. Уже десять лет никто не оспаривал его авторитет, прямо или косвенно, и он не желал терпеть такую наглость, тем более от какой-то девчонки.
— Сколько вам лет? — вскипел он.
— Не думаю, что вас это касается, полковник — Неужели она переиграла? К сожалению, это иногда случалось, когда у нее кровь закипала от гнева или когда сама игра заслоняла собой цель. А сейчас — осторожно!
Она, однако, не успела последовать собственному совету. Полковник резко развернул ее и подтолкнул в дом, подальше от любопытных глаз. Холл был просторный и прохладный, стены искусно обиты панелями, потолок украшала лепнина. Широкая лестница с резными столбиками перил вела на верхние этажи. Но сейчас полковник не был склонен восхищаться окружавшей его красотой.
— Я задал вам вопрос, госпожа Кортни, и я получу ответ.
— А если я предпочту не отвечать вам?
— Тогда, девочка, вы узнаете, что я не тот человек, которому стоит бросать вызов. — Он говорил очень мягко.
Именно его мягкий голос убедил Джинни больше, чем рука, все еще обхватывавшая ее локоть, и раздражение в зеленовато-карих глазах. Решив, что она достаточно долго играла с огнем, Джинни небрежно пожала плечами и сказала:
— Девятнадцать, полковник.
— А почему вам разрешили оставаться здесь одной, без присмотра?
— В отсутствие моих родителей и мужа, сэр, я не намерена признавать никакой другой власти над собой, — холодно ответила Джинни.
— А что же семья вашего мужа? Ведь у вас должен быть опекун! Вы же несовершеннолетняя.
— Я не сказала, что у меня нет опекуна. — Она заговорила медленно, словно с недоразвитым ребенком. — Я лишь сказала, что нет такой власти, которую я готова признать над собой.
Приподняв длинными пальцами ее подбородок, он запрокинул ее лицо и внимательно стал рассматривать его. Захватывающее зрелище. Лицо, на котором сияли прекрасные глаза, показалось ему гораздо моложе, чем на первый взгляд.
— Дитя мое, боюсь, что ваши родители и муж, к сожалению, пренебрегали своими обязанностями. Для вас, судя по всему, не существует слова «нет».
Уязвленная Вирджиния попыталась вырваться из его рук, но пальцы на подбородке сжались еще сильнее. С минуту он удерживал ее, затем с усмешкой отпустил.
— Ведь очень неприятно, госпожа Кортни, когда вас выводят из себя? Пойдемте, я хочу осмотреть дом.
— Вы желаете осмотреть его, прежде чем позволите вашим людям все разграбить? — Она стремилась отомстить, и каждое ее слово было пропитано злостью.
На этот раз возмутился полковник. Он сделал шаг в ее сторону, но она не шелохнулась: ведь нельзя было показать, что ее колени дрожат.
— Мои люди не грабят, — прошипел он.
— Значит, тогда они являются исключением из правил, — смело произнесла она. — В наши дни слова «вандал» и «круглоголовый» равнозначны.
Конечно, это была правда, о чем полковник Маршалл глубоко сожалел. За последний год многие великолепные замки с их роскошным убранством познали на себе, что такое орудия, воинские пики и горящие факелы. Но его люди были отлично вымуштрованы и благоговели перед своим полковником, который наказывал за малейшие злоупотребления с устрашающей последовательностью.
— Можете быть уверены, госпожа Кортни, что и дом, и его убранство пострадают минимально, насколько это возможно в период оккупации, — жестко сказал он. — Я намерен сделать это место своей резиденцией на время пребывания на острове и буду рад, если вы мне покажете, какими удобствами располагает дом.
Вирджиния присела в реверансе и склонила голову.
— Я к вашим услугам, полковник. В доме всего двенадцать спален, включая мою. Конечно, есть еще комнаты слуг, но едва ли вы сможете разместить там всех своих людей.
Алекс снова уловил насмешливые нотки и с трудом сдержал себя. Момент его превосходства продлился недолго.
— Мои люди разобьют лагерь на газонах и в саду.
— Очень надеюсь, что они проявят уважение к кустам и фруктовым деревьям, — мило пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной.
Алекс смотрел на ее стройную прямую спину, на решительно развернутые плечи, на то, как вызывающе она держит голову, на которой блестящие каштановые косы уложены в аккуратную корону. К его ярости стало невольно примешиваться чувство восхищения и сильное любопытство. Что это за женщина, которая встречает противника мрачным юмором, а армию завоевателей — вызовом и иронией? Он испытывал огромное желание узнать это.
Пребывая в счастливом неведении о том, что такое желание было полностью на руку Вирджинии Кортни, он прошел к открытой парадной двери и зычным голосом отдал воинам команду разойтись. Затем в сопровождении хозяйки направился осматривать изысканный дом.
Кожаные ковры устилали полы столовой и гостиной; золотые шляпки гвоздей украшали стулья; несколько кресел, предназначенных для пожилых и почетных гостей, обиты зеленым бархатом. Это был дом, говоривший и о богатстве, и о вкусе английского джентльмена семнадцатого века. Вместо обычного стола здесь находился стол из массивного черного дуба с резными ножками, инкрустированные кровати и буфет были того же великолепного дерева. Картины в рамах висели на обшитых дубом стенах, и полковник узнал несколько полотен Рубенса и Ван Дейка. В глубоких проемах окон красовались мраморные скульптуры, умело расставленные так, чтобы они бросались в глаза. Но дух запустения уже ощущался в замершем вечернем воздухе, темнел пятнами на бронзовых и золотых украшениях, притаился в пыли на изгибах резной мебели, белесыми пыльными полосками застыл на складках бархатных занавесей.
— Одному человеку несколько сложно содержать такой дом в надлежащем порядке, — невольно произнесла Джинни в свое оправдание, смахивая фартуком пыль с небольшого столика.
— Совершенно согласен, госпожа, — поддержал он ее, отводя взгляд от легкого румянца смущения на загорелых щеках и от заблестевших глаз.
Алекс прятался от трагедии и пафоса гражданской войны за убеждением, что теперь на его земле больше не властвует деспотичная монархия Стюартов. Отныне только парламент, избранный народом, был здесь единственным голосом закона. Но этим летним вечером, на небольшом острове, отделенном от Англии, в пыли запустелого особняка, перед вызывающим блеском серых глаз великая цель несколько померкла, расколовшись на атомы человеческих страданий. Эта женщина потеряла отца в великой битве при Нейзби три года назад, когда армия Кромвеля одержала решительную победу над Карлом I и королевской армией под командованием его племянника, принца Руперта. Спустя год погиб ее муж, когда королевский штаб в Оксфорде сдался и король Карл I отдал себя в руки шотландцев, которые не меньше его не любили парламент. После своей победы парламентские армии осадили поместья тех роялистов, которые все еще поддерживали короля. Парламент обложил удушающими налогами непокорных, что вынудило их продать огромные пространства полей и лесов. В самых крайних случаях земли конфисковывались, владельцы лишались наследства. Однако этому отдаленному острову два года удавалось избежать подобной судьбы, до тех пор, пока король не счел необходимым осчастливить его своим присутствием. Выданный парламенту шотландцами, которые таким образом надеялись установить мир, он был схвачен армией и препровожден в Гемптон-Корт. Карл I слышал о недовольстве в армии, когда радикалы взяли верх над умеренными и даже возникла угроза его жизни, когда все чаще стали поговаривать о необходимости призвать его к ответу. В ноябре 1647 года он бежал из Гемптон-Корта и укрылся в замке Кэрисбрук, на острове Уайт, якобы в качестве гостя коменданта, полковника Хэммонда, который обнаружил, что его роялистские симпатии резко противоречат посту, который он занимал по распоряжению парламента.
Отряд полковника Маршалла был частью тех подкреплений, которые были направлены на остров Уайт. Им было поручено безжалостно расправляться со многими местными роялистами, сплотившимися вокруг короля, в момент, когда по всей Англии и Уэльсу прокатилась волна восстаний роялистов. Вторая за последние шесть лет гражданская война пришла и сюда, на землю, уже разорванную и опустошенную враждой.
Когда полковник Маршалл прибыл вечером в поместье Редфернов, чтобы осуществить приговор парламента, он не ожидал, что лишь осиротевшая, овдовевшая дочь владельца имения будет стоять между врагом и своим наследством. Присутствие здесь целого отряда казалось нелепым, а эта молодая беззащитная женщина заставляла его чувствовать себя позером и глупцом.
— Вы предоставите мне достаточно времени, чтобы забрать мои вещи? Или они тоже конфисковываются, полковник? — Сердце Джинни колотилось, когда она задавала этот самый важный для нее вопрос. Правильно ли она оценила его в первые мгновения? То парадоксальное сочетание непререкаемого авторитета командира, не терпящего возражений, и благородства дворянина, который не выбросит на улицу беззащитную женщину. Если она права, то он в силу этих сторон своего характера будет опекать ее, хотя бы некоторое время.
Джинни открыла тяжелую дверь в угловую комнату, окна которой выходили на противоположную фасаду сторону замка. Внешне это была комната девочки: на окнах и у кровати висели занавеси из канифаса, в углу стояла прялка, часть льна уже была спрядена и прочесана, на подоконнике сидела деревянная кукла в нарядной одежде. Набор черепаховых гребней лежал на туалетном столике. Открытые дверцы платяного шкафа выставляли напоказ ее скудный гардероб.
Решив пока не обращать внимания на сарказм, звучащий в голосе Джинни, Алекс направился к открытому окну, выходившему на океан. Дом стоял на скале над заливом Алум на западной оконечности острова Уайт. Небольшая лагуна славилась своими переменчивыми песками всех цветов радуги и стратегическим положением: здесь океан уступал место относительно спокойным водам пролива Те-Солент. В вечернем свете Игольчатые скалы казались добрыми, совсем не грозными, но только тем, кто не знал этих вод. Материковая часть Англии едва виднелась сквозь пять миль водной глади, побережье Франции, если король Карл наконец решится бежать окончательно, находилось в одном дне пути по морю.
— Вам нет необходимости забирать свои вещи, госпожа, вы по-прежнему будете занимать эти покои. — Приняв решение, полковник от вернулся от окна.
Джинни нахмурилась, хотя сердце ее учащенно забилось от радости. Она действительно правильно оценила его, но ей никак нельзя было выдавать себя, и она упрямо поджала губы.
— Прошу простить мою глупость, сэр, но я что-то вас не понимаю.
Алекс Маршалл вздохнул. Если он не ошибается, Вирджиния Кортни окажется весьма непростым приобретением.
— Тогда позвольте мне объяснить вам раз и навсегда. Поскольку никакого опекуна не видно, а вы являетесь несовершеннолетней, вдовой, вы переходите под опеку парламента.
— Пленная? — Ее брови поднялись. — Нет, полковник Вы не имеете права брать в плен гражданских лиц, а я никоим образом не оказывала вам сопротивления, так что едва ли меня можно назвать боевой единицей.
— Очень хорошо, — сказал он. — Если вы намерены так себя вести, то и я готов поступать по-своему. — Он подошел к ней, снова взял за подбородок, не обращая внимания на протестующий возглас. — Госпожа Кортни, властью, данной мне парламентом, помещаю вас под домашний арест. Вы являетесь единственным уцелевшим наследником мятежного Джона Редферна, чьи владения конфискованы, и я считаю неразумным отпускать вас на свободу. Ваши передвижения ограничены этим домом и ближайшими окрестностями поместья вплоть до момента, когда парламент примет иной указ.
«Вплоть до того момента, когда Алекс Маршалл примет иное решение», — мрачно подумала Джинни. Конечно, именно этого она и хотела. Но почему-то не погасло ее раздражение, не развеялось то странное чувство, которое она никак не могла понять. Чувство, которое, казалось, имело какое-то отношение к фигуре в латах, стоящей так близко, что их колени почти соприкасались, к теплой силе его пальцев, обхвативших ее подбородок, и к странному блеску в зеленовато-карих глазах. Ресницы Джинни затрепетали в попытке скрыть от пристального взгляда, изучавшего ее запрокинутое лицо, охватившие ее чувства.
— Кажется, полковник, у меня нет иного выбора, кроме необходимости смириться с моим положением. Остается только надеяться, что ваши солдаты тоже будут выполнять это решение.
— Вам нет необходимости опасаться, госпожа. — Алекс, снова утратив преимущество, говорил грубо. — Пока вы будете вести себя безупречно, мои люди не будут насильничать над женщиной, находящейся под моей защитой.
— Ну, тогда я должна поблагодарить за эту защиту, — мягко сказала она.
— Не искушайте меня, Вирджиния. — Гнев вспыхнул с новой силой, и, резко отпустив ее подбородок, Алекс отступил.
— Не припоминаю, чтобы я дала вам право называть меня по имени.
— В вашем положении речь не может идти о каких-либо правах, и советую вам понять это как можно быстрее, прежде чем иссякнет мое далеко не безграничное терпение.
Этот момент показался Джинни наиболее подходящим, чтобы уступить. Полковник был убежден в ее нежелании оставаться в доме под его защитой. И ей необходимо лишь время от времени проявлять характер, чтобы поддерживать эту убежденность.
— И как же будет осуществляться мое пленение, полковник? Считаюсь ли я достаточно опасной, чтобы держать меня под стражей? — Она снова попыталась бросить вызов.
Дернувшийся мускул на щеке полковника говорил о многом.
— Вы ограничите свои передвижения согласно моему приказу. Если нарушите его, вам будет запрещено покидать пределы дома. Понятно?
— Вполне, полковник. — Джинни изобразила нечто вроде реверанса. Для того чтобы завершить свое дело, ей не придется нарушать приказ. Больше всего она боялась, что захватчики заставят ее покинуть поместье. Но чем ближе она будет к дому, тем лучше. До тех пор, пока рана Эдмунда затянется и он сможет бежать. Тогда и она сможет бежать.
— Будет ли мне позволено заняться сейчас своими делами? — скромно спросила она. — Смеркается, и я должна закрыть кур, прежде чем лиса выйдет на охоту. Лошади тоже нуждаются в уходе, надо подоить корову, полить огород.
— Сколько у вас скота? — Алекс нахмурился на мгновение он забыл о своем раздражении. Перечисленное ею, скорее, вменялось в обязанности служанки, нежели дочери лорда. Ее, несомненно, учили шить и прясть, приготовлять лекарства из трав для домашних и делать фруктовые сиропы и вина из смородины, первоцвета и плодов самбука. Кроме того, ее непременно должны были научить прекрасно готовить и сохранять мясо на долгие зимние месяцы, запасать фрукты. Однако тяжелая работа на ферме никак не могла считаться подходящим занятием для леди большого поместья.
— Я оставила столько скота, сколько мне нужно. — Джинни пожала плечами, прекрасно понимая, чем вызван этот вопрос. — Две лошади, десяток кур, корова и свинья, которую я намеревалась зарезать, чтобы зимой было мясо. Местный фермер в обмен на аренду моего пастбища снабжает меня зерном. Оно идет на выпечку хлеба и корм скоту. Мне удалось сохранить огород, а в саду в этом году хороший урожай. Мне не грозит голод, полковник, при умелом ведении хозяйства.
Ну что за удивительная женщина!
— У вас много талантов, Вирджиния. Но я распоряжусь, чтобы один из моих воинов выполнял для вас эту работу. В обмен вы, может быть, сможете готовить еду для меня и моих офицеров. Нам уже до смерти надоела походная пища, а запасов провизии у нас много. — Он поймал себя на том, что улыбается ей, пытаясь вызвать участие, но тут же понял, что в данных обстоятельствах оно вряд ли уместно.
Его план, однако, не устраивал Вирджинию. Ей нужна была свобода передвижения в саду и конюшне, и ежедневные дела там служили бы хорошим прикрытием. Тем не менее она улыбнулась ему обезоруживающей, как она надеялась, улыбкой.
— Я буду счастлива готовить для вас, полковник, ведь я считаю вас своими гостями. Но я предпочла бы выполнять свои обязанности по-своему. Не понимаю, какие тут могут быть возражения с вашей стороны.
Алекс не мог высказать ни одного возражения за исключением того, что эта работа не для благородной дамы. Но Вирджиния Кортни являла собой необычный образец, да и сам он, пожалуй, одержал достаточно побед для одного дня. И потом, ее улыбке невозможно было противиться. Сначала она появилась в ее глазах, которые необыкновенно трогательно прищурились, потом в пухлых губах — они изогнулись, обнажив очень красивые белые зубы. Ее лицо утратило выражение холодной иронии. Теперь перед ним стояла полная жизни молодая женщина, прекрасно осознающая свое очарование и обладающая замечательным чувством юмора. Алекс Маршалл внезапно пожалел, что они не встретились раньше, при других обстоятельствах.
— Как вам будет угодно. — Голос его прозвучал резко, скрывая нежелательные для него мысли. — Однако прошу вас не забывать, что теперь вы находитесь в моем подчинении, и мои солдаты непременно напомнят вам, что я не терплю неповиновения. — Он повернулся на каблуках и вышел из спальни.
Джинни кивнула сама себе. У нее не было причин сомневаться в его словах. Единственно возможным поведением для нее была видимость полной покорности. Ибо если ей будет позволено свободно ходить по поместью, это приучит солдат к ее присутствию, к передвижениям, и она сможет продолжать заботиться об Эдмунде и Питере и сохранит тайну, от которой зависела жизнь каждого из них.
Быстро приняв решение, Джинни покинула комнату и пошла по галерее, тянувшейся вдоль трех сторон второго этажа, над нижним холлом. Она остановилась на минуту, укрывшись за резной колонной, чтобы посмотреть вниз. Люди, расхаживающие по ее дому, словно это была их собственность, — явно офицеры, судя по знакам различия. Шпоры на их сапогах позвякивали при движении, офицеры, похоже, составляли опись, и делали это организованно. Говорили они так же правильно, такими же хорошо поставленными голосами, как и их полковник.