Фицджеральд Фрэнсис Скотт. Рассказы

   — Завтра я, пожалуй, занят, — сказал он. — Да и не гожусь я для дамского общества.
   — Ну что ж, — безмятежно согласилась она, — давай позавтракаем вдвоем.
   — Идет.
   — Я заеду за тобой в двенадцать.
   Бартоломью явно не терпелось вернуться к своему столу, но он, должно быть, считал, что было бы не слишком учтиво уйти, не пошутив на прощание.
   — Знаете… — неуклюже начал он.
   Брат и сестра обернулись к нему.
   — Знаете, у нас тут… нам тут не давали скучать сегодня вечером.
   Мужчины переглянулись.
   — Вам бы прийти пораньше, — продолжал, ободрившись, Бартоломью. — У нас тут был настоящий спектакль.
   — В самом деле?
   — Нам спели серенаду, — сказал Генри. — Какие-то солдаты собрались на улице и начали орать, глазея на нашу вывеску.
   — Почему? — спросила Эдит.
   — Толпа, — сказал Генри задумчиво. — Толпа всегда должна что-то кричать. У них не было предприимчивого вожака, а то бы они, пожалуй, ворвались сюда и кое-что здесь поломали.
   — Да, — сказал Бартоломью, снова обращаясь к Эдит, — жаль, что вас не было.
   По-видимому, эта реплика показалась ему достаточной, чтобы прикрыть отступление, и он сразу повернулся и отошел к своему столу.
   — А что, все солдаты настроены против социалистов? — спросила Эдит. — Они все время нападают на вас, да?
   Генри надел козырек и зевнул.
   — Человечество далеко шагнуло вперед, — сказал он беспечно, — но в большинстве своем мы еще дикари. Солдаты не знают, чего они хотят, что любят, что ненавидят. Они привыкли действовать большими группами, и им, по-видимому, необходимо как-то проявлять себя. Случайно это оказалось направленным против нас. Сегодня вечером по всему городу происходят беспорядки. Первое мая, видишь ли.
   — А то, что здесь произошло, было серьезно?
   — Нисколько, — сказал он пренебрежительно. — Часов около девяти вечера человек двадцать — тридцать остановились у нас под окнами и подняли бессмысленный вой.
   — О… — Она решила переменить тему. — Ты рад меня видеть, Генри?
   — Ну конечно.
   — Что-то не похоже.
   — Нет, правда.
   — Ты, верно, считаешь, что я… что я никчемное создание. Этакий порхающий по жизни мотылек.
   — Вовсе нет. Веселись, пока молода. В чем дело? Разве я кажусь тебе таким уж нудным ханжой?
   — Нет… — Она замялась. — Но я вдруг подумала о том, как этот бал, на котором я сейчас была… насколько это несовместимо с тем, к чему ты стремишься. Это выглядит как-то странно, нелепо, не правда ли, — я там, на этом балу, а ты здесь, трудишься во имя того, что должно на веки вечные покончить со всякими такими вещами, как этот бал… если только твои идеи осуществятся.
   — Я смотрю на это иначе. Ты молода и живешь так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Расскажи лучше, хорошо ли ты повеселилась?
   Она перестала болтать ногами и слегка понизила голос:
   — Я бы хотела, чтобы ты… чтобы ты возвратился в Гаррисберг и развлекся немного. Ты уверен в том, что ты на правильном пути?..
   — У тебя очень красивые чулки, — перебил он ее. — Что это за чулки такие удивительные?
   — Они вышитые, — отвечала Эдит, поглядев на, свои ноги. — Прелесть, правда? — Она приподняла юбку, обнажив стройные, обтянутые шелком икры. — Может, ты не одобряешь шелковых чулок?
   Он пристально поглядел на нее, и в его темных глазах промелькнуло раздражение.
   — Ты, кажется, стараешься изобразить дело так, будто я осуждаю тебя, Эдит?
   — Вовсе нет.
   Она умолкла. Бартоломью что-то проворчал. Эдит оглянулась и увидала, что он вышел из-за стола и стоит у окна.
   — Что там такое? — спросил Генри.
   — Какие-то люди, — сказал Бартоломью и прибавил, помолчав: — Да сколько их! Приближаются сюда со стороны Шестой авеню.
   — Люди?
   Толстяк уткнулся носом в стекло.
   — Солдаты, черт побери! — воскликнул он. — Я так и думал, что они вернутся.
   Эдит соскочила со стола и, подбежав к окну, стала рядом с Бартоломью.
   — Да их там уйма! — вскричала она. — Подойди сюда, Генри.
   Генри снял козырек, но не двинулся с места.
   — Может, лучше потушить свет? — предложил Бартоломью.
   — Нет, они сейчас уйдут.
   — Они не уходят, — сказала Эдит, глядя в окно. — И не думают уходить. Их все больше и больше. Смотрите, сколько их там — на углу Шестой авеню!
   В желтых лучах уличных фонарей, отбрасывавших синие тени, было видно, как противоположный тротуар заполняется людьми. Большинство из них были в форме, — одни трезвые, другие сильно на взводе, — и над всей этой толпой стоял глухой гомон, а порой раздавались нечленораздельные выкрики.
   Генри встал, подошел к окну, и, когда его высокий силуэт отчетливо вырисовался на светлом фоне, голоса, доносившиеся с улицы, мгновенно слились в неумолчный вой и оконное стекло задребезжало под ударами запущенных в него папиросных коробок, окурков и даже мелких монет. В парадном повернулась, вращающаяся дверь, и шум ворвался на лестницу.
   — Они поднимаются сюда! — вскричал Бартоломью.
   Эдит взволнованно повернулась к брату.
   — Они идут сюда, Генри!
   Снизу из вестибюля теперь уже отчетливо доносились крики.
   — …к черту социалистов!
   — Большевистские прихвостни!.. Немцам продались!
   — Они на втором этаже! Пошли!
   — Мы им покажем, этим…
   Дальше все промелькнуло, как в страшном сне. Эдит показалось, что крики обрушились на них, словно град из тучи: по лестнице загрохотали десятки сапог. Генри схватил ее за руку и увлек в глубь комнаты. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались какие-то люди — не вожаки, а те, что случайно оказались впереди.
   — Здорово, большевичек!
   — Заработался небось?
   — Ишь ты, с девчонкой! Будь ты проклят!
   Эдит заметила двух солдат, которых кто-то выпихнул вперед; они были очень пьяны и стояли, покачиваясь. Один был коренастый, смуглый, другой — высокий, с безвольным подбородком.
   Генри шагнул вперед и поднял руку.
   — Друзья! — сказал он.
   Гул сменился тишиной, перемежавшейся неясным бормотаньем.
   — Друзья! — повторил Генри, устремив свой отрешенный взгляд поверх моря голов. — Вы ведь только сами себе приносите вред, врываясь сюда в ночное время. Разве мы похожи на богачей? Разве мы похожи на немцев? Я спрашиваю вас: скажите по чести…
   — Заткнись!
   — А то, скажешь, не похожи!
   — А что это за дамочка у тебя тут?
   Какой-то малый в штатском, шаривший по столу, вдруг поднял над головой газету.
   — Вот! — заорал он. — Они хотели, чтобы немцы выиграли войну!
   С лестницы хлынула новая волна людей, и мгновенно заполнила всю комнату. Толпа сомкнулась вокруг крошечной группки в углу. Эдит заметила, что высокий солдат с безвольным подбородком по-прежнему впереди. Коренастый, смуглый исчез.
   Она осторожно отступила еще на шаг и стала у распахнутого окна, из которого тянуло ночной прохладой.
   Внезапно все смешалось. Солдаты кинулись вперед, и Эдит увидала, как толстяк-редактор схватил стул и занес его над головой. И в ту же секунду погас свет, и Эдит почувствовала прикосновение разгоряченных тел и грубой одежды, услышала яростные крики, топот и чье-то тяжелое дыхание над самым ухом.
   Какая-то фигура возникла перед ней из мрака, покачнулась, беспомощно отлетела в сторону и вдруг исчезла, провалившись в окно с коротким отчаянным воплем, сразу же затонувшим в общем гаме. При слабом свете, струившемся из окон дома напротив, Эдит показалось, что в этой исчезнувшей за окном фигуре она узнала высокого солдата с безвольным подбородком.
   Небывалый гнев вспыхнул в ней. Не помня себя, она стала протискиваться в самую гущу свалки, неистово работая локтями. Она слышала хрип, проклятье, глухие удары кулаков.
   — Генри! — отчаянно крикнула она. — Генри!
   А через несколько минут она внезапно ощутила, что в комнате появились какие-то новые люди. Она услышала чей-то густой, властный, грозно рокочущий бас, увидела желтые лучи ручных фонариков, шарившие по лицам. Крики стали замирать. Свалка усилилась — и вдруг все стихло.
   Вспыхнул свет. Комната была полна полицейских, колотивших дубинками направо и налево. Густой бас монотонно рокотал:
   — А ну давай! А ну давай! А ну давай!
   И затем:
   — Тихо! Тихо! Пошли отсюда! А ну давай!
   Комната пустела, словно из нее вычерпывали людей, как воду из лохани. Полицейский, притиснувший в углу какого-то солдата, отпустил своего противника и подтолкнул его к двери. Бас продолжал рокотать. Эдит поняла, что бас принадлежит полицейскому с короткой бычьей шеей, стоявшему возле двери и одетому в капитанскую форму.
   — А ну давай! Куда это годится! Своего же солдата вышвырнули в окно. Расшибся насмерть.
   — Генри! — закричала Эдит. — Генри!
   Она бешено заколотила кулаками по спине какого-то человека, преграждавшего ей дорогу, протиснулась между двумя другими и с криком бросилась к бледному как полотно человеку, сидевшему на полу, прислонившись к ножке стола.
   — Генри! — в ужасе вскричала она. — Что с тобой? Что с тобой? Они ранили тебя?
   Глаза его были закрыты. Он застонал, взглянул на нее и сказал тоскливо:
   — Они сломали мне ногу. Господи, какие идиоты!
   — А ну давай! — кричал капитан полиции. — А ну давай! А ну давай!
 

IX

 
   В восемь часов утра ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой улице отличается от других ресторанов Чайлда разве что размером мраморных столиков да блеском сковородок. Вы найдете там толпу бедно одетых людей. В уголках глаз у них еще притаился сон, они смотрят прямо перед собой в тарелку, стараясь не видеть других, таких же бедно одетых, как они. Однако если вы заглянете в ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой четырьмя часами ранее, то убедитесь, что он совершенно непохож на другие рестораны Чайлда, начиная от того, который в Портленде, штат Орегон, и кончая тем, который в Портленде, штат Мэн. Вы увидите, что его светлые, блещущие чистотой стены скрывают шумную и довольно разношерстную компанию студентов, хористок, filles de joie4, молоденьких светских девушек и светских повес — словом, сборище, в достаточной мере характерное для веселящегося Бродвея и даже для Пятой авеню.
   Второго мая на рассвете ресторан этот был переполнен до отказу. За мраморными столиками виднелись раскрасневшиеся лица юных бездельниц, чьи отцы являются обладателями собственных поместий. С завидным аппетитом они пожирали гречневые лепешки и омлеты — неслыханный подвиг, осуществить который еще раз в этом же месте четырьмя часами позже они не смогли бы ни за какие сокровища мира.
   Почти все посетители ресторана прибыли сюда прямо со студенческого бала у «Дельмонико», если не считать двух-трех хористочек из ночного ревю, которые сидели за столиком у стены и сокрушались в душе, что не сняли немножко больше грима с лица. Кое-где торчало еще несколько мрачных фигур. Серые, похожие на мышей, они казались крайне неуместными в этом окружении. Устало, с недоумением и любопытством взирали они на беспечно порхавших здесь бабочек. Однако мрачные фигуры эти являлись исключением. Ведь близилась к рассвету ночь с первого на второе мая, и атмосфера все еще была праздничной.
   Гэс Роуз, протрезвевший, но немного ошарашенный, мог бить причислен к разряду мрачных фигур. Как попал он после потасовки на Сорок четвертой улице сюда, на Пятьдесят девятую, припоминалось ему смутно, словно во сне. Он видел, как тело Кэррола Кэя забрал и увез санитарный автомобиль, а потом побрел вместе с другими солдатами в северном направлении. Где-то между Сорок четвертой и Пятьдесят девятой солдаты подцепили каких-то девчонок и исчезли. Роуз добрел до Колумбус-Серкл и, увидев мерцающие огни ресторана Чайлда, решил утолить здесь свою тоску по кофе с пончиком. Он вошел в ресторан и сел за столик.
   Вокруг стояла трескучая, бессвязная болтовня, звонкий смех. Роуз не сразу понял, что здесь происходит, и озадаченно поглядывал по сторонам пока наконец не сообразил, что какая-то веселящаяся компания убивает тут остаток ночи. Какие-то шумные, беспокойные молодые люди расхаживали между столиками, точно у себя дома, пожимали всем подряд руки, останавливались, чтобы посмеяться и поболтать, а взмыленные официанты, с омлетами и булочками на поднятых над головой подносах, безмолвно чертыхаясь, старались оттеснить их с прохода. Роузу, забившемуся в самый укромный уголок, все это казалось чем-то вреде яркого циркового представления, исполненного блеска, красоты и безудержного веселья.
   Потом его заинтересовала пара, сидевшая наискосок от него, спиной к залу. Мужчина был пьян. Он был во фраке, но галстук болтался развязанный, манишка, забрызганная водой и вином, вздулась пузырем. Тусклые, налитые кровью глаза блуждали по сторонам. Он дышал тяжело, прерывисто.
   «Вот это кутнул!» — подумал Роуз.
   Женщина была совсем или почти совсем трезва. Смазливое личико, темные глаза, слишком яркий румянец. Настороженный, ястребиный взгляд был прикован к лицу ее спутника. Время от времени она наклонялась и что-то настойчиво шептала ему, в ответ на что он либо с трудом кивал головой, либо как-то странно и жутко подмигивал.
   Роуз молча наблюдал за ними, пока женщина не метнула на него быстрый негодующий взгляд. Тогда он перенес свое внимание на двух особенно шумных гуляк, которые давно уже путешествовали между столиками. К своему удивлению, в одном из них он узнал того самого молодого человека, который так радушно угощал его у «Дельмонико». Это привело ему на память Кэя. Роуз подумал о нем растроганно и с некоторым страхом. Кэй был мертв. Он свалился со второго этажа, и голова у него треснула, как кокосовый орех.
   «Хороший был малый, черт подери! — слезливо думал Роуз. — Да, что ни говори, хороший был малый, а вот не повезло ему, бедняге».
   Двое гуляк протискивались в это время как раз мимо столика Роуза, одинаково весело и развязно приветствуя знакомых и незнакомых. Вдруг Роуз увидел, что один из гуляк — белобрысый, с торчащими зубами, остановился, пошатываясь, поглядел на мужчину и девушку, сидевших наискосок от Роуза, и принялся неодобрительно покачивать головой.
   Мужчина поднял налитые кровью глаза.
   — Горди! — произнес гуляка с торчащими зубами. — Горди!
   — Здорово! — хрипло отозвался тот.
   Зубастый осуждающе погрозил ему пальцем и окинул женщину высокомерно-презрительным взглядом.
   — Что я тебе говорил, Горди?
   Гордон заерзал на стуле.
   — Поди к черту!
   Но Дин не трогался с места и продолжал грозить пальцем. Женщина вскипела.
   — Убирайся отсюда! — яростно крикнула она. — Ты пьян, вот что.
   — Он тоже пьян, — заявил Дин, перестав грозить пальцем и направив его на Гордона.
   Питер Химмель с осовелым видом подтащился поближе. Он был настроен теперь на риторический лад.
   — Ну, ну, — начал он таким тоном, словно его призвали уладить ссору между детьми, повздорившими из-за пустяков. — Что у вас тут такое?
   — Уведите вашего приятеля, — сказала Джул резко. — Чего он привязывается?
   — А в чем дело?
   — Вы слышите, что я говорю? — взвизгнула она. — Уберите отсюда вашего приятеля, он пьян.
   Ее взвинченный голос прозвучал громко, покрывая ресторанный гам, и официант бросился к их столику.
   — Пожалуйста, прошу вас, тише!
   — Этот парень пьян, — громко повторила Джул. — Он оскорбил нас.
   — Ага, Горди! — не унимался обвиняемый. — Что я тебе говорил. — Он повернулся к официанту. — Мы с Горди при… приятели. Хотел… хотел помочь ему, верно, Горди?
   Гордон поднял на него глаза.
   — Помочь мне? Ну нет, черт побери!
   Джул вскочила, схватила Гордона за руку, потянула его со стула.
   — Пойдем, Горди, — громко прошептала она, наклоняясь к нему. — Пойдем отсюда. Этот парень пьян и лезет на рожон.
   Гордон дал поднять себя и направился к выходу. Джул на секунду обернулась и сказала, обращаясь к виновнику их бегства:
   — Мне все про тебя известно! — В голосе ее звучало бешенство. — Хорош друг, нечего сказать! Он мне все про тебя рассказал.
   Она подхватила Гордона под руку, они протискались сквозь толпу любопытных, заплатили по счету и скрылись.
   — А вы, пожалуйста, сядьте на место, — сказал официант Питеру, когда они ушли.
   — Что это значит — сядьте на место?
   — Да, сядьте на место или уходите.
   Питер повернулся к Дину.
   — А ну, — предложил он, — давай поколотим этого официанта.
   — Давай.
   Они шагнули к официанту, скорчив зверские рожи. Официант отступил.
   Питер неожиданно потянулся к столу, захватил с тарелки полную пригоршню холодной закуски и с размаху швырнул вверх. Кусочки мяса, описав в воздухе параболу, медленно, словно большие хлопья снега, опустились на головы сидевших за соседними столиками.
   — Эй, ты! Полегче!
   — Уберите его отсюда.
   — Питер, сядь ты!
   — Прекрати это!
   Питер рассмеялся и начал раскланиваться.
   — Благодарю почтеннейшую публику за теплый прием. Если кто-нибудь ссудит мне еще немного закуски и цилиндр, представление можно будет повторить.
   К Питеру уже спешил вышибала.
   — Вам придется оставить зал, — сказал он Питеру.
   — Черта, с два!
   — Это мой друг, — возмущенно заявил Дин.
   Вокруг них собралось уже несколько официантов.
   — Вышвырните его вон!
   — Тебе лучше уйти, Питер.
   Произошла короткая схватка, и обоих приятелей оттеснили к дверям.
   — У меня тут шляпа и пальто! — крикнул Питер.
   — Ну, ступайте, заберите их, да поживее.
   Вышибала отпустил Питера. Тот с очень хитрым, как ему, должно быть, казалось, видом мгновенно уселся за какой-то столик и, вызывающе расхохотавшись, показал нос раздосадованным официантам.
   — Пожалуй, я посижу еще немного, — заявил он.
   Началась погоня. Четверо официантов стали приближаться к столику с одной стороны, и еще четверо — с другой. Дин схватил двоих из них сзади за пиджак, и опять поднялась возня, приостановившая на некоторое время охоту за Питером. В конце концов Питера изловили снова, но он успел все же перевернуть сахарницу и несколько чашек с кофе. Еще одна задержка произошла у кассы, где Питер пытался уплатить за порцию закуски, которую он решил прихватить с собой, чтобы швырнуть в полицейских.
   Однако, невзирая на поднятую вокруг него суматоху, самый факт удаления его из ресторана прошел почти незамеченным, ибо взоры всех были в эту минуту обращены на нечто совсем иное, исторгшее невольный единодушный возглас восхищения.
   Огромное окно ресторана стало вдруг молочно-голубым, как на лунных пейзажах Максфилда Пэрриша. Этот голубоватый свет проник, казалось, извне вплотную к стеклу, силясь пробиться в зал. Рассвет пришел на Колумбус-Серкл, волшебный тихий рассвет, вырвав из мрака высокую статую бессмертного Христофора и растворив в своем странно призрачном сиянии тусклый желтый свет электрических ламп.
 

X

 
   Мистер Вход и мистер Выход не попали ни в одну перепись. Напрасно стали бы вы искать упоминание о них среди записей рождений, браков или смертей или в списках должников какого-нибудь торговца бакалеей. Забвение поглотило их, и все свидетельства того, что они когда-либо существовали, стали теперь уже столь смутны и туманны, что их не принял бы во внимание ни один суд. И тем не менее мне доподлинно известно, что в течение какого-то короткого промежутка времени мистер Вход и мистер Выход жили, дышали, откликались на эти наименования и проявляли себя каждый на свой лад.
   За недолгий период их существования они разгуливали в обычных для того времени костюмах по большому проспекту огромного города одной великой страны. Над ними смеялись, их кляли, за ними гнались и от них убегали. Затем они исчезли, и никто о них больше не слышал.
   Они уже начинали обретать зримую форму в ту минуту, когда такси с открытым верхом промчалось по Бродвею в тусклом свете майской зари. В такси восседали души мистера Входа и мистера Выхода, с изумлением обсуждая голубоватое сияние, внезапно разлившееся по небу позади статуи Христофора Колумба, обсуждая и старые серые лица уже восставших от сна, проносившихся мимо, как клочки бумаги, гонимые ветром по поверхности серого озера. Они были единодушны во всем, начиная от абсурдности изгнания их из ресторана Чайлда, кончая абсурдностью жизни вообще. Пробуждение дня ошеломило их и повергло их восторженные души в состояние слезливо-пьяного экстаза. С такой силой и непосредственностью ощутили они вдруг радость бытия, что не могли не выразить своих чувств громкими криками.
   — Ого-го-го! — возопил Питер, приставив ладони рупором ко рту, и Дин тотчас последовал его примеру, испустив крик, исполненный, несмотря на свою абсолютную нечленораздельность, не менее глубокого внутреннего смысла.
   — Э-гей! Ба-ба-ба-ба! Э-гей! О-го!
   Пятьдесят третья улица явилась им в образе пикантной, стриженой брюнетки, восседавшей наверху автобуса. Пятьдесят вторая обернулась дворником, который едва уцелел и, отскочив в сторону, послал им вдогонку испуганный и негодующий возглас:
   — Глядеть надо!
   На Пятидесятой улице группа людей, толпившаяся на ослепительно белом тротуаре перед ослепительно белым зданием, обернулась, чтобы проводить их взглядом и громким напутствием:
   — Хорошо погуляли, а?
   На Сорок девятой улице Питер повернулся к Дину.
   — Чудесное утро, — сказал он с чувством, щуря осовелые глаза.
   — Да, как будто.
   — Неплохо бы закусить?
   Дин согласился с некоторым дополнением:
   — Закусить и выпить.
   — Закусить и выпить, — повторил Питер, и они поглядели друг на друга и понимающе покивали головой. — Здравая мысль.
   Тут оба громко расхохотались.
   — Закусить и выпить! Ох, черт побери!
   — Не выйдет, — объявил Питер.
   — Что, не подадут? Не беспокойся. Мы заставим их подать. Пустим в ход силу.
   — Пустим в ход убеждение.
   Такси неожиданно свернуло с Бродвея, промчалось по поперечной улице и остановилось перед внушительным, похожим на саркофаг зданием на Пятой авеню.
   — Это что же такое?
   Шофер объяснил, что это «Дельмонико».
   Сообщение озадачило их. Пришлось посвятить несколько минут сосредоточенному размышлению: ведь если такое распоряжение было дано, к тому, вероятно, имелись причины?
   — Насчет пальто какого-то говорили, — напомнил им шофер.
   Вот оно в чем дело! Пальто и шляпа Питера! Он оставил их у «Дельмонико». Сделав это открытие, они вылезли из такси и под руку направились к подъезду.
   — Эй! — окликнул их шофер.
   — Ну?
   — А платить кто будет?
   Они возмущенно замотали головой.
   — Потом. Сказано — жди.
   Но шофер запротестовал; он желал получить деньги немедленно. С надменно-снисходительным видом, изумляясь собственной железной выдержке, они уплатили ему.
   В полутемной пустой гардеробной Питер тщетно пытался разыскать свое пальто и шляпу.
   — Пропало, как видно. Стянул кто-то.
   — Кто-нибудь из шеффилдских студентов.
   — Скорей всего.
   — Наплевать. Я оставлю здесь свое, — великодушно предложил Дин, — тогда у нас с тобой опять всего будет поровну.
   Он снял пальто и шляпу и подошел к вешалке, но тут его блуждающий взгляд наткнулся на дверь гардеробной, и два квадратных куска картона, приколотые к дверным створкам, привлекли к себе его внимание. На картонке слева крупными черными буквами было обозначено: «Вход». На правой он прочел не менее лаконичную надпись: «Выход».
   — Погляди!.. — радостно воскликнул он.
   Питер поглядел, куда он тычет пальцем.
   — Ну?
   — Посмотри-ка на эти штуки. Давай возьмем их.
   — Отличная мысль.
   — Очень ценная находка — пара таких редкостных объявлений. Может пригодиться.
   Питер снял картонку с левой двери и начал примерять, куда бы ее сунуть, чтобы унести с собой. Задача эта представляла известные трудности вследствие довольно значительных размеров картонки. Тут Питера осенила какая-то мысль, и он с важным и таинственным видом повернулся к Дину спиной. Затем театрально раскинул руки в стороны и повернулся обратно, приглашая Дина полюбоваться на него. Картонка была засунута за жилет. Она совершенно закрывала манишку, и от этого казалось, что крупные черные буквы выведены на самой манишке: «Вход».
   — Ого! — возликовал Дин. — Мистер Вход.
   Он засунул таким же способом вторую картонку себе за жилет.
   — Мистер Выход! — торжествующе провозгласил он. — Мистер Вход, разрешите вам представить мистера Выхода.
   Они шагнули друг к другу и обменялись рукопожатием. Тут их снова одолел смех, и они расхохотались так, что едва устояли на ногах.
   — Уф!
   — Что ж. Надо бы, пожалуй, перекусить слегка.
   — Мы сейчас отправимся… Ну да, отправимся в «Коммодор».
   Поддерживая друг друга, они выбрались из подъезда и, взяв курс на восток, зашагали по Сорок четвертой улице к ресторану «Коммодор».
   В момент их появления на улице проходивший мимо коренастый, темноволосый, очень бледный и усталый с виду солдат обернулся и поглядел на них. Приветствие уже готово было сорваться с его губ, но, встретив холодный изумленный взгляд, он понял, что его не узнали. Подождав, пока приятели нетвердым шагом прошествовали мимо, он хмыкнул и последовал за ними на некотором расстоянии, время от времени восклицая негромко, как бы в радостном предвкушении чего-то забавного:
   — Ну и ну!
   А мистер Вход и мистер Выход между тем воодушевленно излагали друг другу свои планы на ближайшее будущее.
   — Мы хотим выпить. И закусить. Одно без другого не пойдет. Только все вместе.
   — Подавайте нам все вместе.
   — Все вместе.